Туман на мосту Тольбиак

Глава VII Неизвестный

Ко мне домой мы приехали на такси. Из-за треволнений последних часов мне настоятельно требовалось принять ванну и переодеться. Я позвонил своей секретарше Элен, чтобы, во-первых, предупредить, что, видимо, не появлюсь еще какое-то время, и, во-вторых, поинтересоваться, не было ли для меня каких-либо сообщений, например из отдела Флоримона Фару. Прелестное дитя ответило, что все спокойно. Затем я позвонил одному знакомому эскулапу, потом другому. Выяснилось, что этим славным ребятам довелось поработать в Брока, Биша, даже в Кошене[22], но в Сальпетриер их нога даже и не ступала. Во всяком случае, они там никого не знали. Наконец я дозвонился до одного костоправа от профсоюзов. Он дал мне нужную наводку. Я должен был от его имени обратиться к некоему Форе. Этот самый Форе служил в Сальпетриер санитаром, был ловким и надежным малым. Впрочем, ничего тайного выведывать у него я не собирался. Канадку я решил не надевать и стал собираться на дело. Белита заявила, что отправится со мной. Я согласился. Среди людей, с которыми я сегодня намеревался побеседовать, были типы, которых она так или иначе знала, поэтому ее присутствие могло оказаться полезным.

Начал я с Сальпетриер. Я вошел туда один, заранее придумав причину, которую я выложу полицейским, если они там еще околачиваются (их уже не было), и спросил санитара Форе. Им оказался молодой парень с серьезным выражением лица, какое бывает у ребят, силящихся усвоить основы исторического материализма. Что ж, это похвально, и я решил играть с ним в открытую:

– Меня зовут Нестор Бюрма. Я – частный сыщик. Пришел от Рауля. Мне нужно кое-что выяснить насчет Бенуа, старьевщика, который вчера умер здесь.

– А, этого анархиста? – с улыбкой заметил он.

В дискуссию об относительных преимуществах анархизма и марксизма я решил не вдаваться – у меня не было на это времени.

– Да, насчет этого анарха,– коротко ответил я.– По моим сведениям, он знал здесь кого-то из врачей. Когда его привезли, он, возможно, спрашивал о нем. Вот это и нужно выяснить. И заодно имя врача. Сделаем?

– Можно. Но не мгновенно. В течение дня.

– Вот телефон моей конторы. Секретарша оттуда не вылезает. В любом случае позвоните, чтобы мне знать, как быть дальше.

Вместе с визитной карточкой я попытался вручить ему несколько монет – на случай, если он запаздывает с уплатой профсоюзных взносов, что, впрочем, было маловероятно. Он с достоинством отверг мое даяние.

Я вернулся к Белите. Она дожидалась меня на набережной Аустерлиц. Облокотившись о парапет, она наблюдала за маневрами судна, отваливающего от стенки. Мы отправились на улицу Интерн-Леб – некоторые гадкие шутники произносят это название как «Интерн-в-Лоб» – неподалеку от Потерн-де-Пеплие. Здесь обитал коллега Ленантэ по части тряпья и металлолома – у бывшей окружной железной дороги, которая до сих пор служит в качестве запасных путей товарной станции Ранжи. Обычный сарай из просмоленных досок, используемый заодно и как жилье, стоял на самой насыпи – на пустыре, в который упирается улица Интерн-Леб после пересечения с улицей Доктора Тюффье. Мы перелезли через дощатый забор и были встречены лаем рвавшегося с цепи пса. Лавируя между кучами всякой лежалой дряни, мы добрались до лачуги. На рельсах валялась бумага, сдутая ветром с куч. А некоторые листки явно рвались к бульвару Келлермана: он был виден сквозь решетку. Белита представила мне папашу Ансельма, владельца всех этих сокровищ, который окинул мой наряд оценивающим взглядом. Папашу Ансельма и Бенуа-Ленантэ связывали кое-какие общие дела. Я принялся заговаривать ему зубы, чтобы хоть как-то объяснить свой приход и интерес, проявляемый к его усопшему собрату. Поверил он моей брехне или нет – не знаю.

– Мужик он был хороший,– сказал папаша Ансельм о Ленантэ.– Работящий и вообще. Что там написали в газете? Что он был фальшивомонетчиком? Не знаю. За это-то его и убили, точно.

– За его старые проделки с фальшивыми деньгами?

– Нет. За то, что он был работяга.

– Ах вот как? У вас тут так принято? Всем заправляют лодыри и уничтожают работяг?

– Нет, я не то хотел сказать. Я хотел сказать, что если кто-то напоролся на нож, то я знаю, чьих рук это дело.

– И чьих же?

– Иоановича.

Моя надежда приказала долго жить.

– Иоановича?

Ну а чьих еще, черт возьми? От него нашей корпорации одни неприятности, да какие! Для всех на свете Иоанович – старьевщик и миллиардер. Поэтому уйма людей воображает, что все старьевщики – миллиардеры. Или миллионеры. Короче, что у всех нас куча денег. А так как Бенуа от работы не отлынивал, его, видать, посчитали богаче других и прикончили. Но он не последний. Да вот хотя бы месяц назад Мари… Вы знаете Мари, сударь?… Ну ничего. А ты? – Он повернулся к Белите.– Ты ведь знала Мари, а?

– Нет,– ответила цыганка.

– А я думал, знала. Ну не важно. Мари знали все на свете, вот я и решил… Ну ладно. Значит, эту Мари месяц назад – чик!… – Резким и красноречивым жестом он провел ребром ладони но горлу.-…Замочили. А все потому, что люди думали, будто она купается в золоте. И вдобавок ее изнасиловали. Изнасиловали! Понимаете?– Взгляд старика сделался мечтательным.– Еще не хватало, чтобы и со мной случилось что-то в этом духе! Потому я и держу пса.

Каким же извращенцем надо быть, чтобы покуситься на изнасилование этого субъекта! Хотя кто его знает. В наше время… Мы распростились со старым пустомелей. Если все приятели Ленантэ сделаны из того же теста, что и он, то я со своим расследованием вполне могу записаться в гонки по Монмартрским холмам – самые медленные на свете, как всем известно.

Увы! Они все оказались из того же теста и к тому же еще менее симпатичными. Из того же самого теста. И тот, с которым мы повидались перед завтраком, и те двое, которыми мы угостили себя вместо трехчасовой рюмочки коньяку, когда туман, обещавший стать таким же гнусным, как и вчера, начал втихую накрывать Париж.

«Абель Бенуа? Ну разумеется! Знали его, как же, знали. Но он был не слишком-то разговорчив. В чужие дела не лез. Ну а мы не лезли в его. Стало быть, его звали Ленантэ и он делал фальшивые банкноты? – Это замечание свидетельствовало о том, что мои собеседники прочли статью Марка Кове в «Крепюскюль», которую, кстати, как я успел выяснить, перепечатали «Франс-суар» и «Пари-пресс».– И к тому же он был из анархов? Об этом можно было догадаться. А ежели случалось, он открывал рот, то такое отмачивал. Да вот, например, сударь, во время выборов… Нет, человек-то он был неплохой, даже наоборот, но с идеями.– И дальше шепотом: – Да взять хоть эту его бабенку. На черта ему сдалась цыганка? Ведь они все воровки и вообще. Разве что…– Сальная ухмылка.– Конечно, для анархистов нет ничего святого… никакого почтения…– Заявивший это был человеком крайне почтенным. Каждую фразу он орошал глотком из фугаса с какой-то дрянью цвета красных чернил и вскоре совершенно окосел. Это был единственный, кто отозвался о Ленантэ чуть ли не дурно. Еще бы: тот, во-первых, не пил. Связался с цыганкой. И возможно, даже не спал с нею. Моему собеседнику дело представлялось следующим образом: либо Ленантэ с ней спал, и тогда это был позор, учитывая разницу в возрасте, ее национальность и прочее, либо он к ней не прикасался, и тогда был просто идиотом. Я с облегчением расстался с этими прохвостами и надувалами. От всех от них исходила вонь не только давно не мытого тела, но и опаскудившейся души.

Наше не слишком обнадеживающее турне привело нас на улицу Пяти алмазов. В 13-м округе полным-полно улочек с прелестными, красочными, но, как правило, обманчивыми названиями. На улице Пяти алмазов никаких алмазов нет и в помине, на улице Замка Рантье есть лишь больница имени Никола Фламеля[23], на улице Усадьбы Кюре я не встретил ни одного священника, и Французская Академия располагается не на улице Трясущейся бороды. Что же касается улицы Францисканок… м-да… или Надежды… Нет, эти названия явно не подходили для делишек Ленантэ.

Из телефонной кабинки в бистро на улице Пяти алмазов я позвонил Элен. Некий санитар по имени Форе не объявлялся? Не объявлялся.

– Пойдем взглянем на улицу Уатта, где, как он утверждал, на него напали,– предложил я Белите.– Это, разумеется, ничего не даст, но я хотя бы прибавлю к своим разочарованиям еще одно, чтобы потом не терзаться и достойно завершить день.

Мы отправились на улицу Уатта.

Чрезвычайно живописная, накрытая низкой эстакадой, она прекрасно подходила для любых нападений, особенно ночных. Начиная от пересечения с улицей Швальре над нею, почти до половины ее протяжения, проходят несколько путей Орлеанской линии и грузовой ветки. Атмосфера там, особенно в ноябрьские сумерки, достаточно зловещая. Испытываешь неприятное чувство какого-то стеснения, удушья. Уходящая вдаль череда тонких опор эстакады; то тут, то там в свете газового фонаря блеснет струйка подозрительной жидкости, сочащейся из стены узкого, сырого тоннеля. Мы шли по тротуару, снабженному перилами и приподнятому над проезжей частью примерно на метр. Над нашими головами с адским грохотом промчался поезд, от которого задрожало все вокруг.

На улице Уатта я ничего не обнаружил. Впрочем, этого и следовало ожидать. В минуту радостного подъема я загорелся надеждой, что вид одного из домов, какая-нибудь деталь, в общем, что-то в этом духе заставит раскрутиться шарики у меня в башке, но это было все равно что свято уверовать в Деда Мороза. После тоннеля от пересечения с улицей Круа-Жарри и до набережной Гар улица Уатта выглядела совершенно обычно, с домами по сторонам и небом наверху, однако безликие фасады оставались немы. Мы вернулись назад под грохот нескончаемых товарняков.

Затем мы направились вглубь, свернув на крутую улочку Кантагрель и миновав родильный дом, почему-то носящий имя Жанны д'Арк. Но подобные противоречия меня уже не трогали. Чуть дальше, после мастерских трудотерапии Армии Спасения[24] торчали высокие, с огромными окнами здания Сите-Рефюж, рядом с которыми административные постройки благотворительной организации, выкрашенные в светлые тона и с чем-то вроде козырьков на покосившихся столбах, смахивали на кинодекорации. У входа двое солдат Армии, мужчина и женщина, приветствовали друг друга громогласным «Аллилуйя». Армия Спасения! Я не представлял себе Ленантэ, посещающего Армию Спасения – разве только чтобы поспорить с последователями Уильяма и Эванджелины Бут[25]. Но даже они не стали бы карать старика за его заносчивость ударом ножа в бок… Господь с нею, этой улицей Уатта. Я решил махнуть на нее рукой.

Уже давно пришла пора подкрепиться. Мы отправились в пивную «Розе». Прежде чем усесться за столик, я позвонил Элен.

– Ну как там Форе?

– Не объявлялся, шеф. Вообще никто не звонил. Я с ходу набрал номер Сальпетриер.

– Санитара Форе, пожалуйста. Это насчет одного больного.

– Он уже давно ушел с дежурства, сударь. Теперь будет только завтра утром… Что-что? Знаете, вы могли бы разговаривать и повежливее!

Обед прошел в молчании. Этот зазря потерянный день колом торчал у меня в желудке.

– Предлагаю сходить в кино, Белита,– сказал я, забирая сдачу.– Я видел, что в «Палас-Итали» идет детектив. Может, он натолкнет меня на свежую мысль.

Когда мы выходили из кино, мыслей у меня было не больше, чем перед сеансом. Я буркнул:

– Понимаешь, Белита, все эти придурки тряпичники, с которыми мы сегодня толковали, пустой номер. Единственный, кто мог бы – я говорю только «мог бы» – просветить меня насчет Ленантэ и помочь разобраться в этом деле, пожалуй, врач из Сальпетриер, которому старик достаточно доверял, чтобы согласиться лечиться у него. Может, это ничего и не даст, но ниточек у меня не так уж много, и эта кажется самой обнадеживающей. Я рассчитывал узнать у санитара фамилию доктора – если, конечно, Ленантэ вообще его назвал,– и у меня создалось впечатление, что этот санитар не такой чокнутый, как…

– Madre de Dios[26]! Доктор! – тихонько воскликнула цыганочка.

– Что – доктор?

– Однажды он приходил его лечить. Уже давно. Года два назад. Я вдруг о нем вспомнила. Может, это тот же самый…

– Разумеется, тот же самый. Знакомых врачей у старика явно было меньше, нежели старьевщиков.

Она удрученно покачала головой:

– Но я не помню, как его звали. В том-то и дело!

– А он никакого рецепта не выписывал? У него должен быть именной бланк с адресом, телефоном и всем прочим. Ну так как: выписывал или нет?

– Конечно! Я сама в аптеку бегала. Я взял девушку за руку.

– Возвращаемся в переулок Цилиндров, querida[27]. Если только рецепт сохранился, я его разыщу. Если понадобится, перелистаю все его книжки. На рецепт полицейские явно не обратили внимания.

В переулок мы вошли со стороны улицы Бодрикура. Там было так же уныло и пустынно, как и накануне. Туман, хоть и не такой плотный, как прошлой ночью, снова окутал квартал и не располагал к прогулкам, поэтому все вокруг уже спали. Продвигаясь вперед, я поглядывал по сторонам, на случай если Долорес или Сальвадор, несмотря на холод, где-нибудь затаились и поджидают, чтобы наброситься на нас. Эти скоты вполне способны на удар из-за угла. Все мои опасения, однако, оказались безосновательными, и мы спокойно добрались до дворика Бели-ты. Я поднял щеколду задней дверцы, но дальше все пошло по тому же сценарию, что и накануне. Дверь ни в какую не желала отворяться. Должно быть, тюк тряпья, который я бросил вчера на самый верх кучи, снова упал и не дает ей открыться. Разве только ему кто-то в этом помог… задел, когда решил порыться в доме, а быть может, этот кто-то и сейчас сидит там, захваченный врасплох во время своих разысканий… В сарае было темно, но это ничего не значит. Окна наверху нет, там темно, но ведь ночной посетитель, если таковой имелся, мог потушить электричество, услышав, что кто-то возится у двери.

– Я войду первым,– шепнул я на ухо цыганке.– Где выключатель?

Она объяснила. Держа револьвер в руке, я протиснулся сквозь щель. Споткнувшись о кучу каких-то тряпок, я без дальнейших помех добрался до выключателя и повернул его. Тусклая лампочка под потолком осветила все тот же беспорядок. Я осмотрелся. Никого. По крайней мере живых никого.