Trust: Опека

Пролог

Вокзал Келети Пальяудвар, Будапешт

21 мая 1938 года

— Дорогая, ничего они мне не сделают. В конце концов, я гражданин Венгрии и могу проехать через Австрию, даже если она оккупирована фашистами.

— Figyelem![1] На девятом пути производится посадка на Восточный экспресс «Вена — Цюрих — Базель — Париж».

Аладар Коган пытался хоть что-то разглядеть в густом сигарном дыму, который наполнял обшитую деревянными панелями телефонную кабинку. Зал ожидания первого класса быстро опустел.

— Дорогая, мне пора. Дали уже третий свисток… Да. Я позвоню, когда приеду.

Он быстро подхватил газету.

— Не беспокойся. Я надежно спрячу твои деньги — наши деньги.

— Внимание, внимание! Восточный экспресс отправляется с девятого пути.

— Мне и в самом деле пора бежать. Поцелуй за меня Иштвана и Магду. Пока. Csykolom. Нет, милая, костюм не помялся. Мы же расстались всего два часа назад.

Аладар потушил сигару, схватил газеты и с кожаным чемоданом в руке поспешил на главную платформу.

Он остановился, чтобы снять с вешалки шляпу, бросил взгляд в большое, украшенное позолотой зеркало слева от зала ожидания и улыбнулся. Костюм в тонкую полоску, элегантная мягкая шляпа, темный галстук — он был похож на банкира, можно даже сказать, на швейцарского банкира.

— Внимание, внимание! Отправляется Восточный экспресс.

Мужчина зашагал к выходу, не заметив, что, после того как он наскоро перекусил в вокзальном ресторане, на рубашке и галстуке остались пятна от супа и мелкие крошки.

— Внимание, внимание! Последний свисток.

Торопясь к переполненному перрону, он выронил несколько листков газеты. Они упали на землю, но он не остановился, чтобы их поднять. Да это было и неважно — новости везде одинаковые, от местных «Пешти напло» на венгерском и «Пештер Ллойд» на немецком до «Нойе Цюрхер цайтунг» и «Манчестер гардиан». Становилось ясно: гитлеровский аншлюс — насильственное включение Австрии в состав фашистской Германии — это лишь начало.

Мужчина подбежал к спальному вагону, когда проводник уже убирал невысокие деревянные ступеньки.

— Kérem a jegyét! — Проводник протянул руку за билетом.

Аладар стал лихорадочно рыться в карманах.

— Где-то здесь…

Он раскрыл свой кожаный бумажник — оттуда выпали несколько купюр и какие-то бумажки. Присев, чтобы их собрать, он почувствовал, как его обдало паром, который выпустил синий спальный вагон («сделано во Франции»). В дальнем конце станции раздался резкий свисток. Аладар робко поднял глаза.

— Понятия не имею, куда он подевался. Еще час назад билет у меня был.

Когда Аладар выпрямился, кондуктор пальцем указал ему на билет, торчащий из левого кармашка жилета. Он быстро помог пассажиру подняться в вагон, а затем дал свисток. Через секунду поезд тронулся.

В купе Аладар положил свой чемодан на полку и достал из него несессер, который два года назад, перед смертью, подарил ему тесть.

Аладар погладил мягкую коричневую кожу — лучшее из того, что производила фабрика Блауэра. Ему до сих пор слышались слова тестя о швейцарцах:

— Akármi is lesz — что бы ни случилось, в денежных вопросах всегда можешь на них положиться. Они честны и знают, как хранить тайны. А прежде всего, как не ввязываться в войну.

Господин Блауэр нередко говаривал, что решение хранить деньги семьи в Швейцарии во время Первой мировой позволило ему — и его кожевенной фабрике — пережить в послевоенные годы неразбериху и инфляцию. Теперь настал черед Аладара обеспечить сохранность состояния Блауэров во времена грядущих потрясений.

В коридоре раздались шаги. Мимо прошла красивая брюнетка. Он улыбнулся ей. Женщина на миг остановилась, а затем пошла дальше. Аладар выглянул из купе и увидел, как она скрылась в соседнем вагоне второго класса. По проходу тянулся шлейф «Шанель № 3», его любимых духов.

Аладар сел и стал смотреть в окно — мимо проплывали бескрайние поля пшеницы и ячменя. Он рассеянно полез в карман брюк и нащупал три маленьких ключика. Вспомнил о звонке из Вены на прошлой неделе — от семейного банкира Блауэров.

— Всего месяц назад наша страна стала частью Третьего рейха, — прошептал в трубку обычно спокойный банкир, — а они уже начали арестовывать счета, владельцы которых имеют еврейские фамилии. Слава Богу, что вы перевели все в Швейцарию еще до аншлюса. Как вы догадались?

— Честно говоря, это была идея Каталины…

Поезд заскрипел тормозами на полустанке. Аладар выглянул из окна и увидел большой флаг, развевающийся на границе. От черной свастики в центре красного с белым полотнища у Аладара по спине пробежал холодок. Он вернулся на место и стал ждать.

Раскрыв паспорт, он уставился на фамилию на первой странице: Коган. Фамилия, которой так гордился его отец. Настолько гордился, что в начале века, когда большинство еврейских семей в Будапеште меняли свои фамилии, не поменял ее.[2]

Возможно, именно поэтому его отец так и остался скромным учителем, в то время как другие евреи, со звучными фамилиями на немецкий манер (такими, как Блауэр, например), поднялись на самый верх социально-экономической лестницы.

Откуда-то со стороны перрона послышались выстрелы. Он выглянул и увидел, как три пограничника в зеленой форме выводят из вагона женщину. Подкладка пальто волочилась за ней по земле. Это была та самая женщина, которая прошла мимо него в коридоре. Ее втолкнули в станционную будку, на двери которой было написано «Хедьешхалом».[3] Очевидно, венгерские власти держали ухо востро, арестовывая всех, кто пытался вывезти из страны ценности.

Пограничники бросили лишь беглый взгляд на багаж Аладара, очевидно, по собственному опыту знали, что пассажиры, путешествующие первым классом, не зашивают драгоценности в подкладку пальто, чтобы вывезти их из страны, они проявляют большую изобретательность.

Спустя несколько минут нагрянули пограничники нацисты.

— Хайль Гитлер! — Они резко выбросили правую руку вперед и велели Аладару открыть чемодан.

Один из пограничников, молодой блондин, говоривший с сильным австрийским акцентом, попросил предъявить паспорт. Аладар молча подал ему документ. Его сердце гулко забилось. Он видел, как офицер внимательно изучает его фамилию, затем передает паспорт какому-то человеку в черной форме и с нацистской нарукавной повязкой, стоявшему в коридоре. Тот аккуратно переписал фамилию и адрес Аладара в маленькую кожаную книжечку, потом вернул документ и двинулся дальше по проходу.

Как только они ушли, Аладар запер двери купе и не открывал их до тех пор, пока поезд не пересек территорию Австрии (теперь страна называлась Остмарк — Восточная область). Бывшая Восточная империя стала частью фашистского рейха. Как скоро такая же участь постигнет Венгрию?

Аладар лег на диван и закрыл глаза, пытаясь заснуть, но все закончилось тем, что он начал считать часы приближения к Альпам — и к швейцарской границе.

«Надо было объехать южнее, — говорил он себе, забыв о том, что тогда дорога протянулась бы через Загреб, Триест, Милан, потом через Альпы, через горный перевал Сен-Готард и лишь затем привела бы в Цюрих. — И что бы изменилось? Неужели итальянские фашисты представляют меньшую опасность для человека с фамилией Коган?»

На рассвете, отдернув занавески, Аладар увидел на фоне темно-синего утреннего неба Альпы, нежно озаренные солнцем. Его всегда впечатлял вид этих величественных гор. Покрытые первозданным снегом вершины как будто поднимали его до своего уровня, уносили прочь от земных забот, прочь от всего.

В Бухсе нацистские пограничники устроили гораздо более тщательный досмотр, чем при въезде в Австрию. Они обыскали все, включая набор для бритья, и, не найдя ничего интересного, пошли дальше.

Швейцарские пограничники по другую сторону границы были безмерно учтивы. В Швейцарии никогда не запрещалось ни ввозить, ни вывозить деньги или золото. Они лишь спросили Аладара о цели его приезда.

— Мне необходимо встретиться в Цюрихе со своим банкиром, — ответил он им по-английски.

— Добро пожаловать в Швейцарию.

Без дальнейших расспросов ему вернули паспорт.

— Гостиница «Сен-Готард», будьте любезны. — Аладар сел в сияющее черное такси, припаркованное у вокзала Цюрих-Энге. — И… не могли бы мы поехать берегом озера? Прекрасное утро, не правда ли?

Хотя Аладар бегло говорил по-немецки, в Швейцарии он всегда разговаривал либо по-английски, либо по-французски из боязни, что «благодаря» верхненемецкому акценту его примут за «дойча» — немца. А этого он хотел избежать любой ценой.

Он опустил стекло блестящего «бьюика-седана» и вдохнул полной грудью воздух. К запаху свежескошенной травы примешивался едва уловимый запах коровьего навоза. Он высунул голову в окно. Берег озера был окружен зелеными полями и роскошными виллами. Вода в озере казалась такой чистой и прохладной, а дома и лодки смотрелись так к месту, что все напоминало аккуратно сконструированный макет искусно сделанной игрушечной железной дороги.

— Вы знаете, что это за гора? — Аладар кивнул на заснеженный пик, поднимающийся из тумана, за озером. — Вон там. Видите? — Он взволнованно указывал на него пальцем. — Та, что высится за тем пароходиком. Это Титлис? Как вы думаете, какой она высоты?

— Думаю, километра три, — лаконично ответил водитель. Он говорил по-английски с еще большим акцентом, чем Аладар.

— Нет, намного выше. — Аладар ближе наклонился к водителю. — Высота Клариденштока — 3 270 метров, а эта гора значительно выше…

— Если вы и сами знаете, зачем спрашиваете? — Водитель не сводил глаз с дороги.

— Ну, честно говоря, я не уверен. — Аладар откинулся на сиденье. — Хотя мой отец знал, — пробормотал он себе под нос. — Пусть земля ему будет пухом. — Они повернули на Банхофштрассе, и Аладар стал разглядывать людей, спешащих по главной улице Цюриха. В отличие от ярких цветов, которые он привык видеть на улицах Будапешта и Вены, тут все, казалось, предпочитали черный.

Коган удивлялся: почему они выглядят такими несчастными, такими замученными? Неужели им невдомек, как им повезло, что они живут здесь?

— А что вы думаете по поводу аншлюса? — спросил он водителя.

— К чему вы спрашиваете?

— Я хотел узнать, каково это — иметь восточными соседями фашистов?

Водитель пожал плечами.

— А какая разница? Они много лет были нашими северными соседями.

— Да, но… неужели вас не беспокоит происходящее? — Аладару вспомнился пограничник, записавший его фамилию в маленькую кожаную книжечку. — Фашисты начинают захватывать…

— Австрийцы что хотели, то и получили. Вы видели, как они с распростертыми объятиями встречали Гитлера в Вене? С цветами и музыкой. Нацистским приветствием. Видели? На референдуме сто процентов голосов…

— На самом деле девяносто девять и семь десятых процента. — Аладар просунул голову в окошко в перегородке, отделявшей пассажира от водителя. — Но референдум состоялся, когда фашистские войска уже вошли в страну… Навряд ли это было честное голосование.

Шофер снова пожал плечами.

— Фашисты повсюду захватывают власть. Что от нас зависит? — Он припарковал машину под низким навесом, рядом с гостиницей «Сен-Готард». Подбежал посыльный, чтобы открыть дверцу.

— Теперь, когда они захватили Австрию, кто следующий? — задал риторический вопрос Аладар.

Шофер потянул ручной тормоз и указал на счетчик.

— С вас девять франков.

Регистрируясь в гостинице, Аладар заметил, что его номер стоит гораздо дешевле, чем прошлой зимой, когда они останавливались здесь с Каталиной: они приезжали вступить во владение счетами семьи Блауэров после смерти матери Каталины. За номер в «Сен-Готарде» — одной из лучших гостиниц Цюриха — он сейчас заплатил двенадцать швейцарских франков, или двадцать пенге,[4] меньше трех американских долларов.

Обед вообще обошелся в копейки. За восемь франков ему подали обед из трех блюд: консоме, телятину в сливочном соусе с жареным картофелем по-швейцарски, а на десерт — сладкий крем сабайон.

После обеда Аладар устроился в холле гостиницы почитать местные газеты. Он узнал, что неподалеку, у Альбы, на том берегу реки Лиммат, показывают новый фильм Дженет Макдональд «Тарантелла — шпионка из Мадрида».

С банкиром он встречается завтра в десять. Так почему бы не пойти в кино? Возможно, фильм успокоит его.

Не успокоил. Перед фильмом показали хронику: встреча Гитлера и Муссолини в Риме. Аладар с ужасом смотрел, как тысячи сторонников фашистов собрались на площади Венеции, выкрикивая: «Дуче! Фюрер!»

Зрелище этой толпы и марширующих по Риму солдат заставило Аладара унестись мыслями куда-то далеко от фильма, от тихого цюрихского вечера. Он думал о том, что станет, если в Европе разразится война. Он задавал себе вопрос, что будет с Каталиной, с его детьми, с ним самим?

После окончания фильма люди чинно, по одному, потянулись к выходу. В Цюрихе внешне царил образцовый порядок, в то время как остальной мир, похоже, вышел из-под контроля.

Океанский лайнер стоял в порту Венеции. Он старался вырваться в море, однако не мог и двинуться. Корабль был крепко пришвартован к пристани длинными крепкими канатами. Люди на борту в панике бегали туда-сюда, натягивали на себя спасательные жилеты, искали плоты.

Аладар крепко держал дочь за руку. Молодой моряк, похожий на фашистского пограничника, тащил его жену и сына.

— Каталина! Иштван! — звал Аладар. Он бросился за ними, но Магда тянула его к себе.

— Папочка! Папочка! — кричала она. — Не бросай меня.

К нему с криком подбежала беременная женщина:

— Спасите моего ребенка! Умоляю! Спасите моего ребенка! — Это была та самая женщина с поезда.

Он проснулся в холодном поту. На улице было еще темно. Бросил взгляд на телефон, стоящий возле кровати.

— Не паникуй, — прошептал он. — Это всего лишь сон. Утро вечера мудренее. Все не настолько плохо.

Настолько. Он шел по Банхофштрассе, выискивая свой банк среди десятков других по обеим сторонам роскошного бульвара. «Что я здесь делаю? — спрашивал он себя. — Неужели вот этому я должен доверить все наши деньги?»

Проходя мимо, он читал названия: «Банк Ле», «Швейцарская банковская корпорация», «Креди Сюисс», «Юнион бэнк оф Суицерленд», «Юлиус Бэр».

«В этих банках полно денег. Должна же быть причина, почему люди приходят сюда, — говорил себе Аладар. — Швейцария — островок спокойствия и процветания в море этого хаоса».

Среди зелени лип он увидел свой банк. На массивной гранитной стене золотыми буквами на английском, французском и немецком было выложено: цюрихский банк «Гельвеция».

Аладар поискал глазами господина Тоблера, своего финансового поверенного. Тоблер сказал, что будет ждать Аладара на Банхофштрассе, перед входом в банк.

Рудольф Тоблер вместе с отцом управляли всеми швейцарскими банковскими счетами семьи Блауэров еще до Первой мировой. А теперь, когда старик Тоблер умер, именно Рудольф встал у руля.

Наконец Аладар заметил Тоблера у колонны, справа от центрального входа. На Рудольфе был костюм в тонкую полоску, начищенные до блеска черные туфли и шляпа — такая же, как у Аладара.

Увидев клиента, Тоблер спокойно вытащил изо рта сигарету и вошел внутрь здания, не сказав ни слова. Аладар напомнил себе, что Тоблер просто уважает основное правило швейцарских банков: никогда на людях не показывай, кто твой клиент. С 1935 года согласно пункту 47-б швейцарского федерального закона, регламентирующего банковскую деятельность, разглашение имени клиента швейцарского банка считается преступлением. Разглашение кому бы то ни было.

Входя, Аладар обратил внимание на двух обнаженных херувимов, высеченных в камне над центральной дверью. Они с улыбкой наблюдали за клиентами одного из ведущих частных банков Цюриха, обещая им свое покровительство.

Тоблер ожидал у лифта в дальнем конце длинного, отделанного мрамором коридора. Справа от него стояла большая очередь людей, выстроившаяся к окошку с вывеской «Золото». «Интересно, — подумал Аладар, — они продают или покупают?» Скорее, покупают. Золото — единственное, что не обесценилось в настоящее время. Какие там облигации, какие товары и уж наверняка какие акции!

Аладар последовал за Тоблером в деревянную кабинку лифта. Тоблер все еще не сказал ни слова. Молча он нажал на кнопку третьего этажа с надписью «Privatkunden» — «Частные клиенты». Лишь когда закрылись двери лифта, Тоблер протянул руку.

— Рад снова видеть вас, господин Коган. — Его рукопожатие было крепким и сердечным. — Благополучно добрались?

— Я впервые ехал по территории, оккупированной нацистами. Мучительное испытание для человека с моей фамилией.

— Почему? У вас возникли проблемы?

— Нет, не у меня… к счастью. — Аладар вспомнил женщину, которую высадили пограничники на станции Хедьешхалом. — Слава Богу, Каталина предвидела подобное и выслала наши ценности раньше. Все доставили?

Тоблер кивнул.

— Три чемодана. Верно?

Теперь утвердительно кивнул Аладар.

— Они сейчас внизу, во временном хранилище, в подвале. Ждут, чтобы вы решили, куда их поместить.

— Чудесно.

— Однако там они не могут оставаться долго. Нам необходимо арендовать для вас сейф, как только мы закончим дела здесь.

— Прекрасно. — Аладар начал рыскать по карманам. — Где-то тут у меня были ключи…

— Не беспокойтесь. — Тоблер положил руку Аладару на плечо. — Этим займемся позже, мы же договаривались сперва открыть новые счета. Так что давайте по порядку.

Лифт тряхнуло, и он остановился. Они оказались в большой, обшитой деревянными панелями комнате. Консьерж проводил их к кожаным креслам в дальнем углу помещения. Свет вливался сюда через длинный ряд окон, смотрящих во внутренний дворик. Аладар про себя отметил, что на фасаде здания, выходящем на улицу, окон вообще не было. Осмотрительность обязывает.

После того как они устроились в креслах, Тоблер достал две сигары и предложил одну Аладару.

— Как поживает госпожа Коган? — спросил он.

— Не очень хорошо. После аншлюса венгерские фашисты сделали жизнь людей с еврейскими фамилиями весьма непростой. Особенно они стали лютовать, когда наци подошли близко.

— Не забывайте, они уже у нас на пороге. — Тоблер дал Аладару прикурить.

— Да, но вас защищает политика нейтралитета.

— По-видимому. — Тоблер закурил сигару и откинулся назад. — А как дети? Если не ошибаюсь, Магда и Иштван?

— Не ошибаетесь. — Аладар сделал несколько коротких затяжек. — Сейчас Иштван уже почти с меня ростом. Он собирается поступать в университет, если его примут.

Он откинулся назад и посмотрел в окно.

— А Магда свежа и беспечна, какими могут быть лишь десятилетние дети. Она так наивна! У нее и мысли нет о том, что нас ждет.

Из боковой двери появился официант с серебряным подносом, на котором стояли два стакана воды и две чашечки кофе. Он молча поставил их перед Аладаром и Тоблером, потом вышел и плотно закрыл за собой дверь.

— Я напуган. — Аладар сделал глоток воды. — Я боюсь, что скоро Венгрия окажется во власти Третьего рейха. Это случится, так или иначе. Поэтому я и приехал сюда. Мы намерены удостовериться, что наши деньги и ценности в безопасности. Мы хотели бы все деньги перевести на новый счет, на такой, о котором никто бы не знал. Ни секретари, ни бухгалтеры в Будапеште — никто. — Коган подался вперед. — Только я и Каталина. И вы, разумеется.

— И банк, — добавил Тоблер.

— Да, конечно, — кивнул Аладар. — Я хочу, чтобы это был секретный счет. Чтобы никто не знал, куда переведены деньги.

— Дельная мысль. — Тоблер сделал паузу. — Но банку все равно необходимо знать ваше имя и адрес.

— Не вижу проблемы. Швейцарские банкиры обязаны по закону держать всю информацию о счетах в тайне, не так ли?

— Так. — Тоблер внимательно огляделся. — Обязаны, но по швейцарским законам.

— А какие здесь еще могут действовать законы?

— Просто… — Тоблер начал просматривать бумаги. — Я хочу сказать, если Швейцарию когда-либо оккупируют…

— Но как такое возможно? Швейцария сохраняет нейтралитет, она столетиями придерживалась нейтралитета. — Аладар изумленно смотрел на Тоблера. — После Первой мировой Швейцария осталась цела и невредима. Почему теперь будет по-другому?

Тоблер оторвал взгляд от бумаг.

— Кто знает, на что способны Гитлер и его сторонники?

— Но швейцарцы никогда не позволят Германии оккупировать свою страну. В конце концов, Швейцария — это не Австрия.

Тоблер кивнул в знак согласия.

— Мы уже заминировали все горные перевалы. И договорились о сотрудничестве с обеими сторонами, которые могут принять участие в войне. Это и значит сохранять нейтралитет. Но все-таки, — он взглянул Аладару в глаза, — никогда не знаешь, чего ждать от нацистов. Они же мечтают о тысячелетнем рейхе, не забывайте. Немецком рейхе. — Тоблер помолчал. — А сейчас они уже в Австрии. Кто будет следующим? Западная Чехия? А потом? Сколько еще осталось немецкоязычных стран?

— Возможно, вы правы. — Аладар выпрямился в кресле. Вспомнился ночной сон о немецком солдате, о том, как он потерял семью на корабле. — Но куда еще я мог бы вложить семейные ценности и деньги? Я не могу везти их назад в Будапешт или Вену. Амстердам же или Лондон еще больше уязвимы для нападения нацистов, согласны?

Тоблер положил руку Аладару на плечо.

— Мне неловко, что я напугал вас. Уверен, все будет в порядке. — Тоблер собрался встать. — Пойду посмотрю, отчего задерживается банкир, который должен с нами встретиться.

— Нет, постойте! — Аладар усадил собеседника на место. — Неужели нет способа застраховаться от того, чтобы наши деньги никогда не попали в руки Гитлера?

Тоблер глубоко вздохнул.

— Некоторые мои клиенты предпочли альтернативу — клиенты с еврейскими фамилиями, я имею в виду.

— Какую же?

— Многие из них открыли опекунские счета, или счета на доверенное лицо. Это такие же счета в швейцарском банке, но разница вот в чем… — Тоблер понизил голос. — Счет открывается на другое имя — нееврейское. В этом случае, если Гитлер решит захватить Швейцарию…

Аладар ждал, когда Тоблер закончит фразу. Но тот молчал.

— Но если фашисты таки захватят Швейцарию, что помешает им заставить банки раскрыть все счета евреев, как, например, они сделали это в Австрии?

— А банки не будут знать. — Тоблер наклонился ближе к Аладару. — Идея опекунского счета состоит в том, что банки не знают, кому на самом деле принадлежат счета. Они даже не знают, что эти счета на доверенных лиц.

— Но… — Аладар бросил взгляд на консьержа в другом конце комнаты. Тот тихо сидел за своим столом и читал газету. — Но если я открою опекунский счет и никто в банке не будет об этом знать… если никому не сказать, что это я настоящий владелец счета… как я смогу в случае необходимости получить свои деньги назад?

Тоблер глубоко затянулся сигарой.

— Именно поэтому вам следует выбрать кого-то, кому вы доверяете. Кого-то с нееврейской фамилией, конечно.

— Но фамилия отца Каталины мало похожа на еврейскую. Почему бы не открыть счет на имя Блауэра?

— Вы думаете, немцы не знают, что Блауэр — еврей? Блауэры ведут и вели дела в Германии еще до Первой мировой. Не может быть, чтобы нацистам не было известно, арийская это фамилия или нет.

Тоблер еще раз затянулся сигарой, потом аккуратно положил ее на серебряную пепельницу.

— И кстати, совсем не обязательно доверенным лицом выбирать меня. Можете назначить любого: адвоката, банкира, кого хотите. Если у вас есть кто-то, на кого вы можете положиться больше, чем на меня…

— Правду сказать, в Швейцарии я никому не доверяю больше, чем вам. Вы знаете, что я пообещал господину Блауэру и впредь пользоваться вашими услугами и услугами вашего отца в том, что касается управления денежными делами здесь в Швейцарии. Дело в том… — Аладар отбросил с глаз длинную прядь волос. — Я просто не знаю.

— Ладно. — Тоблер встал. — Тогда давайте откроем обычный счет, как вы и просили. — Было похоже, что он разозлился. — Но помните: хотя я и управляю вашими швейцарскими счетами, в банке за них кто-то номинально должен отвечать, а это значит, он будет знать имя и адрес владельца счета.

— Но если мы откроем опекунский счет, будут знать о вас.

Тоблер кивнул в знак согласия.

— Предполагается, что из вежливости необходимо ставить банк в известность каждый раз, когда открывается опекунский счет. Но никто этого не требует. В законе об этом не сказано. Вы должны принять решение, господин Коган, но только до того, как мы встретимся с банкиром.

Тоблер бросил быстрый взгляд на массивную деревянную дверь в дальнем конце комнаты.

— Вы не можете передумать, после того как мы назовем банкиру имя настоящего владельца счета. Просто скажите мне, как вы хотите поступить.

Аладар медленно повертел головой.

— Не знаю. Непросто принять подобное решение.

— Если хотите, мы можем сперва положить ваши вещи в сейф внизу. У вас будет время подумать.

— Видите ли… как я могу отдать все свои деньги, деньги семьи моей жены, в чужие руки? — Аладар уставился на замысловатый узор восточного ковра у себя под ногами. — Не знаю, что и делать.

— Тогда я пойду и выясню, нельзя ли отложить нашу встречу с банкиром.

Тоблер ушел, Аладар же продолжал рассматривать узор ковра.

«Я не имею права допустить ошибку, — говорил он себе. — Только не сейчас, накануне войны, которая вот-вот разразится в Европе».

Его взгляд притягивал маленький рисунок на краю ковра. Казалось, что крошечные свастики переплелись в замысловатые узоры. «Это обычный индийский символ», — напомнил он себе. Но от этого ему не стало легче: видеть этот ненавистный знак нацистской власти здесь, в самом сердце Швейцарии!

Неожиданно рядом с узором появились лакированные туфли Тоблера.

— Вы приняли решение? — тихо произнес он.

Аладар поднял на него глаза. Медленно покачал головой.

— В таком случае давайте спустимся вниз и начнем укладывать ваши вещи в сейф. — Он помог Аладару подняться и повел его к столику консьержа. — Однако не забудьте, вам необходимо до ухода из банка решить, какой счет вы хотите открыть. Каждый сейф должен так или иначе соответствовать какому-то счету.

Тоблер отвернулся и начал говорить что-то консьержу на швейцарском диалекте немецкого.

«Он выглядит таким спокойным, таким уверенным, таким невозмутимым, — подумал Аладар. — Для него все так просто. Конечно, почему бы и нет? Он гражданин Швейцарии, с подходящей арийской фамилией».

В сводчатых подвалах цюрихского банка «Гельвеция» было душно и жарко. У Аладара начинался приступ клаустрофобии, не помогло и оформление подвала: тысячи листов папируса и распустившихся цветков лотоса, нарисованных на стенах и над дверями. Все выглядело так, словно банк нанял посредственного голливудского оформителя, чтобы тот расписал стены замысловатыми египетскими узорами, вызывающими ощущение вечности. Вышло наоборот: эти росписи создавали еще более гнетущее настроение.

Тоблер повел Аладара к полуоткрытой стальной двери. Над ней золотом по-немецки было выгравировано: «Сейф-накопитель». Аладар заглянул в комнату. Там было полно сундуков, картин и чемоданов разных размеров.

— Откуда все эти вещи? — прошептал Аладар.

— Боюсь, это знак непростого времени, в которое мы сейчас живем. — Тоблер завел Аладара внутрь, затем провел дальше по проходу между деревянными ящиками, чемоданами и картинами, которыми были завалены деревянные полки. — Со времен аншлюса здесь всегда полным-полно вещей.

— Это Пикассо? — Аладар в возбуждении указал на картину, прислоненную к полке справа от него. — А вон там Кандинский! — У стен стояло еще много других картин, аккуратно завернутых в бумагу и перевязанных бечевкой. На многих были написаны фамилии. Аладар заметил, что почти все фамилии еврейские.

Он попытался отодвинуть кожаный чемодан, преграждавший ему проход, но не смог сдвинуть его и на сантиметр. Попробовал поднять, чтобы убрать с дороги, но тот оказался слишком тяжелым. «Лишь одна вещь может быть такой тяжелой, — сказал себе Аладар. — Золото».

— Nein! Hände weg![5] — крикнул охранник. — Не трогайте!

— Извините, — пробормотал Аладар. — Я не знал…

Тоблер коснулся его плеча.

— Ваши вещи вон там.

Он повел Аладара через комнату к забитой вещами полке.

Как и множество других коробок и сундуков, три чемодана Аладара были помечены маленькой свинцовой пломбой, которая скрепляла темно-коричневую бечевку, привязанную к ручкам. Охранник погрузил чемоданы на маленькую деревянную тележку и повез их из этой пахнущей плесенью комнаты. Аладар и Тоблер молча последовали за ним в большую, хорошо освещенную комнату с табличкой «Сейф».

На стенах были сотни металлических дверок с темными деревянными молдингами. Одни были маленькими, величиной с коробку для обуви, другие — размером с гроб. Тоблер подвел Аладара к большой дверке в дальнем конце комнаты.

Охранник передал Тоблеру маленький серебряный ключик. Точно такой же он вставил в одну из двух замочных скважин и подождал, пока Тоблер вставит свой. Одновременно они повернули оба ключа. Затем охранник открыл дверцу и вытянул похожий на нишу тайник со светло-коричневыми деревянными полочками. Он вынул свой ключ и, прежде чем уйти, что-то пробурчал на непонятном швейцарском диалекте немецкого.

— Что он сказал? — поинтересовался Аладар.

— Сказал, чтобы позвали его, как только будем готовы. Чтобы закрыть сейф, необходимы оба ключа. Таким образом, никто не может без ведома банка открыть сейф.

Тоблер присел у первого чемодана, лежащего на тележке.

— У вас есть ключи, чтоб их открыть? — спросил он.

Аладару пришлось дважды обшарить карманы, прежде чем он нашел ключи, которые Каталина дала ему в Будапеште.

Вставив ключ в замок, Тоблер быстро открыл вытертый кожаный чемодан, сломав маленькое венгерское клеймо, поставленное на верхней крышке. Он бережно поднял крышку.

— Вам повезло, что у вас есть связи в посольстве. Дипломатические курьеры — единственные, кто может перевезти сегодня вещи через границу. — Тоблер вытянул несколько аккуратно упакованных свертков. Все они были пронумерованы и перевязаны бечевкой.

— Это все служащие фабрики. Они воспользовались старыми связями Блауэров в посольстве, чтобы переправить ценности сюда. Я к этому не прикладывал руку. — Аладар сел на холодный каменный пол и наблюдал, как Тоблер открывает первый сверток.

Аладар отдавал себе отчет в том, что содержимое этих чемоданов уже побывало в чужих руках, но, похоже, все доехало целым и невредимым.

— Взгляните на это. — Тоблер передал Аладару маленькую деревянную шкатулку, инкрустированную слоновой костью и перламутром. — Она такая тяжелая.

— Посмотрим, что внутри. — Аладар расстегнул золотую защелку. — Кати наверняка спросит, все ли доставили в целости и сохранности.

Когда он открыл крышечку, на пол выпало несколько золотых слитков.

— Господи!

— Не беспокойтесь. — Тоблер наклонился, чтобы их поднять. — Они не бьются. — Он поднял на Аладара глаза и улыбнулся. — А если бы и разбились, это не имело бы значения. Золото продают на вес в любом виде.

Он положил слитки на верхнюю сосновую полку и начал разворачивать второй сверток.

Немного погодя Аладар открыл выдвижной ящик внизу коробки и обнаружил несколько антикварных часов. Двое были с эмалью, третьи имели серебряный гравированный корпус, четвертые — золотой. Он взял золотые часы и внимательно их осмотрел. Они имели прозрачную заднюю крышку, сквозь которую был виден часовой механизм.

— Никогда не знал, что у Блауэров столько ценностей. Наверняка все хранилось на фабрике. Ничего подобного я дома не видел.

— Взгляните! — Тоблер держал голубой войлочный мешочек и сделал знак Аладару, чтобы тот заглянул внутрь. — Наполеондоры.[6]

Аладар вынул горсть золотых монет.

— Вам доводилось видеть такие деньги? — Тоблер взял у Аладара одну монетку и поднес ее к свету. — Видите? Это Марианна.[7] Symbole de la France, — произнес он на великолепном французском. — Тут, наверное, их несколько сотен.

— Интересно, сколько они стоят? — Аладар опустил руку в мешочек и перебрал пальцами монеты.

— Думаю, не меньше нескольких сот тысяч франков. Швейцарских франков, естественно. — Тоблер раскрыл следующий сверток. — Принимая во внимание сегодняшние бросовые цены на недвижимость, одного этого мешочка достаточно, чтобы приобрести виллу у озера.

Он достал маленький бархатный футляр и передал его Аладару.

— Тут что-то ценное.

Аладар открыл коробочку и обнаружил изысканное бриллиантовое колье. Даже при тусклом свете хранилища блеск камней впечатлял.

— Это я видел.

Коган вынул его из футляра и поднял вверх, чтобы получше рассмотреть. С каждого конца ожерелья свисали три подвески — три больших бриллианта грушевидной формы.

— Каталина надевала его в оперу в 1922-м. — Аладар провел пальцами по холодным камням. — Высший свет Будапешта пытался превзойти в элегантности венцев. В тот вечер, думаю, это ему удалось.

Он поднес колье к свету.

— Блауэры позволили мне сопровождать в тот вечер их дочь. В виде исключения. По крайней мере, они так считали. Уверен, они и предположить не могли, что их маленькая принцесса влюбится в сына бедного школьного учителя.

Аладар не сводил взгляда с колье, вспоминая, как сверкали эти бриллианты в тот вечер на шее у Каталины. Как она была счастлива. Как счастливы были они оба. Все казалось таким естественным, не имеющим конца. С тех пор не прошло и шестнадцати лет, а господин и госпожа Блауэр умерли, а их сокровища прячутся в душном тайнике в подвалах Цюриха. И сейчас от Аладара зависит сохранность богатства, которое должно перейти к его детям и к детям его детей.

Он наблюдал, как Тоблер открыл второй чемодан. Тот был полон акций и облигаций, которые были аккуратно упакованы и перевязаны темно-красными лентами. Тоблер осторожно положил их на пол возле тележки.

Аладар присел и прочитал наименование первого сертификата. Надпись по-английски гласила: «Облигация государственного займа Венгерского королевства, 1924». Ниже печати Св. Штефана стояло: «Выпущена в Соединенных Штатах Америки в счет погашения золотых облигаций 7,5 %-го займа. Номинальная стоимость: $ 1000».

— Сколько их тут? — спросил Аладар.

— Думаю, несколько сотен. — Тоблер провел пальцем по краешку пачки облигаций. — Это значит, что только в этой пачке ценных бумаг на несколько сотен тысяч долларов… если их когда-нибудь можно будет погасить.

Тоблер выложил еще несколько пачек акций и облигаций.

— Поразительно. — Аладар наклонился и прочитал некоторые из названий вслух. — Уральское металлургическое товарищество «Волга», Железные дороги королевства Румыния, Правительство Чехословакии. Почему вы не кладете их в сейф? — поинтересовался Аладар.

— Потому что их следует продать. — Тоблер начал укладывать в сейф драгоценности и золотые слитки из третьего чемодана. — И думаю, следует это сделать безотлагательно. Если мы вернем их номинальную стоимость, будем считать, что нам повезло.

— Но эти бумаги доставили сюда не для продажи, а на хранение. — Аладар просмотрел оставшиеся сертификаты. — Тут бумаг приблизительно на миллион долларов, это основная часть состояния Блауэров.

— Поэтому их и следует продать. — Тоблер выпрямился и отряхнул руки. — Вы должны понимать: если придет война, бумаги ничего не будут стоить.

— Как так? — Аладар пальцем указал на венгерскую государственную печать на первой пачке облигаций. — Тут сказано, что они обеспечены золотом. Правда, в Соединенных Штатах.

— Именно. В случае войны Венгрия почти наверняка будет на стороне немцев, а это значит, что, если Соединенные Штаты решат-таки выступить против нацистов, золото, обеспечивающее эти облигации, экспроприируют как вражескую собственность. — Он направил палец на Аладара. — А вы, венгерский гражданин, — враг американского государства. Ваше имущество в Соединенных Штатах будет конфисковано целиком.

— Но я же еврей!

— Это не имеет значения. Вы все-таки гражданин Венгрии.

Аладар, сбитый с толку, огляделся вокруг.

— По-вашему, я буду персоной нон грата для обеих сторон?

— Боюсь, что так. — Тоблер вытер руки носовым платком. — Но если бы имущество было записано на мое имя, проблем не возникло бы, поскольку Швейцария сохраняет нейтралитет. — Он сложил пустые чемоданы на тележку и подтолкнул ее к двери. — Однако все зависит от вас.

— Понимаю. — Аладар взял из сейфа один золотой слиток. Прочитал, что на нем было написано: «Государственный золотой запас. Один килограмм чистого золота пробы 999,9», подпись пробирщика. Внизу восьмизначный серийный номер. Последние четыре цифры, как он заметил, были 2499 — точная высота пика Ризи, одной из его любимых гор в Татрах.

Он осторожно положил слиток на полку и повернулся к Тоблеру.

— А если я открою один из этих опекунских счетов, что с ним произойдет, если… если что-то случится со мной?

— Вы имеете в виду, если вы умрете? — Тоблер вытер платком лоб. — С некоторыми клиентами мы составили документ относительно опекунского счета. В нем мы предусмотрели все возможные случаи. Главное состоит в том, что мои наследники должны будут посредством опеки сохранить это имущество для вас или вашей семьи, равно как и я сам, если буду жив. — Он положил носовой платок обратно в карман. — Потом этот документ будет храниться в моем личном тайнике вместе с завещанием и другими личными документами.

— И остальные ваши клиенты удовлетворены этим?

Тоблер утвердительно кивнул.

— Они понимают, что суть всего этого «ритуала» — сохранить документы, касающиеся опекунских счетов, упрятав их подальше от банка. Честно говоря, как можно дальше. Таким образом, если нацисты когда-либо и захватят Швейцарию, единственное, что они найдут в банке, — счет на мое имя. Больше ничего.

— А если что-то случится и со мной, и с Каталиной? — спросил Аладар.

— Счет всегда будет принадлежать вам и вашим наследникам, несмотря ни на что. Согласно швейцарскому закону — думаю, и венгерскому тоже — имущество тогда будет разделено между вашими детьми.

— Значит ли это, что мне необходимо рассказать им о счете?

— А это как вы сами решите, господин Коган.

— Конечно, Иштван должен знать, — пробормотал Аладар. — Но Магде говорить нельзя. Пока нельзя. Она еще маленькая. Если ее допросят нацисты…

— Вы должны решить, как лучше поступить.

Тоблер потянулся к сейфу и стал укладывать золотые слитки аккуратными рядами.

— Если вы надумаете открыть опекунский счет, мне придется подняться наверх и заполнить учетную карточку открытия счета. И все. Поскольку счет будет оформлен на мое имя, все, что мне следует сделать, — подписать карточку, и мне присвоят номер счета. И никаких вопросов.

Он повернулся к Аладару.

— Потом вы можете перевести все свои деньги на этот новый счет. Советую вам воспользоваться при этом анонимным посредническим счетом в другом банке, чтобы непосредственно на опекунский счет не переводить ни гроша. В таком случае никто не сможет проследить, куда подевались деньги с ваших старых счетов.

— Типично швейцарская деловая хватка.

Тоблер вновь повернулся к сейфу и продолжил складывать слитки.

— Вам следует оставить по крайней мере один небольшой открытый счет на свое собственное имя. Положите на него немного наличности и ценных бумаг — чтобы он оставался активным. Таким образом, если кто и станет искать ваши деньги, что-то он все-таки найдет. Выглядело бы странным, если бы у вашей семьи не оказалось счета в швейцарском банке.

— Вы все просчитали наперед, обо всем позаботились, не правда ли?

— Кстати, ничто не должно связывать этот небольшой счет с опекунским. Вы можете выдать на него доверенность членам своей семьи, чтобы они могли в любое время иметь доступ к мнимому счету (как практикуется с обычными счетами в швейцарских банках).

— А если моя семья захочет получить доступ к опекунскому счету?

Тоблер обнял Аладара за плечи.

— Единственное, что им нужно сделать, — обратиться ко мне. — Он пошел к выходу. — Я позову охранника. К тому времени, когда я вернусь, вам следует решить, какой именно счет вы хотите открыть. Нам необходим номер счета, чтобы арендовать сейф. Каждый сейф для депозитов должен соответствовать определенному счету.

— А если война все-таки начнется? — уточнил Аладар. — И мы не сможем покинуть Венгрию?

— В таком случае… — Тоблер вернулся к Аладару. — Вам ничего не надо предпринимать. Я буду здесь. Я буду отвечать за счет. И позабочусь обо всем.

— Но если мы не сможем покинуть Венгрию, кто вам заплатит?

Тоблер улыбнулся.

— Не беспокойтесь. С вашего разрешения, я буду вычитать свои обычные ежегодные полпроцента от суммы счета. — Он посмотрел Аладару прямо в глаза. — Но большинство моих клиентов, открывших опекунские счета, предпочли более простой выход: они решили выплатить мне гонорар единоразово — пять процентов от находящейся на счету суммы, — но лишь когда деньги вновь окажутся в их руках. После того как все это закончится.

— А если война продлится больше десяти лет?

— Тогда я перестану получать гонорар. — Тоблер выдавил улыбку. — Но сомневаюсь, чтобы любая война продлилась дольше. Уверен, Англия, Франция и Россия все-таки дадут отпор Гитлеру. А если к ним присоединится и Америка… — Он крепко пожал руку Аладару. — Не беспокойтесь. Пока я жив — более того, даже когда я умру, — ваш счет всегда будет тут. Будет ждать вас.

Тоблер покинул тайник. За ним и Аладар перешагнул через чемоданы. Он чувствовал себя уставшим, сбитым с толку и одиноким. Как можно передать все свое состояние — все состояние своего тестя — чужому человеку? Как можно доверять тому, кого едва знаешь? Но если он не может доверять Тоблеру, тогда кому?

Аладар снял пиджак, вынул из кармана носовой платок и вытер лоб. В комнате запахло сырой шерстью. Он присел на тележку, рядом с чемоданами. «Наверное, нужно позвонить Каталине, — говорил он себе. — Но что она скажет? Поступай, как считаешь нужным, дорогой».

Однако в глубине души он знал: если что-то случится, она никогда не простит ему.

Коган опустил глаза и заметил, что в левой руке до сих пор сжимает бриллиантовое колье. Он подошел к сейфу, положил колье поверх золотых слитков, бережно прикрыв огромным центральным бриллиантом идентификационный номер слитка, который заканчивался цифрами 2499 — точной высотой пика Ризи.

Если кто-то и тронет здесь что-нибудь без его ведома, он об этом узнает.