Тучи над страной Солнца

До этого момента Инти терпеливо записывал, но тут он отбросил перо и схватился за голову руками.

-- Ветерок! Да ты сам, хотя бы, веришь в то, что говоришь?! Неужели ты веришь, что я способен состряпать улики против невинного человека?! Что я способен приговорить его к смерти за простую неудачу?!

-- Ради блага родины ты считаешь допустимым всё, отец, -- жестко ответил Ветерок.

-- Да, теперь Иеро грозит серьёзная опасность. Город придётся переносить, а это много труда, средств и сил. А если мы не успеем, то даже страшно подумать, что может произойти. Ветерок, почему ты опять с лёгкостью поверил истории, рассказанной шиворот-навыворот?! Я не клеветал на Иеро, наоборот, хлопотал, чтобы его в связи с его талантами освободили с каторги, куда он попал за реальное преступление, чтобы ему обеспечили все условия для работы и даже в случае неудачи его никто не собирался казнить! А ты, ты...

В этот момент в дверь настойчиво постучали. Это оказался гонец с донесением, меченным алой каймой. Инти вскрыл его немедля, некоторое время читал его постепенно бледнея, а потом мертвенным голосом произнёс:

-- То, чего я боялся больше всего, случилось. Запретный город уничтожен, большинство его обитателей убито, Иеро и некоторые другие пропали без вести. Может быть, их трупы просто сбросили со скалы, а может быть, они стали пленниками христиан. Ветерок, теперь-то ты хоть понял, что наделал?! Ты же обрёк несчастных на смерть и пытки!

-- Я хотел лишь спасти его, отец.

-- И погубил. Даже если бы ему не удалось улучшить серебряную птицу, жизнь и свобода ему были бы гарантированы, а теперь... теперь погибло всё...

Инти протянул письмо Заре и та сама прочитала злосчастное донесение. Враги подошли к запретном городу неожиданно. Судя по всему, они прошли через Амазонию, так как ни с севера ни с юга пройти незамеченными им было почти невозможно. Сначала они окружили город осадой, и дали осаждённым день на раздумья, предложив сдаться на милость победителя. В этом случае всем, кроме инков, обещали сохранить жизнь. В случае отказа сдаться город обещали захватить штурмом, при этом перебить всех мужчин и обесчестить, захватив в рабство, всех женщин. Осаждённые, чтобы выиграть время и усыпить бдительность врага, согласились подумать, но, конечно, сдаваться никто не собирался.

Заря подумала, что вообще-то со стороны осаждавших было несколько странно рассчитывать на добровольную сдачу. Или они и вправду полагали, что тавантисуйцы или настолько трусливы и бесчестны, или настолько ненавидят своих командиров, что способны выдать их на верную смерть? Или что командиры -- самоубийцы и согласятся умереть сами? При этом самоубийцы настолько наивные, чтобы поверить, будто после их смерти их попавшим в плен жёнам и дочерям сохранят честь и не станут обращать их в рабство? Об одном они, впрочем, точно не подумали -- вопреки осаде можно всё равно послать гонца в Куско на искусственной птице. Сын Иеро под покровом темноты вылетел из города. Из Куско послали воинов так быстро, как это возможно, но всё-таки опоздали... Город был уже взят, большинство обитателей перебито, некоторые, в том числе и Иеро, пропали без вести. За негодяями была организована погоня, но все понимают, что в горах, если хорошо знать тропы, то можно уйти бесследно, а судя по тому, как легко они нашли запретный город, у них был проводник из местных, которого добыли либо подкупом, либо, что более вероятно -- угрозами.

Инти некоторое время безмолвно сидел, обхватив лицо руками. Потом сказал:

-- Для тебя, Ветерок, всё это лишь пустой звук,ты не знал людей, живших в запретном городе, а я плечом к плечу с некоторыми из них сражался в Амазонии. Да, выбрались тогда из кровавой каши, а погибли здесь, на родной земле, вместе с семьями... Твоя казнь, Ветерок, теперь неизбежна, да и если бы даже тебя помиловали, разве ты бы смог жить после такого?

-- Ну казните меня, -- хмуро сказал Ветерок, -- я признался во всём, в чём мог. Зла этим людям я не желал.

-- Погодите! -- вскричала Заря, -- ведь с момента крещения Ветерка и до того, как запретный город был разрушен, прошло около двух месяцев. Даже если предположить, что Андреас тут же на одном из наших кораблей послал гонца к своим, и те направили вооружённый отряд через Амазонию, то за два месяца они никак не могли успеть! Значит, Ветерок не виноват, это произошло независимо...

-- А ведь действительно, -- сказал Инти, -- что-то от горя мне стал изменять разум. Возможен, правда, ещё один вариант -- у Андреаса есть некий канал связи внутри страны. Тогда они могли успеть... Надо разобраться до конца, а потом уж суд и казнь. Однако измена Ветерка останется изменой. Ладно, Ветерок, да и все остальные преступники, поедут под конвоем в Куско, а на сегодня довольно.

Ветерка опять увели под стражей.

Брат Томас сидел под стражей. На собственно плохое обращение он пожаловаться не мог. Благодаря окошку под потолком в камере было не так уж душно, не было блох, клопов и крыс, кормили его тоже сносно, угрожать ему тоже никто не угрожал. Вообще его не трогали, как будто забыли (на самом деле у Инти в первые дни до него просто не доходили руки). Но тем не менее Томасу было очень несладко. Как лютые тигры, его мучили страх, неизвестность и одиночество.

Томас не мог понять, что произошло. Из обрывков разговоров стражников он услышал, что Куйн мёртв, а Андреас арестован. Воображение рисовало Томасу Инти, убивающего наместника и прочие ужасы, которые ждали теперь христиан. Никто не будет их жалеть теперь...

А ещё он пытался понять, где же совершил ошибку. Тот разговор с Зарёй не мог просто так изгладиться у него из памяти. Как понимали его проповедь новообращаемые христиане? В первую очередь они усваивали, что христиане лучше нехристиан. Чем лучше? Не тем, что христиане стремятся к добродетели больше остальных, этого ведь нет, а самим фактом, что они христиане. А это "мы лучше" и есть начало гордыни, самого страшного из грехов. Как же проповедовать, чтобы избежать его? Неужели никак? А как же Христос?

И вдруг Томаса осенило -- ведь во времена Христа многие обращались видя пример такого человека. Ведь в первые века христиане не на словах, а на деле были лучше окружающих язычников. Тогда почти все члены церкви были святыми, становились мучениками.... И разумеется, у тех, кого они обращали, не возникало и мысли о пролитии крови, о пиратстве... Значит, проповедующий христианин должен быть таким, чтобы ему самому мысль о насилии была чужда. А если проповедуют такие как Андреас, то всё это ведёт к беде, и нельзя оправдаться тем, что "паства прочтёт Евангелие, а там другое написано". Проповедник для формирования веры важнее Евангелия!

Томас понял, что должен как-то исправить эту ошибку. Выступить с проповедями, осуждающими насилие и рабство. Объяснить то, что только что понял... Но как теперь сделать это, он заперт! И проповедовать остаётся только полу и стенам!

Потом наконец его повели через город на допрос к самому Инти. Привели в тот самый дворец и Инти велел конвойным отойти, сказав, что сам будет вести протокол допроса. Брат Томас был ни жив, ни мёртв от страха.

-- А после допроса -- казнь? -- спросил он.

-- Казнят у нас только после суда. Хотя, конечно, порой и самосуды случаются, как с Джоном Беком. Но не бойся, ничего такого ты, кажется, не натворил.

-- А зачем же тогда допрос?

-- Так надо. Ведь ты же столько времени с Андреасом под одной крышей прожил, а он виновен в пролитии крови. Убил ни в чём не повинного мальчишку на площади.

-- Не может быть!

-- Скажи это матери мальчика.

-- Наверное, он что-то спутал, какая-то ошибка...

-- Да какая ошибка? Конечно, он мог принять мальчишку за воина, но что пролить кровь для Андреаса дело плёвое, можно было понять и задолго до этого. Он же сам тебе признался, что ради Христа убивал и пытал людей. Или будешь отрицать?

-- Увы, это правда. Но откуда ты знаешь это?

-- А как ты думаешь? -- Инти хитро прищурился.

-- Заря... она доносила тебе?

-- Рассказать о таком было её долгом.

-- Но подслушивать нехорошо.

-- Тем не менее ваш бог регулярно всё прослушивает и проглядывает. Следит даже за выполнением супружеских обязанностей. И при этом он совершенен и безгрешен. Но к делу. Ответь, как давно Куйн стал христианином?

-- Я не знаю этого.

-- Его крестил Андреас?

-- Не знаю.

-- Хорошо, когда ты узнал, что Куйн -- христианин? Можешь говорить всё без утайки, Куйн ведь всё равно теперь мёртв.

-- Кажется, незадолго до крещения всех новообращённых. Андреас сказал, что даже теперь не все из христиан могут в открытую исповедовать свою веру, и потому их он должен посещать на дому.

-- Итак, ты утверждаешь, что наряду с теми, кто крестился публично, в Тумбесе были и есть ещё и те, кто свою причастность к христианству скрывал?

Томас понял, что проговорился. Отпираться стало бесполезно. Грустно он ответил:

-- Ты сам это знаешь это не хуже меня, Инти. Знаешь, что в твоей стране есть тайные христиане и что время от времени твои люди хватают их и нагими поджаривают на вертелах!

-- Кто тебе сказал такую чушь? Андреас, который сам убивал и пытал, и потому просто уже не может без обвинений в зверствах, чтобы хотя бы самому себе доказать, что это делают все, а уж ради Христа в этом нет ничего страшного.

-- Значит, Андреас мне... лгал?

-- А ты как думал?

-- А если бы Куйн принял бы христианство открыто, что бы с ним было?

-- Как ты знаешь, с Титу Куси Юпанки из-за этого не было ничего. Окрещён он был, правда, ещё ребёнком, но одно время он искренне считал себя христианином. Правда, это было ещё до Великой Войны. А вот после неё христианство стало прочно ассоциироваться с сожжением книг и их владельцев. Я думаю, провозгласи Куйн себя христианином открыто, то он бы лишился бы поста наместника и всего, что с этим связано, то есть возможности жить в роскоши. Этого он, конечно, терять не хотел.

-- Но почему наместнику нельзя быть христианином? Это запрещено законом?

-- В законах это никак не обговаривается. Но тогда бы он неизбежно потерял бы популярность среди горожан, и рано или поздно встал бы вопрос о его смещении.

-- Зачем ты убил Куйна, Инти! -- вскричал Томас, -- зачем было отнимать у него жизнь?

-- Я не убивал его, -- покачал головой Инти, -- как жаль что ты мне не доверяешь. Куйн покончил с собой сам, опасаясь ареста.

-- Не может быть! Для христианина это грех!

-- Ну, убивать тоже грех, но ведь убиваете же.

-- Но ведь это значит, что он окончательно погубил свою душу!

-- Ну значит погубил. Лучше скажи, много ты общался с наместником, и что про него знаешь?

-- Очень мало. С ним беседовал в основном Андреас. Я думал, что Куйн рискует всем ради веры, и потому считал его искренним христианином. А если бы Куйн что-то подарил Церкви, и это бы вскрылось, ему бы за это что грозило.

-- Ничего. Дарить никаким законом не запрещено. Другое дело, если бы подарили краденное и вы бы знали об этом... А Куйн дарил что-то тайно?

-- Не знаю. Андреас никогда не говорил, от кого получал подарки.

-- Ну хорошо. Тебе знакомы эти украшения? -- Инти достал мешочек с драгоценностями и раскрыл его, показывая Томасу.

-- Да, это было пожертвование. Его вручили Андреасу. Кто -- не знаю.

-- Когда?

Томас молчал, не зная, стоит ли отвечать.

-- Не помню... -- прошептал он наконец.

-- Послушай, не ври. Хоть ты и белый человек, но выходит это у тебя хуже, чем у иных тавантисуйцев. Хочешь, я сам скажу, когда ты впервые увидел этот мешочек? На второй день после прибытия.

-- Откуда ты узнал это? Про эти сокровища не могла знать даже Заря.

-- Да, она не знала. Но я знаю откуда это золото -- Андреас украл его из спальни Первого Инки. Андреас проник туда с целью убить его, но обнаружил лишь одеяло, свёрнутое валиком, что его немало раздосадовало. Но не настолько, чтобы пренебречь лежащим на столе золотом! А вот это, -- Инти показал письменный прибор, -- появилось у вас в доме на следующее утро после попытки убить Кипу. Юный амаута опознал свою вещь. Когда Андреас разбил юноше голову, он счёл того уже обречённым, ведь в ваших землях такие раны не лечат, и попытался раздеть несчастного, но негодяя спугнули. А потом он вернулся домой и на следующее утро велел тебе заняться стиркой. Но даже отстирывая кровь с его плаща, ты был готов поверить во всё, что угодно, только не в то, что твой старший наставник -- убийца! Как младший, ты должен был прислуживать ему, готовить и стирать, и будь благодарен судьбе, что Андреас не втянул тебя в свои грязные делишки и не овладел тобой как женщиной!

-- А он мог?!

-- Когда Кипу в его присутствии опознал свой письменный прибор, Андреас, поняв, что его изобличили, в гневе стал кричать по-испански, что жалеет лишь об одном. Что только голову юноше разбил, а надругаться над ним не успел. Он использовал при этом такие выражения, какие дословно повторить мне не позволяет стыдливость. Кипу залился краской стыда, а его отец, который помог ему прийти, ибо Кипу ещё трудно ходить без поддержки, накинулся на Андреаса с кулаками, и готов был растерзать его, если бы его не сдержали стражники.

-- Погоди, если Андреас говорил по-испански, то вы уверены, что поняли его правильно? Мы, испанцы, ругаясь и угрожая, часто говорим, будто бы хотим надругаться, но на самом деле обычно не имеем этого в виду. Конечно, сквернословие -- крайне скверная привычка, но я не могу поверить, чтобы Андреас мог....

-- Знаешь, отец у Кипу -- капитан корабля и часто плавает в христианские страны, так что касательно ругательств, принятых у вас, вполне осведомлён, но и он, и я поняли это в данном случае так, как я тебе сказал. Впрочем, если не можешь в это поверить -- я не настаиваю. Хватит и того, что Андреас хотел убить ни в чём неповинного юношу, да и к тому же ограбил его.

Брат Томас вздохнул. Было ясно, что Инти говорит ему правду, во всяком случае, сам верит в то, что говорит. Но в то же время поверить, что Андреас оказался таким подлецом... это было слишком ужасно.

-- Инти, я не знаю, как я могу поверить тебе. Сердце отказывается. Я... позволь мне самому поговорить с Андреасом наедине. Без этого я не смогут поверить тебе.

-- Что ж, это можно. Тебе надо ещё подумать и собраться с мыслями, или это лучше сделать прямо сейчас?

-- Прямо сейчас, -- ответил Томас.

-- Что ж, пошли, -- сказал Инти, поднимаясь.

Брат Томас вошёл в камеру к Андреасу. Тот сидел, скрючившись в углу, и смотрел на прибывшего с ненавистью. Томас растерялся, не зная, как теперь лучше к Андреасу обратиться.

-- Приветствую тебя, брат! -- смущённо сказал он.

-- Не смей называть меня братом, Иуда, -- огрызнулся тот, -- ты заложил всех христиан кровавому Инти! Гореть тебе за это в аду вечно!

-- Андреас, не стоит так говорить... позволив христианам пойти на преступление, ты опозорил христианство в глаза тумбесцев. Что они теперь думают о Христе? Что он разрешает вероломно обращать собратьев в рабство?

-- Мой долг был помочь христианам спастись.

-- Но ведь пока они не подняли мятеж и не захватили судно, всё ещё было можно решить мирно. Старый Ягуар не хотел пролития крови. Послушай, Андреас, Инти говорил про тебя ужасные вещи, я должен знать -- правда это или нет! Он говорил, будто бы ты проник в спальню Первого Инки чтобы убить его, и, хотя не смог этого сделать, но украл у него из спальни золотые украшения. И ещё, будто бы это ты разбил голову бедному Кипу, которого тоже пытался ограбить. Скажи, это правда?

-- Да, -- ответил мрачно Андреас.

-- Значит, я всё это время делил кров с убийцей и вором, -- ужаснулся Томас, - но как ты мог пойти на такое! Первый Инка не причинил тебе никакого вреда и разрешил проповедовать в этом городе. А Кипу всего лишь задавал тебе заковыристые вопросы. Ты же его... Андреас, ты... ты просто забыл о Христе.

-- Нет, не забыл. Всё, что я делал -- я делал ради него.

-- Но ведь Христос кротко простил даже истязавшим его палачам! Неужели ты думаешь,что он может одобрить убийство невинных людей! Тот мальчик... ты осквернил себя даже детоубийством!

-- Плохо ты знаешь Евангелие. Это не сентиментальные сказочки, это очень жесткая книга. Невинных нет, каждый человек грешен. И не простил Христос своих палачей. Прощать можно только тех, кто кается, а безбожники каяться не желают. Нравственное дело, достойное христианина -- защищать свои святыни, если нужно -- даже с оружием в руках.

-- Андреас, опомнись... Разве они посягали на святыни?!

-- Они -- враги Церкви. Если ты не с Церковью Воинствующей, которая и равна Церкви Торжествующей, то ты и не со Христом! Ты ведь не к Господу нашему Христу взываешь в сердце своём, а к обыкновенному человеческому человеколюбию. Ты забыл, что бывает и убийство по Милости Божией, и такое убийство в глазах Господа куда выше, чем обычное человеческое человеколюбие. Ведь и святые убивали! Ты же знаешь, что ветхозаветный святой Илия однажды убил четыре тысячи языческих жрецов! Куда мне до него, раз я даже одного не смог убить до конца.

-- Потом был Новый Завет, в котором Христос провозгласил, что Бог -- он в каждом человеке! А значит, убивая человека, ты убиваешь и Бога в его лице.

-- За убитого христианина ещё можно помолиться, но об обречённых на ад скорбеть бессмысленно.

-- Андреас, пойми, говоря так, ты сам обрекаешь себя на ад. Да у тебя в душе ад!

-- И это говорит мне человек, принявший язычество!

-- Я не принимал язычество.

-- В конфликте язычников и христиан ты изменил христианам.

-- Потому что они были неправы. Людей нельзя обращать в рабство.

-- У Авраама были рабы, но он -- праведник.

-- Праведник -- не значит во всём прав!

-- За свою веру я пойду в рай, а ты за свою -- отправишься в адское пекло, грязная собака! Прочь, не желаю тебя больше видеть, предатель! Прочь!

И Андреас почти вытолкнул Томаса из камеры.

После бессонной ночи, последовавшей за этим разговором. Брат Томас был бледен и растерян. Свидание с братом Андреасом убедило его, что все обвинения, выдвинутые Инти -- правда. Оправдать поведение Андреаса Томас, естественно, не мог -- но тот факт, что Андреас будет казнён, тоже приводил его в ужас. Конечно, по законам своей страны инки правы, но... При этом тот факт, что он и сам является пленником "кровавого Инти" и что его собственная жизнь тоже висит на волоске, его при этом волновало мало. Куда больше его мучил вопрос -- как жить с этой страшной правдой? И как ему теперь относиться к Инти?

Неожиданно дверь камеры открылась, и на пороге возник тот самый "кровавый Инти", которого так боялись все христиане. Инти был на сей раз в хорошем настроении. Он улыбнулся брату Томасу и сказал:

-- Приветствую тебя, христианин. Я хочу поговорить с тобой, а для этого не откажись разделить со мной трапезу.

-- Опять допрос?

-- На сей раз нет, я уже окончательно убедился, что о кровавых планах Андреаса ты не подозревал, а значит, ты невиновен. Но потолковать нам надо. Идём же со мной.

-- Не смею отказать тебе, потомок Солнца, -- ответил монах повинуясь. Было ясно видно, что он боится подвоха.

-- Неужели ты до сих пор меня боишься. Чудной человек! Оснований опасаться отца Андреаса у тебя было куда больше.

-- Если я ни в чём не виноват, то почему не отпустить меня на свободу?

-- Прежде всего, это опасно для тебя самого. Здесь ты хоть и под стражей, но никто тебя и пальцем не тронет, а если ты появишься без охраны в городе, то тебя могут растерзать возмущённые горожане. Для близких Кипу, Якоря, убитого мальчика и тех несчастных, что пострадали или погибли при захвате корабля слова "христианин" и "убийца" стали значить одно и то же.

Монах ничего не ответил. Инти привёл его к столу, накрытому на двоих, но хотя монах ничего не ел с самого утра, аппетита он не чувствовал. Присев осторожно к столу, он больше из вежливости взял кукурузную лепёшку и стал её грызть.

-- Ладно, приступим к делу, -- сказал Инти, -- сам понимаешь, что преступления Андреаса поставили нас в довольно сложное положение. Как я уже сказал, тебе придётся побыть под охраной до самого отъезда из страны, а проповедовать ты уже не сможешь.

-- Я готов рисковать.

-- Но зачем? Слушать-то тебя уже всё равно никто не будет. О событиях в Тумбесе неизбежно будет известно всей стране, хотя я постараюсь, чтобы о прямом участии монаха во всём этом в газетах не писали, но уж о подвигах покойного Куйна, тайного христианина и об отречении большинства крещёных точно вся страна узнает.

-- К сожалению, ты прав, Инти.

-- Однако нас, инков, его преступления поставили в ещё более сложное положение. По нашим законам его следует казнить, но как только весть о казни служителя божьего дойдёт до Святого Престола, то против нас тотчас же организуют крестовый поход. Если бы мы, вопреки справедливости, отпустим его из Тавантисуйю, то он опять же может стать причиной смерти множества людей.

-- Почему ты так уверен в этом?

-- Во-первых, потому что он -- негодяй, и для него чужая жизнь ничего не значит. Даже жизнь христианина, не говоря уж о язычниках. К тому же он обманом добрался до моих документов, и если его отпустить, он погубит многих людей. Да и войны в таком случае тоже едва ли удастся избежать.

-- Значит, войны между христианами и Тавантисуйю не избежать? И нет никакого выхода?!

-- Один выход есть и он у тебя в руках. Когда ты отправишься на родину, ты должен солгать, что Андреас умер от болезни, тебе поверят, и к нам не будет никаких претензий.

-- А если я откажусь?

-- А какие у тебя причины отказываться?

-- Мне не хотелось бы пятнать себя ложью.

-- А запятнать себя кровью? Если ты не сделаешь этого, то христиане ворвутся в этот город, будут грабить и жечь, насиловать женщин и протыкать шпагами маленьких детей. И весь этот ужас будет на твоей совести. Ведь ты больше всего на свете не хочешь этого?

-- Да, не хочу, но... если бы я попросил вас всё же оставить Андреаса в живых? Я не говорю про отпустить на свободу, ясно, что это невозможно, но только не убивайте, его! Пощадите! Разве вы, инки, не можете этого сделать?

-- Вообще-то можем... Но зачем?

-- Чтобы он мог раскаяться. Если он умрёт сейчас, то он обречён на ад.

-- Но разве пожизненное заключение не более жестокая мера, чем смерть? А что до раскаяния, то я не верю, что этот человек на него способен. Его можно запугать и сломать, но невозможно объяснить ему, что убийство ни в чём не повинных людей -- мерзость. К тому же будучи живым, он может сбежать, и одной из его первых жертв будешь как раз ты.

-- Но почему -- я?

-- Та внезапная болезнь, которая тебя охватила вскоре после первого крещения ... ведь ты так и не нашёл причину недуга. Вряд ли я смогу это точно доказать, но... похоже, Андреас решил избавиться от тебя.

-- Боже!

-- Так что если тебе дорога твоя жизнь, ты в первую очередь должен желать ему смерти.

-- Значит, он хотел меня убить...Но за что? Я же христианин!

-- А разве он, будучи умным человеком, не мог не понять, что ты против убийств и прочих подлостей? Он ведь раскусил тебя куда раньше, чем ты его.

-- Ты умеешь читать в наших душах, как в раскрытой книге, -- ответил с уважением Томас, -- хотя будучи священником, я обязан уметь это делать лучше тебя. Но Андреаса я вовремя не раскусил. Да и ты.... признаюсь честно -- ты меня видишь насквозь, но при этом ты для меня остаёшься загадкой. Я слышал о тебе много дурного, но теперь я не верю в это. Про тебя говорили, что ты ужасно развратен, но вчера ты постыдился даже произнести вслух грязные слова Андреаса в отношении Кипу. Ты богат и знатен, но при этом не алчен и не корыстолюбив, ибо если бы испанский чиновник обнаружил бы мешочек с драгоценностями, он бы прикарманил бы их, никому не показывая. Мне кажется, Инти, душой ты чище многих христиан, однако Христа в своё сердце принять не желаешь. Почему?

-- Гм....А по-твоему, любой честный человек должен стремиться стать христианином?

-- Ну...да.

-- Но ведь ты знаешь, сколько преступлений совершила Церковь и какой кровавый хвост за ней тянется? Да, ты христианин, с детства привык, что каковы бы ни были преступления священников, всё равно без христианской веры никуда, но мы здесь привыкли к иному. Ведь нам удалось организовать нашу жизнь лучше, чем в христианских странах.

-- Об этом я судить не могу, я видел только Тумбес.

-- Уверяю, что жизнь внутри страны не хуже, чем здесь, а кое в чём даже и получше. Тумбес -- богатый город, однако развращающее влияние торговли тут всё-таки чувствуется. Впрочем, за оставшееся время я могу тебе показать и другие её части.

-- Зачем тебе так утруждать себя, Инти?

-- Ну мне всё равно нужно будет уехать отсюда в Куско, так что мне не сложно взять тебя с собой. А тебе лучше посмотреть страну, чем тупо скучать под стражей. К тому же я знаю, что у вас, европейцев, в обычае писать трактаты о землях, которые вы посетили. А ты - человек правдивый. И если до вашего мира дойдут хотя бы крупицы правды о нашей стране -- это многого стоит. Тогда будет много меньше желающих воевать с нами.

Брат Томас взглянул в окно. Город выглядел вполне мирно. По улице прошла женщина с маленьким ребёнком, привязанным за спиной. "Христиане ворвутся в этот город, будут грабить и жечь, насиловать женщин и протыкать шпагами маленьких детей", -- вспомнил Томас слова Инти. Нет, этого нельзя допустить...

-- Хорошо, я напишу, что Андреас умер от лихорадки. Только... если Ватикан надумает прислать сюда других миссионеров, и они узнают от кого-нибудь правду -- что тогда?

-- Если это будут люди вроде тебя -- тогда я уговорю их молчать. Если же вроде Андреаса -- тогда в зависимости от обстоятельств. Но ты можешь постараться устроить дело так, чтобы нам не присылали миссионеров хотя бы в ближайшие несколько лет.

-- Но как я могу это сделать? Ведь это от меня не зависит.

-- Я понимаю. Однако ты можешь изложить дело так, что незнание наших обычаев тебе сильно мешало, и что на подготовку нужно потратить несколько лет. К твоему мнению не могут не прислушаться. А кроме того, скорее всего и подготовку поручат тебе, так что ты можешь влиять на многое. Подлых и опасных людей просто проваливать на экзаменах по подготовке, а честным и чистым рассказывать правду.

-- Увы, я не думаю, что честных и чистых будет много, да и к тому же едва ли я буду решать, кто годен для миссии, а кто нет. А если к вам потом прибудут суперподготовленные миссионеры, вы не окажетесь против них бессильны?

-- Нет. Как бы они ни были умны и хитры, а уговорить наш народ отдать нашу землю на поругание врагу они не смогут. Наша земля -- наша мать.

В ответ монах лишь растерянно улыбнулся. А потом добавил:

-- У меня есть одна небольшая просьба -- прежде чем мы покинем Тумбес, я хотел бы увидеть Зарю. Можно?

-- Можно. Но зачем тебе?

-- Я хочу попросить у неё прощения. Я чувствую себя виноватым перед нею -- ведь если бы не мы с Андреасом... если бы мы не прибыли в Тумбес, то ей не пришлось бы так рисковать собой. И выдерживать пытки... Скажи, она совсем оправилась после случившегося?

-- Да, она жива и почти выздоровела. Можешь её увидеть прямо сейчас. Поднимись по этой лестнице.

-- Спасибо тебе, Инти.

Замирая от непонятного трепета, брат Томас поднимался по лестнице, приготовился постучать, но... Заря сама распахнула перед ним дверь.

-- Здесь не так уж плохо слышно, -- сказала она, -- так что я знаю, о чём вы говорили с Инти. И я очень рада тебя видеть, Томас.

-- Прости меня, Заря. Ведь если бы я понял, что за негодяй Андреас хоть немного раньше, не случилось бы тех бед, какие случились.

-- Ты ни в чём не виноват, Томас. Во всяком случае, передо мной. Наоборот, я благодарна тебе, что ты спас мне жизнь. И не только мне. Я же знаю, что ты думал об Инти тогда, но ты всё же решился к нему пойти.

-- Заря, скажи мне, почему ты решилась пойти на столь трудное и опасное дело?

Девушка улыбнулась как-то устало:

-- А ты, Томас? Почему ты не стал сидеть где-нибудь в тихой обители, писать богословские трактаты, а отправился миссионерствовать в чужие земли?

-- Потому что счёл это более нужным для людей.

-- Вот и я тоже сочла, что защита безопасности нашего государства куда важнее, чем тихое сидение над книгами в Обители Дев Солнца.

Они глядели друг на друга с пониманием, и чувствовали себя так, точно они на самом деле брат и сестра. Легкая усталость обволакивала их подобно невидимому покрывалу. Потом Томас решился спросить о самом главном для него:

-- Заря, скажи мне.... Теперь, когда ты уже не должна изображать христианку, ответь мне честно, что ты думаешь про нашу веру. Она тебе кажется ужасной?

-- Томас, ты теперь знаешь, что я -- Дева Солнца. И у нас всем образованным людям положено прослушать курс "Критики христианства". И прочесть разбор библии. А после этого очень трудно воспринимать ваше священное писание всерьёз, -- Заря опять улыбнулась.

-- Да, я слышал о некоем нечестивом жреце, который написал книгу, где насмеялся над священным писанием. Всё моё сердце возмущалось этому! Как можно быть столь нечестивым! Но теперь, я думаю, что у него наверняка были какие-то причины... Может быть, христиане чем-то сильно обидели его?

-- Да, -- ответила Заря, -- христиане растерзали его невесту, объявив её ведьмой.

-- Ужасно! -- ответил Томас, -- в который раз убеждаюсь, что мы во многом сами виноваты.

-- Дело не в том, что христиане нанесли ему эту обиду. Он разобрал книгу, которую вы называете Ветхим Заветом, и показал, что многие, почти все из тех, кого вы зовёте "праведниками", совершали весьма дурные поступки. А значит, у вас, христиан, принято брать пример с дурных людей. В этом, помимо дурных законов, видимо, и причина ваших дурных нравов.

-- А ты что думаешь про это?

-- Я думаю, -- вздохнула Заря и чуть-чуть задержалась с ответом, чтобы как можно более точно сформулировать мысль, -- Я думаю, что для того, чтобы человек сознательно решился на дурной поступок, он сначала должен мысленно сделать его для себя допустимым. Если для кого-то что-то недопустимо, его порой даже самые страшные пытки не могут заставить сделать это. И вот если праведниками считают людей, совершавших дурное, кравших, обманывавших, истреблявших целые города... то это не могло не сказаться на вас, христианах... Томас, а разве тебе самому не было страшно читать Ветхий Завет?

-- Когда я читал его, я был не тем, кем стал сейчас, -- со вздохом ответил Томас, -- я всё сказанное в этой книге принимал как должное. Были люди, которые говорили, что от бога только Новый Завет, а Ветхий от дьявола. Но ведь в Ветхом предвосхищают Мессию, то есть Христа... Да и Сам Христос говорил, что не отменить Ветхий Завет пришёл Он, но исполнить. Не знаю. Знаю, что от Христа я не могу отказаться. Но теперь я знаю, что большинство христиан очень далеки от Христа, а вы, тавантисуйцы, куда к нему ближе... И потому Сам Христос велит мне спасти вашу страну, которая должна показать христианам, к чему им на самом деле нужно стремиться.

Причин для хорошего настроения у Инти было две -- во-первых, из Куско пришло письмо от Горного Ветра, что после тщательного разбора и проверок на тему "растраты средств" все его действия были признаны обоснованными, а значит, никаких претензий к нему нет. Некоторые из носящих льяуту считали, что за удачное выведение своего корабля из такого переплёта его даже наградить можно, но это не прошло большинством голосов. Зато его молодая жена получила официально все права жительницы Тавантисуйю, а это означает, что даже в случае вдовства она не оставалась без поддержки, а кроме того, её дети считались такими же полноправными тавантисуйцами, как и все остальные. Родня тоже приняла её по большей части благосклонно.

Вторым благоприятным известием было то, что заговорщики никак пока себя не проявляли, хотя события в Тумбесе(поскольку о смерти Куйна сообщили в Газете, то о ней уже знала вся страна) могли спровоцировать попытку переворота. Но раз заговорщики не выступили, то, потеряв Тумбес, они будут некоторое время сидеть тихо. Другое дело, что и обнаружить их будет теперь сложнее.

Но как ни крути, а теперь Инти склонялся только в одному выводу -- опять отправить группу в Испанию. Конечно, делать этого ему очень не хотелось, но нужды государства были куда важнее его личных желаний.

Он поговорил на эту тему с Зарёй, честно предупредив девушку о возможных опасностях, и та, поразмыслив, согласилась. Во-первых, пока над её страной висит такая угроза, она не чувствовала за собой морального права возвращаться в обитель с целью дожить свои дни в покое, и переложив все риски и опасности, связанные со спасением страны, на чужие плечи. А кроме того, она в глубине души лелеяла тайную надежду если уж не застать Уайна в живых и вытащить его их тюрьмы, то хотя бы узнать кое-что об его судьбе, и отомстить тем, по чьему доносу он попал в застенки инквизиции. Кроме того, Инти пообещал девушке, что поедет она ни в коем случае не одна, ибо отправлять её одну означало бы обречь её на верную гибель.

Пока что Заря должна была готовиться к поездке, изучая все доступные материалы по эмигрантам из Тавантисуйю. Изучала истории жизни наиболее видных из них и их трактаты. Работа была не менее грязной и муторной, чем перевод дневника Джона Бека, но Заря уже начала привыкать. Читая книги, она пыталась представить себе людей, которые за всем этим стояли. Что ими двигало? Что стояло за их словами о ненависти к "Тирании", и любви к свободе? Что свободного они видели в обществе, где люди законом поделены на сословия, и где власть монарха в отношении подданных не ограничивает никакой закон? Впрочем, после того как она побывала в плену у пиратов, у неё уж точно не было никакого желания приписывать беглецам из Тавантисуйю какие-либо высокие идеалы. Те, кто поднимает руку на своих братьев -- не люди. Точнее, перестают быть людьми, как только для них это становится возможным -- поднять руку на брата. Но как это становится возможно?

Впрочем, отдыхать с книжками Заре долго не пришлось. На следующий день после отъезда Инти к ней явилась Картофелина и сказала:

-- Заря, помоги мне! Вчера вечером я вытащила Пушинку из петли и боюсь, как бы она не полезла туда снова. Я не могу на неё повлиять никак.

Заря испытала не очень приятное чувство неловкости от того, что столько времени не думала о Пушинке, перед которой чувствовала себя несколько виноватой.

-- Но почему она хочет покончить с собой? Ведь её жених жив и они могут теперь воссоединиться! Или он отказался от неё? Как она вообще?

-- С женихом она не виделась, ведь он ранен и находится в госпитале, и потому не может прийти её навестить. Когда её вытащили из трюма корабля, она была в горячке. Не знаю уж, сколько мерзавцев успело над ней надругаться, но что многие женщины после такого в петлю лезут -- это всем известно. Так что следить за ней приходится. И никакой работы -- ей сейчас даже маленький ножик доверить нельзя.

-- Вот как...

-- Конечно, пока она в горячке была, за ней лекаря ухаживали, но как жар схлынул, так было решено, что в знакомой обстановке ей легче будет и пришлось мне её принять. Если бы она не сиротой была, было бы легче, а я ей всё-таки не мать родная! Заря, умоляю, поговори с ней! Она должна понять, что жить стоит.

-- Хорошо, -- ответила Заря, -- когда пойдём?

-- Лучше прямо сейчас.

По дороге Заря вспоминала, каково ей было, когда Джон Бек лишил её невинности. Но ей было легче, так как и мерзавец был один, и в её постыдную тайну мало кто посвящён. Кроме того, перед ней не стоял вопрос, каково ей будет рассказать это будущему мужу, а самое главное, у неё было дело, которое кроме неё никто не мог выполнить. Теперь постфактум Заря поняла -- хитрый Инти специально занял её переводом проклятого дневника. Нет, конечно, ему было нужно, чтобы дневник был переведён, но щадя её чувства, Инти мог поручить это дело ну той же Радуге, ведь спешить не было нужды. Но Инти всё рассчитал правильно -- узнав, каким мерзавцем был Джон Бек, она вылечилась от тоски через ненависть к нему. Не то, чтобы она специально разжигала в себе это чувство, она просто не подавляла его в себе, и ненависть придавала ей некоторую бодрость. Теперь она понимала, как важна была ненависть её предкам, воевавшим против белых, насколько она придавала им силы.

Да, Пушинке теперь тяжелее, чем ей. Примерно также, как во время войны тем безоружным, которые волей случая попали на линию огня, тяжёлее, чем воинам, для которых убивать и умирать было долгом. Заря опять вспомнила Инти -- для него в четырнадцать лет все эти вопросы встали в полный рост, и тогда он сделал свой выбор -- бороться со врагами всю оставшуюся жизнь. Сделал и тем самым обрёл душевное спокойствие. Но ведь Пушинка не Инти и не Заря, она едва ли так сможет!

Так думала Заря до тех пор, пока Картофелина не ввела её в комнату к Пушинке, и не оставила их наедине. Девушка лежала на кровати уткнувшись лицом в стенку и как будто не замечала, что к ней кто-то пришёл. Заря даже испугалась на мгновение, что уже безнадёжно опоздала, и видит перед собой труп. В испуге она тронула Пушинку за плечо. Та повернула голову и посмотрела на Зарю, которая невольно отшатнулась -- перед ней была лишь бледная тень прежней Пушинки.

-- Зачем ты пришла? -- спросила Пушинка, -- ты хочешь меня допрашивать?

-- Допрашивать? -- Заря обалдела от неожиданности, -- Зачем? Я хочу тебе помочь.

-- Я не хочу видеть тебя. Я считала тебя подругой, а ты... ты, оказывается, из людей Инти! Это всё из-за тебя произошло!

-- Пушинка, я понимаю, что ты не в себе, и потому не вполне понимаешь, что говоришь! Разве я или Инти виноваты в том, что христиане захватили корабль? Наоборот, если бы не Инти, нас бы не освободили! Чем ОН перед тобой виноват?

-- А разве не он преследовал христиан? Так что они были вынуждены захватить корабль?

-- Ты ещё скажи, что он заставил их над тобой надругаться. Разве до того, как мы попали на корабль, тебя или кого-то другого из христиан преследовали за веру?

-- Нет, но Андреас говорил...

-- Мало что он говорил! А ты знаешь, что Андреас -- убийца? Что после этого стоят ВСЕ его рассуждения о добродетели?

-- Но ведь Андреас говорил не от себя! Он же проповедовал учение Христово! Заря, зачем ты меня обманула, дав ложную надежду? Мы никогда не сможем быть вместе с Маленьким Громом!

-- Почему? Он отказался от тебя?

-- Не знаю. Я просила, чтобы он пришёл, но он не торопится.

-- Но ведь он ранен! Кто знает, насколько сильно. Может, он даже встать не может!

-- Не знаю. Может, и вправду не может! Но дело не в этом, -- Пушинка уселась на кровати поджав ноги, и сказала медленно и печально, -- я много думала о том, за что мне такое наказание -- и поняла. Именно за это.

-- За что за это?

-- За то, что будучи христианкой, хотела быть счастлива с язычником. Раз всё так обошлось, то значит... значит, Христос этого не одобряет. И не даст нам быть вместе всё равно. К чему тогда пытаться?

-- Пушинка, я не понимаю тебя...

-- Я просила их, умоляла меня пощадить. Говорила, что я христианка и что ни в чём не виновата, но ничто их не могло поколебать. Эспада сказал, что сделать это со мной должны все -- и все подчинились. Правда, когда очередь дошла до Косого Паруса -- он не смог. Тогда Эспада его заколол на глазах у остальных, и никто уже больше не колебался, даже если им жалко меня было, всё равно, ведь своя жизнь дороже... А потом я потеряла сознание и ничего не помню, потом только среди лекарей очнулась... Но ведь если с человеком случается большая беда, то ведь не просто так? Значит, это нужно? Ну чтобы он принял христианство или, если уже принял, то лучше верил... Ведь я много лет прожила в язычестве -- это ведь нужно искупить! И даже став христианкой, я была слишком гордой, считала, что я правильно живу... а так думать нельзя, это грех... нужно всё время себя корить за грехи и быть к себе максимально строгой. Только вот... я поняла, что я не в силах так жить. И я просила Христа меня простить, что я с собой покончу, потому что не могу... Раньше я могла радоваться, быть счастливой... а теперь это уже невозможно. А всё время мучиться мочи нет!

-- Но почему ты так уверена, что не сможешь больше быть счастливой?

-- Понимаешь, в радости я становлюсь гордой, а это -- грех! А за грехи -- видишь как Господь наказывает? И ведь другие рядом страдают, а это всего ужаснее!

-- А что такое, по-твоему, гордость?

-- Ну это... это когда я думаю, что я хорошая. Когда забываю о том, насколько несовершенна. Когда я собой довольна.

-- То есть, по-твоему, жить надо в постоянных самообвинениях?

-- Это не по-моему. Это из христианства следует. Ведь мы же грешники! И поэтому мы должны...

-- Но перед кем должны? Перед христианским богом?

-- Да, перед ним.

-- Понимаешь, Пушинка. Вот что по-твоей логике выходит -- всемогущий, всеведущий и вселюбящий христианский бог смотрел, что с тобой творят и не вмешивался?! Считал, что тебе изнасилование на пользу? Да кто он сам после этого! Слов таких в нашем языке нет! Ясно одно -- такому богу ты ничего не должна! Разве что дать ему по морде при встрече!

-- Как ты смеешь оскорблять Христа?

-- Я говорю о христианском боге то, что он заслужил! Пушинка, представь, ведь любой нормальный человек, если видит, что кого-то убивают, над кем-то издеваются, мучают... ведь он постарается вмешаться, защитить. Конечно, не всегда у всех есть на это силы, но если может, то вмешивается! А если не может -- то сожалеет о своём бессилии!

-- А наши боги, значит, бессильны?

-- Наверное. Никто никогда не приписывал им всемогущество. Но поклоняться богу, который мог бы спасти, но предпочитает смотреть, как жертва мучается -- это бессмысленно. Ведь такой бог всё равно никогда не поможет! А значит, плюнь ты на него!

-- Как же плюнуть... я, крестясь, клятву дала!

-- А ты дала надеясь на что? Что бог тебя любить будет?

-- Конечно.... у меня тогда было чувство, будто я... будто я в детство вернулась, когда у меня были отец и мать, которые меня любили...

-- Пушинка, но ведь крестясь, ты рассчитывала, что бог тебя любить будет, а не на то, что он тебя отдаст на растерзание этим подонкам! Бог тебя по сути обманул! Значит, ты ему больше ничего не обязана!

-- А если так, то зачем мне тогда жить? -- сказала Пушинка, глядя куда-то в пространство, -- Жизнь без Христа пуста и бесцельна...

-- Опять ты проповедников повторяешь! Почему -- бесцельна? А как же ты жила до проповедников? Ведь жила же, трудилась, любила, знала по жизни радости. А если бы не было проповедников -- и дальше бы жила, вышла бы замуж за Маленького Грома, были бы у вас дети... Почему ты сейчас это отвергаешь?

-- Я не знаю, нужна ли я ему после всего этого... Я же теперь не смогу принести ему в дар свою невинность!

-- А если бы точно знала, что нужна? Что любит он тебя, несмотря на твою беду? В конце концов, почему ты думаешь, что ему невинность важнее всего? Ведь её, в конце концов лишь раз в жизни на свадьбу дарят, а потом это уже не важно, разве что как воспоминание....

-- А ты думаешь, он меня всё-таки любит?

-- Не знаю. Хочешь, я узнаю? Только умоляю, не лезь в петлю хотя бы до того, как я принесу ответ! Хоть до вечера ты потерпеть можешь?

-- Да делай что хочешь... -- ответила Пушинка, глядя куда-то в пространство.

До этого Заря видела Маленького Грома лишь мельком, ведь ей не хотелось мешать ему и Пушинке наслаждаться временем, проводимым вдвоём. Теперь же предстояло не просто познакомиться, но очень серьёзно поговорить. В глубине души Заря несколько робела перед деликатностью задачи, кроме того, Заря не знала, как тот к ней отнесётся. Не исключено, что тот будет обвинять Зарю в случившемся несчастье, да и сама она чувствовала себя в некотором роде виноватой -- теперь ей уже казалось почти очевидным, что увидев корабль, надо было хватать Пушинку за руку и бежать в город за подмогой. Тогда беды бы не случилось. Но теперь уже поздно об этом думать. И медлить нельзя. Вопрос стоял о жизни Пушинки.

Госпиталь находился на окраине города, где Заря до этого была только пару раз, так что ей пришлось немного поплутать. Впрочем, среди прямых улиц заблудиться всерьёз было сложно, да и она знала, что госпиталь окружал парк с деревьями и несколькими скамейками.

Именно на одной из этих скамеек Заре сказали ждать Маленького Грома, который должен был выйти через несколько минут. С грустью Заря смотрела на кроны деревьев вокруг и думала про себя, что всё это обманчиво. Ведь и когда они гуляли с Пушинкой по берегу моря, мир вокруг казался таким тихим и безмятежным, и мог предугадать, что творится в этом момент на "Верном Страже", чьё название казалось теперь насмешкой. Может, и сейчас в здании рядом кто-то умирает в мучениях, только досюда не доносятся крики... Тут она увидела подходившего к ней Маленького Грома и в смущении встала:

-- Я Заря. Маленький Гром, ты помнишь меня?

-- Да, смутно. Ты, вроде, работала с Пушинкой в столовой, а потом... ведь это вы вдвоём решили так не вовремя взойти на корабль?

-- Да, это я... -- ответила Заря, испытав в глубине души величайшее облегчение. Значит, он не знает, что она -- агент Инти, и считает её такой же жертвой, как и Пушинку. Что ж, и к лучшему. Значит, не будет обвинять её ни в чём, а ей не придётся оправдываться.

-- Маленький Гром, я только что была у Пушинки, ей сейчас очень плохо. Она чуть в петлю не залезла. Только ты сможешь её спасти! Приди к ней, скажи, что любишь её, что женишься.... И тогда она найдёт силы оправиться от случившегося, будет жить... А если ты сейчас отвернёшься от неё, она погибнет, а ты... ты никогда потом не сможешь простить себе этого, и тоже никогда не сможешь быть счастлив... Не губи ни её, ни себя!

-- Но я теперь не могу жениться на ней, -- ответил Маленький Гром, глядя себе под ноги.

-- Неужели ты разлюбил её из-за случившейся с ней беды?!

-- Нет, не разлюбил, не в этом дело... Но теперь я не смогу быть ей мужем...

-- Не разлюбил, но всё равно брезгуешь ею? Тебе непременно чистенькую и невинную подавай! Не понимаю я этой вашей мужской брезгливости. Какая женщина отречётся от мужа только потому, что он тяжело ранен? Да и даже если опозорен... Если женщина уверена, что он оклеветан напрасно, что он на самом деле невиновен, то и с рудников его ждёт, и в ссылку с ним едет. А ты, значит, позора боишься? Что кто-то тебе твоей бедой тыкать будет? А вот Старый Ягуар не побоялся чужих осуждений. Женился на своей невесте после такого, и даже её сына усыновил. И кто осмеливался его упрекать? Разве что такие мерзавцы как Эспада, который ещё смел хвастаться, что у него постыдных семейных тайн нет?! Да лучше бы он на свет не родился! -- сказав это, Заря поняла, что слишком разгорячилась, и сменила тон с гневного на просящий, -- Маленький Гром, пойми, неужели... неужели Пушинка в тебе ошибалась, и ты... ты в трудной ситуации оказался неспособен поступить как мужчина.

-- Ты ничего не поняла, Заря. Не в этом дело. Ведь вы с Пушинкой христианки, а я не могу... теперь уже тем более не могу креститься. А она... она даже сейчас молится своему Христу.

-- Неужели? Ты уверен?

-- Я знаю это.

-- Откуда? Ведь ты же не был у неё?

-- Знаешь, несмотря на рану, я пытался... я очень хотел её увидеть. Я тайно пробрался к её окну, заглянул и увидел, что она молится. Не стоя, как у нас положено молиться, а на коленях, как это положено у христиан. Я немного послушал, и понял, что всё безнадёжно.

-- А о чём она молилась?

-- О том, чтобы это Христос её простил... не знаю уж за что, она же перед ним, вроде, ни в чём не виновата.

-- Когда это было?

-- Вчера на закате.

-- А вскоре после этого Картофелина её вытащила из петли. Значит, она о прощении самоубийства молилась.

-- Христианам нельзя убивать себя?

-- Да, это единственное, что никогда не прощается.

-- А то, что с ней сделали христиане, их бог может простить?

-- Увы.

-- Значит, их бог способен простить насильников, но не их жертву?

-- Получается, что так.

В гневе Маленький Гром сжал кулаки.

-- Заря, как ты можешь поклоняться такому богу?

-- Я не поклоняюсь ему.

-- Значит, ты ему не молишься?

-- Нет. Я уже не христианка.

-- Прости... И давно ты в нём разочаровалась?

Заря на секунду поколебалась, потом сообразила, что ответить, чтобы можно было рассказывать не выдумывая.

-- Знаешь, когда Томас занемог, меня послали в дом монахов ухаживать за ним. И вот, однажды, когда Томас заснул, измученный болезнью, я спросила Андреаса напрямую: "Послушай, если бог всемогущ, и достаточно лишь твёрдой веры, чтобы исцелить любой недуг, то почему болеет Томас? Ведь Господь властен исцелить любой недуг в мгновение ока!" Андреас мне ответил, что существуют болезни ко славе божией. Я поначалу не поняла, но он мне объяснил это так. Оказывается, что бог не просто так допускает различные беды. Ему не нравится, когда у человека всё хорошо, когда он ни в чём не нуждается, и ему не на что жаловаться. Потому что тогда человек мало думает о боге. Даже если он христианин, и молится регулярно, то делает это не скорее по привычке, а не от того, что чувствует перед богом себя никем и ничем. Только в несчастье человек может понять, как он жалок и бессилен, и из глубины отчаянья способен молиться от всего сердца.

-- Не может быть... -- поражённо вымолвил Маленький Гром, -- может, ты что-то неправильно поняла?

-- Нет, Андреас объяснял всё очень долго и обстоятельно. Он говорил, что прочёл это в одной книге, которая называлась, кажется, "о божьем городе"... Святой Августин, который её написал, много говорил о земных бедствиях, ибо в те времена его город захватили и разорили враги. Многие видели причину этого бедствия в том, что большинство жителей незадолго до этого приняли христианство, но Святой Августин возражал, что город разоряли враги и до этого, а в том раз, хотя город и был разорён, враги-христиане не стали разрушать христианских храмов, а до того языческие разрушали. Он приводил это как пример того, что христианство хоть и слабо, но смягчает нравы, хоть при этом сам признавал, что враги обесчестили многих добродетельных женщин. И говорил, что господь позволил этому свершиться во многом потому, чтобы добродетельным это было на пользу, так как уменьшало их гордость...

Маленький Гром был потрясён:

-- Не может быть... я раньше думал, что боги ничем не различаются, ну те, что у нас, покровительствуют нашему народу, тот бог, что у христиан -- христианам. Ну, я даже допускал, что бог христиан могущественнее, так как христиан больше, но я и представить себе не мог, что христианскому богу недостаточно, чтобы ему просто поклонялись. Это бог, которому нужно, чтобы красивая и гордая девушка превратилась в кусок окровавленной плоти... Чтобы вопила в отчаянии... Пушинка не должна поклоняться такому богу, или она погибнет!

-- Ты прав. Маленький Гром, я взяла с собой карандаш и бумагу, чтобы ты смог написать ей всё, что сочтёшь нужным. Если тебе важно, чтобы тайна касалась только вас двоих, то я клянусь тебе, что не буду читать это. Но только пожалуйста, найди сейчас слова....

Маленький Гром ничего не отвечал, только мял случайно попавшую к нему в руки ветку.

-- Хочешь, я отойду, и не буду тебе мешать сосредоточиться.

-- Ладно, хорошо... Давай сюда бумагу.

Заря протянула бумагу и отошла на одну из дальних тропинок сада. Она глядела на здание госпиталя, и думала, что очень может быть, именно в этот момент там кто-то помирает, ведь не всем же повезло как Маленькому Грому, получить сравнительно лёгкую рану. Заря представила себе христианского бога, спокойно взирающего с небес на людские страдания, и её передёрнуло от этой мысли. Хоть бы уж этот бог не мешал людям жить как они хотят, если уж не помогает. Но ведь сколько зла приходит в мир через его адептов, и он их ПРОЩАЕТ, НЕ ОСТАНАВЛИВАЕТ. Или не прощает? Но тогда почему в явной форме не сообщает им об этом? Что вообще в голове у пиратов творилось, когда они творили своё черное дело? Ведь Пушинку насиловать было не обязательно даже чисто с прагматической точки зрения -- невинная она бы стоила по любому дороже, а от насилия могла бы вообще умереть, а мертвую не продашь. И всё-таки они пошли на это... неужели ВСЕ были настолько пьяны? Едва ли... Маленький Гром окликнул её, прервав размышления.

-- Готово, -- сказал он, протянув свёрнутый листок. Заря взяла его и уже хотела было попрощаться, но тот продолжил, -- Знаешь, Заря, я первое время не понимал, как стало возможно то, что случилось. Потом мне люди Инти объяснили, когда я дал им показания... Но тебе, поскольку ты не родилась в нашем городе, это едва ли будет понятно.

-- Всё равно расскажи.

-- Хорошо... знаешь ведь, что у нас тут два народа, чиму и кечуа. Так вот, нас с детства учат, что все народы должны жить дружно, и мы стараемся так жить, но есть такие люди, которым это не нравится. Ведь наши предки воевали друг с другом, и кечуа под руководством инков когда-то покорили Чимор... и есть люди, которых этот факт оскорблял. Едва ли кто признается в этом вслух, его мало кто поймёт, но есть такие, кто долгие годы таил обиду в душе. Ведь во время Великой Войны было и такие, что помогал завоевателям. Кто-то был просто шкурник, но были и те, которые так мстили инкам и кечуа за нанесённые их предкам обиды. Конечно, после войны их за это покарали, но иные из их потомков до сих пор мечтают о мести. Эспада и его любимцы были из таких, хотя тщательно это скрывали. А христианство лишь развязало им руки для вербовки сторонников... Так мне это объяснили люди Инти.

-- Понятно...

-- Я не знаю, стоит мне говорить Пушинке или нет, но после того как над ней надругались, меня вывели из отсека с пленниками и показали её... Платье на ней было разорвано, она была вся в крови и без сознания. А рядом стояла Морская Пена и смеялась.

-- За что она с ней так?

-- Морская Пена всех женщин ненавидит. По крайней мере молодых и красивых. И меня она тоже ненавидит, хотя я об этом до того дня не знал.

-- А тебя-то за что? Ты ведь ей лично ничего плохого не сделал...

-- Когда меня привели,Морская Пена, смеясь, показала на Пушинку, и сказала: "Смотри, Маленький Гром, во что превратилась твоя невеста!" "За что вы с ней так? Она же теперь умрёт..." "За то, что я ненавижу вас всех, чистеньких и порядочных! Я знаю, что вы, которые женятся один раз и на всю жизнь, как завещал Манко Капак, перешёптываетесь у меня за спиной, что я грязная шлюха! Хотя сами, поставь вас перед выбором, оказываетесь ещё теми сволочами. Знаешь, зачем я тебя позвала -- хочу предложить тебе жизнь и свободу с одним условием: ты здесь сейчас прямо при мне надругаешься над своей невестой!" От гнусности такого предложения я онемел, а Морская Пена продолжала: "Ведь если ты это сделаешь, то тебе ничего не останется как к нам присоединиться. И ты станешь одним из нас!" "Что, слишком много ваших мы всё-таки покрошили?" -- не удержался я от подколки. "Много, но дело не в этом. Даже из тех, кто убивал, отнюдь не все хотели ругаться над Пушинкой, но я их заставила", -- я она произнесла с каким-то упоением, -- "Да, я! Хоть и через Эспаду. Мне нравится когда люди переступают через порядочность, отсутствием которой мне в глаза любят колоть! Послушай, а почему ты не хочешь ею овладеть? Ведь она ничего не почувствует даже! Может, так и умрёт не узнав? Послушай, неужели будучи женихом и невестой вы никогда не позволяли себе..." -- и она плотоядно усмехнулась. Мне стало до того противно, что я был готов скорее дать себя на куски разрезать, чем выполнить то, что она хотела. Я как-то слышал легенду белых людей о царице, превращавшей людей в свиней, а свинью белые люди почитают символом всего подлого и грязного, но та, вроде, меняла лишь внешний облик, а эта -- нутро. Она за отказ стать сволочью меня поджарить даже хотела. Этого даже Эспада не выдержал, сказав, что хватит, пусть меня уведут. И меня увели обратно. Но я теперь понимаю, за что со нами так поступили -- ещё задолго до этого дня люди, которые приняли христианство, стали мысленно отделять себя от остальных, давая волю тому дурному, что в них было подавлено идеалами инков. Стоило только эти идеалы отринуть -- и вылезло всё дурное. Может, это и больнее всего. Может, было бы не так обидно, если бы пришли белые люди и сделали то же самое... Что ещё от них ожидать. Но когда это сделали те, кто знали Пушинку как мою невесту, кому она не раз кивала и приветливо улыбалась, считая своими... а они оказались даже хуже чужих... -- говоря это, Маленький Гром теребил в руках веточку, -- может, это её и мучает больше всего, но она этого не понимает... Ладно, иди. И передай её ответ как можно быстрее.

Получив от Маленького Грома записку, Пушинка прореагировала весьма бурно:

-- "Отрекись от Христа, и мы снова будем вместе!" -- вот что он пишет! -- в порыве чувств она бросила записку на пол, -- Но разве я могу пойти на это?!

-- А что для тебя Христос? -- постаралась спросить Заря как можно спокойнее.

-- Тот кто после смерти будет нас любить и простит нам всё, что мы сделали не так. Я теперь понимаю, что слишком много я успела натворить за жизнь, чтобы я могла не нуждаться в прощении...

-- Ты?! Но разве ты сама сделала что-нибудь плохое? Разве ты кого-то убила, что-то украла?

-- Нет, но разве дело в этом? Я понимаю, сколько во мне нечистоты. Ты никогда не верила во Христа по-настоящему, тебя подослали шпионить, и ты... тебе не понять... -- Пушинка отвернулась и устремила взор куда-то в пространство

-- Да, я не верила во Христа если ты имеешь в виду под верой отречение ради него от того, что я люблю. Но был когда-то я его уважала, а теперь... вот если бы тебя всё-таки не успели вынуть из петли, то ты бы могла погибнуть, и тебя бы твой Христос отправил бы жариться на сковородке. Хотя знал бы, что поступила так именно потому, что тебе было очень плохо. Но наказал бы тебя, а не тех, кто тебя до такого состояния довёл. Вернее, их бы, может, наказал, тоже, но тебя всё равно на сковородку отправил... Разве может быть такой бог нам судьёй? Разве можно говорить о вине перед ним? Или, может, ты ещё перед кем-то себя чувствуешь виноватой?

-- Дело даже не в том, что я лично в чём-то виновата, но.... та война... ведь она затронула весь наш народ. Нас всегда учили, что те, кто воевал на стороне инков, были правы, а те, кто за христиан -- нет. Но Андреас объяснил мне, что в любом конфликте всегда виноваты обе стороны. Значит, какая-то доля вины лежит и на тех, кто сражался за инков. Ведь на стороне христиан были многие из тех, кого инки обидели. Враги инков свою долю вины искупили поражением, а мы? Те, что от этого выиграли? Мы о своей вине не задумывались. И потому не расплатились... Мой позор -- расплата за это.

-- Но при чём здесь ты? Когда Великая Война была, ты и на свет-то не родилась!

-- Да... и они тоже. Но... Андреас говорил мне, что когда человек причиняет другому зло, это оттого, что ему до этого кто-то другой причинил зло. А значит, уже поэтому причинившего зло надо прощать. Я должна простить надругавшихся надо мной, и не могу.

-- Но какое пережитое зло способно оправдать этих злодеев?

-- Многих чиморцев, служивших христианам во времена Великой Войны, потом казнили. А других, чью вину сочли меньшей, сослали. А я... ты ведь не знаешь, из-за чего я сиротой стала! Мой дед воевал за инков, а потом... потом, когда из ссылки вернулись те, чью вину в измене сочли не очень большой, то мой дед был страшно недоволен этим, особенно его один из прислужников врагов злил, которого мой дед считал виновным в том, что он некоторых выдавал. На самом деле, кто его знает, кто кого там выдал, только мой отец деду верил, и однажды... никто не знает, как там точно дело было, ибо это случилось на берегу ночью, когда сети проверяли. Мой отец говорил потом, что тот напал на него первый, хотя кто знает, ради благого дела он мог и солгать.... Короче, они друг друга порезали так, что его враг умер, а мой отец, хоть и с трудом, но оправился. Суд оправдал его. Но только родные его врага отомстили нам, дав на праздник отравленный бочонок с чичей, из-за чего вымер почти весь мой род... Только моя мать тогда ещё кормила меня грудью, и потому не притронулась к чиче. Она умерла когда мне было уже 12 лет, рассказав мне всю эту историю...

Пушинка вздохнула, и продолжила:

-- До того, как я стала христианкой, я всегда была уверена, что мои родные были правы, и проклинала их убийц, но теперь... теперь я и в самом деле думаю, что нет до конца правых и виноватых. Месть -- это дурно на самом деле. И любому человеку есть в чём каяться, если не за себя, то за предков.

-- Но в чём виновата именно ты?

-- В том, что оправдывала своих предков. В Евангелии сказано иначе: ни один на земле не хуже другого пред Богом, на всех светит солнце и льется дождь одинаково, потому что Господь повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. А оценивая других мы грешим.

-- И что, за это надо наказывать надругательством над телом и душой?! Послушай, Пушинка, -- Заря присела и приобняла её за плечи, -- вот в этом как раз мерзость христианства. Дурной человек уверен, что ему простят всё -- убийство, грабёж, любое изуверство, а совестливый человек наоборот, уверен, что заслуживает жесточайших кар просто по сути ни за что! Ведь разве могу твои мысли и правоте твоих родных сравниться с насилиями и пытками? Это же даже глупо сравнивать!

Пушинка посмотрела на Зарю с сомнением.

-- А ты сама на службе у Инти, разве никого не убивала и не пытала? -- спросила она.

-- Нет, никого.

-- Конечно, -- с иронией Ответила Пушинка, -- Ты всего-то солгала при крещении.

-- Ну если это грех, то как быть с теми, кого крестят насильно? Они грешат? Или всё-таки те, кто их принудил?

-- Каждый должен думать о своих грехах.

-- Ты опять лишь повторяешь чужие слова. Пушинка, пойми, я понимаю, что тебя на самом деле мучает! Ведь ты... ты же много раз заходила на борт "Верного Стража", Маленький Гром представлял тебя как свою невесту и ты... ведь тех, кто над тобой надругался, до того считала своими... а они оказались чужими, растоптали тебя...

-- Да... я просила, умоляла меня пощадить... Напоминала им о тех днях, когда заносила им угощение...

-- Понимаешь, в этом нет никакой твоей вины. Те, кто пошли на это, в какой-то момент решили порвать с Тавантисуйю, и не просто порвать, а счесть всех остальных -- чужими. Я не знаю, чем они внутри себя себя оправдывали. Тем, ли что инки когда-то обидели чиморцев, или тем, что есть христиане сами по себе лучше язычников, и потому могут убивать их, обращать в рабство, да и вообще всячески глумиться. Но только это они сказали себе, что другие им не братья, и потому позволили себе вероломно напасть на тех, с кем прежде делили стол и кров... И не важно, чем они при этом себя оправдывали! Послушай, ты ведь теперь во многом сама себя мучаешь оттого, что вбила себе в голову -- "надо простить!" и не можешь! Так и не прощай! Живи, зная, что они враги, а ты перед ними ни в чём не виновата и ничему не обязана.

-- Ты рассуждаешь как язычница, Заря!

-- Да, я язычница! Ведь надо мной тоже надругались, я пережила пытки и мучения, но себя за это не корю! Они виноваты, они -- враги, а я ни перед кем каяться не должна! И ты -- не должна! Они пытали и убивали, их вина! А ты имеешь полное право жить, воссоединишься с любимым, у вас будут дети... и со временем ты не то что про всё забудешь, но перестанешь вспоминать. Пушинка, пойми, тебе нужно, просто необходимо выбросить вон все эти мысли о вине и покаянии... просто чтобы с ума не сойти! Ты итак из-за этого чуть в петле не оказалась!

-- А тебя разве тоже изнасиловали?

-- Да. И потому я понимаю, каково тебе. Понимаю, что значит чувствовать себя растоптанной. Но если ты понимаешь, что сделать такое может только враг, последний мерзавец, которого ты прощать не обязана, то поверь, жить становится гораздо легче. Я потеряла невинность ещё раньше, меня Джон Бек наказал так за то, что я узнала о его мерзких планах. Мне тоже было очень тяжёло, но потом, когда я поняла, какая на самом деле сволочь тот, кто это сделал, и отдалась ненависти, мне стало легче, а уж когда этого мерзавца повесили, у меня как будто камень с души свалился. И это правильно, когда мерзавца, которого уже нельзя назвать человеком, вешают на глазах у всех. Пушинка, я не понимаю, почему ты решила, что в петле должна быть ты, а не они, что их можно и нужно простить, а ты не пойми в чём виновата?!

Заря говорила страстно и несколько забылась, так как в ней самой опять поднялась пережитая боль и обида. Пушинка смотрела на неё с испугом:

-- Заря, ты что несёшь! Или это работа у Инти сделала тебя такой жестокой? Христиане говорят, что надо всех прощать на всякий случай. Вдруг те, кто это сделал, сейчас раскаиваются?

-- Едва ли. Скорее исходят ненавистью. В их глазах в первую очередь ты виновата, что они стали сволочами.

-- А если... если я при этом буду неправа?

-- Перед кем? Перед христианским богом? Он или поймёт, или сволочь.

-- Ты сказала всё, что могла, -- как-то медленно произнесла Пушинка, -- а теперь, я прошу тебя, уйди.

-- Хорошо, только ты не будешь в петлю лезть?

-- Не буду. Я была неправа со всех сторон.

-- Хорошо, тогда ухожу.

Больше Заря к Пушинке не приходила, так как чувствовала, что скорее навредит, чем поможет, а Картофелина сказала, что девушка пришла более-менее в норму, во всяком случае на коленях не молилась и в петлю больше не лезла.

Путешествие по стране Солнца.

Сказать, что брат Томас был очарован Тавантисуйю -- значит, не сказать ничего. Видя прекрасно возделанные поля, добротные дома и счастливые улыбки жителей, но порой думал, что здесь и в самом деле наступило то самое Царствие Небесное, о котором говорится в конце Апокалипсиса. Особенно его поразили поля-террасы на склонах гор. Чтобы создать такую террасу и подвести к ней оросительную систему, требовались совместные усилия десятков, а порой и сотен людей, зато потом все могли наслаждаться изобильным урожаем, да и все, трудившиеся вместе над постройкой террасы, чувствовали себя потом родными братьями. На его родине каждый крестьянин со своей семьёй ковырялся на своём клочке земли, а потом вёз произведённое им на рынок, при этом боясь, что могут купить не у него, а у соседа. Таким образом благополучие соседа представляло собой прямую угрозу его собственному, именно поэтому так нередки были молитвы по принципу: "Господи, мне ничего не нужно, лишь бы у соседа корова сдохла", потому что если она сдохнет у соседа -- значит, молоко будут покупать у тебя. Но здесь не было рынка, а значит, людям было неведомо чувство соперничества ради выживания. Поэтому крестьяне даже с высока порой смотрели на чиновников и военачальников, которым это самое соперничество как раз было ведомо.

Среди простого народа было также не принято многожёнство, женились здесь рано, обычно один раз и на всю жизнь. Сами по себе нравы были довольно целомудренными -- супружеские измены были редкостью, а о проституции никто и слыхом не слыхивал. Как, впрочем, о воровстве и убийствах.

"Если бы я родился здесь", -- думал про себя брат Томас, -- "то мне бы не пришлось думать о том, как спасти мою душу. Точнее, её даже спасать бы не пришлось, ибо разве может быть сомнение, что эти добродетельные люди спасены? Правда, они не ходят в церковь, однако согласно Иоанну Богослову, в Новом Иерусалиме тоже не будет храмов, ведь они там будут также излишни и не нужны, как здоровым не нужны лекарства. Да, в этом и была моя ошибка -- я пытался лечить здоровых". И вдруг перед его мысленным взором предстал отец Андреас, почти как живой, только огромный, в полнеба и заносящий над страной огромный нож... Да, местные жители живут счастливо и кажутся беспечными, но все они тем не менее знают, что где-то за океаном есть фанатики-христиане, строящие планы, как залить эту цветущую землю кровью. Пусть каждый крестьянин здесь -- воин, готовый в любой момент сменить мотыгу на шпагу и мушкет, однако христиан в разы больше. "Земля, которую здесь называют матерью", -- зашептал брат Томас, -- "я клянусь тебе, что буду всеми силами бороться за то, чтобы здесь не лилась невинная кровь. Если надо, я жизнь отдам за это".

Но где-то в глубине души у брата Томаса вдруг зазвучал змеиный шепоток: "А ты забыл, наивный Томас, что правит этой страной Кровавый Тиран, на руках которого -- кровь его соперника в борьбе за престол. А везёт тебя по стране его верный слуга Инти". Однако тут же ему пришла в голову другая мысль, не менее неожиданная -- ведь страна, управляемая кровавым тираном, не может быть столь мирной и благополучной! Власть тирана должна отбрасывать на всё свою страшную тень. Может, Первый Инка просто оклеветан? Однако как быть со смертью дона Леона? Он был убит -- этого никто не будет отрицать, но, может быть, Первый Инка не имеет к этому делу никакого отношения? Но кому, кроме инков, могла быть нужна его смерть?

-- Скажи мне, Инти, -- спросил брат Томас, -- кто подослал дону Леону человека с топором?

-- Это сделал я, -- просто ответил Инти.

-- Ты?! Но почему же...

-- Ровно по той же причине, по какой я приказал арестовать Андреаса. Оставшись на свободе, он мог ещё натворить дел. Арестовать Горного Льва, чтобы привести на суд, за границей было невозможно, так что только ликвидировать его и оставалось. У вас дона Леона часто рисуют самыми радужными красками, но он был одним из самых подлых негодяев, каких только знала порождала наша Матерь-Земля.

-- Разве он не был законным наследником престола?

-- Никогда. Во-первых, у нас с этим не как у христиан. У вас большинство королей правят "милостью божией", старший сын наследует отцу и точка. Никто не задаётся вопросом, насколько данный король достоин быть королём. Ну короля королей, правда, выбирают, но тоже короли.

-- Если бы задавались, то у нас могли бы начаться распри.

-- Это лишь от того, что у вас под "достоинством" чаще всего подразумевается сила. Ну, или богатство. Разве ваш Карл V стал бы императором Священной Римской Империи, если бы ему ростовщики не дали денег на выборы?

-- Я ничего не слышал об этом.

-- Плохо же вы знаете даже свою собственную историю... Итак, правитель у нас не может считаться законным, пока инки не признали его власть. А для этого они должны собраться и проголосовать за того, кого считают достойнейшим. Без этого власть Первого Инки не считается законной. Белые завоеватели совершенно не понимали этого, иные их них даже думали, что могут стать в наших глазах законными королями, насильно взяв в жёны наших женщин. Но им подчинялись только от бессилия, законной их власть никто признавать и не думал. К тому же Горный Лев не был даже сыном Первого Инки, у Горного Потока вообще детей не было, Горный Лев был лишь одним из его племянников, и даже сам никогда не рисковал объявить себя единственным законным наследником. Он пытался изобразить незаконным Асеро, а это несколько другое дело.

-- А Асеро ни в чём не нарушил закон?

-- Его признало большинство инков, а это означает законность. Горный Лев потом уверял, будто сторонники Асеро голоса подделали, и эти оправдывал попытку переворота, но это ложь и клевета. Когда вы встретитесь с ним, то можешь сам поспрашивать его на этот счёт.

-- Скажи, а он не в обиде на меня за то, что я его так обличал?

-- Нисколько. Он же понимает, что ты обличал на самом деле не его, а тень, призрак, сотканный из лжи. В этом вопросе он даже оказался мудрее меня, ибо меня твои обличения, если честно, тогда здорово обидели.

-- Неужели?

-- А тебе бы самому понравилось, если бы того, кого ты считаешь другом и братом, несправедливо бы обвиняли и оскорбляли, да ещё принародно?

-- Конечно, не понравилось бы... но скажи, разве Сам Первый Инка может быть другом и братом? Разве он не отец своим детям-подданным?

-- Наш народ не только в Первом Инке, но и в любом инке часто видит отца родного. Но это не потому что мы так приказываем, а потому что так спокойнее жить. Я-то наоборот считаю, что лучше бы люди относились к инкам критичнее, ведь иногда, когда инкой становится недостойный, эта детская доверчивость выходит боком. Да ты и сам знаешь теперь про Куйна.

-- И тем не менее вы считаете, что ваше государство устроено мудро?

-- Тем не менее. У нас недостойный только может стать правителем, у вас же это неизбежно. Конечно, если бы нашлась страна, где недостойный не мог бы стать правителем в принципе, то мы бы сказали, что она устроена мудрее, но такой страны нет на всём земном шаре.

-- Скажи мне Инти, вот ты, вроде, добродетелен, но тем не менее, ты имеешь нескольких жён. Скажи мне, почему так? Для инков это обязательно -- иметь нескольких жён?

-- Нет, не обязательно. Более того, когда я женился в первый раз, я думал, что у меня будет только одна жена на всю жизнь, но увы, всё сложилось иначе. Мне пришлось жениться ещё, а той, первой, всё равно уже нет на земле. Но, наверное, тебя интересует не столько перипетии моей личной жизни, сколько то, почему мы ВООБЩЕ допускаем многожёнство. Верно?

-- Да, это так.

-- Видишь ли, основатель нашего государства Манко Капак изначально хотел, чтобы у каждого была только одна жена и первое время это было законом, но потом пришлось это отменить. Манко Капак думал, что разумное устройство общества быстро распространиться на другие земли, однако этого не случилось, вместо этого целые столетия нам приходилось отбиваться от врагов, всё время живя в положении осаждённой крепости. А поскольку воюют в основном мужчины, то их почти всегда было меньше, чем женщин.

-- У нас тоже много воюют, -- ответил брат Томас, -- однако и многие женщины умирают при родах.

-- Знаете почему? -- спросил Инти, -- потому что вы живёте в грязи. Хотя практический опыт показывает, что грязь, попавшая в рану, может привести к довольно печальным последствиям. Мы же соблюдаем чистоту, и потому у нас при родах умирают много меньше. Однако всё равно у вас женщин больше чем мужчин, и те несчастные, которым не повезло остаться без пары, чтобы не умереть с голоду, вынуждены торговать собой. У нас, как ты знаешь, такого нет. Но с другой стороны, если бы кто угодно мог заводить сразу несколько жён, то значительная часть юношей не смогла бы вступить в брак, что тоже нехорошо. Поэтому у нас право на несколько жён надо сначала заслужить... Я, разумеется, не говорю, что это идеал. Это такое же вынужденное отступление от этого идеала, как необходимость воевать. Да, мы вынуждены это делать, мы восхищаемся героями, отдавшими свои жизни за Родину, однако мы помним при этом, что Манко Капак предсказал нам, что настанет день, когда разумное устройство общества будет по всей Земле, и тогда уже не будет нужды в армии. Да и материальных привилегий тоже не будет, ибо силы, которые ныне тратятся на войну, будут обращены на мирное строительство, и наступит полное изобилие. Да, тогда, когда мужчин и женщин будет поровну, многожёнство будет не нужно.

-- Однако ваш Манко Капак, наверное, думал, что Земля очень мала, -- ответил брат Томас, -- что она ограничивается пределами континента. Он не знал, что существуем мы.

-- А вы не знали, что существуем мы. Так что квиты, -- улыбнулся Инти, -- Но пусть даже не знал, что с того? Вот тебе наше государство нравится, а если бы в ваших землях о нём знали правду, то оно бы понравилось многим. Отчего ты можешь представить, что когда-нибудь и у вас возникнут такие же порядки?

-- Может, и возникнут, -- сказал Томас, -- однако получается, что и вы, инки, порой отступаете от собственных принципов?

-- Да, порой отступаем, -- ответил Инти, -- однако всегда, когда мы так делаем, мы честно признаёмся себе в этом и объясняем, ПОЧЕМУ мы вынуждены так делать. Мы никогда не отступаем просто так.

Вечером брат Томас, описывая свои впечатления, вдруг пришёл к неожиданной мысли, которую не мог не поведать бумаге. "В дни своей юности я часто спрашивал себя -- почему в дни юности Церкви среди её членов было столько святых, а теперь многие даже искренне стремящиеся к покаянию, не могут очистить свою душу от греха? Почему душевная чистота кажется нам почти столь же недостижимой, как далёкие звёзды? Многие объясняют это тем, что раньше в Церкви было много благодати, а теперь она иссякает. Однако как объяснить, что и эти язычники, не ведающие о Христе, тоже не ведают терзающих наши души страстей и пороков? А теперь я понял -- во дни Христа всякий новообращённый действительно круто менял свою жизнь, оставляя даже свою семью, и вступал в общину, где все были друг другу братьями и всё имущество было общее. Видимо, это и есть куда более радикальное средство избавиться от греха, чем все наши посты и молитвы. Мы же, даже раскаиваясь, никак не меняем свою жизнь, а потом удивляемся, что покаяние не действует. Мы просто забыли, что первоначальная Церковь была местом, где не знали денег, и где всё было общим. Господь попустил мне увидеть, как общность имущества даёт свои благотворные плоды даже у язычников, совместно обрабатывающих свои поля и потом распределяющих урожай с них между собой, и какие же благотворные плоды она дала бы у нас!"

Когда Томас впервые увидел Куско, то столица Тавантисуйю покорила его сердце своей величественной красотой. Тумбес, в котором почти ничего не осталось от довоенной застройки, казался рядом с ней слишком аскетичным и даже в чём-то убогим. Инти объяснил Томасу, что раньше Тумбес куда больше походил на Куско, но после войны не было средств на восстановление его былой красоты. Теперь Томас понял, что означали слова Первого Инки о том, что "с города сорвали его золотой наряд".

Инти водил Томаса по городу в шлеме воина, и на них никто особенно не обращал внимания, так как Томаса принимали за женщину. Его впрочем, и самого поначалу смущало, что он не так уж редко встречает монашеские капюшоны, и ему не без некоторых усилий приходилось убеждать себя, что это не собратья-монахи, а женщины-горянки. Лица же Томас старался во избежании неприятностей не открывать, и, за исключением одного случая, он оставался неузнанным.

Случай же этот был таков -- Инти вдруг заметил в толпе одну женщину, ничем, на взгляд Томаса, особенно не выделявшуюся. Женщина с ребёнком за спиной беспечно болтала с другой такой же кумушкой, но увидев её, Инти почему-то насторожился, и сказал помрачневшим голосом.

-- Так, постой здесь, а я сейчас разберусь.

Он быстрым шагом подошёл к женщине, схватил её за руку и сказал:

-- Так, сестра, почему ты здесь, а не там, где тебе положено быть?

-- Что же мне, целыми днями взаперти сидеть?! -- сказала женщина, пытаясь освободить рук. Но сопротивлялась она не в полную силу, было видно, что Инти она узнала, и его упрёки для неё не неожиданны.

-- А твой супруг знает, где ты пропадаешь?

-- Знает. Он мне разрешает.

-- Плохо. Очень плохо.

Собеседница женщины, видимо, не желая встревать в семейную ссору, уже испарилась. Больше рядом никого не было. Инти заговорил довольно настойчивым шёпотом:

-- Послушай, Луна, ты же знаешь, что так нельзя. Что если ты будешь выходить в город без охраны, пускай и переодетой, то ты всё равно подвергаешься опасности. Наши враги тебя могут обманом заманить куда-нибудь, захватить в плен, а потом предъявить нам с Асеро ультиматум, сказав, что жизнь и честь супруги правителя Тавантисуйю находится в их грязных руках. Ты понимаешь, в какое положение нас это поставит?

-- Я в дома не захожу. И вообще от дворца почти не отхожу.

-- Ну а если тебя заманят? Если вот такая кумушка попросит под самым невинным предлогом зайти к ней в дом, посмотреть там на что-нибудь? А там тебя уже поджидают с верёвками наготове?

-- Меня не обманешь, я не девочка.

-- Но ведёшь себя не умнее. Ты рискуешь не только собственной жизнью и честью, не только дочерью в подвязке, но и судьбой всего государства. Судьба всей страны зависит от твоей жизни. Поэтому нельзя тебе ходить по городу одной!

-- А от твоей жизни судьба страны не зависит? Но всё равно сам при этом ходишь по городу один и без охраны. Не считать же за охрану женщину в чёрном платье.

-- А не просто гуляю, а делом занят. А эта женщина, если хочешь знать, вовсе не женщина, а белый человек.

При этих словах женщина изменилась в лице.

-- Что?! -- вскрикнула она.

-- Можешь подойти поближе и убедиться.

-- Теперь я вижу, что ты прав, брат. Мне и в самом деле нужно поберечься. Я обещаю тебе, что больше из дому выходить не буду.

Женщина быстро освободила руку, и побежала по направлению к стене, открыла незаметную снаружи дверь и исчезла.

Инти вздохнул:

-- Надеюсь, что теперь хотя бы на некоторое время она больше не будет. К сожалению, моя бедовая сестрица не понимает, что не ты, а кое-кто другой для неё опасен. Но трудно заподозрить врага в том, кто кажется своим.

-- Неужели я увидел супругу самого Первого Инки?

-- Считай, что тебе повезло. Очень мало кто знает её в лицо. Оттого она и взяла привычку бродить по городу в платье служанки. Асеро ей разрешает, ему жалко её держать взаперти, да хочется знать, о чём народ в городе говорит, но мне кажется, что риск слишком велик.

-- Неужели он не боится, что супруга ему изменит?

-- Добровольно Луна не сделает никогда. Она, несмотря на свой проказливый нрав, добродетельна.

-- Но ведь если её можно принять за простую служанку, то ведь её могут и принудить...

-- У нас не принято брать женщин силой, сколь бы низкое положение они не занимали. Нет, опасность грозила бы ей только если бы её разоблачили. Наши женщины обычно ходят по улицам одни и свободно, но если уж ты стала супругой Первого Инки, то нужно быть осторожнее.

Томас ничего не ответил, в очередной раз подивившись нравам, царящим в этой земле.

Томас посетил усыпальницу правителей Тавантисуйю, и поклонился им. Об этом он не писал в своём трактате открыто, так как на его родине это сочли бы "язычеством", но Томас сам по себе не видел в этом ничего дурного -- ведь и христиане поклоняются правителям, как живым, так и мёртвым, а те, кто создал такое чудо как Тавантисуйю, несомненно достойны уважения.

Единственный раз, когда монашество Томаса вызвало проблемы, было посещение театра. Инти без всякой задней мысли сказал Томасу:

-- Сейчас отдохни пару часиков, а вечером мы с тобой пойдём в Ккенке на театральное представление.

-- В театр? Но мне нельзя этого делать, я же монах!

-- Но ведь у вас, христиан, тоже есть театры.

-- Есть, но монахам не положено... это ведь развлечение, имеющее корни в язычестве.

-- Плохо, что у вас в искусстве видят лишь развлечение. Мы же считаем театр одним из важных средств воспитания и обучения. Пьесу "Позорный мир" у нас обязательно смотрит каждый школьник. И не бойся, там нет ничего непристойного. Что до язычества, то ведь поклонение статуям наших правителей, заменяющим мумии, тебе не кажется дурным, а богов в пьесе нет.

-- Даже не знаю как быть.

-- Но ведь ты же хочешь понять нас? А без этой пьесы -- не поймёшь.

Вздохнув, Томас согласился.

Театр очаровал Томаса. Как он жалел теперь, что может просмотреть только одну пьесу, а не весь цикл, посвящённый жизни Манко Юпанки. В Испании он привык, что Манко это такой кровожадный тиран, да и изображали его пусть не старцем, но человеком на склоне лет, как-то нелепо и странно было думать, что у него были детство и юность. Но в пьесе он был ещё юношей, неожиданно для самого себя попавшим в водоворот событий и сам по ходу делу вынужденный учиться быть хитрее коварного врага. Он вынужден выбирать из нескольких зол, вынужден ошибаться, и проклинать свои ошибки. Вдруг Томас осознал, что зрелый Манко, одобривший эту пьесу, на самом деле хотел, чтобы его не считали непогрешимым. Потому что ему нужно было не подчёркивание своего превосходства над остальными людьми, а наоборот, ему как раз было важно показать, что он не сразу родился мудрым и великим, наоборот, постепенно шёл к этому, не всегда даже надеясь стать достойным своих предков. Он хотел, чтобы его преемники это понимали, точнее, он мог счесть достойным стать своим преемником лишь того, кто это понимал.

-- Скажи мне, а Асеро похож на своего деда? -- спросил Томас у Инти после того как спектакль окончился.

-- Старики, которые ещё помнят Манко, говорят, что очень похож даже внешне. Хотя они не встречались и не могли встретиться, так как Асеро родился уже в правление Горного Потока. Но иные говорят, что душа Манко вернулась на землю в своём внуке.

-- У вас верят в возможность такого?

-- Обычно нет. Но некоторые считают это возможным.

-- А что думаешь ты?

-- Я не амаута и привык думать о более приземлённых вещах. О том, каков Асеро, ты сможешь сам составить мнение завтра, ибо завтра тебя примут со всеми церемониями во дворце.

От неожиданности Томас не нашёлся, что ответить.

Несмотря на всё, что он уже узнал, брат Томас перед встречей с Первый Инкой невольно трепетал. Будучи человеком довольно застенчивым во всём, что напрямую не касалось его убеждений, он боялся навлечь на себя гнев владыки, допустив какую-нибудь пустяковую неловкость. Больше всего его смущало то, что с Первым Инкой придётся обедать, а в Тавантисуйю для него всегда было затруднительно выбирать такие блюда, чтобы не нарушать монашеских обетов, ведь здесь почти во всё добавляли мясо или рыбу. Временами он ловил себя на грешной мысли: а не плюнуть ли на это окончательно, и не есть ли без разбору то же, что и все? В конце концов, разве это определяет близость к Богу? Но нет.... Конечно, не соблюдая посты, о которых они не имеют никакого понятия, тавантисуйцы не грешат, но он в своё время связал себя обетом, а значит, всё-таки будет виноват перед Богом, если нарушит его, хотя ему порой было жалко огорчать кухарок, старавшихся накормить гостя всем самым лучшим. Ну а если теперь, пренебрегая дорогой кухней, он оскорбит Первого Инку? Он бы, может, и объяснил бы ему причины своего отказа, но легко ли это будет сделать в публичной обстановке?

Впрочем, всё произошло легче, чем он ожидал. После не очень долгого торжественного приёма брату Томасу было велено пройти в сопровождении Инти во внутренние покои дворца. До того брат Томас представлял себе дворец в виде огромного здания, снаружи дворцовый комплекс и впрямь казался огромным, но внутри всё оказалось не так. Внутренние покои отделялись от внешних садом, и сами по себе были невелики, на родине Томаса в домах такого размера жили зажиточные горожане. Внутри был накрыт стол, за которым их ждал Первый Инка безо всякой свиты.

-- Приветствую вас, -- сказал он, и, видя, что брат Томас уже собирается упасть ниц, жестом остановил его и поспешно добавил, -- Не надо. Здесь, во внутренних покоях, можно обойтись без поклонов и прочих церемоний. На самом деле, все эти традиции порой утомляют, но я не могу их отменить, народ не поймёт этого.

-- Приветствую тебя, потомок Солнца, -- сказал брат Томас, -- но скажи, неужели ты и в самом деле веришь, что твой род ведёт начало от дневного светила?

-- Верю ли я? -- спросил Первый Инка, -- откровенно говоря, не знаю. До одиннадцати лет я рос, совершенно ничего не зная о своём высоком происхождении, и сложись обстоятельства иначе, и не узнал бы. Я точно помню, что ничем не отличался от своих сверстников, правда, учитель отмечал у меня способности выше среднего уровня, но и среди тех, в чьём роду точно не было богов, порой встречаются даровитые люди. Может, мы по природе ничем не отличаемся от других людей, но сила традиций такова, что правителя могут выбрать только из нашего рода. Если бы я предложил сделать моим преемником кого-либо не являющегося потомком Манко Капака, меня бы просто не поняли. Даже моё не вполне чистое происхождение в своё время далеко не всех устраивало, ведь я являюсь потомком Солнца только по матери, но не по отцу. Если же я начну нарушать традиции, то это чревато междоусобицей. По этой же причине мы, инки, не можем принять вашу веру, хотя порой в глазах христиан это может показаться "тупым языческим упрямством".

-- Я не буду пытаться обратить тебя в нашу веру, ибо понял, что вы не можете этого сделать с чистым сердцем. Я понимаю, что вы опасаетесь нас, но я клянусь тебе, что у меня и в мыслях нет причинить тебе зло. Скажи мне, могу ли я видеть женщин твоей семьи или ты запретил им выходить?

-- Мы женщин не запираем, -- улыбнулся Первый Инка, -- но только они сами боятся тебя. У моей матери остались о белых людях слишком неприятные воспоминания, да и моя жена, хотя до того ни разу в жизни белых людей не видела, всё равно боится тебя, христианин.

-- Но почему?

-- Некогда одна старуха, обладающая даром видеть будущее, ещё в юности предсказала ей, что будет у неё счастливый брак, множество детей и высокое положение в обществе, но только она может встретить белого человека, который отнимет у неё все это, и обречёт её на горе и позор, -- помолчав, Инка добавил, -- Но даже если этому предсказанию суждено сбыться, я не думаю, что речь в нём идёт именно о тебе, ведь Инти сказал, что мне тебя опасаться нечего, а Инти в таких вопросах ошибается очень редко, -- последние слова Асеро сказал с улыбкой. Инти улыбнулся в ответ:

-- Иные на эту тему шутят, что Солнцу с небес видно всё, и ничто не может от него укрыться. Конечно, это преувеличение, но ты был прав, когда сказал, что я умею читать в сердцах не хуже, чем это положено у вас священнику.

В эту минуту дверь приоткрылась, и вбежал гонец, вручивший Инти пакет, помеченный алой лентой. Монах уже знал, что здесь это означает высокую важность послания.

-- К сожалению, мне придётся вас покинуть, ибо письмо, скорее всего, потребует незамедлительных распоряжений.

-- Надеюсь, что это не связано с угрозой войны? -- спросил Асеро.

-- Едва ли. Во-первых, даже если допустить утечку, весть о провале миссии Андреаса ещё не могла достигнуть берегов Испании, да и к тому же прислали бы это в первую очередь тебе, а не мне. Скорее всего, какие-то внутренние дела. Бывает, что и не столь уж срочные вещи метят красной каймой, чтобы решить дело побыстрее, хотя на самом деле оно ждёт.

И Инти вышел. У монаха по спине бегали мурашки, ему отчего-то казалось, что письмо о нём и теперь у него будут большие неприятности. Вдруг по неведомым причинам его бросят в тюрьму и даже казнят? Страх перед тираном так въелся ему в душу, что теперь, вопреки очевидности, опять начинал терзать его. И во многом чтобы преодолеть его, он решился спросить:

-- Скажи мне, Инка, почему тебя обвиняют во стольких убийствах и казнях? Ты не кажешься мне жестоким, но когда я готовился отправиться сюда, я учился вашему языку по книгам эмигрантов, и они рассказывали мне, что ты способен казнить даже за косой взгляд. Почему о тебе говорят такое?

-- Те кто, покинул нашу страну, предав её, волей-неволей вынуждены ненавидеть меня. Они мечтают, что я буду свергнут и казнён, распространяя про меня самую отвратительную ложь и клевету, обвиняя меня во всех мыслимых или немыслимых преступлениях. Ведь любую смерть сколько-нибудь известного человека приписывают лично мне, идёт ли речь действительно о казни врага-изменника, казнённого по суду, о честном ли человеке, павшем от руки убийцы, или даже о жертве несчастного случая или болезни.

-- Скажи, а Горного Льва действительно убил ты? Ты мне кажешься таким благородным, не могу представить, чтобы ты мог подсылать кому-либо убийцу!

-- Увы, я вынужден был сделать это. Горный Лев сговаривался с испанцами, чтобы они помогли ему сесть на престол, а он отдал бы им на растерзание нашу страну.

-- И всё-таки подсылать убийц -- это неблагородно.

Инка усмехнулся:

-- А благородным было бы самому скрестить с ним шпагу в честном поединке? Как в ваших романах про рыцарей?

-- Пожалуй да, так было бы честнее.

-- Но это значило дать ему прийти сюда с войском, -- ответил Асеро, -- Тогда ценой этого "благородства" были бы города, обращённые в руины, по крайней мере сотни тысяч убитых и искалеченных, многие женщины были бы обесчещены, многие другие стали бы вдовами, а дети бы осиротели... Получается, что "благородство" королей в вашем понимании покупается ценою жизней и страдания многих тысяч простых людей, не так ли? А многого ли стоит такое благородство за чужой счёт? Ведь у вас благородство короля или рыцаря важно прежде всего в глазах других королей или рыцарей. Но для нас, инков, важнее всего благо нашего народа.

Брат Томас ничего не ответил. Мысль была слишком новой для него и потому ему требовалось время, чтобы её обдумать и усвоить. Инка продолжил:

-- Да и к тому же кто в реальной жизни ведёт себя "как благородный рыцарь"? В ваших романах они сплошь верны своему слову и куртуазно ухаживают за прекрасными дамами. Только у нас слишком хорошо помнят, как они обращались с нашими женщинами. Я долгое время не понимал, как то, что пишут в ваших романах соотносится с тем, что испанцы творили в реальной жизни. Потом я понял -- все благородные правила у вас применяются только в особых случаях. К женщинам испанский дворянин будет относиться почтительно только если они -- знатные дамы, а честное слово соблюдать можно только отношении тех, кто кажется соответствующим вашим весьма сомнительным стандартам благородства, -- Первый Инка улыбнулся одновременно и иронически, и грустно. А если внушить себе, что встретившийся тебе чужеземец жесток и труслив, а женщина -- развратна, то это сметает все моральные ограничения и можно делать с ними всё, что захочется. Не так ли мыслят ваши идальго на деле?

-- Похоже. Раньше я и сам считал тебя трусливым из-за лучников на крышах Тумбеса, но теперь я понимаю, что такие меры безопасности -- необходимость для Тавантисуйю, где всё так зависит от того, останется ли правитель целым и невредимым. Для этого не жалко тренировать целый полк лучников....

-- А ты думаешь, что лучники на крышах -- только для охраны моей персоны? -- улыбнулся Инка.

-- А разве нет?

-- Конечно нет. Этот отряд из местных жителей должен будет стрелять во врагов с крыш, если они всё-таки ворвутся на улицы города. Ружья в такой ситуации были бы почти бесполезны, так как из них очень трудно попадать точно чтобы не задеть своих.

-- То есть вы, инки, не сдаётесь даже тогда когда враг врывается в город? -- удивился Томас, -- скажи мне, в чём секрет вашего мужественного упорства?

-- Скажи мне, Томас, а разве среди белых людей ты встречал таких, кто бы так любил своих близких, что отдал бы жизнь, защищая их от врагов?

-- Бывает и такое. Но одно дело -- защита своих родных, а другое -- война за государство.

-- Но у нас государство подобно большой семье, где все друг другу братья. К тому же во время войны с белыми каждый понимает, что и его семье в случае поражения грозит опасность. Во время Великой Войны на землях, где хотя бы недолго побывал враг, было почти невозможно найти женщину, избежавшую надругательства. Скажи, мне, монах, знал ли ты когда-нибудь любовь к женщине?

-- Ты знаешь, что монахи дают обет безбрачия, и потому не могут завести семью, но чувство любви мне знакомо.

-- Но если ты любил, то знал, что для тебя было бы легче умереть самой страшной смертью, чем увидеть свою возлюбленную поруганной. Ведь так?

-- Так. Только... у нас любовь, именно любовь, а не похоть или привычка, бывает очень редко. Я сам порой недоумеваю, зачем Господь послал мне это чувство... Может, это и в самом деле нужно, чтобы я понял что-то... да, я теперь понял. Если у вас любовь бывает хотя бы в десять раз чаще чем у нас, то неудивительно, что ваши люди бывают столь отчаянны в бою. Однако вы, инки, едва ли много знаете о любви, так как предаётесь многожёнству. Я не обвиняю тебя лично, инка, но ты и сам знаешь, что ты -- исключение.

-- Да, у нас принято многожёнство, а как ты верно заметил, любить по-настоящему сразу несколько женщин невозможно. Поэтому многие инки женятся не по любви, а по симпатии, или из чувства долга -- последнее обычно на вдовах с детьми. Я понимаю, что жениться из чувства долга по-своему благородно, но ведь и с нелюбимыми жёнами надо спать, а в этом есть некоторая доля насилия, в том числе и над собой. Я не осуждаю других, но сам так не могу.

-- Однако незнанием любви нельзя оправдать безнравственность, -- ответил брат Томас, -- В Европе говорят, что вы ведь не знаете для своей похоти никаких ограничений, и потому можете жениться бесчисленное количество раз!

-- А что такое -- безнравственность? У нас, например, считается дурным делом бросить жену с детьми, а у вас, я слышал, "незаконных" жён и детей бросать можно. Точно также поступил и Горный Лев, но это самое безобидное из того, что он сделал.

-- А что он сделал ещё, за что его надо было убивать в изгнании?

-- Уехав в изгнание, Горный Лев не только мерзко клеветал на меня, зовя меня подлым убийцей и узурпатором, но и подсылал убийц ко мне, и к тем, кого считал наиболее верными моими сторонниками. Мне ещё повезло остаться в живых, другим повезло меньше. Об одном я сожалею -- что мы не казнили его сразу, а позволили уехать в изгнание. Если бы его казнь состоялась раньше, то они были бы сейчас живы.

-- Конечно, эти обстоятельства тебя оправдывают, я знаю, что правители, в отличие от простых смертных, стоят порой перед тяжёлым выбором. Однако приняв такое решение единолично, ты не чувствуешь ли тяжести на душе? Ведь люди недаром так устроены, что совестливому человеку убивать трудно.

Инка грустно улыбнулся:

-- Даже я не могу судить единолично, приговор должны утвердить большинство из носящих льяуту. Когда меня избрали Первым Инкой, Горный Лев хотел устроить переворот, с целью убить меня и захватить власть. Его судили, я настаивал на смертном приговоре, но большинство склонилось к идее его выслать, и пришлось мне с этим смириться.

-- Неужели они не боялись возражать тебе?

-- Они имеют на это полное право.

-- Но потом ты...

-- Только после того как этот вопрос обсудили ещё раз и приняли другое решение.

-- Значит и судьбу Андреаса будут решать совместно?

-- Разумеется.

Брат Томас понял, что всё безнадёжно. Лично Инку он мог бы ещё попробовать разжалобить, но уговорить сразу многих было безнадёжно. Но вместе с тем он, привыкший к абсолютной монархии, не мог не прийти в восхищение от мудрости государственного устройства Тавантисуйю.

Вошёл Инти, нахмуренный и мрачный.

-- Это письмо касается Ветерка, -- сказал он на аймара, очевидно рассчитывая, что Томас не знает этого языка. Однако монах, интересуясь жизнью туземцев, уже успел его выучить на уровне, позволявшем понимать разговор, -- по закону за его преступление его должны судить все носящие льяуту, однако... по поводу меня есть некоторые разногласия. Иные говорят, что меня следует отправить в отставку со своей должности, раз я прохлопал измену собственного сына. И оттого считают, что мне ни к чему собственного сына судить.

-- А ты сам на этот счёт что думаешь? -- тоже на аймара ответил Инка.

-- Конечно, случившееся -- жестокий удар для меня. Но этот удар далеко не первый, и чует моё сердце -- не последний. Я его переживу как-нибудь, а к Ветерку не буду излишне снисходителен, за рудники для него точно проголосую, и даже если носящие льяуту настоят на смертном приговоре -- что ж, смирюсь. Выговора за то, что его измену прохлопал -- заслуживаю. Однако если меня сейчас лишить моей должности, последствия будут тяжёлыми не столько для меня лично, сколько для всего государства. Да и кем они могут меня заменить? Горный Ветер ещё слишком молод и недостаточно опытен. Да и едва ли они хотят сместить отца, чтобы утвердить сына.

-- Инти, я тебя в обиду не дам. По такой логике и меня надо снимать, раз Ветерок мой племянник. Да и вообще мы слишком тесно связаны родственными и дружескими узами между собой.

-- Только твоего снятия они и добиваются.

-- Ты думаешь, что это -- целиком дело рук заговорщиков?

-- Если бы так -- было бы проще. Конечно, снять тебя было бы для них идеально. Но едва ли осуществимо -- тебя слишком любит народ. А меня народ не любит, а потому снять меня в связи с этим будет легко. А если снимут меня, то тебя будет очень легко прикончить...

-- Ладно, посмотрим. Ты столько раз спасал мне жизнь -- для тех, кто не враг мне, это будет самым весомым аргументом.

Вечером того же дня Инти спросил у Томаса.

-- Ну как, убедился в том, что Асеро вовсе не тот кровожадный тиран, каким его изображают в христианских странах?

-- Это один из самых достойных правителей, каких только знала Земля, -- ответил Томас, -- да продлит Господь его дни! Инти, я подслушал ваш разговор на аймара, я немного знаю этот язык. Я правильно понял, что Первому Инке грозит серьёзная опасность?

-- Наверное, мне не стоило говорить это при тебе. Но да, опасность ему грозит.

-- Могу ли я... чем-то помочь, попытаться предотвратить беду?

-- Не знаю. С одной стороны можешь, с другой -- не знаю, могу ли впутывать в это дело тебя? Бывает, что людям очень тяжело идти против соотечественников. Даже когда те творят весьма чёрные дела.

-- Однако я пошёл против Андреаса. И не жалею об этом, ведь столько людей избежали мучительной смерти в рабстве! Конечно, мне было бы лучше, если бы не погиб никто, но выбор был -- Андреас или пленники, и для меня выбор в пользу пленников очевиден.

-- Томас, пойми, с одной стороны я хотел бы, чтобы ты помогал мне, но с другой -- христиане увидят в этом измену Христианскому Государству и Церкви. То есть если ты на это согласишься, то в случае разоблачения можешь попасть в руки инквизиции.

-- Смерти я не боюсь. После того как увидишь рай при жизни, становится так легко на душе.

-- Но ведь если ты принесёшь присягу перед идолами -- ты ведь, согласно вашей вере, рискуешь своей бессмертной душой. Скажи, а если твой бог явился перед тобой и сказал, что хочет наслать на нашу страну беды, а ты бы не смел мешать -- что бы ты ему ответил?

-- Тот бог, который бы предложил такое -- не тот Бог, в которого я верю, -- ответил Томас.

-- А принести присягу перед ликом правителей Тавантисуйю ты смог бы?

-- Если они все были такие же, как нынешний Первый Инка -- то отчего нет? Христиане присягают своим королям, а инки куда лучше королей.

-- Я рад что ты это понял. Вот что -- чтобы предотвратить беду, нависшую над нашей страной, я должен послать своего человека в Испанию. Посылать по одиночке -- безнадёжно, потому я хотел в Куско найти ему провожатых из своих людей, но это довольно сложно. Для многих из поехать в Испанию -- всё равно что пойти на верную смерть. Но ведь ты... ты всё равно ведь собираешься вернуться на свою родину?

-- Да.

-- И её обычаи знаешь хорошо, значит, можешь помочь уберечь моего человека от ошибок. Ты мог бы быть идеальным провожатым. Ты согласен?

-- И это всё нужно, чтобы отвести от Первого Инку руку убийцы, а от вашей страны -- захватническую войну? -- переспросил Томас.

-- Да.

-- Что ж, я согласен. Знаешь, я много думал захватнических войнах. Конечно, тот народ, на который нападают, страдает ужасно, но ведь и тот народ, который нападает... это ведь тоже не может на нём не сказаться. Причиняя зло чужеземцам, наёмник ведь всё равно приучает свою душу ко злу, и потому, вернувшись позже домой, ведь никак от этого зла не очищается. Как ему раскаяться, если даже в церкви его учат, что он, убийца и жестокий мучитель, якобы герой, а не преступник! Так что не только ради твоей страны, но и ради своей я должен предотвратить это зло, пусть бы даже такие как Андреас посчитали бы предателем Короны и Церкви. Скажи, а с кем я должен ехать?

-- Вспомни девушку, по мольбе которой ты пришёл ко мне в первый раз.

-- Как мне забыть её, Инти! Я каждый день её вспоминаю.

-- Кстати, как на твой взгляд, Заря убедительно изображала из себя прихожанку?

-- Если бы не Ветерок, думаю, Андреас ни за что бы не догадался, что она подослана. Да и я сам до последнего момента не верил. Пока она сама не призналась.

-- Для меня было приятным сюрпризом, что ты не в обиде за её лукавство.

-- Мне ли упрекать её в этом! Ведь когда нас посылали в Тавантисуйю, мы должны были способствовать всему, что приведёт к падению власти Первого Инки. Да, поначалу я этого не знал, но ведь потом-то Андреас выражался на этот счёт недвусмысленно. Я, правда, думал, что это его личные заморочки, но потом... потом понял, что он следовал данным ему инструкциям. Инти, я, конечно, провожу Зарю в Испанию и помогу ей всем, что в моих силах. Тавантисуйю стала мне второй родиной.

Инти посмотрел на Томаса с пониманием:

-- Я очень надеялся, что это будет так, и рад, что мои надежды оправдались. Теперь я могу отправить Зарю со спокойной совестью, -- вздохнув, он добавил, -- Знаешь, Томас, с любым из нас может случиться всё что угодно. Я могу погибнуть, или тяжело заболеть, или... меня даже могут снять с поста за мои ошибки, сочтя их слишком грубыми. В таком случае тебе лучше всего будет связываться с моим сыном, ибо даже если его не изберут моим преемником, после меня он самый опытный и надёжный человек в таких делах.

-- Что тебе грозит, Инти? Тебя могут из-за Ветерка казнить?

-- Да брось ты -- казнить! У тебя всё ещё в голове ложь вашей пропаганды. В самом худшем случае меня с позором отправят в отставку. Но это я как-нибудь переживу.

-- Говорят, что у вас в случае позора положено кончать с собой. Правда это?

-- Не совсем. Конечно, бывает, что так делают. Но это если человек считает себя виновным, а последствия вины велики. Так что не мой случай, не беспокойся.

В стране Тьмы.

Заря уже практически оправилась и прочитала всё, что ей оставил Инти. Уходить из его дворца надолго она не могла, нужно было следить за тем, чтобы туда никто не проник -- оставался риск, что в городе остался кое-кто из мелких неразоблачённых заговорщиков, и он полезет к документам. Да и возвращаться в столовую после всего случившегося не хотелось. Оставленные ей для подготовки трактаты она уже успела прочесть по два раза.

И в этот момент к ней опять заглянула Картофелина. Сказав, что Пушинка более-менее оправилась, и скоро у неё даже назначена свадьба, она добавила: "Ну отдохнула и хватит, пора приниматься за работу, хоть и не в том смысле в каком ты подумала. Тебе ведь надо готовиться к своему путешествию. Ты себе уже легенду придумала?"

-- Нет... -- растерянно сказала Заря, -- я думала, это потом, когда познакомлюсь со своими спутниками.

-- Боюсь, много времени на знакомство у тебя не будет. И вообще лучше иметь легенду заранее. И вот я тебе платья принесла. Заранее учись в них ходить.

-- Неужели это так сложно?

-- Само по себе не очень, но ты должна привыкнуть к ним, чтобы ходить в них уверенно, и во время путешествия на них не отвлекаться. Не бойся, это не труднее, чем резать салат. Хотя и не легче.

Заря примерила платье. Без корсета, конечно, в них ходить можно, но как неудобно следить за тем, чтобы не наступать на подол при хождении по лестнице.

-- Но почему я должна чувствовать себя в них уверенно?

-- Для того чтобы женщине решиться бежать к христианам, нужно уже сходить с ума по их платьям и образу жизни. У нас была одна такая. Работала на складе, и был у неё любовник -- торговый капитан. Потом они всё-таки поженились, с тем, чтобы она всё равно продолжила работать до тех пор, пока у них дети не появятся. Многие удивлялись -- зачем ей это было нужно? А потом её возлюбленный на воровстве попался. Сама она тоже была под сильным подозрением, но ничего доказать не удалось. "Дарил мол, любимый, платья, а что приворовывает -- откуда мне было знать?". Ну а потом -- сбежала. Как -- никто не ведает. Может, спряталась в каком-то корабле, что-то из заначек любимого прихватив. Только видели её в Мексике, где она стала богатенькой шлюшкой. То есть у дворян содержанкой живёт. Значит, не просто так, а с деньгами бежала. Кстати, это неплохая легенда для тебя.

-- Я не хочу становиться шлюшкой. Даже ради Родины.

-- А этого никто и не требует. Но легенду "хочу отомстить государству, убившего моего возлюбленного", тебе вполне использовать можно. Там любого вора, кравшего у нас, чуть ли не героем и мучеником за свободу почитают.

-- Не понимаю, как можно считать героем обычного вора? Я ещё Ветерка хоть отчасти могу понять, но вора!

-- Всё дело не в самом воровстве, а в том, против кого оно направлено. Мы все почитаем героями партизан -- но ведь чтобы воевать, им нужны были пища и оружие, которые они могли достать только у врага, верно?

-- Верно.

-- Вот и наших преступников христиане обычно считают за таких вот партизан.

-- Но ведь партизаны воюют не для того чтобы грабить! -- возмутилась Заря, -- их мотивы благородны!

-- Ну благородство мотивов разные люди по разному оценивают. В глазах белых людей наши партизаны просто разбойники, а такие разбойники как Франсиско Писарро -- великие люди.

-- Чтобы считать Писарро великим, надо самому быть разбойником!

-- Может и так, да только у них разбойники в почёте. Ведь это только у нас белых людей отбить удалось, а в других землях они закрепились, построили свои поселения, в которых живут уже внуки и правнуки тех, кто когда-то эти земли завоёвывал. А когда порабощённые народы против белых восстают -- их белые поселенцы считают разбойниками. "Как же, мы живём тут по праву, а какие-то нападают!". И ведь они не понимают, что их предки эти земли захватили по праву сильного. И в делах своих предков, строго говоря, не виноваты.

-- В делах предков -- не виноваты, а в том, что не хотят справедливого мира для всех -- виноваты, -- ответила Заря.

-- Это точно, -- согласилась Картофелина.

С тревогой Заря ждала возвращения Инти из Куско. Хотя он и не говорил ей о последствиях измены Ветерка, она всерьёз опасалась, что Инти могут лишить льяуту. Боялась она также и того, что смертный приговор сыну может так сказаться на Инти, что у того здоровье пошатнётся, и волей-неволей ему придётся отойти от дел. И тогда её поездка в Испанию может не состояться. Не сказать, чтобы само по себе это сильно огорчало девушку, но тревога за судьбу страны не отпускала её. Лишь когда Инти вернулся, и она увидела, что льяуту у него по-прежнему на голове, Заря вздохнула с облегчением:

-- Скажи, Ветерка на что осудили?

-- Ещё не знаю. Суд над ним будет без меня. Мне надо было торопиться сюда, да и к тому же... к тому же хотя я считал и считаю своим долгом голосовать за его казнь, мне всё-таки лично это было бы тяжело. Так что и к лучшему, что мне на этом суде можно не присутствовать.

-- А тебе из-за него... что будет?

-- Уже было. Объявили строгий выговор. Были желающие лишить меня льяуту, но только Асеро их быстро приструнил. Сказал: "Инти в Тумбесе спас мне жизнь, и если бы не он, то сидел бы я не здесь с вами, а в склепе со своими предками. Да, в отношении своего сына он совершил промах, но кто как не он больше всех страдает из-за этого? А если вы лишите его льяуту, что ещё неизвестно кто за эту ошибку поплатится своей жизнью". Ну и вопрос закрыли.

-- Инти, скажи, а с кем я поеду в Испанию?

-- С Томасом. Я убедился, что это человек, которому можно доверять. За время путешествия я изучил его как следует.

-- Это значит, что возвращаться мне придётся одной. А больше... никто не может?

-- Там -- никто. Я перебрал всех потенциально годных людей, увы... во-первых, слишком много дел внутри страны, где их некем заменить, да и к тому же... мало кто желает отправиться туда, откуда мало кто возвращается. А ты сама не жалеешь о своём выборе?

-- Нет. У меня ведь нет семьи. И у нас, и у белых людей есть легенды, где возлюбленный или возлюбленная отправлялись даже в загробный мир, чтобы вызволить оттуда того, кого любили.