Тучи над страной Солнца

-- Заре?

-- Дал бы и ей, да не могу, она живёт не дома, пластину случайно обнаружить могут. Нет, отдам её кое-кому другому, а кому -- тебе знать ни к чему. И почту отныне не через тебя держать буду.

-- А в другой город переведёшь?

-- А вот с этим проблемы. Ты ведь в Кито хочешь, а не в Куско, где от меня слишком близко?

-- Да, хочу в Кито.

-- А о том, что в общежитии может не быть места, чтобы тебя поселить, ты подумал, обличитель привилегий? И чтобы ты учился там, надо кого-то другого лишить этого права?

-- Знаешь что, отец, давай действительно поговорим об этом в другой раз! -- сказал Ветерок и нырнул в темноту.

Наконец вечер следующего дня наступил и подошло время отложенного разговора. Заре было неловко на нём присутствовать, но Инти настоял. Кроме Зари, в комнате как будто незримо присутствовала ещё одна женщина, хотя на самом деле это был лишь сделанный во весь рост портрет красавицы в кремовом платье европейского покроя. Руки, шея и волосы девушки были унизаны золотыми украшениями. Манера живописи была европейской, но цвет кожи и черты лица выдавали в ней уроженку южноамериканского континента, да и в украшениях можно было, приглядевшись, увидеть языческие мотивы. Но больше всего Зарю поразили глаза девушки -- большие и печальные, как будто полные предчувствия какой-то беды.

-- Кто это? -- спросила Заря.

-- Морская Волна, дочь последнего из коренных владык Чимора. Портрет сделан как раз перед тем как её отправили за границу, чтобы выдать там замуж.

-- А разве кто-либо из иностранцев может заключать браки с нами? Ведь мы не христиане.

-- Её жених обещался отказаться от христианства и поднять восстание против испанцев, если заручится нашей поддержкой. Он был метис, потомок одной из династий майя... Слава о красоте "чиморской принцессы" проникла далеко за пределы Тавантисуйю и потому он потребовал девушку себе в жёны. Мой отец предупреждал владыку Чимора, что всё это может оказаться ловушкой, нужно сначала произвести разведку и собрать сведения о женихе из независимых источников, но тот его не послушал. Это был очень упрямый старик, к тому же несколько помешанный на древности собственного рода, который якобы, даже род Сынов Солнца превосходит. И да, это и в самом деле оказалась ловушкой. Негодяю девушка нужна была лишь как заложница, чтобы потребовать от её отца пустить в нашу страну завоевателей. Если бы он согласился, то наша страна могла бы исчезнуть с карты. Но он не согласился...

В этот момент дверь робко приоткрылась и Заря поняла, что историю злополучной принцессы придётся отложить до другого раза, потому что в комнату вошёл Ветерок. Вид у него был как у провинившегося ребёнка.

-- Ну что, герой? -- ядовито сказал Инти, -- набедокурил и в кусты? Хотя наверняка уже слышал, что этого мерзавца поймали у водовода, а значит, Заря оказалась права. Хотя ты ещё не в курсе, какая беда с ней случилась.

-- Беда? -- удивлённо сказал Ветерок, -- но ведь она здесь, живая и здоровая.

-- Только потому что я вовремя успел. А так Джон Бек хотел убить её, Ветерок.

-- Заря, это правда? -- спросил Ветерок испуганно. Та только кивнула в ответ и всхлипнула.

-- Прости меня, Заря, но я и вправду подумать не мог. Я не хотел...

-- Да я понимаю, что ты этого не хотел. Только мне было очень больно, Ветерок.

-- Больно?

-- Он надругался над ней, Ветерок. Понимаешь ли ты, что это значит для женщины? Каково ей жить после того, как её невинность растоптали? Хотя я понимаю, что тебе это сложнее понять, чем мне. Тебе никогда не случалось вырывать истерзанную жертву из рук мучителя.... Но знай -- ты тоже виноват в случившемся, Ветерок. Если бы ты тогда послушался бы её, послал к водоводу воинов, то с ней бы этого не было. Может, когда-нибудь тебе удастся искупить это подвигом, но пока ты очень крепко виноват, Ветерок!

-- Это точно не клевета и не самооговор? Твои люди способны заставить сознаться в преступлениях и невиновного!

Инти покачал головой:

-- У этого негодяя и волос с головы не упал. А доказательства его вины неоспоримы. Заря была права, и ты должен был её послушаться! А из-за тебя она едва не погибла.

-- Простите, я не хотел...

-- Я не христианин, чтобы прощать ради прощения, -- ответил Инти, -- ты уже не ребёнок, Ветерок, и должен понимать, что всякий поступок имеет свои последствия. Мне во многом удалось сгладить последствия твоей оплошности, город и водовод всё-таки остались целы, но никто не погиб, только Заря поплатилась своей честью, но вроде бы она согласна тебя простить. Вот чего я не могу понять -- так этого того, что именно заставило тебя так поступить? Почему лживые книги христиан так подействовали на тебя, Ветерок? Почему они перевесили все доводы Зари?

-- В книгах христиан часто осуждаются зло и жестокость язычников, и я думал, что те, кто осуждает это у нас, сами никогда не будут так поступать...

-- Наивный мальчик! Как известно, среди христиан громче других осуждают человеческие жертвоприношения именно инквизиторы. Да-да, те самые, которые любят поджаривать живых людей на огне и издеваться над ними ещё сотнями других способов. Ты же знаешь, как в своё время христиане поступили со мной! Неужели после этого ты мог всерьёз воспринять их слова о милосердии!

-- Это были не настоящие христиане, настоящие никогда не стали бы так делать!

-- А Джона Бека ты считал настоящим? -- спросила Заря.

-- Не совсем, но...

-- Ветерок, прочти это, -- Заря протянула ему листок бумаги с отрывком дневника, -- это написал он.

Ветерок глянул и изменился в лице:

-- Да, Джон Бек оказался тоже не настоящим, я ошибся в нём, но это не значит, что настоящих вообще нет. Они где-то есть, он давал мне их книги.

-- Я уже видел эти книги, Ветерок, и хочу кое-что рассказать о них, точнее, об их авторах. "Страну тьмы" написал мерзавец-метис по имени Хорхе, и прозвищу "Золотой колодец". Хотя скорее ему следовало бы зваться колодцем нечистот. Восстание в Амазонии провалилось во многом из-за этого предателя. А в Мексике он потом доносил инквизиции на людей, имевших неосторожность высказывать симпатии к нашей стране. Хорош обличитель, а?

-- Я не знал этого.

-- Не знал, так будешь знать. Да и сама книга тоже хороша. Главный герой клянётся, что из ненависти к Первому Инке готов даже выжечь глаза ребёнку. Ребёнку, понимаешь!

-- Понимаю, что это мерзко, отец.

-- А вторая книжка, под названием "Правда о Тавантисуйю"? Там же ложь на лжи. Неужели тебя не оскорбляет то, что там пишу про меня? Что по моему приказу на улице хватают женщин и отдают мне на растерзание? -- голос Инти стал умоляющим, -- Ты же меня знаешь, Ветерок, знаешь, что я не способен на такое, что это наглая ложь... Зачем же ты читаешь эту дрянь? Ведь это всё пишут сторонники Горного Льва, готовые на всё, чтобы отыграться! На всё, понимаешь! Даже на то, чтобы отдать нашу страну на растерзание испанцам!

-- Я не верю тебе, отец. Тебя послушать, так ты весь чистый и невинный, не убивал и не пытал никогда никого, а твои враги сплошь изверги. Но откуда тогда эти жуткие вещи, которые про тебя пишут?

-- Сынок, я не понимаю. Ты действительно... действительно считаешь меня насильником?

-- Нет, отец, не считаю. Но почему про твоё ведомство пишут, будто твои люди раздевают людей догола, обливают их кипящим маслом и серой, делают ещё множество ужасных вещей? Я читал признания мужчин и женщин, которые видели, как ты лично пытал людей!

-- Да это всё средства из арсенала инквизиции! Конечно, её адепты и представить себе не могут, что я не делаю того же, что делают они. И всем этим клеветникам за их истории там деньги платят. Но ведь задача инквизитора -- сломить свою жертву, добиться от неё полной покорности, поэтому они стараются как можно сильнее унизить свою жертву, растоптать её достоинство. Но я же рассказывал тебе, что я пережил в юности. ТАКОГО я даже злейшему врагу не желаю, так что я никогда не приказывал раздеть кого бы то ни было догола, не говоря уже о всём остальном.

-- А Горный Лев? Разве ты не убил его? Разве не по твоему приказу его ударили, подло и вероломно, топором по голове? Как представлю себе это: внезапный удар, проломленный череп, брызги крови и мозга во все стороны... Ты понимаешь, что ты убийца, отец?!

-- А ты понимаешь, почему я это сделал?

-- Чтобы угодить Первому Инке. Этому властолюбцу мало было просто изгнать соперника, нужно было ещё и убить!

-- Угодить?! Да как ты не понимаешь, что Асеро -- мой друг, и потому мне не нужно ему угождать. Я знаю его уже много лет, и могу заверить тебя, что он не властолюбец. Он был моим другом до того как стал Первым Инкой, и останется, даже если враги лишат его трона и свободы! А историю с Горным Львом я могу пересказать тебе в подробностях.

-- Ну что ж, послушаем, что ты скажешь в своё оправдание.

-- После того, как Горный Лев не набрал нужного количества голосов, он попытался поднять восстание, объявив Асеро узурпатором, подделавшим голоса. Поскольку в ходе восстания Асеро планировалось убить, то на покойника можно было свалить всё, что угодно. Но восстание провалилось, Асеро остался жив, а Горного Льва судили. Вообще в этой истории очень много неясностей, ведь даже если бы Горному Льву удалось убрать бы Асеро, всё равно, верных сторонников у него было ничтожно мало, а большинство инков не стало бы подчиняться убийце и узурпатору. Может, конечно, он считал, что смерть Асеро парализует сопротивление, а может, и к этой версии больше склонялся мой отец, Горный Лев рассчитывал на иностранную помощь. Но был суд, и Горного Льва, учитывая его прошлые заслуги, помиловали, приговорив к изгнанию. Мой отец считал это непростительной мягкотелостью. Он не без оснований считал, что в случае победы Горный Лев не стал бы проявлять такого великодушия, он безо всяких разговоров казнил бы тех, кто теперь жалел его. Ну а потом Горный Лев покинул страну, тайком прихватив с собой, кстати, немало золота, на которое он смог безбедно устроиться в Мексике и писать про нашу страну всякие гадости. Он смешивал нас с грязью, повторяя ещё старое враньё конкистадоров, но ему верили те, кто никогда бы не поверил белым людям! Именно из-за него многие честные люди за границей уверены, что инки -- это банда преступников! Деятельность его сторонников в Амазонии привела к преждевременному началу и провалу восстания, что стоило многие тысячи жизней. К тому же нам попала в руки информация, что Горный Лев договорился с испанцами о вторжении в нашу страну под предлогом установления его на троне! Состоялся ещё один суд, на котором Горному Льву вынесли смертный приговор, и мне поручили организовать его исполнение. Тогда я поручил своему человеку убить его. Скажешь, я не прав?

-- Можно называть сговор убийц судом, а само убийство -- исполнением приговора, но сути дела это не изменит, -- жёстко сказал Ветерок.

-- Сынок, пойми, его деятельность стоила нам тысячи жизней! А если бы мы его не убили, то могла бы и миллионы стоить! Представь себе, что испанцы вторглись в нашу страну, убивают нас, жгут наши города, бесчестят наших женщин... Представь, что нашей страны больше нет, она исчезла с карты, разодранная на кровавые лохмотья. Представь, что осуществилось всё то, чего хотел де Толедо... Можешь себе это представить хоть немного? Пойми, я убил Горного Льва, чтобы предотвратить всё это.

-- С точки зрения нашей логики ты прав, но вопрос в том, насколько права наша логика. Например, христиане говорят, что у каждого человека есть некая миссия, данная ему богом, и если его убивают, то он лишается возможности её выполнить. Поэтому убийства не оправданы даже такими соображениями.

-- А если миссия Горного Льва состояла в том, чтобы погубить миллионы людей, никто не вправе мешать? Потому что этого хочет их бог?

-- У тебя нет доказательств, что это действительно так.

-- А тебе надо, чтобы несчастье непременно свершилось?

-- Если что-то не случилось, то откуда мы знаем, должно ли оно было случиться? Все предположения лишь предположения.

-- А заговоры, которые плели его сторонники? Они свели в могилу моего отца, убили его зама, меня самого чуть не угробили. Хорошо в тот день, когда мне подложили отравленный ужин, у меня не было аппетита, и я угостил собаку. Они несколько раз покушались на жизнь Асеро. Да, он остался жив, но люди при этом всё равно гибли! Один раз, когда обстреляли карету, погиб кучер, в другой -- воины из его охраны, а в третий раз люди, случайно оказавшиеся рядом. А ведь у всех у них были близкие, которые, наверное, до сих пор их оплакивают. Ты когда-нибудь видел глаза вдовы и сирот, когда к ним приносят труп мужа и отца? Почему тебе их не жалко? Только потому что Горный Лев написал лживую книжонку, где подробно расписал собственные страдания, а простые люди умирают молча? Хотя эти люди куда более заслуживали жизни, чем честолюбивый изменник!

-- К чему всё это высокопарное красноречие, отец. Ты ведь сам говоришь, что тебя хотели убить его сторонники. Ты просто опасался за свою шкуру!

-- За свою шкуру? -- переспросил Инти, -- Хм... ну можно сказать и так. Как и любой нормальный человек, я хочу жить, и мне вовсе не улыбается попасть под подстроенный камнепад, съесть яду за ужином или получить кинжалом в бок. Скажи, ты видишь в этом нежелании что-то предосудительное? Или ты хочешь, чтобы меня убили? Но неужели ты меня настолько не любишь?

-- Как раз дело в том, что я люблю тебя, отец. Потому и хотел бы, чтобы ни ты не убивал, ни тебя не убивали.

-- Похвально, -- ответил Инти с сарказмом, -- Значит, хотя бы смерти своему родному отцу ты не желаешь? А хотел бы ты, чтобы твоего родного отца унизили?

-- Я не понимаю, о чём ты, отец.

-- Ну представь себе, что меня схватили враги, что они бьют меня, плюют мне в лицо, тащат меня со связанными руками и верёвкой на шее... хотя нет, ради такой важной персоны как я, они бы, наверное, расщедрились бы кандалы и железный ошейник, так вот, тащат меня к трону, на котором восседает Горный Лев и швыряют меня к его ногам. И Горный Лев может беспрепятственно делать со мной всё что угодно, предать любым пыткам и казням, потому что все, кто мог бы помочь и спасти, или мертвы, или точно также лежат связанные у его ног. Тебя бы обрадовала такая картина?

-- Отец, не вполне честно обращаться к мои сыновним чувствам, когда ты прекрасно знаешь, что по нашим законам в суде нужно забывать о родстве, чтобы не была попрана справедливость.

-- Значит, ты всё-таки считаешь меня преступником, сынок? Хотя смерти, на твой взгляд, я всё-таки не заслуживаю? А вот такого унижения разве заслуживаю? Ведь для меня такое даже хуже смерти!

-- Мне очень трудно объяснить тебе это, отец. Я не считаю тебя преступником в том смысле, какой вкладываешь в это слово ты. Для тебя преступник -- это сознательный злодей. А ты, хоть и поступал неправильно, но был уверен, что прав, и потому, по большому счёту, не виноват. Я люблю тебя, отец, и от всей души желал бы, чтобы у тебя была другая жизнь, более счастливая и спокойная, чтобы твои руки были чисты от крови, но увы, это невозможно.

-- Сынок, а ты думаешь, я сам в глубине души не хотел бы этого! Правда, я не считаю, что кровь мерзавцев, посягавших на нашу Родину, как-то меня особенно пятнает, но как же я порой завидую простым рыбакам и крестьянам, которые, отработав будни, могут со спокойной душой веселиться в праздник и им не надо думать о том, какое злодейство мог задумать тот или иной изменник, и как это предотвратить. Да, конечно, ламу они могут отведать только по праздникам, у них не бывает слуг, в домах по одной две комнаты, но от них не зависит жизнь и смерть многих людей, им не приходится так тревожиться за себя и за жизнь своих близких. Но кто-то же должен выполнять ту тяжёлую и опасную работу, которую выполняю я!

-- Ты неправ, отец. Наши амаута говорят, что наша страна -- самая счастливая и справедливая страна из всех стран на Земле, но уже одно то, что тебя хотели убить и тебе приходится убивать, говорит о том, что это не так. Нас учат, что наша страна -- единый айлью, но так ли это на самом деле? В управлении своим айлью могут участвовать все его взрослые члены, а у нас -- не все, для этого нужно стать инкой!

-- Ну а что в этом плохого? Управление должно находиться в руках достойных людей, иначе наше государство постигнут беды.

-- Однако ты сам знаешь: кто, как не инки, устраивают всяческие заговоры, которые ты раскрываешь? Именно они изменяют родине, а не рыбаки и крестьяне!

-- Ну я не был бы так категоричен. Когда конкистадоры топтали нашу землю, то и среди рыбаков и крестьян находились те, кто помогал врагам убивать своих братьев.

-- Да? А почему они так делали? Может, потому что жизнь в нашем государстве отнюдь не такая радужная, как говорят амаута?

-- Даже если жизнь в государстве не радужная, это отнюдь не повод прислуживать нелюдям и извергам! Это не повод отдавать на пытки и мучения ни в чём не повинных людей, в том числе и женщин, и детей! Да и не думаю, что те, кто предавал, были именно как-то особенно обижены на наше государство, большинство предателей предавало из страха за свою жизнь и свою семью.

-- Но всё-таки предателей в ту войну было слишком много, чтобы считать это случайностью. Как ты думаешь, почему так, отец?

-- Потому что не все способны выдержать пытку. Ещё меньше способны не сломаться, когда пытают их детей. Я и сам порой с тревогой спрашиваю себя, сумел бы я выдержать, если бы мерзавцы угрожали бы пыткой моим дочерям? А именно таким путём от многих добивались сотрудничества. Но в мирное время враги не могут добраться до нас, чтобы проделывать такие вещи. Да и предательство рыбака или крестьянина им не особенно нужно. А вот люди, занимающие высокий пост, могут и сейчас им быть полезны, потому они и выискивают среди них склонных к измене.

-- Ты думаешь, причина только в этом, отец?

-- А в чём же ещё?

-- В том, что наша страна вовсе не единый айлью. Разве наши руководители так уж сильно отличаются от европейских дворян? Они владеют своими айлью, как дворяне владеют поместьями, и тоже живут в роскоши засчёт того, что простые люди на них работают. Между нами и нашими врагами нет такой уж большой разницы, народу всё равно, правит ими курака или энкомьендеро.

-- Всё равно?! -- у Инти даже дыхание перехватило от возмущения, -- Как это -- всё равно? Ты что, даже школьный курс истории забыл? Забыл картинку, где энкомьендеро одной рукой схватил крестьянина за волосы, а другой хлещет что есть силы плёткой? И кровь летит брызгами во все стороны. Конечно, ты, Ветерок, не чувствовал ничего подобного на своей шкуре, предки постарались, чтобы тебя это стороной обошло, но наш народ как раз шкурой почувствовал разницу, поднял восстание и прогнал всех энкомьендеро прочь. И действовал так отнюдь не по "языческой слепоте", как это объясняют христиане.

-- Отец, я не спорю, что при победе конкистадоров наш народ ожидала бы жизнь много худшая, чем мы имеем теперь, но это не значит, что наша страна -- образец для подражания. Мы не настолько лучше христиан для этого.

Инти бессильно сидел, обхватив голову руками и с болью смотрел в глаза женщины на портрете. Казалась, что боль их взглядов взаимно отражается друг в друге, как будто женщина понимает его боль, жалеет его, но не в силах ему помочь. "За что он так с нами, а?" -- спросил Инти, обращаясь к портрету, -- "может, оттого, что так рано остался сиротой и в результате его избаловали? Или твой отец в пику мне его испортил?"

-- Ветерок, -- сказала Заря, почувствовав, как Инти нужна сейчас помощь и поддержка, -- Ведь Кипу итак объяснил тебе всё доходчиво. Энкомьендеро владеют своим поместьем, и потому могут управлять им как угодно дурно, устраивать подвластным им крестьянам сколь угодно скотскую жизнь, потому что они сами никому ничего не обязаны, их имение -- это их собственность. А у нас не так. У нас любой начальник обязан заботиться о благополучии вверенных ему людей, он не имеет права обращаться с ними жестоко, иначе на него пожалуются, его снимут и предадут суду. Именно потому что он не владеет вверенным ему айлью, а только распоряжается им. И распоряжаться он им обязан в интересах народа, иначе его снимут! Вот потому у нас люди не ходят в лохмотьях и не умирают с голоду.

-- Ну, у них тоже не так уж сильно умирают с голоду, как расписывает наша пропаганда, -- ответил Ветерок и вздохнул, -- Я, наверное, покажусь тебе слишком добрым, Заря, но меня одинаково ужасают и умирающие с голоду бедняки, и беспрерывный террор.

-- Ветерок, как ты не понимаешь! Наше государство основано на оросительных системах, а они при дурном управлении будут ломаться, и тогда люди будут оставаться без урожая, или будет затапливать их дома, а чтобы этого не допустить, нужно, чтобы начальники ходили "под топором". Для честного и добросовестного человека это излишне, но ведь нужно, чтобы хорошо работали все начальники, а не только честные.

-- Нет, Заря, нужно, чтобы начальников не было совсем.

-- Но как это так можно, Ветерок? Даже у диких племён есть вожди.

-- Как раз здесь и кроется ошибка, которую мы все усиленно повторяем. Манко Капак учил нас, что наше государство будет справедливым, если все начальники, включая Первого Инку, будут под контролем и их можно будет снять в любое время. Но это неправда, нужно, чтобы начальников не было вообще, а управляли те же люди, что и работают. Примерно так, как это происходит у диких племён.

-- Но как ты это представляешь в масштабах всей страны? Ведь невозможно же всю страну созвать на Народное Собрание!

-- Ну я сам точно не знаю, как это можно сделать, но наверное, как-то можно. Зато мне ясно другое -- хотя наши амаута уверяют, что у нас нет денег и рынка, но это не совсем верно. У нас люди, точно товар, продают государству свой труд, а за это получают все блага, официально называемые бесплатными.

-- Ветерок, я, конечно, понимаю, что всё, что у нас есть -- так или иначе оплачено трудом народа. Но чем тебе это не нравится? Или, по-твоему, всё должно браться из воздуха?

-- Понимаешь, Заря, у нас все блага производят одни, а распределяют и планируют другие. Многим ли это лучше откровенной купли-продажи?

-- Так чего же ты хочешь, Ветерок!

-- Чтобы те, кто производит, самолично управляли и планировали. И никаких начальников!

-- А я всё равно не понимаю.

-- Кажется, я понял, о чём ты, -- сказал Инти, -- в дни моей молодости такие идеи тоже ходили среди оторванных от жизни студентов, не понимающих, какая сложная штука управление, сколько знаний и сил оно требует.

-- Ты говоришь так именно потому, что привык -- править могут только аристократы. Но давным давно был город Афины, где государством правили крестьяне и ремесленники. И правили сами! И это был самый лучший город на Земле!

-- Нет, от аристократических предрассудков я далёк. Я слишком много времени провёл за границей для этого, а там всё, чем у нас гордятся, не имеет значения. Мы для них никто и звать нас никак, и если тебя лишили свободы, то никакая кровь Солнца в твоих жилах не спасёт тебя. Тебя могут также убить, запытать, и даже продать в рабство как и простолюдина. Мы для них никто! Я имею в виду для знатных. А вот с простым народом мне сравнительно легко удавалось найти общий язык. Так вот, я всё к чему это говорю -- сейчас уверенность что только знатные люди могут управлять государством выглядит уже смешной, ведь большинство старых родов прервались, потому что все их потомки погибли в многочисленных войнах, а деды и прадеды многих из тех, кто сейчас мнит себя крутыми аристократами, были крестьянами и рыбаками. Ведь даже Первый Инка Асеро только по матери царского рода, а его отец был простым сапожником. Но чтобы люди могли одновременно и пахать-сеять, и управлять -- такое просто невозможно.

-- А как же Афины?

-- А в Афинах многие даже из простых крестьян и ремесленников имели по два-три раба, а люди побогаче имели и побольше. Рабы работали в то время, пока их хозяева занимались управлением, а также спорили об искусстве и философии. Европейцы считают, что это был самый лучший город на свете, но на самом деле он был ужасен. Афиняне выдумали, будто представители других народов рабы по природе и потому их вовсе не зазорно держать в рабстве! Сколько несчастных было лишено родины и семьи, низведено до положения скота, чтобы свободные граждане могли наслаждаться своими знаменитыми свободами! Для них все эти несчастные были "говорящими орудиями" и не более того! Хотя они прекрасно понимали, что рабы становятся рабами в результате насилия, один их амаута рассуждал даже, что лучше быть некрасивым, чем красивым, потому что на красивого скорее покусятся разбойники, чтобы продать его в рабство, ведь он будет стоить дороже! Можно ли назвать свободными и счастливыми людей, которые рисковали подвергнуться такой участи! А женщины у них из-за таких нравов вообще сидели взаперти. Кстати ведь потом, испанцы про нас пустили слух, что мы тоже якобы по природе таковы, что не годимся ни на что другое, как быть "говорящими орудиями" для "белого человека". Был у них такой де Сепульведа, говоривший, что мы не можем управлять собой сами, а города строим не сознательно, а лишь подчиняясь инстинкту, как муравьи. Но мы с оружием в руках доказали, что они, мягко говоря, ошибаются.

-- Я всё это понимаю, отец!

-- Понимаешь? Отчего же назвал Афины самым лучшим городом?

-- Оттого, что его жители никогда бы не позволили властвовать собой кому бы то ни было, и управляли своими делами сами! Это возможно, отец!

-- Да, и потому людей, которых считали слишком влиятельными, попросту выгоняли. Лишали родины безо всякой вины. Не хотел бы оказаться на их месте. При этом в трудные времена даже свободные бедняки там голодали, а богатые предпочитали сбрасывать пищу в море, но не делиться ей. Насколько наше устройство мудрее и лучше! Да, попади к нам афинянин, он счёл бы нас рабами государства, но кто счастливее - "раб", у которого всегда будет достаточно пищи для поддержания здоровья, крыша над головой, место в обществе, который может не опасаться стать жертвой разбоя, или "свободный" в лохмотьях, недоедающий, вынужденный наниматься в подёнщики к богачу и рискующий потерять в результате насилия даже ту крупицу свободы, которая ещё у него сохранилась. Но вообще мне смешно, когда нас называют "рабами". Через нашу службу нередко проходят люди, побывавшие в рабстве, имеющие возможность сравнить, так вот, они в один голос называют нашу страну раем земным.

-- Сытое рабство не перестаёт быть рабством. Важнее свобода и достоинство.

-- А разве свобода ходить хоть по улицам, хоть на природе и не бояться подвергнуться нападению -- это не свобода? Конечно, ты не был за границей, и тебе не приходилось оценивать каждый закоулок в городе, каждый куст с точки зрения наличия в нём возможной угрозы. Ну ладно у меня работа такая, что всё время начеку надо быть, но там люди в мирной жизни как по полю боя ходят, особенно тяжело приходится женщинам. У них вечный страх во взгляде как будто отпечатан и в любом встречном незнакомце они видят по умолчанию врага, готового совершить по отношению к ним насилие. Ну о каком достоинстве при этом может идти речь, не смешно даже!

-- Да, конечно, такая жизнь не сахар, но ты всё же не прав, говоря, что безопасность от разбоя может заменить всё. Важны и гарантии от произвола со стороны государства.

-- А разве у нас тут произвол? У нас никого нельзя без вины лишить свободы, не говоря уже о том, чтобы убить его или подвергнуть пыткам.

-- Однако то, что есть вина, а что не вина -- определяется самим государством. Нужно, чтобы люди сами судили преступников, а не доверяли это назначенным судьям.

-- То есть ты считаешь, что при самосуде не будет неверных приговоров? Чепуха. Даже сейчас, когда мы живём в единой стране, в спорной ситуации порой люди более склонны обвинять чужака, чем местного. Потому судья и должен быть из другой области! А если единой страны не будет, то дело будет ещё хуже. Ведь многие обычные люди часто не могут и не умеют разобраться в доказательствах вины! Тут дело не в том, что они тупы по природе, но чтобы управлять, нужны знания и опыт. Во времена, когда конкистадоров в первый раз прогнали и было обнаружено, что большинство инков пало в бою, а часть оказалось предателями и сбежало с испанцами, большинство управленцев были бывшими командирами из крестьян, не имевшими для управления достаточно знаний и опыта. Конечно, они учились на ходу, и через несколько лет уже могли управлять не хуже, чем их предшественники, но поначалу из-за этого было очень много бардака и неразберихи. Потому что если ты крестьянин -- ты привык мыслить в масштабах своего айлью, а тут надо мыслить в масштабах всей страны. Кстати, судебная система ещё долго хромала и ошибалась, просто потому что тут нужно больше опыта для хорошей работы. А иначе будут ошибки. И не со зла, а от недостатка знаний и слишком сильной узости мышления, иначе говоря -- предрассудков.

-- Если над народом не будет власти, то не будет и предрассудков.

-- Уверен? Все эти любители обличать "рабов государства" изображают дело так, будто народ в душе рвётся сам управлять собой, и лишь злое государство ему мешает, держа как будто связанным. Но всё гораздо сложнее. Средний крестьянин предпочитает порой даже в рамках своего айлью в управление не особенно вдаваться, ему лучше, чтобы за него "кто-то умный" правил в его интересах. Многие из них, кстати, так и представляют себе наше государство: "кто-то умный сидит и всё считает". А что этот самый "кто-то умный" на самом деле очень много людей, объединённых в сложную систему -- этого простые люди себе не представляют.

-- Отец, всё это происходит лишь потому, что народ у нас не управляет собой как в Афинах.

-- Ну я же тебе объяснил, что у нас невозможно сделать как в Афинах, потому что простые люди у нас не имеют рабов и работают на себя сами. У них не хватает времени и сил на управление! Ну это примерно как с женщинами. По природным задаткам они не уступают мужчинам, я даже предпочитаю внутри страны агентов-женщин, они часто не страдают избыточным самолюбием, и потому им проще хранить тайну, но из женщин только Девы Солнца могут показать свой ум в науках и государственных делах, у остальных вся жизнь уходит на то, чтобы рожать и воспитать детей. Их на другое не хватает! Так и у крестьян не хватает времени и сил, чтобы управлять. К тому же эта самая демократия как в Афинах требуют маленькой страны, а у нас она большая. Конечно, наши заклятые "друзья" хотели бы порвать её в лоскуты, и для того и продвигают такие идеи, но ты не должен попадаться на их удочку.

-- А я и не попадаюсь.

-- Ветерок, -- сказала Заря, -- разве ты так и не понял, что Джон Бек написал про тебя. Он назвал тебя "молодым дурнем, которого будет легко настроить против собственного отца. Главное, внушить ему мысль, что только христианство способно дать свободу. Этот наивный дикарь не понимает, что свобода невозможна без собственности, а здесь её ему негде взять, разве что он решится окончательно перейти Рубикон, и ограбит государство, в котором сейчас живёт в положении привилегированного раба, и убежит за границу". То есть все эти идеи -- ловушка для таких наивных людей как ты.

-- Выслушай совет врага и сделай наоборот, -- мрачно добавил Инти.

-- Пусть я был наивным, но.... Всё-таки ты не убедил меня, что самоуправление народа невозможно.

-- Как-то афинский амаута Аристотель сказал, что если бы лопаты сами копали, а серпы и косы сами косили, то рабы были бы не нужны. Перефразируя его слова, я могу сказать, что если наши юпаны считали бы сами, Вычислители были бы не нужны.

-- Значит, ты не считаешь жизнь без государства невозможной, отец?

-- Да, это возможно, но при некоторых условиях, -- ответил Инти, -- Если бы люди, находясь в разных частях страны, могли бы говорить друг с другом также легко, как и находясь в одной комнате. Если бы наши юпаны не требовали многочасового сидения над ними, а выдавали бы все расчёты мгновенно... Если бы ремесленникам и крестьянам хватало бы четырёх-пяти часов в день, чтобы обеспечить изобилие... Если бы наконец нам перестали угрожать враги из-за океана, потому что хотя у нас сейчас нет войны, но значительные силы нашего государства тратятся на армию, а наши кузнецы вместо серпов и кос вынуждены делать оружие. К тому же из-за постоянной военной угрозы многое в нашем хозяйстве приходится держать в секрете. Итак, если бы все эти условия были бы выполнены, то народное самоуправление было бы возможно. Однако поскольку никто не знает способа, как выполнить хотя бы даже одно из этих условий, то мы должны жить так "неидеально", как мы живём сейчас.

-- Но ведь и до того, как наши предки столкнулись с "врагами из-за океана", у них тоже была огромная армия, которая только и делала, что покоряла соседние народы. А теперь, присоединив столько народов и навязав им свой образ жизни, мы расхлёбываем последствия в виде того, что иные из них согласны даже испанцев против нас поддержать. Во многом мы всё-таки сами виноваты.

-- Сами?! Пойми, наши предки, в отличие от так чтимых европейцами римлян, никогда не восхваляли войну и кровопролитие, а наоборот, считали необходимым, если это только возможно, улаживать дело миром. Ведь нам не нужны были рабы и пленники для жертвоприношений. Только вот если соседи делают на тебя набеги, потому что им-то рабы нужны, всё равно рано или поздно встаёт вопрос кто кого. Кроме того, власти соседних государств часто хотели нас уничтожить, чтобы мы не подавали дурной пример их народу.

-- Да, но только почему-то дело кончалось тем, что мы присоединяли к себе чужие земли. Разве это так хорошо?

-- Сынок, если бы было иначе, сейчас некому было бы задавать этот вопрос. Если бы инков победили бы раньше, если бы не возникла бы Тавантисуйю, а вместо неё на нашей территории нашей страны были бы государства, похожие на государства майя, время от времени враждующие между собой, чтобы захватить рабов, разве это было бы лучше? В конце концов от присоединения к нашему государству выиграли все народы. Большой стране проще достичь изобилия чем маленькой, достижения каждого народа стали достоянием всех, а вредные обычаи вроде набегов для захвата рабов, людоедства и человеческих жертвоприношений были искоренены.

-- Что-то те каньяри, к которым ты попал в плен в юности, считали иначе.

-- А ты считаешь, что они были правы? Что лучше, когда никто не мешает совершать набеги?

-- Однако почему же такая замечательная страна оказалась потом в руках испанцев и её только чудом удалось отвоевать обратно? Разве это не кара за то, что мы присоединяли к себе народы порой против их воли?

-- Да, слишком быстрое присоединение новых земель вызвало кризис, так как нам волей неволей пришлось заглотить слишком много кусков, и мы не смогли их как следует переварить. Ведь одно дело -- ввести законы, а другое -- приучить народ к ним. Далеко не всем нравилась отмена рабовладения и торговли, не всем было по вкусу включение в огромный хозяйственный механизм страны, те же каньяри видели в необходимости отдавать часть произведённого собой государству унижение, ведь теперь с "чужаками", на которых они прежде смотрели свысока, они были равными. Но наши амаута давно доказали, что единое крупное хозяйство много лучше кучи мелких, ибо только оно может дать гарантии от голода и нищеты. К тому же многим чиновникам хотелось ослабить контроль надо собой. В результате выразителем настроений этих людей стал Уаскар, который довёл дело до гражданской войны.

-- А разве гражданскую войну развязал не Атауальпа? Разве не он поднял восстание против законного правителя?

-- Милый, ты что, учил историю по испанским учебникам? Да, Уаскар был коронован, но его нельзя было назвать законным Первым Инкой до тех пор, пока инки не подтвердили бы его кандидатуру. А он на это не особенно надеялся, и потому для подстраховки решил убрать всех наиболее вероятных соперников. Но простое убийство выглядело слишком подозрительным, потому Уаскар действовал хитрее. Обманом заманил Атауальпу в Куско, бросил его в тюрьму, и решил убрать его с помощью подложного суда. Тому посчастливилось сбежать. И что ему оставалось делать дальше? Что бы сделал ты? Бежал бы за пределы страны, будучи до конца своих дней обречённым на изгнание и жизнь в страхе, что достанут и там? Или поднял бы восстание? Наши враги в таких случаях говорят "Или Цезарь, или никто". Знаешь, на месте Атауальпы я поступил бы точно также. К тому же не забывай, что восстание нельзя поднять на пустом месте, недовольство правлением Уаскара было таково, что только отсутствие общепризнанного вождя мешало войне разгореться раньше. Хотя в испанских книжках пишут, что Уаскар был сам невинность, а Атауальпа -- кровавый тиран, но ведь даже самому наивному должно быть понятно: причина этого в том, что Уаскару только смерть помешала стать хорошим помощником для испанцев, а сколько бы ошибок и промахов не совершил Атауальпа, казнён он был именно потому, что испанцы поняли -- из него покорного слуги не сделаешь.

Ветерок поморщился:

-- Почему ты так стремишься всё оправдать, отец? Да, я не очень хорошо знаю историю, но ведь глупо отрицать очевидное. Мы не были, и не могли быть идеальным государством, у нас было полно грязных и кровавых пятен. Разве народы, не желавшие принимать наши порядки, не подвергались жестокой каре, вплоть до выселения с родных мест? Был случай, когда целое племя обратили в слуг. И разве во имя благих целей многие тысячи людей не были объявлены врагами и изменниками, не были приговорены кто к ссылке и к лишению чести и родины, кто к золотым рудникам, а многие и к смерти? Ведь всё это правда, отец! Как и то, что ты занимаешься по сути тем же, что и ненавидимые тобой инквизиторы! А мы скрываем эту правду, делаем вид, что её нет... Хотя "не лги" и считается одним из наших основных принципов, всё равно мы лжём и лжём без конца. Но люди должны знать правду!

-- Вопрос прежде всего в том, что такое правда. Скажем, если прекрасная женщина, спасая своих детей из огня, получила уродующие ожоги и кто-то скажёт ей в лицо: "Какая же ты уродина!", то разве он скажет эти правду? Нет, правду скажет тот, кто скажет ей: "Как же ты прекрасна", ибо она будет действительно прекрасна своим подвигом, а тот, кто бросит в лицо слова об уродстве, будет последней сволочью и хамом. А если сын этой женщины, которого она спасла из огня, обвинит её в уродстве, то он будет сволочью и хамом вдвойне. Твоя родина вскормила и вспоила тебя, Ветерок, дала тебе возможность учиться, (а это привилегия, доступная далеко не всем!) но ты вместо благодарности упорно ищешь в ней тёмные пятна. Да, христиане будут искать их у нас и раздувать всячески, но ведь ясно же, зачем они это делают. По их мнению, против "плохого" народа допустимы вероломство, насилие и грабёж, с "плохим" народом можно обращаться по-скотски, можно свергнуть и казнить законного правителя, можно устраивать массовые пытки и казни, не щадя при этом ни женщин, ни стариков, ни детей! Но почему тебя так влечёт всё тёмное и грязное, что когда-либо случилось у нас?

-- Потому что мне противна похвальба наших амаута в адрес нашей страны. А ты, конечно, будешь оправдывать нашу страну, потому что твоя работа такая. Да, наверное, ты и впрямь не обливаешь людей кипящим маслом, но твоя цель -- всеми правдами и неправдами добиться от арестованных признаний. "Признание -- царица доказательств". Разве это не твои слова?

-- Где ты это прочитал? В "Правде о Тавантисуйю"?

-- Да.

-- Так вот, это хороший пример, как "честно" они передают наши слова. Дословно я сказал следующее: "Признание -- царица доказательств? Но так считают инквизиторы, которые как будто нарочно забывают о том хорошо известном факте, что слабые люди под угрозой пытки или по иным причинам могут оговорить себя. Признание мы может рассматривать как аргумент только в том случае, если оно согласуется с другими доказательствами, но если не согласуется -- мы не можем на него опираться". То есть, я сказал прямо противоположное тому, что мне приписывают. Ведь наша цель -- не наказать абы кого любой ценой, но узнать истину, чтобы настоящий виновник был разоблачён и наказан. А вот инквизиторам не важно виноват ли кто в чём, с их точки зрения не будет вреда даже в том, чтобы запытать или сжечь даже совершенно невинного человека, лишь бы это принудило народ к покорности.

-- Не оправдывайся, отец. Я не обвиняю тебя в том, что ты губишь невинных людей намеренно, но... даже когда такой работой занимаются самые честные люди, всё равно время от времени происходят ошибки, и жизнь невинного человека оказывается сломана. Разве у тебя не было случая, что был осуждён невинный человек?

-- Конечно, я старался такого не допускать, но порой всё же случалось. Потом приходилось лично перед ним извиняться.

-- А если по твоей вине совершенно невинный человек оказывался казнён?

-- По счастью, со мной такого не было. Были, правда, неприятные случаи, когда казнили тех, кто на самом деле только рудников заслуживал. Вообще если есть хоть малейшие сомнения в виновности подозреваемого, я стараюсь сделать так, чтобы его не казнили. Или ты сомневаешься, что твой отец -- честный человек?

-- Я не сомневаюсь в этом, но только попробуй представить себе, что тебя оклеветали, бросили в тюрьму и собираются казнить. Было бы лучше, если бы люди сами судили преступников, а не передоверяли это государству.

-- Разве при этом не будет ошибок? Разве быть схваченным по ошибке разгорячённой толпой лучше, чем быть арестованным по ошибке? Ведь толпа тебя при этом ещё и как минимум изобьёт, а то и сделает что похуже. Я сам однажды попал в такое положение, чудом остался цел. А мог бы стать жертвой самосуда. Хотя у нас все знают законы, но одно дело -- знать, а другое дело -- исполнять. Все знают, что до того как вина преступника не доказана полностью, его нельзя подвергать наказанию, но когда люди видят перед собой человека, которого считают виновным в страшном преступлении, они готовы растерзать его, наплевав на формальности. В такой обстановке невиновному доказать свою невиновность практически невозможно.

-- Ты опять оправдываешься, отец. Тебя что, схватили просто так? Наверняка ты сделал что-нибудь, достойное осуждения.

-- Я говорю как есть. А почему ты сразу считаешь меня виноватым? Ты даже не знаешь сути дела, но тем не менее уже готов вынести мне обвинительный приговор. А между прочим, если бы меня тогда не спасли, и ты бы на свет не родился. Вообще ты почти не знаешь жизни, не имеешь того опыта, который пережил я, но почему-то всё равно уверен, что ты умнее меня. Почему? Потому что много читал? Так я читал в своё время не меньше, а кроме того, книги не заменят знания реальной жизни.

-- Вот ты говоришь, что знаешь реальную жизнь, но так ли это? Ведь ты жил много богаче, чем живёт большинство. Как ты можешь говорить, что знаешь их жизнь, если сам всегда купался в роскоши? И да, если это государство исчезнет, то ты потеряешь всё.

-- Ну, во время заданий мне было не до роскоши. Я уже понял, что я у тебя везде кругом виноват. То у меня руки в крови, то в роскоши купаюсь... Но скажи, к матери у тебя тоже какие -то претензии? Она тоже перед тобой в чём-то виновата?

-- Моя мать умерла, ты знаешь это, -- мрачно сказал Ветерок.

-- А если бы она была жива? -- сказал Инти, жестом указывая на портрет, -- Представь себе, что твою мать схватили негодяи и собираются совершить над ней насилие. Разве ты бы не сделал всё, чтобы предотвратить злодейство? Хотя для этого неизбежно пришлось бы запачкать руки в крови врагов. Так почему же ты обвиняешь меня в том, что я пытаюсь спасти от поругания нашу общую Мать -- Родину? Ведь если бы не наша работа, очень может быть, что нашу землю уже топтали ли бы сапоги завоевателей.

-- Я не понимаю этого пафоса, отец. Все эти слова про родину-мать... Представление её в виде женщины, которой грозит опасность и которую надо спасти от поругания... Я их уже наслышался, но они не кажутся мне искренними.

-- Возможно, кто-то во всё это не верит, а просто изображает лояльность. Но неужели ты считаешь меня лицемером?

-- Да не то чтобы лицемером... Конечно, ты веришь в то, что ты говоришь. Я весь этот пафос считаю неправильным. Может, во время Великой Войны это всё было и уместно, но теперь...

-- По-твоему, нам теперь не грозит повторение всего этого?

-- Я не знаю. Может да, а может и нет.

-- Не знает! Сомневается он! Почему это знает любой крестьянин и рыбак, но не хочешь понимать ты?

-- Потому что мне противен пафос! Ведь вы с матерью прожили жизнь в роскоши, и даже в плену её никто не смел тронуть, потому что она считалась принцессой! Да только ты... ты поступил с ней не как благородный рыцарь.

-- Ещё бы я вёл себя как "благородный рыцарь"! Мы слишком хорошо помним, как они поступали с нашими женщинами.

-- Не притворяйся, отец. Ты же прекрасно знаешь, что я имею в виду.

-- Извини, но я не понимаю о чём ты.

-- Её отец рассказал мне потом, как ты добился брака с ней. Когда ты вёз её из плена, ты влюбился в неё, и ей, вроде, тоже понравился, но не мог не понимать, что её отец её за тебя не отдаст. И решил пойти напролом, осилив её!

-- Ложь! -- в гневе крикнул Инти.

-- Ну, может, не совсем осилив, так как ты ей тоже нравился, то возможно, это была смесь насилия и соблазнения, но она всё равно была на корабле в твоей власти и не могла бы воспротивиться, даже если бы захотела. Но растлив её девство, ты всё равно поступил нечестно. Ты знал, что её испорченную никто больше замуж не возьмёт, и потому её отец волей-неволей будет вынужден отдать её тебе. Но ты не подумал о том, каково ей будет предстать перед отцом обесчещенной! А когда он всё же решил отказать тебе, потому что счёл твой поступок неблагородным, ты обратился к своему отцу и тот поставили перед стариком выбор: или ты отдаёшь дочь замуж добровольно, или мы отправим тебя на золотые рудники, и тогда ты не сможешь помешать браку своей дочери с моим сыном. Ну пришлось ему, конечно, уступить, ведь на каторгу идти никому не охота. Конечно, ты можешь оправдывать свои поступки любовью, для моей матери было бы много хуже прожить жизнь обесчещенной и незамужней, да и я бы тогда не появился на свет, но всё таки ты поступил тогда очень некрасиво. А потом ты уверял всех, и меня в том числе, как ты сильно любил мою мать, вымарав из памяти все некрасивые и неприятные моменты. Ты не врал, просто говорил не всю правду...

-- Кажется, теперь я понял... -- мрачно сказал Инти, -- После того как ты узнал всё это от деда, ты утратил ко мне уважение, относишься ко всем моим словам с недоверием и подозрением, вечно подозреваешь, что я что-то недоговариваю, скрываю от тебя какую-то неприятную правду... Так ведь, Ветерок?

-- Да, с тех пор я стал относиться ко всему и вся критически.

-- Кроме самих критиков, -- иронически заметил Инти, -- ведь мысли, что это тоже не совсем правда, у тебя не возникало? Откуда было её отцу знать, что точно было между нами на корабле, ведь он не был там и не мог подсмотреть за нами. А насчёт угроз, так он смолчал, что сначала прилюдно оскорбил и унизил меня, а потом... потом насильно лишил меня свободы, его люди избили меня и чуть не изувечили! Именно за это мой отец ему каторгой грозился! Но мы решили не раздувать скандала, пойти на мировую, потому что каково было бы твоей матери, если бы её отец на каторге гнил! Я простил ему тогда всё, а вот он меня не простил! Знаешь, почему? Потому что мало кто прощает то зло, которое он сам причинил!

-- Я не понимаю, отец. Ты хочешь сказать, что ты... не осиливал мою мать?

-- И даже не касался её до свадьбы, если не считать одного поцелуя! Только её отец всё равно в это не верил. После того как он меня оскорбил, ему уже было почти невозможно поверить в мою невиновность. Послушай, давай я расскажу тебе всё как было, может, тогда ты, наконец, поймёшь меня!

-- Хорошо, отец.

-- Понимаешь, нам с матерью пришлось скрыть от её отца подробности того, что она пережила в плену. Зная его характер, трудно было предугадать последствия. Он мог просто умереть от удара. Мог выгнать дочь с позором из дому, и ославить на весь город. Мог... мог бы даже попытаться убить её. Пусть это запрещают законы, но для тех, кто обезумел от горя, законы уже порой становятся неважны. Поэтому мы не говорили, что она была уже там обесчещена, тем более что поначалу, когда мерзавец надеялся использовать её как разменную карту, то обращались с ней ещё сносно, хотя девушку всячески запугивали. Кстати, отец так до конца и думал, что её братья погибли в бою, пытаясь её защитить, но на самом деле.... на самом деле поначалу они тоже попали в плен, и мерзавец хотел использовать в качестве заложников и их, но потом решил их всё же убить, так как понял -- эти гордые люди не проглотят оскорбление, и освободившись, будут мстить. Итак, юношей убили, а несчастную заставили на это смотреть, при этом объяснили ей, что за малейшую попытку бежать её ждёт то же самое. По мере того как переговоры с её отцом всё больше и больше заходили в тупик, мерзавец всё больше и больше наглел. Поначалу он только словесно намекал, что перед смертью он с ней позабавится, потом уже стал давать волю своим рукам, слегка пощекотывая девушку через платье за разные места. Причём он не столько даже удовлетворял своё сладострастие, сколько наслаждался страхом девушки за своё целомудрие, потому что после каждого нескромного прикосновения он поднимал её подбородок и заглядывал ей в глаза, наслаждаясь написанным там страхом и слезами. Наверное, он уже тогда предвкушал наслаждение, которое собирался от неё получить.

Ветерок слушал, отвернувшись и смотря куда-то в пол. Заря не могла понять, что творится у него на душе. Верит он или не верит в искренность своего отца? Тон Инти никак не позволял заподозрить его в лукавстве, но кажется тогда именно тогда Заря стала в самой глубине души прозревать самую страшную правду -- Инти старается зря, на самом деле Ветерку безразлично, насколько правдив его отец, и что бы он там ни поведал, Ветерок останется при своём. Он уже слишком привык относиться к отцу дурно.

Инти тем временем продолжал:

-- В чужую страну мне с отрядом удалось проникнуть под видом торговцев, и от местных крестьян я узнал многое об их господине. Мой отец, когда настаивал на предварительной проверке, был трижды прав, ибо даже поверхностная разведка открыла бы нам глаза. Уже одно то, что своих крестьян он грабил до нитки, и при этом был до крайности набожен, говорило о многом. Но самым ужасным было то, что он время от времени устраивал жуткие оргии, в жертву перед этим выбиралась какая-нибудь крестьянка, (желательно невинная, но к тому моменту невинные уже закончились, и потому он переключился на молодых женщин), и гости выпив, все вместе ругались над ней. Не все после такого выживали... Да и на выживших смотреть было горько. Ты себе представить не можешь, какая тоска застывает в глазах у людей, у которых напрочь растоптано достоинство. И самым страшным было то, что местные жители воспринимали все издевательства над собой как должное. Что это так и должно быть -- наверху есть кто-то, кто имеет право их грабить, насиловать, убивать... В церкви им объяснили, что поскольку их предки были язычниками, приносящими человеческие жертвы, то они сами должны искупать грехи своих пращуров при помощи покорности. Тогда им меньше мучиться в аду. А господин-изверг дан им в наказание... И их было трудно убедить в том, что чтобы там ни творили их предки, раз они сами не делают ничего плохого, и кормят себя честным трудом, то уже этим заслуживают того, чтобы не голодать и не подвергаться насилиям. Им было очень трудно поверить, что в нашей стране все крестьяне сытые, чистые и что даже самый высокопоставленный начальник не может никого изнасиловать или избить по собственной прихоти. План у меня был такой -- дождаться, когда грянет очередная оргия(признак этого -- возьмут для забавы крестьянку из деревни), и когда гости достаточно напьются, взять дом штурмом. Пьяные, они уже не окажут сопротивления... Одного я не рассчитал -- мерзавец не собирался брать на следующую оргию крестьянку из деревни, потому что в роли крестьянки должна была быть Морская Волна... -- Инти перевёл дух, -- Знаешь, у нас многие думают, что их высокое положение и знатное происхождение некая ценность сама по себе, что-то вещественное, априори дающее права даже и за пределами нашей страны. Но нет, будь ты сколь угодно знатен, всё это имеет смысл только в границах нашей родины и только пока она сохраняет свою независимость. За её пределами мы никто и ничто. Кто угодно может убить и ограбить нас, если уверен в своей безнаказанности. Конечно, надругаться над принцессой для этого негодяя составляло особую сладость. Ругаясь над крестьянкой, он, конечно, унижал её родных, но за ними итак не признавалось никакого достоинства. А ругаясь над принцессой, он унижал её знатного отца, её покойных братьев, да и всю нашу страну в её лице. Иногда думаешь, откуда такие отморозки берутся. Некоторые объясняют это кровью, мол, у белых она такая, что они с лёгкостью идут на то, к чему мы питаем отвращение... Но вот этот негодяй был метис. И у нас в стране после войны родилось немало метисов. Однако не знакомые с христианством, воспитанные нашими матерями и приёмными отцами, они в большинстве своём не отличаются ни умственными, ни нравственными качествами от своих чистокровных собратьев (Метисов мы нередко используем в качестве агентов за границей, потому я общался с ними немало).Думаю, что если бы нашим женщинам дали бы на воспитание белых детей, то и они бы выросли бы в среднем такими же как мы. Но ладно, я отвлёкся от моей истории. Итак, когда гости были уже во хмелю, к ним вывели прекрасную пленницу. Предварительно ей приказали приодеться как следует, и нацепить на себя все свои золотые украшения. Не зная, зачем всё это нужно, но в страхе подозревая самое худшее, несчастная подчинилась. Мерзавец сказал, обращаясь к гостям: "Одна из знатнейших красавиц Тавантисуйю принадлежит мне теперь как рабыня, выпьем же за тот час, когда и вся их страна будет точно также принадлежать нам!" Гости, среди которых было несколько священников, одобрительно закивали. Потом он приказал пленнице обнажиться, а когда она не пожелала ему подчиниться, просто сорвал с неё платье. Несчастная пыталась прикрыться хотя бы руками, но он приказал ей танцевать. Девушка в гневе ответила, что гордая дочь Тавантисуйю никогда не будет услаждать пьяных христиан! Мерзавец захохотал и достал огромный кинжал: "Или ты станцуешь перед гостями, или усладишь их другим образом. Мои предки-индейцы вырывали у своих жертв из груди сердце, я бы мог продемонстрировать это, но тогда твоя смерть будет слишком быстрой и лёгкой. Лучше поступлю с тобой, как мои белые предки поступали с непокорными язычниками. Я отрежу тебе груди, вспорю брюхо и брошу умирать в яму! Кровью ты будешь истекать долгие и долгие часы. Или всё-таки предпочтёшь станцевать? Выбирай!". Тогда несчастная подчинилась. Потом она говорила мне, что это было для неё даже постыдней и унизительней, чем то, что последовало после, ведь тут она САМА соучаствовала в собственном унижении...

Инти на некоторое время замолчал, лишь глаза его выражали безумную боль и тоску. Заря поняла, что не смотря на прошедшие десятилетия, эта картина до сих пор стоит у Инти перед глазами в мельчайших деталях.

-- К тому моменту, когда мы подоспели, она уже представляла собой кусок истерзанной плоти. С неё уже сорвали и одеяния, и всё золото, она лежала вся в крови и без чувств, но, видно, даже этого мерзавцу показалось мало, так как он занёс над своей бесчувственной жертвой нож. Хорошо, что его опередил мой выстрел.

Инти перевёл дух и продолжил:

-- Мне даже трудно порой самому поверить в то, что всё было именно так как было. Когда я увидел истерзанное и окровавленное женское тело, я не сразу догадался, что это та самая первая красавица Чимора, из-за которой мы проделали такой далёкий путь, но я тут же понял, что здесь только что произошло, и как в каком-то опьянении убивал всех гостей без разбора. Кажется, некоторые из них просили о жалости, но тогда меня было бесполезно об этом умолять. Мне было неважно, участвовали ли они в злодействе сами, или только смотрели, как это делают другие, ведь даже тот, кто просто смотрит на такое и не вмешивается -- достоин смерти.

-- И даже священников убивал? -- переспросил Ветерок. В голосе его чувствовалось лёгкое сомнение в оправданности этого.

-- Разумеется. Потом всю эту историю белые люди преподнесли так, будто к мирным христианам ни с того, ни с сего ворвались злобные язычники и перерезали их ни за что, ни про что. Особенно горевали по поводу смерти священников, расписывая, какие это были душевные и добродетельные люди. В христианских странах усиленно внушается, что священники -- почти всегда очень добрые и хорошие люди, к тому же милые и безобидные. Но ведь точно также, как они благословили насилие над девушкой, они благословят и расправу над нашей Родиной, как уже благословили расправу над другими странами. И разве мало стран было до того также ограблено, поругано, загублено? В этом вся суть завоевателя -- растоптать гордость, сорвать золото, обесчестить... А священник, пусть даже не делает этого своими руками, всё равно виноват уже тем, что благословляет это.

-- И всё-таки теперь тебе не кажется, что ты несколько перегнул палку?

-- Не кажется. Да и как я ещё должен был действовать? Твоя мать была без сознания, она очнулась только на следующий день к вечеру, и потому спросить точно, кто именно участвовал в насилии, а кто лишь смотрел, я не мог. Да и оставить в живых кого-то из них значило поставить под удар себя. А я отвечал не только за свою жизнь, но и за жизни своих людей, и за жизнь спасённой девушки. Впрочем, тогда я ещё не был уверен в её спасении, она была без сознания, потеряла немало крови, но больше всего я боялся за её рассудок. По счастью, до корабля было недалеко и мы успели сесть на него и отплыть прежде, чем следы содеянного нами были обнаружены. Когда она очнулась, мне стоило больших трудов убедить её, что она в безопасности, что её тут не обидят, что я специально прибыл её спасти, и всё теперь будет хорошо. Она с ужасом посмотрела на меня и сказала: "Ты знаешь, что со мной сделали?". "Да, знаю. Но все твои мучители мертвы". "Зачем же ты меня спас?" "Как -- зачем? Я же не мог оставить тебя умирать в луже крови!" "Но зачем мне жить после этого?" "Я понимаю, что тебе сейчас больно, тяжело... но всё это позади, а впереди свет, радость, жизнь! Я привезу тебя домой, ты вернёшься к отцу". Она лишь грустно покачала головой:"Отцу я не нужна обесчещенной. Любой мужчина будет питать отвращение ко мне, и потому я уже никогда не смогу выйти замуж. Вероятно, мне придётся остаток своей жизни провести в обители Дев Солнца". "Лучше жить в обители Дев Солнца, чем гнить в земле. К тому же почему ты думаешь, что все мужчины должны испытывать к тебе отвращение? Я к тебе отвращения не питаю, мне тебя лишь очень жаль". "Это потому, что я для тебя не совсем женщина. Я знатного рода, а ты -- лишь слуга, которого послали на задание. Ты отвезёшь меня домой и на этом мы расстанемся. Ты бы никогда не смог бы оказаться в роли моего жениха, и потому тебе не так важна моя поруганная невинность. Но если бы ты был знатным юношей и тебе бы предложили меня в жёны, ты бы тут же воспылал ко мне отвращением, потому что не смог бы сойтись со мной". Её слова страшно смутили меня, так что я не сразу нашёлся что ответить. До того я не думал о ней как о женщине, но тут понял, как она на самом деле прекрасна. Несмотря на болезненный вид и рваные мочки ушей, из которых были вырваны серьги, её лицо, шея, волосы, её руки... -- всё казалось мне воплощением совершенства. Всё остальное было скрыто под одеялом, но мне не надо было додумывать, я ЗНАЛ, что и там она не менее совершенна. Нет, мысль об её теле не вызывала у меня отвращения, но неосторожными словами она пробудила во мне доселе дремавшие желания плоти, но при этом я казался сам себе святотатцем, кощунником, посягателем на святое... Как я мог посметь даже мечтать о её теле после того, как увидел её поруганной! Пусть и не было моей вины в том, что я увидел то, что мне видеть не следовало, но теперь с моей стороны было нехорошо думать о том, что я видел. "Почему ты молчишь?" -- спросила она меня наконец, потом взглянула мне в глаза, и прочла в них мои затаённые мысли, -- "Ты что, забыл, кто ты такой?! Воображаешь, как бы дело могло быть, если бы ты был знатной крови? Ты эти мысли брось!" Она поглубже укуталась в одеяло, как будто бы оно могло защитить её, вздумай я вдруг применить силу, и смотрела на меня со страхом. "Не бойся", -- поспешил я её успокоить, -- "Я не причиню тебе вреда. Я просто не могу сделать это" "Не в этом дело", -- ответила она успокоенно, -- "Просто неправильно тебе мечтать обо мне. Моё знатное происхождение тяготеет надо мной как проклятие. Именно из-за него я оказалась в плену и потеряла братьев, и девичью честь. Но даже теперь, несмотря на моё бесчестье, мой отец никогда не позволит мне соединить с тобой свою судьбу". "Я не такой уж простолюдин, у меня есть звание инки. Ещё Великий Манко говорил, что тот, кто сам заслужил звание инки, достаточно знатен, чтобы жениться даже на дочерях правителя. За границей нужно одеваться в простую одежду, чтобы никто не догадался о моём высоком статусе и не взял в плен. Но если ты согласишься стать моей женой, то не думаю, что твой отец будет против". Она посмотрела на меня и сказала: "Я вижу, что ты красив, благороден, смел. Никто никогда не смотрел на меня с таким обожанием. Но я вижу тебя только в первый раз, и не могу так сразу ответить". "Я и не требую ответа сегодня", -- поспешил успокоить её я, -- "Впереди у нас два месяца пути, за это время мы успеем познакомиться получше". Потом я ходил как будто в радужных грёзах. Я мог по глазам видеть, что я ей тоже нравлюсь, и понимал, что только девичья скромность и стыдливость, которых, вопреки распространённым предрассудкам, насильно обесчещенная женщина вовсе не утрачивает, не позволяют ей дать согласие сразу. Я ушёл от неё, полный сладких грёз, и потом пребывал в них почти два месяца. Поначалу она могла только лежать, и я навещал её, беседовал с ней. Ей надо было выговориться после происшедшего, и убедиться, что несмотря ни на что, я всё равно буду любить её. Потом она поправилась, и я под руку с ней стал выходить на палубу. Мы вместе любовались на радуги, и она с удовольствием слушала, как я рассказываю ей о своих подвигах. Только об одном я не имел права рассказывать. Мой отец строго-настрого запретил мне говорить, что я его сын, так как это могло представлять угрозу, в том числе и для меня, и я об этом молчал. Поэтому она считала, что я просто "инка по привилегии", выслужившийся из низов. Однако несмотря на все свои грёзы, я вёл себя с ней так, как будто она была невинной, прекрасно понимая, что иное отношение было бы оскорбительно для неё. Кроме того, нужно было время, чтобы нанесённая ей рана окончательно зажила и соитие не причинило бы ей боли. Но я был счастлив ожиданием и предвкушением, и не думал о том, что за мной следят чьи-то злые и завистливые глаза. Да, я вёл себя непростительно беспечно, хотя прекрасно знал, что за границей расслабляться нельзя. Хотя корабль считается формально частью нашей земли, но всё равно даже и у нас надо глядеть в оба. Пойми, мир полон зла, и мы должны обладать когтями ягуара, если хотим защитить свою жизнь и честь. Враги окружают нашу страну со всех сторон, но есть они и среди нас, и выявить их порой гораздо труднее, потому что они обычно много хитрее и изворотливее. Я тогда не обратил внимания, что нам завидует племянник наместника Тумбеса по имени Ловкий Змей. Некогда, ещё до всей этой истории, он хотел жениться на его дочери, но отец счёл даже его кровь недостаточно знатной. Да и Морской Волне он тоже не нравился. Я не думал о нём как о сопернике и не подозревал о его коварных планах до того самого дня, когда мы прибыли в порт Тумбеса. Я помог твоей матери выйти из лодки и подвёл её за руку к встречавшему нас наместнику. Я сказал: "Вот твоя дочь, я спас её из плена и теперь осмелюсь просить у тебя награды. Я и твоя дочь полюбили друг друга, позволь нам соединить свои судьбы в законном браке". И почтительно склонил голову, ожидая благословения. Но вместо этого наместник смерил меня холодным взглядом. "Не много ли хочешь для себя, мальчишка! Посмотри на свою тунику -- тебе ли заглядываться на знатных девиц?" "Хотя я и молод, но я уже заслужил звание инки, и надеюсь со временем заслужить большего. Что до моей туники -- так дорога требует в одежде скромности". "Ты ещё и поучать меня вздумал, паршивец! В наше время даже шелудивая собака порой добивается высокого статуса, да только это не делает твою кровь благороднее. Ну как отойди от моей дочери". Он накинулся на нас как кондор на добычу, с силой разнял наши руки, ударил меня по щеке, и увёл плачущую дочь за собой. Я стоял как оплёванный, не в силах понять, как это может быть. Как так, я спас его дочь, а мне при мало того что отказали в сватовстве(это ещё куда ни шло), но при всём народе нанесли пощёчину! О причинах этого я мог только гадать... А всё было очень просто -- Ловкий Змей уже успел настроить наместника против меня, прислав ему письмо.

-- Но как он мог это сделать, если вы всё время были на корабле?

-- Ну тут он впервые продемонстрировал свою хитрость. Видишь ли, путешествие по христианским странам даже под видом обычных торговцев чревато почти всегда неприятностями. Местные то тебе днище в корабле пробьют, то поджечь пробуют, то в кабаке с кем-нибудь из твоих подерутся, а ты потом разбирайся.... И ведь своего человека не бросишь, даже если он виноват. Короче, пришлось нам из-за одного такого инцидента задержаться. При этом мы пересеклись с одним из наших кораблей, ну и те предложили от нас почту принять, что мол, живы-здоровы, только небольшая оказия случилась. Я написал своему отцу, ну и Ловкий Змей тоже написал своей матери, прекрасно при этом зная, что содержанием письма она с братом поделится, тем более что дело судьбы его дочери касалось. Ну а в письме мне приписывалось всё, чтобы настроить всю родню моей возлюбленной против меня. Ничего не зная о моём происхождении, Ловкий Змей писал, что мать моя была развратной женщиной, а отец -- вором, сосланным за дело на золотые рудники, что сам я ещё с юности был распутен и легкомыслен, хотя конечно, он старался следить за кузиной. Но я тогда и предположить не мог, за что так жестоко оскорблён. Мои люди утешали меня как могли, и через некоторое время я успокоился, решив, что если дело сводится к моей незнатности, то всё можно исправить, объявив ему о моём знатном происхождении. На почте я получил письмо от отца, в котором он сожалел, что скорее всего из-за нехватки времени не успеет меня встретить, однако просил дождаться его в Тумбесе. Оставалось подождать всего каких-то несколько дней... Но теперь мне было невыносимо ждать, не зная, как там моя возлюбленная. Может, отец обращается с ней жестоко? Может, она в отчаянии от того, что произошло? Шлем-маска простого воина позволяли мне следить за домом, будучи неузнанным, и я увидел её вышедшей на балкон. Значит, её комната была наверху, и скорее всего, она там заперта. Тогда около дома росли деревья, и как только стемнело, я без особого труда вскарабкался к ней. Конечно, она очень испугалась, стала говорить, чтобы я убирался, так как люди её отца и вовсе могут меня убить. Я сказал, что ничего не боюсь, и попросил объяснить, за что её отец на меня так осерчал. Она расплакалась и ответила: "Я понимаю, что ты герой, что такие как ты защищают родину, но... для моего отца это неважно. Он не хочет и слышать о том, чтобы его дочь вышла замуж за человека низкого происхождения и столь низкого рода занятий. Если бы городом каким-нибудь управлял, или был прославленным полководцем... И то мой отец мог бы тебе отказать, так как в твоих жилах нет благородной крови". "Если мой изъян только в этом, то это поправимо. Я не говорил тебе раньше, но у меня в жилах течёт кровь сынов Солнца, по мужской линии я потомок самого Великого Манко". "Как жаль, что я не знала об этом раньше. Ловкий Змей наговорил моему отцу, что ты сын вора и шлюхи". "Да, если я теперь заявлюсь к нему и скажу, кто я на самом деле такой, он скорее всего меня и слушать не будет. Подожди несколько дней, скоро приедет мой отец, я надеюсь, он сможет всё уладить". Она радостно прильнула ко мне, и наши уста слились в долгом поцелуе. В этот момент дверь распахнулась и на пороге появился Ловкий Змей. Он бросил на нас один взгляд, и закричал: "Охальник здесь! Держите его!". "Беги", -- шепнула мне любимая, -- "Мне хуже, чем теперь, уже не будет. Беги, а не то они убьют тебя". Хотя и не хотелось мне её бросать, но пришлось подчиниться. Замешкайся я ещё чуть-чуть, и меня бы схватили. Я убежал из города, решив переждать неприятную ситуацию за городскими стенами, а провинившаяся дочь предстала перед разгневанным отцом. Ловкий Змей расписал перед наместником ситуацию, приврав и приукрасив всё самым бесстыдным образом. Девушка пыталась оправдаться, но немудрено понять, кому больше верил разгневанный отец! В гневе он приказал вызвать знахарку и осмотреть провинившуюся. Увы, дочь не могла противиться этому унижению, и когда знахарка сообщила, что невинность девушки была грубо поругана, ярости отца не было пределов. Ловкий Змей говорил, что за время путешествия я не раз уединялся с ней в каюте, и мне ничего не стоило соблазнить или даже осилить её. Отец потребовал, чтобы его люди разыскали меня хоть на дне морском и привели к нему для расправы.

-- Я был непростительно беспечен, решив, что покинуть город достаточно для моей безопасности. Глядя на морские просторы, я с тоской предавался мечтам и воспоминаниям, когда меня вдруг окружили люди наместника. Они были страшно разозлены, и едва сдерживались, чтобы не растерзать меня по дороге. На мои вопросы они не отвечали, а попытки спросить, по какому праву меня арестовали, только усугубляли моё положение. Меня довольно сильно избили, но когда меня в изорванной тунике, в ссадинах и кровопотёках вели через весь город, это не вызывало особенного возмущения горожан, так как наместник пользовался в глазах горожан несомненным авторитетом, и если уж он приказал кого-то арестовать, то за дело. По счастью, меня увидел один из моих воинов, и я сумел крикнуть ему, чтобы он сообщил о моём аресте главе службы безопасности. Я уже понимал, что только отец сможет вызволить меня теперь, и мне было страшно при мысли, что его что-то задержит. Впрочем, я не боялся за свою жизнь, думая, что наместник не решится пролить мою кровь. Это было бы безумием с его стороны.

Ветерок всё слушал вроде внимательно, но по его лицу нельзя было понять его мысли.

-- Меня поставили перед ним связанного и избитого, и наместник сказал своим людям: "Великое зло причинил мне этот человек. Его долг состоял в том, чтобы хранить мою дочь, беречь её жизнь и честь как зеницу ока, но вместо этого он осквернил её, растлил её девство, и теперь она навек опозорена, и никогда не выйдет замуж. Мои сыновья мертвы и значит, никогда у меня не будет внуков, семя моё погублено, и я умру бесплодным. Скажите, какого наказания, по-вашему, заслуживает этот шелудивый пёс за совершённое непотребство?" Воины молчали, ибо хотя они и уважали своего наместника как отца, предложить убить меня или сделать что-то такое, за что бы последовала серьёзная кара закона, они не решались. И тут опять вмешался Ловкий Змей. "Слышал я, -- сказал он, -- об одной похожей истории, что случилась у белых людей. Там охальник был наказан сообразно совершённому, и даже сам потом признавал, что наказали его справедливо". "Поведай нам её", -- сказал наместник. Только того Ловкий Змей и дожидался: "Давным давно, когда белые люди ещё не плавали за океан, была у одного знатного человека дочь, умница и красавица. Тот человек очень любил свою дочь и счёл нужным обучить её премудростям. Для этого он нанял амаута. У белых людей амаута не должен жениться и думать о женщинах, наука должна быть его возлюбленной, однако тот амаута пренебрёг своим долгом. Вскоре он соблазнил девушку и предавался с ней самому бесстыдному охальству, какое только возможно на свете. Потом он бежал с ней, и заключил с ней тайны брак, однако даже таким образом нельзя было прикрыть позора, ибо амаута не должен жениться, и в конце концов несчастная предпочла скрыться от позора в монастыре. И тогда отец её решил, что наказан охальник должен быть через то, чем совершал своё преступление. Его люди ночью проникли в дом охальника и оскопили его. Так он испил чашу позора, которую заслуживал. Впоследствии он благодарил судьбу, что послала ему испытания, как следует вразумив его". Ловкий Змей поступил очень хитро. Он ничего не выдумывал, даже не давал совет, просто рассказал историю, действительно случившуюся у белых людей в давние времена. Он, правда, опустил некоторые неудобные подробности... не сказал, например, что этот амаута поссорился с церковью, усомнившись в некоторых вопросах, и именно потому над ним стала возможна расправа. Это у нас даже преступник защищён законами в том смысле, что с ним нельзя сделать что-то сверх того, к чему его приговорили по суду. У них же еретик объявляется отлучённым от церкви, и после этого каждый может сделать с ним всё, что захочет. Не сказал Ловкий Змей и о том, что христианин при любом несчастье, даже если он в нём хоть сто раз не виноват, должен искать свою вину и каяться. Но в остальном Ловкий Змей не солгал. Просто зная характер наместника и глубину его обиды, он мог предугадать, что такая идея в такой момент ему придётся по вкусу, а о том, что за такое самоуправство может последовать кара по закону, он в этот момент думать не будет. "Пожалуй, эта та кара, которой этот шелудивец заслуживает", -- сказал наместник, и слова эти звучали как приговор. Представь себе, каково мне тогда было. Я был девятнадцатилетним юношей, стройным, красивым и мускулистым, ещё не познавшим плотских радостей, но полным надежд и предвкушений. Грёзы о том дне, когда я наконец познаю со своей любимой радости плоти, переполняли меня сладким томлением. Волею судеб увидев телесные прелести своей любимой, я порой думал о том, что такая красота создана не для того, чтобы её топтали мерзавцы, но и не для того, чтобы без толку увять в приюте Дев Солнца, нет, это лоно должно породить детей, эти сосцы должны вскормить их... Наших детей... И вот по всем этим надеждам теперь хотели полоснуть ножом, нанести мне увечье, которое навсегда лишит меня возможности любить и быть отцом, которое превратит меня из стройного юноши в жирного урода.... Легче мне было бы услышать свой смертный приговор. Я взмолился о пощаде, но, потеряв голову от панического ужаса, в первую минуту не сообразил сказать о крови Солнца в моих жилах, а в тот момент это было пожалуй единственное, что могло на наместника воздействовать. А через минуту мне просто заткнули рот. Связанного по рукам и ногам меня положили на пол, задрали мне тунику, приспустили штаны... Оставалось нанести только последний удар. Я в ужасе ожидал неизбежного, но тут среди моих врагов возникло замешательство. Гнев их был частично утолён, удар надо было нанести расчётливо и хладнокровно, но сделать такое им было тяжело. Воин, которому вложили в руку нож, поначалу занёс его, но потом отошёл со словами: "Может, не так уж он и виноват, чтобы его так жестоко наказывать. Многие ли в его годы, когда буйствует молодая плоть, безупречны в отношении женщин? Мне вдруг вспомнилось -- ведь я и сам когда-то почти также набезобразничал. А если бы отец моей девушки вместо того, чтобы позволить мне загладить свою вину браком, меня вот так же... ножом?" "Да ведь и он изначально просил о законном браке", -- сказал другой воин. "Вот что я вам скажу", -- добавил третий, -- "Конечно, он виноват, и бесчестье должно быть наказано, но только если мы это сделаем -- то мы сами себе враги. На что надеется Ловкий Змей? Что этот юноша скроет случившееся с ним? А кто сказал, что он скроет? Стыд ему помешает? Ну даже если и так... ведь через некоторое время всё равно будет заметно, что молодой и сильный юноша вдруг стал мрачен, к женскому полу равнодушен, и вместо мускулов у него жирок нарастает. А ведь он не какой-нибудь простой рыбак, а на госслужбе состоит. Там на это обратят внимание, направят к лекарям, те обнаружат увечье... ну а потом он всё и выложит. Нет, а на золотые рудники из-за него идти кому охота?" "А что ты предлагаешь?" -- спросил наместник растерянно. "Отпустить его. Итак он избит и запуган до смерти, теперь крепко подумает, прежде чем охальничать". "Я верил в вас как в собственных сыновей", -- мрачно сказал наместник, -- "неужели моё бесчестье оставило вас равнодушными?" "Не равнодушными, но головы мы ещё не совсем лишились", -- сказал третий воин, -- "Ведь по законам Тавантисуйю даже сыновья должны доносить на своих отцов, если они совершают преступление". "Да, это можно назвать преступлением с точки зрения нарушения закона, однако вы не можете не признать, что моя месть справедлива. Из-за этого паршивца я и моя дочь опозорены!" "Ну насчёт справедливости тут тоже можно поспорить. Ведь он не хотел позорить ни тебя, ни твою дочь, он всего-то хотел взять её себе в жёны, и никак не думал, что ты в ответ на его предложение ответишь не просто отказом, но ещё и оскорблением". "Но потом он как вор, залез в мой дом. С той лишь разницей, что воровать он пришёл не вещи, а моё честное имя. Если воров у нас предают смерти, то он смерти тем более заслужил. Однако для этого нужно, чтобы о моём позоре узнал весь город, а я не могу этого допустить!" "Если дело вскроется, то узнают... Конечно, доносить мы не будем, но и помогать тебе в этом... ты нас не заставишь никак. У нас у самих семьи". Ни жив ни мёртв, переходя от надежды к отчаянью, я жадно ловил каждое слово. Ты видишь источник насилия и зла исключительно в государстве, но ведь тогда наместник действовал как раз вопреки государству и его законам, а его люди подчинялись ему именно в силу его личного авторитета. То есть это было чистой воды самоуправство, так любезный тебе самосуд, -- Инти иронически улыбнулся, -- и остановило их как раз напоминание о государстве и законах. Иные говорят, что у христиан больше свободы. Но что такое их свобода? На практике она оборачивается самоуправством сильных. Сильный может творить по своему усмотрению суд и расправу, уверенный, что ему за это ничего не будет. Христианское правосудие часто наказывает исполнителя, но не того, кто его послал.

-- Но разве не жалость их остановила?

-- Конечно, у воинов жалость тоже была. Но когда наместник предложил это сделать Ловкому Змею, тот тоже отвертелся, хотя у него никакой жалости ко мне не было и в помине, на расправу надо мной он хладнокровно рассчитывал, но самому запачкать руки в моей крови было слишком опасно. Наоборот, ему было бы удобнее всего, чтобы надо мной расправился сам наместник, но тот тоже не решился, хотя тоже не питал ко мне жалости. Теперь, спустя годы, я понимаю, что он был слишком поглощён своим горем и позором, чтобы разумно оценить обстановку. В его горе ему нужен был враг, и этим врагом он назначил меня. Ему хотелось мести, то есть сделать кому-то столь же плохо, как было ему. Как будто переложить свои страдания на чужие плечи... Христиане на словах осуждают месть, но когда враг оказывается в их руках безоружным и связанным, они легко предаются самым жестоким фантазиям, и никакая жалость их не останавливает. Почему? Да потому, что сами они обычно так несчастны, что им хочется выместить это на других, хотя бы эти другие и не имели к причинам их несчастий ни малейшего отношения. И при всём при этом чувствуют себя правыми.... Что ни говори, а всё-таки тавантисуйцам много тяжелее хладнокровно поднять руку на беспомощного и связанного, даже если умом они считают его заслуживающим самой жестокой кары... Так не до чего не договорившись, мои враги ушли, оставив меня лежать связанным в унизительной позе. Может быть, наместник хотел просто набраться решимости, а может, он бы всё-таки отказался от своих кровавых планов, но судьба распорядилась иначе. Само государство вмешалось в ситуацию лице моего отца. Он в сопровождении воинов заявился к наместнику и напрямую заявил: "Мне доложили, что Инти, юноша, у которого до того не было по службе никаких нареканий, и который блестяще справился с последним заданием, освободив твою дочь из плена и не потеряв при этом ни одного из своих людей, вдруг оказался схвачен твоими людьми, жестоко избит и насильственно удерживается в твоём доме. Объясни в чём дело!". "Насчёт отсутствия нареканий и блестящего выполнения задания -- всё это оказалось неправдой. Моя дочь вернулась ко мне обесчещенной! Знахарка проверяла её и обнаружила следы грубого насилия!" "Ничего удивительного. Девушка не у тётки гостила, а находилась в плену у христиан. Женщины, вырванные из их лап, почти неизбежно оказываются обесчещенными" "Мог бы меня предупредить! На что мне обесчещенная дочь?!" "То есть как это -- на что?! Или надо было оставить её в лапах негодяя, готового её убить? И это дело касалось отнюдь не только тебя, а чести всего государства. Наши люди должны знать, что их не оставят в беде". "Тебе легко говорить. А как бы ты сам встретил дочь, лишившуюся невинности!" "Ну что значит -- как? Ну поплакали бы над нашим горем, ну жить-то надо. Ведь это же не испорченная вещь, которую можно просто выбросить. Или, по-твоему, за это надо её распекать всю оставшуюся жизнь? Она сама это горе сильнее всех переживает, да и не поможешь этим делу". "Что ж, может и не Инти мою дочь невинности лишил, но только он с ней охальничал, и потому я и велел его схватить". "Если у тебя есть на него жалобы, то разбирать это дело нужно со мной. Не очень мне верится, чтобы он применил насилие. Сама девушка что говорит?" "Ничего. Только молчит, плачет и умоляет меня его пощадить". "Раз умоляет пощадить -- значит, речь идёт не о насилии. Конечно, нет ничего хорошего в том, что он её просто соблазнил, но мне хотелось бы узнать суть дела непосредственно от виновника происшествия. Где он?" Наместник замялся, не зная как вывернуться, но Ловкий Змей тут же с поспешной готовностью согласился показать моё месторасположение. Когда мой отец увидел меня в столь жалком виде, он, естественно, ужаснулся и разгневался: "Что вы с ним сделали? Пытали? Немедленно развяжите его". Ловкий Змей сказал: "В отместку за своё бесчестие наместник хотел его оскопить" тут же бросился разрезать стягивающие меня верёвки. Хотя от этого я испытал огромное облегчение, прикосновения Ловкого Змея были для меня неприятны, потому что уже начал понимать суть его поведения. Мой отец в первую минуту от гнева просто онемел, а наместник, поняв, что лучше во всём самому признаться: "Да, я хотел так наказать его за учинённое им безобразие. Из-за этого сына вора и развратницы моя единственная дочь навек опозорена и никогда не выйдёт замуж и не родит мне внуков. Я хотел, чтобы он тоже никогда не имел потомства". "Я понимаю, что ты оскорблён этим, но.... в таких ситуациях провинившегося обычно женят. Ты предлагал?Он отказался?" "Он просил о браке, но буду я сквернить себя родством с сыном вора и шлюхи!". "Как ты сказал?! Вора и шлюхи?!" "Да! И я не понимаю, как ты можешь доверять юноше такого происхождения!" "Тебя отчасти извиняет только твоё незнание", -- холодно сказал мой отец, -- "Инти -- мой сын!" "Твой?!" "Да, мой. И мать его -- честная женщина и моя жена. Благодари судьбу, что я успел раньше, чем ты претворил в жизнь своё жуткое намерение. За такой позор, за такое оскорбление гнить бы тебе на каторге!". "Горе мне!" -- вскричал наместник, -- "Я едва не пролил кровь потомка Солнца! Но почему тогда Ловкий Змей сказал мне, что он низкого происхождения? Ведь если бы я знал, что предо мной правнук самого Великого Манко, разве я отказал бы ему в сватовстве?" "А я сейчас объясню почему", -- сказал я, чувствуя что-то вроде злорадного удовлетворения от того, что мой враг так посрамлён. К тому моменту я уже был свободен от пут и кляпа во рту, и успел привести себя в более-менее пристойный вид, хотя боль от верёвок и побоев и порванная туника чувствительно напоминали о пережитых унижениях, -- "Ловкий Змей всё верно рассчитал. Зная, как важна для наместника знатность крови, он намеренно приписал мне самое низкое происхождение, какое только возможно. Ну и в ответ отказ в сватовстве, публичное оскорбление, запирание девушки. Может быть, он даже рассчитал, что я попробую к ней проникнуть и специально караулил этот момент. Ведь он знал силу и глубину моего чувства. Знал, что я не отступлю. Вероятно, сам бы он на моём месте тоже тайно бы проник к девушке и сохальничал бы просто назло оскорбителям. Я не удивлюсь, если он нарочно подслушивал нас около двери и понял, что ему во что бы то ни стало надо расправиться со мной до прибытия моего отца, иначе всё было бесполезно. Застигнутый в чужом доме без штанов, я был бы обречён стать жертвой быстрой и беспощадной расправы. Да вот только я не он, я ещё надеялся договориться по-хорошему, да и штанов не снимал, ограничился поцелуем, и потому сумел убежать. Ну а он, естественно попытался это исправить, придумав скабрезные подробности и тем самым убедив разгневанного отца, что меня нужно разыскать и схватить. Честно-то говоря, мне противно, что он ко мне прикасался. Ладно, он хотел погубить меня потому, что я был его врагом и соперником, сопернику нормально желать зла, но как он мог обречь на такие унижения девушку, которую, якобы, любил! Ещё на корабле я взял со всех клятву молчать о её позоре, но теперь слухи о её поруганной девственности ещё долго будут ходить по городу. Христиане в таких случаях вызывают на дуэль, и в этом я их понимаю. Ну а как только я оказался схвачен, он поступил очень хитро: ведь он даже ничего не советовал, просто рассказал историю. Прекрасно зная, как она может подействовать на ослеплённого позором, горем и гневом отца. Ведь ему нужно было расправиться со мной не своими руками, а именно руками наместника. Если бы в меня всё-таки всадили ножик, он бы первым побежал доносить. Ну раз не вышло, тоже нужно было всячески демонстрировать услужливость и лояльность. Его ведь и сейчас, по сути, ни за что не накажешь. А метил он на место наместника и на ложе его красавицы-дочери".Ловкого Змея к тому моменту уже давно простыл и след. Наместник смотрел на меня с какой-то смесью стыда, ненависти и страха. Он не мог не признать, что по сути я прав, но для него было унизительно признать, что он дал обмануть себя ловкому прохвосту, и вдвойне унизительно было то, что девятнадцатилетний юноша разобрался в ситуации много лучше него. "Юноша оказался мудрее тебя" -- сказал мой отец, -- "Ну что, согласен отдать за него свою дочь?" "Он как вор залез в мой дом, чтобы сохальничать. Даже и одного поцелуя я ему не прощу, пусть мне хоть на каторге гнить". "Если серьёзно, то выбор у тебя невелик", -- сказал мой отец, -- "твоих преступлений достаточно, чтобы отправить тебя на каторгу. И тогда никто не помешает молодым пожениться. Но, помимо закона, есть ещё и политические соображения. Смена наместника для города -- весьма болезненный процесс, и вдвойне болезненный, если присылать придётся кого-то из центра. Я знаю, что чиморцы отнесутся даже к самому лучшему человеку из центра хуже, чем они относятся к своим. Это чревато неспокойствием, при том, что Тумбес -- порт и ключ к Тавантисуйю.... К тому же ты всё-таки отказался отдавать врагам этот ключ даже под угрозами смерти твоей дочери, за что многое можно простить. Одним словом, если ты обещаешь впредь полную лояльность, то я согласен замять эту историю". Наместник покорился, но немудрено, что он потом относился ко мне с прохладой, которая особенно усилилась после смерти твоей матери. Он обвинял меня в этом почему-то.

-- Она и в самом деле умерла из-за тебя. Да, ты погубил её, -- жёстко сказал Ветерок.

-- Я?! -- Инти вздрогнул как от пощёчины, -- Но чем я тут виноват?! Да я бы полжизни отдал, чтобы только спасти её.

-- И тем не менее ты её погубил. Ведь ты не посвящал её в подробности той работы, которую ты ведёшь. Она знала только её героическую сторону, безмерно тобой приукрашенную, а о тёмной, грязной и кровавой стороне едва ли догадывалась.

-- Конечно, я ей далеко не всё говорил, тайна есть тайна, к тому же у неё было слабое сердце и её нельзя было очень сильно волновать. Всё-таки последствия того, что с ней сделали, они так никогда и не изгладились до конца, оттого и умерла она так рано...

-- Она умерла тогда, когда узнала о тебе многое из того, что ты сам предпочёл бы скрывать.

-- Я не понимаю, о чём ты, Ветерок.

-- Накануне её смерти к нам в дом приходил один человек, и сказал, что должен переговорить с ней с глазу на глаз и что это касается её мужа. Она велела мне уйти, а сама осталась с этим человеком наедине. Потом, когда он ушёл, она бесцельно ходила по дому, очень взволнованная и расстроенная, и говорила отрывочные фразы, смысла которых я тогда не понимал: "Нет-нет, я знаю, его, он же добрый, ласковый....", "Ведь он спас мне жизнь, и если это правда, то я обязана жизнью...", "Неужели те же самые руки, что так ласкали меня, могут... Нет, нет, это невозможно!" "Скоро он приедет и я сама спрошу у него". Я тогда был настолько мал, что не мог понять, что эти слова относятся к тебе. Потом, когда я на следующий день зашёл к ней в спальню и нашёл её мёртвой, я от горя разучился говорить, и ничего не соображал. А потом я забыл про это. И лишь недавно я прочитал, что моя мать умерла, не выдержав страшной правды о тебе.

-- Так вот значит оно как... -- мрачно сказал Инти, -- явился негодяй, оклеветал меня перед ней, свёл её этим в могилу и благополучно ушёл от возмездия.

-- Почему именно оклеветал? Может, он рассказал ей правду?

-- Сынок, я знаю эту породу, они без клеветы не могут. "Те же самые руки" не делали ничего такого, о чём мне было бы стыдно рассказать ей. Очень может быть, что он не ограничился клеветой, а подлил ей яду. Ведь он мог понять, что она не до конца поверила ему, и могла его заложить мне. Сынок, как ты не понимаешь, что это -- убийцы! Мерзавцы, для которых нет ничего святого. Его ведь не остановило даже то, что твоя мать носила под сердцем ребёнка! В такой ситуации я бы даже жене негодяя постарался бы сказать как можно меньше и изложить всё как можно мягче, если уж нет возможности совсем не говорить ничего, потому что невинный ребёнок страдать не должен, но они.... никакой жалости, ничего человеческого, -- Инти бессильно вытирал выступившие слёзы.

-- Я не знаю, правду он говорил ей или нет, но если бы ты не занимался тем, чем ты занимаешься, то всего этого не случилось бы, -- ответил Ветерок, и по его голосу чувствовалось, что Инти нисколько не поколебал его уверенности в своей правоте.

-- Если бы я не занимался тем, чем я занимаюсь, некому было бы её спасти, -- ответил Инти, продолжая вытирать слёзы, -- и не только её, но и многих ещё.

-- Ветерок! -- Заря привстала и сказала это как можно твёрже, - сколько можно мучить своего отца! Ты что, не видишь, как ему больно от твоих слов? Чего ты добиваешься? Чтобы он отправился вслед за твоей матерью? Ведь у него тоже слабое сердце, которое может не выдержать.

-- Я понимаю это, Заря, но он сам вызвал меня на этот разговор, и я не могу сделать вид, что согласен с ним, когда я знаю, что он неправ.

-- Ветерок, мне просто стыдно за тебя! Твой отец -- честный и благородный человек, многие люди, в том числе и я, обязаны ему жизнью, да и ты, если уж на то пошло, обязан ему несколько больше, чем сын обычно обязан отцу, ведь он спас твою мать от страшной смерти, без чего ты не мог бы появиться на свет. А вместо благодарности ты называешь его палачом, хотя сам ведёшь себя как палач, ибо какая пытка может сравниться с болью, которую может нанести близкий человек! И ведь он вскормил тебя, воспитал... Знаешь что -- уходи! На сегодня было сказано достаточно! Уходи и подумай о своей чёрной неблагодарности.

Ветерок ничего не ответил, повернулся и ушёл. Заря присела к Инти и погладила его по голове.

-- Инти, тебе очень плохо? Хочешь, я воды принесу?

-- Ничего, девочка. Мне очень больно, но эту боль я как-нибудь переживу. Спасибо тебе.

Помолчав, он добавил:

-- Наверное, это всё от того, что я мало занимался его воспитанием. Вроде тут и нет моей вины, так сложилась жизнь, но всё-таки. Ведь с Горным Ветром всё было не так. После свадьбы я увёз молодую жену в Куско, и мы прожили самые счастливые наши годы там, мы не разлучались тогда дольше чем на два месяца! Мои отец и мать были ещё тогда живы... Но когда эти годы кончились, Ветерок ещё был совсем малышом, а я уехал в Амазонию, а жену и детей на это время отправил в Тумбес. После Амазонии я тебе рассказывал уже что было, короткая встреча, скандал на публику, долгая и мучительная разлука... Потом после неё последовала, правда, счастливая и радостная встреча, но это счастливое время продлилось не более двух месяцев. Я хотел потом перевести семью обратно в Куско, но так случилось, что у нас зачался ещё один ребёнок, и лекарь сказал, что путешествия в таком состоянии опасны для неё и для малыша. Скрепя сердце, я оставил свою любимую с младшим сыном в Тумбесе, взял с собой только старшего. Я надеялся, что через полгода вернуться и забрать мою жену наконец в Куско, но... именно тогда я застал её уже мёртвой, после чего её отец стал умолять меня не отнимать у него внука, в котором он видел своё единственное утешение на старости лет, и я пожалел его, оставив мальчика жить в Тумбесе, где бывал только наездами. А он под влиянием деда меня возненавидел...

Заря сомневалась, что мнение деда было главным, что повлияло на Ветерка, ведь он был суперкритичен к мнению старших, однако же не стала возражать, посчитав спор тут излишним и неуместным.

-- Может, со временем эта дурь и вылетит у него из головы, -- сказал Инти, -- но я боюсь, что прежде, чем это произойдёт, он может стать орудием в чьих-то грязных руках, ведь именно такие люди обычно попадают под влияние наших врагов. Ты присматривай за ним, ладно? Я очень боюсь за него...

-- Хорошо, я постараюсь, -- ответила Заря, -- надеюсь, что он не будет меня избегать после сегодняшнего разговора. Впрочем, он отходчивый...

Заря очень тревожилась за Инти, тем более что чтобы не смущать её, он решился изменить многолетней привычке и заночевать в одной комнате с портретом покойницы, чего не делал со дня её смерти. "Ну что случится, даже если она явится ко мне, то это будет всё равно не так страшно и больно, как откровения Ветерка", -- сказал он.

Однако утром, когда Инти встал, он выглядел хотя и бледным, но бодрым. За завтраком он сказал, что хотя всю ночь пришлось смотреть ночные кошмары, после них даже как будто легче. И вообще все сны -- не более чем фантастическое продолжение вчерашнего разговора.

"Поначалу мне снилось, что я попался в плен к Ловкому Змею, и что я нагой и связанный жду расправы. Причём всё это происходит на глазах у многих собравшихся на это посмотреть людей, некоторых из которых я знаю, как своих недавних недругов, но к удивлению своему я обнаружил среди них одну из моих жён и Ветерка, и они тоже одобряют кровавую расправу надо мной. И то, что среди них Ветерок -- больнее всего. Мне почему-то кажется, что стоит ему заступиться за меня, то моя участь смягчится, я умоляю его заступиться за меня, но он отвечает отказом, говоря, что меня не убьют, но я заслужил быть навеки опозоренным. А потом Ловкий Змей заявил, что потеху отложит на завтра, и меня все оставили. Потом пришла моя покойная жена, развязала меня и помогла мне бежать. Последнее, что я помню, как мы скрываемся где-то в горах. Только вот что странно... Во снах она прежде являлась ко мне молодой и красивой, во всяком случае, не старше тех лет, когда она умерла, а во сне она была почти старухой, какой бы стала, проживи она ещё лет 15 хотя бы... Ладно, всё это ерунда".

-- А что стало с Ловким Змеем? -- спросила Заря, -- он ещё жив?

-- Тогда благодаря своей ловкости ему удалось избежать расправы, но мой отец всё-таки за ним следил через своих людей, понимая, что такой человек рано или поздно опять чего-нибудь натворит. Потом во время короткой власти Колючей Ягоды он играл у него весьма заметную роль, а после его разгрома, к сожалению, скрылся, объявившись через некоторое время за границей как один из главных обличителей инков. Само собой разумеется, он там отыгрался по полной, изобразив меня в своих клеветнических книжках развратником и насильником. Он до сих пор жив, и наверняка до сих пор мечтает отомстить мне, сделав то, что ему не удалось тогда.

-- Но почему он столь мстителен? Ведь теперь это потеряло всякий смысл!

-- Ну как сказать. Конечно, я уже не тот девятнадцатилетний юноша, а та, из-за которой он тогда всё это затевал, уже давно в могиле, но для негодяев вроде него месть порой становится самоцелью. Ему уже важно заставить меня испытать боль и позор не ради какой-то выгоды, а ради самих этих боли и позора. Может, ему кажется, что я виноват в том, что его жизнь сложилась так несчастливо, хотя ясно, что это не так. Но пока стоит Тавантисуйю, я могу оказаться его пленником только в кошмарных снах. Если заговорщики вдруг победят -- тогда другое дело....

Рассуждения Инти прервал молодой звонкий голос за дверью:

-- Ветерок, ты здесь? Это я, твой брат, чего прячешься? Или тебя дома нет? Тогда почему дверь в Запретную Часть открыта?

Из-за двери выглянула голова того самого молодого человека, которого Заря видела в саду у Инти в Куско.

-- Отец?! -- с испугом вскрикнул он.

-- Да, это я, -- сказал Инти, привстав и направившись к двери, -- Чего ты так испугался? Разве не рад меня здесь увидеть?

-- Конечно, рад, но... -- молодой человек замялся, -- ведь ты обычно не приезжаешь сюда просто так, раз ты здесь, то значит, случилось что-то скверное.

-- Ты прав. Случилось. Одному молодому амаута по имени Кипу разбили голову. Скорее всего христиане, но надо доказать.... Плюс один христианский мерзавец пытался испортить городской водопровод.

-- Зачем?!

-- Пока не знаю, сейчас выясняем. Да ты заходи, не робей. Познакомься, это Заря, девушка, которая у меня работает. Заря, не бойся, это Горный Ветер, мой сын, и наиболее вероятный преемник, так что можешь ему доверять.

-- Отец, со мной девушка, -- сказал юноша, смущённо опустив голову, -- она чужеземка, но я хочу на ней жениться.

-- Белая женщина?!

-- Нет, кожа и волосы у неё точно такие же, как у нас.

-- Ну тогда я не против. Тем более что раз уж ты привёз девушку в чужую для неё страну, то жениться на ней просто обязан, иначе это будет бесчестно. А её родственники её добровольно с тобой отпустили или ты её тайком увёз?

-- Отец, у неё нет родных.

-- Как это нет? Ну, допустим, её отец с матерью умерли, но должны же быть дядья, тётки, и двоюродные и троюродные братья, ну хоть кто-то. У кого-то же она должна была жить до того как ты её встретил. Не могла же их всех разом чума выкосить.

Юноша вздохнул:

-- Отец, ты сам знаешь, что чума под названием "христиане" способна выкашивать целые народы. Сейчас я приведу её и всё расскажу.

Он исчез, а через несколько мгновений показался под руку с девушкой, глядевшей на всех широко открытыми то ли от испуга, то ли от удивления глазами. В остальном она внешне ничем не отличалась от уроженок Тавантисуйю, и даже платье на ней было такое же, как у женщин в Тумбесе, но её испуганный взгляд выдавал её с головой. Она робко взглянула на Инти и отвела глаза, потом они встретились глазами с Зарёй и посмотрела на неё с неменьшим испугом. "Кто ты?" -- как будто читался на её лице безмолвный вопрос.

-- Ну чего ты так испугалась, девочка? -- ласково спросил Инти, -- тебя здесь никто не обидит. Я Инти, отец Горного Ветра, а Заря у меня работает. А как тебя зовут?

-- Лань, -- ответила девушка тихо.

-- Лань, это животное, которое водится в тех краях, откуда она родом, -- пояснил Горный Ветер, -- оно похоже на ламу и у него такие же огромные и выразительные глаза. Только у них шерсть много короче и светло-жёлтая.

-- Отчего ты так боишься всех, Лань? Ты здесь гостья, а обычаи нашего народа таковы, что запрещают причинять гостю какой-либо вред. Разве у твоего народа это не так? Или гостеприимство не свойственно вашим обычаям?

Девушка ничего не ответила, но из её глаз покатились крупные слёзы.

-- Отец, Лань ещё не очень хорошо знает наш язык, поэтому лучше я расскажу всё за неё. Её народ был очень гостеприимен, но увы, именно это и привело его к гибели. Но будет лучше, если я расскажу о своём путешествии с самого начала.

Тем временем Заря уже поставила на стол дополнительную посуду. Конечно, трапеза, рассчитанная изначально на двоих, для четверых была несколько скудной, однако рассказ Горного Ветра был таков, что быстро отбил у всех аппетит.

-- Когда я приплыл в то место, которое белые люди называют Новой Англией, её жители отнеслись ко мне очень настороженно. Они не то чтобы по-настоящему боялись меня, просто не знали, как ко мне относиться. И ещё, они как будто скрывали от меня какую-то тайну, хотя сама по себе их страна не вызывала у меня особых подозрений. Дома, для белых людей, сравнительно опрятные. Живут они, в среднем, небедно, многие имеют рабов, как чернокожих, так и белокожих, такое, оказывается, тоже бывает. Но кроме домов у них был только "общественный дом"(это что-то вроде нашей столовой, только, разумеется, за деньги) и церковь. Вообще эта колония возникла недавно, но она очень быстро растёт как за счёт приезжих, так и за счёт того, что у них хотя и нельзя иметь больше одной законной жены, детей довольно много. У них довольно странные отношения с прежней родиной -- они не только нисколько не тоскуют по ней, но относятся к ней очень отстранённо и даже враждебно. Подчёркивают, что ничем ей не обязаны, хотят, чтобы та как можно меньше вмешивалась в их дела, а некоторые даже говорят о том, что когда их станет больше, можно будет отделиться от своей родины совсем. Я этого, если честно, не понимаю, но для нас это скорее добрый знак, потому что в случае войны они не станут для своей страны надёжной базой, а значит, сколько бы стран не объявили нам войну, на деле придётся воевать с одной Испанией, что для нас уже не ново, -- Горный Ветер позволил себе улыбнуться.

-- Ну, можно сказать -- гора с плеч свалилась. А что местные жители думают по поводу нашей страны?

-- Выяснить это было нелегко. Я же говорю, что они смотрели на меня с подозрением. Некоторые, правда, поначалу решили, что этот корабль -- мой, в смысле моя собственность, и стали расспрашивать, сколько ещё кораблей есть у меня и какими капиталами я владею, но когда я объяснил, что корабль принадлежит не мне, а государству, и мне в их понимании ничего не принадлежит, они были разочарованы, и вообще не хотели со мной разговаривать. Только когда я подпоил одного человека, он смог разоткровенничаться. Я нарочно записал то, что он говорил, почти слово в слово, -- Горный Ветер достал тетрадь и раскрыл её, -- Представляете, сидит он напротив меня, весь красный, с бутылкой пойла, которое они называют "Виски", и и рассуждает: "Это неправильно. Всё неправильно. Ты ведь индеец, так? А значит -- дикарь. То есть должен ходить в одежде из шкур, поклоняться языческим богам, есть жареное человеческое мясо... Ты не можешь уметь читать и писать, у тебя не может быть ружья и корабля с матросами. Это только у белого человека может быть. А может, ты на самом деле белый? Но у белого человека есть Библия, а у тебя её нет. Значит, ты -- дикарь, и должен носить одежду из шкур. А это -- что?" -- говоря это, он схватил меня за рукав, -- "Это же шерсть. Откуда у тебя всё это? Кто вам такое дал?"

-- Ну я попытался объяснить, что он неправ, что на моей родине умеют делать ружья, корабли и одежду из шерсти, и что мы вовсе не дикари, что у нас все умеют читать и писать. Но он в ответ на это сказал: "Нам, христианам, помогает Бог, а вам, язычникам, он помогать не может. Значит, вам помогает дьявол. И золото, которым ты платишь, оно от дьявола. Вот что, а катись-ка ты отсюда пока цел". Сказав это, он замахнулся на меня бутылкой. Мне пришлось отступить, покинув "общественный дом". Вслед за мной раздался довольный гогот и обвинения в трусости. Но что я мог сделать? С одним пьяным забиякой я, скорее всего, справился бы, но наверняка ему пришли бы на помощь его соплеменники, и я же был один, и мог бы пасть в неравном бою. Отвечай я только за себя -- другое дело, но кто знает, к каким последствиям привела бы моя смерть. Может, за меня захотели бы отомстить и началась бы война....

-- Ты всё сделал правильно, сынок, -- ответил отец, -- отступать всегда унизительно для гордости, но иногда это единственный разумный выход.

-- А потом был аукцион. Ты, отец, наверное, знаешь, что это такое, а вот Заря вряд ли. Так вот, когда кто-то умер, не оставив наследников или запутался в долгах, то всё его имущество распродают таким образом -- выставляют каждую ведь по отдельности, а потом спрашивают, кто сколько денег согласен за неё дать. Кто даст больше всех -- тому она и достанется. Когда продают вещи -- к этому быстро привыкаешь, это по-своему даже увлекательно, но когда в числе имущества продают и живых людей... -- Горный Ветер опустил глаза, не решаясь продолжать дальше, а потом вопросительно посмотрел на Лань. Та погладила его по руке и шепнула: "Расскажи. Надо. Лучше ты сам..." Горный Ветер продолжил, -- Это выглядит отвратительно и ужасно. Прежде чем продавать, возможным покупателям дают возможность как следует товар рассмотреть, а если речь идёт о людях, особенно о девушках, то их для этого обычно раздевают и любой желающий может их ощупать всех целиком, вплоть до самых укромных мест. А среди имущества умершей старой госпожи была служанка-рабыня. И она подверглась всем положенным в таких случаях унижениям. Причём лапали её те же самые люди, которые незадолго до этого упрекали меня, что раз я не читаю каждый день Библию, то я ничего не знаю о добродетелях, особенно о добродетели целомудрия, и потому одно моё присутствие опасно для их жён и дочерей, и потому мне нельзя даже разговаривать с ними! Ну я тут не выдержал и сказал, что только лицемер может проповедовать целомудрие и при этом обращаться с женщиной так, да ещё и прилюдно. На это они посмотрели на меня как на ненормального, и сказали, что целомудрие свойственно только порядочным женщинам, а рабыня, которая позволяет с собой так обращаться, никак не может быть при этом порядочна. Как будто они оставляли несчастной выбор! Ведь по её глазам было видно, насколько ей омерзительны эти жадные лапы, и она безмолвно умоляла меня о помощи и защите. Тогда я ещё не понимал, какой смысл на их языке имеет слово "порядочный", но понял, что кроме меня, спасти несчастную некому, и отдал почти всё золото, чтобы только выкупить её. Так много пришлось заплатить, потому что не отдавать девушку мне они посчитали делом принципа, но всё-таки под конец алчность пересилила.

-- Казначейство не будет довольно, -- мрачно сказал Инти, -- после провала в Амазонии оно нам вообще не любит выделять средства, всё равно мол, мы их, якобы, на ветер пустим. Наши недоброжелатели могут даже дело до суда довести.

-- Ты осуждаешь меня, отец?

-- Лично я -- нисколько. На твоём месте я поступил бы точно также. Просто уже заранее готовлю и себя и тебя к возможным неприятностям.

-- Для суда у меня есть два оправдания. Во-первых, золото мне выделили, чтобы я накупил там полезных для нашей страны товаров, но покупать там было нечего. Меха в нашем климате бесполезны, шерсть у нас лучше, что касается самопрялок и прочих технических новинок, так их там у них не было, во всяком случае, я не нашёл. А во-вторых, благодаря ей я узнал важную тайну, которую вряд ли бы смог узнать другим путём.

-- Это меняет дело. Что же ты узнал?

-- Отец, англичане всем говорят, будто поселились на "свободных землях", и можно подумать, что на них раньше никто не жил. Однако это ложь. Раньше они были заселены миролюбивым и трудолюбивым народом, жившим частично охотой, а частично земледелием, ибо обычаи его были таковы, что мужчины охотились, а женщины обрабатывали землю. Они жили мирно и не знали бед, пока однажды зимой не прибыл корабль с белыми пришельцами. А зима у них.... ну, примерно, как у нас в горах, со снегом и ледяным ветром, и потому белые пришельцы из-за перенесённых ими бедствий были жалкими и слабыми, страдали от многочисленных болезней, вызванных тяготами пути. Некоторые из них даже не пережили потом ту зиму. У местных жителей и мысли не возникло, что эти жалкие измождённые люди могут им чем-то угрожать, наоборот, поскольку пришельцы могли погибнуть без их помощи, то добрый народ решил им помочь. Вождь этого народа, отец Лани, распорядился поделиться с ними своими запасами, сделанными на зиму, потом их научили охотиться, ловить рыбу, печь моллюсков и выращивать местные растения. Каждый год пришельцы отмечали потом день своего прибытия в эти земли, и назвали его Днём Благодарения, но только благодарили они при этом не приютивший их гостеприимный народ, а своего бога. До поры до времени отношения между пришельцами и местными были вполне добрососедские. Но однажды белые люди пригласили на свой пир весь народ. Те, ничего не подозревая, пришли, и были коварно отравлены ядом, подмешанным в вино. Те же, кто не успел или не захотел притронуться к вину, были попросту зарублены... -- Горный Ветер замолк, переводя дух.

-- Так погибли мой отец и мои братья, -- сказала Лань, -- я и моя мать не пошли на пир, моя мать была нездорова, а я -- слишком мала. Я тогда не достигла даже девического возраста. В селении остались в основном одни дети и старики, и когда все гости на пиру погибли, белым людям ничего не стоили перебить и их. Мою мать убили на моих глазах. В живых оставили только некоторых девочек, которых потом обратили в рабство. Да, они оставили нам жизнь, но, несмотря на наш юный возраст, нас обесчестили и обрекли на жалкую жизнь в рабстве. Мне ещё повезло, что мой господин решил, что колония -- не самое лучшее место чтобы разом заполучить много денег, и покинул эту страну, оставив меня своей старухе матери, которая хоть и обращалась со мной жестоко, но при ней я могла вести целомудренную жизнь. Когда же старуха умерла, а меня выставили на продажу, я поняла, что погибла. Ведь спасти меня могло только чудо.

-- Когда я выслушал эту печальную историю, -- продолжил Горный Ветер, -- я не на шутку перепугался. Если эти люди так могли поступить с мирным и гостеприимным народом, которому обязаны своим спасением, то что им помешает вероломно напасть на нас, захватить корабль, убить нас или обратить в рабство? Тем более что я сильно досадил им, выкупив Лань и в результате узнав так тщательно скрываемую от меня тайну. Я собрал своих людей, вкратце поведал им о коварстве англичан, и мы решили смотаться как можно скорее, не обращая внимание даже на то, что погода для выхода в море стояла не самая благоприятная. По счастью, нас не очень сильно потрепало, но всё равно потом пришлось приставать к берегу и чиниться, а англичане послали корабль за нами в погоню. Поскольку дело происходило без свидетелей, то они даже никак официально не мотивировали свои действия, а как самые обычные пираты, пытались взять нас на абордаж. Но только их высокомерие их всё равно погубило, -- сказал Горный Ветер опять слегка улыбнулся, -- они не смотрят на нас как на равных, и потому не видят в нас равных противников.

-- Да, печальная история. Вот что, мы это дело так оставлять не можем. Сколько мерзкого я ни слышал о христианах, но такого... вероломно убить своих спасителей, чтобы завладеть их землёй, и жить там как ни в чём не бывало... Неужели даже их женщины не осуждают это дело? Или может, тебе именно потому не разрешали разговаривать с их женщинами, чтобы они ненароком тебя не предупредили?