Туман на мосту Тольбиак

Глава VI Белита

Я подкинул в печурку угля и выглянул в окно, чтобы проверить, не провалился ли переулок Цилиндров к чертям собачьим после вчерашнего дня. Но, оказывается, он остался на месте, только туман разошелся. На фоне начавшего светлеть неба контуры халуп напротив стали четче. Я обернулся к кровати. Белиту я видел неотчетливо, но угадывал ее. Красивое, упрямое лицо среди разметавшихся в беспорядке волос. Она уснула. Ну и ну! Не знаю, к добру это или к худу, но иногда некоторые вещи происходят потрясающе стремительно.

– Если хочешь, можешь мне тоже говорить «ты».

Белита промолчала. Она взяла из пачки «Житан» и закурила.

А я продолжал бормотать:

– Дерьмовый район. Он давил меня, гнул, топтал. Мне не за что его любить. И надо же, чтобы Ленантэ втянул меня в путаное дельце, которое произошло или по крайней мере началось в этом углу… Не мог он, черт побери, стать старьевщиком где-нибудь в Сент-Уэне?

Меня передернуло, и не знаю, может, от этого я выдал очередь ругательств.

– И вообще, какого черта! Почему я должен ломать надо всем этим голову? И ощущение такое паскудное, будто я перебрал. Но я же не пил. Слушай, Белита, ты тут, случайно, не подсунула мне спиртного?

Она рассмеялась:

– Чего нет, того нет.

Я встал и принялся ходить по комнатке, может, чтобы увериться, что меня не шатает. Меня не шатало. И однако, ощущение, что я окосел, осталось. Я продолжал ходить. Одна половица около буфета всякий раз, когда я наступал на нее, скрипела, словно издеваясь надо мной.

– Завтра все пройдет,– буркнул я.– Похоже, я сумею послать загадку в нокаут. Завтра попытаюсь доказать это себе самому. Но все равно, Ленантэ… Не может быть, чтобы он решил сыграть со мной шутку. Ему, конечно, не нравилось, что я стал легавым, пусть даже частным легавым, но вряд ли он подстроил такую хитроумную каверзу, чтобы побесить меня. Ладно, я поехал.

Я взглянул на часы. Поехал! Уже давно последний поезд метро прибыл на конечную станцию. А поймать такси в этом закоулке да в такое время… Переулок Цилиндров – это же край света. Да и существует ли он? И к тому же этот ледяной туман, накрывший все собою. А здесь было хорошо. Тихонько гудела печурка. Мне же, если я правильно понимаю, придется пропереть через весь этот квартал пешедралом…

– Оставайтесь,– негромко предложила Белита.

И тут я вдруг вспомнил про Долорес и про шайку сукиных детей, следующих за своей монументальной предводительницей. А может, я просто искал для себя оправданий.

– Думаю, так будет лучше для всех,– усмехнулся я.– Мне понадобится тонкое чутье, чтобы раскрыть тайну Ленантэ. А если я подхвачу насморк, моему чутью хана. Так что не стоит искать себе приключений на холоде. И потом, если Долорес возвратится за своим кнутом, я не прощу себе, что меня не было здесь, чтобы вручить ей его. Так что договорились. Дай мне одеяло, Белита. Я лягу на полу около печки. Давненько мне уже не приходилось так спать, но это одна из тех привычек, которые быстро восстанавливаются. Ты тоже ложись. Ты, наверно, устала. Особенно после вечернего налета… Кстати, как ты себя чувствуешь?

– Уже почти не болит.

– Грязная свинья!

Белита сняла с кровати одно одеяло и подала мне. Я положил пушку на стол в зоне досягаемости. Изображал бойскаута. Этакого бравого бойскаута. Подкинул угля в печку, завернулся в одеяло, и Белита погасила свет. Печка гудела, от нее шло приятное тепло. Она была старенькая, дверца закрывалась неплотно, и сквозь щели на пол и стены падали дрожащие красноватые отблески.

– Это тоже напоминает мне «Приют вегеталианцев»,– сказал я.– Однажды…

И я рассказал одну историю. Историю, в которой благодаря давности и удаленности во времени осталось одно только смешное и живописное и от которой, когда я ее рассказывал в каком-нибудь уютном, ярко освещенном месте, где вкусно кормят, журналистам, полицейским и тому подобным типам, все надрывали животики. Но здесь, в переулке Цилиндров, она прозвучала мрачно, несла в себе отзвук беды, возвратилась в свою нищенскую первосреду. Зачем я ее тут рассказал? Не то это место. Известно ведь: в доме повешенного не говорят о веревке. Я опасно впадал в мазохизм. Может, это оттого, что я за едой пил только воду, а тот единственный сиротливый аперитив, который я принял в компании Флоримона Фару, был теперь так же далек, как эти чертовы воспоминания.

– Да,– только и сказала Белита, комментируя эту историю.

Она лежала и курила. Красный кончик ее сигареты сверкал, пронзая темноту, словно маяк. Затем она бросила окурок в пепельницу.

– Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Туман оцепил дом. Казалось, он притаился и готов прокрасться в комнату через любую щелку. А ночь была тихая, как после сотворения мира. И лишь иногда глухую тишину нарушало короткое потрескивание какой-то балки… Вдруг я услышал, что Белита встала и начала передвигать кухонную посуду.

– Что-нибудь не так?

– Нет, нет, все хорошо.

– Если надо зажечь свет…

– Нет, я обойдусь.

Она открыла печную дверцу подложить угля. Жар, над которым она склонилась, осветил верхнюю половину ее тела. На ней был халатик, и, когда она наклонилась, вырез чуть разошелся, открыв потрясающую грудь. Она захлопнула дверцу печки. В комнате запахло угольным дымом.

– Ты не глянешь, как там на улице?

Она подошла к окошку.

– Туман, слякоть.

Я встал рядом с ней. Тут всегда была слякоть. Я пытался увидеть что-нибудь сквозь туман. Зачем? Я ведь знал, насколько он враждебен, гнусен и непроницаем. А тут было славно.

– Да, тут славно.

Сейчас мы стояли лицом к лицу, и наш жар передавался друг другу, и мы плевали на туман или по крайней мере делали вид, что плюем. Моя рука коснулась ее груди. Она чуть отодвинулась и шепнула:

– Нет… нет… не надо…

Какое же это подлое место! Я был тут раздавлен, унижен, я никогда не чувствовал себя здесь человеком… Я обнял Белиту, сжал изо всех сил, прижался к ее груди, впился ей в губы. Она попыталась высвободиться. Подлое место, оно все еще пыталось издеваться надо мной, как будто я до сих пор остался беззащитным мальчишкой… И все же за давние унижения я не должен мстить ей. Я отпустил ее.

– Ну да, ты же цыганка.

Тишина. Глухая, обволакивающая тишина. В печке бесшумно вспыхнул кусок угля, озарив на миг комнату кроваво-красным светом.

– Какое это имеет значение,– шепнула она.

Ее руки обвились вокруг моей шеи, губы нашли мои губы, и наши сердца застучали в одном ритме, как два далеких перекликающихся тамтама. А потом все перестало существовать для нас. Даже туман смело.

Ну и ну! Некоторые вещи – не знаю, к добру это или к худу,– иногда происходят потрясающе стремительно. Но как бы там ни было, я нашел превосходное лекарство от комплексов, которыми опутал меня этот квартал. Теперь я словно заново родился, а чему быть, того не миновать. Во всяком случае, нужно попытаться, потому что… Чтобы решить загадку этого проклятого Ленантэ, у меня было, правда, не больше данных, чем раньше. Вот разве что случай… Я взглянул на Белиту, которая просыпалась, потягиваясь, как кошка. До сих пор случай был на моей стороне. Я подошел к кровати.

– Ни слова,– сказал я, ероша цыганке волосы.– Что было, то было.

Она улыбнулась:

– А откуда ты взял, что я хотела что-то сказать?

– Ну, ты могла раскаиваться…

Она помолчала.

– …Или, скажем, пожелать мне доброго утра.

– С добрым утром.

Она взяла мою левую руку и принялась водить пальцем по ладони.

– Ну и как там с будущим? – поинтересовался я.

– Ты же знаешь, я не умею читать по руке,– сухо отозвалась она и отпустила мою ладонь.

– Рассказывай! Неужто ты не прочла, что переспишь со мной?

– Может, и прочла.

– Вот видишь! А что еще?

– Ничего.

Лицо Белиты сделалось непроницаемым. Я взял ее за подбородок и заставил посмотреть мне в глаза.

– Ты прочла, что мне на башку свалится кирпич.

Она высвободилась:

– Да нет же, все эти гадания – чушь.

– Конечно, чушь. Иначе я попросил бы тебя помочь мне в расследовании, и ты в два счета объяснила бы загадочную записку Ленантэ. Но даже если ты и приврала, когда сказала, что все это чушь, можешь за меня не беспокоиться. Предназначенные мне кирпичи очень редко достигают цели. К тому же предсказания, ежели они касаются меня, не сбываются. Возьми, к примеру, мой гороскоп. Скажем, я читаю в газете: «Удачная неделя для родившихся под знаком Рыб. Большие денежные поступления». Я жду – и ни фига. Теперь ясно? Мне звезды только глазки строят… Кстати, а что ты ешь на завтрак? По-моему, самое время подзаправиться.

– Да мне все равно.

– Тогда я сбегаю за рогаликами.

Сунув в зубы трубку, я отправился за покупками. На улице было свежо, но зато туман сошел. По крайней мере пока. Желтоватое солнце ласкало худосочные акации, растущие вдоль улицы Тольбиак. Прохожие спешили по своим делам. Как и везде. И тоже как везде, ревели машины. Этот округ, этот район походил на любой другой: те же лавочки, бистро, та же газетчица – одна из бесчисленных уличных торговок, размноженных, казалось, чуть ли не таким же тиражом, как и продаваемые ею листки,– милейшая особа в непотребном рванье, с красным носом и черными от типографской краски пальцами, высовывающимися из митенок. Я купил пятичасовой выпуск «Крепюскюль» и прочел его в табачной лавке на углу улицы Насьональ, попивая сок и жуя бутерброд. Марк Кове меня не подвел. Памятуя мои указания, он настрочил довольно длинную статью, непохожую на то, что обычно печатается в разделе происшествий. Он написал даже больше, чем я ему рассказал, и вспомнил про историю с фальшивыми деньгами, в которой была замешана жертва «нападения арабов», остепенившийся анархист по имени Альбер Ленантэ, живший в переулке Цилиндров. Похоже, Марку Кове пришлось потрудиться, чтобы собрать все эти сведения. Теперь оставалось ждать, что статья сработает, что кто-то ее прочтет и начнет действовать. Начнет, но кто именно? И как действовать? Прочесть-то статью прочтут. И может быть, даже какой-нибудь читатель «Крепюскюль» пошлет вырезку из газеты на радио, в редакцию «Происшествия», и какой-нибудь тамошний мудрила через месяц-другой разольется соловьем на эту тему, подарив мне решение загадки, над которой я ломаю голову. Что ж, пусть хоть так. Остается набраться терпения.

Выйдя из бистро, я заглянул в булочную и молочную и вернулся в переулок Цилиндров с рогаликами и бутылкой молока. Во дворике Белита засовывала увядшие цветы, которые я ночью выбросил из дома, в мусорный ящик – черный железный бочонок из-под карбида. Накинутый наспех халатик практически не мешал лицезреть ее формы.

– Еще не хватало, чтобы ты заболела,– заметил я.– Не замерзла?

– Нет.

– Я тоже.

Я поставил молоко на порог, привлек к себе юную цыганку и с жадностью впился ей в губы. Белита – настоящий друг!

– Малина, да и только! – пошутил я.

Ее лицо напряглось. М-да. Надо мне будет последить за уровнем своих шуточек. Эта ей явно не понравилась. То есть напрочь. Она попыталась высводобиться. Склонив голову набок и широко раскрыв свои и без того огромные глаза, она смотрела куда-то мне за спину. Я обернулся.

Он стоял за оградой, засунув руки в карманы потрескавшейся на сгибах кожаной куртки. Примерно моего роста, молодой, довольно красивый, ежели вам по вкусу хищные рожи. На смуглом лице сверкают ярко-синие глаза. На верхней губе – закрученные усики. Злобная усмешка обнажает острые зубы. Поношенная шляпчонка сдвинута на правое ухо, в котором болтается золотая серьга. Синие дудочки и вполне приличные штиблеты.

Я шепнул:

– Сальвадор, да?

Вместо ответа Белита молча прикрыла глаза. Вчера Долорес. Сегодня Сальвадор. Черт бы побрал всю эту семейку. Я шагнул к парню и поинтересовался:

– В чем дело?

Не двигаясь с места, он бросил:

– Пойдем.

– Ты это мне?

Цыган ответил не сразу. Сначала он попытался испепелить меня взглядом. Понравиться ему я и пробовать не стал бы. Корешами нам не сделаться никогда.

– Ей,– наконец выдавил он.– Изабелите. Значит, вот ты как, курва?

– Это что, пароль?

– Какой еще пароль?

– Вот и я спрашиваю – какой? И вообще, в чем дело?

– Замолкни. Пойдем, Изабелита.

С самого начала цыган так и не шелохнулся. Наглец он был преизрядный. Воображал, что достаточно ему сказать: «Пойдем, Изабелита», и она как миленькая побежит за ним. Это ж надо!

– Полегче,– сказал я.– Слишком широко шагаешь, штаны не порви.

– Сколько вас тут?– презрительно осведомился он.

– Как минимум, двое…

Я вытащил пушку, подошел поближе и добавил:

– Вали отсюда, Сальвадор.

Увидев шпалер, он опешил. Такого он явно не ожидал. Он уставился на мою игрушку, словно никогда не видел ничего подобного; впрочем, вполне возможно, что, когда первое удивление прошло, оружие произвело на него впечатление ничуть не более сильное, чем плитка шоколада. Не исключаю такого.

– Эта штука плюется свинцом,– пояснил я.– Надеюсь, ты не настолько туп, чтобы не знать этого?

– Курвино отродье! -свирепо рявкнул он.

Этот цыганский фольклор мне уже осточертел. И потом, это преувеличение. Ведь одни и те же слова везде значат одно и то же.

– С пулей в коленной чашечке бегать за своими цыпочками ты уже не сможешь. И не надейся, что я блефую. Свидетелей здесь нет…

Жалюзи в доме напротив все так же оставались закрытыми. Даже если кто-то за ними и любовался сначала Бе-литой в халатике, снующей по двору, а теперь нашей стычкой, это было незаметно.

– …Свидетелей нет. Так что я разок стрельну тебе по ходулям, а потом в воздух – в качестве предупреждения. Лучше мотай отсюда, Сальвадор. Последний раз тебе говорю.

Он продолжал разглядывать револьвер.

– И без глупостей. Если ты задумал какую-нибудь штуку, лучше не пробуй. Сам понимаешь…

– Понимаю,– буркнул он.

Губы его дрогнули. Он задумался. Затянулось это довольно надолго. Возможно, такого рода деятельность была ему внове. Наконец он сделал шаг назад.

– Ладно, я сматываюсь.

Он откашлялся, сплюнул и пошел. Мне тут же стало как-то не по себе. Что-то в моей победе мне не нравилось. Слишком уж гладко все сошло. За этим что-то крылось, какая-то уловка. Держа пушку в кармане за ствол, я вышел за ограду и стал наблюдать за Сальвадором. Он неторопливо двинулся в сторону улицы Насьональ. Но вдруг крутанулся на каблуках и застыл, глядя мне в лицо. Глаза его сверкали. Он напрягся, готовый броситься на меня. Тем хуже для его физиономии. Я врезал ему рукояткой револьвера в лоб. Он покачнулся, но не упал и кинулся на меня, причем на сей раз он был не один. В руке у него был зажат пружинный нож. Ну вот, и этот день неплохо начинается. Я уклонился от удара и левой рукой схватил его за кисть. Мы стояли, напряженные, словно скрипичные струны, дыша друг другу в лицо. Рукояткой револьвера я хватил его по кисти и, ударь чуть сильнее, сломал бы ее. Он выпустил нож, и тот со звоном упал на булыжники. Я отшвырнул его ногой, подальше от владельца, и он отлетел под дверь сарая Ленантэ, прямо в тряпье и прочую дрянь. Теперь этому сукину сыну не удастся его достать.

– Хватит валять дурака,– проговорил я.– На нас смотрят.

И верно: два араба, праздные, как все арабы, уже стояли на углу улицы Насьональ и с живейшим любопытством следили за развитием нашей небольшой потасовки в переулке Цилиндров. Спектакль Сальвадору был ни к чему. Вот если бы у него с собой была гитара! Но ее не было. Он что-то буркнул, изо всех сил толкнул меня на дверь сарая, взял ноги в руки и был таков. Арабы явно почувствовали себя обманутыми. Я отряхнулся и поспешил к Белите. Теперь, когда Сальвадор знал, что я переспал с цыганкой, торчать и дальше на этой улице мне было не с руки. Сальвадор вернется, причем не один. Ох уж это мне босяцкое племя со всеми его заморочками! Не знаю, стоит ли уж так возмущаться Гитлером.