Трудные дни сорок первого

1

Я все еще находился в столице, куда, как, очевидно, помнит читатель, был вызван Главным политуправлением РККА с докладом о накопленном в 16-й армии опыте партийно-политической работы в боях за Смоленск. Впереди у меня было два свободных дня. Не припомню что-то, чтобы за три месяца, минувшие после того, как маша армия начала боевые действия, хоть денек выпал «для себя». Чтобы не было оглушительных разрывов бомб, снарядов и мни, не было боли по друзьям-товарищам, павшим в борьбе с врагом, — словом, не было всего того, что именуется кратким и емким словом «война». А тут целых два свободных дня — такая роскошь и редкостная удача для фронтовика!

Я ходил и ездил по Москве с приподнятым настроением. После моего выступления перед слушателями Военно-политической академии имени В. И. Ленина ее начальник бригадный комиссар П. С. Дунаев вручил мне диплом об окончании этого славного военно-учебного заведения. Дело в том, что в 1937 году, когда я покидал степы академии, получив назначение в Забайкалье, дипломы нам не вручали. Теперь же общевузовская система дипломирования выпускников была введена и в ВПА. Причем моя деятельность на посту начальника политотдела 16-й армии в боевых условиях была засчитана как дипломная работа.

Все это давало основание думать, что знания, полученные в академии, обернулись мне на пользу, что я успел кое-что сделать для политического воспитания воинов. А июльские и августовские дни Смоленского сражения, тяжелые и кровавые, потребовали огромного напряжения всех духовных и, само собою, физических сил от его участников, в том числе, разумеется, и от меня. Командиры и политработники, весь личный состав 16-й с честью выдержал испытание на стойкость и мужество.

Обо всем этом думал я, когда ходил и ездил по столице, которая стаза прифронтовым городом. Площадь Коммуны, где находилась гостиница Центрального Дома Красной Армии, была изрыта, в канонирах укрылись зенитные орудия, уставив в небо свои зеленые хоботы. Пушки и прожекторные установки на Комсомольской площади, у Большого театра… На крышах некоторых больших зданий — счетверенные зенитные пулеметы. У чердачных слуховых окоп дежурят женщины и подростки. Они вооружены щипцами с длинными ручками, какими пользуются кузнецы, и лопатами: приготовились гасить фашистские «зажигалки». Москвичи зорко, день и ночь оберегали от пожаров свои жилища, свои заводы и фабрики. Над головами, слабо покачиваясь на осеннем ветру, висели аэростаты воздушного заграждения.

Я и сейчас, многие годы спустя, помню чувства, которые испытывал тогда. Были они сложные, в чем-то даже противоречивые. С одной стороны, терзала и душила невыносимая боль оттого, что за какие-то три месяца война довольно близко подкатила к сердцу нашей Родины — Москве. Такое просто не укладывалось в голове. С другой стороны, я отлично сознавал, что Москва могла оказаться в еще более трудном, более страшном положении, если бы пс герои Смоленского сражения. Перемалывая живую силу и технику врага, войска нашей 16, 19 и 20-й армий заслонили собою любимую столицу, не дали фашистам выйти на ближние подступы к ней в первые же педели Великой Отечественной…

Ночью меня разбудил грохот зенитных пушек — они вели огонь по немецким самолетам. Чуть приоткрыл штору, выглянул из окна. Вспышки орудийных залпов на миг выхватывали из тьмы силуэты домов, пустынные улицы, деревья сквера, сбрасывавшие осенний лист. Небо полосовали лучи прожекторов.

Утром Совинформбюро сообщило: налет фашистской авиации на Москву отражен, сбито несколько бомбардировщиков.

Днем снова пошел побродить по городу. Все как и вчера. Решил навестить своего старого знакомого, который жил на улице Горького. У закрытого подъезда меня встретила немолодая женщина с противогазной сумкой через плечо. Спросила:

— Вам кого, товарищ командир?

— А разве без спроса нельзя?

— Нельзя!

Объяснил. Женщина наморщила лоб, видимо перебирая в памяти жильцов дома, и сообщила:

— Квартира закрыта. Хозяин на фронте, а семья в эвакуации…

Женщина строга, деловита, даже, кажется мне, неприветлива, подозрительно осматривала меня с головы до ног. Я улыбнулся, приложил руку к козырьку:

— Удачного вам дежурства!

Едва отошел от подъезда — патруль:

— Ваши документы.

Кобура пистолета старшего наряда, замечаю, расстегнута, двое красноармейцев предельно собраны, настороже. Правильно, готовы к возможным неожиданностям, которые, рассказывали мне, случались. Несмотря на жесткие меры, в город все же просачивались вражеские лазутчики, да и воровские элементы кое-где повылезли из своих щелей в поисках легкой добычи. Пока я размышлял таким образом, старший наряда, лейтенант, внимательно прочитал мои документы и, возвращая удостоверение, проговорил:

— Вам надо запастись пропуском. В Москве сейчас без пропусков нельзя.

Погромыхивают трамваи, с шелестом катят по асфальту троллейбусы, автобусы, легковые машины. Торопливо идут прохожие, но нет обычной для столицы суеты, и шумы города будто приглушены. Строга Москва в эти осенние дни сорок первого года, сурова и напряженна ее жизнь. Только залы и платформы станции метро выглядят как обычно, в огнях, и поезда мчатся с прежними скоростями и шумом.

Время от времени отдельным вражеским самолетам все же удавалось прорваться к столице. Однако разрушений не видно. Если же, как было, скажем, недалеко от Кузнецкого моста, какое-то здание пострадает, его без промедления отремонтируют, приведут в порядок.

2

Вечером 1 октября меня вызвал к себе заместитель начальника Главного политического управления Красной Армии корпусной комиссар Ф. Ф. Кузнецов. У Федора Федотовича мне не раз приходилось бывать. Прекрасный это был человек! Неизменно внимателен, уважителен, корректен и прост. Мог, конечно, Федор Федотович и поругать, коли заслужил того, но и помочь всегда был готов.

На этот раз Кузнецов выглядел утомленным, был хмур, озабочен. Кратко осведомившись о самочувствии, сообщил:

— Противник начал новое наступление на Москву. Обозначились сильные удары с севера и юга, в обход столицы. Одновременно он активизировался и против центра Западного фронта. Обстановка складывается, я бы сказал, не просто тяжелая — угрожающая.

Он вышел из-за стола, прошелся по кабинету, затем остановился передо мной, доверительно положил руку на плечо.

— Думал дать вам, товарищ Сорокин, немножко передохнуть после Смоленска, а потом поручить одно важное дело, но не пришлось. Сейчас самое важное дело там, где решается судьба Москвы. Бросаем на фронт все, что имеем и что можем. Вы назначаетесь комиссаром 1-го гвардейского стрелкового корпуса резерва Ставки Верховного Главнокомандования. Это назначение — не понижение вас в должности. Прошу правильно понять: в эти тяжкие дни вы с вашим боевым опытом и знаниями очень нужны корпусу. Вы поняли?

— Да, Федор Федотович.

— Хорошо. Ваш корпус будет действовать на южном крыле московской зоны обороны и войдет в оперативное подчинение Брянскому фронту. Командиром корпуса назначен генерал-майор Дмитрий Данилович Лелюшенко. Командир думающий и твердый. Вы незнакомы с ним?

— Слыхал, но лично встречаться не приходилось.

— Ничего, — первый раз за время пашей беседы улыбнулся Кузнецов, — как пуд соли вместе съедите, так и узнаете друг друга. Я думаю, найдете с ним общий язык.

— Когда прикажете отправляться, товарищ корпусной комиссар?

— Не медля ни минуты. Генерала Лелюшенко вы найдете в Автобронетанковом управлении. Он сейчас там подбирает людей для штаба корпуса.

— Разрешите идти?

— Погодите. Ваша семья в Забайкалье?

— Да.

— Что пишут? Как они там, в чем нуждаются?

— Живут, как все… Впрочем, писем давно не получал.

— А по телефону не связывались?

— Сейчас, Федор Федотович, связистам не до частных переговоров граждан. Полдня на переговорном пункте Центрального телеграфа просидел, только время зря потерял.

Кузнецов вызвал адъютанта, приказал:

— Срочно соединитесь с Читой по ВЧ, к аппарату пригласите Сорокину Анну Алексеевну. Она работает в редакции окружной газеты.

Правду сказать, я несколько удивился: корпусной комиссар, обремененный огромной и ответственной работой, знает имя и отчество жены в общем-то не столь уж близкого ему человека, и даже место, где она трудится. Но именно таким был заместитель начальника Главного политического управления. Он считал, что командир, политработник должен все знать о своих подчиненных, чтобы уметь вовремя прийти на помощь, ободрить, вместе разделить и радость, и горе.

И вот адъютант доложил, что Чита на проводе. Редакция находилась рядом со штабом округа, и на приглашение Анны Алексеевны к телефону потребовалось не больше трех-четырех минут. Причем прибежала жена не одна, успела прихватить и детей — дочку Галю и сынишку Юру. Федор Федотович показал глазами на аппарат и вышел из кабинета.

Разговор с женой шел и радостный, и сдержанный. У нас в семье не было принято жаловаться на неудобства, на недостатки и неустроенность. Армейская жизнь, известно, кочевая. За годы воинской службы я с семьей, кажется, всю страну исколесил вдоль и поперек. Бывало, жили в удобных и благоустроенных квартирах, а случалось, и в землянках или в палатках ютились; порой по месяцу и даже дольше не виделись — различные сборы, учения, командировки… Всего было вволю. Поэтому и говорили сейчас в самых спокойных тонах: мол, беспокоиться нечего, все идет нормально. Другое дело — детишки. Они еще не научились сдерживать истинных чувств, не могли побороть столь естественного волнения. И я слышал, как на другом конце провода, за тысячи и тысячи километров, сдавленно всхлипывала Галя:

— Папа, папа, береги себя, папа! Мы ждем тебя!..

А девятилетний Юра не просил — требовал:

— Бей фашистов! Хорошенько бей гадов, папа!..

Когда разговор закончился, в кабинет вошел Федор Федотович.

— Боевых удач вам, товарищ Сорокин! — сказал он на прощание. — Информируйте о делах, потребуется моя помощь — прошу без стеснения. Но немца… немца остановить и разбить! Разумеется, общими усилиями.

От Кузнецова я отправился в Автобронетанковое управление, где и встретился с генералом Лелюшенко. Был он крепкого телосложения, с довольно крупными чертами лица, со скупыми жестами и спокойной, неторопливой речью. В общем весь его облик и манера держаться свидетельствовали: человек он обстоятельный, надежный, думающий. «Пожалуй, — решил я тут же и, к счастью, не ошибся, — сработаемся мы с ним быстро».

Лелюшенко окинул меня острым взглядом, спросил е заметным украинским акцентом:

— Как звать-величать?

Я ответил.

— Ага, запомнил. Вместе, значит, Константин Леонтьевич, в одной упряжке потянем воз?

— Получается так, Дмитрий Данилович. Война свела.

— Ладно, более подробно будем знакомиться позже, но вот что решим сразу. Зачем нам выкать, коли воевать бок о бок, а? Согласен? Отлично! Немедля и перейдем на ты. — Засмеялся, довольный. — Где твои вещи, комиссар?

— В гостинице.

— Забирай и догоняй нас. В дороге расскажу, что к чему и какой разговор был с Верховным. Дела нам с тобой, Константин Леонтьевич, предстоят жаркие!

3

Первая октябрьская ночь была тихой и не по-осеннему теплой. Тучи ползли низко, изредка брызгали мелким дождем. Наша эмка выбралась на шоссе Москва — Тула, и замелькали одна за другою деревни, села. Они здесь часты. Темные провалы улиц были безлюдны и неприветливы. Война погасила огни, заглушила веселые песенные хороводы…

Жестокая действительность вновь и вновь возвращала к тому, что осталось там, на многострадальной земле Смоленщины, и что ждало теперь впереди.

Не доезжая Серпухова, мы с батальонным комиссаром Н. Н. Дубышкиным обогнали мотоциклетный полк подполковника Т. И. Танасчишина. Это была одна из частей нашего гвардейского корпуса. Командир полка получил приказ генерала Лелюшенко двигаться на Мценск и произвести боевую разведку в сторону Орла.

Светало. Тучи в небе рассеялись. Гасли звезды. На востоке из-за холмов показался багровый край солнца, первые лучи его позолотили вершины сосен.

Вскоре мы уже были в Серпухове. Здесь встретились с группой командиров нашего корпуса. На обочине дороги стоял Лелюшенко, он поджидал нас.

— Как ехалось, Константин Леонтьевич? Не подремал?

— До того ли, Дмитрий Данилович!

— Вот и мне не дремлется. — Кивнул на свою машину: — Поедем вместе, поговорить треба.

Когда немного отъехали, генерал сказал, усмехнувшись;

— Кругом тишина, как в погребе, а мне все кажется, что пушки палят. А це ж у меня у голови стреляе: недоспал. — И посерьезнел: — Ладно, потом поспим, как время будет. Обстановка тебе знакома?

— В общих чертах.

— Нам с тобой, комиссар, теперь в общих чертах нельзя, нам все надо знать до тонкостей. — Мешая по привычке русскую речь с украинской, продолжал: — Знаешь, что сказал мне сам Верховный? А вот что: 30 сентября танки Гудериана прорвали оборону Брянского фронта на левом фланге 13-й армии и вчера захватили Севск. 24-й танковый корпус гитлеровцев развивает наступление на Орел. Боюсь. что мы не поспеем, и фашисты войдут в город. Наш корпус выдвигается навстречу прорвавшемуся противнику. Понимаешь?

Я наклонил голову — как не понять. Вслух же проговорил:

— Гудериан знаком мне по Смоленску.

— Ха, выходит, уже сталкивались?

— Пришлось.

— Ну и как он, Гудериан?

— Противник серьезный, но полагаю, что бить вполне можно. Во всяком случае, под Смоленском у нас получилось.

— А ты, видать, оптимист, Константин Леонтьевич! — легонько стукнул меня по колену Лелюшенко. — Люблю!

— Пессимизм нам, Дмитрий Данилович, вреден, может сыграть как раз на руку Гудериану.

— Верно! Сто раз верно! А насчет Гудериана мне то ж самое сказал товарищ Сталин. Верховный так и казав: бить надо Гудериана! А он наипервейшим танковым богом у Гитлера числится. Ну, мы тоже не лыком шиты, имеем понятие о танках! Между прочим Верховый Главнокомандующий сам отчеркнул красным карандашом линию на карте — аккурат по Мценску. Вот, говорит, линия вашего корпуса, а дальше — ни шагу!

— Понятно. Только чем начнем бить Гудериана?

Генерал вскинул голову:

— Силы-то у нас будут большие. Подчеркиваю: будут! В корпус включены 5-я и 6-я гвардейские стрелковые дивизии, 4-я и 11-я танковые бригады, воздушные десантники, кавалеристы, мотоциклисты, по меньшей мере два полка артиллерии, зенитно-артиллерийский дивизион, два дивизиона гвардейских минометов. Как?

— Подходяще! Но ведь их нет пока?

Вспомнилось, с чем мы начинали под Смоленском: с одной стрелковой дивизией и артполками. Таковы были силы нашей 16-й армии…

— Да-а, действительно, пока войск нема, вернее, есть, но мало. В этом и загвоздка. Однако коль ты оптимист, то и я такой. Выкрутимся! В Туле находится оружейно-техническое училище, может, еще что по дороге подберем. Попинаю, такими силами контрудара по моторизованным соединениям противника не нанесешь. Значит, будем все-таки рассчитывать на главные силы корпуса, они на пути к Мценску. Лишь бы успели, лишь бы Гудериан в Севске задержался… А не задержится, может занять Орел. Тогда, боюсь, и в Орле не засидится, и не будет ждать, когда раз-вернется наш корпус под Мценском. Есть данные: враг на Тулу нацелился…

В первой половине дня 2 октября мы были в Туле. Командир корпуса поехал поднимать по тревоге оружейно-техническое училище, а я отправился в обком партии. Принял меня первый секретарь Василий Гаврилович Жаворонков. В кабинете — ничего лишнего, только то, что требовалось для работы и короткого отдыха. На письменном столе несколько телефонных аппаратов, у стола для заседаний — десяток стульев. В углу за ширмой железная койка. Одет был Жаворонков в военную форму, но без знаков различия.

— Времени в обрез, — говорил он, — так что работать приходится день и ночь. Но не это главное, главное другое: если противник подойдет к Туле, то не застанет нас врасплох.

Я и сам понимал, что у секретаря обкома каждая минуть на счету, поэтому долго задерживаться не собирался. Но Василий Гаврилович решил иначе. Раз нам предстояло вместе, общими усилиями защищать Тулу от фашистов — а все шло к этому, — то счел необходимым лично ввести меня в курс того, что делалось в городе и области. И он подробно рассказал о работе партийных и советских организаций по демонтажу и эвакуации в глубь страны промышленных предприятий, вывозке хлеба с элеваторов, отправке ценного имущества, отгоне скота…

Было, разумеется, что сообщить и мне. Когда, например, речь зашла о создании истребительных отрядов для борьбы с мелкими вражескими десантными группами, забрасываемыми с целью поджогов и иных диверсий, я поведал о смоленском опыте организации партизанского движения, о действиях наших разведчиков в тылу противника.

— Ну что ж, мы рассчитываем на ваше участие, товарищ Сорокин! — сказал Жаворонков, выслушав меня очень внимательно.

— Обязательно! Тем более, — улыбнулся я, — и вы, надеюсь, в долгу не останетесь.

— Конечно нет. Любую помощь, какая потребуется, окажем. — Василий Гаврилович в свою очередь тоже улыбнулся, заключил: — И уже оказываем.

Да, нам, воинам, население Тулы помогало много и всесторонне. Так, на Новотульском машиностроительном заводе были созданы инициативные группы рабочих по сбору и монтажу оборудования, оставшегося от эвакуации. На оружейном заводе действовала мастерская, где сначала ремонтировалось стрелковое оружие, затем началось производство минометов, а еще спустя некоторое время стали изготовляться бронещитки и пулеметные бронебашни. Туляки же и ремонтировали автомашины, бронеавтомобили, танки, артиллерийские орудия, все больше выпускали в своих цехах гранат, мин, ломов, топоров, саперных лопат. Труженики предприятий «Швейсоюз» обеспечивали воинов, защитников города, обмундированием, бельем, маскировочными халатами, рукавицами. Настоящий трудовой подвиг совершили рабочие и служащие паровозного депо станции Тула-1. В кратчайший срок, за сентябрь — октябрь, они построили бронепоезд, от меткого огня которого полегло немало фашистских солдат и офицеров на подступах к Туле. Кстати, в те дни, о которых рассказываю, жители города еще не знали, что гитлеровцы прорвали оборону Брянского фронта и движутся на Орел, но заранее готовились к возможному нашествию захватчиков.

Начальник связи корпуса подполковник А. Н. Остренко доложил Д. Д. Лелюшенко и мне о получении радиограммы из Ставки Верховного Главнокомандования. В ней сообщалось, что противник перешел в наступление и на центральном участке Западного фронта в районе Вязьмы. Наступление немецкой группы армий «Центр» на Москву приобретало все более зловещий вид. Теперь нам было совершенно ясно, что 2-я танковая армия Гудериана не будет отсиживаться в Орле, заняв его. Ее дивизии двинутся на Тулу.

Мы с Лелюшенко поспешили в Мценск.

4

Утром 3 октября штаб корпуса развернулся в Мценске, небольшом городке, расположенном на берегу реки Зуша. Нас встретил начальник политотдела корпуса Иван Михайлович Богданов. Он прибыл сюда немного раньше и с группой политотдельцев успел побывать в нескольких подразделениях, беседовал с коммунистами и комсомольцами, красноармейцами. Настроение личного состава, как доложил Богданов, боевое.

В тот же день мы с Лелюшенко навестили секретаря горкома партии Ивана Григорьевича Суверина, рассказали ему об обстановке и своих намерениях.

— Всем хватает забот и хлопот, — выслушав нас, проговорил Иван Григорьевич. — И у меня их сейчас тоже предостаточно. Особенно трудно с эвакуацией. Не хватает людей, транспорта…

— Подойдут войска — дадим то и другое, — пообещал Лелюшенко. Глянул на часы, заторопился: — Константин Леонтьевич, потолкуй хорошенько, чем мы можем помочь товарищам, а чем они нам, чтоб у нас все было в контакте. А я поеду в 36-й мотоциклетный полк. Посмотрю, все ли там в порядке…

Оставшись с Сувериным вдвоем, мы прикидывали и так и этак — как общими усилиями нашего корпуса и жителей города задержать противника, не дать ему продвинуться к Туле, захватив которую, он открыл бы себе прямую дорогу на Москву. Кстати, в ту пору в городе создавался партизанский отряд, и разговор, естественно, шел и о нем.

— Люди, особенно старые коммунисты, идут туда с огромным желанием, и тут никакой проблемы, — рассказывал Иван Григорьевич. — Проблема в другом: нет пока ни оружия, ни боеприпасов. Потом, со временем, побывав в боях, партизаны, не сомневаюсь, добудут у врага и то и другое, А пока, увы…

Помня наказ командира корпуса помочь товарищам, я заверил Суверина: поделимся с отрядом всем, чем только можем. И действительно, позже мы довольно прилично его вооружили — в основном трофейными автоматами и пулеметами, патронами и гранатами. Народные мстители в долгу не остались. Успешно действуя в тылу противника, они регулярно снабжали нас ценной информацией.

…В штаб корпуса Лелюшенко вернулся довольный, даже, пожалуй, радостный.

— Нашего войска прибыло, комиссар! Встретил я по дороге колонну. «Что за люди?» — спрашиваю. В ответ слышу: «132-й пограничный полк. Следуем согласно предписанию в город Орел. Докладывает командир полка подполковник Пияшев!» Объясняю ему, что в Орел уже теперь не пробиться. Снова спрашиваю: «Хотите воевать?» «Само собой, хотим!» «Ну вот что, дорогие товарищи, говорю им, — слушайте же меня. Я командир 1-го гвардейского корпуса и подчиняю вас себе. Боевая задача полку: оседлать шоссе и быть готовым встретить врага». Видал бы ты, Константин Леонтьевич, как обрадовались моему решению эти пограничники! А ребята на подбор, один к одному. Пока подкрепим полк оружейно-техническим училищем, а подойдут войска, еще усилим.

Обстановка продолжала осложняться. 24-й танковый корпус противника занял Орел и, как и предполагал Лелюшенко, не стал засиживаться в городе, сразу двинулся на Мценск. Захваченные в плен шесть немецких солдат и два унтер-офицера на допросе показали: в Орле остались лишь части 4-й моторизованной дивизии.

— Ничего не скажешь, ситуация! — произнес Дмитрий Данилович.

Позади нас до Тулы никаких войск не было. Фашисты начали наступление в тот момент, когда основные силы нашего корпуса находились еще на пути к месту сосредоточения. Выходит, отойти, открыть врагу дорогу? Ни в коем случае! В бой вступили два полка и оружейно-техническое училище, занимавшие оборону на Орловском шоссе. Сейчас уж и не помню каким образом, но мы ухитрились-таки перед тем боем выкроить несколько минут для митинга. Обращаясь к бойцам, командирам, политработникам, я изложил задачу, поставленную нашему корпусу: остановить прорвавшуюся группу танков противника, разгромить и дальше Мценска не пускать. В заключение сказал:

— Пусть же не знают страха ваши сердца! Пусть, нанося удары по ненавистным фашистам, не дрогнут ваши руки! Пусть беззаветная любовь к Советской Родине удесятерит ваши силы!

Да, как ни тяжело было нам в те трудные дни сорок первого, а для политико-воспитательной работы время непременно находили. И вести ее стремились, руководствуясь ленинским принципом: активно, с огоньком, сосредоточивая главные усилия на решении основной, первостепенной задачи. Такой задачей для нашего корпуса, сколачиваемого из разрозненных частей и подразделений, было укрепление дисциплины, повышение организованности. Этому, к слову сказать, нас обязывала и директива Главного политуправления, изданная еще 15 июля. В ней говорилось: «Всему политическому аппарату, партийным и комсомольским организациям повести решительную борьбу с паникерами, трусами, шкурниками и пораженцами невзирая на лица». Месяц спустя после этого, 16 августа, аналогичную директиву издала и Ставка Верховного Главнокомандования.

— Добейтесь, — потребовал я от И. М. Богданова, — чтобы с содержанием директив был подробно ознакомлен каждый боец. Не запугивая, разъяснить закон о каре за измену Родине.

— Да, — согласился Иван Михайлович, — это головной участок нашей работы. В основном-то, конечно, люди в корпус вливаются настоящие, мужественные и преданные пароду, однако встречаются и совершенно неустойчивые.

Вопросы укрепления дисциплины и организованности, повышения боеготовности и боеспособности решали все без исключения политработники. Там, где позволила обстановка, прошли совещания коммунистов, комсомольцев, агитаторов, собрания личного состава с повесткой дня «Будь верен присяге и воинскому долгу». Где такой возможности не имелось, политработники провели индивидуальные беседы.

Вечером приехал в Мценск полковник Владимир Алексеевич Глуздовский, назначенный начальником штаба корпуса. Он привез долгожданную весть: ночью будем встречать 4-ю танковую бригаду, а через день-два с Ленинградского фронта прибудут 5-я и 6-я гвардейские стрелковые дивизии. На сердце стало легче. Однако это не снимало нависшей опасности, и мы решили послать в Тулу своих представителей.

— Расскажите, — напутствовал их Лелюшенко, — расскажите городским и областным властям об обстановке, помогите им в организации самообороны.

Навсегда останется в моей памяти тот октябрьский вечер. Мы сидели с Дмитрием Даниловичем в маленькой затемненной комнате у телефонных аппаратов, напряженно ожидая сообщения с железнодорожной станции. Минуты казались вечностью. Но вот вошел работник отдела военных сообщений и доложил:

— Товарищ генерал! Товарищ комиссар! Прибыл первый эшелон!

— Идем!

На затемненных улицах Мценска в двух шагах ничего не было видно. Лица секли холодные струйки дождя, под ногами хлюпала грязная жижа. Но мы ничего не замечали, торопились к танкистам.

Командира бригады полковника М. Е. Катукова еще не было, он следовал с другими частями. Лелюшенко приказал его заместителю подполковнику И. А. Рябову немедленно направить два отряда танков для разведки сил противника в Орле. Действительно ли, как показали пленные, там остались лишь части 4-й моторизованной дивизии? Один отряд возглавил капитан В. Гусев, второй — старший лейтенант А. Бурда. С ним, с Бурдой, ушел на задание и военком первого танкового батальона старший политрук А. Загудаев.

Так вот силами мотоциклетного полка и полка пограничников, оружейно-технического училища и двух небольших танковых отрядов с десантами автоматчиков (в каждом по восемь машин) 1-й гвардейский стрелковый корпус вступил в бой за Тулу на дальних ее подступах. У него не было возможности начать открытую схватку с врагом, и, чтобы противостоять ему, войска корпуса применяли гибкую маневренную тактику — вели боевую разведку, наносили танковые и артиллерийские удары из засад, устраивали ложные позиции.

Подобная маневренная борьба, мастером которой был генерал Лелюшенко, сыграла большую роль в обеспечении развертывания главных сил корпуса. Приведу один из множества примеров. Подполковник Танасчишин северо-восточнее Орла атаковал противника и огнем из тридцатьчетверки подбил две бронемашины, бронетранспортер и несколько мотоциклов. Кроме того, на поле боя враг оставил немало трупов своих солдат и офицеров.

О первых стычках с гитлеровцами Лелюшенко (я находился рядом с ним) немедленно доложил по телефону в Генеральный штаб, попросил ускорить подход главных сил корпуса. Маршал Б. М. Шапошников посочувствовал нам и пообещал, что будут предприняты все необходимые меры.

— А пока, голубчики, — сказал он, — держитесь тем, что у вас есть. Держитесь и деритесь!

Мы держались. Эти бои в первых числах октября были своего рода лакмусовой бумажкой, на которой проверялись мужество, стойкость, готовность к самопожертвованию во имя Советской Родины каждого из нас — от генерала Лелюшенко до красноармейца. А еще — дерзость. Именно своей дерзостью отряды капитана Гусева и старшего лейтенанта Бурды ошеломили противника. Тут надобно сказать, что безудержные смелость и отвага Гусева и Бурды сочетались у них с военной хитростью, тонким расчетом. Эти качества и определили характер действий их отрядов.

Из поступивших донесений я узнал, что вечером 5 октября танкисты Гусева скрытно подошли к окраине Орла. Через местных жителей и захваченного «языка» они уточнили расположение боевой техники и живой силы неприятеля.

— А сколько фрицев, сейчас подсчитаем! — сказал Гусев.

Наши бойцы обрушились на врага. Главный удар они нанесли по танкам. Смрадно зачадили девятнадцать факелов. В стане противника началась невообразимая паника: восьмерку тридцатьчетверок гитлеровцы приняли, видимо, за целый полк. И до того перепугались и растерялись, что начали стрелять по своим. А гусевцы делали свое дело: расстреливали и давили гусеницами ненавистных оккупантов.

Более двух часов продолжался тот бой. С грозным ревом носились наши танки, устилая улицы трупами фашистских солдат и офицеров. Кроме уже упомянутых девятнадцати немецких танков, наш отряд уничтожил еще восемь орудий, около сотни автомашин и без потерь отошел из города. За его окраиной он встретился с разведгруппой противника. В короткой схватке подбил четыре бронетранспортера, экипаж пятого в полном составе во главе с офицером сдался в плен.

На допросе в штабе корпуса пленные подтвердили данные нашей разведки: их 24-й танковый корпус 2-й танковой армии получил приказ двигаться на Тулу и захватить ее в ближайшие два-три дня.

А теперь об отряде старшего лейтенанта Бурды. В ночь на 5 октября Бурда обходным путем вышел на юго-западную окраину Орла, замаскировался и с рассветом повел наблюдение за противником, разослав в разные концы разведчиков. Спустя немного времени удалось установить, что здесь действуют части двух танковых и одной моторизованной дивизии гитлеровцев, нацеленных на Тулу.

Потом случилось так, что мы долго не имели сведений об этом отряде. Он оказался в глубоком тылу противника. Терзала мысль: неужели отряд погиб? Было безмерно жаль Александра Бурду, храброго и талантливого командира, старшего политрука Загудаева, добрым словом вспоминали всех славных танкистов. Пожалуй, лишь один человек оставался совершенно спокойным, когда разговор заходил о пропавшем отряде. Это — командир 4-й танковой бригады полковник Михаил Ефимович Катуков. Впоследствии выяснилось: быть спокойным у него имелись веские основания. Но рассказ об этом впереди.

1

Вечером 6 октября я задержался у Лелюшенко допоздна.

Собрался было уходить, но услышал:

— Побудь, Константин Леонтьевич, еще немножко. Вот-вот Катуков подойдет, итог подбивает.

И верно, не прошло и четверти часа, как появился командир 4-й танковой бригады.

— Ждем, ждем, — встретил его Лелюшенко. Нетерпеливо осведомился: — Удался бой? Вы ж словно в той пословице: с корабля и…

— Понял, товарищ генерал, — живо откликнулся Катуков. — Из эшелона сразу в бой. Сейчас доложу…

Доклад комбрига оказался весьма впечатляющим. За один день катуковцы уничтожили сорок три танка, одно крупнокалиберное и шестнадцать противотанковых орудий, несколько минометов, много автомашин. Чувствительный урон понесла и пехота: около пятисот солдат и офицеров потеряли гитлеровцы.

— Совсем неплохо, — выслушав Катукова, проговорил Лелюшенко. — Даже хорошо! Ну а людей своих назвать можешь? Лучших из лучших?

— Сколько угодно, товарищ генерал! В первую очередь — командир батальона Рафтопулло…

— Рафтопулло? Да, это настоящий герой. Он не позволит себе воевать кое-как. Давай и других.

— Сколько угодно! — улыбнувшись, повторил Катуков. — Комиссар батальона Столярчик — раз, политрук роты Лакомов — два, механик-водитель сержант Соломяников — три…

— И что же конкретно они сделали? — продолжал допытываться Лелюшенко.

— Конкретно, товарищ генерал, вот. Механик-водитель Соломяников, когда были израсходованы все снаряды, таранил фашистский танк и раздавил гусеницами два минометных расчета. Политрук Лакомов незаметно подобрался к пушке, не дававшей нашим бойцам поднять голову, и забросал ее гранатами. Комиссар батальона Столярчик в самый критический момент боя, когда противник предпринял атаку, заменил погибшего командира.

— Отбил атаку?

— Отбил. Хотя враг имел подавляющее превосходство в силах.

Лелюшенко согласно наклонил голову: а по-другому, дескать, и быть не могло. Приказал:

— Всех до одного, Михаил Ефимович, представить к награде! И других отличившихся не забыть. Заслужили. — Повернулся ко мне: — Как считаешь, Константин Леонтьевич, заслужили?

— Вполне! — ответил я убежденно.

Лелюшенко энергично шлепнул ладонью по столу:

— Решено единогласно! Да и как же иначе? Сколько танков вражеских уничтожили, пушек раздавили! Это само собой здорово. Ну а главное? Главное — гитлеровцев приостановили. — Лелюшенко вдруг шутливо погрозил пальцем Катукову. — Только, Михаил Ефимович, не зазнаваться. И не думай, что все твои орлы-танкисты сделали. Полк пограничников, мотоциклетный полк тоже бьют гитлеровцев — будь здоров!

Дмитрий Данилович не скрывал своей радости. Свершилось то, чего мы все страстно желали, к чему стремились: движение фашистских войск застопорилось. Мы выиграли время для развертывания главных сил корпуса. Подошла 6-я гвардейская стрелковая дивизия генерал-майора К. И. Петрова. Из эшелонов выгрузились 11-я танковая бригада, четыре артиллерийских полка и два дивизиона гвардейских минометов. Кроме того, нашему корпусу были переданы в оперативное подчинение 41-я кавалерийская дивизия комбрига П. М. Давыдова и части 5-го воздушно-десантного корпуса полковника С. С. Гурьева.

Теперь 1-й гвардейский стрелковый представлял собой внушительную силу. Однако беда была в том, что ни справа, ни слева у нас не имелось соседей. Это усложняло борьбу. заставляло постоянно маневрировать войсками. По опыту Смоленского сражения мы создали боевые группы для прикрытия флангов, часть сил держали в резерве для парирования ударов противника на случай прорыва нашей обороны.

Нельзя не отметить и то, что наш корпус формировался буквально на ходу, в условиях все более напряженных боев и потому не был достаточно сколочен. Правда, части и подразделения действовали смело, мужественно, я бы сказал, самоотверженно, но все же то тут, то там обнаруживались просчеты. Генерал Лелюшепко и я почти все время находились в войсках, обращая особое внимание на укрепление боеспособности, политико-морального состояния личного состава.

Па первых порах давала о себе знать и несработанность штаба. Сказывалась поспешность, с какой он комплектовался. Многие его люди не имели боевого опыта. Наиболее плохо обстояло с документацией. Штаб нерегулярно отрабатывал даже такие важнейшие документы, как оперативные и разведывательные сводки, боевые донесения и приказы. Об этих недостатках я поставил в известность командира корпуса. Дмитрий Данилович то ли сердито, то ли насмешливо, этого я хорошенько во понял, возразил:

— Нам, дорогой товарищ комиссар, воевать надо! Гудериана бить и к Туле не пустить, а ты — о бумагах. Вражину бумагой не зашибешь!

— Верно, Дмитрий Данилович, — отвечаю, — бумажкой фашиста не проймешь, хотя смотря по тому, какая она… Только документы есть документы. Они порядок, организованность в дело вносят…

Генерал усмехнулся:

— Решил просветить меня, Константин Леонтьевич, Америку открыть заново? Да не хмурься, не хмурься, твоя правда, а я просто пошутил. Выходит, не совсем удачно. Ну, это дело поправимое. Сейчас же прикажу начальнику штаба, чтобы с сегодняшнего дня документы оперативным отделением отрабатывались вовремя, аккуратно, короче — как положено.

Сколачивание соединений и частей корпуса и органов его управления было предметом неукоснительных забот и командного, и политического состава. Комиссары частей, политотдельцы, настойчиво добиваясь непрерывности партийно-политической работы во всех без исключения подразделениях, говорили примерно так:

— Если боец перестанет следить за своей винтовкой, своевременно не почистит ее и не смажет, она заржавеет и может дать осечку. Так и с духовной пищей. Не оставляйте без нее бойца ни на один день.

Пристальное внимание уделяли расстановке партийных и комсомольских сил. Напоминали:

— Настоящий коммунист — всегда вожак. И надо следить, чтобы не получалось по пословице: где густо, а где пусто. Не только в каждом взводе — в каждом отделении должен быть свой вожак.

Тесную связь держали с тружениками тыла корпуса, что давало возможность с очевидной пользой контролировать обеспеченность частей оружием и боеприпасами, горючим и продовольствием, знать, хорошо ли воины обуты и одеты, сытно и вкусно ли накормлены. Но, замечу, помогая хозяйственникам решать вопросы быта, большую часть времени политработники все-таки находились на переднем крае. Здесь, как всегда, их главным и грозным оружием было большевистское слово, неизменно подкрепляемое делом: они первыми поднимались и шли в огонь, увлекая за собой красноармейцев. Именно такими смелыми и решительными политработниками были комиссары 6-й гвардейской стрелковой дивизии И. В. Булатов, 4-й танковой бригады — М. Ф. Бойко, многие их боевые товарищи. А равнение все они держали на начальника политотдела корпуса старшего батальонного комиссара Ивана Михайловича Богданова, человека изумительной отваги и храбрости.

По сей день хорошо помню, как однажды в боевые порядки полка пограничников, оседлавшего Орловское шоссе, вклинились вражеские танки. Создалась угроза выхода противника к Мценску и срыва развертывания главных сил корпуса. Пограничники дрались каждый за двоих, за троих, однако ряды их заметно таяли. В эти трудные минуты сюда прибыл И. М. Богданов. Он собрал группу коммунистов, комсомольцев и призвал:

— Мои боевые друзья! Фашист рвется к Туле. А за Тулой — Москва. Остановим подлых оккупантов! — Богданов вскинул над головой гранату. — За мной, друзья! За мно-о-ой!..

Воины ударили во фланг гитлеровцев. Одна за другой заполыхали две бронированные машины противника. Затем от связок гранат и бутылок с горючей смесью задымили еще две. Враг не выдержал и откатился.

В тот же день я спросил Богданова! почему он так поступил? Иван Михайлович сказал тихо, будто оправдывался:

— Но ведь другого выхода не было. Командира ранило. Кому же, как не комиссару, повести бойцов в атаку…

Навечно сохранится в моей памяти и подвиг инструктора отделения пропаганды старшего политрука Н. П. Власенко. Николай Поликарпович еще в войну о белофиннами был удостоен звания Героя Советского Союза.

Под Мценском батарея гвардейских минометов была отрезана от наших войск и осталась во вражеском тылу. Эти установки являлись совершенно секретным оружием, которое, если не представлялось возможным спасти его, надлежало уничтожать. Таков был строжайший приказ Ставки.

Решили послать на спасение батареи добровольцев десантом на танках. Отправились мы с Богдановым к пограничникам. Выстроили поротно один батальон. Командир первой роты объяснил подчиненным задачу, подчеркнул сложность и опасность ее выполнения и скомандовал:

— Добровольцы, пять шагов вперед шагом — марш!

Вся рота, до единого человека, сделала эти пять шагов! Мы переглянулись с командиром полка подполковником Пияшевым: выходит, задача-то не из простых. Пошли ко второй роте, затем к третьей. Та же картина: воины делали требуемые пять шагов вперед — и позади никого не оставалось. Тогда командир полка с комбатом и ротными сами отобрали пятьдесят человек.

Теперь требовалось назначить командира.

— Кто добровольно возглавит десант?

Первым откликнулся Власенко:

— Разрешите мне!

…С этого задания не вернулись многие. Не вернулся и старший политрук Николай Поликарпович Власенко. Один из десантников, фамилию его не помню, потом рассказывал:

— Выскочили мы на скорости к нашим установкам. По ним уже ползают гитлеровцы, галдят, все до винтика осматривают. Как быть? Кругом — враги. Командир десанта принял решение: уничтожить машины вместе с фашистами. Ударили из танковых пушек, а на глазах слезы, ведь свои «катюши» расстреливаем… Но приказ есть приказ. Немцы спохватились, сначала застрочили по десанту из пулеметов, потом повели огонь из орудий. Ну, мы смяли то и другое, потом разбили остатки установок танками и проутюжили обломки…

Десант выполнил свою задачу, но его командир погиб.

2

Юго-западнее Мценска развернулись ожесточенные бои. Особенно за Орловское шоссе, ведущее через Мценск и Тулу на Москву. Противник с каждым днем наращивал удары, бросая в бой З-ю и 4-ю танковые дивизии, мотопехоту. Не буду в хронологической последовательности описывать все события. Расскажу лишь о некоторых накрепко запомнившихся лично мне эпизодах.

С утра 7 октября фашисты ввели в бой новые силы. Примерно около одиннадцати часов корпусная разведка доложила, что параллельно шоссейной дороге в трех километрах от поселка Первый Вопи движется вражеская колонна — более восьмидесяти танков с мотопехотой и артиллерией. Вскоре над позициями нашей обороны появилось десятка четыре «юнкерсов». Земля содрогнулась от разрывов бомб. Не успели улететь «юнкерсы», как гитлеровцы открыли сильный артиллерийский огонь, а спустя двадцать пять — тридцать минут начали атаку. Наступление вели около пятидесяти танков с пехотой. Это был первый эшелон. За ним следовал второй — свыше тридцати бронемашин.

Лелюшенко и я находились на наблюдательном пункте корпуса и даже невооруженным глазом хорошо видели, как танки и мотопехота противника вгрызаются в пашу оборону. Спасибо авиаторам — краснозвездные штурмовики подоспели на помощь наземным войскам, обрушили на фашистов бомбы и реактивные снаряды. Одновременно повела сильный заградительный огонь гаубичная артиллерия. Вступили в дело противотанковые орудия — били прямой наводкой. Было сожжено двадцать девять танков, уничтожено до полка пехоты. Но враг, не считаясь с потерями, продолжал рваться к Мценску.

Обстановка все усложнялась. Казалось, уже ничто не остановит противника и он прорвет нашу оборону. И вот в этот драматический момент в тылу немцев вдруг ударили пушки, застрекотали пулеметы. На поле боя на полной скорости выскочило несколько тридцатьчетверок и тяжелых КВ.

— Откуда быть там нашим танкам? — удивленно посмотрел на меня Лелюшенко. Наверное, он подумал, что это я без его ведома, чего, разумеется, быть не могло, послал танкистов в тыл гитлеровцам. Но я был удивлен появлением тридцатьчетверок и КВ ничуть не меньше, чем командир корпуса.

— Не знаю, Дмитрий Данилович, надо выяснить…

Между тем дерзкий и стремительный удар танкистов по боевым порядкам с тыла ошеломил фашистов. Их замешательством мгновенно воспользовались наши обороняющиеся подразделения. Они рванулись в контратаку, огнем из всех видов оружия уничтожая врага.

— Ура-а-а! — неслось по рядам воинов 201-й воздушно-десантной бригады.

— Ура-а-а! Ура-а-а! — вторили им пограничники подполковника И. И. Нияшева.

В итоге этого боя противник потерял пятьдесят четыре танка, тридцать пять орудий, много живой силы. Обескровленный, морально подавленный, он отошел на исходные позиции.

Кто же сыграл решающую роль в достижении успеха? Разведывательный отряд старшего лейтенанта Бурды!

Выяснились довольно любопытные подробности действий наших танкистов. Двое суток маневрировали они в стане врага, уничтожая его живую силу и технику, и гитлеровцы ничего не могли поделать со смельчаками. Тогда в помощь своим пехотинцам и артиллеристам фашисты направили танки. Но и это им успеха не принесло. Искусно перемещаясь, Бурда навел танки противника на засаду, которую возглавлял старший политрук Загурдаев. Тот скомандовал:

— Огонь!

Грохнули выстрелы. Вражеские машины попятились, но не все: некоторые, объятые пламенем, застыли на месте.

7 октября, когда на Орловском шоссе разгорелся бой, отряд Бурды ринулся на его гул и подоспел как раз вовремя. Он уничтожал гитлеровцев огнем и гусеницами. Особенно отличился наводчик орудия И. Т. Любушкин из экипажа лейтенанта С. Кукарина. От его меткого огня сгорело шесть фашистских танков. За высокое мужество и боевое мастерство Иван Тимофеевич Любушкин удостоился звания Героя Советского Союза. Лейтенант Кукарин, механик-водитель Федотов и радист Дуванов были награждены орденами.

На следующий день противник возобновил атаки. Героически билась с врагом рота десантников во главе со своим командиром лейтенантом Н. В. Бондаревым. Огнем двух орудий, связками ручных гранат и бутылками с горючей смесью воины уничтожили 15 бронированных машин и не один десяток солдат и офицеров. Когда же из строя вышли орудия, десантники продолжали сражаться с танкистами одними лишь гранатами и бутылками с горючей смесью. Богатыри погибли, но не пропустили врага.

Боевые действия ожесточались. Чернели сожженные танки с крестами на броне. Валялись раздавленные пулеметы, искореженные пушки, трупы автоматчиков. По всему полю расползались клубы жирного дыма. Мрачную картину кровопролитной схватки довершала разыгравшаяся непогода. Небо застилали сизые тучи. Без конца лил холодный дождь. Свинцом отливали лужи. В окопах было сыро, под ногами хлюпала грязь.

8 октября противник перешел в очередное наступление большими силами. Однако и на этот раз его попытка добиться успеха разбилась о стойкость гвардейцев. С наблюдательного пункта было хорошо видно, как развертывались для атаки фашистские танки и мотопехота. Вот они лавиной двинулись на нашу оборону, и тут же напоролись на массированный артиллерийский огонь. В разных местах вспыхнули факелами подожженные боевые машины. Будто споткнувшись о невидимое препятствие, танки останавливались с разбитыми гусеницами, снесенными башнями, пробитыми бортами. Залегла и пехота, не выдержав губительного огня наших стрелков.

Любопытное свидетельство о боях тех дней оставил в своих воспоминаниях Гудериан. Разумеется, не в его интересах было говорить правду, тем не менее он оказался вынужденным признать не только мужество и стойкость наших воинов, но и всевозраставшее их мастерство. Гудериан писал: «Особенно неутешительными были полученные нами донесения о действиях русских танков, а главное, об их повой тактике. Наши противотанковые средства того времени могли успешно действовать против танков Т-34 только при особо благоприятных условиях. Например, наш танк Т-IV со своей короткоствольной 75-мм пушкой имел возможность уничтожить танк Т-34 только с тыльной стороны, поражая его мотор через жалюзи. Для этого требовалось большое искусство <…> Потери русских были значительно меньше наших потерь»[20].

Бои 8 октября еще продолжались, когда на наше НП сообщили, кто, следуя проездом в Москву, в Мценск прибыл член Военного совета фронта П. К. Пономаренко. Генерал Лелюшенко отдал необходимые распоряжения по ведению боевых действий, и мы вместе с ним на вездеходе выехали в город.

— Рад вас видеть, — радушно произнес Пантелеймон Кондратьевич, встретив нас, и попросил дать подробную информацию: как воюем, как живем, каково настроение бойцов и командиров, что нас особенно волнует и беспокоит. Мы не скрыли наших опасений по поводу того, что корпус сражается с открытыми флангами. А что касается морального духа личного состава, то он высок. И привели пример, рассказали об отваге и мастерстве разведывательных отрядов капитана Гусева и старшего лейтенанта Бурды.

— Такие орлы! Едва не взяли Орел, — улыбаясь, скаламбурил Пономаренко. Затем, снова став серьезным, спросил: — А вы не задумывались над тем, что, возможно, войска корпуса действительно могли взять Орел?

— Нет, для этого у нас не было сил, — твердо ответил Лелюшенко. — А если бы и взяли город, то немцы обошли бы нас, и наши войска оказались бы в капкане. Тогда Гудериану была бы открыта прямая дорога на Тулу и в обход Москвы. А теперь, Пантелеймон Кондратьевич, мы держим его под Мценском, навязываем бои в невыгодных для фашистов условиях, изматываем врага.

Пономаренко согласился с этими доводами. Прощаясь с нами, обещал обстоятельно обо всем доложить Верховному Главнокомандующему.

— Учтите, товарищ Сталин очень рассчитывает на вас, гвардейцев. Он просил передать это вам лично, я только что разговаривал с ним по прямому проводу. И он же поручил мне ознакомиться с ходом боевых действий вашего корпуса.

Мы заверили, что сделаем все, чтобы оправдать оказанное доверие.

3

Девять дней соединения и части 1-го гвардейского корпуса прочно удерживали Орловское шоссе. Но совершилось то, чего мы больше всего опасались: гитлеровцы все же обошли наш открытый левый фланг и ворвались в Мценск. К этому времени из города были уже эвакуированы государственные ценности, промышленные предприятия, вывезен хлеб с элеватора.

Особенно жаркими схватками отличалась 9 и 10 октября борьба за единственную переправу через реку Зушу, захваченную противником. Воины 6-й гвардейской стрелковой дивизии и пограничного полка дважды выбивали его с моста, но враг наращивал силы, вводил в бой танки и оттеснял наших. И тогда в самый критический момент контратаку гвардейцев возглавил комиссар дивизии полковой комиссар И. В. Булатов. В рукопашной схватке фашисты снова были отброшены. Однако спустя некоторое время ценой больших потерь им все же удалось закрепить за собой переправу.

Между тем из-за обильных дождей обычно тихая и неширокая Зуша буквально на наших глазах взбухала, превращалась в серьезную водную преграду и стала недоступной для форсирования ее вброд. Так что с потерей моста создалась крайне тяжелая обстановка для наших войск, в первую очередь для 4-й танковой и 201-й воздушно-десантной бригад, а также полка пограничников. Они оказались в полуокружении, и их надо было выводить из-под яростных ударов гитлеровцев.

У нас оставалась единственная возможность — отвести войска и боевую технику по мценскому железнодорожному мосту. Для их прикрытия и обороны подступов к мосту выделили танковую роту старшего лейтенанта Бурды, а также отряд пограничников с четырьмя орудиями.

Отход частей совершался под непрерывным обстрелом противника. Тяжело стонала земля, в воздухе стоял непрерывный грохот и гул от разрывов снарядов и рева танков. Какими следовало обладать стойкостью и бесстрашием, чтобы в этих-то условиях сохранять выдержку и спокойствие, наносить ответные удары по противнику! Гвардейцы выдержали, внесли достойный вклад в оборону Тулы на дальних ее подступах. Замечательный подвиг совершил механик-водитель комсомолец Николай Семенчук. Когда загорелся танк, оп не покинул его, а продолжал огнем и гусеницами крушить фашистскую нечисть. Шесть вражеских машин подбил лейтенант Лавриненко, четыре — политрук роты Иван Лакомое. Завидную твердость, организованность, распорядительность продемонстрировали пограничники во главе с начальником штаба полка капитаном Владимиром Анцуповым. При прохождении войск по железнодорожному мосту они обеспечили четкую комендантскую службу.

Блестяще справилась с поставленной ей нелегкой задачей танковая рота старшего лейтенанта Бурды — отразила все атаки гитлеровцев. Настала пора и ее отхода на восточный берег. Однако командир повел подразделение в контратаку. В короткой схватке герои уничтожили шесть немецких танков, шесть орудий, до батальона пехоты и лишь после этого, перескочив через мост, присоединились к своей бригаде.

Мы закрепились по восточному берегу Зуши и несколько дней сдерживали противника, а затем контратаками выбили его из Мценска.

4

В конце первой половины октября генерала Лелюшенко отозвали в Москву. Он назначался командующим 5-й армией, находившейся на Можайской линии. Ставка руководствовалась при этом, конечно, соображениями организации и усиления обороны непосредственно столицы на главном направлении наступления противника. Хочу лишь заметить, что всякая смена командования в сложной боевой обстановке создает дополнительные трудности, это, конечно, ясно каждому.

С большим сожалением, как не столь уж давно расставались с Лукиным и Рокоссовским, прощались мы теперь с Дмитрием Даниловичем. Считанные недели возглавлял он гвардейский корпус, но успел завоевать прочный авторитет и уважение, оставил добрый след в сердцах тех, кто работал с ним. На вид он был вроде простоват, медлителен, однако нес в себе огромный заряд энергии, обладал живым, острым умом. В жестоких сражениях он сумел сколотить корпус в крепкий боевой организм и противопоставить его сильному, опасному врагу. Застопорив движение гудериановских танков и мотопехоты на Орловском шоссе, Лелюшенко повел бои в невыгодных для фашистов условиях.

Человек гибкого и глубокого военного мышления, Дмитрий Данилович постоянно заботился о бойцах, очень уважительно относился к командирам и политработникам. В любой, говорил он, даже блестяще спланированной и подготовленной, операции успех зависит прежде всего от их инициативы, находчивости, разумной храбрости и решительности. В конечном счете они организаторы и творцы победы. В этих словах — весь генерал Лелюшенко, его командирская суть и «секрет» ратных достижений, которые сопутствовали ему. Нравился он мне и за уравновешенный, незлобивый характер, а еще — за неиссякаемое чувство юмора, о чем свидетельствует такой вот эпизод.

Как-то задержался я у артиллеристов. Вернулся поздно ночью. Квартировали мы с командиром корпуса в небольшом двухкомнатном домике в Мценске. Генерала я застал все еще бодрствующим: он старательно приводил в порядок свой танкистский комбинезон.

— Что-то, Дмитрий Данилович, прихорашиваешься, — говорю, — уж не в гости ли собрался?

Лелюшенко строго этак посмотрел на меня, проговорил, продолжая свое занятие:

— Какое «в гости»! Танкисты не хотели в свой штаб пускать!

— Как понять? — удивился я. — Самого хозяина и не пустить?

— А вот так. Направился к Катукову, а часовой, здоровяк такой, красивый парень, меня за рукав: «Куда прешься?» Объяснил ему, мол, генерал я, командир корпуса, а часовой — свое: — «Какой ты генерал, когда, как и мы, в затрапезном комбинезоне, да и на своих двоих топаешь, а не на машине». Пришлось документы показать, только тогда и пропустил.

— А дальше, Дмитрий Данилович? Отчитал часового за непочтение к генералу?

— За что? — живо возразил Лелюшенко. — За такую службу надо поощрять бойцов. Этакий хлопец — орел! Ни в какой обстановке не растеряется. Так что мой опыт все же учти. А сейчас — ужинать. Тебя ждал.

Мы умылись, сели за стол. Потирая руки, Дмитрий Данилович сообщил заговорщицки:

— Царская еда нынче у нас, Константин Леонтьевич. Хозяйка подарила нам с тобой целого гуся. Чуешь?

На первое был суп с лапшой. Мы быстро с ним управились. Лелюшенко вызвал ординарца.

— Подавай-ка гуся, Петро!

Тот вскинул руку под козырек:

— Есть, подавать!

И, лихо повернувшись, вышел. В ожидании жареного гуся генерал мечтал:

— Птицу-то с яблоками или с гречкой в печке запечь — объеденье! Люблю коричневые корочки…

А ординарец все не появлялся. Лелюшенко беспокойно посмотрел на дверь, позвал его снова.

— Ты чего там застрял! Подавай же гуся!

— Есть, подавать гуся! — опять, появившись, лихо козырнул ординарец и скрылся за дверью.

Мы томились в ожидании. Не выдержав, Дмитрий Данилович сердито крикнул Петру, чтобы немедля подавал второе блюдо. Тогда ординарец внес большую сковороду. На ней сиротливо лежала наполовину обглоданная ножка. Дмитрий Данилович ковырнул ее вилкой, удивленно спросил:

— Щось це такое?

— Гусь, товарищ генерал! — не моргнув глазом, отчеканил ординарец.

— Иде ж гусь?

— На сковородке, товарищ генерал!

— Такой махонький?

— Был большой, да ужарился…

— Как — ужарился?

— Водители скушали… Не знали, что гусь приготовлен для товарища генерала…

Дмитрий Данилович покрутил головой, сказал задумчиво:

— Должно быть, высокого качества была птица…

И вот Лелюшенко уезжал от нас к новому месту службы. Командиром корпуса был назначен его заместитель генерал-майор Алексей Васильевич Куркин. И сразу же мы получили директиву Ставки о развертывании корпуса в 26-ю армию. Но сменилось только название, а войск не прибавилось. Более того, от нас отозвали части воздушно-десантного корпуса, 36-й мотоциклетный полк и два дивизиона гвардейских минометов. Дня через два ушла своим ходом под Волоколамск 4-я танковая бригада, ставшая, к слову сказать, 10 октября гвардейской.

Уход из армии этих ударных сил очень ослабил нашу оборону. Между тем противник наращивал удары. Нам стало известно, что левее его 24-го танкового корпуса обозначились войска 47-го танкового корпуса. Нажим на нас значительно возрос, назревала реальная угроза прорыва гитлеровцев к Туле.

О создавшейся обстановке и неотложных мерах по защите города Военный совет армии доложил 21 октября командованию фронта и Генеральному штабу. В тот же день меня и генерала А. В. Куркина вызвали для переговоров с Москвой по прямому проводу. К аппарату ВЧ подошел маршал Б. М. Шапошников. Он спросил:

— Почему вы предлагаете немедленно принять меры к обороне Тулы? Ведь фронт от города еще далеко.

— Сегодня далеко, товарищ маршал, — сказал Куркин, — а завтра может быть близко.

Мы подробно уточнили обстановку. Борис Михайлович, выслушав, приказал:

— Обо всем, что вы мне сообщили, доложите письменно товарищу Сталину.

Мы вернулись в штаб и засели за донесение. Написали обо всем детально, не скрывая нашей тревоги.

А танковые и моторизованные дивизии врага нажимали все сильнее. И хотя наши поредевшие войска сражались героически, тем не менее пришлось вновь оставить Мценск.

Вечером 23 октября через штаб фронта была получена директива Верховного Главнокомандующего. Соединения 26-й армии вливались в состав 50-й, которая выходила из окружения. Той же директивой командующим 50-й армией назначался генерал-майор Аркадий Николаевич Ермаков, начальником штаба — полковник Николай Емельянович Аргунов. Я был назначен членом Военного совета.

Понятно, нам хотелось знать: что же случилось с командующим, членом Военного совета, другими командирами и политработниками 50-й, где они находятся, как сложилась их судьба? Ничего об этом, к сожалению, услышать тогда не удалось. Лишь спустя некоторое время стало известно: армия понесла большие невосполнимые потери. Многие и многие погибли, сам командующий генерал М. П. Петров был тяжело ранен. Эвакуировать командарма вместе с прорывавшимися из окружения войсками оказалось невозможно, поэтому под наблюдением врача и медицинской сестры его оставили в деревне Голынка Карачевского района в семье колхозницы Новокрещеновой. Через несколько дней Петрова перенесли в лесную сторожку, где в середине ноября он, к огромному сожалению, скончался от гангрены.

Итак, в моей военной биографии произошел еще один крутой поворот: я стал членом Военного совета 50-й армии, на командование которой, а следовательно и на меня, возлагалась ответственность за оборону Тулы. Туда же надлежало и переместить штаб. Оставив под Мценском оперативную группу командиров во главе с генерал-майором В. А. Визжилиным, мы поспешили в Тулу. Надо было срочно выяснить, какие воинские части там имеются, а также уточнить возможности местных организаций по оказанию помощи войскам.

Каждый из нас сознавал, сколь сложны задачи, возложенные на 50-ю. Требовались огромные усилия всех служб, чтобы в короткое время слить войска двух армий в единый боевой коллектив, способный отразить остервенелые удары гитлеровцев, что, кстати, до этого успешно делали 1-й гвардейский стрелковый корпус и 26-я армия. Три недели сковывали они противника, способствовали выходу 50-й из окружения, дали возможность партийным, советским и хозяйственным органам Мценска, а также Чернского, Плавского, Тепло-Огаревского и Щекинского районов эвакуировать на восток много людей и народного добра. И еще: выигранное время было использовано для формирования партизанских отрядов, создания подпольных партийных органов и разведывательно-диверсионных групп для борьбы в тылу врага.

Теперь нам предстояло решать новые, очень трудные и ответственные задачи.

1

Что я знал о Туле до этого? Совсем немного. То, что почерпнул из книг. Город на реке Упа. В промышленных заведениях, главным образом кустарных, до революции насчитывалось 62 тысячи рабочих. Производство самоваров, замков, ружей. Да еще пряников… Знал также, что «туляки — стальная душа», как метко и верно окрестили их в пароде, нрава они отчаянного, смелого.

Неузнаваемо изменилась Тула за годы Советской власти. К 1941 году она превратилась в крупный индустриальный и культурный центр Российской Федерации. Здесь действовали уже десятки солидных предприятий машиностроения и металлообработки, Новотульский металлургический комбинат. Железнодорожный узел имел пять направлений. Были тут два вуза, десяток техникумов, два научно-исследовательских института, театры, дома культуры, музеи…

В октябре сорок первого, когда огненный вал войны устремился к Туле, я увидел ее настороженной, суровой, деловой. Число жителей резко сократилось. Многие сражались на фронтах, многие уехали в глубь страны со своими заводами, фабриками и ковали оружие для Красной Армии. А те, кто оставался на местах, трудились на еще действовавших предприятиях, сооружали оборонительные рубежи на дальних подступах к городу, вступали в истребительные и ополченские формирования. Невзирая на возраст, от мала до велика, учились стрелять, бросать по целям гранаты и бутылки с горючей смесью, уничтожали диверсионные группы, забрасываемые противником.

Такой и осталась в моей памяти Тула тех огненных дней. Проверяя организацию обороны, я изъездил и исходил, кажется, все ее улицы и переулки.

Много лет спустя после войны, весной 1978 года, я навестил Тулу и не узнал ее. Современные высокие здания тянутся к небу. Благоустроенные жилые кварталы, просторные площади в зелени лип и берез, кленов и акаций. От фронтовых оборонительных сооружений, разумеется, и следа не осталось. Но вот в глубине двора по улице Октябрьской вижу небольшой деревянный дом. Тут находился тогда штаб нашей 50-й армии. Вот драматический театр на проспекте Ленина. В нем было проведено собрание городского партийного актива, на котором присутствовало около тысячи коммунистов. Оно призвало: «Все на защиту Тулы!» А вот мемориальная доска на спортивном манеже. На ней написано, что здесь в октябре — декабре 1941 года проходил передний край обороны города Тулы, где были остановлены и разгромлены гитлеровские полчища.

Передний край обороны, огненные рубежи сорок первого… Теперь тут выросли новые дома, протянулись проспекты и улицы. Они захватили Косую Гору, что была в четырех километрах от Тулы, приблизились к Осиновой Горе, слились с поселком Рогожинским, устремились в сторону Ясной Поляны.

Бродил я по местам прежних фронтовых рубежей, и в памяти вновь и вновь оживали те осенние военные дни — холодные, туманные, дождливые. В ту пору сошлись мы на этих рубежах лицом к лицу с немецко-фашистскими захватчиками.

Что говорить, противник был силен. По числу войск, сосредоточенных на тульском направлении, он превосходил нашу 50-ю армию более чем в 2 раза, по артиллерии имел тройное превосходство, а по танкам — в 10 раз. Его авиация господствовала в воздухе.

И все же, несмотря на огромное численное и техническое превосходство врага, советские воины крепко били его. Вот тому убедительное доказательство. К Туле противник подошел с шестьюстами танками[21]. Они были собраны в группу и во главе с полковником Эбербахом двинулись на город, чтобы взять его с ходу. И что же? Гитлеровцы потерпели жестокое поражение, потеряв множество машин. Именно тогда «танковый бог» фашистской Германии Гудериан писал: «…наше дело находится в бедственном состоянии, ибо противник выигрывает время, а мы со своими планами находимся перед неизбежностью ведения боевых действий в зимних условиях. Поэтому настроение у меня очень грустное»[22]. Но если уж генерал пришел в отчаяние, то что остается сказать о солдатах? Постепенно рассеивался шовинистический угар, они все больше трезвели. Солдаты, конечно, продолжали драться, но уже без былой спеси. Их наступательный порыв подстегивался теперь ожесточенными окриками офицеров, а нередко и пулями гестаповцев.

Не забыть мне тех дней, не изгладятся они, уверен, и из памяти туляков, которые плечом к плечу стояли с воинами и тоже грудью встретили таранный удар вражеской армады. Работая с Военным советом 50-й армии в одной, образно говоря, упряжке, областной и городской комитеты партии, исполкомы областного и городского Советов депутатов трудящихся, городской комитет обороны, созданный 22 октября, делали все зависящее от них, чтобы превратить Тулу в единый военный лагерь. Чем сложнее и опаснее складывалась обстановка на фронте, тем с большим напряжением трудились жители города. С оружейного завода в соединения и части поступали пистолеты ТТ, автоматы, противотанковые ружья, с патронного — боеприпасы, с фабрик — различное снаряжение. А ведь на этих, как и на других предприятиях, в том числе на шахтах и рудниках, работали в основном женщины, подростки, люди пенсионного возраста. Они заменили у станков отцов и старших братьев, мужей и сыновей, ушедших на передовую. Так, Миланда Шевчук, проводив на фронт мужа, за короткий срок овладела профессией помощника машиниста паровоза. Домашние хозяйки Мария Петрухина, Серафима Кошелева пришли на машиностроительный завод и стали фрезеровщиками. Тысячи девушек строили оборонительные рубежи, овладевали санитарным делом.

Осенью сорок первого, выкроив хотя бы часок времени, я старался побывать на каком-либо заводе, чаще на оружейном и патронном, чтобы поговорить с его тружениками о нуждах наших войск, о том, как много значит для защиты Тулы каждый произведенный карабин, каждая граната. Об этом же убедительно и красноречиво напоминали развешанные по городу плакаты. Один из них, стоит лишь закрыть глаза, видится и сейчас. Находился он у сквера Коммунаров, напротив трамвайной остановки. На нем был изображен кузнец у раскаленного горна. В мускулистых руках молот, на наковальне — заготовка. Справа крупными буквами вы-ведены призывные строки Владимира Маяковского:

Другой плакат, тоже навсегда врезавшийся в память, висел на углу улиц Гоголевской и Коммунаров (ныне проспект Ленина). Красноармеец в каске и с винтовкой с примкнутым штыком спрашивал: «Ты чем помог фронту?! И каждый, кто проходил мимо — боец ли 50-й армии или потомственный туляк-рабочий, — имел моральное право с чистой совестью ответить на этот вопрос:

— Помогаю всем, чем могу.

2

Командование нашей армии было достаточно осведомлено о готовившемся широком наступлении гитлеровских войск на южном крыле московского направления. В приказе командующего 2-й танковой армией генерала Гудериана, например, говорилось, что главными ее задачами является быстрый прорыв от Мценска через Тулу и через переправы на реке Оке между Рязанью и Серпуховом, захват важных промышленных районов с городами Сталиногорском, Новомосковском, Тулой и Каширой, а затем обход Москвы с юго-востока с замыканием кольца на востоке. Прорыв через Тулу к Кашире и Серпухову должен был осуществлять усиленный 24-й танковый корпус. 47-му танковому корпусу предстояло сосредоточиться севернее и юго-западнее Карачева, после чего захватить Коломну и создать предмостные позиции за Москвой-рекой.

Тула готовилась к обороне. 16 октября состоялось собрание партийного актива города. Повестка дня: «Текущий момент и задачи партийной организации». Не сомневаюсь, те, кому довелось участвовать в этом собрании, а были на нем Партийные, советские и комсомольские работники, коммунисты с заводов и фабрик, представители воинских частей, помнят его отчетливо, ибо проходило оно, когда над Тулой нависла серьезнейшая опасность: в юго-западном направлении боевые действия развертывались уже в 70–80 километрах от города, а в западном и того ближе. Немецко-фашистские войска ворвались в Калинин, захватили Малоярославец, Можайск, Волоколамск… Короче, обстановка напряженная, грозная, тут и растеряться можно. Но этого не было, было другое: твердость, решительность, непреклонное стремление каждого, независимо от занимаемой должности, возраста и состояния здоровья, любой ценой остановить врага, немедленно вступить в бой.

— Я уже попрощался с дочуркой, — негромко говорил своей пожилой собеседнице человек в военной форме, но без знаков различия. — Прямо отсюда — на передовую…

Вот эта готовность незамедлительно подняться и заслонить родной город, подступы к родной столице убедительно прозвучала в решении собрания партактива. Оно потребовало от каждого коммуниста и комсомольца, способного носить оружие, встать в ряды бойцов и плечом к плечу с ними оборонять Тулу, защищать нашу свободу и честь, жизнь наших семей.

Перед командованием 50-й армии стояли две конкретные задачи: во-первых, в кратчайший срок собрать и сосредоточить силы и средства и, во-вторых, с помощью населения создать надежные оборонительные рубежи. Все это следовало сделать в самые сжатые сроки, до выхода врага к городу. Последнее диктовало необходимость по возможности вообще не допустить врага к Туле, сдерживать и изматывать его на промежуточных оборонительных рубежах. На решение этих задач и были направлены усилия командования армии, ее Военного совета.

К утру 24 октября штаб 50-й прибыл в Тулу. Исполнявший обязанности командарма генерал А. В. Куркин и я (Ермакова, возглавлявшего оперативную группу Брянского фронта, в 50-й еще не было) направились в обком партии. Состоялось первое заседание Военного совета армии с участием В. Г. Жаворонкова и председателя облисполкома Н. И. Чмутова. Был рассмотрен план обороны города, подготовленный штабом армии. Что предусматривалось в нем?

Первое. Разделить Тулу на сектора с тремя линиями обороны. Первая должна была проходить в двух-трех километрах от города, вторая — непосредственно у стен Тулы, прикрывая ее с юга, юго-запада и юго-востока. Третья линия намечалась в самом городе в виде баррикад, противотанковых рвов, надолбов, ежей из рельсов непосредственно на улицах и площадях. Второе. Всех жителей обоего пола в возрасте от 17 до 50 лет мобилизовать на оборонительные работы и немедленно приступить к ним вместе с войсками. Третье. Начальнику гарнизона полковнику С. А. Иванову (командиру 108-й танковой дивизии) принять экстренные меры к строительству фортификационных сооружений и системы инженерных заграждений. Четвертое. Начальнику артиллерии армии полковнику К. Н. Леселидзе подтянуть и сосредоточить на оборонительных рубежах все имеющиеся в его распоряжении орудия. Пятое. Все воинские формирования, находившиеся как в городе, так и в его окрестностях, оперативно подчинить командованию 50-й армии. Само собою, в плане имелся пункт и о политическом обеспечении войск. В связи с приближением 24-й годовщины Великого Октября предписывалось во всех частях и под-разделениях провести лекции, доклады, беседы, партийные и комсомольские собрания, организовать встречи со старыми большевиками, участниками революции и гражданской войны.

Доклад по плану обороны сделал А. В. Куркин. Он говорил спокойно, неторопливо и деловито, обдумывая каждое слово, прежде чем произнести его. Генерал ничего не скрывал, и некоторые участники совещания оказались не готовы к такому откровению. Когда Алексей Васильевич закончил доклад, последовали реплики-вопросы:

— Не слишком ли все сгущено?

— Может, не так страшен черт?..

— Как велика действительная опасность для города?

Куркин окинул участников заседания внимательным взглядом и, может быть, чуть резче, чем следовало, ответил:

— На Тулу идет со своими танками Гудериан! И надо понимать, опасно это или нет!

При обсуждении плана главное внимание было обращено на укрепление обороны города. Штаб городской обороны, которым в то время руководил командир 238-й стрелковой дивизии полковник Г. П. Коротков, еще 14 октября издал приказ о строительстве заградительных сооружений. К сожалению, военно-инженерные работы не были развернуты в должной степени, поэтому приходилось в срочном порядке их форсировать.

Предложенный Военным советом план был одобрен и принят для исполнения. Тут же после заседания генерал Куркин и я подписали первый боевой приказ об организации обороны Тулы. Так с утра 24 октября директива Ставки стала претворяться в жизнь.

Решающие дни борьбы за Тулу начались в крайне неблагоприятной для нас обстановке. Ослабленные соединения бывшей 26–11 армии сражались на рубежах севернее Мценска против усиленного 24-го танкового корпуса противника. Впрочем, теперь мы уже отвечали и за действия 50-й армии, хотя еще и не видели ее войск, выходивших из окружения. Этот выход давался ценою большой крови, армия несла серьезные потерн. Уцелевшие соединения и части нужно было срочно собрать, пополнить личным составом, довооружить и сосредоточить на подступах к Туле и ее дальних оборонительных рубежах.

Вечером 24 октября я вместе с А. В. Куркиным выехал на автодрезине на станцию Арсеньево. Там находилась оперативная группа, которая руководила войсками при выходе их из окружения.

Быстро темнело. Моросил мелкий дождь. Видимость плохая, а в таких условиях двигаться трудно и опасно. Поезда по ветке Тула — Арсеньево уже не ходили, железнодорожная служба не работала. Во мраке можно было нарваться на любую неожиданность, но водитель был опытный и осторожно, на сниженной скорости, уверенно вел дрезину.

— Побыстрей никак нельзя? — поочередно спрашивали мы водителя, отлично зная, что, конечно же, нельзя. Однако как было не спрашивать? Враг рвался к Туле, и мы очень торопились ввести в дело силы 50-й армии.

Рано утром прибыли на станцию. Нас встретил полковник Н. Е. Аргунов. До назначения на должность начальника штаба армии Николай Емельянович возглавлял оперативный отдел штаба Брянского фронта. 30 сентября, то есть в день начала оборонительной битвы под Москвой, он оказался в войсках 50-й армии, да так и остался с нею. И вот сейчас Аргунов сообщил нам скорбную весть: командующий армией Герой Советского Союза генерал-майор М. П. Петров очень тяжело ранен, член Военного совета армии бригадный комиссар Н. А. Шляпин, многие другие командиры и политработники погибли. Аргунову пришлось возглавить штаб армии при выходе ее из окружения.

— Спасибо начальнику артиллерии полковнику Леселидзе, — говорил нам Николай Емельянович. — Без его пушек пришлось бы очень и очень туго. Сколько раз меткими залпами останавливал наседавших фашистов! Прямой наводкой бил, в упор. Замечательный человек Константин Николаевич! Деловитый, энергичный, инициативный.

Собственно, на этих двух полковников и легла нелегкая задача вывода войск из вражеского окружения. Поскольку командование Брянского фронта потеряло связь с 50-й, Аргунову и Леселидзе приходилось действовать самостоятельно. И они предприняли все, что было в человеческих силах, для прорыва частей с минимальными потерями. Прорвались!

— За горло пытается взять нас фашист, — со сдержанной яростью проговорил Аргунов, — за горло!

Куркин угрюмо согласился:

— Верно, пытается. Только, — показал стиснутый кулак, — вот ему! Как ни тяжко, но дышать становится все-таки полегче.

Он имел в виду, что к Туле спешно подтягивались соединения пашей армии. Подошла вырвавшаяся из окружения 290-я стрелковая дивизия, на подходе была 31-я кавалерийская, которая сосредоточивалась в районе Косой Горы. В город направлялись форсированным маршем также 154-я и 173-я, 258-я и 299-я стрелковые дивизии. В боевом приказе по 50-й армии указывалось, что на эти соединения возлагается ответственная задача по обороне Тулы на ее подступах. Поэтому они должны запять указанные им районы обороны и развернуть строительство оборонительных сооружений.

Ввиду того что обозначились удары армейских корпусов противника с запада и северо-запада, на рубеж Павшино, Бредихино по реке Упа выдвигалась 194-я стрелковая дивизия, усиленная дивизионом корпусного артиллерийского полка. На южное и юго-западное направления подтягивались 217-я и 279-я стрелковые дивизии с 58-м запасным полком. Всем этим соединениям придавались противотанковые средства. Кроме того, полковник Леселидзе сосредоточил на подступах к Туле и в самом городе армейские артиллерийские части. Вместе с начальником инженерных войск майором И. В. Васильевым он взялся и за организацию противотанковой обороны.

Да, прав был генерал Куркин. Теперь нам дышалось полегче. И у нас появилась возможность еще энергичнее и целеустремленнее, с еще большим размахом вести в войсках партийно-политическую работу. А иначе было нельзя. Армия считанные дни назад вырвалась из окружения, где приходилось порою сутками не есть, не спать, часто, не имея поддержки танков и артиллерии, отбивать со всех сторон наседавших гитлеровцев гранатой, прикладом, штыком. Это было очень трудное, очень суровое испытание, и, надо глядеть правде в глаза, не все выдерживали его. Вернуть им твердую веру в конечную победу над врагом, убедить, что фактор внезапности уже иссяк, он не работает больше на фашистские войска и план «молниеносной войны» провалился — такова была задача командиров, политработников, которую они и решали, используя любую возможность.

Главенствующее место в воспитании личного состава неизменно занимал личный пример в бою коммунистов и комсомольцев. Оно и понятно. Знакомство с подвигами своих же сослуживцев рождало новых героев, их с каждым днем становилось все больше. Слава об одном из них в те дни разнеслась далеко за пределами 50-й армии.

…Группу воинов-железнодорожников во главе с сержантом Мирошниченко вызвал командир роты.

— Ваша задача, — сказал он, — как можно дольше задержать противника на подступах к мосту через реку Солову и в последнюю минуту взорвать его.

Вскоре у моста показались гитлеровцы и начался сильный обстрел. Рядом разорвалась мина, и номера пулеметного расчета вышли из строя. Мирошниченко остался один. Он был ранен, однако меткими очередями косил и косил гитлеровцев:

— Получайте, гады!

Несмотря на потери, фашисты продолжали наседать. Вот уже пора взрывать мост. В этот миг сержант обнаружил, что шнур к заряду перебит. Что делать? Любой ценой выполнить приказ! Залитый кровью Мирошниченко дополз к тому месту, где начинался целый шнур, и поджег его. Вскоре громыхнул взрыв, мост осел и наступление гитлеровцев захлебнулось. Отважный комсомолец до конца выполнил свой долг перед Родиной.

Как-то вечером мне довелось быть в одном из полков 258-й стрелковой дивизии — как раз в то время, когда там подводились итоги боя за день. Называя имена погибших, комиссар дивизии полковой комиссар Ф. Я. Швед сказал:

— Смертью героя пал беспартийный красноармеец Семенов. Он повторил подвиг комсомольца сержанта Мирошниченко.

И я увидел, как посуровели лица воинов, как сбросили люди навалившуюся на их плечи усталость, и снова готовы были пойти в бой, чтобы жестоко отомстить фашистам за смерть товарища. И, видя все это, я в очередной раз порадовался, что нет, не напрасно ввели мы во всех частях такую форму политработы (не забывая, разумеется, и другие), как подведение итогов боя за день, в том числе и в подразделениях. Она помогала выделить наиболее отличившихся, храбрых и стойких воинов, делать их ратный подвиг достоянием других, укрепляла политико-моральное состояние всего личного состава. А это было главным во всей нашей воспитательной работе, чего мы никогда не забывали да и не могли забыть, ибо политико-моральное состояние человека на войне являлось барометром его боеготовности и боеспособности.

Продолжу рассказ о поездке на станцию Арсеньево. Вернулись мы оттуда в свой штаб в тот же день и встретили там генерал-майора Аркадия Николаевича Ермакова. Он официально вступил в должность командующего 50-й армией. Сразу же состоялось заседание Военного совета, на котором был рассмотрен ход выполнения приказа о сосредоточении сил, средств и организации оборонительных работ. Начальнику гарнизона полковнику С. А. Иванову разрешалось взять девять отремонтированных танков и поставить их на южной окраине города в качестве противотанковых орудий. Было также признано целесообразным подчинить в оперативном отношении 732-й зенитно-артиллерийский полк ПВО начальнику артиллерии армии. Батареи, вооруженные 85-миллиметровыми орудиями, сейчас предназначались для противотанковой обороны, а 37-миллиметровые пушки оставались для защиты города с воздуха.

Такое решение мы приняли в соответствии с приказом Верховного Главнокомандующего от 12 октября 1941 года. В нем говорилось, что всем зенитным батареям ПВО Москвы, расположенным к западу, юго-западу и югу от столицы, быть готовыми кроме выполнения основной задачи — борьбы с воздушным противником — к отражению и истреблению прорывающихся вражеских танковых частей и живой силы.

Однако решение Военного совета встретило неожиданное противодействие со стороны начальника ПВО Тулы генерал-майора Овчинникова. По соответствующим инстанциям полетели жалобы. Командование противовоздушной обороны Москвы, еще, вероятно, не зная о приказе Сталина, прислало очень строгую бумагу, требуя немедленно освободить 732-й полк от несвойственной-де ему функции противотанковой обороны для сосредоточения на непосредственной защите города с воздуха.

Уже сама по себе постановка вопроса о резко разграниченных функциях в этой критической обстановке нас, мягко говоря, озадачила. Боевые условия подчас нарушают, казалось бы, незыблемые правила. История Великой Отечественной войны знает немало примеров, когда зенитчики доблестно сражались с танками, а, скажем, связисты, саперы, неутомимые труженики тыла — техники, механики, повара и даже санитары ходили в атаки рядом со стрелками, отвлекаясь от своих «функций», иначе нельзя было устоять в данной конкретной ситуации.

Впрочем, мы не стали вступать в полемику с командованием противовоздушной обороны и своего решения не отменили. Разумеется, Военный совет 50-й армии давал себе ясный и полный отчет в необходимости надежной противовоздушной обороны Тулы. Поэтому, чтобы не ослаблять ее, из 732-го зенитно-артиллерийского полка в интересах пашей армии были задействованы лишь две батареи — 6-я и 10-я. Остальные днем и ночью зорко стерегли небо над городом.

Забегая вперед, скажу: воины ПВО в ожесточенных схватках с танками и пехотой противника проявили несгибаемое мужество. Чтобы проиллюстрировать это, расскажу о боевых действиях зенитно-артиллерийского полка, вокруг которою и разгорелся, как говорится, весь сыр-бор в течение одного лишь дня — 30 октября.

Как только забрезжил рассвет, фашисты повели наступление на Тулу вдоль Орловского и Воронежского шоссе. В нем участвовали около 100 танков, а также мотопехота при поддержке артиллерии и минометов.

Зенитчики открыли по врагу меткий огонь. Потеряв у Воронежского шоссе 16 танков, много солдат и офицеров, противник не выдержал и отступил в район «Подземгаза». Аналогично развивались события и на главном направлении, у Орловского шоссе. Здесь гитлеровцев встретил дружным огнем своих пушек взвод лейтенанта Григория Волнянского. Враг лез напролом, не считаясь с потерями. Погибло и несколько наших воинов. Но остальные, в том числе и раненые, продолжали отбивать атаки фашистов, их танки выходили из строя один за другим.

Отважно сражался взвод лейтенанта Милованова, преграждая путь противнику на южной окраине Тулы — между Орловским шоссе и Всехсвятским кладбищем. Первыми же выстрелами Милованов и его подчиненные уничтожили четыре танка и два орудия гитлеровцев.

Пополнив силы, враг бросился в очередную атаку, стремясь смять бесстрашных защитников города, но опять наткнулся на мощный огонь зенитчиков. Вновь было подбито несколько танков и уничтожено значительное количество мотопехоты.

Фашисты были вынуждены отступить на исходные позиции, однако ненадолго. В 13 часов они начали третью по счету атаку с участием танков и мотопехоты. Теперь немцы повели наступление со стороны Орловского шоссе, открыв минометный и пулеметный огонь по переднему краю обороны наших частей. Обстановка сложилась, исключительно трудная, и я поспешил к зенитчикам. Во взводе лейтенанта Волнянского встретился с комиссаром М. И. Сизовым. Не дожидаясь моих вопросов, он доложил, что все указания по партполитработе, полученные вчера, выполнены.

— В расчетах провел беседы, подробно разъяснил возложенную на нас боевую задачу. Кроме того, с каждым коммунистом поговорил отдельно. В результате…

— Результат уже вижу, — сказал я, кивнув головой в сторону догоравших перед батареей вражеских танков. — Но ведь фашисты вон снова рвутся.

— Выстоим! — твердо пообещал Сизов. — Во что бы то ни стало выстоим и победим. Так поклялись все бойцы.

Трудно, невероятно трудно было зенитчикам, но слово свое они не нарушили, отбили и третью атаку.

В 16 часов гитлеровцы начали четвертую атаку. Наступали опять вдоль Орловского и Воронежского шоссе. На каждом направлении у них имелось по пятнадцать — двадцать танков, несколько бронемашин и до двух батальонов пехоты. Активно поддерживали наступавших артиллерия и минометы, сильный огонь вели и автоматчики. Заняв Рогожинский поселок в полутора километрах юго-восточнее Тулы, противник попытался проникнуть в город через Всехсвятское кладбище. Не вышло! Зенитчики расстреливали врага буквально в упор. Оставив на поле боя чадившие машины, трупы солдат и офицеров, захватчики отошли в Рогожинский поселок. Особенно большой урон нанесли им расчеты лейтенанта Григория Волнянского. В течение дня они уничтожили на Орловском шоссе двенадцать танков. Но этот день был омрачен и нашими тяжелыми утратами. Фашистский пулеметчик очередью сразил насмерть командира взвода Г. М. Волнянского и наводчика И. И. Беспалова, которым комиссар М. И. Сизов дал накануне рекомендации для вступления в партию…

В ожесточенном и неравном бою отважные зенитчики вышли победителями. Всего за 30 октября они сожгли и подбили более трех десятков танков, уничтожили несколько бронемашин, сотни автоматчиков, во взаимодействии с другими частями отразили четыре яростные атаки.

Вот так, за один лишь день! А сколько впереди будет еще подобных дней? Нет, не только воздушного, но и наземного врага умело били зенитчики. Многие из них удостоились орденов и медалей. Орденом Ленина были посмертно награждены лейтенант Григорий Матвеевич Волнянский и красноармеец Иван Иванович Беспалов.

1

После выхода из окружения войска 50-й армии испытывали серьезнейшие трудности. Не хватало орудий, снарядов, плохо было с обмундированием и продовольствием. Помню, в 290-й стрелковой дивизии полковника Н. В. Рякина увидел такую картину. Сидят красноармейцы у костра, и одни пекут картошку в золе, другие варят ее в котелках. Усатый старшина выхватил из жара картофелину, покатал на ладонях, протянул мне:

— Просим, товарищ бригадный комиссар, с нами пообедать. Ох, вкусна печеная, да жаль, соли нет…

— Спасибо за угощение. Только, что это вы вздумали кухарничать, товарищи?

— Так обед же у нас.

— А где кухня?

— Кухня на болотах навсегда осталась. Там и наши повара…

Я, грешным делом, даже засомневался: неужели так плохо? Заместитель командующего армией по тылу подтвердил: да, во многих подразделениях продукты на исходе. Но особенно тревожно было с боеприпасами. Каждый патрон, граната, снаряд — буквально на вес золота. И я предложил генералу Куркину:

— Надо немедленно позвонить в Генеральный штаб.

— Да, — согласился он, — иного выхода нет.

Здесь следует, вероятно, сделать пояснение: почему мы решили обратиться сразу в Москву, минуя командование фронта. Дело в том, что при возникновении очень важных и срочных вопросов, а тогда они редкий день не возникали, командарму 50-й и мне было разрешено выходить непосредственно на Генеральный штаб и Главное политуправление. Пользуясь этим правом, мы и связались с маршалом Шапошниковым, доложили о своих бедах и нехватках: нужны боеприпасы, продукты питания, обмундирование. Борис Михайлович ответил почти теми же самыми спасительными словами, которые нам уже не однажды доводилось слышать:

— Поможем. Только учтите, голубчики, ресурсы у нас очень ограниченны. Что есть — дадим. Кстати, обратитесь к местным партийным и советским организациям. Они, уверен, тоже не откажут…

Помощь, обещанная Шапошниковым, пришла незамедлительно. Первым на наши просьбы откликнулся А. И. Микоян, в то время председатель Комитета продовольственно-вещевого снабжения Красной Армии. Войска стали получать из государственных резервов муку, мясо, сахар, другие продукты. На подходе было и зимнее обмундирование.

Полное понимание и поддержку нашли мы и у местных организаций — с ними были установлены прочные связи. Для пополнения автобатальонов, подвозивших в части про-довольствие и боеприпасы, они выделили нам сто автомобилей. Кроме того, в распоряжение медслужбы армии передали значительную часть медикаментов и перевязочных материалов, имевшихся в городских аптеках и на складах.

Все пошивочные мастерские Тулы были мобилизованы для работы на нужды фронта. Дни и ночи, не разгибая спины, трудились в них женщины всех возрастов, шили для бойцов белье, телогрейки, ватные брюки. К работницам мастерских присоединились сотни добровольных помощниц, которые на дому выполняли заказы армии на обмундирование.

Разве же забудут когда-нибудь воины 50-й армии подвиг тульских женщин? Никогда! Ведь это они, женщины, копали противотанковые рвы, отправлялись с медицинскими сумками через плечо на передний край обороны, выносили из огня раненых, выхаживали их в госпиталях. Тулячки и хлеб выпекали, и пищу для бойцов варили, и белье стирали, и выполняли множество других дел. И они же на первых порах боеприпасами нас выручили. А произошло это так. Призадумались мы тогда, нельзя ли до подвоза снарядов и патронов с отдаленных баз снабжения раздобыть их в самом городе? Надо поискать, быть того не может, чтобы Тула не имела запасов. Вызвали комиссара штаба артиллерии армии старшего батальонного комиссара В. Н. Бородина.

— У него, — заверил Леселидзе, — нюх на снаряды.

Не знаю, был у Бородина «нюх» или нет, только скоро он явился сияющий, доложил:

— Есть боеприпасы!

Честно говоря, даже как-то не сразу поверил в этакую находку, спросил:

— Где же добыли, из Москвы привезли?

— Зачем — из Москвы, товарищ бригадный комиссар. Здесь нашли, так что без подвоза пока обошлось. Как нашли? Женщины помогли, они на след навели.

Это была находка, ценность которой сейчас трудно себе представить. Одного до сих нор не могу понять: как могло затеряться поистине бесценное для нас добро? Должно быть, в суматохе эвакуации о складе со снарядами просто забыли. А вот милые и славные женщины-тулячки помнили.

Во всем, что касалось помощи местных организаций армии, самое деятельное участие принимал комиссар штаба армии старший батальонный комиссар Алексей Григорьевич Нарышкин. Он был направлен к нам с должности секретаря Тульского обкома ВКП(б) по промышленности. Человек кипучей энергии и неистощимой работоспособности, Нарышкин вникал во все стороны жизни соединений и частей армии. Ему до всего было дело. То наладит выпечку хлеба или направит старых специалистов на ремонт танков, то привлечет оружейников и организует сборку пулеметов из неизрасходованных запасных частей. И вообще ни один вопрос обеспечения войск не обходился без его помощи. Но особенно много сделал Алексей Григорьевич по сколачиванию нашего штаба. Задача эта была не из простых, ведь формировался он из двух штабов — бывшей 26-й и 50-й армий. Нужно было обеспечить слаженность всех служб. И тут Нарышкин выступил настоящим организатором и партийным вожаком. Именно благодаря его усилиям, как, разумеется, и стараниям полковника Аргунова и других товарищей, вся многогранная деятельность армейского штаба приобретала четкие формы и деловой характер.

2

Выйдя из окружения, 50-я армия не получила передышки, в которой так нуждалась. Ее дивизии необходимо было самым срочным образом пополнить не только вооружением, но и людьми. Остро обстояло дело с командным и особенно с политическим составом во взводах, ротах, батальонах. В частях не хватало более тысячи политработников.

Словом, трудностей было предостаточно. Однако мы твердо верили, что все они, в том числе и пополнение армии политработниками, будут преодолены и что биться с ненавистными захватчиками воины будут, как и раньше, до последнего патрона. Такую уверенность вселял в нас героизм, проявленный личным составом при выходе из вражеского окружения. Теперь нам следовало еще больше укрепить моральный дух бойцов и командиров, еще прочнее сцементировать их ряды. Добиться этого можно было, значительно активизировав партийно-политическую работу в войсках.

Многое, что следовало предпринять в сложившихся условиях, мы делали. Работники политотдела армии во главе с его начальником старшим батальонным комиссаром Иваном Михайловичем Богдановым дневали и ночевали в войсках. Совместно с политорганами и комиссарами соединений и частей они подбирали достойных товарищей из числа красноармейцев для руководства партийными и комсомольскими организациями. К сожалению, всех образовавшихся прорех закрыть не сумели, слишком много их обнаружилось в армии. Рассчитывать же на помощь местных организаций мы больше не могли — значительная часть кадров Тульской парторганизации выехала с эвакуированными предприятиями в восточные районы страны, а многие еще раньше были направлены в войска.

Серьезным источником для пополнения командно-политических кадров был Тульский рабочий полк. Здесь имелось немало бывших партийных работников, организаторов производства, педагогов. Каждый из них мог бы возглавить партийную или комсомольскую организацию, принять командную должность, стать комиссаром части или политруком подразделения. Но мы решили сохранить полк как самостоятельную боевую единицу, олицетворяющую собою подлинно народную защиту города. При создании Тульского боевого участка Военный совет армии включил его во второй эшелон. При штурме поселка Рогожинского в начале ноября он тоже продвигался вторым эшелоном вслед за частями 154-й стрелковой дивизии, а при формировании подвижной группы, нацелепной на Калугу, мы оставили рабочий полк с основными силами армии. В их составе он и подошел к Калуге, принял участие в боях за нее.

Конечно, все сказанное вовсе не означает, что мы умышленно отводили рабочий полк от участия в боях. Обстановка была такой, что он явился нашим резервом при выполнении особо трудных задач. И его бойцы и командиры проявили достойную туляков доблесть и отвагу в борьбе с фашистами за свой родной город.

Итак, в измотанной жестокими боями 50-й армии политработников не хватало. Между тем, чтобы устоять под натиском танковых дивизий врага и выполнить приказ Ставки Верховного Главнокомандования отстоять Тулу, требовалась крепчайшая партийная спайка. Где искать выход? И я позвонил в Москву заместителю начальника Главного политического управления Ф. Ф. Кузнецову.

Федор Федотович был у себя. Голос с хрипотцой, усталый.

— Как Тула? — был его первый вопрос.

— Держится Тула, но трудно…

— Было бы легко, так и не позвонил бы, знаю. Докладывай, в чем трудность? Авось чем и поможем.

Рассказал я о состоянии армии, нехватке политработников, да и командиров тоже. Не забыл упомянуть о кухнях, оставшихся в брянских болотах…

— Подожди, не клади трубку, — сказал Кузнецов.

Он, видимо, кому-то звонил по другому телефону, а затем я опять услышал его голос.

— К вам в 50-ю направляются маршевые роты политбойцов. Используйте свой смоленский опыт, отберите из пополнения все, что вам требуется. Насчет кухонь и всего другого решим…

Выходит, помнил Федор Федотович мой доклад в Главпуре! Ну что ж, опыт организации политработы в Смоленске очень пригодился мне в сражении за Тулу, сперва на дальних к ней подступах, а теперь и у самих ее стен. Правда, мы не имели возможности строить полигоны и учебные городки, где бы «лечили» бойцов от танкобоязни. Но в этом теперь и нужды не было. Артиллеристы и расчеты противотанковых ружей расстреливали танки врага, а стрелки, подпустив их вплотную к своим окопам и траншеям, жгли бутылками с горючей смесью, рвали связками гранат гусеницы.

Формы и методы политической работы мы применяли те же самые, что и в Смоленском сражении, учитывая, разумеется, конкретные условия. В Туле было много клубов, кинотеатров, но мы не могли воспользоваться ими. Враг просто не оставлял нам времени, чтобы собрать там людей — войска находились в непрерывных боях. Поэтому в короткие паузы между ними проводили, скажем, беседы непосредственно в окопах, на огневых позициях. Они были конкретны и каждому понятны: «Тулу врагу не отдадим!», «Тыл и фронт — едины!», «Подвиг Героя Советского Союза Ивана Любушкина». Мы не гнались за большой аудиторией. Соберется десяток-другой красноармейцев — хорошо, сядут в кружок пятеро-шестеро — тоже неплохо. Можно побеседовать и с двумя-тремя, а уж они обязательно донесут смысл разговора до своих товарищей. Иное дело во вторых эшелонах. Там регулярно читались лекции, доклады, проводились партийные и комсомольские собрания, демонстрировались кинофильмы.

Не забывали мы и о быте воинов. Так, при малейшей возможности устраивали банные дни. И опять хочу низко поклониться тульским женщинам. Они готовили бани, дезинфицировали одежду, стирали и чинили белье. При всей сложности обстановки, в которой находились соединения, нам все же удалось избежать антисанитарии и как следствия ее — инфекционных заболеваний. Я не могу припомнить, например, ни одного случая за весь период обороны Тулы заболевания сыпняком, с которым пришлось вплотную столкнуться в годы гражданской войны.

3

Мой разговор с Федором Федотовичем Кузнецовым не остался бесследным. Одна за другой начали прибывать маршевые роты для пополнения армии. За короткое время мы приняли около восьми тысяч человек из Ивановской, Рязанской, Ярославской и других областей. Наиболее подготовленных в военном отношении, политически грамотных мы отбирали и выдвигали на различные командные должности, укрепляли ими партийные и комсомольские организации, агитационно-пропагандистский аппарат. В частях и подразделениях уже действовали около ста первичных парторганизаций и кандидатских групп. Первичные комсомольские организации объединяли около трех тысяч молодых воинов.

Надо учитывать, что вся эта работа проходила в условиях непрекращавшихся боев, все более настойчивых атак танковых и моторизованных дивизий врага. Разве подобное можно забыть? Сколько раз бывал я свидетелем такой картины: едва выдалась небольшая передышка, а кто-либо из политработников уже собрал горстку красноармейцев и рассказывает им об отличившихся в бою, читает свежий помер газеты или, присев на пенек, пишет бойцу рекомендацию для вступления в партию. А как-то мне довелось услышать стихи, эмоциональный заряд которых в ту пору вряд ли кто из нас, фронтовиков, мог переоценить..

Было это в двадцатых числах октября, в десяти — пятнадцати километрах юго-восточнее Черни. Там занимала оборону 6-я гвардейская стрелковая дивизия. Вместе с ее комиссаром И. В. Булатовым я шел по траншее. Вдруг впереди раздался сочный голос.

— Сейчас, дорогие однополчане, я прочитаю вам Константина Симонова. Называется стихотворение «Презрение к смерти. Памяти наводчика Сергея Полякова»…

Мы остановились, Булатов негромко сказал:

— Парторг роты Новожилов. Бойцы за ним — в огонь и в воду!

Между тем из-за крутого изгиба траншеи уже доносилось:

— Это словно о самом парторге, — не удержался от комментария Булатов и поспешно приложил ладонь к губам: дескать, виноват, давайте слушать дальше.

Мы переглянулись с Булатовым: да, лучше не скажешь, омоновские слова бьют точно в цель. Надо заметить, что многие воины, оборонявшие Тулу, знали тогда это стихотворение наизусть. Оно было напечатано в местной газете «Коммунар», и я тоже полностью переписал его в свой блокнот.

С удовольствием воспроизвожу сейчас отрывки из этого стихотворения, которое на языке, близком и понятном бойцам, звало их на подвиг. Хорошо помогал нам Константин Симонов, как и многие другие писатели и поэты, во фронтовой партполитработе!

Из-за горизонта, натужно завывая, вынырнула четверка «юнкерсов» в сопровождении пары «мессершмиттов». Наши зенитчики открыли дружный огонь. И вот головной бомбардировщик задымил, пошел к земле. Остальные не выдержали, повернули обратно, однако свой страшный груз все-таки сбросили, хотя до цели и не добрались. Стрельбу зенитчики прекратили, и мы опять услышали парторга Новожилова, он говорил о том, что наводчик Поляков не пожалел в бою своей жизни.

«Учись, товарищ, делать так, как сделал Поляков!..» Бойцы, командиры, политработники 50-й учились. Делали. Умирали, чтобы остановить заклятого врага, закрыть ему дорогу на Москву. И если фашистский генерал Гудериан и записал в своем дневнике, что первая попытка его войск взять Тулу с ходу сорвалась, то с тем большим основанием он мог сказать в дальнейшем о всевозраставшей силе ударов Красной Армии под стенами этого русского города и катастрофических потерях в его, гудериановских, соединениях. Впрочем, повергнутый через некоторое время этот «танковый бог» нацистов сделает это в своих воспоминаниях, а пока для удара на Тулу гитлеровцы сконцентрировали силы двух танковых и двух армейских корпусов, поддержанных значительным количеством самолетов бомбардировочной авиации.

Прямо скажем, многовато против наших ослабленных дивизий. Но Гудериан, видимо, не очень полагался на моральный дух и порыв своих солдат и офицеров. Для этого имелись веские основания: в его войсках росло число самоубийц, дезертиров. Взятый в те дни в плен фельдфебель рассказал: «В душе каждого из нас борются два чувства: боязнь вылезать из окопов, страх быть убитым в первую же минуту боя и страх быть расстрелянным собственным офицером, если не полезешь из окопа вперед. Многие солдаты, служившие со мной в одной роте, покончили жизнь самоубийством. Только за последние дни застрелились 7 человек…» Немецкий солдат в письме к жене сообщал: «Я не хотел тебе писать об этом, но больше нет сил переносить те ужасные страдания, которые переживаю я и каждый из нас на фронте. Страх, что тебя может каждую минуту расстрелять собственный офицер, скотская жизнь, безумная смелость русских — все это страшно угнетает меня. Я вижу, как быстро тает наша армия…»

Фашистское командование, не считаясь ни с какими потерями, стремилось пробиться к Москве. Оно приказало 2-й танковой армии двигаться на Тулу и Каширу, чтобы впоследствии соединиться с 4-й танковой армией, пытавшейся обойти нашу столицу с северо-востока.

23 октября противник начал наступление. Главный удар вдоль Орловского шоссе наносил 24-й танковый корпус, чтобы захватить Тулу с ходу. Вслед за ним шел 47-й танковый корпус с задачей овладеть переправами через Оку между Коломной и Каширой. Вспомогательный удар наносили с запада 43-й и 53-й армейские корпуса из района Белева на Тулу и Алексин.

В тот же день гитлеровцы форсировали Зушу в 12 километрах северо-западнее Мценска и повели наступление на правый фланг 6-й гвардейской стрелковой дивизии. Наши воины отразили несколько яростных атак противника. Однако охват правого фланга дивизии все углублялся, и она вынуждена была с боями отойти. Это поставило в сложное положение 11-ю танковую бригаду. Ей тоже пришлось отступить…

К исходу дня 24 октября враг занял город Чернь. А на следующий день перешел в общее наступление. Задача 50-й армии состояла в том, чтобы одержать противника, изматывать, втягивая в бои все его резервы, заставить израсходовать значительные силы на обеспечение флангов. Короче, растянув фронт гитлеровцев и ослабив их натиск, мы должны были выиграть время для сосредоточения войск и нанесения контрудара.

Воины 50-й справлялись с этой чрезвычайно трудной и ответственной задачей. В последующие два дня в района Плавска они мужественно отбивали непрерывные атаки двух танковых и двух моторизованных дивизий, поддержанных пикирующими бомбардировщиками. На обоих берегах реки Плавы чернели остовы около полусотни фашистских танков — подорвавшихся на минах, подожженных бутылками с горючей смесью, но больше всего, конечно же, подбитых артиллерией. Почему «конечно же»? Потому, что огонь ее был исключительно действен. Чтобы не быть голословным, сошлюсь на вечернюю сводку Совинформбюро от 26 октября: «Артиллеристы частей командира Куркина и комиссара Сорокина, действующие на Орловском направлении фронта, нанесли противнику большой урон. За один день артиллерийским огнем уничтожены командный пункт противника и переправа у села Кузнецово, подавлена минометная батарея. Батарея старшего лейтенанта Левкина уничтожила 6 вражеских танков, один пикирующий бомбардировщик и рассеяла батальон фашистской пехоты. Батарея политрука Мошковцева уничтожила три немецких танка. Батарея старшего лейтенанта Чугунова разгромила фашистскую батарею и взорвала полевой склад боеприпасов»[23].

Противник пес большой урон, но, продолжая рваться вперед, захватил Плавен. Через считанные часы наши мотострелки контратаковали его и ворвались в город. Лишь ценой чувствительных потерь враг оттеснил мотострелков. Они заняли оборону севернее Плавска по южным скатам высот, прикрыв шоссе на Тулу. На другой день псицы возобновили наступление, но не тут-то было. Плотный, четко организованный огонь откинул их на псходпые позиции.

Воспользовавшись установившимся затишьем, я ознакомил генерал-майора А. Н. Ермакова с наметками плана партийно-политической работы в войсках армии на ближайший период. О том, что предусматривалось в этом плане, поведаю несколько позже, а пока скажу, что пи одного затронутого в нем вопроса командарм не оставил без внимания. Возвращая мне план, проговорил:

— Все самое главное, по-моему, учтено. Но тем не менее, Константин Леонтьевич, и ты сам, и Богданов, и другие политотдельцы пусть еще подумают. Очевидно, неплохо бы ввести отдельный пункт о воспитании у воинов стойкости в обороне и стремительности, неудержимости в наступлении. Такого пункта нет. Или, полагаешь, он необязателен?

— Обязателен! И даже очень!

— Тем более. Сформулируйте его с Богдановым почетче и — тоже в план. А потом, как только выпадет передышка, рассмотрим и утвердим его на Военном совете. Пока же, видишь сам…

Я не только видел, но уже и слышал: гитлеровцы начали очередное наступление. Сперва они ввели в бой авиацию. «Юнкерсы» и «хейнкели» несколько часов подряд бомбили паши боевые порядки, затем в атаку пошли шестьдесят танков с пехотой на броне. Ревели их двигатели, скрежетали гусеницы, земля в клочья разрывалась густо падавшими снарядами. Надо было обладать непоколебимой бодростью духа, отличной боевой выучкой, чтобы не дрогнуть. И наши воины не дрогнули, разящим прицельным огнем из всех имевшихся в их распоряжении видов оружия встретили врага. Они потеряли счет, сколько отразили за день атак, но рубеж не сдали. Почти на двое суток мотострелковый полк задержал противника. Лишь когда тот прекратил лобовые атаки и начал обходный маневр по проселочным дорогам, полк отодвинулся на южную окраину Тулы. Здесь меня и отыскал связной:

— Товарищ бригадный комиссар, вас к командарму!

В рабочем кабинете Ермакова, под который в штабе армии была отведена одна из просторных комнат, я оказался не первый раз и знал, где что находится. В дальнем углу — тщательно заправленная железная кровать, посредине — стол, на нем большая карта и стопка аккуратно сложенных книг. Слева от стола — массивная тумбочка с телефонами, права — пышущая жаром «буржуйка». Я сразу же прошел: печке, протянул к ней изрядно окоченевшие руки. Перчатки потерял где-то в окопе, а ведь шла уже последняя неделя октября, по ночам лужи затягивало ледком.

Отогреваясь, я рассказывал Аркадию Николаевичу об исключительном мужестве, отваге и бесстрашии мотострелков при защите города.

— Да, стойкость паши воины показали железную. Именно такую я и имел в виду, Константин Леонтьевич, — отозвался Ермаков.

И возобновил разговор о плане партийно-политической заботы в войсках таким тоном, словно мы вели его не два дня назад, а только-только. Командарм снова, но уже подробнее, чем первый раз, ознакомился со всеми намеченными мероприятиями, которые надлежало политработникам провести среди личного состава армии, и заключил:

— Поработали вы с политотделом хорошо, можно выносить на рассмотрение Военного совета. Думаю, у его членов особенно серьезных возражений не будет.

И верно, план был утвержден без каких-либо существенных поправок. Что же намечалось в нем?

Первое и непременное условие, которое я совместно с политотделом ставил перед политорганами, партийными, комсомольскими организациями, да и перед собой лично, — это непрерывность, целенаправленность партполитработы на всех этапах боевых действий, ее неразрывная связь с конкретными задачами дня, четкое и ясное понимание воинами справедливого характера войны против немецко-фашистских захватчиков.

Второе, подсказанное командармом, — формирование несгибаемой твердости в обороне, высокого порыва в наступлении, своевременное и беспрекословное выполнение воинами всех приказов командиров и начальников.

Третье — действенная пропаганда героических подвигов фронтовиков, воспитание на их примерах всего личного состава. Тем более что недостатка в подобных примерах мы никогда не испытывали, буквально каждый день рождал новых героев. Так, перед боем в районе села Барыбинка, что приютилось у самой окраины Тулы, заболел механик-водитель танка КВ 32-й танковой бригады комсомолец младший сержант В. А. Григорьев. Его хотели заменить другим механиком-водителем, но Григорьев попросил разрешения остаться в экипаже, заверив, что сделает все для выполнения боевой задачи. И надо же было случиться такому: в разгоревшемся бою прямым попаданием вражеского снаряда башню машины заклинило, а самого Григорьева ранило. Вести огонь по противнику он уже не мог, поэтому пошел на таран. Выведя фашистский танк из строя, устремился на пушку и уничтожил ее вместе с расчетом, а затем превратил в лом двадцать транспортных автомобилей[24]. Родина по достоинству оценила подвиг воспитанника Ленинского комсомола младшего сержанта В. А. Григорьева — ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

Четвертое. Место коммуниста в бою. Оно только впереди, только на острие атаки, там, где труднее всего, где решается успех дела. И тут в нашем распоряжении тоже всегда было множество примеров. Мы призывали воинов держать равнение на коммуниста капитана И. Н. Шкадова, который в ту пору командовал батальоном тяжелых танков. За мужество и храбрость в боях под Тулой, Сталиногорском и другими городами Подмосковья он был награжден орденом Ленина. Впоследствии Иван Николаевич получил Золотую Звезду Героя, стал генералом армии, видным советским военачальником..

Сами проявляя храбрость и отвагу, политработники, партийные и комсомольские активисты в то же время стремились как можно ярче и доходчивее пропагандировать примеры воинской доблести своих товарищей по оружию. Кроме бесед героям боев посвящались листовки-молнии, листы-благодарности, в дивизионных и армейской газетах о них печатались заметки, зарисовки, очерки. Здесь же, в газетах, из номера в номер рассказывалось о передовой роли коммунистов и комсомольцев в ратных делах, широко освещалась партийная и комсомольская жизнь подразделений, частей и соединений.

Наконец, еще один очень важный участок — постоянная забота о быте красноармейцев, удовлетворении его духовных запросов и других нужд.

Показателем высокой действенности всей этой партийнополитической работы нужно назвать прежде всего самоотверженное выполнение личным составом своих ратных обязанностей. Сюда же следует отнести и такой яркий факт, характерный для тех грозных и суровых дней, как массовое вступление воинов в ряды партии. Но, говоря об этом, политработники оперировали главным образом не общим числом бойцов и командиров, ставших коммунистами, скажем, за неделю, а качеством партийного пополнения. Называли конкретных лиц, таких, например, как наводчик противотанкового орудия красноармеец В. И. Федоткин. Недавно став коммунистом, он вступил в неравный поединок с противником. Несмотря на сильный орудийный и минометный огонь со стороны фашистов, Федоткин уничтожил три танка.

4

С утра 27 октября на вторую линию обороны Тулы выдвинулись части 108-й танковой дивизии, 156-й и 34-й полки НКВД, отряд тульской милиции. Таким образом, все силы, которыми располагало командование 50-й армии, были брошены против гитлеровцев. Одни соединения и части сражались на дальних подступах, другие изготовились к бою непосредственно у стен города.

По южной, юго-западной и юго-восточной окраинам Тулы совместными усилиями войск и местного населения были созданы две линии оборонительных рубежей. Около Косой Горы встали 31-я кавалерийская дивизия полковника М. Д. Борисова и 154-я стрелковая дивизия генерал-майора Я. С. Фоканова. В районе Ильино, Поповкино, Севрюково сосредоточилась 258-я Московская стрелковая дивизия комбрига К. П. Трубникова. Своим правым флангом она примкнула к 238-й стрелковой дивизии полковника Г. П. Короткова.

Многое сделал начарт полковник К. Н. Леселидзе. Он сосредоточил в районе Тулы, кроме находившегося там 732-го зенитно-артиллерийского полка майора М. Т. Бондаренко, 702-й армейский противотанковый полк капитана Валиева, 68-й отдельный зенитно-артиллерийский дивизион старшего лейтенанта Трепова. Сюда же был подтянут 9-й минометный полк, а 29 октября заняли огневые позиции у совхоза Медвенка два армейских гаубичных артполка, вооруженных 152-миллиметровыми орудиями. Такое сосредоточение артиллерии сыграло важную роль при отражении массированных танковых атак противника.

Работы хватало всем — бойцам, командирам, политсоставу. Затрудняюсь теперь сказать, был ли хотя бы один свободный часок в те дни и у меня. Я вот только что назвал (а сколько еще не назвал!) соединения и части 50-й, выдвинутые на оборонительные рубежи города. Всюду следовало побывать, и я побывал, чтобы иметь четкое и ясное представление, насколько жизнедеятельны партийные органы, партийные и комсомольские организации, какая им необходима помощь, как они вместе с командирами нацеливают личный состав на выполнение поставленной Военным советом армии задачи — Тулу врагу не отдавать! — и вообще, что собой представляет тот или иной вновь прибывший полк, бригада, дивизия. Отвечая на мои вопросы, командир 447-го артиллерийского полка полковник А. И. Маврин, помню, не без гордости доложил:

— Люди рвутся в бой. Первые из первых — коммунисты, комсомольцы. Полк укомплектован по штатам военного времени, имеет фронтовой опыт. Пришел сюда с жестокими боями от стен Бреста…

Пополненный людьми и техникой, полк являл собой серьезную силу. Были укомплектованы личным составом, современным оружием и другие артиллерийские части. Вполне закономерно поэтому, что в боях под Мценском, Чернью и Плавском артиллеристы наносили по гитлеровцам удар за ударом, непрерывно наращивая их мощь.

Итак, намерение противника упредить нас в развертывании и сосредоточении сил было полностью сорвано. Воины 50-й армии приготовились встретить врага под стенами Тулы так, как это не раз делали наши предки, громя незваных чужеземцев. Это был серьезный тактический выигрыш. Теперь командование смогло создать Тульский боевой участок — подсобный орган управления войсками. В его состав были включены 154, 173, 217, 260, 290-я стрелковые дивизии, 58-й запасный стрелковый полк, 156-й полк НКВД, зенитные и истребительные подразделения, дислоцировавшиеся в районе Тулы. Возглавил участок заместитель А. Н. Ермакова генерал-майор В. С. Попов.

Во второй половине дня 28 октября генерал Ермаков и я побывали на второй линии оборонительного рубежа. Здесь встретились и побеседовали с бойцами 510-го стрелкового полка 154-й стрелковой дивизии. Формировалась дивизия в Приволжском военном округе, на родине Владимира Ильича Ленина, в Ульяновске, и была укомплектована русскими, татарами, башкирами, марийцами, мордвинами, чувашами, то есть в основном жителями Поволжья.

Воины были в приподнятом настроении. В части только что прошел митинг, и все единодушно и непреклонно заявляли на нем: фашистам в Туле не бывать!

Полк укреплял свою оборону, готовился к новым боям. Готовился основательно, и все же мы заметили, что некоторые красноармейцы роют лишь изолированные друг от друга одиночные стрелковые ячейки.

Ермаков спросил командира полка:

— Почему оборудуете индивидуальные ячейки?

— Так, товарищ генерал, делали и раньше. Привыкли…

— С подобными привычками надо кончать, война диктует иные правила! Окопы должны быть сплошные, полного профиля, с ходами сообщения, с блиндажами! Поняли? Как требует современный бой!

В целом же полк произвел самое отрадное впечатление. Когда мы немного отошли, командарм уверенно сказал:

— Эти тоже будут стоять насмерть!

Стояли. А противник между тем все туже сжимал огненное кольцо. После захвата Черни он повел наступление двумя танковыми и двумя армейскими корпусами по сходящимся на Туле направлениям. В немецкой 3-й танковой дивизии, наносившей главный удар, были сосредоточены под командованием Эбербаха самые крупные силы прорыва 24-го танкового корпуса. Судя по всему, фашисты готовили таранный удар, чтобы с ходу захватить город.

Наша армия отходила. Но это было не просто отступление. Ни одной позиции 50-я не сдавала без ожесточенной борьбы. Отходила, изматывая и обескровливая врага. И только ценой огромных потерь фашисты смогли продвинуться и овладеть 28 октября районным центром Щекино, со всей очевидностью нацеливаясь на Ясную Поляну. А за нею совсем рядом Тула…

Навстречу противнику генерал А. Н. Ермаков еще раньше выдвинул 290-ю стрелковую дивизию полковника Н. В. Рякина. Сформированная в конце июля 1941 года в городе Калязине, она была спешно отправлена в состав 50-й армии, оборонявшейся западнее Брянска. Со 2 октября соединение вело непрерывные бои в окружении. Едва разорвет одно кольцо, как гитлеровцы замыкают новое. 5 октября в болотистой местности у реки Рессеты дивизия была окружена в очередной раз. Десять дней насмерть бились ее бойцы, командиры и политработники. Трудно даже представить их положение: под ногами грязная жижа, сверху холодный дождь и круглые сутки не утихает яростный бой. Казалось, воины в конце концов не выдержат — есть же предел человеческим возможностям! Но они выстояли, в смертельной схватке разорвали и это кольцо окружения.

Теперь командование 50-й усилило дивизию запасным стрелковым полком, двумя батареями 702-го и дивизионом 447-го артиллерийских полков, и она заняла рубеж обороны протяженностью 15 километров. Рубеж проходил по окраинам населенных пунктов Угрюмы, Первомайский, Воробьевка, Бобрино, Мясоедово. С господствующих высот отчетливо просматривались наиболее вероятные пути движения противника.

Стрелки и артиллеристы находились в первом эшелоне боевого порядка. Саперный батальон составлял резерв командира дивизии. Штаб и медсанбат расположились в Ясной Поляне, величайшей святыне для каждого советского человека.

Никто из командования 50-й не сомневался в том, что и Рякин, и его комиссар в полной мере представляют огромное значение защиты Ясной Поляны от врагов. И все же я предложил начальнику политотдела армии Богдановну немедленно побывать в дивизии и помочь там наладить партполитработу так, чтобы бойцы умом и сердцем поняли, на какой ответственнейший участок они поставлены, какое доверие им оказано. И такая работа развернулась во всех без исключения частях и подразделениях. Комиссары и политруки рассказывали личному составу о безмерной ценности для мировой культуры музея Льва Николаевича Толстого, находящегося в Ясной Поляне, страстно призывали отстоять родину великого писателя земли русской, во что бы то ни стало, отстоять, удержать!

К утру 29 октября, когда гитлеровцы всей своей мощью обрушились на дивизию, ее воины уже успели отрыть окопы полного профиля, оборудовать огневые точки, сделать завалы и минные заграждения…

Гудериан, бросая свои танковые войска на Тулу, надо полагать, был совершенно уверен в неотразимости таранного удара в районе Ясной Поляны. Он, конечно, имел данные о скромных наших силах, и его танковые колонны двигались по Орловскому шоссе даже без боевого охранения. Все предупредительные меры противника были ограничены лишь авиационной разведкой в направлении Тулы. Обычно, приближаясь к нашим позициям, немцы проводили артиллерийскую подготовку. На сей раз отказались от нее, не вызывали и бомбардировочную авиацию.

Я находился на НП полковника Рякина, куда прибыл еще до рассвета. Мне хорошо запомнилось то тихое, ясное и слегка морозное утро. С высот, на которых занимала оборону дивизия, сквозь прозрачный воздух четко просматривались шоссе и окружающая местность. Движение вражеских колонн, чего уж там говорить, было чрезвычайно впечатляюще, грозно. Тут нервы должны быть очень крепкими. У наших воинов, привыкших встречать противника лицом к лицу, такими они и были. И когда фашисты подошли на расстояние, позволявшее эффективно вести огонь прямой наводкой, орудийные залпы потрясли окрестность.

Не скажу, что огонь нашей артиллерии отличался большой плотностью, но удар по голове колонны противника был исключительно сосредоточенным и метким. На шоссе одновременно вспыхнули полдюжины танков, в небо взметнулись клубы черного дыма. Ошеломленный враг попытался выйти из-под огневого удара, однако глубокие придорожные канавы лишили его возможности маневрировать.

Гитлеровцы откатились назад, но вскоре появились снова. На этот раз люки их танков были закрыты. И опять меткий артиллерийский огонь, и снова противник отступил, оставив на шоссе еще несколько горящих машин.

Таранного удара у фашистов не получилось. И тогда они вызвали на помощь авиацию. Над нашими позициями появилось около пятидесяти «юнкерсов». По всей линии обороны встали столбы огня, дыма, земли. Едва самолеты отбомбились, как открыли шквальный огонь вражеские пушки и минометы. Более сорока минут неумолчно грохотали разрывы. Затем гитлеровцы устремились в очередную атаку.

Четыре часа продолжался этот бой. И вдруг наступила тишина. Зловещая. Предательская. Прислушиваясь к ней, Рякин постоял молча возле стереотрубы с закрытыми воспаленными глазами, давая им отдых, потом негромко проговорил:

— Видно, немцы что-то замышляют… Или просто зализывают раны…

— Скорее всего, — предположил я, — и то и другое. Но вам, чтобы не оказаться в ловушке, надо приготовиться к первому варианту.

— Приготовимся, товарищ бригадный комиссар. Сейчас же отдам нужные распоряжения…

Отказавшись от лобовых ударов, противник вовсе не оставил попыток сломить сопротивление дивизии. Он вернулся к своей излюбленной тактике обхода и окружения. Предвидя это, полковник Рякин заранее усилил оборону непосредственно Ясной Поляны. И когда враг бросил сюда свои войска, они опять наткнулись на непреодолимый огневой заслон.

Истребители-противотанкисты поистине творили чудеса. Вот, окутанный дымом, закрутился на месте T-IV с разбитой гусеницей. Вот, спустя какую-то минуту, артиллеристы подожгли одну за другой еще две боевые машины противника. Остальные продолжали наступление. Вот три танка прорвались на передний край обороны 885-го стрелкового полка, и их тут же расстреляли из засады расчеты 45-миллиметровых пушек…

Чем больше потерь несли фашисты, тем становились лютее. Захлебнулась одна атака, началась следующая. Все труднее было нашим воинам, все меньше оставалось их в строю. Но те, кто мог держать оружие, не отступали. Раненые не выходили из боя, продолжали сражаться. Смыкая редеющие ряды, бились плечом к плечу бойцы, командиры, политработники. Погиб комиссар дивизии старший батальонный комиссар Ф. А. Лаврентьев, его заменил старший политрук Михайлов…

Начальник штаба 885-го стрелкового полка А. Л. Семенов связался по телефону с дивизией:

— Вражеские танки у моего командного пункта.

Начальник штаба дивизии майор П. Г. Рак приказал:

— Ни шагу назад! Вести бой!

А вскоре уже сам Рак докладывал начальнику оперативного отдела штаба армии полковнику Ф. К. Почеме:

— Наш штаб атакуют танки противника…

Это были его последние слова, связь прервалась.

Ожесточенным был тот бой за Ясную Поляну. Положив много живой силы и техники, враг в конце концов прорвал оборону 290-й стрелковой дивизии. Возникла угроза окружения, и соединение начало отход на Тулу. Узнав об этом, Ермаков и я вызвали полковника Рякина со старшим политруком Михайловым на свой КП.

Генерал Ермаков, человек вообще-то довольно уравновешенный, уважительный к подчиненным, на этот раз был гневен. Его лицо покрыли красные пятна. Он мерил комнату быстрыми шагами, заложив руки со стиснутыми кулаками за спину. Резко остановился перед командиром и комиссаром дивизии:

— Какой пункт вы отдали врагу!

Бывалый, опаленный огнем гражданской войны Рякин сдержанно сказал:

— Дивизия не отдавала врагу позиции, противник с бою захватил ее.

— Где была ваша позиция?

— В районе Ясной Поляны.

— Вы понимаете, Рякин, что такое Ясная Поляна?! И вы, Михайлов, вы тоже!

Они не оправдывались, не сказали о том, что на обескровленную в непрерывных боях дивизию враг обрушил превосходящие силы, что, защищая Ясную Поляну, воины показали подлинный героизм. Рякин опустил запорошенную сединой голову, а по молодому лицу Михайлова разлилась бледность. Я подождал: быть может, он все-таки попросит слова? Ведь вступил на пост комиссара, когда дивизия уже отходила, и это до некоторой степени объясняло дело. Но Михайлов молчал. Тогда я обратился к нему:

— Что скажете, комиссар?

— Командир дивизии сказал все, и мне нечего добавить.

— Командующий только спросил…

— В вопросе есть и ответ…

Ермаков подытожил:

— Народ нам не простит, понимаете? Не простит! Рякин откликнулся эхом:

— Не простит…

— А меру ответственности представляете?

— Да, вполне. Но я и комиссар просим вас, товарищ командующий, товарищ член Военного совета, дать нам время до утра. Надо привести дивизию в порядок. Это мы обязаны сделать, а потом привлекайте нас к ответственности.

Рякин посмотрел на Михайлова: так ли, дескать, я говорю? Тот согласно наклонил голову: так. — И еще просим, когда армия перейдет в наступление, прикажите 290-й первой идти освобождать Ясную Поляну. Я и комиссар заверяем: дивизия оправдает доверие.

Выражение лица Ермакова несколько смягчилось. Спросил меня официально:

— Как вы полагаете, товарищ член Военного совета?

— Просьбу комдива и комиссара, товарищ командующий, надо удовлетворить.

Ермаков снова повернулся к Рякину с Михайловым.

— Вы свободны.

Когда они ушли, генерал воскликнул:

— Сильные люди! До чего сильные люди!

— Верно, Аркадий Николаевич. Сильные, настоящие! И если придется им нести ответ, не дрогнут, ответят.

— Да, я верю: не струсят. Только надо им помочь, Константин Леонтьевич, поддержать морально.

— Хорошо, Аркадий Николаевич, направлю опытных коммунистов.

Спустя полчаса в дивизию убыл заместитель начальника политотдела армии старший батальонный комиссар В. Я. Головкин с группой политработников. Всю ночь провели они там.

На рассвете в штаб армии явились полковник Рякин и старший политрук Михайлов. Не вдаваясь в подробности, доложили, что соединение приведено в порядок.

— Теперь все…

Командир и комиссар были готовы принять суровое наказание за пусть и вынужденное, но все-таки оставление дивизией оборонительного рубежа. Однако наложить взыскание никогда не поздно. Так, видимо, и решил Ермаков. Обменявшись со мной коротким взглядом, приказал:

— Выводите дивизию в Тулу. Рубеж обороны — северный берег Упы. Мосты минированы, учтите. Они не должны достаться врагу в случае его прорыва…

Рякин и Михайлов ушли.

Но что же происходило в Ясной Поляне после отхода оттуда 290-й стрелковой дивизии? А вот что. Во второй половине дня танки и мотопехота противника вышли к Косой Горе. Здесь, всего в четырех километрах от Тулы, противника встретили воины 31-й кавалерийской дивизии, которых поддерживали артиллеристы 154-й и 217-й стрелковых дивизий.

Бой у Косой Горы, за которым я следил с НП 154-й дивизии, и сейчас перед моими глазами, словно закончился только вчера. Он кипел всюду, на земле и в воздухе. Артиллерийским огнем непосредственно руководил начальник артиллерии армии. Константин Николаевич Леселидзе эффективно применил тактику кочующих батарей. В первые же минуты загорелось полтора десятка вражеских танков. Почти полностью была уничтожена наступавшая вслед за ними пехота.

И опять я в затруднении, опять раздумываю, кого же выделить особо. Героизм паши люди проявляли массовый. Кавалеристы и стрелки, артиллеристы, связисты и саперы — каждый из них достоин высочайшей похвалы. Расстреливая прямой наводкой фашистские танки, до последнего вздоха руководил действиями подчиненных командир взвода лейтенант Н. Т. Данилов. Будучи тяжело раненным, заменил убитого пулеметчика комсомольский вожак лейтенант Хлопин. Он разил меткими очередями гитлеровцев до тех пор, пока не остановилось его сердце, пробитое пулей.

Храбро сражались летчики поддерживавшей пашу армию авиагруппы полковника А. А. Демидова. Истребители беспрерывно атаковали фашистских стервятников, не давали им вести прицельное бомбометание. А тем временем паши штурмовики, точно выходя на цель, наносили по танкам и мотопехоте противника один удар за другим.

Бой длился до позднего вечера. В тот памятный день воины 50-й неприступной стеной встали на пути врага. Дальше Косой Горы он не прошел. Попытка захватить Тулу с ходу, вынужден был признать впоследствии Гудериан, встретила сильную противотанковую и противовоздушную оборону и кончилась провалом.

Что верно, то верно: противотанковая и противовоздушная оборона была у нас действительно крепкая, надежная. Но только ли ею объяснялась неудавшаяся попытка врага захватить город с ходу? Кроме всего прочего мы обладали еще оружием, какого у немецко-фашистских агрессоров не было и быть не могло. Это оружие особого рода — ленинское учение о защите социалистического Отечества. В нем мы черпали новые силы и энергию в борьбе с ненавистными захватчиками, им руководствовались в повседневной партийно-политической работе, цель которой была одна: воспитать стойких, мужественных, умелых защитников Родины, наделенных высочайшими морально-боевыми качествами. И сейчас, не скрою, мне приятно сознавать, что наши усилия давали добрые плоды, ибо не случайно же с опытом партийно-политической работы, проводимой в ротных и равных им подразделениях войск 50-й армии, впоследствии получили возможность ознакомиться и, значит, что-то перенять во многих частях Красной Армии.

Произошло это так. В одной из наших стрелковых частей служил старшина С. И. Хирков. Был он уже в годах, до войны успел изрядно потрудиться в Салтыковском районе моей родной Саратовщины председателем крупного колхоза и председателем Еланского сельсовета. Словом, опыт воспитательной работы с людьми имел достаточный. А если учесть, что на фронте Хирков показал себя, как и подобает коммунисту, смелым и умелым бойцом, будет попятно оказанное ему доверие: он стал парторгом стрелковой роты.

Горячо, с большим желанием приступил Хирков к выполнению нелегких обязанностей партийного вожака боевого подразделения. Пользуясь советами и рекомендациями политработников, оп за короткий срок добился того, что, несмотря на свою малочисленность, коммунисты роты стали ее ведущей силой. На поле боя, в учебе и быту — всегда и всюду служили они для своих беспартийных товарищей добрым примером.

К тому времени у меня выработалась привычка при удобном случае непременно заглянуть в редакцию пашей армейской газеты «Разгромим врага». Во время одного из таких посещений я сказал редактору:

— А почему бы вам не познакомить читателя с опытом работы лучшего парторга?

И вот на страницах газеты, правда уже после того как я был назначен начальником политического управления Закавказского фронта и с 50-й армией мне пришлось расстаться, появились «Письма парторга стрелковой роты». Вскоре Военное издательство выпустило их отдельной брошюрой и разослало по всем фронтам Великой Отечественной. Насущные вопросы поднимал и освещал в своих письмах Хирков — как планирует свою работу, как готовит и проводит партийные собрания, как воспитывает ненависть к врагу и многое другое.

Листаю теперь подшивку газеты, ее уже пожелтевшие страницы, и кажется, что от каждой из них все еще пахнет пороховым дымом. Вот взгляд задерживается на одном из писем. Читаю: «Партийная работа в бою… К чему она сводится? Чтобы коммунист личный пример подавал, чтобы всегда впереди был, чтобы товарищей не забывал и умел не теряться в бою, увлекал бы за собой других бойцов.

Когда после штурма деревни Сычевка мы созвали партийное собрание, чтобы поговорить об итогах боя, выяснилось, что коммунисты действовали примерно, точно выполняли приказы командира. Значит, до этого трудного дня партийная организация работала правильно и сумела подготовить людей к бою».

«Сумела подготовить людей к бою…» Этим умением парторганизация роты во многом была обязана старшине Хиркову — пламенному патриоту, бесстрашному партийному вожаку, все физические и душевные силы которого были подчинены одному: защитить от врага родную советскую землю. Отражая атаку гитлеровцев, старшина с гранатами в руках бросился на танки, увлекая за собой бойцов. В этом сражении они потеряли своего парторга Степана Игнатьевича Хиркова. Посмертно ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

1

Бой на Косой Горе положил начало сражению непосредственно за Тулу. И хотя танки противника были остановлены, мы понимали, что враг, без сомнения, повторит свои атаки.

По приказу командующего 50-й армией начальник Тульского боевого участка генерал В. С. Попов в ночь на 30 октября произвел перегруппировку войск. Переместился и штаб армии. Из Механического института, где он находился, перебрался в Медвенку, что в нескольких километрах северо-восточнее Тулы. Отсюда буквально за считанные часы наладили устойчивую проводную и телеграфную связь со Ставкой Верховного Главнокомандования, с Брянским фронтом и своими соединениями.

В полночь 30 октября командующего армией и меня вызвал к аппарату ВЧ Маршал Советского Союза Б. М. Шапошников. Уточнил, где мы сейчас находимся. Выслушав командарма, проговорил:

— Хорошо, товарищ Ермаков. От того, насколько удачно выбрали вы новое место расположения штаба, будет зависеть очень многое. По вашему тону понял: оно вас вполне удовлетворяет.

— Вполне, — подтвердил командующий. — Обстановка для работы штаба здесь значительно благоприятнее, чем в Механическом институте, отсюда можно более оперативно руководить войсками.

— Согласен с вами, товарищ Ермаков. Доложите подробно обстановку.

Во время доклада маршал еще и еще раз просил уточнить расположение частей — и наших, и противника. В заключение сказал:

— За Косую Гору — спасибо! Молодцы, что вы навязали противнику бой и остановили его. Но учтите, завтра он нанесет удар гораздо большей силы. Особое внимание обратите на свои фланги. Не дайте немцам обойти вас и ударить с флангов и тыла. Берегите и разумно используйте артиллерию, в борьбе с танками она главная наша сила.

Связь действовала безотказно, голос из трубки доносился четко, громко, так что и я все слышал отлично.

В разговор вступил заместитель председателя Государственного Комитета Обороны В. М. Молотов. Он поинтересовался моральным состоянием войск, организацией питания, материальным и боевым обеспечением.

— С питанием, Вячеслав Михайлович, нормально. Моральный дух бойцов выше похвалы. Но плохо с зимним обмундированием. И другая у нас беда: мало боеприпасов, особенно для противотанковых пушек.

Молотов твердо пообещал:

— Снарядов вам подвезут. Обмундирование пришлем.

Трубку взял И. В. Сталин. Он сразу же спросил:

— Скажите, товарищ Ермаков, прямо и честно: удержите вы своими силами Тулу или не удержите?

Прямой вопрос требовал и прямого ответа. Ермаков взглянул на меня. Я кивнул: дескать, докладывай — удержим непременно. Но все-таки и секундное замешательство Ермакова, как видно, насторожило Верховного Главнокомандующего. Он сказал:

— Я полагаю, что вы и член Военного совета армии понимаете значение Тулы для обороны Москвы?

Голос Сталина был ровный, спокойный. Ермаков ответил:

— Член Военного совета бригадный комиссар Сорокин рядом со мной. Значение Тулы, товарищ Сталин, мы понимаем и город врагу не отдадим. Для этого командование армии и вверенные нам войска сделают все!

— Верю, товарищ Ермаков. Продержитесь еще несколько дней. Поможем вам и танками, и бойцами.

На этом разговор был окончен. Для нас он оказался во всех отношениях исключительно ободряющим. Во-первых, никаких замечаний по поводу расположения войск и перемещения штаба на повое место мы не получили, следовательно, действия командования армии по организации обороны Тулы были признаны правильными, и мы могли считать, что Ставкой они утверждены. Во-вторых, все трое — Шапошников, Молотов, Сталин — обещали нам помощь. И то, что она будет, мы не сомневались. Действительно, вскоре, когда было еще темно, мы получили сведения: в семь часов утра севернее Тулы на станции Хомяково начнет разгружаться поступающая к нам 32-я танковая бригада полковника И. И. Ющука, а в Сталиногорск прибывают первые эшелоны 413-й стрелковой дивизии генерал-майора А. Д. Терешкова.

— Ну, комиссар, — воскликнул Ермаков, — живем! Теперь-то уж живем!

Радость командарма было легко попять. Помощь своевременная и серьезная. В 32-й танковой бригаде насчитывалось тридцать пять машин, правда, два десятка устаревших конструкций, зато десять Т-34 и пять мощных КВ.

Внушительную силу представляла 413-я стрелковая дивизия, созданная на востоке страны. Укомплектована она была в основном жителями Красноярского края, Новосибирской и Амурской областей. Имелось в лей тринадцать тысяч шестьсот сорок девять человек. Многие из ее состава воевали у озера Хасан, на реке Халхин-Гол, некоторые участвовали в войне с белофиннами. Словом, соединение крепкое, боевое. И вот сейчас оно заняло оборону в районе Сталиногорска, а танковую бригаду командующий армией оставил в своем резерве.

Поспать в ту ночь нам не пришлось. Ермакову необходимо было проследить за выгрузкой прибывших соединений и при необходимости с ходу ввести их в бой, а я отправился пешком к генералу Попову в Зареченский райком партии, где обосновался командный пункт оперативного штаба Тульского боевого участка. Неожиданно из-за угла какого-то дома навстречу мне выскочил заросший рыжей щетиной здоровенный детина с мешком на плечах. Вслед за ним еще несколько мужчин, нагруженных кульками, коробками, свертками. Все они торопливо разбегались по притихшим улицам города в разные стороны.

Я приостановился. Кто такие? Что и куда тащат? Уж не грабители ли? Нет, не может быть, тут что-то другое. Впрочем, почему не может? Грабители только и поджидают таких вот подходящих моментов. Попытался одного задержать. Тот моментально бросил свою тяжелую ношу и юркнул в узкий темный переулок.

Следовало принять решительные и немедленные меры. Я тотчас же сообщил об увиденном в обком партии, связался с начальником гарнизона полковником С. А. Ивановым и приказал:

— Усильте патрульную службу на улицах. Выделите наряды для охраны магазинов и складов.

Вскоре порядок в городе был восстановлен. Грабителей привлекали к уголовной ответственности по законам военного времени. Я присутствовал на допросах некоторых виновных. Среди них оказались, к сожалению, и женщины.

— Как же вы, гражданка, грабежом-то занялись? — спрашивает следователь плачущую молодку, задержанную с кульком макарон.

— Слух пошел промеж людей, что немец в Тулу зашел, а где немец, там, известно, голод, люди мрут. А у меня, гражданин следователь, трое детишек на руках…

— Где ваш муж?

— Там… — Она показала в ту сторону, откуда доносилась артиллерийская стрельба. Против фашистов воюет. Где ж ему еще быть?!

В общем, не разобралась женщина, что к чему, поддалась на провокацию. Таких, конечно, отпускали, а забрасываемых в город вражеских агентов, пытавшихся посеять панику, расстреливали.

2

Если мы, не зная сна и отдыха, напряженно готовились к новым боям, то и противник не дремал. В течение той же ночи на 30 октября он, по сведениям разведки, перегруппировал силы и сосредоточил на южных подступах к Туле 3, 4 и 17-ю танковые, а также 29-ю моторизованную дивизии. Утром, после артиллерийской подготовки, враг начал штурм города.

Как вскоре стало ясно, главный удар гитлеровцы наносили с юга, вдоль Орловского шоссе. Наступление повели одновременно пехота с полсотней танков при мощной поддержке артиллерии. Восточнее шоссе со стороны Гостевки в атаку ринулись подразделения мотопехоты и три десятка бронемашин. По Сталиногорскому шоссе наступали мотоциклисты и восемнадцать танков.

Первая атака фашистов захлебнулась. Не принесли им успеха и вторая, третья. Все поле боя было усеяно трупами гитлеровцев. Лишь после четвертой атаки, поддержанной сосредоточенным огнем артиллерии и минометов, врагу удалось занять поселок Рогожинский, но это и все. Дальнейшее продвижение противника было остановлено совместными усилиями наших танкистов, стрелков, артиллеристов.

Война есть война, и избежать потерь нам не удалось. Однако неизмеримо больший урон понесли фашисты. В оперативном донесении штабу Брянского фронта Военный совет 50-й сообщил, что 30 октября войска армии вели напряженные бои на подступах к Туле и в течение дня уничтожили тридцать один вражеский танк и до полка пехоты.

Ночь прошла в тревогах и заботах о завтрашнем дне. Из разведывательных данных было известно, что немцы подтягивают свежие силы, и необходимо приготовиться к новым ударам. Командование армии решило перегруппировать войска с учетом только что проведенных боев.

— Вот сюда, левее Тульского рабочего полка, — говорил Ермаков, водя остро заточенным карандашом по расстеленной на столе карте, — поставим 473-й полк полковника Краснопивцева. Он займет оборону от реки Упа по Воронежскому шоссе до городского парка. Начальник штаба согласен? Член Военного совета тоже? Хорошо, идем дальше. Сюда, к переднему краю, подтянем 702-й армейский артиллерийский полк для стрельбы по танкам прямой наводкой. Кроме того, на направление главного удара противника вдоль Орловского шоссе выдвинем танки 32-й бригады…

Утром 31 октября первый батальон этого полка вступил в бой. Однако едва наши танки вышли на заданный рубеж, как сразу же попали под обстрел, и три машины оказались подбитыми.

Это были ощутимые для нас потери. Когда о них доложили командарму, тот ударил кулаком по столу, что случалось с ним весьма редко.

— Три танка! Понятно, война. Все понятно. Но за считанные минуты потерять три танка! — И распорядился: — Николай Емельянович, немедленно разберись, в чем дело.

Полковник Аргунов ответил, что он уже отправил в батальон своего помощника подполковника И. А. Кузовкова. А я добавил:

— И начальник политотдела там. Пусть вникнет в суть по своей линии, с комиссаром поговорит, с коммунистами встретится.

— Пусть!

Кузовков вернулся из батальона раньше Богданова. Доложил: потери боевых машин произошли потому, что местность вдоль Орловского шоссе противник успел заранее пристрелять по всем видимым ориентирам.

Зная помощника начальника штаба как человека острого аналитического ума, я спросил:

— Каков же, Иван Александрович, вывод?

Кузовков, не мешкая, ответил:

— Единственный — искать иные методы борьбы, менять тактику применения танков в обороне.

— Да, — согласился Ермаков, — менять. Да, искать! Что ж, Константин Леонтьевич, Кузовков свое сделал, а Богданов, уверен, делает. Теперь наша очередь ехать…

И вот мы у танкистов. Встретились с полковником И. И. Ющуком и комиссаром бригады старшим батальонным комиссаром Д. В. Курбацким, с другими командирами и политработниками. Советуясь, прикидывая так и этак, перебрали несколько вариантов применения танков в обороне. В конце концов сошлись на том, что разумнее всего использовать их для действия из засад и как кочующие орудия.

Так и поступили. Танковые батальоны были рассредоточены по участкам обороны. Вместе с артиллерийскими расчетами они сыграли, пожалуй, главную роль в сражении за Гулу. Многие населенные пункты вблизи ее по нескольку раз переходили из рук в руки, но город оставался неприступным для гитлеровцев.

Десятилетия отделяют нас от тех огненных дней. Зарубцевались раны на земле, а сердце все кровоточит, и перед глазами встают дорогие образы тех, кто стоял тут насмерть, кого знал лично. Один из них — командир стрелковой роты 510-го стрелкового полка лейтенант И. П. Филиппов — молодой, крепкий, статный парень. Гранатами и бутылками с горючей смесью подрывали и жгли он и его бойцы фашистские танки, в упор расстреливали пехоту. Четыре атаки отбили храбрецы. Раненый лейтенант остался в боевом строю и при отражении очередной атаки пал смертью героя.

Бережно храню все эти годы копию донесения политотдела армии о подвиге бойцов 1-го эскадрона 111-го кавалерийского полка. Эскадрон оборонял село Белое. Враг имел многократное превосходство в людях и силе огня, беспрерывно атаковал, но кавалеристы не отступали. В живых осталось только шесть человек. Они держались до конца. Лишь когда кончились патроны, когда были израсходованы последние гранаты, они штыками проложили себе дорогу и вышли к своим.

В этот день враг ни на шаг не продвинулся к городу. Все его исступленные атаки были отбиты. И где-то уже ближе к полуночи, когда лишь изредка то тут, то там одиноко ухали дежурные пушки гитлеровцев, генерал Ермаков, переговорив по телефону с командирами дивизий и выслушав их доклады о готовности соединений к бою, который, мы знали, возобновится если не через два-три часа, то уж с рассветом-то обязательно, сказал мне:

— Кажется, Константин Леонтьевич, самый подходящий момент рассмотреть на заседании Военного совета директиву по партийно-политической работе…

Разумеется, за давностью лет я не смогу сейчас воспроизвести слово в слово составленную мною совместно с политотделом и адресованную политработникам армии специальную директиву. Разыскать в архиве ее оригинал или хотя бы копию мне не удалось, не помню я во всех деталях и своего выступления на Военном совете, но за его общий смысл ручаюсь. Война с немецко-фашистскими ордами, говорил я, это война за жизнь русского, украинского, белорусского и других братских народов СССР, война за жизнь наших отцов и матерей, жен и детей, за существование вашей социалистической Родины, пашей Советской власти. Священный долг политработников — воспитывать ненависть к гитлеровцам, творящим зверства в отношении пленных и мирного населения на временно захваченной территории, воодушевлять бойцов и командиров на яростную борьбу за каждый метр земли на подступах к Туле…

В тот же день, 1 ноября, армейская директива по партийно-политической работе приобрела реальную силу. Политработники, коммунисты призывали воинов стоять насмерть, разъясняли значение Тулы для общего хода сражения за Москву, рассказывали о помощи Ставки защитникам города. Это поднимало моральный дух личного состава, умножало его силы, укрепляло решимость любой ценой, даже ценой жизни, остановить врага.

А фашисты вновь и вновь бросали танки и мотопехоту на штурм Тулы. Как мы накануне и предполагали, бой 1 ноября начался с рассветом и не утихал до позднего вечера. Высокого накала он достиг в полосе обороны 154-й стрелковой дивизии. За день наши воины отбили шесть атак противника и сами не раз переходили в контратаку.

Несколько необычный бой разгорелся в ночь на 2 ноября. И в номере газеты «Известия» за ту же дату была напечатана обширная корреспонденция об этом бое. «Части т. Ермакова, — писал автор, — днем и ночью отражают атаки врага, удерживают оборону. В одном месте немцы пытались пройти к городу в обход с фланга, но наскочили на наш укрепленный район. Десять вражеских танков было подорвано…

Сегодня ночью враг сделал еще одну отчаянную попытку прорваться сквозь оборону. Большая группа фашистских танков развернутым строем, с зажженными фарами, без выстрелов подошла к оборонительным укреплениям. При отражении ночной танковой психической атаки наши артиллеристы и пехотинцы показали высокие образцы выдержки. Они без выстрела вплотную подпустили танки и в упор стали расстреливать фашистскую колонну. Под покровом ночи к танкам подползли паши пехотинцы с бутылками и гранатами.

Психическая ночная атака завершилась бегством немцев».

Все так в действительности и было. Я и сейчас вижу те гитлеровские бронированные машины с зажженными фарами (я находился тогда на НП полковника К. Н. Леселидзе), слышу повелительный голос командира противотанковой батареи, имени которого память, к сожалению, не сохранила:

— Без команды не стрелять! Не стрелять! Подпускать ближе! Как можно ближе! Теперь все. Огонь!.. Огонь!.. Огонь!..

3

Над израненным фронтовым городом голубело небо. Солнце светило ярко, но тепла не чувствовалось. Было непривычно тихо, безлюдно. Вдоль улицы Коммунаров — ощетинившиеся противотанковые заграждения. Центральный район — в баррикадах. И всюду, куда пи кинешь взгляд, укрытия для населения от воздушных налетов противника: щели, траншеи, тоннели. Вот таким запомнилось мне 2 ноября.

Затишье в тот день было по всему фронту обороны пашей армии. Враг получил удар, что называется, нокаутирующий. Теперь он подтягивал новые силы, проводил перегруппировку войск. Не шутка — лишь за последние бои фашисты недосчитались семидесяти пяти танков. Впрочем, потери понесли не только их танковые части. Замолчали многие артиллерийские и минометные батареи, пулеметные точки, подавленные нашим огнем. Заметно поредели пехотные подразделения: за четыре дня наши войска уложили на подступах к Туле тысячи гитлеровских солдат и офицеров.

И тем не менее противник не отказался от своих замыслов сломить сопротивление 50-й армии. Разведка установила, что он получил большое пополнение живой силой и около сотни танков. Стало известно и то, что враг выдвигает в район Дубки 43-й армейский корпус генерала Хейнрица. Части этого корпуса уже появились перед обороной нашей 194-й стрелковой дивизии. Одновременно южнее Осиновой Горы сосредоточивались танки. Кроме того, значительные силы двигались на Болохово и Дедилово. Сюда подтягивался 53-й армейский корпус генерала Вайзенбергера. С выходом в район Сталиногорска он прикрывал фланги и тыл 24-го танкового корпуса от наших ударов.

Обходный маневр противника обозначался теперь уже более ясно и определенно. Данные разведки и выводы командования армии вскоре подтвердились полностью: гитлеровцы решили обойти Тулу с востока. Для Военного совета 50-й это не явилось неожиданностью. Мы своевременно приняли меры для укрепления обороны вокруг города и на ближних подступах к нему. Армия была готова встретить натиск врага как с направления главного удара, так и с флангов и тыла. Приказ войскам оставался неизменным: ни шагу назад!

Военный совет решил воспользоваться наступившей паузой в боях и провести армейское совещание политработников — начальников политотделов, комиссаров соединений и частей. В связи с тем что разговор должен был идти о документе исключительной важности — директиве Верховного Главнокомандующего о защите Тулы, то в работе совещания приняли участие представители Главного политуправления Красной Армии бригадный комиссар В. С. Веселов и первый секретарь обкома партии В. Г. Жаворонков.

Не скажу, что тогда у меня были слабые нервы или я не умел управлять своими эмоциями. И все-таки, помню, излагая директиву — зачитывать не было надобности, знал ее наизусть, — испытывал сильнейшее волнение, голос мой заметно дрожал. Оно и понятно. Верховный Главнокомандующий ставил задачу не кому-нибудь, а непосредственно нам, воинам 50-й армии: город врагу не отдавать.

Ответ армейских участников совещания на директиву Верховного Главнокомандующего был тверд, единодушен, краток: защита Тулы есть защита Москвы; в Туле фашистам не бывать!

Такую же уверенность выразил в своем выступлении и бригадный комиссар Веселов. Он еще раз подчеркнул, какое огромное значение Ставка придает обороне Тулы в общем сражении за столицу нашей Родины, рассказал о помощи, оказываемой 50-й армии.

— Эту помощь, товарищи политработники, — говорил Веселов, — вы ощущаете повседневно. В вашу армию вливаются все новые соединения и части, а в эти дни прибыл полк реактивной артиллерии. Во все большем количестве получаете снаряды, мины, патроны. Усилена авиагруппа, которая в значительной степени парализует действия авиации противника, наносит ощутимые удары по его наземным войскам…

Слово взял Жаворонков. Он информировал участников совещания о мобилизации областной парторганизацией сил и средств на защиту города, о борьбе партизан в тылу врага. Борьбу же народные мстители вели поистине героическую. Спустя некоторое время, 19 декабря 1941 года, в приказе № 23 по войскам 50-й армии говорилось, что на территории Тульской области партизанские отряды и диверсионные группы, по неполным данным, сожгли и уничтожили пятнадцать фашистских танков, один броневик, сто две автомашины с боеприпасами, горючим и продовольствием, тридцать пять мотоциклов, семьдесят повозок, пустили под откос два железнодорожных состава с войсками и техникой. Истреблено до тысячи двухсот фашистских солдат и офицеров. Выведено из строя пять орудий, девятнадцать пулеметов, много автоматов и винтовок. Собраны и переданы командованию весьма цепные данные о противнике — о скоплении мотомехчастей и обозов по тремстам шестидесяти пяти населенным пунктам, о войсках противника в шестистах семидесяти населенных пунктах, ремонтно-заправочных базах в тридцати четырех пунктах. Выявлено шестнадцать аэродромов и посадочных площадок, установлено наличие штабов в ста девяноста четырех населенных пунктах и выявлено девятьсот пятьдесят вражеских огневых точек. Распространено и расклеено до десяти тысяч листовок[25].

Вторым вопросом на совещании была подготовка к 24-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. И здесь политработники были единодушны: лучший подарок к празднику — новые сокрушительные удары но оккупантам.

— Не пожалеем для этого крови, — говорили они, — а если потребуется, то и жизни. В бою наше место, место коммунистов, — впереди! Но и этого мало. Сделаем все, чтобы на нас держали равнение остальные товарищи!

При очередном разговоре с Главным политуправлением Красной Армии, а связь с ним у нас поддерживалась постоянная, генерал Кузнецов, когда я доложил ему о только что проведенном совещании и о сложившейся на нашем участке фронта боевой обстановке, убежденно сказал:

— Верю, коммунисты 50-й слово свое сдержат! Они неизменно показывают добрый пример всему личному составу. Хотя, конечно, понимаю, трудно вам, тулякам. — Там, на противоположном конце провода, на некоторое время установилось молчание, затем хорошо знакомый мне голос Федора Федотовича послышался снова: — Надеюсь, Константин Леонтьевич, помните, что скоро праздник?

— Через четыре дня.

— Верно, через четыре. Так вот, к празднику в Москве намечается ряд мероприятий. Надо организовать дело так, чтобы бойцы услышали по радио доклад Сталина. Ну и все остальное… Вы меня поняли?

— Да-да, я понял, Федор Федотович.

— Хорошо. Чтоб праздник был как праздник!

— Готовимся. Об этом на совещании шел разговор.

— Чем вам еще помочь?

— Все тем же, Федор Федотович: в частях снова нехватка политработников. Уж очень велики их потери…

— Подошлем. На многое не рассчитывайте, но туляков не обойдем.

Действительно, Главное политуправление и на этот раз не обошло нас вниманием. В армию для укрепления политорганов прибыло несколько групп опытных коммунистов. Получили мы и литературу, и листовки для распространения в тылу противника и в его войсках, и все необходимое для выпуска многотиражных газет в соединениях, где их еще не было. И по-прежнему, что было особенно ценным, слышали теплые слова ободрения, поддержки со стороны работников Главного политического управления Красной Армии. Делали они для нас очень многое. Скажем, пребывание в армии бригадного комиссара В. С. Веселова далеко не ограничилось участием в совещании. Он выступил с докладами в соединениях и частях перед бойцами, командирами и политработниками, рассказал о положения на фронтах, о жизни страны и событиях на международной арене. И мы были очень благодарны ему за оказанную помощь.

…Только что закончилось составление праздничного приказа, и командарм попросил начальника штаба:

— Николай Емельянович, прочитай, пожалуйста, что получилось. Да не торопись, с выражением.

Аргунов откашлялся, четко произнес название праздничного приказа, затем выжидательно посмотрел на нас: так? Мы дружно одобрили:

— Так. И больше не прерывайся.

Начальник штаба продолжал:

— «Товарищи бойцы, командиры и политработники!

В грозные дни испытаний для нашей Родины советский народ и Красная Армия отмечают 24-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. Не считаясь пи с какими потерями, фашисты рвутся к сердцу нашей Отчизны — любимой Москве. На ее подступах уничтожены сотни вражеских танков, самолетов, орудий, десятки тысяч солдат и офицеров. Только за десять дней боев за Тулу противник потерял двадцать пять самолетов, до ста танков и дивизию пехоты. Напрягая последние усилия, враг хочет добиться решающих успехов до наступления холодной русской зимы…»

Аргунов сделал передышку, и в это время в штаб не то что вошел, а влетел Леселидзе. Был он в приподнятом настроении, вид имел торжественный. Выбрит до синевы, сапоги блестят, обмундирование наглажено. Начальник артиллерии всегда очень следил за собой, зная, что опрятный вид командира дисциплинирует подчиненных, а сейчас прямо-таки сиял.

— Прошу извинить, товарищ командующий. Я не помешал?

— Нет, Константин Николаевич. У тебя есть минут тридцать?

— Есть.

— Тогда садись и слушай.

После того как Аргунов прочитал приказ до конца, мы посоветовались, что в него следует добавить, что убрать, затем Ермаков спросил Леселидзе:

— Ну что, пора, Константин Николаевич? Вижу, пришел неспроста.

— Пора, товарищ командующий. Устроим хороший фейерверк!

Разъясню ситуацию: наши артиллеристы получили приказ тщательно наблюдать за сосредоточением вражеских войск и подготовиться к тому, чтобы хорошенько накрыть их в подходящий момент. Такой момент приближался, условия для эффективного огневого удара складывались весьма благоприятные, особенно если учесть, что в армию прибыли «катюши».

Все мы, и Ермаков, и Аргунов, и я, отправились к Леселидзе на наблюдательный пункт. Отсюда позиции противника просматривались отлично. И без оптических приборов было видно, какие крупные силы подтягивают фашисты.

— Разрешите, товарищ командующий?

— Да, Константин Николаевич, начинайте!

Леселидзе подал команду. «Заиграли» два дивизиона реактивной артиллерии. Одновременно ударили все орудия и минометы, находящиеся на этом участке. В расположении гитлеровцев поднялось багровое зарево, и тотчас, как живая, вздрогнула земля.

Огненные кометы «катюш», снаряды, мины рвались вперемешку. Их частые разрывы слились в сплошной гул. И столбы дыма и земли тоже соединились в сплошную клубящуюся стену. Артиллерийский же гром снова и снова потрясал окрестность. Не успевали погаснуть короткие молнии одного залпа, как сверкали вспышки другого.

— Спасибо, — поблагодарил Ермаков. — Фейерверк что надо! Побольше бы нам такой музыки.

Но и то, что мы имели теперь, полковник Леселидзе использовал с отменным мастерством. Батареи реактивной артиллерии неожиданно появлялись в разных местах. Умелый маневр — кстати, я рассказывал раньше, что он применялся и в 16-й армии, — создавал впечатление, что мы располагаем далеко не двумя лишь дивизионами грозных «катюш».

…Затяжные осенние дожди прекратились. Заметно похолодало, а на рубежах обороны по-прежнему было жарко. Теперь противник упорно рвался в обход города. Впрочем, не прекращал он и фронтальных атак. Однако и мы не только отбивались. 413-я стрелковая дивизия нанесла сильный удар и выбила противника из Дедилово. Так состоялось боевое крещение дальневосточников. Экзамен на ратную зрелость они выдержали с честью. Под Дедилово и другими населенными пунктами воины соединения подбили и сожгли тридцать вражеских танков, уничтожили две минометные батареи и около пятисот солдат и офицеров.

— Это, — говорили дальневосточники, — наш подарок предстоящему празднику.

А праздник был уже рядом. И все мы, от бойца до командующего, жили его ожиданием. Подготовку к 24-й годовщине Великого Октября широко осветили армейская газета «Разгромим врага» и дивизионные многотиражки, они постоянно рассказывали о героизме и мужестве личного состава. В части и подразделения приезжали гости — рабочие, инженеры, служащие тульских предприятий, колхозники из деревень. В партийные организации поступили сотни заявлений воинов с просьбой о приеме в партию. И в каждом непременно говорилось: «Хочу идти в бой коммунистом!»

1

Месяц боев на тульском направлении не принес противнику желаемых результатов. Путь от Мценска враг оплатил дорогой ценой, устелив его трупами своих солдат и офицеров, сожженными танками, разбитыми орудиями и минометами, А под стенами Тулы он получил такой отпор, что вынужден был стягивать сюда все новые и новые войска, снимая их с других участков.

К 6 ноября против 50-й армии сконцентрировали свои усилия соединения 2-й танковой армии и других немецких войск. Тут надо заметить, что находились они в наступательных группировках и не имели серьезных оборонительных укреплений, притом были измотаны непрерывными боями. Ожесточенность этих схваток держала гитлеровцев в постоянном напряжении. Моральный дух противника был надломлен тем, что план его удара через Тулу на Москву срывался, и не случайно Гудериан впоследствии признавался: дело дошло до паники. «Эта паника, — писал он, — возникшая впервые со времени начала русской кампании, явилась серьезным предостережением, указывающим на то, что наша пехота исчерпала свою боеспособность и на крупные усилия уже более неспособна»[26].

Свидетельство весьма красноречиво. Но если противник переживал серьезный кризис в результате полученного отпора, то в наших войсках наблюдался как раз обратный процесс. Бойцы, командиры неудержимо рвались в бой, и неизменно рядом с ними были политработники. Вот этого-то — чтобы политработники всегда находились с товарищами по оружию, словом и делом воодушевляли их на ратные подвиги — я, как член Военного совета, и политотдел армии добивались упорно, настойчиво. Мы снова и снова напоминали заветы В. И. Ленина о защите революции, о дисциплине, бдительности. Владимир Ильич писал, что защита Родины, достижение победы над врагом требуют не порыва, не клича, не лозунга, а постоянной напряженной серьезной работы. И наши политработники хорошо поняли это.

В сложившихся условиях командование Брянского фронта приняло решение, согласно которому 50-я, продолжая оборонять Тулу с юга, одновременно с этим во взаимодействии с войсками 3-й армии должна была утром 7 ноября нанести контрудар с севера и северо-запада и уничтожить группировку противника в районе Косая Гора, Ясная Поляна, Щекино. Дальнейшая задача нашей армии — тесня гитлеровцев на запад, выйти на рубеж Павшино, Плавск, Рождествено и здесь занять прочную оборону.

Задача была очень серьезной, ответственной, и, как всегда в подобных случаях, я встретился со старшим батальонным комиссаром Богдановым — ведь именно руководимый им отдел организовывал и проводил в армии немо партийно-политическую работу.

— Немедленно, Иван Михайлович, поднимите на ноги всех политработников! Пусть проведут, где позволят условия, партийные и комсомольские собрания, а где нет возможности — групповые и индивидуальные беседы. Надо добиться, чтобы каждый боец глубоко понял всю важность предстоящего боя.

— Хорошо, — коротко ответил Богданов, — сейчас же соберу своих сотрудников, поставлю задачу…

Буквально через четверть часа, получив необходимые указания — где, с кем и какую провести работу, — политотдельцы разъехались по частям, предварительно передав туда соответствующие рекомендации по телефону.

Вот эта черта характера — немногословность, умение с ходу схватить суть дела, незамедлительно нацелить подчиненных на его безусловное выполнение — не могла не нравиться в Богданове. Понятно поэтому, что работали мы с ним дружно, я бы сказал, продуктивно, во всем находили общий язык. Такой язык всегда был важен, а теперь в особенности, поскольку подготовка к контрудару требовала исключительной согласованности в действиях.

— Цель поставлена чрезвычайно решительная, — делился Ермаков своими нелегкими размышлениями с Аргуновым и мною, — и я обеими руками за нее. Но вот вопрос: соответствует ли она нашим возможностям? Контрудар намечается нанести на фронте в двадцать километров, следовательно, стрелковым дивизиям предстоит наступать в очень широких полосах, а между тем, сами знаете, что они недостаточно укомплектованы личным составом и техникой.

— И прежде всего, — уточнил Аргунов, — артиллерией.

— Верно, — согласился Ермаков. — Потому и не хочу скрывать от вас: душа болит за исход операции. Да, враг понес серьезные потери, да, его моральный дух подорван, но противник еще силен, он превосходит нас и в живой силе, и в материальной части…

Решили собрать Военный совет, еще раз проанализировать план операции. На нем зачитали боевой приказ по 50-й о контрударе и обращение к войскам. Каких-либо серьезных замечаний высказано не было. Командарм вновь перечитал приказ, немного подумал, подписал и передал его мне.

— Возражений не слышу. Прошу, товарищ член Военного совета, если и у вас нет возражений, подписывайте.

Вечером того же дня, а дело происходило 6 ноября, командарм поставил задачи соединениям. Удар по противнику намечалось нанести двумя группировками по сходящимся направлениям. Одна из них (413, 260-я стрелковые дивизии и 32-я танковая бригада) наступала в общем направлении на Ясную Поляну; другая (290-я стрелковая дивизия, усиленная артиллерией из 217-й стрелковой дивизии и несколькими танками) наносила удар в направлении Косая Гора. 58-й армейский запасный стрелковый полк должен был овладеть Нижней Китаевкой, что у южной окраины Тулы. Задача остальных соединений и частей — удерживать занимаемые рубежи.

2

В ночь на 7 ноября никто из нас не сомкнул глаз. Все находились в частях. В штабе остались лишь те, без кого нельзя было там обойтись. Но и в штабе то и дело звучали зуммеры телефонов — звонили из соединений. Это были, конечно, не поздравления с наступающим праздником. Командиры уточняли тот или иной вопрос, просили дополнительно снарядов и мин, настаивали на усилении на том или ином участке артиллерийского огня по врагу.

Боевой порыв личного состава был неудержим. Войска испытывали огромное впечатление от доклада председателя Государственного Комитета Обороны И. В. Сталина на торжественном заседании Московского Совета депутатов трудящихся совместно с партийными и общественными организациями столицы. Это заседание транслировалось по радио вечером 6 ноября. А утром следующего дня, где позволяла обстановка, защитники Тулы, затаив дыхание, слушали трансляцию парада на Красной площади, речь Сталина на нем: «…па вас смотрит весь мир, как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков. На вас смотрят порабощенные народы Европы, подпавшие под иго немецких захватчиков, как на своих освободителей. Великая освободительная миссия выпала на вашу долю. Будьте же достойными этой миссии!.. Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!»

Агитаторы, пропагандисты и парторги, политруки и комиссары, все коммунисты сейчас же взяли на вооружение и широко, а главное, с большой пользой для дела использовали в своей работе и эту речь, и услышанный накануне доклад. Воинов вдохновляло и то, что до этого они вынуждены были отступать, обороняться и только изредка переходить в контратаки, да и то преимущественно лишь батальонного и полкового масштаба, а сейчас наносился контрудар силами двух армий!

…В общий гул сражения ворвался обвальный грохот: заговорили наши славные «катюши». Залп, второй, третий. Позднее выяснилось, что этими тремя залпами 34-го дивизиона реактивной артиллерии в районе населенных пунктов Гостевка и Новобасово, где сосредоточился противник, было уничтожено почти семьсот гитлеровцев, несколько орудий и более трех десятков автомашин с боеприпасами, горючим и смазочными материалами.

Жесточайшие бои разгорелись в полосе наступления 413-й стрелковой дивизии. Здесь оборонялись полк СС «Великая Германия» из шести тысяч человек и другие части, поддержанные танками и артиллерией. Вот почему наша дивизия продвигалась медленно. Лишь к исходу дня она овладела населенными пунктами Большая и Малая Еловая и Тихвиновка. Вскоре, однако, соединение было атаковано вражеской пехотой с двадцатью четырьмя танками, что вынудило ее отойти и закрепиться на рубеже Большая Еловая, Барыково.

Настал следующий день. 290-я стрелковая дивизия вплотную подошла к Косой Горе, заняла станцию Рвы и Струково. 260-я стрелковая дивизия ворвалась в Малевку и завязала бой за Гостевку. В это же время 413-я стрелковая дивизия во взаимодействии с 32-й танковой бригадой овладела рубежом Новобасово, Шиши, Крутое.

Пытаясь вернуть потерянное, противник ввел в дело еще два батальона мотопехоты, пятьдесят восемь танков и из района Гостевка, Тихвинское развернул наступление на Малевку, Большую Еловую. Но сейчас же получил ответный удар.

Действия войск 50-й и 3-й армий продолжались и 9 ноября. Нет, полностью разгромить тульскую группировку гитлеровцев им не удалось — сказались недостаточность сил и средств, а также слишком широкий фронт контрудара — тем не менее результат, и немалый, был налицо. На-ши войска хотя и временно, но сумели вырвать инициативу из рук противника и продиктовать ему свою волю. Мы значительно улучшили свое положение, перешли от обороны к активным действиям, что особенно вселяло в воинов веру в собственные силы, укрепляло решимость отстоять Тулу. И не случайно именно тогда значительно усилился приток личного состава в ряды партии и комсомола, именно тогда многие бойцы, командиры и политработники совершили подвиги. И здесь, вероятно, лучше снова обратиться к документам тех дней.

Так, в своем обращении Военный совет 50-й армии, приветствуя храбрых и мужественных защитников Тулы, призывал воинов следовать примеру особо отличившихся товарищей: «Подражайте бойцам, командирам и политработникам частей Терешкова, уничтоживших 25 вражеских танков, из которых 3 захвачены. Учитесь стойкости и мужеству на примере части Сиязова, 15 дней храбро защищавшей подступы к Туле. Боритесь с танками так, как это делают бойцы, командиры и политработники части Зубкова. Держите крепче винтовку, имейте всегда под рукой гранату и бутылки КС, отрывайте глубокие окопы и щели, всегда маскируйтесь, беспощадно уничтожайте танки противника, и победа будет за нами»[27].

А враг не хотел мириться с крушением своих планов захвата Тулы. В районе населенных пунктов Поповка и Суходол его 31-я и 131-я пехотные дивизии настойчиво проверяли на прочность боевые порядки наших войск. Но главные силы он сосредоточил юго-восточнее, намереваясь отсюда осуществить глубокий обход города. Тут действовали три корпуса из четырех, подтянутых к Туле, причем два из них — 24-й и 47-й — танковые.

Большую опасность представляло и северо-западное направление. Здесь оборонялась 258-я Московская стрелковая дивизия, крепко спаянная, сильная высоким моральным и боевым духом, однако малочисленная. Воины отрыли окопы полного профиля, заминировали танкоопасные направления, короче, хорошо позаботились о том, чтобы враг не прошел, и мы не сомневались: биться они будут яростно. Беспокоило другое. Правый фланг 991-го стрелкового полка, не имея локтевой связи с войсками соседней 49-й армии, оказался оголенным, а прикрыть его нам было печем. Между тем немецкой 31-й пехотной дивизии оставалось пройти до Московского шоссе всего каких-то пятнадцать километров. К этому следует добавить, что, судя по всему, противнику удалось нащупать слабый стык наших двух армий, и не случайно он подтягивал сюда все больше и больше своих войск.

Командарм пригласил меня к себе.

— Надо, Константин Леонтьевич, посоветоваться.

Вскоре весь Военный совет был в сборе. Генерал Ермаков, по своему обыкновению коротко и четко изложив суть дела, заключил:

— Обстановка складывается, товарищи, весьма опасная. Чтобы разрядить ее, нужны срочные меры. Давайте сообща подумаем: какие?

Через четверть часа — на долгий разговор у нас просто не имелось времени — мы решили: в помощь 258-й Московской стрелковой дивизии бросить 31-ю кавалерийскую, усиленную артиллерией; в районе Варфоломеево сосредоточить 154-ю стрелковую дивизию…

10 ноября решением Ставки 50-я армия была подчинена командованию Западного фронта. Генерал Ермаков немедленно связался со штабом фронта и доложил его командующему генералу армии Г. К. Жукову обстановку.

— Тулу защищайте всеми силами, — выслушав, проговорил Георгий Константинович. — Подробно донесите Военному совету фронта о положении и боеспособности соединений, а также ваши соображения по отражению удара противника на Тулу с северо-запада.

3

В тот же день, то есть 10 ноября, гитлеровцы провели мощнейшую артиллерийскую подготовку и двинулись в направлении на Спас-Канино, Суходол. Вся сила этого удара обрушилась именно на 991-й стрелковый полк, который оборонял деревню Никулино на стыке двух армий. Через эту деревню проходила дорога, связывавшая город Алексин с Тулой, шла также дорога на станцию Суходол и к Московскому шоссе.

Фашисты атаковали тремя, одна за другой, развернутыми цепями. Наши встречали их артиллерийским и пулеметным огнем. Однако, как и прежде, с потерями враг не считался, и Никулино несколько раз переходило из рук в руки. Только к исходу дня противник укрепился в деревне, а затем, гак как силы были слишком неравны, занял и станцию Суходол. Оборонявшиеся подразделения отошли на Никулинские высоты и Варфоломеево.

Следовало восстановить положение. Только каким образом? На Ермакова смотреть было больно. Похудел, лицом потемнел, на лбу прорезались свежие морщины. И при очередной встрече с ним у меня невольно вырвалось:

— Ох и трудно тебе, Аркадий Николаевич!

Он устало потер воспаленные от постоянного недосыпания глаза и спросил:

— А тебе легко? Голова-то вон не по дням, по часам белеет.

— Ну, — попытался я отшутиться, — это по инерции: седеть она начала еще в Смоленске.

Потом мы повели разговор о главном: как выбить противника из захваченных им населенных пунктов? После некоторого раздумья командарм поделился своим замыслом: атаковать немцев частями 194, 258-й стрелковых и 31-й кавалерийской дивизий. И добавил:

— Очень много будет зависеть, Константин Леонтьевич, от партполитработников, от коммунистов…

Разумеется, я и сам, а в равной степени и начальник политотдела И. М. Богданов отлично знали это. Не раз и не два общий успех в значительной степени решали инициативные и целенаправленные действия политсостава накануне и в ходе боя. И сейчас мы с Иваном Михайловичем поставили перед ним задачу: мобилизовать все духовные и физические силы воинов на предстоящий бой.

Инструктор политотдела 413-й стрелковой дивизии старший политрук А. А. Чурсин твердо заверил:

— Все, что будет в наших силах и возможностях, сделаем!

Несмотря на сложную обстановку, в этой дивизии, как, впрочем, и в других соединениях армии, накоротке состоялись партийные и комсомольские собрания, прошли беседы с красноармейцами об умелом использовании оружия, о важности стремительного продвижения вперед в атаке, о взаимной выручке. Были выпущены боевые листки, рассказывающие об отличившихся в предыдущих боях, пропагандирующие их опыт.

В предрассветной тишине 12 ноября без артиллерийской подготовки и без единого выстрела наши цепи поднялись и пошли в атаку. Одетые в маскировочные халаты бойцы сблизились с противником. Завязались ожесточенные рукопашные схватки. Штыкового удара враг не выдержал…

К исходу дня 15 ноября наши части вышли на рубеж Пронино, Кетрин и по реке Упа. Попытки гитлеровцев обойти Тулу с северо-запада были сорваны.

В это же время 413-я и 154-я стрелковые дивизии успешно отразили атаки фашистов юго-восточнее Тулы. 154-я, которой были переданы в оперативное подчинение полки НКВД и Тульский рабочий, стремительным ударом выбила противника из Рогожинского поселка и с кирпичного завода.

Страшная картина представилась нам в поселке. Тут и там лежали трупы мирных жителей, расстрелянных фашистами. Тела изуродованы, глаза выколоты, многие раздеты догола — одежду мародеры забрали себе.

Скорбно склонив головы, в суровом молчании стояли воины около невинных жертв. К горлу подступал комок. Душила ярость. Взывая к беспощадной мести, глубоко запали в сознание слова старшего батальонного комиссара Богданова:

— Смотрите, товарищи, запоминайте. Вот что несут нашему народу фашисты!..

Это был новый урок ненависти к заклятым оккупантам, которые все еще надеялись до наступления зимы захватить Москву и победно закончить войну. У наших воинов было совершенно другое желание, поэтому-то гитлеровцы накрепко завязли под Тулой.

В боях южнее, а затем и севернее города враг столкнулся с нашей прочной активной обороной. Это заставило его искать иные пути выхода к Москве. Еще 10 ноября мы узнали, что противник сосредоточивает крупную группировку своих войск юго-восточнее Тулы. Фронт его наступления был растянут на 170–180 километров, а главные силы нацеливались на этот раз на Сталиногорск, Венев. Стало ясно: теперь гитлеровцы замышляют глубокий обход Тулы с юго-востока.

Что же мы сделали? Прежде всего ввели в строй находившиеся на доукомплектовании 108-ю танковую дивизию и 11-ю танковую бригаду. К сожалению, и людей, и техники в них недоставало. Не лучше обстояло дело в стрелковых дивизиях, а также в 32-й танковой бригаде. Из недавних боев они вышли значительно обескровленными. Мы вынуждены были из-за отсутствия резервов укомплектовывать некоторые соединения, — разумеется, с ведома командования фронта — за счет расформирования ряда частей. Эти организационные мероприятия, естественно, усилили некоторые соединения, но в целом по армии активных штыков не прибавилось. Однако другого выхода у нас в ту пору не было.

Для оперативного управления войсками левого фланга армии был создан Веневский боевой участок. К нашему счастью, как раз в те дни прибыла и на станции Узловая начала разгружаться 239-я стрелковая дивизия полковника Г. О. Мартиросяна. Она формировалась в Сибири, а доукомплектовывалась в Приволжском военном округе. Совсем недавно соединение участвовало в Куйбышеве в праздничном Октябрьском параде. Части ее были хорошо вооружены, экипированы, многие бойцы, командиры, политработники имели фронтовой опыт. На такую дивизию можно положиться, не подведет. Мы направили ее под Сталиногорск, что позволило надежно прикрыть юго-восточное направление обороны Тулы.

А что же противник? Оп заканчивал перегруппировку своих войск. Наши разведчики захватили перед полосой обороны 413-й стрелковой дивизии сперва три, а затем еще два «языка». На допросе они показали: в районе Сергеевки сосредоточились 3-я танковая, одна пехотная дивизия и полк «Великая Германия». Кроме того, гитлеровцы создали две ударные группировки. Одну в районе Барыково, Лутовиново в составе полка моторизованной пехоты и сорока — пятидесяти танков, вторую, такой же силы, около Панино. Показания «языков» оказались точными.

Гудериан спешил, очень спешил с перегруппировками своих войск и ударами на Сталиногорск и Венев. Мы тоже торопились. В Венев выехали начальник артиллерии полковник Леселидзе и начальник оперативного отдела штаба армии полковник Почема с группой командиров и политработников. Задача — принять необходимые меры для дальнейшего укрепления противотанковой и противовоздушной обороны города.

Поздно вечером 17 ноября состоялось заседание Военного совета армии. В нем участвовали работники штаба и служб. Полковник Аргунов доложил общую обстановку на пашем участке фронта и последние разведывательные данные. Они не оставляли сомнений в замыслах врага, сосредоточившего главные силы юго-восточнее Тулы против нашего левого фланга. Однако не следовало забывать и другие направления. Противник не отказался и от действий на северо-западе, он может повторить удар своим 43-м армейским корпусом.

— Такая возможность не только не исключается, — сказал командарм, — по, полагаю, именно двойным ударом Гудериан намерен решить две задачи: во-первых, с юго-востока совершить глубокий обход Тулы и тем открыть себе дорогу на Москву и, во-вторых, завладев Тулой, обеспечить тылы своих наступающих войск. Поэтому нам надо быть готовыми и ко второму удару гитлеровцев, быть предельно внимательными к этому направлению.

4

Под утро генерал Ермаков и я выехали в Венев, чтобы быть ближе к левофланговым войскам, которые, как мы теперь знали, должны были принять на себя главный удар врага.

Редкая для фронта тишина. Ни пушечного уханья, пи пулеметной дроби, ни винтовочной трескотни — ничего. Только ровное, негромкое гудение мотора нашей легковушки.

Дорога из Тулы на Венев прямая, но мы вынуждены были ехать обходными путями. Сперва круто взяли влево, лотом под прямым углом с Московского шоссе свернули направо.

Рассветало, подморозило, и проселок серебрился инеем. Внезапно тишину разорвал рев пикирующего самолета. Простучала пулеметная очередь, грохнула бомба, и по машине забарабанили комья земли. Ермаков нахмурился:

— Генерал Гудериан дает знать, что его корпуса перешли в наступление. — И приказал водителю: — Прибавь газку!

Но как мы ни торопились, в город приехали только в полдень. Всю дорогу нас преследовали немецкие самолеты, так что больше пришлось отлеживаться в кюветах, чем ехать.

Венев, оказавшийся на направлении главного удара гитлеровцев, готовился к боям. Все его население вышло на строительство оборонительных рубежей. Копали противотанковые рвы, окопы. Саперный батальон устраивал завалы, минные поля, закладывал фугасы-сюрпризы. Полковник Леселидзе, используя скромные артиллерийские средства, позаботился об укреплении ими флангов обороны. Кроме того, по оправдавшему себя методу, сколотил небольшую маневренную артиллерийскую группу.

Укреплялась и сталиногорская оборона. Прибывшая сюда 239-я стрелковая дивизия значительно усилила ее, но нам все же крайне недоставало танков и артиллерии — того, что у противника составляло главную ударную мощь.

Вот каким было соотношение сил и средств на фронте 50-й армии: у нас — недоукомплектованная 108-я танковая дивизия и две танковые бригады, у противника — три с половиной танковых дивизий; у нас 125 орудий всех систем, у него — пятьсот восемьдесят четыре. Полное превосходство имел враг в воздухе.

Всей этой мощью утром 18 ноября он и обрушился на нашу оборону на юго-восточном направлении. Это был третий удар противника, рвавшегося к южным подступам Москвы. Огромные потери его не отрезвляли. Стремясь быстрее занять Сталиногорск, фашисты на следующий день сосредоточили против защитников города две пехотные дивизии. Они повели наступление при поддержке восьмидесяти танков. Нашим частям пришлось отойти. 21 ноября гитлеровцы заняли Узловую, глубоко вклинились в оборону и по Веневскому шоссе.

В этих боях было сбито девять самолетов и уничтожено сорок четыре танка противника. Летчики, выбросившиеся с парашютами, были захвачены в плен. Их допросили. Разговаривали они охотно, отвечали на все вопросы, уточняли имевшиеся в нашем распоряжении данные, показывали необходимое на картах. Такое поведение фашистских летчиков заинтересовало меня, я решил побеседовать с ними, их доставили ко мне в небольшой домик на окраине Венева.

Странно, гитлеровские летчики, казалось, ничуть не были удручены своим пленением. Холеные, откормленные парни двадцати четырех — двадцати семи лет. Прекрасно экипированы: меховые куртки защитного цвета, бриджи заправлены в сапоги. Что же, понятно, летчики в фашистской армии составляли особо привилегированную касту, они свысока смотрели на офицеров других родов войск.

Я спросил, кто и как из них был сбит? Оказалось, один — истребителем, другой — залповым огнем пехотинцев, остальные зенитной артиллерией.

Держались пленные, как на докладе перед собственным начальством: вставали, лихо щелкали каблуками.

— Допрашивавшие вас командиры доложили мне, что вы сообщили интересующие нас данные о своих войсках и известных вам намерениях вашего командования. Не принуждали вас к этому? — поинтересовался я.

— Никак нет! — ответил тот, что постарше. — Никто нас не принуждал. Показания мы дали добровольно и совершенно правдивые.

— Чем это объяснить? Хотели спасти свою жизнь? Еще не так давно ваши офицеры вели себя иначе.

— То было летом. А теперь осень, и дело идет к зиме… Другие настали времена…

В таком духе велась беседа. Пленные говорили, что и захваченные вермахтом территории не стали немецкими — нет спасения от партизан, и что вообще русская кампания не похожа на все другие походы германских армий.

Нет, не боязнь за свою жизнь вызывала у летчиков готовность ответить на любые вопросы, тут было другое. Поведение пленных свидетельствовало о том, что летний надлом в психологии противника усугубился.

А накал боев все нарастал. И как раз в это горячее время, 22 ноября, А. Н. Ермакова отозвали в Москву. В Венев прибыл новый командующий 50-й армией генерал-лейтенант И. В. Болдин.

Месяц, и какой месяц пришлось работать мне с Ермаковым! Жили мы в одной комнате, так что я достаточно изучил его, а потому хочу сказать о нем еще хотя бы несколько добрых слов.

Был Аркадий Николаевич в быту скромен, в походной жизни неприхотлив. Уважителен и в то же время требователен к подчиненным. Он всегда был в работе, много времени проводил в частях и подразделениях, на самых трудных и ответственных участках боев.

В период Смоленского сражения Ермаков командовал 2-м отдельным стрелковым корпусом, затем, будучи заместителем командующего Брянским фронтом, возглавлял левофланговую оперативную группу войск. В трудное время принял 50-ю армию. Она вела кровопролитные схватки в окружении, была ослаблена, а враг уже подходил к Туле. И все же Ермаков сумел сколотить войска, и они непреодолимой стеной встали на пути гитлеровцев. В бою на Косой Горе, где разбился первый лобовой удар противника, Аркадий Николаевич показал себя способным военачальником, вселил в бойцов и командиров уверенность в победе, и последующие вражеские удары также разбились о их стойкость и мужество.

5

Знакомясь с новым командармом генерал-лейтенантом Иваном Васильевичем Болдиным, я узнал, что в двадцатые годы он командовал Тульским полком, что тогда же тульские коммунисты оказали ему большое доверие, избрав членом горкома партии, и теперь был здесь, так сказать, своим человеком. Ему хорошо были известны местные условия. Как и Ермаков, оп принял 50-ю армию в напряженнейшие дни. Гитлеровцы прорвались к Сталиногорску и захватили его, хотя наша 239-я стрелковая дивизия оборонялась героически. При поддержке частей 41-й кавалерийской дивизии она затем перешла в контратаку, но потерпела неудачу. Главные ее силы были окружены, связь с ней прервалась. Однако сибиряки и волжане не сложили оружия. После двухдневных непрекращавшихся боев они разорвали кольцо и соединились со своими войсками.

Обо всем этом, как, понятно, и о многом другом, я рассказал новому командарму. Рассказ, видимо, его удовлетворил, ибо впоследствии, вспоминая тот разговор, И. В. Болдин в своей книге «Страницы жизни» писал: «Судя но всему, член Военного совета постоянно бывал в войсках и именно там, где возникала особая опасность. Он досконально знал положение дел на фронте и трезво оценивал создавшуюся обстановку»[28].

А обстановка на Веневском боевом участке создалась критическая. 24 ноября крупные силы гитлеровцев, включая танки, заняли ряд населенных пунктов. К исходу дня мы оставили Венев. Однако вскоре, не выдержав мощного удара 1-го гвардейского кавалерийского корпуса, противник на несколько километров откатился назад. Над его тылами и флангами нависла тульская группировка 50-й армии. Она связывала немецкую 2-ю танковую армию, как говорится, по рукам и ногам. И враг уже не мог рассчитывать на успешное развитие операции пи в северном, ни в восточном направлении.

Именно это сковывающее положение нашей тульской группировки и имел в виду генерал Ермаков, когда на заседании Военного совета 17 ноября, о чем рассказано выше, предупреждал о возможности двойного удара гитлеровцев. От фронтальных атак они отказались, но не расстались со своей целью выйти к Москве и обойти се с юга. Теперь фашисты, как показали захваченные пленные, замыслили нанести удар по столице по Рязанскому шоссе. Однако, не взяв Тулу, они не в состоянии были провести задуманное широкое наступление. Их фронт был растянут почти на 200 километров, а танковые и пехотные дивизии потеряли прежнюю пробивную силу. Поэтому после прорыва у Венева противник круто повернул на северо-запад. Здесь он рассчитывал перехватить коммуникации 50-й армии, замкнуть кольцо окружения всей нашей группировки и таким образом открыть себе дорогу на Москву.

Это была отчаянная попытка вражеского командования поправить серьезно пошатнувшиеся дела с осуществлением пресловутого плана «Тайфун» на южном крыле группы армий «Центр». Оценив сложившуюся обстановку, Болдин пришел к твердому выводу:

— По всему видать, Константин Леонтьевич, борьба за Тулу подходит к своей кульминационной точке.

— Да, — согласился я, — и фашисты не остановятся пи перед чем, лишь бы наконец-то захватить ненавистный им город.

Действительно, вначале противник имел некоторый успех, оттеснил оборонявшиеся части и перерезал железнодорожную магистраль и шоссе, связывающие Тулу с Москвой. Но с планом окружения пашей группировки потерпел полный провал. Войска 50-й армии на яростные атаки гитлеровцев отвечали еще более яростными контратаками. Бои продолжались круглые сутки. В донесении политотдела 50-й тех дней говорится: «В течение 20.XI.41 г. части армии на тульском и суходолском направлениях прочно удерживали рубежи обороны. 413, 299, 217-я стрелковые дивизии, 32-я танковая бригада, 108-я танковая дивизия вели ожесточенный бой с противником силой до двух пехотных и танковых дивизий на рубежах Болоховка, Новоселивановское, Шаховское, Петровское, Большая Россошка, Высоцкое, Смородиново, Ильинка, Большое Полунино… 108-я танковая дивизия выбила противника из Огаревки и овладела ею. В бою дивизия подбила 17 вражеских танков. Потери дивизии — 4 танка»[29].

Куда более серьезные потери понесла 413-я стрелковая дивизия. Но вот что сказано в донесении о ее делах: «Личный состав дивизии оказывает героическое сопротивление превосходящим силам врага. Так, ее 1392-й полк 20 ноября весь день отражал удары противника, который потерял в бою до 50 танков. Враг не продвинулся ни на шаг»[30].

Бесстрашно действовали воины 41-й кавалерийской дивизии. В донесении сообщалось, что в боях с 11 по 15 ноября соединение вывело из строя более четырех тысяч солдат и офицеров противника, захватило восемь орудий, шесть танков, двенадцать минометов, восемнадцать пулеметов и другое вооружение. Пять наших экипажей под командованием капитана М. А. Запорожца из 32-й танковой бригады уничтожили девять немецких боевых машин, из них шесть сгорели вместе с людьми.

Тогда же мне доложили о подвиге комиссара 1324-го стрелкового полка 413-й стрелковой дивизии батальонного комиссара К. В. Соловцева. Я попросил начальника политотдела армии выяснить подробности и вскоре вот что узнал.

Случилось так, что в КП части угодила авиационная бомба. Командир полка подполковник Иван Федорович Жишченко и еще несколько человек погибли, а Соловцев был ранен и контужен. Превозмогая боль, он собрал оставшихся в живых воинов. Однако их окружили фашистские танки и автоматчики. Выхода не было, и комиссар сказал:

— Лучше смерть в бою, чем позорный плен. За мной, товарищи, в атаку!

Соловцев первым бросился на противника, остальные — за ним. Их дерзость и отвага ошеломили гитлеровцев. Воины пробились сквозь вражеское кольцо. И вынесли тело погибшего комиссара…

Чувствительный урон фашистам нанесла боевая группа капитана И. Л. Петухова в составе стрелкового батальона, танковой роты, батареи противотанковых пушек и саперного подразделения. В начале декабря она обходными путями вышла к населенному пункту Колодезная в тылу противника. Разведка установила, что здесь обосновался на отдых батальон эсэсовского полка «Великая Германия». Ночной атакой группа полностью разгромила его. Было уничтожено свыше двухсот солдат и офицеров, а уцелевшие — пленены; захвачены два танка, орудия, минометы, более сотни автомашин с военным и награбленным у населения имуществом.

Наши воины вернули владельцам имущество, часть вражеского оружия взяли, остальное уничтожили и покинули Колодезную. Вскоре сюда вошел другой батальон эсэсовцев. И сразу начались злодейские расправы с мирными жителями. Тридцать девять человек, в основном женщины и старики, были расстреляны…

Зверства гитлеровцев на тульской земле носили массовый характер. Оккупанты отнимали у населения скот, зимнюю одежду, ценности, убивали по малейшему подозрению в связях с партизанами. Особенно жестоко они относились к военнопленным. Вот только один пример.

Наши танкисты, выбив противника из деревни Руднево, обнаружили двенадцать замученных красноармейцев. Прежде чем убить свои жертвы, фашисты подвергли их варварским пыткам. Можно ли было умолчать об этом? Политотдел выпустил специальную листовку. Армейская газета «Разгромим врага» и дивизионные многотиражки опубликовали рассказы очевидцев. Состоялись собрания, агитаторы провели беседы. И печатное, и устное слово поднимало личный состав на беспощадную борьбу с захватчиками. Как боевой приказ восприняли бойцы, командиры и политработники призыв Военного совета беззаветно и мужественно драться до полного уничтожения врага под Тулой.

В начале декабря 340-я стрелковая, 112-я танковая дивизии и другие соединения 50-й армии нанесли стремительный удар по группировке противника, прорвавшейся к железной дороге и Московскому шоссе, причем немецкая 3-я танковая дивизия была окружена. Одновременно сильный удар был нанесен и по северо-западной группировке 43-го армейского корпуса. Враг потерял в этих боях более десяти тысяч солдат и офицеров.

Здесь у читателя может возникнуть вопрос: как, дескать, могло произойти подобное чудо? Ведь противник и вооружен был лучше, и если не на всех, то на ряде боевых участков имел значительное численное превосходство. Действительно, все было так, коль о силе 50-й судить по моменту ее выхода из окружения. Потери она понесла огромные. Не доверяя своей памяти (минуло столько лет!), я сделал в Центральном архиве Министерства обороны следующие выписки: в 50-й армии осталось менее восьми тысяч человек, винтовок — 4323, ручных и станковых пулеметов — 268, орудий около двух десятков, а точнее — 19, танков всего два, бронемашин вообще ни одной. После сказанного нетрудно представить, насколько сильно были обескровлены дивизии. Например, в 154-й стрелковой насчитывалось пятьсот штыков, в 217-й — четыреста, в 173-й и того меньше — двести пятьдесят…

По так, повторяю, было лишь сразу после выхода войск из окружения. Затем очень быстро, случалось, буквально в считанные дни, а то и часы, подразделения и части пополнялись людьми, оружием, техникой, боеприпасами и соединения без задержки вновь выступали навстречу врагу. Так было, например, с 290-й стрелковой дивизией, которая, как и другие соединения, понесла в предыдущих боях большие потери. Пополненная, она уже через сутки опять выполняла боевую задачу. И если учесть приведенные мною выше примеры мужества и героизма наших бойцов, командиров, политработников, когда каждый из них бился за двоих, за троих, то сотворенное ими чудо станет ясным и понятным.

1

Тула выстояла. Двухмесячные бои закончились поражением хваленых, закованных в броню соединений 2-й танковой армии противника. План германского командования прорваться к столице пашей Родины с юга был сорван. Таков главный итог Тульской оборонительной операции осени 1941 года, значение которой вышло далеко за пределы армейской. Войска 50-й, взаимодействуя с соединениями 49-й и других армий, выиграли время для развертывания сил Красной Армии на ловом фланге московского стратегического направлении, разгромили вооруженные до зубов корпуса и дивизии Гудериана. Враг понес огромные потери.

Наши воины выполнили и еще одну очень важную задачу. Они заставили противника растянуть фронт наступления почти на двести километров, втянули в боевые действия все его резервы, тем самым ослабив маневр и пробивную силу вражеских ударных группировок.

По забыть мне чувства безмерной гордости за товарищей по оружию, живых и павших, которое навеяла в те поистине исторические дни передовая статья газеты «Правда». Называлась она «Под Москвой должен начаться разгром врага!» и обращена была ко всем защитникам столицы, а следовательно, и к воинам 50-й. Поэтому я распорядился, чтобы со статьей был ознакомлен каждый воин. И вот в окопах пехотинцев, на огневых позициях артиллеристов и минометчиков, в танковых экипажах, в землянках и блиндажах зазвучали голоса агитаторов, пропагандистов, парторгов, политруков, комиссаров, политотдельцев. «Мужественное сопротивление частей Красной Армии, — взволнованно произносились слова «Правды», — задержало разбег фашистских полчищ. Они вынуждены перейти на медленный шаг. Они не мчатся вперед, как бывало, а ползут, обильной кровью поливая каждый свой шаг…»

Надо также сказать, что в боях под Тулой личный состав 50-й армии приобрел опыт ведения современной маневренной войны, гибко сочетающей оборону с наступлением. Мы научились маневрировать артиллерией, особенно при отражении танковых атак.

Важно и то, что здесь ярко проявилось единство фронта и тыла. В борьбе с немецко-фашистскими захватчиками плечом к плечу с воинами регулярных армейских частей отважно сражались бойцы Тульского рабочего полка, добровольцы-истребители танков веневского отряда, партизаны и партизанки. Отряды народных мстителей и разведывательно-диверсионные группы действовали практически во всех районах Тульской области, временно оккупированных фашистами. Они не только доставляли нам цепные данные о дислокации войск противника и его передвижениях, но и сами наносили ощутимые удары по врагу.

Итоги оборонительных боев способствовали успеху последующего зимнего наступления левого крыла Западного фронта. В принятом в первой половине декабря обращении Военного совета армии к бойцам, командирам и политработникам говорилось: «Упорная и жестокая борьба за Тулу дала прекрасные результаты. Доблестные войска нашей армии нанесли жестокий удар немецким захватчикам.

Тысячи фашистских негодяев истреблены. Многие части врага разгромлены. Десятки танков, орудий, автомашин, пулеметов и минометов уничтожены нашими частями. Освобождено много населенных пунктов Тульской области из-под ига немецких головорезов…

Наша задача сейчас состоит в том, чтобы сильнее бить врага, не давая ему опомниться».

Удары 1-го гвардейского кавалерийского корпуса, затем переход в наступление 10-й армии генерала Ф. И. Голикова облегчили нашу борьбу под Тулой. А разгром северо-запад ной и юго-восточной группировок противника завершился глубоким фланговым охватом немецкой 2-й танковой армии и вынудили ее к поспешному отходу на Узловую и Богородицк.

8 декабря без всякой паузы началось наступление войск 50-й. Для удара на южном направлении, вдоль Орловского шоссе, мы создали сильную группировку. В нее вошли 154, 217, 290-я стрелковые и 112-я танковая дивизии, а также 32-я танковая бригада с частями поддержки и усиления.

При формировании группы одной из первых включили в нее 290-ю стрелковую дивизию. Помнили просьбу командования соединения предоставить ему возможность участвовать в освобождении от врага Ясной Поляны. Тут, кстати, следует подчеркнуть, что Ясная Поляна притягивала к себе внимание многих других воинов. В трудные дни оборонительных боев командир 31-й кавалерийской дивизии полковник М. Д. Борисов рассказал мне такую историю:

— Обращается ко мне командир эскадрона капитан Сашенко. Человек удивительной храбрости, всегда веселый, а тут хмурый, как осенняя туча. Говорит, что слухи имеет эскадрон: в Ясной Поляне гитлеровцы оскверняют могилу Льва Николаевича Толстого, и бойцы волнуются, просят разрешения проучить фрицев. Я согласился, но сказал, что пойдут только добровольцы. Дело серьезное, из вылазки можно и не вернуться. Комиссар дивизии Николай Мозжечков из нескольких сотен добровольцев отобрал сорок человек. Ночью они скрытно вышли к Ясной Поляне и внезапно обрушились на фашистов. Бой был коротким, но жарким. Наши воины разгромили штаб 3-й танковой дивизии, захватили там ценные документы и благополучно вернулись.

— А как с могилой Льва Николаевича? — спросил я Борисова. — Слухи о надругательстве подтвердились?

— Полностью! Гитлеровцы всю ее загадили. И совсем рядом закапывают своих головорезов. Бойцы Сашенко насчитали больше полусотни крестов. — Борисов стиснул кулаки. — Ох как надо быстрее вышвырнуть из Ясной Поляны фашистскую нечисть!

— Теперь уже, Михаил Дмитриевич, скоро…

И вот бойцы 50-й перешли в наступление вдоль Орловского шоссе. Противник отчаянно сопротивлялся, вел интенсивный минометный и пулеметный обстрел из района Косой Горы и Судаково. Паши войска не стали ввязываться здесь в бой, обошли Косую Гору. Страшась окружения, гитлеровцы спешно отступили к Ясной Поляне, где тоже был создан сильный узел обороны. Лобовой удар мог привести к лишним жертвам и разрушениям, да и не обеспечил бы высоких темпов наступления. Поэтому части вклинились в лес, чтобы, обойдя врага, ударить в его тыл. Фашисты и тут не выдержали, попытались вырваться из стальных тисков. Не вышло. Один удар крепче другого наносили по ним воины 217-й и 290-й стрелковых дивизий, 112-й танковой дивизии и 32-й танковой бригады. Именно в бою за Ясную Поляну был довершен полный разгром немецкой 296-й пехотной дивизии, начатый под Тулой.

После освобождения Ясной Поляны во все соединения и части 50-й была разослана листовка, в которой, в частности, говорилось: «Политотдел армии призывает вас, бойцы, командиры и политработники, — преследуйте противника, не давайте ему опомниться, отрезайте от баз, перехватывайте коммуникации, уничтожайте его по частям. Пусть каждый гитлеровец, позарившийся на нашу священную землю, останется мертвым на советской земле!»

В подбитых вражеских танках еще рвались боеприпасы, в воздухе не успел рассеяться дым недавнего боя, а мы с генералом Болдиным были уже в Ясной Поляне. И то, что увидели там, глубоко потрясло нас. Захватчики сожгли среднюю школу и больницу имени Л. Н. Толстого. Они подожгли музей, где разворовали бесценные реликвии, уничтожили мебель, музейный инвентарь. Они надругались над могилой великого писателя…

Командарм приказал секретарю Военного совета батальонному комиссару Н. Н. Дубышкину:

— Составьте, Николай Николаевич, подробный отчет. Об этом варварстве надо сообщить в Москву.

К нам подошла плачущая женщина. Возраст ее определить было трудно, настолько она была истощена и измучена. Познакомились: Мария Ивановна Щеголева, научный сотрудник музея-усадьбы Л. Н. Толстого.

— Как вы тут жили? — спросил я.

— Все было как в кошмарном сне…

Мария Ивановна, оказывается, вела дневник. У меня сохранилась копия этой летописи черных дней Ясной Поляны. Откровенно говоря, мне бы хотелось поместить ее здесь целиком, но дневник уже неоднократно публиковался в различных изданиях, поэтому частично приведу лишь одну запись, предпоследнюю.

«14 декабря. Утро. Иду за водой на средний пруд. Над головой новый незнакомый звук: тонкий свист, похожий на звук сирены. И вдруг невдалеке разрыв снаряда. Тут только поняла, что это не сирена, а полет снаряда…

У здания литературного музея еще стоит машина. Свистят снаряды, — видимо, бой идет где-то совсем близко. Часов в 9—10 вдруг поднимаются клубы дыма со стороны лесничества и больницы. Все больше и больше дыма.

Оказывается, немцы подожгли, отступая, лесничество, больницу и дом отдыха. Деревня в панике: ползет слух, что немцы все сожгут… Бегу и созываю рабочих и служащих — надо спешить спасать музей. Из окон дома Толстого уже вырываются клубы дыма.

Войти страшно. Положение спасает молодежь: Павлик Комаровский, врач Илюшин, Клавдия Литвинова смело вбегают в дом. Они кричат нам, что подожжены три комнаты, но борьба с огнем еще возможна… Мы поднимаем полы, пробиваем потолки, гасим пламя.

Вечером у всех чувство удовлетворения: дом спасен. Конечно, все изуродовано, обезображено. Ничего, теперь восстановим — ведь немцы уже бежали».

2

Каждый воин нашей армии, в каком бы звании он ни был, какую бы должность ни занимал, стремился поклониться памяти великого писателя. Мы всячески способствовали паломничеству людей, которым, может быть, сейчас, от этой вот могилы идти в смертный бой. Коммунисты, комсомольские вожаки частей и подразделений в связи с этим вели большую работу. Пусть все смотрят, видят, знают, на какие подлости способен фашизм! Пусть слушают рассказ отважной русской женщины Марии Ивановны Щеголевой, которая не испугалась остаться среди врагов, чтобы сохранить для советского народа его святыню.

— Беседы, рассказы политбойцов о Толстом — дело очень нужное. Но надо провести еще и митинг, — поделился я своим замыслом с командармом.

Тот, не раздумывая, ответил:

— Обязательно!

Митинг состоялся возле могилы Льва Николаевича. Выступили представители разных национальностей. И каждый говорил, что это и его писатель, писатель всех наших пародов, которые защищают свою единую Родину, и надо крепить единство советских пародов. Так, казах красноармеец К. Улумбаев сказал:

— Гитлер напал на нас, жжет наши села, мучает людей, оскверняет пашу культуру. Люди мира никогда не простят этого Гитлеру. Все нации встали грудью за Родину. Мы ничего не простим фашизму!

После митинга ко мне привели пленного немецкого офицера. Был он из «интеллигентных» фашистов. Да, ему приходилось слышать о русском писателе Толстом, а вот читать его произведения не довелось.

— И не держали в руках ни одной его книги? — удивился я.

Пленный пожал плечами: а зачем? То ясе дикарство обнаружил гитлеровец, когда я спросил, чем он может объяснить надругательства над усадьбой Толстого.

— Она, — сказал я, — бесценный памятник культуры советского народа, а вы разрушали ее, превратили в казармы, в конюшни!

— Такими подробностями мы не интересовались, — ответил пленный совершенно безразличным тоном. — Война! Солдатам было холодно, и они обогревались. Мы не привыкли к русским морозам.

Этот варвар понятия не имел о гениальных творениях Льва Николаевича, ставших золотым фондом мировой литературы. Он не знал ни уважения к реликвиям народов, ни милосердия к людям. Для него это была завоеванная территория, на которой можно делать все — жечь, грабить, убивать. Ведь сам фюрер сказал солдатам, что они совершенно свободны в своих поступках на захваченных территориях, всю ответственность за их действия он принимает на себя.

— Мы доберемся и до фюрера! — заверил я.

— Он далеко…

— Ничего, будет близко!

Сжав до боли в руках оружие, покидали наши воины Ясную Поляну. Картина, которую они увидели, наполнила их сердца нестерпимым гневом, еще большей ненавистью к оккупантам. И совсем не случайно те дни отмечены массовым героизмом бойцов, командиров, политработников, всего личного состава армии. Все громче и раскатистее звучало победное «ура» — 50-я наступала по всему фронту. Оперативные сводки радовали:

«258-я стрелковая дивизия выбила фашистов из десяти населенных пунктов… Части 413-й стрелковой дивизии очистили от противника Новое Село, станцию Присады, форсировали реку Шат».

«За 16 декабря занято 18 населенных пунктов. Захвачено 6 средних исправных немецких танков, 3 танкетки, 11 орудий и минометов, десятки автомашин и повозок с различными военными грузами».

«Успешно провела бой 217-я стрелковая дивизия по разгрому гитлеровских банд в г. Щекино. Противник понес большие потери. Захвачено 6 самолетов, 25 танков, 35 автомашин, 3 орудия и другие трофеи. Уничтожено 270 солдат и офицеров».

За первые девять дней наступления враг был изгнан из Венева, Узловой, Сталиногорска и многих других городов, сел и деревень. Тула перестала быть фронтовым городом, в ней налаживалась мирная жизнь. А продвижение наших войск принимало все больший размах. Немецкие 24-й и 47-й танковые, а также 53-й армейский корпуса отступали на юго-запад, 43-й был оттеснен на северо-запад. Между ним и основными силами танковой армии гитлеровцев образовался разрыв шириной до 40 километров. Естественно, мы не преминули воспользоваться создавшейся обстановкой.

У нас с Болдиным состоялся тогда следующий разговор:

— Мне кажется, — сказал командарм, — есть смысл бросить в образовавшийся у противника разрыв оперативную подвижную группу. Как на это смотришь, комиссар?

— Риск, конечно, немалый, — ответил я. — Но раз это продиктовано необходимостью, почему бы не бросить?

— Решено! Так и сделаем.

В оперативную подвижную группу вошли 154-я стрелковая дивизия генерала Я. С. Фокапова, 112-я танковая дивизия полковника А. Л. Гетмана, 31-я кавалерийская дивизия полковника М. Д. Борисова. Были, кроме того, включены артиллерийские части, дивизион гвардейских минометов и фугасно-огнеметная рота.

Группу возглавил заместитель командующего армией генерал-майор В. С. Попов. Во вражеский тыл пошел с войсками и я, чтобы не издалека, а находясь непосредственно в соединениях, руководить партийно-политической работой. Теперь она приняла еще более интенсивный характер. Во всех частях состоялись митинги, партийные и комсомольские собрания. На этих собраниях по установившейся традиции зачитывались заявления о приеме в ряды ВКП(б) и ВЛКСМ. Воины связывали свою судьбу с партией, комсомолом, чтобы получить единственную привилегию — первыми идти в атаку. И шли. Так, красноармеец 583-го стрелкового полка С. С. Тишин писал в своем заявлении: «Прошу принять меня кандидатом в члены ВКП(б). Я обязуюсь выполнять все возложенные на меня поручения и до последней капли крови драться с германскими захватчиками». И слово Тишина не разошлось с делом: боец сражался с фашистами до последней капли крови.

Коммунисты обсуждали на своих собраниях и такой жизненно важный вопрос, как дисциплина и маскировка на марше. Призывали товарищей делать все так, чтобы враг не только не узнал, но и не догадался о нашем замысле.

Соблюдая предельную осторожность, подвижная группа выступила глухой ночью. С южного направления она круто повернула на северо-запад. Это означало, что удар нацеливался на Калугу. Расчет заключался в том, чтобы броском выйти к городу и с ходу овладеть им. Задача была, прямо скажем, не из легких. Предстояло преодолеть около 120 километров по зимним дорогам. И хотя вся подготовка к маршу велась предельно скрытно, а в движении скрупулезно принимались меры маскировки, это, конечно, ничуть не гарантировало, что бросок пройдет без боев, — слишком долог был путь большой массы войск.

Военный совет обратился к личному составу с призывом отдать все силы освобождению Калуги от фашистских захватчиков. Обращение нашло горячий отклик. Михаил Дмитриевич Борисов, например, когда я встретился с ним в его кавалерийской дивизии, порывисто воскликнул:

— Мои конники уже видят красный флаг над Калугой!

— Настроение у кавалеристов боевое, что и говорить, — охотно подтвердил я. — Но видно в частях и другое: утомлены люди, да и копи очень сдали.

Комдив призадумался, но твердо проговорил:

— Будьте уверены, товарищ бригадный комиссар, мои кавалеристы не подведут!

В этом никто не сомневался.

С севера действия подвижной группы обеспечивала 258-я, а с юга — 290-я стрелковые дивизии. Вполне надежный заслон — тоже не подведут! На чем основывалась моя уверенность? На том, что в 258-й и 290-й стрелковых дивизиях, как, понятно, и в других соединениях армии, бывал я регулярно и хорошо знал моральное состояние личного состава. Было оно исключительно высоким. Для этого мы, политработники, от политрука до члена Военного совета, трудились, не зная отдыха, поднимая людей на успешное решение сложной боевой задачи.

Как же эта задача выполнялась на деле? Как говорится, с переменным успехом. На первых порах все шло хорошо. В донесении политотдела сообщалось: «В течение 18 декабря армия своим правым крылом вела бой. Продолжая преследовать отходившего противника в направлении к Калуге, углубилась на 60 километров западнее города Тулы. В результате боев захвачены трофеи: 15 танков, 100 грузовых автомашин, 14 легковых машин, 90 мотоциклов, 4 орудия, 2 станковых пулемета, 12 тысяч патронов. Убито и ранено 200 солдат и офицеров… Политико-моральное состояние войск армии боевое, здоровое».

Без серьезных осложнений группа прошла Зайцево, Воскресенское, Дубну. Однако полной скрытности передвижения достичь не удалось, воздушная разведка гитлеровцев обнаружила наши колонны. Группу начали преследовать вражеские самолеты, а мы не имели серьезного авиационного прикрытия. К тому же ночью выпал глубокий снег, создав дополнительные трудности.

В общем бросок несколько замедлился. Сказалось и то, что для прикрытия Калуги противник, получив данные авиаразведки, спешно расположил на пути нашего движения свои подразделения. Мелкие стычки постепенно переходили в жаркие схватки. Почти сутки не утихали бои за населенные пункты Зябки, Алексеевское и Зеленино.

Под деревней Зябки действовал 473-й стрелковый полк 154-й стрелковой дивизии. Он был наиболее полнокровным, имел роту автоматчиков и потому прокладывал путь всей группе. В Зябках полк захватил пленных — солдат 137-й пехотной дивизии, той самой, с которой я уже встречался в июльских боях за Смоленск. И там же, в Зябках, в руках наших бойцов оказалась драгоценнейшая реликвия — грампластинка с речью В. И. Ленина «Обращение к Красной Армии».

Я находился как раз в том районе боевых действии, и ко мне обратилось сразу семь-восемь красноармейцев. Один из них бережно протянул пластику.

— Вот, товарищ бригадный комиссар, — окинул сослуживцев быстрым взглядом, словно бы призывая их в свидетели, и добавил: — А там, в доме, где ее нашли, есть и патефон.

— Значит, — отозвался я, — приглашаете послушать вместе?

Бойцы хором ответили:

— Так точно!

— Что ж с удовольствием. Только надо предупредить вашего командира.

— Его нет, ранило…

— Тогда комиссара.

— Увезли вчера в медсанбат.

Я подавил непроизвольный вздох.

Пошли!

Пока мы добрались до нужного дома, сработал «беспроволочный телеграф»: в просторной горнице с большими окнами и высоким потолком собралось с полсотни человек. Как было не воспользоваться таким случаем? Прежде чем завести пластинку, сказал:

— Давайте, товарищи, вспомним, когда и при каких обстоятельствах состоялось выступление Владимира Ильича, которое мы с вами сейчас прослушаем. Было это в тяжелое для нашей страны время — в марте 1919 года. Вы знаете, тогда молодая Советская Республика находилась в опасности. Ленин обратился к Красной Армии, к рабочим и крестьянам. Чтобы победить сильного, коварного врага — внутреннюю контрреволюцию и вооруженных до зубов интервентов, он призывал трудящихся напрячь все силы, быть начеку. Давайте послушаем.

Зазвучал живой голос Ильича, голос, который с первых же слов заставлял сильнее биться сердца: «Товарищи красноармейцы! Капиталисты Англии, Америки, Франции ведут войну против России. Они мстят Советской рабочей и крестьянской республике за то, что она свергла власть помещиков и капиталистов и дала тем пример для всех народов земли».

В горнице, хотя и было много народа, тишина держалась невероятная. Затаив дыхание, слушали воины великого вождя. «Товарищи красноармейцы! Стойте крепко, стойко, дружно! Смело вперед против врага!»

Казалось, страстный призыв В. И. Ленина — смело вперед против врага! — услышали не только те, кто был со мною рядом, а весь личный состав 154-й стрелковой дивизии, в которую входил 473-й полк. Взаимодействуя с 31-й кавалерийской дивизией, пехотинцы сбили на своем пути вражеские заслоны и ранним утром 20 декабря сосредоточились на южном берегу Оки.

На беду из-за глубоких снежных заносов запоздала 112-я танковая дивизия, на исходный рубеж для атаки она вышла лишь к 11 часам утра. Отстали артиллерийские части, дивизион гвардейских минометов — и опять из-за снегопада, который спутал наши первоначальные расчеты. И вот, что-бы наверстать упущенное, отставшие двинулись вперед днем, делать чего не следовало. Еще 17 декабря, чтобы войска не оказались под прицельным огнем и бомбежкой противника и тем самым избежали излишних потерь, был издан подписанный В. С. Поповым и мною приказ: строжайше соблюдать все меры маскировки, передвигаться только ночью. Командиры некоторых частей нарушили его, продолжили форсированный марш и днем, за что жестоко поплатились. Фашисты обнаружили наши войска, обрушили на них тысячи снарядов и мин, а налетевшие «юнкерсы» забросали бомбами…

Но остановить подвижную группу гитлеровцы оказались не в состоянии, настолько был высок боевой порыв личного состава, настолько неуемно стремление наших воинов как можно скорее освободить Калугу.

Бой за деревню Зябки мы завязали вечером, продолжали всю ночь, а к утру полностью очистили населенный пункт от врага. Попов, с которым в те бессонные дни и ночи я неизменно находился вместе, полувопросительно-полуутвердительно проговорил:

— Вперед, Константин Леонтьевич?

— Да, Василий Степанович, только вперед!

В начале двадцатых чисел декабря штаб подвижной группы расположился в деревне Елки. И именно в этой деревушке, со всех сторон окруженной первозданным лесом, нами был окончательно разработан, уточнен и утвержден боевой приказ на штурм Калуги. И здесь же, в крестьянской избе, перед которой зияла огромная воронка от неприятельской бомбы, я собрал начальников политотделов дивизий и военкомов полков, пропагандистов и парторгов. Рассматривалось два вопроса. Первый: ответственность парторганизаций за исход предстоящих действий. Второй: примерность коммунистов в бою.

На совещании присутствовали также командир подвижной группы генерал-майор Полов, начальник артиллерии армии полковник Леселидзе, начальник оперативного отдела штаба армии полковник Почема, командиры 112-й танковой дивизии полковник Гетман и 31-й кавалерийской — полковник Борисов. Каждый из них, говоря о партполитработе в частях и подразделениях, давал ценные советы, пожелания, а Андрей Лаврентьевич Гетман, когда речь зашла о примерности коммунистов, сказал:

— Кто, как не мы, большевики со стажем, должны в первую очередь показывать такой пример?

В ту пору А. Л. Гетману, впоследствии генералу армии, Герою Советского Союза, шел тридцать девятый год, а в партию он вступил двадцатичетырехлетним, в 1927 году. Произнесенные им слова я живо вспомнил в декабре 1966 года, когда приехал в Калугу на торжества по случаю 25-летия ее освобождения от фашистских захватчиков и прочитал напечатанные в областной газете стихи Б. Обновленского:

Клич «Делай, как я!» поднимал бойцов в решительную атаку, когда, казалось, нельзя было высунуть головы из окопа, вел на подвиг. И потому-то, несмотря на остервенелое сопротивление противника, 21 декабря, на рассвете, 111-й и 114-й полки кавалерийской дивизии с ходу ворвались на южную окраину города. Вслед за ними туда пробились 473-й и 510-й стрелковые полки 154-й стрелковой дивизии, а вскоре и танковый батальон.

На улицах Калуги разгорелся яростный бой. К полудню наши атакующие части достигли центра города, но мощь их удара была ослаблена тем, что пехота не имела артиллерийской поддержки. Этим воспользовался враг. Его танки и автоматчики сначала потеснили нас, а затем отрезали от переправ через Оку. Наконец, дополнительно подтянув войска, гитлеровцы окружили всю подвижную группу.

Это произошло 22 декабря, и противник, очевидно, был уверен, что в этот же день с нами будет покончено — или все мы поляжем, или сдадимся в плен. Нет, не произошло, и не могло произойти ни того, ни другого! Отрезанные от своих баз снабжения, советские полки дрались в кольце героически. Борьбу вели за каждую улицу и каждый дом, за каждый этаж и лестничную площадку.

3

Нам на выручку спешили главные силы 50-й армии. Они резко повернули на северо-запад, устремились к Калугу и мощным ударом разорвали кольцо окружения вокруг подвижной группы. Особенно отличилась 258-я стрелковая дивизия полковника М. А. Сиязова. Совершив ночной многокилометровый марш-бросок, она с ходу вступила в бой.

В те дни мне доставили весьма любопытный документ — приказ командира немецкой 23-й пехотной дивизии. Он содержал красноречивую характеристику состояния морального духа фашистских войск: «Господа командиры! Общая обстановка военных действий властно требует остановить быстрое отступление наших частей, защищаться до последнего человека. Под личную ответственность командиров требую, чтобы этот приказ был выполнен с железной энергией и беспощадной решительностью. Позади у нас есть резервы, продовольствие и оружие для поддержки фронта. У каждого солдата снова должна пробудиться и укрепиться воля к обороне и вера в наше превосходство. Настоящий кризис должен быть и будет преодолен. Вопрос поставлен о нашей жизни и смерти».

Такие приказы оказывали воздействие, враг оборонялся упорно. Но неудержим был наступательный порыв наших воинов. Целеустремленно и настойчиво развивали они успех. 25 декабря Военный совет армии докладывал командованию Западного фронта, что подвижная группа генерал-майора В. С. Попова в течение дня вела упорные бои за Калугу. 258-я стрелковая дивизия заняла Ромоданово, Санаторий, Аненки и вступила в бой за Макарово и Желыбино. 217-я стрелковая дивизия захватила переправу через реку… Противник разрушил связь и дороги, подтягивает свои 31-ю и 137-ю пехотные дивизии и, опираясь на заблаговременно подготовленную оборону (окопы, местами — проволочные заграждения в пять рядов), упорно продолжает бои за Калугу…

Хочу подчеркнуть, что по численности и вооружённости наши войска, действовавшие в районе Калуги, значительно уступали гитлеровцам. И все же мы твердо верили: город возьмем! Весьма благоприятную обстановку для этого создавало то, что 217-я и 413-я стрелковые дивизии заняли охватывающее положение с юго-запада, а 340-я — с северо-востока. Бесспорным преимуществом над врагом был высокий боевой дух советских воинов.

Вечером 28 декабря состоялось заседание Военного совета. На нем были рассмотрены оперативные документы и обращение к войскам. На другой день вблизи Калуги, в домике лесника, генерал И. В. Болдин собрал командиров соединений и поддерживающих частей. Слово попросил начальник артиллерии армии полковник К. Н. Леселидзе:

— Проведенная рекогносцировка местности показала, что у противника высокий берег Оки, там у него батареи. При дневном наступлении гитлеровцы увидят наши силы, разгадают замысел и расстреляют идущие на штурм войска…

— Что вы предлагаете? — спросил Болдин.

— Ночной штурм города.

Предложение Леселидзе было резонным, убедительным, дельным. Я поддержал его: при ночном наступлении мы сможем создать у врага впечатление о превосходстве наших сил. Командиры соединений согласились с таким мнением. Было принято решение совершить штурм в ночь на 30 декабря. Командующий армией, я и начальник штаба полковник Н. Е. Аргунов подписали боевой приказ.

Ночной удар лишил противника возможности вести прицельный огонь, ошеломил его, подавил волю к сопротивлению. Наши же воины, наоборот, творили чудеса мужества, отваги. Немыслимо перечислить имена всех героев того боя. В штурме Калуги еще и еще раз проявились массовый героизм советских воинов, их подавляющее моральное превосходство над врагом.

Командир роты 154-й стрелковой дивизии коммунист Брусинов первый со своими подчиненными ворвался в город и лично уничтожил семнадцать фашистов.

В 510-м стрелковом полку этой же дивизии выбыл из строя командир 1-го батальона. В подразделении, отрезанном от главных сил части, сложилась крайне напряженная обстановка. Ее разрядил политрук Угодников. Он возглавил батальон и повел воинов в контратаку. Вражеское кольцо было разорвано…

30 декабря над старинной Калугой, освобожденной от захватчиков, взвился красный флаг.

— Пойдем, Константин Леонтьевич, — пригласил меня Болдин, — посмотрим город.

Мы неторопливо шли по просторным улицам, сворачивали в узенькие переулки и всюду видели следы недавнего боя: груды битого кирпича и стекла, догорающие дома, клубы едкого дыма, трупы вражеских солдат и офицеров. Иногда то здесь, то там раздавались автоматные и пулеметные очереди, глухие разрывы гранат. Это наши специально выделенные подразделения выбивали из подвалов, снимали с чердаков затаившихся там гитлеровцев.

— А говорят, Иван Васильевич, — сказал я командарму, — история не повторяется.

Болдин остановился, глянул на меня вопросительно:

— Что ты имеешь в виду?

— Участь непрошеных гостей в России. Полчища Наполеона тоже рвались к Москве по северным рубежам вот этой калужской земли. И по ней же, устилая поля и леса закоченевшими телами, бежали к берегам далекой Сепы.

— Еще как бежали! — энергично подтвердил Болдин. — Еще как! Да только мало кто добежал. От более чем шестисоттысячной «великой армии» остался один пшик. Убежден: то же самое ожидает и фашистов. Так что верно, история повторяется… Пошли дальше.

Продолжая осматривать Калугу, мы убедились, что еще вчера покидать ее противник не собирался. Сделать это его вынудил стремительный и мощный удар 50-й. Спасая свою жизнь, гитлеровцы ретировались налегке, побросав в городе бронетранспортеры, орудия, минометы, грузовые и легковые автомашины, полевые кухни. Кстати, в качестве трофеев нам достались и стоявшие на высоком берегу Оки батареи. Те самые, о которых предупреждал накануне штурма полковник Леселидзе. Орудия были целехоньки, даже замки с них не сняты, а в капонирах аккуратно сложены зеленые ящики со снарядами.

Незаметно для себя мы вышли к вокзалу. И здесь все свидетельствовало о торопливом бегстве врага. На железнодорожных путях застыли с десяток паровозов, эшелон с танками, эшелон с оружием, еще один — с продовольствием и с рождественскими подарками фашистам. Но получать их было уже некому, сотням и сотням неудавшихся завоевателей наши бойцы вручили другие подарки — меткие пули.

К нам подошли трое пожилых железнодорожников. Одни из них, как выяснилось, был машинистом. Я поинтересовался его именем-отчеством.

— Василий Иванович.

— Ого, — засмеялся Болдин, — полный мой тезка, только, правда, наоборот. Можно ли, тезка, разогреть паровоз, и как можно скорее?

— Можно, товарищ генерал. Но, если не военная тайна, для какой цели?

— Чтобы оповестить жителей города о пашей победе.

— О!..

И вскоре морозный воздух уходящего сорок первого года прорезали басовитые гудки паровоза. Они извещали о том, что древняя Калуга снова стала свободной.

Вечером того же дня, то есть 30 декабря, войска 50-й армии покинули город. Они уходили навстречу новым боям. Что ожидало их в тех боях? Новые неимоверные трудности и лишения, новые жесточайшие испытания огнем и железом. Командиры, политработники, рядовые красноармейцы были готовы к ним. 13 кровопролитных сражениях на ближних подступах к Москве они, закалившись физически, окрепнув морально, научились беспощадно бить ненавистных оккупантов.

написал 22 июня, в первый же день войны, Алексей Сурков. Слова поэта стали для бойцов нашей армии своеобразной клятвой, с одной, правда, поправкой. Тогда, в трудные дни сорок первого, не о славе думали они, а о том, чтобы защитить Родину-мать от лютого врага. И сделали для этого все, что могли.