Трое

ШПИОН

От штаба полка до бригады было не более трех верст. Версты две дорога шла полем и солнце немилосердно жгло спину двух верховых красноармейцев. Затем начинался лес.

В лесу было прохладно, пахло смолой и грибами.

Вспотевшие лошади пошли тише.

— Ну, и жарища сегодня, — сказал военком полка, снимая буденовку и вытирая пот со лба — надо было пораньше выехать, а то в самую жару понесли черти.

— Без дела и черт не понес бы — ответил второй.

— Ну, теперь и закурить можно. Закурим, а? Табак есть?

— Как не быть. Табак важный. Сегодня, как приехали в деревню, сейчас пошел на разведку и у одного хозяина на соль выменял.

Оба всадника не спеша стали закуривать толстые папиросы. Ехавший немного впереди на белой маленькой лошадке мальчишка, лет двенадцати, обернулся и серьезно сказал:

— Какой ни есть табак, а махорка лучше. Махорку я больше уважаю.

Военком полка и второй красноармеец расхохотались.

— Ишь ты — малыш, а туда же — разговаривает! У-ва-жа-ю, — и военком ловко нахлобучил и без того огромную для маленькой головы буденовку на самый нос мальчика.

Тот покраснел до слез, насупился и, очевидно, крепко обидевшись хлестнул лошадь и поскакал вперед.

— Не любит Ванюшка, когда его малышем называют, сердится — улыбнулся военком.

— Как он к нам в полк то попал, такой малыш?

— С отцом приехал. Отец его старый казак, боец нашего полка был.

— А теперь где он?

— Погиб. Храбрый боец был. Орден Красного Знамени имел. Получил бы и второй, да вот не вышло. Как сейчас помню. Шли мы к Новограду; легко шли с песнями. Подошли так саженей на сто. Глядим — речка. И не маленькая, а широкая, бурная. И ни моста, ни плотов, ни лодок. Все за собой поляки разрушили. Наш то берег низкий, а их крутой. Нам ни черта не видать, а полякам нас видно, как на тарелке. Тут то и вызвался Ванюшкин отец переплыть и пробраться к полякам. Поплыл он. Ночь темная — не видать его совсем. Прождали мы его час, два — нет; на третьем часе тревога взяла. Только светать стало, а он тут, как тут. Все разузнал, как и что. И как только поляки не заметили. А утром, когда шли мы в атаку, он первый поплыл и первым же был убит. Очень его бойцы любили. Ну, вот и остался у нас мальчишка его, Ванюшка. Хотели было домой отослать — куда там. Отец мой погиб здесь, так я за него останусь.

— И в боях участвовал?

— И в боях побывал. Такой случай был. Брали мы деревушку одну. Деревня сама то дрянь, да стояла как то, на манер крепости. Никак, ни с какого бока не подступиться. Так что же ты думаешь? Ваня наш, как увидел, что бойцы призадумались, выехал вперед и давай на своем белом Ваське танцевать перед самым носом у поляков. И песни поет. Ну, бойцам совестно стало. В три минуты деревня была нашей.

— Да, парнишка боевой, что и говорить, да вот нехорошо только, что не учится, теперь бы самое время ему было. Курить вот выучился. Ругается.

Белая лошадь, ушедшая далеко вперед, вдруг остановилась. Видно было, как Ваня слез с нее и наклонился над чем-то.

Когда отставшие поравнялись с Ваней, они увидали на земле у дороги маленького оборванного мальчугана. Он сидел, качаясь из стороны в сторону, и горько плакал, размазывая грязь по лицу.

Ваня стоял возле него и, напустив на себя взрослый и серьезный вид, уговаривал:

— Да ты перестань реветь то, размазня. Ну! Перестань реветь, а то толку от тебя не добьешься.

Мальчуган не слушал. Он что-то быстро говорил и сквозь рыдания долетали только отдельные слова:

— Ой, ой, ой!.. мамку убили!.. тату убили!.. ой, ой, ой! на кого меня покинули… ой, мамка моя!

Он так плакал, так жалостно стонал, что оба бойца тоже слезли с коней и, подойдя к мальчику, пытались его успокоить и разузнать в чем дело.

После долгих уговоров и распросов вот что он рассказал:

Он сын галицийского крестьянина, зовут его Янеком. Жил в деревне с отцом и матерью и двумя маленькими сестренками. Два дня тому назад пришли в деревню поляки, зашли в хату ночевать. Попросили есть. Мамка стала вынимать из печи, а тату не давал. Кричал на поляков. Поляки тату постреляли, а потом и мамку. Янек за печь схоронился в тряпье старом. Как пришла ночь, Янек тихонько за дверь. Выскочил и пустился бежать во всю. Бежал целый день, все полем, пока в лес не прибежал. Два дня не ел ничего. И дальше итти не может, а хоть бы и мог, не знает куда.

Вот что рассказал оборванный, плачущий мальчуган.

Военком, не долго думая, приподнял его с земли и посадил перед собой на седло.

В штабе бригады пришлось пробыть до вечера. Мальчика сдали в хозяйственную часть. Там его накормили, обмыли, разыскали где-то большущие сапоги, рубашку. И к вечеру, когда военком полка зашел посмотреть на парнишку, тот был неузнаваем.

Он уже не плакал, а толково со всеми подробностями рассказывал окружающим его бойцам, как пришли поляки, как стреляли в тату и убили мамку, как он бежал.

Бойцы, кто лежа на траве, кто стоя, слушали и только иногда сжимали крепче шашки, да покручивали лихие усы.

В боях, да в переходах забыли как-то про мальчишку. Никто не смотрел за ним — не до того было.

Только Ванюшка не забывал, приезжая в штаб бригады, справиться о Янеке, разыскать его, посмотреть, что он делает.

Как-то раз, вернувшись поздно из одной такой поездки, Ваня подъехал прямо к хате военкома и, спрыгнув с коня, постучал в окошко.

Было уже далеко за полночь и военком собирался спать.

— Товарищ военком, по важному делу, разреши войти.

— Ванюшка, ты? По какому это важному делу по ночам тебя черти носят? Или может из бригады что важное есть?

Ваня присел на кончик кровати и торопливо зашептал.

— Так что, товарищ военком, дело неладно. Мальчик Янек, тот, кого мы в лесу нашли, помните еще про поляков рассказывал — так он — шпион, польский шпион!

Военком от удивления даже подпрыгнул на кровати.

— Да что ты говоришь? У него же поляки родителей убили, чуть его самого не укоцали? Не может быть? С чего это ты взял?

— А вот с чего. Я за ним давно приглядываю. Спервоначалу показался он мне хороший и боевой. Я и думал — будет товарищ мне. Ну, вот, ночевали мы раз вместе. Я не спал долго. Только стал было засыпать, слышу свистит кто-то. Янек мой встает и тихонько выходит. Потом, слышу, выводит лошадь. Что бы это было, думаю? А самому и думка в голову не идет, что шпион. Так, думаю, верно на хорошем коне думал поездить. Вот ночью и вывел потихоньку. Часа через три вернулся. Я его спрашиваю — куда ездил? А он испугался, видать, и стал путать: то говорит так проехаться хотел, то за картошкой, а картошки то не привез, да и мешка не взял. Ну, полегли мы снова. А на утро на том месте, где он спал, я нашел вот эту бумажку.

Ваня порылся в кармане и протянул военкому смятую бумажку.

Почти все буквы были затерты, но все таки можно было разобрать, что написано не по русски. В конце только с большим трудом можно было разобрать написанное большими буквами: «Поручик Вацлав Потоцкий» и больше ничего.

Военком повертел бумажку в руках, зажег спичку, посмотрел на огонь, но на бумаге ничего нельзя было прочесть.

Ваня встал с кровати и сказал:

— Дозвольте мне, товарищ военком, поехать в штаб бригады и посмотреть за Янеком. Я уж все узнаю, и, если шпион…

— Что ж, поезжай, сказал военком, все еще пытаясь что-нибудь разобрать в подозрительной бумажке.

Ваня ездил со штабом бригады уже больше недели и все никак не мог проследить, куда ночью уезжает Янек.

А Янек уезжал часто. Как становились на ночевку в деревню, или село, на другую ночь Янек седлал лошадь и уезжал.

На все вопросы Ванюшки отвечал, что едет то за картошкой, то за табаком, то за салом.

И, действительно, чего нибудь да привезет. С пустыми руками не возвращался.

И так это он все просто делал, что если бы не записка найденная, Ваня на этом бы успокоился.

Раз ночью спали они вместе в клуне — сарай такой с сеном. Еще вечером Ваня заметил, что Янек как то не в себе, не то волнуется, не то в думку ему тяжелое запало. А в общем что-то не совсем ладное с ним.

— Ну, уж сегодня не миновать, поедет Янек — решил Ваня. Узнаю, что бы ни случилось, узнаю, куда это он ездит, какие такие дела по ночам мастерит.

И точно. Не прошло и пол часа, как Янек встал, перешел на ту сторону, где стояли лошади, вывел одну и заседлал.

Тихонько за ним и Ваня. Но как тут быть? Взять лошадь — услышит — пропало дело.

— Будь что будет, побегу за ним на своих, на двоих, — решил Ванюха, и как только Янек выехал, побежал за ним, прячась в тени хат.

Сначала лошадь шла так тихо, что ему и не пришлось бежать.

Но вот и последняя хата. А за ней открытое поле.

Выехав за околицу, Янек на минуту остановил лошадь, привстал на стременах и обернулся.

Ваня как заяц прыгнул в густую высокую рожь.

Не заметив ничего подозрительного, Янек как то дико гикнул, и лошадь понеслась карьером.

Теперь уже Ванюхино дело было совсем плохо. Он сидел во ржи и соображал:

— Если побегу за ним, все равно не догоню. Лучше вернусь в штаб, возьму свою лошадь и поеду по этой же дороге. Может и попаду куда надо.

Не теряя времени, Ваня выбрался из ржи. Не прошло и десяти минут, как он вернулся уже верхом на то самое место, где прятался от Янека.

Он так же, как и Янек, привстал, осмотрелся: впереди шла между полями ровная прямая дорога.

Ночь была теплая, звездная, набегал легкий ветерок. Во ржи что-то трещало, свистело, жужжало. Отчаянно квакали где-то лягушки.

Ваня прислушивался к каждому звуку в надежде услышать топот лошади Янека.

Широкая дорога вдруг оборвалась и от нее в обе стороны пошли две узкие дорожки.

Ваня остановил лошадь.

— Вот дал задачу, проклятый хлопец! Куда же мне ехать, направо или налево? Белый Васька тоже как будто бы раздумывал над этим вопросом. Он тянул морду, легонько пофыркивал, прислушивался и вдруг решительно повернул налево и мелкой рысцой побежал вперед.

— Ой и буду я дурак, если он не чует Маруськины следы. Янек на Маруське поехал — подумал Ваня и уже вслух сказал, обращаясь к лошади:

— Дам Васек хлеба, если верно везешь. Слышишь, Васек, дам завтра хлеба с сахаром!

Васька в ответ только мотнул головой и понес еще быстрее.

Вдалеке показался маленький лесок. Он маячил темно-серой тучей из-за тумана, поднимавшегося с земли.

Ваня слез, вынул из седельного мешка две тряпки и обернул ими копыта лошади. Потом тщательно осмотрел наган.

Неслышно ступая окутанными ногами лошадь домчала его до самой опушки леса. Ваня снова слез, прошел несколько шагов, остановился, привязал Ваську к дереву и сам двинулся в чащу, то и дело останавливаясь и прислушиваясь.

Вдруг, прямо перед ним, сквозь густую заросль орешника блеснул огонек и чей-то грубый голос крепко выругался по польски.

В первую минуту храбрый мальчишка растерялся.

Он хотел было повернуть обратно, как вдруг услыхал тоненький, певучий и удивительно знакомый голосок.

Этот голос разом остановил его. Это говорил Янек.

Последние сомнения исчезли: Янек имеет связь с поляками. Янек польский шпион.

Ваня смело шагнул вперед и, раздвинув густые ветви орешника, увидал группу больших людей и перед ними маленького, маленького человечка.

Большие люди, — Ваня хорошо знал этих толстых раскормленных самодовольных людей — польские офицеры, а маленький, Ваня тоже хорошо знал его, маленький человечек — Янек.

Янек что-то говорил и вертел в руках шапку.

Один из поляков резко вырвал из рук Янека шапку и, рванув подкладку, вытащил сложенный белый листок.

Развернув его, он засветил маленький фонарик и с трудом разбирая русские слова прочел:

«Приказ №… по Н — ской кавалерийской дивизии»…

— Добже — сказал он, сворачивая бумагу и не читая дальше, — Молодец — и наклонившись к самому лицу Янека, что-то зашептал.

Не слыша больше ничего Ваня опустил ветки и отошел в сторону. Кулаки его сжимались. Он то хватался за наган, то опускал его.

Наконец, он тряхнул головой и решительно направился к тому месту, где был привязан Васька.

Рассчет его был верен.

Не прошло и пяти минут, как он увидел Янека, осторожно выводившего из лесу свою Маруську.

Как кошка подскочил Ваня к Янеку и не успел тот занести ногу в стремя, сбил его на землю, заткнул рот буденовкой, занес руку для удара. Но не ударил рукой, а ударил словами:

— Гадина ты! И бить тебя не могу — рук не хочу пачкать. Гадина ты и предатель. Сам крестьянин — своих же продаешь врагу.

Янек лежал придавленный коленом Вани и только тихонько стонал:

— Ой пусти… ой, рука!

Утром весь штаб выбежал на улицу, чтобы посмотреть на диковинное зрелище.

Серьезный и вместе с тем гордый ехал Ванька на своем белом Ваське, а сбоку с завязанными руками, накрепко прикрученный к седлу, мотался бледный Янек.

Подошедший командир бригады приказал Ване итти в штаб вместе со своим пленным.

— Ну, а теперь, Ванюха, развяжи ка этого молодца, да проси у него прощения за то, что обидел ни за что, ни про что. Он храбрый мальчик и ездил к полякам по нашему поручению. И приказ, который он передал полякам, был фальшивый — мы его сами делали, чтоб с толку сбить врага.

Понял теперь в чем дело?

Ваня стоял, низко опустив голову.

— Ну, чего ж ты? Он на тебя не обижается. Хоть и намучил ты его здорово, но не из-за озорства, а хотел делу пользу принести. Так ведь?

И командир поднял голову Вани.

И когда смущенный и растерянный Ваня закрасневшись протянул руку «шпиону», командир весело продолжал:

— Ты не горюй, парень, что шпион твой не шпионом оказался. Ты свое дело сделал и смелости у тебя никто не отнимает.

И привлекая обоих мальчиков к себе, добавил:

— Оба вы одинаково храбрые и хорошие ребята.