Три сонета Шекспира

XVII

За проверку в совхозе Разинская была почти спокойна. Чтобы додуматься, где искать, надо либо иметь потрясающее воображение, которое вряд ли есть у хмурой бабы из прокуратуры, либо в страду над душой каждого сборщика стоять. Пропала у товарища Нечитайло командировка, зря потрачены государственные денежки. Жила б она тут на свои, давно бы домой отчалила. У Виртанен дела идут побойчее. Информируют: со свидания с Николаевым чухонка возвращается с блаженной мордой. А чему радуется? Подполковник этот не лучше других мужиков. Взять хотя бы ее Валентина. Туп, как скамейка, разницы между бабой и боксерской грушей так и не усек, хоть давно уже не выступает за сборную «Урожая». А ведь небось уверен: любит его Разинская беззаветно! Любит! Ха! Наталья Валериановна давно пришла к выводу, что любить стоит только себя. А мужика иметь для дела и здоровья. И вдруг она почувствовала острую зависть. Неужели рядом с Николаевым худосочная финночка что-то еще и чувствует, то, о чем Наталья только в разных книжках читала?

В кабинет директора совхоза Разинская вошла уверенно, в свой заходила. Ее кабинет — три года, считай, в этом кресле за этим столом отсидела. По-хозяйски бросила сумку на край стола для заседаний, машинально расправила складку на зеленом сукне, в упор посмотрела на Гуляева:

— Ну!!!

Тот тоном кающегося грешника, будто и впрямь провинился, доложил, что Нечитайло сличала бухгалтерские ведомости с ведомостями партийных и профсоюзных взносов. А наутро появилась милиционерша.

— Наверное, обыска следует ждать, — заключил директор. — Меня Виртанен сегодня допросила. Иванцовым интересовалась. Знает она, что он наш человек, даже спросила с подковыркой, кого мы подсунули на его место. Сейчас она у Нечитайло. Обмениваются версиями и данными. Сейчас они увяжут наши мандаринчики с Иванцовым — и обыск…

Разинская поджала губы:

— Баба ты, а не боксер! Неужели на случай обыска зоны безопасности не предусмотрел? Что у тебя найдут?

Гуляев понуро опустил голову.

— Не знаю… Дома я ничего не храню. Что я, дурак? Это ты бриллианты покупаешь в госторговле. Ах, Наталья… У них ведь чеки остаются.

— Вот и хорошо. Не забывай, я женщина высокооплачиваемая, одинокая. Доходы с расходами у меня копейка в копейку сходятся. Не о том разговор. Что Виртанен собирается делать дальше?

— Завтра она к иванцовской теще едет. Только Надьки там нет. Принял меры сразу.

— Молодец. А знаешь, что теперь нужно делать? Пусть милиционерша подольше посидит на ферме, ну, скажем, сутки. А мы за это время Надежду вообще куда-нибудь сплавим. Если уж говорить по правде, самое слабое звено — это Надежда. Жлобка, скопидомка… — добавила Разинская со злостью.

— Мне что, милицейскую машину прикажешь угнать? Как я Виртанен задержу?

— А у тебя нукеров нет? — грудь Натальи затряслась от презрительного смешка.

— Кого?

— Кого… Холуев. И чтоб связи с фермой не было, чтоб не звонила она сюда! Как говорится, если враг не сдается, его уничтожают.

Гуляев сжал кулаки.

— Не то все, не то! — заметался по кабинету, вокруг кресла, где восседала Наталья. — Надо решать одним ударом! Что тебе дадут эти сутки? Николаев какой день крутится без толку… В нокаут попал.

Наталья опять засмеялась:

— Точно, послала финночка нашего бугая в нокаут. Тихий стал, романтик… Втюрился. Даже повезло: чувство оказалось взаимным. Очень хорошо! Он еще в ножки нам поклонится.

— Это тоже потом, Наташа. А сейчас что? Милиция, когда человек ей нужен, из-под земли его достанет.

— Так в книжках пишут, Валя. А в жизни… Нужны, нужны нам сутки. Пусть помается чухна на ферме, дальше мы ее не пустим. Хватит. Пойди распорядись, чтобы нас не тревожили, да чтоб за чухной следили, ну и… пошли к тебе, соскучилась я без тебя. Давно у меня не был.

— Да как же, Натальюшка, — принялся оправдываться Гуляев, — как тут отъедешь, когда…

Она усмехнулась. Дал бог штаны… Кулаки еще пудовые. А так… Только слюни не пускает.

…Потом долго молча лежали, отодвинувшись друг от друга. Мысли Гуляева хоть и путались, а точили.

— Ой, Наташечка, — с придыханием зашептал он, — пока до беды не дошло, дунуть бы нам с тобой куда подальше, где нас никто не знает, зажили бы. Накоплено слава богу, не пропадем…

Разинская неожиданно громко расхохоталась:

— Эх ты, мой честный! Скопил из трудовых сбережений…

— Что за слова цепляться! Я ведь о чем… Я неплохой агроном, ты вообще… два диплома! Нам везде хорошо будет. Расписались бы, ребеночка завели…

Наталья знала: у него эти мысли и раньше появлялись. Внимания не обращала, не придавала значения. Не ответила и в этот раз, только усмехнулась презрительно. Его-то никто, кроме как в области не знает. А она — депутат, орденоноска!.. На виду, куда ни кинься.

Он приподнялся на локте, посмотрел на нее жалобно, сказал:

— Да, мать, не можешь ты уж без этого.

— Без чего же?

— Да без этого всего. Без власти и всего, что она дает. Сломали тебя холуи.

— Холуи, говоришь, сломали? Ха… Холуев, милый мой, еще завести суметь надо. Да из таких, кто ломается быстрее, чем ты сам.

И она замолчала. Надолго. Гуляев решил — засыпает.

Фраза Валентина ее задела. Холуи сломали! Надо же… С одной стороны, конечно, есть немножко. Когда ее в то кресло, где он теперь сидит, посадили, какой начальник какого подразделения угодить ей не стремился? Не одни совхозные командиры расстилались. Многие знали, с кем она, чья она.

…Была такая молоденькая, лукавая… комсомолочка. Секретарь освобожденный совхозной комсомольской организации. Еще со школы научилась правильно говорить, если нужно, с трибуны задорно, зажигательно выступить. Заметил ее покойный секретарь обкома, Сергей Михайлович. Заметил всю как есть: и как говорит, и что ладная да смазливая. Стал приглашать ее на мероприятия, а после мероприятий всегда что? Обед или ужин. Ну и не одни закуски да запивки тогда на стол ставились, не нынешние времена. Ей тогда только что восемнадцать сравнялось. На обкомовской даче это было. Сергей Михайлович, как водится, вызвал из обкомовского гаража машины развозить гостей и сказал громко, чтоб многие слышали:

— Наташа, ты местная, тебе рядом, обожди, за тобой потом мой шофер приедет.

Но так и не приехал за ней его шофер ни в тот вечер, ни той ночью, ни утром. Наталья все сразу поняла, как только он пиджак с орденами и звездочкой снял, как галстук сорвал с жирной красной шеи. Она боролась, брыкалась, руки его отводила, плакала. Клялась, что девица, что нельзя ей…

— Мы проверим, — шептал он жарко, неотвязно, полупьяно, тянул руки к ее блузочке.

Проверил. А она — как обгаженная вся с ног до головы — валялась на скомканных простынях его постели. Думала: «Что случилось, то случилось. Надо извлечь из всего этого пользу». И, сцепив зубы, пришла к нему в дом во второй и третий раз.

Как-то он, разомлевший и подобревший от ее ласк, сказал: «Проси, что хочешь, все для тебя сделаю». Она не торопилась, ничего не просила. Ему нравилось это, не замечал, что она только делает вид, что привязана к нему бескорыстно. Но так вышло, что в тот же год осенью ее избрали вторым секретарем райкома комсомола, дали квартиру в Инске. Сергей Михайлович, правда, на квартиру эту к ней не приезжал, посылал машину. Его шофер, преданный как собака, увозил ее на дачу, в охотничий домик. Но все равно многие знали, что они близки. Наталья быстро научилась не стыдиться этой связи. Даже гордилась ею. Не каждую секретарь обкома себе в постель положит, не из-за всякой станет рисковать партийным билетом. Училась тогда Наталья в Московском пищевом институте заочно. Когда с сессии приезжала, они по три дня не расставались. И все бы ничего, только радости она не знала, ни душевной, ни физической. Наталью это бесило, но бросать своего орденоносца, терять такую опору она не могла и не собиралась.

Как только Наталья закончила третий курс, Сергей Михайлович посадил ее замдиректора «Цитрусового». Наталья впервые тогда поняла, что есть настоящее дело, когда не только нужно языком трепать, но и головой думать. Люди к ней потянулись. Потому как идеи у нее в голове крутились свежие, прямо, можно сказать, с передового фронта науки — более того, удавалось ей эти идеи и проталкивать на самом высоком областном уровне, и осуществлять, польза от них стала очевидной, и все это замечали. «Цитрусовый» весной зацвел не только садами. Потянувшихся к ней людей Разинская быстро сколотила в крепкую оппозицию тогдашнему директору. Короче, как только Наталья получила диплом, так старый директор пошел на пенсию. Но злые языки молчали, нечего было сказать. Видели люди: Разинскую руководителем поставили правильно. По делу, по квалификации, по знанию, по сноровке. Молода, конечно, да все при ней. Естественно, Кубань в Шампань, а инские степи в рейнскую долину не превратились, хоть и были к тому потуги. Но… бесхозяйственность, что царила при старом директоре в уборке, сдаче, приемке урожая, внешне исчезла. Наталья скоро и толково обернула внутренний развал себе на конкретную личную пользу, денежную выгоду — Сергей Михайлович не вечен, как ни крути с ним любовь. А нужные связи завелись на обкомовских ужинах. Там же знали, с кем она, чья она… И уже не надо было Сергею Михайловичу во всеуслышание лгать, что Наталью Валериановну попозже домой отвезут, поскольку ей недалече. Последнее, что успел сделать для нее Сергей Михайлович, это определить на новую учебу. Протолкнул на высоком уровне, и поехала Наташа в Москву учиться очно на два года, чтоб вернуться крепким советским функционером. В Инске жить, уже из Инска «Цитрусовым» руководить, и не только «Цитрусовым». Работу с мандаринами она активизировала, Гуляева к ней приставила. Потому что товарки по московской учебе рассказывали, сколько по нынешним временам такая должность стоит. Чем южнее, тем дороже. Чем восточнее, тем еще дороже. Наталья жила как раз посредине. Выходило, с одной стороны, беречь надо Сергея Михайловича, а с другой — обеспечить себя деньгами, а сделать это можно было, только придумав фокус с урожаем-однодневкой, кроме того, ей теперь и с Гуляевым приходилось делиться…

Товарки сокрушались, утешались, вспоминая пословицу — сколько не заплати, все не дороже денег. А она, Наталья Разинская, уж куда дороже заплатила. Ну, ей и вернуться должно сторицей. К Сергею Михайловичу по выходным летала самолетом.

Через два года, как она вступила в должность предоблисполкома, Сергей Михайлович умер. Можно сказать, у нее на руках. Она ему глаза закрыла. Потом натянула на деревенеющее тело пижаму и уехала к себе, глуша слезы. Дверь оставила открытой. Утром приедет за ним шофер, сделает остальное… — тем успокаивала совесть. Не жена же она ему, чтоб сидеть у его смертного одра. Наложница. А на ложе с ним больше делать было нечего.

Гуляев давно за ней увивался. Когда она директорствовала, он главным специалистом был, между боксерскими раундами успел как-то Тимирязевку окончить. Сплетням Валентин не верил. Потому как считал, что после пятидесяти мужик уже и не мужик вовсе, тем более после инфаркта. Как спортсмен, он более-менее в физиологии разбирался. Гуляеву Наталья наплела про московского соблазнителя и сошлась с ним, чтоб не так одиноко было и чтоб не ломал он в «Цитрусовом» ее порядки, да чтоб не зарывался, не обворовывал ее ненароком, да не только ее — Шатурко, Иванцов, Николаев уже были к делу подключены, без их прикрытия бизнес бы не пошел, ежу ясно. Наталья следила, чтоб всем доставалось весомо, по деловому участию. Николаев вот только не брал. Но потворствовал. Наталья на него не сердилась — на ее долю больше оставалось. А вот понять, почему он не берет, не могла. Впрочем, Николаев компенсацию имел: пришел капитаном, уже подполковник, академию помогли закончить. Человеком сделали бывшего морячка, который имел весьма скромную специальность учителя средней школы. Наталья хотела про Николаева Гуляеву сказать: мол, дурной он, за так отрабатывает, только что ж это он так на девке сломался… Да глянула — спит родимый, нос вспотел. И она задремала. Любила она спать в деревенской тишине. Наутро голова ясная, работает, как ЭВМ. И на душе чисто.