Троянская тайна

Глава 17

Потрепанный "опель", чуть слышно бормоча хорошо отрегулированным движком, катился в плотном потоке уличного движения. Закат давно догорел, и центр Москвы сиял электрическими огнями. Мигали разноцветные рекламы, витрины магазинов сверкали, как наполненные драгоценностями хрустальные шкатулки, в сложном ритме вспыхивали и гасли яркие фасеточные глаза светофоров – красные, желтые, зеленые. Машины шли почти без интервалов, чуть ли не бампер к бамперу, и габаритные огни ехавшей впереди желтой таксопарковской "Волги" размытым красным ореолом отражались в запыленном ветровом стекле "опеля", который в вечернем освещении выглядел не синим, а неопределенно темным – может быть, зеленым или коричневым, а то и вовсе черным.

В салоне на всю катушку играла музыка, лишенная не только смысла, но и мелодии, зато очень ритмичная и громкая, относящаяся к той разновидности современной попсы, которую молодежь по неизвестным науке причинам именует "колбасой". Водителя "опеля" под эту музыку, естественно, колбасило – он прихлопывал в такт по рулю большими костистыми ладонями и совершал некие танцевальные движения плечами, шеей и коротко стриженной головой. В зубах у него дымилась сигарета, уличные огни блестками отражались в прищуренных глазах, цветными бликами пробегали по вдавленной переносице, пересеченной узкой полоской старого шрама.

Бура сидел в машине один. Игоря Чебышева на соседнем сиденье не было, и Бура знал, что этот фраерок там больше никогда не появится. Еще бы Буре этого не знать! Ведь Чебышев погиб, можно сказать, у него на глазах – утонул во время купания. Бура "старался" его спасти, да не успел. Ну не получилось, что тут поделаешь!

Именно так он и сказал по телефону, когда докладывал о происшествии: так, мол, и так, не уберег я Игорька. Выловить-то его выловили, но поздно – откачать уже не смогли. "Да, – ответил ему знакомый голос в телефонной трубке, – видно, от судьбы не уйдешь. Что ж, спасибо. Получишь премию... за то, что "пытался спасти товарища"".

"Вот интересно, – подумал Бура, слегка притормаживая, чтобы не поцеловать такси в корму, – какую премию я получил бы, если б в натуре спас этого говнюка? Ну, типа, если бы он действительно начал тонуть – сам начал, без посторонней помощи, – а я б его вытащил? Да, уж это была бы всем премиям премия! На гроб и венки точно хватило бы!"

Бура вел машину, совершенно не задумываясь о том, что и как делает, и от этого у него порой возникало ощущение, что "опель" движется вперед сам по себе – сам притормаживает, сам разгоняется, сам переключает передачи, включает указатели поворотов и совершает маневры, неотступно следуя за катящимся впереди желтым такси. В эти моменты Бура переставал ощущать собственные руки и ноги, и тогда ему усилием воли приходилось возвращать контроль над телом, напоминая себе, что за рулем машины сидит не дух святой, а он, Николай Ремизов, по кличке Бура, лично. И если он, Ремизов Николай, зазевается, уйдя в мир сказок, предоставленный самому себе "опель" увезет его не дальше первого светофора, где с треском влепится прямо в зад вон тому трахнутому таксеру.

Впрочем, Бура был не из тех, кто способен надолго уйти в иллюзорный мир – для этого у него было слишком скудное воображение. Он давным-давно привык получать приказы и выполнять их – как правило, безукоризненно и даже блестяще, если четкими оказывались полученные им инструкции.

Сейчас у него была очень простая инструкция – выследить девчонку и заткнуть ей пасть. Время близилось к полуночи, девчонка ехала с вокзала – судя по избранному таксистом направлению, прямиком домой, а не к какому-нибудь хахалю, – и Бура не видел никаких препятствий к достижению намеченной цели. Тормозные огни идущих впереди машин и фары тех, кто ехал навстречу, просвечивали салон желтой "Волги" навылет, и Буре был отлично виден силуэт слегка растрепанной после поездки девичьей головы, торчавшей над спинкой заднего сиденья. Такси ехало ровно, не отклоняясь от маршрута, без ненужных поворотов и перестроений, и девчонка сидела спокойно – не дергалась, не вертела головой, не приставала к таксисту с просьбами ехать побыстрее, – и все это, вместе взятое, означало, что едущий за такси синий "опель" до сих пор никем не замечен. Да и что можно заметить ночью, в плотном потоке машин? В такое время и в таком месте, поглядев в зеркало заднего вида, непременно увидишь у себя за спиной чьи-нибудь фары – как правило, только фары и ничего больше. Поэтому Бура ехал за такси впритирку, чуть не упираясь своим передним бампером в его задний, и ни о чем не волновался.

Похлопывая ладонями по рулю в такт музыке, от которой, казалось, ритмично содрогалась вся машина, и следя за тем, чтобы между "опелем" и такси не вклинился какой-нибудь слишком шустрый умник, Бура занимался нехитрыми арифметическими подсчетами. Он немного путался в нулях, которых было слишком много, чтобы такой человек, как Николай Ремизов, мог без усилий держать их в уме, однако производимые им расчеты сами по себе были довольно несложными. Он присутствовал при изучении привезенных Гальцевым договорных обязательств и хорошо запомнил общую сумму сделки. Процент, причитающийся ему от этой суммы, был известен Буре заранее – еще тогда, когда все эти лохи с высшим художественным образованием были живы, здоровы и даже не догадывались, что доживают свои последние деньки на этом свете. Теперь, когда стала известна сумма сделки, подсчитать, сколько он получит на руки, ничего не стоило, и Бура занимался арифметикой всю дорогу от вокзала только потому, что никак не мог поверить в такую небывалую удачу. Огрести такие бабки, и за что?! За какую-то картину, которой он, Бура, сроду в глаза не видел и на которую ему было в высшей степени начхать. Он был человеком практичным, удовольствия любил простые – водку, баб, легкую музыку, хорошую жратву, быстрые тачки и так далее, в том же духе, – и ему было решительно непонятно, как можно отваливать такие бабки за кусок испачканного масляной краской холста. Конечно, иметь дома на стене хорошую картину, где нарисованы березки над водой, или закат на море, или голая баба в интересной позе, – это, наверное, неплохо. Но зачем платить за это миллионы, и не в рублях, а в евро?! Ступай себе на вернисаж – хоть на Измайловский, хоть к Крымскому мосту, хоть на любой другой – и бери, чего душа попросит, за сущие копейки. А если сильно крутой, пойди в галерею и купи то же самое, но дороже. Насчет галереи – это, по крайней мере, понятно. То есть ясно, за что переплачиваешь. Ведь там, в галерее, нет толп приценивающихся лохов, и за твои деньги тебе там задницу оближут по всем правилам искусства – с кофе, приятной музыкой и умными базарами, если у тебя есть такая потребность. Но отваливать сумасшедшие бабки даже не за картину, а за КУСОК картины?! Нет, этого Бура понять не мог, хоть убей.

А с другой стороны, ему-то какое до всего этого дело? Радоваться надо, что не перевелись еще на свете такие лохи! Ведь не будь лохов, чем стали бы заниматься реальные пацаны вроде Буры? Да хрен его знает чем! С голодухи бы, наверное, подохли, как волки в лесу, где, кроме грибов, никакой дичи не встретишь...

Придя к такому выводу, Бура принялся снова, уже, наверное, в восьмой раз, пересчитывать свою долю от этого дела, но тут такси заморгало указателем правого поворота, зажгло рубиновые огни стоп-сигналов и свернуло в боковую улицу. Бура повторил этот маневр – без спешки и излишней лихости, как законопослушный лох, возвращающийся домой после долгого рабочего дня, – и, пока стрелка спидометра болталась где-то между сорока и пятьюдесятью километрами в час, ловко прикурил одной рукой очередную сигарету.

Улица оказалась почти неосвещенной, и движения на ней, считай, не было. Поэтому Бура еще немного снизил скорость, давая такси оторваться. Это оказалось очень кстати, потому что в полуквартале от перекрестка фары выхватили из темноты притаившегося за деревом мусора в желто-зеленом светоотражающем жилете. Мусор вскинул навстречу Буре радар, похожий на диковинный дуэльный пистолет, и тут же опустил его жестом, в котором сквозило недвусмысленное разочарование.

Бура прокатился мимо этого урода, дисциплинированно держа стрелку спидометра на отметке "60", а потом прибавил газу, чтобы не потерять из вида красные габаритные огни такси. Вскоре "Волга" опять замигала оранжевым глазом указателя поворота, затормозила и свернула во двор. Стиснув зубами дымящийся окурок, Бура выключил магнитолу, и в салоне стало тихо. В тишине, нарушаемой лишь мягким урчанием движка, Бура повернул руль и следом за такси вкатился во двор, сразу же угодив колесом в глубокую выбоину. Раздался глухой удар, машину тряхнуло, и Бура отпустил короткое непечатное словечко. Ему подумалось, что девчонку надо было прибить еще там, в магазине. Теперь, по крайней мере, не пришлось бы бить подвеску и тратить время, гоняясь за ней по темным закоулкам. А с другой стороны, чем плохо? Платят ему не за головы, а за выезды. Грохнул бы эту козу тогда – сегодня не представился бы случай заработать лишнюю копейку. В общем, все ништяк, если как следует разобраться...

И потом, тогда, в самом начале, никто знать не знал, что девчонка – родственница Игорька, троюродная, что ли, сестра. Чебышев, кретин, ни слова не сказал! За одно это его, урода, следовало убить еще раз.

К тому моменту, когда Бура остановил машину и заглушил двигатель, девчонка как раз закончила рассчитываться с таксистом, забрала с заднего сиденья дорожную сумку и захлопнула дверь. "Волга" зарычала, выпустила из выхлопной трубы облако дыма, казавшееся в свете габаритных огней кроваво-красным, и укатила.

Девчонка оглянулась, стараясь разглядеть, кто это подъехал следом, но Бура не выключил фары, и она, естественно, ничего, кроме них, не разглядела. Зато Бура видел ее как на ладони – смазливая мордашка, ладная фигурка, стройные ноги в плотно облегающих джинсах... Короче, ситцевая юбочка, ленточка в косе. Кто не знает Любочку? Любу знают все...

Девчонка была та самая, из магазина. Она как раз отвернулась и шагнула в сторону своего закрытого на кодовый замок подъезда, когда Бура открыл дверцу, вылез из машины и окликнул ее.

– Эй, слышь! Как тебя там... Лизавета!

Девчонка испуганно оглянулась, но не остановилась, а, наоборот, пошла быстрее, почти побежала. Бура не удивился – он ждал именно такой реакции. Полночь, темный пустой двор и какой-то незнакомый тип на машине... Тут и мужик струхнет, а не то что эта соплячка. И что с того, что ее позвали по имени? Имя узнать любой дурак может.

– Да погоди ты! – не делая попытки пуститься в погоню, чтобы окончательно не напугать эту дуру, миролюбиво просипел Бура. – Меня к тебе Игорек послал.

Теперь девчонка остановилась.

– Какой Игорек? – спросила она, недоверчиво косясь на Буру через плечо.

– А то ты, блин, не знаешь какой, – сказал Бура и не спеша пошел к ней. – Чебышев, ясный перец! Братан твой троюродный.

– Игорь? – девчонка повернулась к приближавшемуся Буре лицом и даже сделала коротенький шаг ему навстречу. – С ним что-то случилось?

Бура обогнул припаркованный возле самого подъезда "БМВ" с тонированными стеклами и приблизился к Лизке Митрофановой вплотную.

– Тут такое дело, Лизавета, – сказал он, во избежание каких бы то ни было фокусов обходя девушку справа и становясь между ней и дверью подъезда. – Игорек твой велел тебе передать...

– Что? – спросила та.

Голос у нее ни с того ни с сего испуганно зазвенел, и она попятилась назад, к стоявшей у бровки тротуара иномарке, расширенными глазами глядя прямо в лицо Буры. В следующее мгновение Бура сообразил, что смотрит она не просто в лицо, а точнехонько в переносицу, и понял, что узнан.

– Что? Да так, мелочь. Утонул твой Игорек, а тебе пожелал долгой жизни. Жаль, что это у тебя не получится, – сказал Бура и вынул из кармана пружинный нож с костяной рукояткой и узким, отточенным до бритвенной остроты, любовно отполированным лезвием.

– Какая муха тебя укусила? – спросил Федор Филиппович, недовольно хмуря густые, кустистые брови. – Ей-богу, будто клея нанюхался! Понес какую-то околесицу... Что это за чушь насчет того, что Митрофанова – наводчица, да еще и троюродная сестра Чебышева?

Прежде чем ответить, Глеб покосился в зеркало заднего вида. Прямое, как стрела, залитое медно-красными лучами заходящего солнца шоссе просматривалось в обе стороны километра на полтора, если не на все два. Оно было идеально пустым – таким пустым, что трудно было поверить в существование километровых пробок и прочих прелестей большого города, поджидавших их в каком-нибудь получасе езды отсюда. Малиновый солнечный диск висел над темными придорожными кустами слева от них, и сухой, розоватый от заката асфальт шоссе был неровно разлинован длинными синеватыми тенями.

– Почему же обязательно чушь? – сказал наконец Сиверов.

Федор Филиппович заметил взгляд, брошенный Глебом на спидометр. Они отъехали от загородного дома Назарова уже километра на три, и генерал, хорошо знавший своего лучшего агента, мог биться об заклад, что его интересовала вовсе не скорость, а именно пройденное расстояние. На скорость Слепому было глубоко плевать, он выбирал ее, руководствуясь не показаниями спидометра, а собственными ощущениями и степенью спешки. И этот взгляд в зеркало – взгляд профессионала, проверяющего, нет ли за ним слежки... Сопоставив первое со вторым, Федор Филиппович немного поразмыслил и решил пока ничего не уточнять.

Как он и ожидал, Глеб не стал придавать своему уклончивому ответу более развернутую форму. Тогда Федор Филиппович решил поболтать о пустяках, пока суд да дело.

– Нет, правда, – сказал он, – я тебя сегодня просто не узнаю. С каких это пор ты начал преподносить женщинам такие подарки? Да еще в день рождения...

Сиверов едва заметно усмехнулся.

– А чем плох подарок? – сказал он. – Стоит, как хорошая золотая побрякушка с камешками, а пользы от него не в пример больше. Согласитесь, что дарить Ирине Константиновне золото или, скажем, нижнее белье в присутствии ее... э-э-э... друга было бы, мягко говоря, бестактно.

– Ах, вот оно что! – воскликнул генерал, на минуту забыв даже о Чебышеве и Митрофановой. – Значит, ты подарил ей пистолет исключительно из соображений такта! Да ты просто кладезь хороших манер! Тебе не приходило в голову написать популярную книжицу на эту тему? Этакий самоучитель современного этикета. Я бы, например, прочел этот опус с огромным интересом, а то чувствую, что здорово отстал от жизни. В мое время в подобных случаях, как правило, обходились букетом цветов и, может быть, коробкой шоколада. Но подарить женщине "глок"...

– Дался вам этот "глок", – проворчал Сиверов, вытряхивая из пачки сигарету и прикуривая от зажигалки. – В конце концов, она работает вместе с нами, участвует в расследовании дела, которое чуть ли не каждый день приносит по трупу... Вы же не позаботились выдать ей табельное оружие!

– А ты, значит, исправил мое упущение, – саркастически заметил Потапчук. – Ай, молодец! А ты не подумал, что твой подарок может оказаться для нее опаснее, чем вся московская братва, вместе взятая?

– Да ничего ей не сделается, – лениво ответил Сиверов, дымя зажатой в углу рта сигаретой. – Разве что ноготь ненароком сломает или там палец затвором прищемит... Это просто пугач, Федор Филиппович. У меня сердце кровью обливалось, когда я спиливал боек. Такую хорошую вещь пришлось испортить! Но не "Макаров" же ей дарить, в самом-то деле...

– Так, – сказал генерал Потапчук и откинулся на спинку сиденья. – Вот теперь я действительно ни черта не понимаю.

– А что тут понимать? Вы посмотрите, какая женщина! Машина у нее иностранная, тряпки заграничные, вкус утонченный, манеры дорогостоящие... И вдруг – "Макаров"! Фи! Разве что такой, как был у того полковника-оборотня из МУРа – с золотым курком и гравировкой по всей поверхности... Да и то... Тот полковник, по-моему, был просто дурак. "Макаров" с золотым курком – это же все равно что "запорожец" с антикрылом от болида "Формулы-1"...

– Что-то я тебя сегодня действительно не пойму, – прервал эти разглагольствования Федор Филиппович. – Ну, допустим, ты даришь женщине, которая действительно занята рискованной работой, пистолет. Это, конечно, дико, но все-таки объяснимо. Но, заботясь о безопасности женщины, дарить ей пистолет, который не стреляет, это... Я даже не знаю, как это назвать. Ты хотя бы предупредил ее, что пистолет испорчен?

– Еще чего, – беспечно ответил Сиверов. – И так она вместо праздника получила черт знает что, а тут еще такое известие: дескать, пардон, но подарочек с изъяном, годится разве что в утиль... В общем, на тебе, боже, что мне негоже!

– Ну, и какой же во всем этом смысл?

– Смысл, Федор Филиппович, очень простой: мне до смерти хочется посмотреть, в кого она из этого пистолета станет целиться. А вот смотреть, попала она или промахнулась, мне почему-то совсем не хочется. Мало ли что... А вдруг попадет? А вдруг не в кого-нибудь, а, скажем, в меня? Или, боже сохрани, в вас...

– Да ты пьяный, что ли? – изумился Потапчук. – Объяснись немедленно! Что это за бред?

– Бред... – Сиверов снова посмотрел в зеркало, потом на спидометр. – Да нет, Федор Филиппович, бредом тут, к сожалению, даже и не пахнет... Нет, так дело не пойдет. Что-то я сегодня нервный... Вы не против небольшой пешей прогулки?

– Я очень даже "за", – медленно проговорил Федор Филиппович, начиная понимать, к чему клонит Слепой. – После такого обеда пройтись, пожалуй, не помешает, а то объелся, как... как дурак на свадьбе!

Глеб свернул к обочине и, подняв облако пыли, затормозил аккурат напротив просвета в сплошной стене придорожных кустов, за которым открывался ровный, поросший скошенной травой лужок. Выбравшись из машины, они неторопливо двинулись прочь от шоссе. Жесткая стерня шуршала под их ботинками, из-под ног во все стороны брызгами разлетались маленькие кузнечики, мотыльки и прочая мелкая живность. Пахло сухим сеном и пылью, где-то чирикала птица, без конца повторяя две звонкие, пронзительные ноты.

– Извините, Федор Филиппович, – заговорил Глеб, когда они удалились от машины на приличное расстояние, – мне не хотелось напускать туману, но обстоятельства...

– Давай-давай, – проворчал Потапчук, не без удовольствия вдыхая свежий загородный воздух, казавшийся даже чище, чем на даче у Назарова, – излагай, что это за обстоятельства такие, про которые я ничего не знаю. Когда тебе стало известно, что эта Митрофанова – родственница Чебышева?

– Вот это, Федор Филиппович, как раз и есть то, что вы изволили назвать чушью, – с улыбкой ответил Слепой. – Никакие они не родственники. Это была, так сказать, вольная импровизация. Согласитесь, довольно удачная.

– В общем-то, примерно так я и понял, – сказал Потапчук. – Неясно только, на кой черт она тебе понадобилась, эта импровизация. Чем тебе так не угодил Назаров, что ты ему наплел с три короба, да еще устроил эту комедию...

– Какую комедию? – удивился Сиверов.

– Да вот эту, насчет бешеного пса, который сдохнет под забором с пулей в башке... За столом-то, да еще в присутствии именинницы! Мог бы, кажется, придержать свое мнение при себе!

– Мог бы, – согласился Глеб, – но не стал. – Во-первых, терпеть не могу этих суперменов, которые уверены, что банковский счет защитит их от всех мыслимых и немыслимых напастей. А во-вторых, я это говорил не столько для Назарова, сколько для нашей дорогой именинницы. Мне хотелось, чтобы она хорошенько уяснила себе, как обстоят дела, подумала и приняла решение, участвовать ей в этом деле дальше или выйти из игры, пока не поздно.

– Ты продолжаешь говорить загадками, – заметил Потапчук, – как какой-то доморощенный оракул. Ох, распустил я тебя!

– Виноват, – без тени раскаянья сказал Глеб. – Докладываю по существу дела. Мне действительно стало известно кое-что, о чем я не успел поставить в известность ни вас, ни глубокоуважаемую Ирину Константиновну. Правда, эта информация не имеет отношения ни к Чебышеву, которого, как мне кажется, уже нет в живых, ни к Митрофановой, которая, да будет вам известно, никакая не наводчица – просто счастье у нее такое... Так вот, по существу. Помните, я вам рассказывал про озеро, где утонули Кулагин и Зарубин? Там еще был такой участковый...

– Козлов, – блеснул хорошей памятью генерал.

– Так точно, лейтенант Козлов. Так вот, я просил этого лейтенанта выяснить, нет ли у кого-нибудь из жителей близлежащих деревень родственников или хороших знакомых в Москве. Откровенно говоря, я не рассчитывал, что этот мент нароет что-то полезное. Думал, он забудет о моей просьбе, как только я скроюсь с глаз. Однако ничего подобного! Буквально сегодня утром он сбросил мне по факсу целый список из двенадцати фамилий. Ума не приложу, где он этот факс отыскал в своей дыре...

– К делу, – ворчливо напомнил Потапчук. – Сейчас не девятнадцатый век, даже не двадцатый, и факс – не такая уж редкость...

– Действительно, – согласился Глеб. – Вот если бы электронной почтой... Короче говоря, этот Козлов оказался обстоятельным мужиком и к каждой фамилии из своего списка приложил что-то вроде коротенькой биографической справки – кто такой, чем занимается, где обитает... Про некоторых написал даже, с кем живут. Словом, все, что удалось разузнать.

– Надо же, – удивился генерал. – Крепко же ты его напугал!

– Ну, напугал не напугал, а, скажем так, убедил, что установить истину – в его интересах.

– Ну, и что ты извлек из этого списка?

– Кое-что извлек. В основном там фигурируют строители, водители общественного транспорта, продавцы с разных рынков – словом, обычный ассортимент, те, кого в старину именовали лимитчиками. Но есть одна очень любопытная личность. Некто Ремизов Николай, москвич во втором поколении, имеет в одной из тамошних деревень дальнюю родственницу, что-то вроде троюродной тетки – в общем, седьмая вода на киселе. Как ни странно, он эту свою тетку время от времени навещает, помогает деньгами, даже дрова колет под настроение... Раньше, в дни золотого детства, он у нее гостил каждое лето – нюхал кислород, приобщался к простой крестьянской жизни, самогонку учился пить...

– Это имеет отношение к делу?

– Самое прямое и непосредственное. Когда Ремизову было пятнадцать или около того, он приобщился к модному развлечению – дракам деревня на деревню. Вот в одной из таких драк ему и перебили нос выдранным из забора колом...

– Ничего себе! – воскликнул Федор Филиппович, останавливаясь посреди скошенного луга. – И ты молчишь!

– Уже не молчу, – возразил Глеб. – Вы слушайте дальше, до самого интересного я еще не дошел. Я все утро выяснял про этого Ремизова все, что только возможно, устал как собака, а вы меня все время перебиваете.

– Ну-ну, – с легкой насмешкой произнес генерал, – говори, трудяга. Я весь внимание.

– Честно говоря, мне здорово повезло, – сказал Глеб. – Этот Ремизов значится в базе данных уголовного розыска. Привлекался, как вы сами понимаете, за драку с нанесением тяжких телесных повреждений, но отделался легким испугом – два года условно. Кто-то из подельников пошел паровозом, взял все на себя, и наш Бура получил второй шанс...

– Бура? – удивился Федор Филиппович. – Это ведь что-то из химии...

– Опять вы перебиваете, – с досадой сказал Глеб, – а время, – он посмотрел на часы, – время, товарищ генерал, идет. Через каких-нибудь два с половиной часа наш химический Бура прибудет на Белорусский вокзал, чтобы встретить там небезызвестную гражданку Митрофанову и, ясное дело, проводить ее домой со всеми вытекающими отсюда последствиями...

– С чего это ты взял? – изумился Потапчук. – Насколько мне известно, Митрофанова никуда не уезжала, а если бы даже и уехала, то откуда этому твоему Буре знать, когда она вернется?

– Вот и я думаю – откуда? – сказал Глеб. – Вы слушать будете?

По лицу Федора Филипповича прошла тень понимания, сменившаяся удивлением, затем возмущением и, наконец, глубокой, мрачной задумчивостью. Он молча кивнул, предлагая Глебу продолжать.

– Так вот, – продолжал Глеб, – Бура – это не из химии, это сокращение от Буратино. А Буратино его прозвали из-за перебитого носа, который является самой примечательной деталью его молодого организма. Каково? Словом, схлопотав условный срок, наш приятель Бура более или менее взялся за ум. Пару лет перебивался то тем, то этим, а потом ему повезло устроиться охранником... – Он выдержал эффектную паузу и спросил: – Как вы думаете, к кому?

Федор Филиппович резко повернулся к нему всем телом. Краска сбежала с его лица, губы искривились, словно от неожиданного удара, но генерал тут же взял себя в руки.

– Это точно? – спросил он и, не дождавшись ответа, процедил сквозь зубы: – Отлично. Я тебе покажу игру, с-сук-кин ты сын!

И звонко прихлопнул у себя на шее комара.