Трое

ТОНИО КРАСНЫЙ

— Браво! Браво! Тонио! То-о-онио! Браво! Бис! — шумит, надрывается огромный цирк. — Тонио! Тонио! Еще! Еще!..

Маленькая, огненно-красная фигурка, вихрем вылетает на застланный огромным зеленым ковром песок арены.

Мечется, свивается, развивается, прыгает, колесом вьется тонкий, гибкий, весь в красном, маленький мальчик.

— Браво Тонио! Тонио браво!

Все апплодируют; от первых рядов, где сидят важные, разодетые дамы, усыпанные драгоценностями, до верхних рядов, где жарко и тесно и где не сидят, а стоят, навалившись друг на друга, рабочие и работницы.

Тонио — гвоздь циркового сезона. Тонио — любимец публики.

Кто делает такие сальто, как Тонио? Кто прыгает так высоко и смело, как маленький Тонио? Кто так уверенно и ловко ходит по высоко натянутой проволоке? И кому в довершение всего только восемь лет?.

— Браво! Брависсимо! Тонио! Тонио!

Но Тонио уже устал. Он много раз выходил на апплодисменты публики и теперь хотел поскорее снять с себя красный костюм и пойти домой. Там ждет его отец — «Прекрасный Прыгун».

Джиованни — отец Тонио — был действительно первоклассным прыгуном. Это передалось ему по наследству от деда, тот получил от прадеда и таким образом весь род Бизарри сохранял за собою славу знаменитых акробатов и прыгунов.

Отец Тонио был уже стар и если выступал, то только как помощник сына. Он привычными, зоркими глазами следил за трудными моментами его работы, готовый в любую минуту прийти на помощь мальчику.

Но сегодня старый Джиованни не пошел в цирк. Он лежал. Правая рука была перевязана и двигать ею он не мог.

Если бы только не рука, Джиованни пошел бы в цирк и следил хотя бы из за кулис за работой сына и в нужную минуту пришел бы ему на помощь. Но беда была в том, что и нога Джиованни плохо работала. Ему трудно было ступать на нее.

Да, нехорошая история случилась. Джиованни с гневом вспоминает, какая безобразная сцена разыгралась вчера вечером в Пиньонэ — рабочем квартале.

Он и Тонио были свободны. Тонио готовился к бенефису и его в последние часто не включали в программу цирка. Рассчет был верен. Публика, не балуемая частыми выступлениями своего любимца, встретит его с большим восторгом. И в карманы содержателей цирка посыпятся звонкие монеты.

Свободный вечер Джиованни и Тонио решили использовать для того, чтобы навестить старика Пьетро. Старого их друга, старого рабочего и старого социалиста.

Когда они подошли к дому Пьетро, было уже темно. Улица была почти пуста и только какие то молодцы, закутанные в большие плащи, сидели у парадного крыльца. Джиованни они показались подозрительными. Но еще больше взволновался он, когда увидел другую пару таких же молодцов, так же таинственно закрывавшихся плащами.

— Опять фашисты! — угрюмо покачал головой Джиованни. — Уж не к старому ли Пьетро подбираются молодчики? Давно злы на него за то, что провел он стачку на фабриках Бонди. Надо поскорее предупредить его. Пусть уйдет черным ходом.

Знает Джиованни, как расправляются фашисты с рабочими. Ох, хорошо знает. И знает, что старому Пьетро все равно не миновать зла. Не сегодня, так завтра.

Он быстро вошел в дом.

Старый Пьетро очень обрадовался. Он давно не видал товарища, а к маленькому Тонио относился, как к сыну. У него самого не было детей. Тонио редко приходил к старику. Цирк не такое дело, чтобы можно было свободно разгуливать. И когда приходил, для Пьетро был настоящий праздник.

Он давно уговаривал Джиованни взять сына из цирка, находя, что для мальчика это неподходящее занятие.

Но крепка была цирковая закваска в крови Джиованни и не представлял он, что кто нибудь из Бизарри — будь то мальчик, или девочка, могут жить вне цирка.

А Тонио?.

Тонио и любил свое дело и не любил. В цирке он родился, в цирке вырос, в цирке получил воспитание. Но знал он еще кое-что, кроме цирка. Он знал рабочие кварталы, знал оборванных, голодных малышей, знал нужду, слышал горячие речи, видел, как избивают рабочих черные-фашистские сотни.

И еще знал он, что где-то далеко, далеко, где очень холодно и никогда не бывает лета и нет ни цветов, ни фруктов — рабочие не боятся засыпать в своей кровати и дети их не дерутся из-за апельсиновой корки, выброшенной из окна дома какого-нибудь сеньора.

О, многое бы дал Тонио, чтобы посмотреть на этих детей!

Старый Пьетро привлек к себе мальчика, но не успел еще открыть рот, как Джиованни быстро заговорил.

— Я думаю, старина, что у твоего дома ходят фашисты. Я думаю, старина, что тебе надо скрыться немедленно. И я думаю, что лучше бы тебе совсем выехать на время из Флоренции, потому что…

Что-то черное, широкое метнулось в двери, что-то черное, душное закрыло лицо Джиованни и град ударов посыпался на него.

Глухо как сквозь стену слышал он стоны, хрип… потом рванулся… но вдруг почувствовал сильную боль в правой руке.

Он снова рванулся… прежняя ловкость первоклассного гимнаста вернулась к нему. Быстрым движением выскользнул из-под плаща, наброшенного на него и связывавшего все его движения. Ударил одного навалившегося на него так, что тот свалился на пол

Второй молодец бросился ему под ноги, и Джиованни почувствовал сильную боль в ноге. Но несмотря на боль он нагнулся, приподнял за шиворот этого и вытолкнул его.

Третий сам бросил уже умиравшего Пьетро.

Когда бандиты очистили комнату, Джиованни первым долгом подумал о Тонио. Но мальчик был невредим, и они оба бросились к Пьетро.

— Пьетро, Пьетро, что они с тобой сделали?.

— Уезжай с Тонио. Уезжай подальше от всего этого. Уезжай в Россию.

Тонио до этого времени не раз видел, как умирают люди. В цирке этим не удивишь. Но они умирали на работе, от болезней, наконец, от старости, а тут избили… убили…

Джиованни лежал и думал бы поскорее выбраться из Флоренции. Оставаться здесь после вчерашнего было, безумием. Каждую минуту могли прийти и тогда…

Но что делать? Без приглашения в другой цирк не поедешь, а если бы оно и было придется платить неустойку этому. А денег до бенефиса Тонио нет и неоткуда их достать.

Бенефис через два дня. И если через два дня ничего не случится, то он и Тонио смогут заплатить директору цирка сеньору Ленци и… правда, тогда у них останется столько, что едва можно будет выехать из Флоренции, но зато — свободны!..

Тонио вернулся поздно. Его много вызывали сегодня, много апплодировали и, если бенефис пройдет не менее удачно, все будет хорошо.

Правда, Тонио очень огорчила смерть старика и Джиованни немного боялся, что это подействует на мальчика, но Тонио слишком хорошо знал цирк — никаких волнений! Малейшая мысль о чем нибудь постороннем и номер в лучшем случае не удастся, ну а в худшем…

В работе Тонио, правда, не было так называемых «смертельных номеров», но она требовала безукоризненной точности и четкости.

«Сегодня выступает в последний раз Тонио! Красный Тонио! Тонио Бизарри! Спешите все. Только одна гастроль. Только одна гастроль. Спешите, чтобы увидать небывалое чудо. Всемирно известное чудо. Только одна гастроль. Совершенно новая программа. Небывалые трюки».

Проиграл оркестр. Проскакала наездница. Прошли обезьянки. Выступают двое рыжих.

Публика ждет Тонио.

Вот прошли комические акробаты. Вывел свою знаменитую «лошадь счетчика» сам директор цирка. Проходит номер жонглеров.

Публика ждет Тонио!

Оркестр играет что то веселое, очень веселое, от чего все приходят в восторг и похлопывают руками в такт музыке. Это выходной марш Тонио.

Похлопывание переходит в нетерпеливые аплодисменты и на арену вылетает огненно-красная фигурка.

— Браво Тонио, Тонио! Тонио! Браво! Бис!

Проделав несколько номеров, Тонио останавливается. Оркестр обрывает веселую музыку и переходит к глухому, тревожному барабанному бою.

Вся публика привстает.

Это идет самый интересный и самый опасный номер.

Тонио напрягается, вытягивается струной и вдруг…

— Прекратить!

Оркестр замирает на одной рокочущей струне.

Какая-то группа людей в черном, с масками на лице и значками на груди выскакивает из ложи.

Они перепрыгивают через головы и через барьеры и несутся на арену, потрясая револьверами.

— Долой Красного! Долой ненавистный нам цвет! Во Флоренции не может быть места красному цвету.

— Кровь за красный цвет! Кровавое платье тому, кто осмелится одеть красное.

Никуда не годится Тонио. Совсем потерял себя. Ни одного номера сделать не может чисто. Совсем неладно с мальчиком. С голоду умирать придется.

Старый Джиованни никак не может понять, что с Тонио. Вот уже больше двух месяцев, как они в Германии. После той истории в цирке им удалось бежать и ускользнуть от рук фашистов, только благодаря невероятной панике, поднявшейся в цирке. С тех пор Тонио не сделал чисто ни одного номера.

Цирки, знавшие его успехи в Италии, охотно заключали с ним договор, но после первого же выступления так же охотно рвали его.

Маленький мальчик в черном костюме (с того времени Тонио ни разу не надевал свой обычный красный) проделывал такие же номера, на какие способны все дети циркачей.

Деньги таяли, и Джиованни просто не знал, что предпринять.

— Как, в Россию? В эту страшную Россию, где актеры живут на какие-то гроши? Нет, нет, мы не поедем — говорили съезжавшиеся из разных стран в Германию к Гагенбеку, всемирному поставщику цирков, артисты.

— В Россию! В страну советов! В страну освобожденного труда! Ну, что же, там мы будем свободно трудиться и во сколько оценят наш труд, нам будет довольно. Правда, Тонио?

— В Россию! В Россию! — твердил Тонио. — В Россию, где детей не бьют за то, что они одевают красные костюмы! В Россию! В Россию!

Тонио работает хорошо. Публика его любит. В особенности удачны бывают у Тонио номера во время детских утренников. Здесь Тонио показывает все лучшее, что знает.

Ему так хочется подойти поближе к этим веселым ребятам, так задорно смеющимся при каждом номере. Он жадно приглядывается к ним и не видит на их лицах утомленного и голодного выражения, каким пугали его еще в Италии, а потом в Германии.

Приходят по одиночке и группами: большими и маленькими.

Одиночки приходят с матерями. Каждый ребенок одет по своему. Эти смеются не всегда и хлопают только некоторым номерам. Они часто поднимают плач, капризничают, и их уводят домой.

Другие приходят группами. Они одеты все одинаково. Рассаживаются с шумом и смехом. Иногда поют песни. Смотрят жадно. Нравится им все. Они сидят до конца программы и видно, как им не хочется уходить. Потом уходят тоже не по одиночке, а парами, целым строем. Они часто ходят в конюшню, разглядывают зверей и говорят что-то на непонятном для Тонио языке.

Иногда такие группы приходят с барабаном. Они одеты в одноцветные, зеленые, или синие костюмчики и на шее у них повязаны красные галстуки.

Уходят они по барабану и по улицам ходят тоже под барабан.

Тонио знает, что это пионеры, дети рабочих, таких же рабочих, как в Италии. Старый Пьетро не раз рассказывал о них Тонио.

Они очень любят Тонио и всегда кричат ему браво!

Браво — Тонио понимает. Так и на родине ему кричали. Это значит, что Тонио им нравится.

И когда Тонио видит в рядах красные галстуки, он очень старается. Он делает самые трудные номера.

А после номера он подбегает к красным галстукам, долго глядит на них, потом кланяется им.

А те ему отвечают и хлопают много, много раз.

Джиованни чувствует себя как дома. Он встретил здесь в Москве много итальянцев. Он бывает в рабочих клубах и присматривается ко всему.

Он видит, что ему много лгали о России. И он вспоминает своего старого друга Пьетро, который всегда говорил ему — поезжай, дружище, в Россию! Поезжай, повези своего мальчугана.

Прийдя домой, он много рассказывает Тонио и они вместе часто вспоминают, как тяжело живется рабочим в Италии.

Особенно часто Тонио вспоминает детей рабочих кварталов.

И хочется ему посмотреть русских детей не только в цирке, но у себя дома, в клубе, где они не только развлекаются, но, как знает Тонио, учатся и работают.

И много раз просит он, чтобы Джиованни свел его к пионерам!

Но Джиованни колеблется. Он боится, что ребята будут смеяться над мальчиком, не сумеющим разговаривать с ними.

Часто Джиованни и Тонио ходят по улицам. Они заходят в сады, заглядывают в парки.

Очень часто им попадаются стройные ряды пионеров, шагающих по улицам с песнями и барабанным боем.

И Тонио даже как-то ухитрился запомнить первые строки пионерской песни:

— Мы, пионеры, рабочих дети!

У него получается смешно и нескладно, но он очень доволен и хочет выучить все до конца.

Один из коммунистов итальянцев, посетивший как-то раз цирк во время выступления Тонио, узнал в нем своего соотечественника.

Он прошел за кулисы и с тех пор стал часто захаживать к Джиованни. Мальчик ему понравился, и он часто вел с ним продолжительные беседы Однажды спросил он мальчика, как тому нравится Москва.

И когда узнал, что Тонио очень хочет посмотреть пионеров поближе, обещал его свести в пионерский клуб.

В назначенный Тонио день волновался еще с утра. Он приставал к отцу, спрашивал: скоро ли прийдет итальянец, посматривал ежеминутно на часы.

Отец никогда не видал мальчугана в таком возбуждении.

Цирковая жизнь воспитала мальчика так, что он никогда и ни перед чем не останавливался и ничем особенно не интересовался. Даже когда умер старый Пьетро, Тонио спокойно и хладнокровно выступал в цирке и ничем не проявил своего горя.

А Пьетро он очень любил.

И теперь отец знал, что в жизни мальчика наступил какой то переворот. Но к лучшему, или к худшему?

Он так много видал в жизни своей всяких переворотов, что предпочел бы, чтобы жизнь оставалась такой же, как и была, тихой и спокойной. Кусок хлеба есть, ну и ладно!

Клуб был очень велик и в нем в разных углах и разными группами копошились пионеры.

Кто писал лежа на брюхе газету. Кто выпиливал буквы для заголовка, кто читал. Большинство просто шумели, толкаясь от одной группы к другой. То и дело начинали песню, но обрывали, так как в другом углу запевали другую и ничего нельзя было разобрать.

Тонио и двое его спутников остановились в дверях.

Появление их, таких черномазых, черноволосых и черноглазых не могло не обратить на себя внимания ребят.

Кто работал, бросил работу и все обступили группу итальянцев, понемногу съуживая кольцо.

Итальянец-коммунист заговорил с ребятами и объяснил им, с трудом подбирая русские слова, кто такой Тонио и зачем пришел сюда.

Кое-кто из побывавших в цирке узнал его. По кругу пронесся шопот, и ребята продвинулись еще плотнее.

Они с интересом разглядывали мальчика, смотревшего на них с нескрываемым восторгом.

Наконец из группы пионеров кто-то выыступил вперед и обратился к Тонио. Тонио поглядел огромными глазами прямо в лицо говорившему, словно желая по губам узнать, что тот говорит.

Но ничего, конечно, не понял.

Тогда попытался он. Он протянул руки и, помогая себе ими, заговорил.

Ребята тоже, конечно, ничего не поняли. Тонио беспомощно обернулся.

Но ни отец, ни другой ничем не могли помочь его горю.

На его немой вопрос отец ответил ласковым пожатием руки.

Тогда Тонио еще раз оглядел тесное кольцо ребят в красном кольце галстуков и вдруг шагнул вперед и каким-то неуловимым, но властным жестом заставил ребят отступить назад.

Без толкотни и шума раздвинулся круг.

Тогда Тонио быстрым движением сбросил с себя пальто и перед изумленными ребятами на середину круга выскочила маленькая огненнокрасная фигурка.

Все шире и шире раздвигается круг. Маленькая красная фигурка каким-то необычайно легким и упругим движением взлетает вверх. Переворачивается в воздухе. Раз! Еще раз!..

Скользит вдоль пола. Раз, раз, раз, раз — двенадцать раз подряд колесом.

Подзывает отца.

Миг — и Тонио взвивается вверх. Миг — и Тонио поворачивается в воздухе и снова стоит на отцовских плечах. Улыбается. Отец чуть наклоняется. Разбег и Тонио делает свой удивительный неподражаемый прыжок.

И снова, как острый язычок пламени, то свиваясь, то развиваясь перед восхищенными взглядами ребят показывает Тонио все свои лучшие номера.

Те номера, которые он ни разу, со дня своего бегства из Италии, нигде и ни перед кем не показывал.

— Браво! Браво! — надрываются орут ребята. И все проталкиваются вперед и каждый жмет руку счастливому и сияющему мальчику, маленькому Тонио, снова одевшему свой красный костюм — Красному Тонио.