Три версты с гаком

1

На острове объявился ещё один жилец. Артём и Таня чинно сидели друг против друга и пили из эмалированных кружек чай. Сидели за настоящими столом и скамейками. Все это Артём сколотил из найденных на берегу досок и жердей.

— Пр–ривет! — вдруг услышали они скрипучий старческий голос.

Таня и Артём уставились друг на друга. Они были уверены, что, кроме них, на острове никого нет.

— Здравствуйте, — вежливо поздоровалась Таня и огляделась, ища глазами незнакомца. Но его не было видно.

— Пр–ривет!

На этот раз Артём решил, что приветствие обращено непосредственно к нему, и приподнял край старой соломенной шляпы, в которой всегда рыбачил. Но и после этого таинственный незнакомец не появился.

— В прятки будем играть? — спросил Артём, держа в руке кружку с дымящимся чаем.

Молчание.

Артём встал и обошёл палатку: никого! Он даже в кусты заглянул, за стволы толстых сосен. Это становилось забавным.

— У него голос странный, — шепотом сказала Таня. — Как у Буратино.

— Почему у него? — возразил Артём. — Может быть, это она…

— Кир–ра, привет, Кир–ра!

Артём задрал голову и увидел на нижнем суку большую ворону с крепким жёлтым клювом. Наклонив черную голову набок, она смотрела на них смышлёным глазом.

— Я же говорил, это она… — растерянно произнёс он.

— Ты… ты снимал шляпу перед вороной! — рассмеялась Таня.

— Чертовщина! — улыбнулся и Артём. — Говорящая ворона… Как в сказке. Расскажи такое — не поверят.

Ворона невозмутимо царапнула себя по носу когтем и спланировала вниз. Прыг–скок прямо к котлу. Взглянув на опешивших людей, долбанула клювом котёл со вчерашней ухой, так что дужка звякнула, а затем в мгновение ока засунула туда голову и вытащила белого разваренного окуня. Прыг–скок, подпрыгнула и вместе с окунем взлетела на сук.

— Вот даёт! — подивился Артём.

— Очень вежливая ворона, — сказала Таня. — Она нам даже представилась… Её звать Кира.

Услышав своё имя, ворона перестала клевать прижатую к ветке лапой рыбу и взглянула на девушку.

— Мы рады с тобой познакомиться, — сказала Таня. — Меня звать Таня, а этого сердитого человека в шляпе…

— Краб, — не задумываясь, брякнула ворона. Они так и покатились со смеху.

— Ладно, принимаем тебя в нашу компанию, — сказал Артём и вывалил из котла на траву остатки ухи.

Кира не заставила себя долго ждать, тут же слетела вниз и, без всякого страха поглядывая на людей, с аппетитом принялась клевать.

2

Кроме этих трёх слов, ворона знала ещё два: «рыба» и «ракета». Произносила она слова охотно и довольно чисто. Особенно хорошо «р» выговаривала. Кира была общительная, весёлая ворона. Хвост у неё почему–то раздваивался, как у ласточки. Позже Артём узнал, что Кира прилетела к ним из школы–интерната — это с другого конца озера. Несколько лет назад ребята с боем отобрали оперившегося птенца у кошки. Выходили, выкормили, и из покалеченного птенца выросла большая сильная ворона. Вот только в память о несчастном детстве остался раздвоенным хвост. Впрочем, это обстоятельство ничуть ей не мешало. Она прекрасно летала и неизменно пребывала в хорошем настроении.

Поселилась Кира на сосне, над самой палаткой. Артёму это не совсем понравилось — каждое утро он счищал с оранжевого полотна помёт, — но ссориться с Кирой из-за таких пустяков не хотелось, и она, расположившись на нижнем суку, с удовольствием смотрела на огонь, где кипела уха. Кира ела все, что ей давали. Один раз она прихватила пустую банку с собой на сук, а потом уронила прямо Артёму на голову. С тех пор он стал закапывать в землю все консервные банки. Кира суетилась рядом и всем своим видом выражала крайнее неудовольствие.

Больше всего Кира любила наблюдать за рыбной ловлей. Она располагалась на носу резиновой лодки, где вентиль, и с завидным терпением смотрела на поплавок. Когда он нырял в воду, Кира даже подскакивала на месте и хлопала крыльями, как бы торопя поскорее подсекать. И в награду всегда получала мелкую рыбёшку — крупную Артём ей не давал. На лодке она никогда не ела. Брала рыбину в клюв и улетала на остров. Расправившись с ней где–нибудь на суку, снова прилетала и терпеливо ждала следующей поклёвки.

Однажды Кира, выразив Артёму полное презрение, продемонстрировала своё великое искусство в рыбной ловле. Клёв был отвратительный. Поплавок будто прилип к воде. За час ни одной поклёвки. Кира вместе с Артёмом наблюдала за мёртвым поплавком. Наконец ей это надоело. Сердито прокричав: «Кир–ра, р-рыба, р–раке–та!» — взмыла вверх и сделала круг над озером, зорко глядя на воду. Затем круто спикировала вниз и неподалёку от лодки, едва коснувшись воды, снова взмыла. Артём увидел у неё в клюве большую плотвицу. Кира гордо пролетела над ним и опустилась на свою любимую сосну.

Если к Артёму Кира относилась с недоверием, например, ни за что не садилась на плечо, то с Таней подружилась с первого дня. Куда бы та ни шла, Кира всегда её сопровождала. То перелетала с ветки на ветку и выкрикивала свой скудный запас слов, то садилась на плечо и тихонечко пощипывала за ухо. Но стоило ей увидеть, как Артём садится в лодку, тут же покидала девушку и отправлялась с ним на рыбалку.

Случалось, к Кире прилетали приятели и приятельницы. Среди них была одна сорока. И тогда ворона с раздвоенным хвостом, как истинная и гостеприимная хозяйка острова, показывала гостям свои владения. Радушно звала их к костру, но гости предпочитали держаться от людей подальше.

Таня подружилась с вороной, пробовала даже учить новым словам, но то ли Кира оказалась упрямой ученицей, то ли Таня — плохой учительницей, только ворона не выучила больше ни одного слова. Таня любила загорать на надувном матрасе. Иногда к ней присоединялась Кира, но, убедившись, что рыбкой тут не разживёшься, снова улетала к Артёму.

Однажды, когда он рыбачил у острова, напоминающего шапку Мономаха, приплыла на надувном матрасе Таня. За эти несколько дней она стала совсем шоколадной.

— Я не буду мешать тебе? — спросила она.

И хотя рыба клевала, а для настоящего рыбака это наивысшее удовольствие, Артём обрадовался девушке. Он свернул удочки — все равно напуганная рыба отошла — и сказал:

— Это я тебя позвал сюда… Сидел в лодке и говорил тебе: «Плыви скорее, я жду…» Вот ты и услышала.

— Мне скучно стало… Какой ты смешной в этой шляпе! Когда ты удишь рыбу, у тебя такой вид, будто решаешь мировые проблемы. Ну улыбнись, пожалуйста.

— Не могу, — сказал он. — Рыбалка требует исключительной серьёзности.

Щурясь от солнца, Таня посмотрела на дальний берег и вздохнула:

— Как тихо здесь, и ни души. Озеро, сосны на берегу, белые облака… Так, наверное, было миллионы лет назад, когда над водой летали страшные ящеры…

— Я начинаю верить в телепатию, — сказал Артём. — Об этом же подумал и я…

— Скажи, где Кира?

— Она мне пыталась объяснить, куда полетела, да я ничего не понял… Плохо ты её научила разговаривать.

— На этом острове, наверное, много земляники, — сказала Таня.

— Я на нем ещё не был.

— Поплывём? — предложила она.

Остров был рядом, и Артём, не раздумывая, бултыхнулся с лодки в воду. Таня положила матрас на лодку, и они поплыли.

Земляника на острове была. В тени — ещё твёрдая, белая, а на солнцепёке — сочная, красная. Они молча срывали нежные душистые ягоды и отправляли в рот. Трава, цветы, кусты, деревья, разомлевшие на солнце, волнами распространяли всевозможные запахи. В цветах озабоченно копошились пчелы, басисто гудели большие черные шмели, порхали бабочки–лимонницы.

Таня первая заметила под берёзой шалаш, сложенный из тонких веток. На крыше образовались дыры, и пол шалаша был выложен солнечными пятнами.

— Здесь кто–то жил, — тихо сказала она.

— Здесь жили Он и Она, — таинственно заговорил Артём. — Они ушли от людей и вдвоём поселились на этом тихом острове… Они захотели узнать, действительно ли с милым рай в шалаше.

— А потом? Что же было потом?

— Потом подул ветер, пошёл проливной дождь, на них стало капать и… рай кончился. Они ушли, а шалаш остался.

— Наверное, тот, кто говорит — с милым рай в шалаше, на самом деле никогда в нем и не жил, — сказала она.

В этот полуденный час стало тихо кругом. Не слышно птиц, пчёл. Над головой остановились облака, застыло огромное озеро, не шелохнется на берёзе ни один лист. Артём и Таня стояли у входа в шалаш и смотрели друг на друга. Он и Она — одни в этом вдруг примолкшем мире.

Молчание затягивалось, нужно было что–то сказать, но он не мог: пересохло в горле. Глядя на неё, Артём подумал, что никогда в жизни не видел таких красивых глаз. И эти глаза были влажные, тёплые.

— Пойдём туда… — незнакомым голосом сказал он и с ужасом подумал, что вот сейчас этот влажный блеск уйдёт из её глаз, лицо станет холодным, и все кончится. Когда она становится такой, ему хочется убежать куда–нибудь подальше и не видеть её. Как странно, что иногда глаза женщины могут ранить гораздо больнее, чем самые–самые жестокие слова.

У неё вдруг задрожали губы, она передёрнулась, будто от озноба, и, все так же прямо глядя ему в глаза, быстро заговорила:

— Со мной ещё никогда такого не было… Я знаю, что должна тебе такое сказать, чтобы ты… ну, не смотрел на меня так… Ты нехорошо смотришь… Должна сказать и не могу…

— И не надо, не говори!

— Мне не нужно туда идти… — продолжала, будто прислушиваясь к себе, Таня. — Я знаю, что не нужно… Я всегда поступала так, как думала, а сейчас не понимаю, что это со мной?..

Артём обнял её горячие плечи и увлёк за собой в сумрачный шалаш. Они опустились на сухое слежавшееся сено.

— Я делаю все, что ты хочешь… — шептала она. — И мне это нравится… вопреки здравому смыслу!

— Я тебе тогда у костра неправду сказал, что ты мне нравишься… — тоже шепотом говорил Артём. — Я тебя люблю… Слышишь, Таня, люблю!

Он нащупал тесёмку купальника и дёрнул. И тут солнечные пятна набросились на них сквозь дырявую крышу. То выхватывали из полумрака её полные губы, то глаза, то золотистое плечо, то удивительно белую, с загнутым вверх соском грудь.

Артём целовал Таню. Ничего подобного он ещё никогда не испытывал. Он на миг разжал свои объятия, чтобы поделиться переполнявшим его через край счастьем, сказать какие–то нежные слова, но она зажала ему рот ладонью и прошептала:

— Ради бога, молчи!

3

Артём сидел, привалившись голой спиной к жёсткому сосновому стволу и вытянув ноги. Над островом плыли облака -— его любимые облака, которые сейчас ничего не напоминали. Ровно шумели деревья, добродушно плескалась у берега волна. Где–то в стороне, за островом, прошла моторная лодка. Долго слышался басистый гул. Постепенно он становился визгливее, тоньше и наконец оборвался. И снова благословенная тишина. Совсем близко пролетели три большие утки. Казалось, они очень торопятся и чего–то боятся: длинные шеи напряжённо вытянуты, быстро–быстро машут крыльями. И что за жизнь у бедных уток? В любой момент может грянуть выстрел, и дробь со свистом рассечёт воздух.

Пришла Таня, тихая и печальная. Села рядом. В волосах запутались сухие травинки. Длинные ресницы опущены. По тому, как они вздрагивают, чувствуется, она ждёт: что он сейчас скажет?

Обняв её за плечи, Артём сказал:

— Таня моя… Моя Таня!

— Почему твоя?

— А чья же? — Он, улыбаясь, приподнял её подбородок и посмотрел в глаз.

Девушка отодвинулась, сняла его руку с плеча.

— Ты стал такой самоуверенный.

— Ладно, критикуй, ругай, можешь даже отколотить, только позволь тебя поцеловать.

— Нет.

Она ещё дальше отодвинулась. Сорвала почти прозрачный колокольчик на длинной ножке и стала сосредоточенно рассматривать его.

— Даже теперь мы с тобой не можем найти общий язык, — с досадой сказал Артём.

— Даже теперь… — повторила она.

— Я хотел сказать…

— Лучше ничего не говори, — перебила она. — У меня такое впечатление, что ты вдруг поглупел.

— Это, наверное, от счастья.

— А вот я не чувствую себя счастливой… — со вздохом сказала она.

Над головой зашуршало, посыпались сухие иголки, и скрипучий голос громко произнёс:

— Пр–ривет!

4

Умываясь утром, Артём заметил на другом берегу, рядом со своей машиной, мотоцикл. «Рыбачок пожаловал», — подумал он. Иногда в пятницу приезжали рыбаки, но они всегда останавливались на песчаной косе, далеко выдававшейся в озеро. И рыбачили совсем в другой стороне. Артёму так и не удалось с ними ни разу перекинуться словом. Впрочем, ему не очень–то этого и хотелось. Он чувствовал себя на острове владетельным князем и не желал, чтобы кто–либо нарушил невидимые границы его вотчины.

После завтрака Таня с Кирой отправились на прогулку по острову, а Артём, испытывая смутное беспокойство, сел в лодку и поплыл к противоположному берегу. Про мотоцикл он Тане ничего не сказал.

«Москвич» стоял под толстой елью. Гладкую крышу будто кто–то нарочно усыпал иголками. Какая–то птица оставила свою отметку на капоте. Артём увидел снаружи в лобовом стекле свою загорелую до черноты бородатую физиономию со светлыми глазами. На лбу длинная царапина: это он сам себя зацепил блесной. Большой нос покраснел и облупился.

— М-да… хорош женишок! — пробормотал Артём. Тут послышалось покашливание, и грубоватый голос насмешливо произнёс:

— Видали мы таких женишков…

Из прибрежных кустов вышел Володя с ружьём на плече, В зубах тлела папироса. Рукава рубахи закатаны. Руки мускулистые, волосатые. Возможно, он давно стоял здесь и видел, как Артём причалил и по–идиотски любовался на себя, смотрясь в лобовое стекло, будто в зеркало.

— Где её прячешь? На острове?

— На дурацкие вопросы я не отвечаю.

Володя выплюнул окурок, наступил на него огромной ступнёй в сапоге, подошёл ближе. Сузившиеся глаза смотрят зло, губы кривятся в усмешке.

— Развлекаетесь на лоне природы… Рыбку ловите? Его наглый тон стал раздражать Артёма.

— А ты, смотрю, специалист по крупной дичи? — в тон ему сказал он.

— Из ружья не только по дичи стреляют…

— Ты меня заинтриговал, — усмехнулся Артём.

— Я ведь такой… отчаянный!

— Как же, помню… Когда вы втроём на меня одного навалились.

— Послушай, борода, что тебе, своих питерских мало? Чего к нашим–то девкам пристаёшь?

— Дурак ты, — сказал Артём.

Володя выпятил широкую грудь, сорвал с плеча ружьё и зачем–то сунул под мышку, а кулаки сжал.

— Я тогда не просил дружков подсоблять мне, — процедил он. — Так, по пьянке увязались… Я и один из тебя котлету сделаю…

— Не тряси ружьём–то, — сказал Артём. — Ненароком выпалит… прямо тебе в ухо!

Володя подошёл к сосне и повесил двустволку на сук. Лицо его побагровело от гнева. Сверля Артёма глазами, сказал:

— Хочешь, я твою телегу в озере утоплю?

— Попробуй…

Он матюгнулся, подскочил к «Москвичу» и, навалившись грудью на багажник, сдвинул с места. Артём видел, как вздулись под рубахой мышцы, напряглась загорелая шея, а подошвы сапог вдавились в землю. Машина медленно покатилась по пологому берегу к воде. Треснула ветка под колесом, и «Москвич» по радиатор вошёл в воду. Парень ещё поднатужился, но передние колеса накрепко увязли в песке.

Володя распрямился и со злорадной ухмылкой посмотрел на Артёма.

— Вытащи–ка теперь, борода… — сказал он.

— Здоров ты, ничего не скажешь… — Артём подошёл к нему и прежде чем парень сообразил, в чем дело, изо всей силы снизу вверх ударил в подбородок. Взмахнув руками, Володя упал на спину, как подкошенный. Секунду лежал, изумлённо хлопая глазами, потом вскочил и… тут же получил второй удар в челюсть. На этот раз он поднимался с песка медленно и неохотно. Глаза его осоловели, губы были разбиты. Сплёвывая кровь и потирая подбородок, он смотрел мимо Артёма. Охота драться и показывать свою силу у него пропала.

— А теперь давай вытаскивать. Попробуем приподнять за передок, — спокойно сказал Артём и вошёл в воду. Володя остался на берегу.

— Ну, что же ты, Геркулес, задумался?

— Я же в сапогах…

Володя потоптался, сел на землю и, кряхтя, морщась, стал стаскивать сапоги.

— Тесноваты? — полюбопытствовал Артём. Володя ничего не ответил. Поставил сапоги рядом, сверху, на солдатский манер положил портянки. Закатав брючины, вошёл в воду и стал рядом с Артёмом. Вид у него был растерянный и озадаченный. Верхняя губа вздулась и наползла на нижнюю.

— Раз–два, взяли! — скомандовал Артём.

Касаясь твёрдыми, как кирпичи, плечами, они с трудом вытащили из песка глубоко завязшие колеса и сдали машину назад. Дальше шел подъем, и Артём, наказав Володе не отпускать передок, залез в кабину, включил зажигание и дал задний ход. Рыча и изрыгая дым, «Москвич», пятясь, выбрался на берег. Артём отвёл его подальше, выключил мотор и, поставив рычаг переключения на скорость, до отказа вытянул рукоятку ручного тормоза. Теперь машину и трактором не сдвинешь с места.

Парень, сидя на песке, обувался.

— Как ты понял, разговор с позиции силы не получился, — сказал Артём. — Заталкивать машину в воду… Ты бы ещё шину проколол…

Володя хмуро взглянул на него и пробурчал:

— У Татьянки научился нотации читать?

— Гм, — озадаченно сказал Артём. — А ты, пожалуй, прав.

— Боксом занимался? — пощупав подбородок, спросил Володя.

— Один год, в армии.

— Иначе ты бы со мной в жизнь не справился…

— Ещё бы! Машины в озеро запросто кидаешь…

— Ну ладно, — сказал Володя. — Может, с тобой и не надо было с этой, как ты говоришь, с позиции силы… Только сильно допёк ты меня. Ей–богу, как узнал, что ты с ней на озеро укатил, схватил ружьё и сюда… Хорошо, что остыл маленько. Я ведь с утра тут припухаю. Вот какое дело–то. Татьянка сильно мне нравится.

— Мне тоже, — сказал Артём.

— Ты приехал — уехал, а я серьёзно… Может, я жениться на ней хочу.

-— По–честному, я бы тоже не против, если, конечно, согласится.

Володя отвернулся и долго смотрел на остров. Лицо его все больше мрачнело, на скулах заиграли желваки.

— Я знаю, Татьянка девка строгая, — наконец заговорил он. — И в обиду себя не даст… А все ж таки будет лучше, если она сейчас со мной уедет.

— Ей здесь нравится, — сказал Артём. — А впрочем, хочешь — позову её?

— Не надо, — сказал Володя. — Ещё подумает, слежу за ней…

— А разве не так?

— Ты не говори ей, что мы тут… беседовали.

— Не скажу, — пообещал Артём.

Володя подошёл к своей «Яве». Рывок — и мотоцикл затарахтел. Сняв с сука ружьё, Володя повертел его в руке и, вдруг вскинув, дуплетом выпалил вверх. На крышу «Москвича» посыпались иголки и сучки. Рядом с Артёмом упал опалённый бумажный пыж. С соседнего дерева со вспологаным криком сорвались две сороки и, вереща, полетели прочь. А громкое эхо, всколыхнув тишину, пошло гулять от острова к острову. Володя разобрал ружьё, сложил в брезентовый чехол и приторочил к багажнику. Все это он делал сосредоточенно, не спеша.

Длинные рыжеватые бачки на лице двигались вверх–вниз. Казалось, он улыбается. Но Володя не улыбался; усевшись за руль, он обернулся и угрюмо сказал:

— Лучше бы тебе, борода, уехать отсюда…

«Ява», выпустив клубок пахучего дыма, резво взяла с места. Видно, он хорошо знал дорогу, потому что с такой скоростью по узенькой лесной тропке вслепую не поедешь.

Артём поддал босой ногой пыж, спихнул лодку в воду и, равномерно взмахивая вёслами, поплыл к острову.

5

Как всегда, захватив с собой снасти, Артём поплыл на своё любимое место к острову, напоминающему шапку Мономаха. Солнце ещё не взошло, и над озером стлался белый туман. У берегов, громко всплескивая, охотилась щука. На плёсе гонял мальков окунь. Резиновая лодка бесшумно продвигалась вдоль берега. За ней тянулась широкая дымная полоса. Весла чуть слышно погружались в воду. На кувшинках, камышовых листьях, в осоке чернели стрекозы. Много месяцев провели они под водой, прежде чем из личинок превратились в стрекоз. Утренняя роса обильно окропила их. Смятые прозрачные крылья слиплись, длинные членистые туловища изогнулись. Насекомые терпеливо ждали восхода солнца. Лишь обсохнув, смогут они расправить крылья и, навсегда расставшись с пучиной, впервые взмыть в небо.

Солнце занималось над островом. Небо щедро играло яркими красками. Туман рваными клочьями отрывался от воды и таял в воздухе. Артём опустил весла и стал смотреть на остров. Небо над ним заполыхало огнём, вершины сосен разом вспыхнули, будто бенгальские огни, и над островом показался край ослепительного диска. Артём сначала сощурился, а потом совсем закрыл глаза. Когда он снова взглянул в ту сторону, солнце уже выкатилось из–за острова, а длинные лучи разбрелись по небу.

Миллионы лет свершается великое таинство: переход от ночи к дню и ото дня к ночи. И миллионы лет эта величественная картина волнует человека. Забыв про рыбалку, Артём, энергично взмахивая вёслами, поплыл к другому берегу, туда, где блестела под сосной машина. Там в багажнике мольберт, краски, кисти…

И вот уже третий день он пишет восход солнца. На его счастье, стоит хорошая погода, но каждый раз солнце встаёт из–за острова по–разному. Никогда эти великолепные утренние краски не повторяются. Артём работает с упоением, не замечая времени. И лишь когда солнце начинает припекать макушку, а деревья перестают отбрасывать тень, он распрямляется и, отойдя на несколько шагов, разглядывает свою работу.

Работал он на том самом земляничном острове, где они с Таней обнаружили ветхий шалаш. Чтобы не возить каждый раз мольберт и краски, Артём оставлял их на ночь в шалаше.

О Тане он думал, возвращаясь на свой остров, где была разбита палатка. Что–то получилось у них не так. Девушка откровенно избегала его. Десять дней прожили они здесь. Начав картину, Артём забросил рыбалку. Правда, в садке ещё гуляло достаточно рыбы. Когда нужно было варить уху, Таня брала её и, подождав, пока уснёт, чистила и потрошила. Уху она научилась варить не хуже Артёма.

Все делала молча, не глядя на Артёма. Он пытался расшевелить её, развеселить. Рассказывал разные смешные истории и сам первый громко смеялся. У девушки же лицо было непроницаемым. Сняв котелок с огня, приглашала Артёма обедать. Сидя друг против друга, молча ели. Уха была горячая, и Таня старательно дула на деревянную ложку.

Артём не понимал, что происходит с ней, да и не очень–то пытался понять. Работа слишком захватила его, чтобы думать о чем–либо другом. Иногда он ловил на себе её пристальный взгляд, но она тут же опускала ресницы или отворачивалась.

Он не сказал ей, что встретился на берегу с Володей и что работает над картиной. Как–то позвал её на тот, земляничный остров, но она отказалась. После того, что у них произошло, Артём хотел было из шалаша перебраться в её палатку, но Таня развернула его за плечи и вытолкнула вместе с матрасом. И вход на «молнию» закрыла. Артём пожал плечами и отправился в шалаш. Что ему ещё оставалось делать?

Он ещё раз пытался ночью войти к ней, но, получив молчаливый, настойчивый отпор, угомонился. Хотя, признаться, очень разозлился.

Черпая из алюминиевого котелка горячую уху, Артём задумчиво смотрел на озеро.

С востока наползали подёрнутые дымкой дождевые облака. Если погода испортится, придётся прервать работу. А ему ещё и нужно–то два–три солнечных дня…

Артём вздохнул и взглянул на девушку. Она тут же опустила глаза. В её ложке дрожат золотистые капли ухи. Он решает, что пора наконец объясниться начистоту.

— Может быть, я действительно тут поглупел, но убей бог, не пойму, что с тобой происходит? — начал он, положив ложку на траву.

— Ничего.

— Тогда почему же ты со мной не разговариваешь?

— О чем говорить–то?

— Гм, — озадаченно произнёс он. — Так уж и не о чем…

— Можно о погоде… К вечеру дождь будет.

— Лучше бы не надо.

— Так ведь он нас не спросит. Посыплется с неба — и все.

— Вон какой завернул ветер… Я думаю, разгонит тучу. Да и туча–то невелика… Ну, разве что самым краем зацепит…

— Ну вот и поговорили… о погоде, — сказала она, поднимаясь. — Ты на тучу любуйся, а я пойду позанимаюсь, пока нет дождя.

Улыбнулась и, захватив толстые книжки, ушла в глубь острова.

«Чего это я привязался к туче? — злясь на себя, подумал Артём. — Действительно я здесь поглупел… Поговорили, называется!»

Погода вконец испортилась: ветер переменился, и подуло с севера. Высоченные деревья, раскачиваясь, шумели и днём и ночью. «Шапка Мономаха» на острове сбилась набекрень — это ветер согнул деревья. Когда в просветах облаков проглядывала свежая небесная голубизна, ветер ненадолго затихал, а хмурая свинцовая волна, с ворчанием накатывавшаяся на берег, замедляла свой бег, прятала белые гребешки. Иногда принимался моросить надоедливый мелкий дождь. И тогда на острове становилось совсем неуютно. С ветвей капало на голову, брызгало с травы. Заденешь куст — так и обдаст крупными, как горошины, каплями. Стало холодно. Что хорошо, так это комары пропали. Куда–то улетела и Кира.

Таня часами не вылезала из палатки. Артём думал, что все зубрит, но, как–то заглянув в низкое окошко, увидел, что она лежит на матрасе и, не моргая, смотрит на мокрый просвечивающий потолок. Дождь монотонно шелестел по палатке.

— Таня? — позвал Артём, стоя у входа.

— Что? — не сразу ответила она.

— Я хотел тебе сказать… — он запнулся.

— Я слушаю.

— Знаешь что? Выходи за меня замуж.

Секунду в палатке было тихо, затем послышался сначала тихий, потом все громче смех.

— Это что, предложение?

— Я тебя… Ну, помнишь, я тебе говорил там, в шалаше?..

— Не помню.

Она перестала смеяться. Хотя более смешную картину трудно себе представить: дождь, закрытая палатка, а перед ней мокрый, взъерошенный Артём, пытающийся объясниться в любви. И как назло, все нужные слова куда–то подевались.

— Что же ты мне говорил в шалаше?

— Я хочу на тебе жениться, — сказал он.

— А я совсем не хочу выходить замуж.

— Так уже заведено: рано или поздно женщина выходит замуж, а мужчина женится…

— Ну и женись, а я тут при чем?

— Как это при чем? — опешил Артём. — Я на тебе хочу жениться!

— Какое унылое объяснение в любви… Как эта унылая погода.

— Ты уж извини, как–то вот не научился… — сказал Артём и передёрнул плечами: за шиворот скатилась холодная струйка. — Наверное, опыта нет… Можно к тебе?

— Нет.

— Посторонним вход воспрещён, — усмехнулся Артём. — Ничего не скажешь, строгая ты… девушка!

Она промолчала.

— Значит, не пустишь? Я ведь под дождём стою.

— Иди в свой шалаш.

Артём слизнул с усов капли и подёргал за белый шнур, натягивающий палатку.

— Это ведь нелепо, после того что у нас было, — сказал он. — И потом я действительно хочу на тебе жениться… К чему это глупое упорство?

— Ты, пожалуйста, больше не напоминай про то, что было… По–моему, это нехорошо — напоминать….

— Ну, что тебе ещё надо, черт побери?! — рассвирепел Артём. — Я тебя люблю, готов на тебе жениться хоть сейчас, а ты…

— Не кричи, — тихо сказала она. — Лучше сходи и поищи Киру… Куда бы это она могла запропаститься?

— При чем тут Кира? — завопил Артём. — Я чувствую, что становлюсь круглым идиотом, разговаривая с тобой…

Треснув кулаком по тонкому дереву, которое обрадованно обрушило на него целый каскад дождевой воды, он нырнул в шалаш. Там было темно и холодно. Нащупав в рюкзаке бутылку, он налил в кружку водки и, передёрнувшись, единым духом выпил. Долго сидел, глядя в светлый квадрат входа, потом встал во весь рост, приподняв головой крышу шаткого шалаша. Тонкие жерди со стуком посыпались на землю. Разрушив своё нехитрое жилище, он подошёл к палатке и громко сказал:

— Вот что, Татьяна Васильевна, собирайся… Уезжаем отсюда к чертовой матери!

Из палатки послышался тихий смех.