Тридцать восемь сантиметров

Кот на раскалённой крыше

-Десять минут до сдачи работ!

Грант. Четырехзначная недостижимая цифра. Строчки расплывались перед глазами.

Поставьте данные глаголы в сабджанктив мууд. Три прочерка, две колонки.

Надо что-то менять, Лорен. Профессор Стирлинг рыхлый и толстый постукивал указкой по столу. Выразительные как грязные лужи глаза оглядывали зал, в котором кроме меня корпело еще человек десять. Стирлинг мне не нравился.

-Одна минута!

Одна минута после почти трех часов. Одна единственная после ста восьмидесяти. Десять тысяч восемьсот ударов секундной стрелки. Четыреста восемьдесят четвертая магическая технология. В половине шага от безоблачного счастья, на которое молились все, кто имел лишь пару-тройку фотографий, вместо целого мира.

Я получил шесть баллов с четвертью. На целую четверть балла больше, чем планировал. И не получил гранта. По решению совета, а в святом Антонии существовал совет, разбиравший прошения, грант уплыл к какому-то индусу. Тоже написавшему IELTS на шесть с четвертью.

Стипендия в размере восьмиста фунтов в месяц плюс кампус. Небольшая комнатка на двоих. Видимо в качестве извинений за те двести лет, в ходе которых предки членов совета по грантам угнетали предков этого счастливчика. Иногда быть унижаемым и несчастным очень выгодно. Платить за обучение мне было нечем.

Так же нечем, как и мистеру Долсону, гора счетов которого с каждым днем становилась все больше, а русская пятница обернулась жестким похмельем.

На третий день мы сидели в полпервого ночи в пустом зале закрытого паба, и допивали польскую водку. Она все никак не заканчивалась, хотя Халед раз за разом нырял в картонные ящики. Эти три дня запоя были нашим лекарством от тоски.

– Он мне знаете что сказал, мистер Долсон? – в который раз, я пересказывал разговор, состоявшийся с профессором Стирлингом. Разговор, из которого я вынес ту мысль, что мой собеседник был никем иным как напыщенной сволочью.

-Не знаю, но думаю какое-нибудь дерьмо, Макс,– ответил бравый капитан,– эти высоколобые, все как один педерасты, поверь мне. Они корчат из себя умников только потому, что настоящему человеку трудно понять ту блевотину, которую они несут. Они мнят себя душой нации, оплотом высокой культуры и выдают вчерашнюю протухшую жвачку как откровение. Говорят тебе о пятне на рубашке и о том, что тот язык, на котором ты говоришь, мерзок, а сами чистят дымоходы друг-другу. Вроде твоих соседей по дому. Тото, так, кажется, его зовут?

Я кивнул, Тото с приятелем жили на первом этаже дома, где я снимал квартиру. И считали себя музыкантами, побираясь по студиям звукозаписи. Вот только педерастов изображавших из себя музыкантов было много. Очень много. И каждый мнил себя гением. Отброшенные на обочину плотным потоком смазливых мальчиков в брючках скинни, мои соседи нашли единственный способ существования – потихоньку банчили травой. Почти безвылазно сидя в своей берлоге. Срываясь на визг в разговорах с несостоятельными клиентами, мне это было прекрасно слышно сквозь тонкие перекрытия. Эдакие мякотки с повадками базарных торговок.

-Мир протух, Макс.– заключил мистер Долсон. – Индийцы учатся в колледжах, педерасты живут по-соседству, а настоящий английский джентльмен вынужден поедать весь этот тухляк и не морщиться. Даже вы, гунны и дикари, даже вы это понимаете.

Он выдернул волос из носа и, задумчиво посмотрев на него, прилепил к столешнице, как знамя истинных английских джентльменов сражавшихся с прогрессом и всеобщим повальным безумием.

Я оставил его во втором часу ночи, скучного и печального. Обдумывающего очередной способ обогащения, который назывался «вечеринка в джакузи». Бывший толи тридцать вторым, толи двести третьим.

-Сейчас все сходят с ума по этому джакузи, Макс,– уверено заявил Долсон на прощанье.

И мне представились лицо Халеда, давно спящего на боевом посту – за стойкой. Утром его ожидали неприятные известия. На грузчиках хозяин старался экономить. Нетрудно было догадаться, кто будет возиться с тяжеленной сантехникой. Впрочем, если у тебя просроченная туристическая виза, выбирать не приходится. Я это знал.

***

Район, в котором я обитал, был из так называемых «с дурной репутацией». Но мне было плевать. Плевать на исписанные стены и воняющие мочой проулки. На подонков всех мастей пытавшихся выжить в этой грязи и беспросветности. Главное для меня было то, что за гнусную дыру из хозяйского тщеславия названную квартирой, я платил какой-то мизер и мог временно сводить бюджет в ноль.

И во всем этом мраке, было необходимо сохранять полнейшее спокойствие. Даже тогда, когда какой-то отчаянный наркоман приставил мне шило к горлу. Дохлый и воняющий чем-то тошнотворным. Случилось это две недели назад и денег у меня при себе не оказалось. Что его сильно опечалило. Я зачем-то вспомнил эту грусть в его глазах, проходя по длинному коридору первого этажа. В желтом свете слабых ламп перекатывалась нищета.

За дверью педераста Тото гремели смех и музыка. Сегодня у кексиков был фестиваль. Что же такое важное они отмечали среди недели? День рождения Элтона Джона или может свой парад, по слухам, разрешенный в Ираке? Об этом я не думал, потому что слишком устал от всего. Что-то с грохотом разбилось там у них, по осколкам прошлись, и кто-то счастливо заржал. Смех перекрыл орущую музыку, гулко отдаваясь в ночных звуках дома: тихом храпе и шуме телевизоров тех, кто не мог уснуть один.

-Вот такую мелодию…– жеманно произнес Тото, остаток фразы утонул в новом грохоте и визгливом смехе.

Было ясно, что консьержка уже вызвала полицию. Эта прокисшая вдова пребывала в полной уверенности, что обитает в приличном месте. И жила в этом глупом заблуждении изо дня в день, от одного стакана к другому. Из ее конуры постоянно воняло льняной кашей, а еще она любила выскакивать на каждого входящего. Блеклые глаза с красными прожилками, глаза опустившейся пьяницы ненавидели все, что могли увидеть.

Я поднимался по лестнице, когда прибыли бобби. Шаги полицейских ни с чем не спутать, тяжелая поступь уверенных в себе людей. Они топали внизу подо мной и громко переговаривались, словно сейчас был полдень и шум, обычный шум города, мешал им говорить. Бобби всегда говорят громко, как глухие.

– Откройте! – вслед за этим требованием, на лестнице, по которой я только что поднялся, послышались осторожные шаги. Будто кот шел по раскаленной крыше. Может быть, эта поступь и не была слышна внизу, там, где здоровые полисмены выламывали дверь квартирки Тото, но я ее слышал прекрасно. И вставил ключ в замок, чужие проблемы меня не волновали.

-Кретины! – завопил один из педерастов. – Куда вы меня тащите?

-Аа… Сволочь, он меня за руку укусил! Сержант! Сержант!

Дверь в мою конуру почти закрылась, когда я обернулся. Да, зачем-то обернулся. Просто так, из остатков того чувства, которое люди зовут любопытством. Кинул взгляд в коридор второго этажа. Из полутемной комнатки, на пороге которой я стоял, в желтушный свет ламп.

У выхода на лестницу переминался профессор Стирлинг и умоляюще смотрел на меня. Нет, он не просил ничего, просто молча стоял, испуганно вздрагивая каждый раз, когда снизу доносился шум.

Даже идиоту было ясно, что как только полиция закончит упаковывать наглых торговцев дурью, то устроит тотальный шмон по этажам на предмет потерявшихся гостей. А рыхлый профессор с дрожащим подбородком и растерянными глазами пуделя был как раз из этой категории. Пиджак его топорщился, наспех надетый, из-под полы виднелся край не заправленной рубашки. Галстук был зажат в подрагивающей руке. Почему я не удивился тогда? Ну, почему?

И сказал ли: добро пожаловать? Этого я не помню, но дверь открыл, приглашая его войти. Все произошло очень быстро. Так, как всегда происходят действия, о которых не думаешь. Вернее то, что делается безотчетно, и исходит из тех свойств души, какие вдолблены в тебя на уровне инстинктов. Имя моему поступку было милосердие.

– Хотите выпить, профессор? – спросил я, прислушиваясь к тяжелому топоту в коридоре. Кажется, они ломились к потаскухе из соседней каморки. Усатой и немолодой. Та была с клиентом и кричала бобби через дверь, чтобы они убирались. Стирлинг затряс головой, но я плеснул ему немного кукурузной мерзости, бутылка которой завалялась у меня. Пусть успокоится, если его разберет удар прямо здесь, возникнет еще больше проблем.

-С…с..спасибо, – заикаясь, поблагодарил он и залпом выпил. – Я был у друзей. Кажется мы немного….

Они немного перестарались. От той спеси, с которой он общался со мной на днях, не осталось и следа.

« Мы не можем принимать в колледж всех без разбору. Наше учебное заведение по праву носит звание одного из старейших и уважаемых в Англии. Наши выпускники занимают очень ответственные должности. Результаты ваших тестов не удовлетворяют уровню, позволяющему получить грант на обучение. Вы работаете?»

«Да. В пабе «Меч и Роза»».

«Вполне подходящее место для вас. Вы сможете сделать там хорошую карьеру», – он презрительно попрощался со мной.

Сейчас профессор сбивчиво оправдывался, но я его не слушал. Ту чепуху, которую он нес, я мог выдумать сам и не собирался загружать свой мозг чужим враньем.

– У нас был диспут об одной монографии по средневековой поэзии, – по мне так диспут трех педерастов не стоил того, чтобы о нем упоминать, но Стирлинг продолжил говорить. Он говорил и говорил. Нес всю эту чушь, пока я не прервал его.

– Через полчаса полиция закончит, и вы сможете выйти. Либо можете уйти сейчас, но по пожарной лестнице. Она за окном, – он выбрал первый вариант, и мы провели эти полчаса в тяжелом молчании. Прерванным лишь однажды, когда в мою дверь требовательно заколотили кулаками.

-Сержант О’Хара, полиция Манчестера.

Я приоткрыл дверь ровно на длину цепочки:

-Да?

-Вы не заметили сегодня ничего необычного, мистер? – за его плечом маячила воняющая льняной кашей консьержка. Заметил ли я что-нибудь необычное в этой клоаке? Нет, сержант, все как обычно: грязь, вонь, страх, безнадежность и нечистоты. Самое дно, сэр, от которого нельзя оттолкнуться, нельзя всплыть, на котором не существует понятий воздух и радость. А есть одна беспомощная тоска.

-Нет, ничего необычного, сержант.

-Незнакомые люди? Шум? Может, вы хотите о чем-нибудь заявить? Ма’ам Брайен сообщила, что вы только что вернулись.

– Здесь одни незнакомые люди и сплошной шум, сержант. Что-нибудь необычное я не припоминаю, – О’Хара понимающе посмотрел на меня и криво улыбнулся. Мы были похожи. Только он нырял в эту жижу время от времени, я же обитал здесь постоянно. А весь этот цирк был рассчитан на сопящую консьержку, чья голова покачивалась с похмелья.

-Хорошо, если вы что-нибудь вспомните, то сообщите об этом в участок, мистер. Мы расположены выше по улице на перекрестке.

Я кивнул ему и закрыл дверь. Сержант был так же милосерден, как и я. Никаких вопросов о документах и прочем. Ни требований впустить его в мою убогую конуру. Никаких больше вопросов. Он все прекрасно знал. Это было написано у меня на лице. Просроченная на десять месяцев виза, жалкие гроши, темное прошлое и неопределенное будущее. И это его никак не касалось.

Через полчаса, когда все смолкло, Стирлинг выбрался из старого кресла, в котором тихо сидел все это время, и откланялся. На пороге он обернулся:

-Я что-нибудь попробую сделать для вас, мальчик мой, – я поморщился.

– Нет, правда. Кажется, вы говорили, что работаете в «Розе и Щите»?

-«Меч и Роза», профессор.

-Я позвоню.

-Звоните, профессор, – я закрыл за ним дверь и упал на продавленный диван в пятнах от сигарет, оставленных предыдущими обитателями моей каморки. Было четыре утра, и хотелось спать. Завтра Долсон был намерен заработать много денег посредством нового магического способа и пластиковой ванны, взятой в долг у знакомого подрядчика. Тот строил отель в пригороде. Завтра. Или это было уже сегодня?