НА ЧУЖБИНЕ

Мул по кличке «Мора». Аннетте и Мариан катаются верхом в сопровождении папы в новом имении семейства Хейердал в Колла-Микьери на Итальянской Ривьере

Новая любовь Лив

Вместе с матерью Лив прибыла на Тьювхолмен. «Кристиан Бьелланд» ожидался у причала в 8.00, и она позаботилась, чтобы прийти заблаговременно. Как ей хотелось снова обнять Тура-младшего! Скоро исполнится год, как она попрощалась со старшим сыном, и, поскольку с островом Пасхи практически не было почтовой связи, она редко получала от него весточки. Сколько же он ей расскажет!

Ей тоже было что рассказать, и она пощипывала мать за руку, когда думала об этом, и что на это скажет Typ-младший? Не говоря уже о Туре-старшем, она никогда не знала, что ему взбредет в голову. Тем не менее все решено, и решено окончательно. Обратного пути нет.

На борту судна почти семнадцатилетний Typ-младший ждал с таким же нетерпением. Как у матери дела? Он долго переживал, что она так одинока. Из письма, что пришло с «Пинто», на почтовом штемпеле которого стояло «Флорида», он понял, что мать ездила в гости к знакомому американцу, но кто он был?

Юнга. Typ-младший у штурвала «Кристиана Бьелланда». Ему позволили пришвартоваться у пристани, когда судно пришло в Осло в августе 1956 года


За время длинного морского путешествия Тура-младшего повысили до старшего юнги, и как свидетельство того, что он выполнял свои обязанности моряка добросовестно, капитан разрешил ему управлять судном на последнем отрезке пути в Ослофьорд. Он увидел мать, маневрируя по направлению к пристани, а вместе с ней и бабушку! Он попросил прощения у капитана и побежал им навстречу, как только корабль причалил. Но, прежде чем он успел обнять мать, бабушка выпалила:

— Ты слышал, что Лив выходит замуж?{371}

Джеймс С. Рокфеллер-младший принадлежал к богатейшей американской семье. Отец, предприниматель Джеймс С. Рокфеллер, был членом совета директоров авиакомпании «Пан-Америкэн» и «Стандард Ойл» — компании, заложившей в свое время основы состояния семьи. В 1952 году ему передали руководство Первым Национальным Сити-банком. Мать звали Нэнси, она принадлежала к клану Карнеги — другой богатой и влиятельной американской семье. Рокфеллер-старший хотел, чтобы сын, как и все Рокфеллеры, занимался бизнесом. Но Джеймс-младший, или Пеббл, как его называли, отказался. Вместо того чтобы посвятить себя цифрам, он изучал литературу и изобразительное искусство. Он мечтал о другом и хотел стать писателем.

Однажды, в пятницу, весной 1955 года, норвежский кинематографист Пер Хёст собрал прием у себя дома в Боргене в Осло. Пеббл был среди приглашенных. Они с хозяином встретились на Галапагосских островах. Пеббл путешествовал вокруг света вместе с другом, и Хёст, знавший Тура Хейердала со времен изучения зоологии в Университете Осло, отправился туда снимать фильм о галапагосской экспедиции. К разочарованию Тура, Хёст не успел прибыть вовремя, и, когда он наконец приехал, экспедиция уже собирала вещи. Хёст все равно захотел снять фильм, и ему понадобился кто-нибудь, чтобы показать острова. Пеббл предоставил судно и команду в его распоряжение, и Хёст оставался на борту несколько недель.

Прежде чем Пеббл отправился дальше, Хёст пригласил его встретиться, как только тот когда-нибудь попадет в Норвегию. Пеббл продолжил свой путь на Маркизские острова через архипелаг Туамоту и далее на Таити; там он встретил полинезийскую женщину, которая родила ему сына.

Однажды он все бросил и отправился дальше. Но судно, которое уже однажды тонуло у берегов штата Мэн и которое он сам отстроил, больше не выдержало. Оно прохудилось и начало давать течь под ватерлинией. Пеббл устал откачивать воду, и когда он нашел заинтересованного покупателя на Новых Гибридах, то сделка состоялась. Он продолжил свое кругосветное путешествие с помощью других транспортных средств и однажды прибыл в Норвегию, где встретил Пера Хёста, снимавшего «Саам Джеки» — знаменитый фильм о жизни саамов-оленеводов. Пеббл, увлекавшийся фотографией, присоединился к съемочной группе. Он сделал хорошие кадры и опубликовал большой репортаж на страницах американского иллюстрированного журнала «Лайф».

В числе гостей Пер Хёст пригласил также «одну даму, которая целый год прожила на Маркизах» и с которой, по его мнению, Пебблу будет «интересно обменяться анекдотами»{372}.

Кто бы это мог быть? Пеббл представлял себе ученую даму, лучше знающую цифры и факты, чем светскую жизнь. Он подготовился к вежливой беседе о полинезийских табу и сексуальной морали.

Потягивая аперитив, он нашел себе место среди гостей. К нему подошла дама.

— Так это вы тот человек, что влюбился в Тихий океан? — начала она разговор и протянула ему руку.

Пеббл кивнул.

— Ну, а меня зовут Лив, — сказала она с дразнящей улыбкой.

Его тут же поразила ее прямота, свежесть и жизнерадостность.

Вовсе не сухая ученая дама, совсем нет. Голубоглазая, со светлой кожей, с волосами непослушными, как заросли вереска. Ее, похоже, не особо волновала и одежда.

Они нашли столик и сели. Пеббл поинтересовался, что сподвигло ее отправиться на Маркизские острова.

— Я была замужем за ученым, — ответила она со смехом. — Мы жили на Фату-Хиве целый год, и нашим ближайшим соседом был каннибал.

Беседа протекала легко и непринужденно. Она говорила, что ему надо посмотреть многие места в Норвегии. Лиллехаммер — сердце страны; у нее там дача. А еще Ютунхеймен, где козел спрыгнул с Гьендинеггена, — он ведь слышал об Ибсене и «Пер Гюнте», не так ли?

Да, это так. Он ответил, что и ей надо приехать к нему в гости, тогда он покажет ей аллигаторов, морских черепах и енотов.

Пеббл проводил ее домой после приема. Они остановились в дверях и поцеловались на прощание. Он покинул ее, шатаясь, но не от выпитого вина, а от возбуждения. Как хотел бы он остаться в Осло еще на несколько дней! Но у него уже был билет до США на следующий день, и поездку нельзя отложить{373}.

Прошло некоторое время, и тут Лив собралась с духом и написала. Осенью, когда сыновья уехали, один на остров Пасхи, другой в Кению, она почувствовала, что все сильнее и сильнее скучает по этому американцу — искателю приключений. Он разделял ее чувства, и, после того как они встретились всего один раз у Пера Хёста, они влюбились друг в друга по переписке. Он пригласил ее в США, и она не могла дождаться поездки, с таким нетерпением она предвкушала тот день, когда сможет сказать всем своим телом, что любит его{374}.

Он рассказывал о других женщинах и о сыне на Таити, которому помогал материально. Он признался ей о своих отношениях с известной американской детской писательницей Маргарет Визе Браун, которую так любил, что хотел на ней жениться. Но она внезапно умерла. Это случилось три года назад, и он до сих пор не оправился от трагедии.

Лив ценила его честность и писала в ответ: «Ты не представляешь, как тебе повезло, что ты испытал разделенную любовь, хотя она и закончилась трагически. Я тоже сильно любила, но моя любовь оказалась неразделенной, поскольку человек, которого я любила и уважала и которым восхищалась, не знал, что такое настоящая любовь и, как я полагаю, не знает до сих пор. Он слишком занят завоеванием мира. Конечно, я говорю о Туре. Все закончилось тоже своего рода трагедией».

В более позднем письме: «Понимаешь, Тур — такая доминирующая личность, что в его присутствии даже не вздохнуть. Он не терпит, когда жена возражает ему, и он всегда заставлял меня чувствовать себя дурой, когда мое мнение отличалось от его собственного».

Она открыла Пебблу и то, что, пережив развод, встретила нового человека, но он тоже бросил ее ради другой женщины. Тем не менее: «Это не означает, что я потеряла веру в жизнь и любовь. Я знаю, что настоящая любовь между мужчиной и женщиной существует, даже если я уже не верю в то, что она придет и ко мне».

И все-таки она пришла к ней. Лив хотела тут же ехать в США, но домашние обязанности помешали ей отправиться в путь до Рождества. Она должна была позаботиться о матери, которая плохо себя чувствовала и жила у нее на улице Свингевейен в Рёа. Кроме того, она начала заниматься, чтобы поступить на подготовительный курс Университета Осло; экзамен должен был состояться позднее, по осени. Она хотела изучать этнографию и специализироваться на северо-западных индейцах.

Однако Пеббл вдруг пошел на попятную. Мысль о том, что Лив приедет, напугала его.

«Наши отношения — это полный абсурд, — писал он в конце ноября. — Мы встретились лишь однажды вечером, написали друг другу несколько писем, и теперь ты собираешься приехать, чтобы быть со мной? В лучшем случае отношения между нами продлятся недолго, тебе тридцать девять лет, мне всего двадцать девять, кроме того, у тебя есть мать и двое взрослых сыновей».

Пеббла всегда привлекали женщины постарше, потому что «они могли дать гораздо больше»{375}. В таком случае Маргарет Визе являлась хорошим примером — она была на шестнадцать лет старше Пеббла. Но, хотя он и боялся, что разница в возрасте с Лив со временем затруднит интимную жизнь, причиной его внезапного страха стало не это. Он боялся, что она хотела уехать от всего, что имела, потому что надеялась на постоянные отношения. Но этого он не мог и не хотел обещать. Поэтому, чтобы не разочаровывать ее, лучше, чтобы она оставалась дома.

Все же Пеббл признавал, что начал именно он и что как джентльмен он не мог отозвать свое приглашение. В глубине души он и не хотел этого делать. Он не мог скрывать от себя, что ему все больше хотелось ее обнять, так же как и она скучала по нему. «Я боюсь тех месяцев, которые придут за этим», — написал он в завершение.

Лив находилась на даче в Лиллехаммере и, прочитав письмо, сделала то, что она обычно делала, когда ей нужно было что-то обдумать, — отправилась в лес. Ответ, посланный ею Пебблом, оказался жестким.

«Я не приеду. Я больше не хочу тебя видеть — никогда».

Далее: «Ты пытаешься выставить все так, будто наши отношения незначительны и бессмысленны, это бедная несчастная мечта, созданная одиночеством. […] Я надеюсь, ради тебя самого, что ты найдешь другую женщину, с которой сможешь заниматься любовью. Тебе это очень нужно. […] И ради Бога, не бойся быть несчастным из-за того, что никогда не найдешь радости».

Испытывая горечь, она все же благодарит его за то ощущение счастья, которое он, несмотря ни на что, давал ей все эти месяцы. «И хотя между нами ничего не будет, в любом случае я хоть глазком взглянула, какова должна бы быть жизнь. Многим не дается и этого».

Гроза прошла также быстро, как и началась. Пеббл понял, что ею двигала любовь, а не желание сбежать. Лив заказала билет в Нью-Йорк на 9 января. В рождественские дни она связала для Пеббла кофту. В первый раз за семь лет Рождество не вызывало горьких воспоминаний.

«Понимаешь, — писала она Пебблу, — я и вышла замуж, и развелась в Рождество».

Хотя ей наконец удалось сделать прошлое прошлым, она не могла освободиться он чувства вины. «Не то что я больше не люблю Тура, я считаю, что худшее при разводе — это чувство, что я сама где-то совершила ошибку».


Лив пробыла у Пеббла несколько месяцев. Это было своего рода «испытательным сроком». Но любовь быстро пустила свои корни, они жили беззаботно в роскошном окружении на острове у берегов Южной Каролины, принадлежавшем семье Карнеги. Лив увидела аллигаторов и енотов. Пеббл работал над книгой о своих приключениях в Тихом океане, и Лив помогала ему, печатая рукопись на машинке. Наконец она должна была ехать домой, чтобы увидеть мать и встретить своих сыновей, возвращавшихся из Кении и с острова Пасхи.

В июле Пеббл понял, что больше не вытерпит. Он сделал Лив предложение и попросил ее сесть на первый самолет. Лив живо ответила согласием: «Ты серьезно? Ты действительно хочешь прожить со мной всю оставшуюся жизнь?»

Пеббл выставил три условия для брака. Первое проблем для нее не создавало: они должны жить в США. С двумя другими было сложнее. Она не сможет взять с собой сыновей и даже мать. Но у нее не было выбора. Пеббл предлагал ей любовь и новую жизнь, и она смирилась. Мать, гордая Хенни Кушерон Торп, справится со всем этим. Она поддерживала свою дочь от всего сердца, и была рада, что Лив наконец нашла себе нового мужа.

Свадьба. Лив нашла новую любовь. Она оставила сыновей и 31 августа 1956 года вышла замуж за Джеймса Рокфеллера-младшего. Они поселились в Мэне


Но мальчики?.. Они должны остаться с Туром, но захочет ли он? «Я должна быть здесь, пока не приедет Тур. Я должна вести себя так, чтобы не сделать ничего такого, в чем он меня потом мог бы обвинять. Тур — человек, с которым очень трудно иметь дело».

Бамсе в это время уже вернулся к матери. Они проводили лето в Свиппоппе, и он был очень рад, что мать выходит замуж. Он красил дом и помогал во всем. «Приятные изменения по сравнению с тем Бамсе, что был здесь прошлым летом».

Но по-прежнему оставалось несколько недель до возвращения Тура и Тура-младшего. Лив никак не могла отделаться от страха по поводу того, как отреагирует ее бывший муж. Она решила написать Алисон. Если она привлечет ее на свою сторону, то полбитвы выиграно.

Он должен согласиться, утешала она себя, по многим причинам. «Он, должно быть, выслушал множество упреков за то, что он меня бросил, и это повредило его популярности. Народ жалел меня все эти годы. Если я счастливо выйду замуж, то все забудется, и это много будет значить для Тура. Кроме того, ему не понадобится больше меня содержать. Я надеюсь, он поймет, что и мальчикам будет лучше жить с ним, чем вместе со мной и бабушкой. Им сейчас нужен отец».

У Лив была еще одна проблема. Она получила письмо от младшей сестры Пеббла. В письме та выражала чувства, которые, как она утверждала, касались всей семьи. Она просила Лив отказаться от Пеббла, ради своего собственного блага, как она писала. Лив поняла намек. Семья не хочет ее принимать! Глубоко несчастная, она пишет письмо, где решается дать Пебблу отставку. На следующее утро она разорвала его в клочья и написала новое. Письмо сестры пробудило в Лив мысль, что семья подозревает ее в том, что она обманула Пеббла и втянула его в то, чего он на самом деле не хочет. Об этом не говорилось открыто, но неужели Рокфеллеры думают, что она хочет быть вместе с Пебблом ради денег? Лив Хейердал, неизвестная, неимущая женщина из Норвегии, на десять лет старше Пеббла, — что она забыла у нас, в нашей семье?

Но вот в ящик попадает письмо совершенно другого характера, на этот раз от матери Пеббла. «Дорогая Лив! Я чувствую, что пришло время написать своей первой невестке. […] Я очень рада, что вы нашли друг друга и что Пеббл больше не хочет жить один».

Письмо пришло как нельзя вовремя. Оно было датировано 11 августа 1956 года Свадьбу назначили на 31-е.


Тур покинул «Кристиана Бьелланда» в Панаме. У него были более важные дела, чем сидеть на палубе и плыть через Атлантику. Он собирался принять участие в 32-м Международном конгрессе американистов, который открывался в Копенгагене 7 августа.

Членов конгресса заранее попросили подготовить сообщение о путях миграции народов в Тихом океане, но никто не выразил желания{376}. Во время дискуссии о письме ронго-ронго и их загадке немецкий этнолог Томас С. Бартель утверждал, что он расшифровал таблички и на этой основе заявлял, что миграция на остров произошла впервые в XVI веке. Другие эксперты по ронго-ронго отрицали, что немец нашел ключ, но эта дискуссия дала Хейердалу необходимый стимул, чтобы встать и сказать, что он привез с собой находки с острова Пасхи, которые отодвигали сроки первой миграции на остров на тысячу лет назад.

Для Тура конгресс был в основном как нельзя более удачным поводом встретить ученых со всего мира. И в немалой степени — чтобы поговорить с журналистами.

Что бы простые люди или ученые ни думали о Туре Хейердале, там, где он выступал, он всегда притягивал к себе внимание


От норвежской прессы своих сотрудников направили «Афтенпостен» и «Дагбладет», и для обеих газет он сказал, что экспедиция на остров Пасхи полностью подтвердила его теории.

— Нашли ли вы что-то, что идет вразрез с вашей теорией? — хотел знать корреспондент «Афтенпостен» Хеннинг Синдинг-Ларсен.

— Нет, абсолютно ничего, — ответил Тур Хейердал.

Он рассказал вдобавок, что останется в Копенгагене на всю неделю, пока будет работать конгресс. «Затем я полечу в Осло, чтобы подготовиться к прибытию экспедиции. Она прибудет в Осло примерно 24 августа»{377}.

15 августа Лив и Тур встретились в Осло. Ее страхи оказались беспочвенными. Тур считал, что это здорово, что она выходит замуж, и он с удовольствием позаботится о мальчиках. У него достаточно места для них на Майорстувейен, 8. Единственной ложкой дегтя стало то, что он захотел забрать себе дом на Свингевейен, — она рассчитывала, что мать по-прежнему будет жить там. Но она успокаивала себя надеждой, что и это уладится{378}.

— Это правда?

Лив кивнула.

— Как здорово!

Typ-младший обвил руками шею матери и прижал ее к себе. Как и Бамсе, Typ-младший был очень рад, что Лив выходит замуж и что она больше не будет одна.

Причал, куда только что пристал «Кристиан Бьелланд», был полон людей, которые пришли приветствовать Тура Хейердала и его экспедицию. В тот же вечер вышел вечерний номер «Афтенпостен» с новостью: «Судно Тура Хейердала прибыло сегодня в Осло с изображениями богов на бочке из-под масла» — на самом верху первой полосы{379}.

Лив не удалось провести достаточно времени вместе со старшим сыном. Она старалась изо всех сил, чтобы успеть все уладить перед отъездом. Среди прочего, возникли проблемы со въездной визой в США, и некоторое время было похоже, что она опоздает на собственную свадьбу. Ни одного билета до 3 сентября!

Но Тур пришел ей на помощь. Благодаря своим связям он смог купить ей билет на самолет 29 августа, всего за два дня до того, когда она должна была предстать перед алтарем в фешенебельном особняке семьи Рокфеллер в Коннектикуте. Он дал ей на дорогу тысячу крон в качестве последней выплаты пособия.

Пеббл родился и вырос на Парк-авеню в Нью-Йорке. Но ему не нравилась жизнь большого города, и он хотел уехать отсюда. Во время посещения штата Мэн Лив сказала, что здесь она хотела бы жить, ландшафт напомнил ей Норвегию. Они купили усадьбу на вершине холма возле маленького приморского городка Камден. Еще раз она вернулась к природе.

Усадьба была устроена довольно просто. Так хотела Лив. Туалет с канализацией появился в доме только с рождением детей — дочери Ливлет в 1957-м и сына Ула в 1959 году.

Невестка из Норвегии быстро стала частью новой семьи. От нее исходило хорошее настроение и тепло, и никто больше не считал, что она охотилась за деньгами.

Лив редко говорила о Туре. Но случалось, что она при свете ночника рассказывала о Фату-Хиве{380}.

Атомная бомба

Для Тура Хейердала война была воплощением человеческого безрассудства. Будучи студентом, он не верил, что опыт Первой мировой людей чему-то научит. Как солдат, он боялся, что и Вторая мировая не научит их ничему хорошему. Хотя союзники победили Адольфа Гитлера, им не удалось устранить коренную причину войны. Оружие едва успело замолчать, как разразилась новая, и необычная, война: «холодная война» с атомной бомбой в главной роли.

США сотрудничали с Советским Союзом в борьбе против нацизма, но, едва рассеялся дым над немецкими руинами, сотрудничество распалось. Вскоре между двумя супердержавами возникла стена недоверия, что ознаменовалось такими внешними событиями, как переворот в Чехословакии и блокада Берлина в 1948 году. В Норвегии премьер-министр Эйнар Герхардсен вынес «похолодание» на повестку дня, когда во время речи в Крокерой в том же году призвал к борьбе против норвежских коммунистов. Вступив в НАТО в 1949 году, Норвегия стала активным участником «холодной войны».

В эти и последующие годы Тур Хейердал продолжал жить, отстранившись от политики, как он делал это и в межвоенное время. Он был постоянно занят своими делами, экспедициями и трудоемкой обработкой их результатов. Когда он выступал публично — в письменной или устной форме, — все это было «по делу», а именно с докладами о своих путешествиях и теориях или в острых дискуссиях со своими интеллектуальными противниками. Он никогда не принимал участия во внутриполитических дебатах и не высказывался о международном положении.

В 50-е годы «холодная война» становилась все холоднее. Боясь, что атомная бомба недостаточна сильна, сверхдержавы разработали водородную бомбу. Если американцы, а позднее и британцы, проводили испытания в атмосфере над атоллами в Тихом океане, то русские использовали в качестве базы архипелаг Новая Земля к северо-востоку от Финмарка. У норвежцев возникло чувство, что ядерные грибы вырастали в их собственном огороде, особенно в Северной Норвегии люди начали беспокоиться о последствиях воздействия радиоактивного излучения.

Когда Норвегия стала членом НАТО, произошло это не без конфликта в Рабочей партии. Эйнар Герхардсен был среди сомневавшихся. Он предпочитал скандинавский оборонный союз. Но, когда эта идея не встретила понимания со стороны Швеции, он присоединился к сторонникам НАТО. Левое крыло партии, тем не менее, продолжало борьбу против норвежского участия в блоке, и, когда НАТО через несколько лет разрешила американцам размещение атомного оружия в Европе, борьба переросла в протест против этого вида вооружений.

На общенорвежском съезде Рабочей партии в 1957 году был выдвинут тезис, звучавший так: «Атомное оружие не должно размещаться на норвежской территории». К неудовольствию влиятельного секретаря партии Хокона Ли и разочарованию министра иностранных дел Хальварда Ланге, предложение было принято единогласно и без дискуссий.

«Я не думаю, что стортинг сегодня должен вмешиваться в вопросы о возможном размещении ядерного оружия, приняв решение на все времена», — говорил впоследствии Ланге в стортинге. Правительство не приняло всерьез решение общенорвежского съезда.

Левое крыло сосредоточило все усилия на борьбе против такого высокомерного поведения. Вопрос о ядерном оружии на норвежской земле вызвал жаркие дебаты в немалой степени после того, как Советский Союз осенью 1957 года показал свое превосходство запуском в космос первого спутника.

Это событие вызвало тревогу в НАТО. В декабре 1957 года в Париже состоялось заседание альянса, где присутствовали главы правительств государств — членов НАТО. Давление по поводу получения разрешения на размещение ядерного оружия на территории стран-членов усилилось. В проекте речи, с которой должен был выступить Герхардсен, Ланге оговорил этот пункт в выражениях, не содержавших обязательств. Герхардсен отложил проект и написал собственный текст, не согласовав его предварительно с министром иностранных дел или комиссиями стортинга.

Эйнар Герхардсен высказался прямо, заявив, что хранение ядерного оружия на норвежской земле неактуально. Он выдвинул аргументы в пользу признания Центральной Европы безъядерной зоной. Это означало, что он хотел предотвратить получение Восточной Германией ядерного оружия, — проблема, которая особенно волновала левое крыло Рабочей партии.

Речь вызвала международный резонанс. Слышать, что норвежский премьер-министр высказывает точку зрения, прямо противоположную руководящему курсу НАТО, было необычным делом. Дома, в Норвегии, против премьер-министра особенно жестко выступили правые. Партия сочла неприемлемым, что норвежские солдаты не получат для своей защиты такого же оружия, каким владеет вражеская советская армия. Но Герхардсену также аплодировали, и не только от левого крыла. Среди тех, кто его поддержал, был Тур Хейердал. Он сделал это в форме письма.

«Господин премьер-министр Эйнар Герхардсен! Прочитав сегодня Вашу речь, я не мог не послать Вам пожелания успехов. Как независимое частное лицо, не принадлежащее к какой-либо политической структуре, я чувствую естественную потребность сказать, что я восхищен Вашим мужеством и умом, стоящим за Вашим действием. Без всякого сомнения, по всей стране найдется множество таких частных лиц, которые сегодня чувствуют потребность сказать Вам то же самое, что и я. С искренним уважением, Ваш Тур Хейердал»{381}.

Как ни парадоксально, три года службы в иностранных войсках во время войны закрепили пацифистские настроения у Тура Хейердала. Виной тому было отвращение к методам управления армией и разочарование поведением многих офицеров. Важнейшее основание для того, чтобы сказать армии моральное «прощай», заключалось, однако, в том, что он считал войну бесцельным делом. Норвегия находилась на стороне победителя, но убийство миллионов людей в его глазах не оправдывало цивилизацию, которую он еще в 30-е годы счел больной. Атомная бомба и гонка вооружений между Востоком и Западом не сделала пациента здоровее. Письмо к Герхардсену выражало радость по поводу содержания его речи. Но в то же время оно выражало нарастающий страх перед тем, что технический прогресс цивилизованного общества сделал с людьми, если они готовы на такое друг против друга.

«Технический прогресс принес нам много хорошего, но он не сделал нас счастливее, — мог он сказать. — Мы строим дома лучше, чем раньше, имеем удобные матрасы, красивые кухни, элегантную одежду и прически. Но спим ли мы лучше, любим ли крепче или едим с лучшим аппетитом? У нас есть машины, чтобы беречь наши мускулы и время. Но разве мы меньше устаем или у нас появилось больше времени? И, прежде всего, мы создали оружие, более опасное, чем когда-либо, — но чувствуем ли мы себя более в безопасности, чем раньше?»{382}

Назад к природе. Тур Хейердал постоянно боялся так называемого прогресса и поддерживал связь с лесом и горами


Эта позиция напоминала его взгляды во времена студенчества, которые преимущественно и лежали в основе его желания вернуться к природе, к истокам. Однако пребывание на Фату-Хиве показало, что билет в рай купить невозможно. Время нельзя повернуть назад. «Но есть смысл следить, чтобы они [часы] шли правильно. Прежде чем начать строительство, умный строитель составляет тщательный план. Самая крупная стройка, начатая людьми, — это наша цивилизация. Строительство идет полным ходом, но никто не думает о целях. Плана не существует»{383}.

Если политика — это чего-то хотеть и иметь план этого, то как представить черты человека, который будет активно участвовать в этом строительстве?

В письме Герхардсену Хейердал определяет себя как «независимое частное лицо, не принадлежащее к какой-либо политической структуре». В разгоревшейся в послевоенный период борьбе социалистов и несоциалистов он предпочел, иначе говоря, остаться политически нейтральным. Это объяснялось отчасти тем, что он считал политику скорее источником конфликта, чем средством его решения, отчасти же тем, что в таких случаях он питал романтические мечты об обществе без традиционных политиков. Вместо этого он представлял себе «комитет практических философов […], созданный сверхдержавами сообща», чья задача будет состоять в том, чтобы составить «проект того мира, который мы хотим себе построить»{384}.

Приверженность Хейердала политическому нейтралитету не означала, что он не имел мнений по определенным вопросам. В письме к Герхардсену он обозначил поддержку Рабочей партии в остром внешнеполитическом вопросе. Во внутриполитических вопросах, напротив, его сердце склонялось к правым. Это, вероятно, было связано и с тем, что он вырос в семье, где рабочее движение воспринималось как ругательство. Однако это объясняется и строгой налоговой политикой правительства в отношении состоятельных людей. Ощипать богатых считалось средством достижения главной политической цели — выравнивания имущественных различий.

Как мы видели, Тур Хейердал полагал, что налоговые органы обобрали его, и он задумывался о том, чтобы покинуть страну. Но пока он довольствовался тем, что оказывал тайную поддержку гораздо более умеренным в отношении налогов правым{385}, в надежде на то, что парламентские выборы в 1957 году приведут к перераспределению кресел в правительстве. Однако этого не случилось. Рабочая партия получила лучшие за свою историю результаты на выборах, и Эйнар Герхардсен остался на посту премьер-министра.

Перед муниципальными выборами через два года отделение правых в Осло хотело как следует подготовиться к новой схватке. Под девизом «Без денег никакая политическая машина не сможет выиграть выборы» партия рассылала личные письма тем, кто оказывал ей поддержку. «На этой основе, — содержалось в письме Туру Хейердалу, — мы надеемся, что Вы, как и раньше, примете участие в финансировании партии. Прошлый раз мы имели удовольствие получить от Вас 100 крон и надеемся, что и в этом году сможем рассчитывать на соответствующую сумму»{386}.


Экспедиция на остров Пасхи потребовала от Тура Хейердала значительных материальных затрат. По возвращении домой ему нужно было обеспечить себе доход. Это не должно было составить труда. Человек с «Кон-Тики» осуществил новую удивительно зрелищную экспедицию, и издатели всего мира ждали рассказа об этом острове, полном загадок. Но теперь, как и всегда, у него возникла проблема со временем. Только под Новый, 1957 год ему удалось сесть за рукопись, которую надо было сдать к лету.

Чтобы обеспечить себе покой, он поселился в отеле «Гранаволден Гьестгивери» в Хаделанде. Но Хаделанд был недалеко, и к нему постоянно приезжали гости — конечно, не только Ивонн и Аннетте, но и Бамсе и Typ-младший. Однажды неожиданно появились Лив и Пеббл. Они ненадолго приехали в Норвегию, чтобы навестить мальчиков и мать Лив.

В конце февраля «Скандинавские авиалинии» открыли маршрут в Японию через Северный полюс, и польщенный Тур не устоял перед соблазном, когда авиакомпания пригласила его в первый полет. В марте он закончил четыре главы и к Пасхе, спустя несколько недель, поставил точку в шестой. С началом весны Тур забрал свои письменные принадлежности в Углевику. К 1 мая он написал 407 страниц.

10 мая Тур на день съездил к своему престарелому отцу в Ларвик. Четырнадцатого числа он получил известие, что отец умер, на восемьдесят седьмом году жизни. 18 мая он приехал вместе с Ивонн на похороны.

Отец так гордился Туром, тем, что он стал знаменит и богат. Тур, в свою очередь, щедро поделился с ним своей славой. Без материальной поддержки со стороны отца в решающий момент экспедиция на «Кон-Тики» вряд ли состоялась бы. В последние годы контакты между отцом и сыном носили спорадический характер. Время Тура забирали экспедиции и все, что было с ними связано. Но они вели переписку и в письмах выражали свою преданность друг другу.

24 мая рукопись насчитывала уже 500 страниц. Через два дня он устроил праздник в честь восемьдесят четвертого дня рождения матери — обед в фешенебельном ресторане Осло «Ля Бель Соль».

10 июня он имел уже 600 написанных страниц и через десять дней закончил одиннадцатую главу. Рукопись готова, он успел вовремя{387}.

Еще предстояла значительная работа с корректурой и редактированием иллюстраций, и в летние дни он находился между Осло и Углевикой. В августе он получил письмо из «Фрейи» — шоколадная фабрика приглашала его принять участие в рекламной кампании для марок «Фирклёвер» и «Квиккланч». Верный своим идеалам с приключения на «Кон-Тики», он вежливо отказался. Реклама никогда не будет управлять материальным положением исследователя Тура Хейердала{388}. 12 сентября директор издательства «Гильдендаль Норск Форлаг» Харальд Григ наконец смог созвать пресс-конференцию. Он рассказал, что книга, получившая название «Аку-аку. Загадка острова Пасхи», завтра выходит в свет.

Презентацию книги проводил гордый и полный ожиданий директор издательства. Сам он полагал, что она достигнет высот «Кон-Тики». Григ сообщал, что книга выходит в сотрудничестве с издателями Дании, Финляндии, Швеции, Англии, Германии, Нидерландов, Италии и Испании{389}.

На следующий день в газетах появились фотографии улыбающегося Тура Хейердала. Явно ссылаясь на то противодействие, что возникло после экспедиции на «Кон-Тики», он говорил «Дагбладет»: «Я не жду никакой дискуссии после этой книги, я не могу понять, о чем тут можно спорить. То, что я тут представляю, серьезно подкреплено научными доказательствами, так что сказать что-то против, обвиняя меня в использовании устаревшей литературы, уже нельзя»{390}.

Книга получила блестящие рецензии в главных газетах Осло. Они уделили «Аку-аку» гораздо больше места, чем книге о «Кон-Тики». Дальше всего в этом отношении зашла «Афтенпостен». Газета поместила фотографию, где Тур Хейердал стоит перед моаи, на всю первую полосу. Газеты публиковали отзывы своих лучших рецензентов. Их особенно занимала охота за пещерными статуэтками и то, что Хейердал — первый чужак, получивший доступ в пещеры. И «Афтенпостен», и «Верденс Ганг» в качестве подходящего сравнения для Тура Хейердала выбрали Аскеладдена[7] — героя норвежских народных сказок, который кричал: «Нашел! Нашел!»

У всех на устах. «Аку-аку», книга об острове Пасхи, стала новым бестселлером, и книжные магазины тоже поддались этому увлечению


Рекламный плакат англоязычного издания «Аку-аку»


В «Верденс Ганг» слово взял писатель и кинематографист Арне Скоуен: «Мы называем Тура Хейердала Аскеладденом? Конечно, удача была на его стороне, но этим объясняется далеко не все. В первую очередь он обладает плодотворной комбинацией способностей, основанной на такой же плодотворной фантазии, способной рождать такие удивительные идеи».

Насколько Хейердал «сгущает краски, когда он бьется со своими открытиями», по мнению Скоуена, судить ученым, которые «наверняка найдут что сказать»{391}.

В «Дагбладет» писатель Юхан Борген начал свою рецензию так: «Тур Хейердал — превосходный писатель!»

Тур наслаждался похвалой. Он не забыл «Мумле Гусиное Яйцо», он же Юхан Борген, который выставил его на посмешище, когда он в 1938 году дебютировал как писатель с книгой о своей поездке на Фату-Хиву{392}. «Слышали ли вы о двух норвежцах, отправившихся на южноокеанский остров Умба-Юмба? Нет?» — писал тогда Борген в язвительной заметке{393}.

Внезапное уважение, которым Тур проникся к Боргену, только возрастало, когда он читал дальше: «…нужно признать, что перед нами — универсальный исследователь и популяризатор особого класса. Конечно, этот феномен будет раздражать высокомерного сухаря-ученого, у которого нет ни головы, ни тела для такой предприимчивой деятельности».

Как и Скоуен, Борген выдвигает фантазию Хейердала в качестве объяснения достигнутых им результатов.

«Многие наверняка скажут, что Хейердал в этой экспедиции нашел именно то, что должен был найти. Ну хорошо, но ведь он нашел!» — писал Борген, который не видел никаких оснований подвергать сомнению Хейердалову «цепочку доказательств по миграции доинкской культуры с востока на запад»{394}.

Книга «Аку-аку» пользовалась успехом и у широкой публики. Только в Норвегии она вышла к Рождеству тиражом 60 тысяч экземпляров. После года продаж цифра возросла вдвое. Американское издание вышло первым тиражом 100 тысяч{395}. Однако надежды Грига на такие же объемы продаж, как у книги о «Кон-Тики», не оправдались.

«Аку-аку» не вызвала больших дискуссий в научной среде, как это сделала книга о путешествий на «Кон-Тики». Это не означало, что критики приняли теории Тура Хейердала. Скорее, на этот раз они хотели дождаться представления научных результатов экспедиции и только потом высказать свое мнение. В экспедицию на «Кон-Тики» Тур Хейердал не взял с собой других ученых. На остров Пасхи он отправился с четырьмя археологами, и лишь немногие сомневались в том, что экспедиция выполнила новаторскую археологическую работу. Поэтому ожидания связывались с тем, что будет представлено в научном отчете.

От личных нападок и обвинений в фальсификации, какие Хейердалу пришлось вытерпеть после плавания на «Кон-Тики», он был пока огражден.

Однако мир был нарушен. К удивлению Тура, на него напали из родного болота.

Закон Янте[8]

В 50-е годы «Афтенпостен» в своем вечернем выпуске на третьей полосе публиковала глубокие по содержанию статьи. Это мог быть рассказ о путешествии, или статья об искусстве, культуре, или научная статья. 8 февраля 1958 года в газете вышла статья Тура Хейердала под заголовком «Заново открытое искусство инков». Статья с таким же названием, написанная Хейердалом под впечатлением экспедиции на Галапагосские острова, изначально появилась в «Текниск укеблад» к Рождеству 1954 года. В тот раз статья не вызвала никакой реакции. Но теперь, спустя три года, разразилась гроза.

Главной проблемой Хейердала во время плавания из Перу в Полинезию была неуправляемость плота. Команда не понимала, как использовать центральные кили (шверты), или так называемые гуарас. Согласно испанским хроникам, инки, втыкая определенного вида доски между бревнами плота, могли управлять им против ветра. Поэтому независимо от направления ветра они могли добраться до места назначения.

Прежде чем «Кон-Тики» отправился из Перу, Тур попробовал найти кого-нибудь, кто научил бы его пользоваться центральными килями. Но его поиски оказались безуспешными, и он пришел к выводу, что это искусство утрачено. Постепенно «плотоводцы» поняли, что тайна заключалась в том, чтобы попеременно погружать и вынимать гуарас. Но они не успели еще как следует освоить эту технику, как разразился сильный шторм, и почти все гуарас сломались. Плавание на «Кон-Тики» превратилось в обычный дрейф.

Доказательством того, что Галапагосские острова являлись привлекательной целью для рыбаков с южноамериканского континента, как на то указывали археологические раскопки, должны были быть имевшиеся у них транспортные средства, способные на большее, чем дрейф по ветру. Когда Тур и его товарищи вернулись на побережье Эквадора, он захотел предпринять новую попытку плавания с помощью гуарас. При содействии одного человека по имени Эмилио Эстрада он построил копию «Кон-Тики», разве что немного поменьше{396}. Плот оснастили шестью гуарас, «и после нескольких часов тренировки мы сумели плавать на плоту по морю, поворачиваться и возвращаться назад в исходную точку». Таким образом, он «подтвердил справедливость утверждений древних хроник о полной свободе передвижения на плоту». Так, писал он далее, он «принял участие в открытии заново древней индейской гуара-технике»{397}.

Статья не нарушила спокойствие сна читателей.

Однако два молодых норвежских этнографа возмутились. Магистру Арне Мартину Клаузену и студенту Хеннингу Сивертсу ужасно не понравилось, что Хейердал использовал выражение «заново открыл». Как можно открыть заново то, о чем ясно и понятно говорится в испанских источниках?

Они решили послать в газету ответную статью. Этнографы боялись, что за Туром Хейердалом так и закрепится представление о том, что он «заново открыл культуру инков». Заново открыть что-то означало гораздо большее, нежели то, чем занимался Тур Хейердал{398}.

Норвежский этнограф Арне Мартин Клаузен развернул против исследований Тура Хейердала широкий фронт, чего Хейердал никогда не забудет


Корреспондент «Афтенпостен» Хеннинг Синдинг-Ларсен, должно быть, потерял дар речи, когда прочитал ответную статью. Он писал рецензию на «Аку-аку» и ранее ряд статей о деятельности Хейердала. Он хорошо знал материал. Но его мучило не содержание статьи — Клаузен и Сивертс вполне могли высказать свое мнение. Ему не понравился тон. О том, чтобы напечатать материал в том виде, как есть, не могло быть и речи. Он решил позвать авторов статьи на встречу{399}.

На встрече он обвинил Клаузена и Сивертса в том, что они оскорбили Тура Хейердала. Если статью печатать, то ее надо изменить по многим пунктам. Этнографы сделали то, о чем их попросили{400}. Статья вышла в печать в вечернем номере, но не ранее 11 марта, спустя месяц после выхода статьи Хейердала. Задержка объяснялась среди прочего тем, что корректный Синдинг-Ларсен хотел дать Хейердалу возможность прочитать статью, прежде чем она будет опубликована в газете.

26 февраля Тур писал в своем ежедневнике в телеграфном стиле: «Нападение. Афтенп. Сивертс. Снова жар».

Жар появился не оттого, что написали Клаузен и Сивертс, хотя это расстроило Тура. Он уже почти месяц находился в постели, «с высокой температурой и с такой головной болью, что не мог смотреть двумя глазами одновременно — только по очереди»{401}. Он, как и многие норвежцы той зимой, заразился так называемым «азиатским гриппом» — особенно тяжелой формой гриппа. Вирус, вызывавший болезнь, появился в Китае летом 1957 года и быстро распространился по большей части мира. По своей распространенности он сопоставлялся с «испанкой», хотя смертность была ниже.

Для Тура Хейердала болезнь стала не только телесным страданием, но и психическим ударом. Как он, который практически никогда не болел, смог так тяжело заболеть? Как его здоровый организм отправил на койку какой-то вирус? У него не укладывалось в голове, что он в своем беспомощном состоянии, вызванном высокой температурой, стал так же уязвим, как и другие, и это для него стало практически шоком{402}.

Слабыми глазами он пробежался по тексту Клаузена и Сивертса. Что он читает? «Как известно, Хейердал потерпел кораблекрушение на Раройа, подвергнув опасности жизни людей и имущество, поскольку плот сконструировали без учета использования вертикально подвижных швертов. Конечно, он по ходу дела открыл для себя „тайну“, как он сам об этом говорит{403}, но это не смогло предотвратить преждевременной и вынужденной высадки». Какого черта они пишут? Что он отправил плот на рифы осознанно?

Клаузен и Сивертс считали также, что драматического выброса на риф можно было избежать, если бы Хейердал провел несколько экспериментальных плаваний, прежде чем отправляться в Тихий океан.

Статья была длинной. Авторы развернули критику и затронули как «Американских индейцев в Тихом океане», так и только что вышедшую книгу «Аку-аку», и постепенно она принимала форму генеральной ревизии всей исследовательской деятельности Тура Хейердала. Они не отрицали, что он «при содействии опытных археологов» нашел ценный материал на острове Пасхи. Но в своих как популярных, так и серьезных трудах Хейердал, по их мнению, имеет «тенденцию к давлению на материал и отрицает факты в пользу одностороннего освещения своей гипотезы. Это, похоже, взаимосвязано с общей научной неуверенностью, которая особенно отразилась в книге „Американские индейцы в Тихом океане“».

Внес свою лепту. Хеннинг Сивертс, в то время еще студент, принял участие в нападках. Это способствовало тому, что Тур Хейердал покинул Норвегию


Авторы статьи, таким образом, разделяют большую часть международной критики, высказанной в адрес «Американских индейцев в Тихом океане», когда книга вышла в свет. Но это был первый раз, когда высказались норвежские этнографы. То, что норвежские научные круги молчали, тем не менее, нельзя расценивать как «какое-то общее признание» теории Хейердала, «из чего она, наконец, должна состоять», — писали эти двое далее. Это «объясняется скорее тем, что люди работают и в других направлениях». Независимо от того, что этнографы могут думать о работе Хейердала, «имеются очевидные возражения предметного, научного плана: выражается скептицизм по поводу его манеры документально подтверждать свои гипотезы».

Тур поднялся в постели и попросил подать ему карандаш и бумагу. Несмотря на возражения врачей, он бросился отвечать. Но болезнь, перешедшая в менингит, путала мысли, и ему пришлось сдаться{404}.

Атака Клаузена и Сивертса, однако, не должна была оставаться без ответа. Тур передал мяч Кнуту Хаугланду. По договоренности с Хеннингом Синдинг-Ларсеном было устроено так, что статья Хаугланда выйдет в печать на следующий день после заметки двух этнографов.

Хаугланд был очень разочарован. «Каждому должно было быть понятно, что никто из нас, бывших на борту плота, не стал бы рисковать жизнью в опасном прибое у кораллового рифа, если бы у нас была возможность увернуться и пройти мимо».

Он обвинял авторов статьи Клаузена и Сивертса в «излишних тендециозных личных выпадах» и задавал вопрос об их профессиональной пригодности. Они сами указывали, что норвежские этнографы «работают в иных областях, чем исследование Тихого океана. Поэтому интересно, а где, собственно, они почерпнули свои знания». Какого-либо значительного времени на специализацию у них не было, поскольку на тот момент магистерской степени Клаузена исполнился всего год, а Сивертс вообще был еще студентом, писал Хаугланд.

Хаугланд также рассказал, что Хейердал на деньги Музея «Кон-Тики» основал фонд для студентов и что Сивертс в 1952 году получил стипендию в несколько тысяч крон из этого фонда на свои исследовательские работы в Мексике. Поэтому ему «не составило бы труда связаться с Хейердалом и обсудить те вопросы, с которыми он сейчас выступил в прессе»{405}.

Среди тех, кого расстроили Клаузен и Сивертс, была и Лив. Волей случая она снова приехала в Норвегию вместе с Пебблом. Прочитав статью, она связалась с Гуттормом Гьессингом, профессором этнографии, которого она знала с тех пор, когда готовилась экспедиция на «Кон-Тики». Поскольку Гьессинг был преподавателем и идейным наставником как Клаузена, так и Сивертса, она считала, что Гьессинг должен был сделать все, что в его силах, чтобы предотвратить написание ими этой статьи{406}.

Тем не менее это не помогло. Однако по просьбе «Афтенпостен» Гьессинг прислал свои комментарии к этой становившейся все более острой дискуссии. Было совершенно очевидно, что он сделал это с большой неохотой. «Это и просто, и трудно, поскольку я считаю всех вовлеченных лиц, в том числе и Тура Хейердала, своими близкими и добрыми друзьями».

Ответ Гьессинга стал всего лишь своего рода «здорово кума на рынке была», хотя он не отрицал, что в ранних работах Хейердала «есть многое, за что можно уцепиться критику». Тем не менее он считал, что Хейердал во время работы над научным материалом с острова Пасхи «по значительным пунктам» построит свои аргументы так, чтобы они были более приемлемы в научных кругах. В немалой степени он имел в виду «лингвистическую сторону»{407}, за легковесное отношение к которой он критиковал Хейердала в рецензии на «Американских индейцев в Тихом океане».


Спустя некоторое время, в марте, за несколько дней до публикации агрессивной статьи Клаузена и Сивертса, жар спал. С вернувшимися силами и необходимостью прийти в себя, Тур заказал билеты в Италию. Он отправился туда вместе с Ивонн и Аннетте и младшей дочерью — Мариан, родившейся во время суматохи вокруг презентации «Аку-аку». Они устроились в отеле «Бо Сежур» в Алассио, пляжном городке в районе Лигурия на Итальянской Ривьере.

Выбор Алассио не был случайным, и не только из-за необходимости в восстановлении сил семья Хейердал отправилась туда. Тур и Ивонн уже некоторое время говорили о том, чтобы уехать из Норвегии. Тур, который скучал по шороху тихоокеанских пальм, как и Бенгт Даниельссон из экспедиции на «Кон-Тики», хотел поселиться на Таити. Но этого не хотела Ивонн. Таити находился на другой стороне Земного шара, и расстояние, отделявшее их от семьи и друзей, было бы слишком велико. Вот о том, чтобы найти местечко в Средиземноморье, она с удовольствием бы подумала.

Никто из них не имел особой связи с Алассио или его окрестностями. Но Ивонн попалось несколько брошюр о Лигурии, и она нашла это место привлекательным. Брошюры не солгали. Алассио находился в прекрасном месте между Средиземным морем и горами, люди были приятными, еда и вино вкусными. Вдали от шума и скандалов дома Тур мог теперь расслабиться, никто не стоял над ним и не шептал: «Не думай, что ты что-то собой представляешь, не думай, что ты умнее нас».

Супруги Хейердал решили познакомиться с районом поближе: может быть, они смогут купить здесь дом? Они нашли единственное в городе такси, и несколько дней шофер Пьетро Гандольфо возил их по округе.

Однажды вечером, когда они вернулись в отель, у портье их ждало письмо. Оно было от Карин Бонневи, секретарши Тура в Осло. «Я снова разговаривала сегодня с Хаугландом, и он рассказал, что ему многие звонят и поздравляют с ответом Сивертсу»{408}.

Итак, ответ состоялся.

Он получил еще один стимул. На этот раз писал Хельге Ингстад. Вместе с женой Анне Стине он часто бывал на обедах у Хейердалов в доме на Майорстувейен, 8. Охотник за пушниной из канадских лесов много лет прожил вместе с коренными народами Северной Америки и Гренландии, и он относился с большим уважением к исследованиям Тура Хейердала.

«Дорогой Тур! […] Слышал, ты сильно болел. Жаль об этом слышать, надеюсь, что твои дела сейчас лучше. Смотрю, тут какие-то ретрограды бросаются в тебя грязью в прессе. Не принимай это близко к сердцу, это ни на грамм не повредит твоей репутации, ты твердо стоишь на ногах. Если что-то произойдет более неприятное в этом направлении, дай мне знать. И вообще — поправляйся. Надеюсь, что жизненные силы скоро к тебе вернутся, а вместе с ними и хорошее настроение. Передавай привет своей красавице-жене. С сердечным приветом, Хельге»{409}.

Ингстад послал свое мнение в «Афтенпостен». Там он охарактеризовал нападение Клаузена и Сивертса как «безосновательное и отчасти клеветническое»{410}.

Арне Мартин Клаузен и Хеннинг Сивертс написали новую статью в «Афтенпостен» в ответ на статью Хаугланда. Должно быть, газета отказалась ее печатать, поскольку затем случилось нечто странное. Этнографы направили статью самому Туру Хейердалу и попросили его помочь, чтобы она появилась в газете. Несмотря на свою обиду, Тур проявил к Клаузену и Сивертсу великодушие. Он написал Синдинг-Ларсену, который все это время наблюдал за дискуссией: «Поскольку они настолько глупы, что никак не успокоятся, и поскольку они сами считают, что имеют право ответить Хаугланду, раз их первую статью напечатали, я Вас прошу — пожалуйста, исполните просьбу»{411}.

«Афтенпостен» опубликовала статью{412}.

Здесь Клаузен и Сиверс основной упор делали на том, что в Этнографическом музее Осло имеются модели азиатских плотов, оснащенных швертами, и если инки могли плавать на своих плотах против ветра, то почему азиаты не могли этого делать? «Но мы надеемся, что эту проблему Хейердал сам рассмотрит позднее».

Восстановившись после болезни, Тур мог сам броситься в дискуссию. В длинной статье под названием «Буря в стакане воды» он напустился на этих двух «ретроградов», как их назвал Ингстад. Что касается способности азиатских плотов плыть против ветра, он призвал Клаузена и Сивертса попробовать самим «и сделать все на свое усмотрение». Он писал, что другие, пытавшиеся плавать на примитивных транспортных средствах из Азии и Полинезии, потерпели неудачу.

В слегка ироничном тоне он поблагодарил Клаузена и Сивертса за «хорошие советы в том, что если уж мы предприняли экспедицию на „Кон-Тики“, то должны были испытать технику применения центральных килей заблаговременно». К сожалению, совет запоздал на несколько лет. Такое пробное плавание «все равно не научило бы нас большему, чем мы узнали в течение 101 суток на плоту. Все наше путешествие было таким пробным плаванием».

Было похоже, что ручка горела, когда он ставил точку — в статье и в дискуссии. «Когда они в своем резюме ошибок другого человека за много лет настаивают по всем пунктам исключительно на том, чтобы он сам спустился в воду, то я первым признаю, что это послужит не к моей похвале, а к их стыду»{413}.

Примерно в то же время, когда он поставил точку, пришло письмо из Норвежской академии наук, которая имела честь сообщить, что Тур Хейердал избран ее членом. Какой контраст! Подвергаться практически бесчестью в один день, и получить величайшие почести на другой!

Академия наук была очень почитаемой организацией, созданной в 1857 году с целью «способствовать развитию науки». Она имела ограниченное количество членов, и критерии, для того чтобы попасть в священные академические залы этого общества на Драмменсвейен в Осло, были очень строгими. Одного звания профессора было недостаточно. При рассмотрении кандидатур основное внимание уделялось общему значению научных исследований кандидата в своей области. Далее минимум двое членов Академии должны были прислать обоснование, почему они считают, что кандидат удовлетворяет выдвинутым требованиям. Кандидатуру Тура Хейердала поддержали пять членов Академии, среди них профессор Гутторм Гьессинг и историк и бывший министр иностранных дел Хальвдан Кут.

Тур Хейердал избегал академических кругов. Он не любил ученых, которые скорее будут цитировать друг друга, чем отправятся в экспедицию. Но, когда они призвали его с Олимпа науки, из самой Норвежской академии наук, он с удовольствием захотел присоединиться к их обществу. Признание, которое там ожидало, несмотря на все, слишком велико, чтобы от него отказываться. Он с нетерпением ждал 2 мая. Тогда они вручат ему диплом, знак его нового достоинства.

Но, пока он еще не зашел так далеко, надо было устроить и другие важные вещи. С Туром и Ивонн на заднем сиденье Гандольфо ездил по горам и долам прекрасной Лигурии. Они смотрели множество домов, но того, что нужно, не находили, пока однажды Гандольфо не сказал, что он узнал их настолько хорошо, что покажет то, что им нужно. Через гребень пришлось идти пешком, потому что туда, куда им надо, дороги не было. На вершине стояла старинная римская башня с видом на ярко-синее Средиземное море на юге и снежные вершины гор на севере. И там, под этой башней на другой стороне холма, находилась деревня в желтых и кирпичных тонах, от вида которой у них обоих захватило дух. Колла-Микьери, деревня, где Тур и Ивонн устроят свой новый дом.

В межвоенные годы итальянская деревня переживала не лучшие времена. Деревни обезлюдели, и дома приходили в запустение. Это происходило и с Колла-Микьери. Поэтому земля там стоила дешево, в отдельных случаях покупатель мог получить усадьбу, только лишь заплатив долг по налогам. Для более крупных районов 50 лир за квадратный километр были вполне подходящей ценой{414}. Усадьба, которую купил Тур, раньше была хутором, состоявшим из большого дома среди обширного сада, плюс еще несколько мер земли с виноградниками и оливковыми деревьями. Дом не годился для жилья и требовал ремонта, но они рассчитывали переехать из Норвегии как-нибудь осенью.

Как Генрик Ибсен, уставший от норвежской узости мышления, сбежал в Италию в 1864 году, так и Тур Хейердал сбежал в 1958 году в ту же страну, и тоже в обиде на родину. Когда он купил дом в Колла-Микьери, то сделал первый серьезный шаг по воплощению в жизнь угрозы, что он покинет родину, чтобы спрятаться от норвежской налоговой службы. Затем, после многолетнего пребывания на тропических островах Тихого океана, он начал уставать от норвежского климата. Азиатский грипп оказался последней каплей, поскольку он считал, что виной тому не столько вирус из Китая, сколько холодная норвежская погода. Нет, такого с ним больше случиться не может.

Колла-Микьери. Когда Тур и Ивонн весной 1958 года увидели эту итальянскую деревню, они уже не сомневались. Именно здесь они создадут свой новый дом


Он также устал от норвежского стиля поведения. Анджело Преве, адвокат, помогавший ему во время покупки Колла-Микьери, хорошо помнит, что Хейердал ответил на вопрос, почему он захотел уехать в Италию. Он сказал, что ему не нравилось норвежское устройство жизни. Почему все уходили домой в 4 часа? Почему по воскресеньям все закрыто и невозможно найти ни куска хлеба и тем более — стакана вина? В Италии, напротив, все всегда открыто, и люди занимались своими делами и после 4 часов вечером. Жизнь и движение, веселый народ — и конечно же, еда! Тур любил итальянскую кухню{415}.

Сыграли свою роль и все более ухудшавшиеся отношения между Ивонн и матерью Тура Алисон. Ее квартира находилась в доме как раз напротив через улицу от Майорстувейен, 8, на шестом этаже, и оттуда она зорко следила за тем, что происходило в саду у сына. Она не стыдилась ходить украдкой вокруг его дома и заглядывать в окна. Она вмешивалась в то, как Ивонн воспитывает своих детей, и могла напуститься на нее за беспорядок в комнатах у мальчиков, и все потому, что она относилась к ним как мачеха.

Ивонн пыталась сделать все возможное, чтобы достичь примирения, но безуспешно. В глубине души Алисон никогда не принимала ее в качестве невестки, ибо это место прочно закрепилось за Лив. В одном из писем Туру, отправленных вскоре после того, как он и Ивонн обосновались в Колла-Микьери, она обвинила Ивонн в распространении лжи и сплетен. В то же время она критиковала Тура за то, что он заодно с ней, вместо того чтобы поставить жену на место{416}.

Ивонн, ожидавшая в это время третьего ребенка, увидела письмо. Оно обидело ее до такой степени, что она, «жалкая и несчастная, слегла в постель»{417}.

Реакция Тура сохранилась в ответе, который он отправил матери. «Дорогая мама! Я до глубины души расстроен тем, что ты в последнем письме снова критикуешь Ивонн и пытаешься нас рассорить. Более того, когда ты сама была в ее состоянии, ты должна знать, как это тяжело — иметь свекровь, от которой не дождаться ничего, кроме злых слов. Теперь, когда мы уехали, я хотел бы оградить нас от дальнейшей критики и интриг. […] Я повторяю то, о чем я писал тебе прошлый раз, когда ты пыталась опорочить Ивонн в моих глазах. Я думаю, что ты мало что выиграешь, если Аннетте и Мариан тоже станут детьми развода и уедут от меня. Как мать, ты, со своими тремя разводами, должна делать все, что в твоих силах, чтобы сглаживать все проблемы и помогать сохранять семью. […] Учение Дарвина достойно уважения, но в повседневной жизни, я считаю, больше подходит учение о любви к ближнему»{418}.

Мать ответила, заметно потрясенная выпадом сына: «Как я […] раньше говорила и теперь снова хочу подчеркнуть — для меня будет страшным несчастьем, которое может произойти с тобой и детьми, если ты бросишь Ивонн, — да, абсолютно так!»{419}

Мама Алисон. Мать Тура так и не примирилась, что сын ушел от Лив. Ее отношения с Ивонн становились все хуже


Гроза миновала. Тур и Ивонн пригласили ее позднее приехать к ним в гости. Она предвкушала поездку, она была такой окрыленной, когда ходила и всем рассказывала, что скоро поедет в Италию{420}.

Но, наверное, самой главной причиной того, что Тур Хейердал уехал за границу, была обида, которую, несмотря на членство в Норвежской академии наук, он чувствовал по отношению к научным кругам страны. Он быстро стал пророком в других странах, но не на родине: дома его признавали только частично и никогда от чистого сердца, и признание пришло слишком поздно. Когда Клаузен и Сивертс писали в «Афтенпостен», они насыпали соли на старые раны, и горечь пустила еще более глубокие корни. Через сорок лет — в 1998 году — Хейердал издал автобиографическую книгу «По следам Адама». В ней он писал: «Нападки со стороны академических противников экспедиции на „Кон-Тики“ получили новую пищу после всей шумихи вокруг экспедиции на остров Пасхи, и теперь они стали настолько интенсивными, что два новоиспеченных норвежских студента-археолога получали в свое распоряжение целые полосы в столичных газетах. Там они указывали, что я специально направил „Кон-Тики“ на риф, чтобы создать сенсацию. Тогда я решил найти более спокойное рабочее место за границей»{421}.

Тур Хейердал чувствовал, что на него давили. Он не должен был считать, что представляет собой выдающегося человека.

Потому что в Норвегии действует закон Янте.

Колла-Микьери

Тур проснулся от крика петуха. Затем он услышал пение соловья, а потом кукушку.

Он высунулся из палатки и поглядел на траву в свежей росе и ярко-голубое небо. Несколько дней он работал вместе с мастерами и, непривычный к физической работе после этой проклятой весны, чувствовал боль в каждой клеточке тела.

Он оделся и сел под миндальным деревом, чтобы писать письмо о том, как здесь хорошо и какая приятная погода в июне. Скоро придет женщина из деревни и принесет свежий хлеб, молоко и только что снесенные яйца. Пока он завтракал, при хорошей погоде он мог увидеть на горизонте Корсику или, если бы он повернулся, наслаждаться видом могучих гор внутренней части страны.

Тур уже влюбился в Колла-Микьери, место, где время остановилось, но история все же оставила свой след. В XII веке жители побережья подвергались все более частым нападениям пиратов. Чтобы спастись, они искали убежища повыше. Оттуда они могли заблаговременно увидеть пиратские суда, когда мачты показывались над горизонтом, к тому же на вершине крутого холма было удобнее защищаться. Знающие люди говорили, что маленькая деревенская церковь появилась в XVI веке, а самые старые дома, стоявшие до сих пор, построены в XVII-m.

Жители деревни по-прежнему рассказывали, как французский генерал по имени Наполеон Бонапарт приезжал сюда верхом, по пути к долинам Северной Италии, где он собирался дать бой австрийской армии. Они предложили ему еду и кров на ночь, и, прежде чем отправиться дальше на следующее утро, он оставил им свое седло в знак благодарности.

Рассказывали, что деревню однажды посетил папа римский. Когда тот самый Наполеон в 1804 году сам возложил на свою голову императорскую корону, там присутствовал Пий VII. По пути из Рима в столицу Франции он проезжал Колла-Микьери, и, сидя на своих носилках, благословлял народ. Над дверью церкви в память о том событии вырезана надпись.

В общем, как генерал, так и папа путешествовали вдоль Виа Аурелиа, дороги, которую римляне начали строить еще в 250 году до н. э. Веками дорога, в римской манере связывающая деревню за деревней на холмах, была единственным транспортным путем для тех, кто хотел пересечь страну Наполеон испытывал значительные трудности с транспортировкой пушек и другого тяжелого снаряжения по этой пересеченной местности, и он позже приказал построить новую Виа Аурелия внизу, вдоль берега. Это привело к тому, что транспорт со временем стал обходить Колла-Микьери, и старую римскую дорогу забросили. Из места, где путешественники останавливались, чтобы получить пищу и отдохнуть, деревня со временем превратилась в уголок, куда путешественники больше не заезжали. Колла-Микьери выпала из времени, и именно эта безвременность и окружавшая ее тишина привлекали Тура. К этой тишине он так долго стремился, она была нужна ему после трудных времен болезни и борьбы. В палатке перед домом, в которой он жил, потому что дом еще не был готов, его не могли найти по телефону, и журналисты не знали, где он находится.

Во время этого первого пребывания на собственной земле, длившегося четыре недели, он старался ни о чем не думать. Он махал молотком и топором в доме и в саду или отправлялся вместе с мастерами покупать строительные материалы. Во время этих путешествий за покупками он выглядывал нечто большее, чем камни и цемент. Чтобы все было как можно более естественным, он искал старинные окна и дверные ручки, и если он видел старинные предметы, то тут же их покупал{422}. На складе в порту Генуи он нашел одну доску из африканского дерева. Доска была семь метров длиной, почти метр шириной и восемь с половиной сантиметров толщиной. Из огромной деревянной штуковины без единой царапины он хотел сделать кухонный стол, письменный стол и столик для кофе. Когда эту доску начали рубить, он очень жалел, что топор не годится. Нет, ему нужен настоящий топор из Мустада, писал он Ивонн, «потому что те, что можно купить здесь, никуда не годятся»{423}.

Обновление. Тур и Ивонн начали серьезные восстановительные работы в Колла-Микьери. Новая каменная кладка на площади перед деревенской церковью


Время от времени он должен был по делам бывать в Алассио, который задыхался от транспорта, — его улочки строились с расчетом на лошадей и повозки. Он заметил, что в городе нет больших автомобилей, да и маленькие с трудом находили место для парковки. Наверное, мысль об оставленном на Майорстувейен, 8, бьюике заставила его подумать: «Другое дело, что нам совершенно точно придется купить себе маленькую итальянскую спортивную машинку с открытым верхом, только они здесь пригодны и уместны»{424}.

С тех пор как Тур в девятнадцать лет покинул родной город Ларвик, чтобы учиться в Университете Осло, он так часто менял места пребывания, что потерял свои корни. Только когда он «жил как человек природы на Фату-Хиве», он чувствовал себя в своей тарелке. Везде, куда бы он ни приезжал, он спустя некоторое время начинал скучать, в тропиках — по норвежским горам, в горах — по южноокеанскому изобилию и плодородию. Насчет Колла-Микьери он понял, что тут и останется. Природа не могла быть «более норвежской, здесь были кусты можжевельника, и ели, и такие же цветы, как и дома, здесь кукует кукушка, здесь дрозды и скворцы»{425}.

Но не только красота природы затронула его душу, люди имели такое же значение. «Они простые люди, здешние крестьяне, но сильные и умные, и они владеют сокровищем тысячелетней традиции строительства. Они избежали поисков пути назад, к природе, потому что никогда от нее не отдалялись»{426}.

«Потому что они никогда от нее не отдалялись». Люди в Колла-Микьери смогли то, что ему самому не удавалось, ни ему, ни обществу, продуктом которого он был. Но он, по крайней мере, однажды попробовал, когда уехал на Фату-Хиву, пытаясь вернуться к природе. Теперь Колла-Микьери давала ему новый шанс. Возделывая землю, он собирался обеспечивать себя пищей, которую они будут есть, и вино, которое он будет пить, хотел «помочь приручить природу, а не портить ее»{427}.

Однако его ждали и другие заботы, кроме крестьянского труда. В сентябре он полетел в Нью-Йорк на презентацию американского издания «Аку-аку». Успех книги о путешествии на «Кон-Тики» еще не забыли, интерес среди журналистов был велик, и Тур Хейердал давал интервью газетам, радио и телевидению. «Аку-аку» была выбрана книгой месяца и быстро вошла в список бестселлеров.

В Стокгольме Олле Нордемар из студии «Артфильм» сидел в монтажной. Десять лет назад он приложил руку к монтажу оскароносного фильма о «Кон-Тики», и вот теперь Тур доверил ему работу по редактированию фильма об острове Пасхи. Фотограф экспедиции Петтер Шервен привез километры пленки, которая не всегда отличалась хорошим техническим качеством, и работа была трудная и кропотливая. Верный своим привычкам, Тур следил за ходом работы, и визиты в шведскую столицу постепенно участились.

В Музее «Кон-Тики» его ждала еще одна работа, требующая времени. Несмотря на прохладное отношение коллег к научной ценности тысячи пещерных фигурок с острова Пасхи, Тур хотел поместить их в окончательный отчет экспедиции. Поэтому он взялся за систематизацию коллекции и описывал ее фигурку за фигуркой.

1958 год стал богатым на события, в хорошем и в плохом смысле. Серьезная болезнь и острые дебаты в норвежской прессе оставили болезненные следы. Покупкой Колла-Микьери он смог компенсировать значительную часть этой боли, но радость быть новоиспеченным владельцем виноградников и оливковых рощ омрачалась тем, что научная работа — настоящая отрада его души — не продвигалась. Как он торопился с окончанием «Американских индейцев в Тихом океане», так же ему пришлось спешить с подготовкой в печать монографии об острове Пасхи. Он надеялся, что первая часть труда будет готова в 1959 году, через три года после завершения экспедиции. Однако у археологов было много дел, когда они вернулись в свои университеты, и этой цели достичь не удалось. Кроме нападок Арне Мартина Клаузена и Хеннинга Сивертса на него, как обычно, в ожидании научного отчета напустились и другие противники. Но для Тура Хейердала дело было не только в признании теории миграции.

На этот раз речь шла о подлинном признании его в качестве ученого. Его жажда признания не иссякала.


В конце года возникла одна проблема, далекая от науки. Еще до поездки на остров Пасхи он беспокоился о делах своего младшего сына Бамсе. Об этом он решил поговорить с Лив.

Дом в Колла-Микьери был готов к заселению в ноябре — достаточно времени, для того чтобы Тур, Ивонн и две дочери смогли украсить свой новый дом к Рождеству. Тур очень ждал этот праздник, потому что и Typ-младший, и Бамсе должны были приехать в гости.

У Тура в кои-то веки появилось время для долгих разговоров, и в рождественские праздники он узнал многое о своих мальчиках. Когда они после Нового года отправились домой в Норвегию, то оставили после себя «большую пустоту»{428}.

Typ-младший удивил отца тем, что хочет быть земледельцем и размышляет о том, чтобы получить сельскохозяйственное образование в Италии и обосноваться здесь. Менее удивительным было то, что Бамсе, после пребывания на африканской ферме у дяди Якоба, страстно желал того же. Он хотел вернуться в Кению, но сначала намеревался попробовать себя на заочных курсах по сельскому хозяйству, чтобы посмотреть, подойдет ли ему эта наука. Отец не особенно верил, что он с этим справится, учитывая, какие он имел до сих пор отвратительные результаты в учебе. Пытаясь призвать его к порядку, Тур отправил сына в пансион в Англию. Но отчеты оттуда показывали, что дела шли не особенно хорошо. Всему виной был не недостаток ума, но недостаток прилежания. Бамсе открыто признавал, что он не принимал учебу всерьез{429}.

Однако, несмотря на все это, Тур мог порадоваться значительным улучшениям в поведении Бамсе. Волосы были причесаны, одежда опрятная. Он больше не общался с сомнительными уличными компаниями, членом которых он одно время был в Осло. Он говорил по большей части открыто и разумно, и Тур уже не мог вспомнить, когда последний раз им было так хорошо вместе. «Но, — писал он Лив, — меня очень беспокоит одна вещь, и это отсутствие у него уважения к деньгам. У него есть все, чтобы стать настоящим плейбоем»{430}.

Он заметил это сам и получил донесения о том же из школы в Англии. «Я никогда не видел, чтобы молодые люди так сорили деньгами, как Бамсе, совсем не думая о том, с каким трудом они даются. Может, он не беспокоится, потому что мы богаты?»

Чтобы проиллюстрировать, что он имел в виду, он рассказал Лив одну историю, глубоко возмутившую его. Бамсе поехал в Колла-Микьери через Лондон. Туру требовалось немного наличных денег к Рождеству, и, чтобы избежать проблем, связанных с валютой и налогами, он попросил своего английского издателя передать Бамсе фунты в размере, эквивалентном 1200 норвежским кронам. Радостный и довольный, сын приехал в Колла-Микьери, но ни словом не обмолвился о деньгах. Когда Тур спросил о них, Бамсе удивленно ответил, что думал, будто они предназначались ему, и за те два дня, что он провел в Лондоне, он потратил их, живя в отеле «Амбассадор» и посылая подарки друзьям.

Тур принял объяснение, будто Бамсе думал, что деньги предназначались ему. Может быть, издатель был недостаточно ясен, когда говорил, что деньги предназначаются отцу. Но, в любом случае, как он смог спустить такую сумму и даже не сказать спасибо?

Да, он был избалован. Это касалось не только денег, но и авиабилетов в то время, когда лишь немногие могли себе позволить летать. Бамсе постоянно путешествовал — часто летал в Африку, Южную Европу, Америку, и Тур боялся, что Бамсе станет считать перелет вполне естественным делом.

Африка. Бамсе нравилось на африканской ферме дяди Якоба, и он скучал по Африке


Тур признавал свою вину. «Я действительно пробовал не баловать его». Но он возлагал часть ответственности и на Лив. «Он слишком легко может нами играть». Поэтому он настойчиво попросил ее сотрудничать с ним, чтобы направить мальчика в правильное русло{431}. «Мы должны вести себя так, чтобы он обрел уверенность в себе и собственных силах и не привыкал перекладывать все на плечи богатых родителей»{432}.

Хотя у него не было таких же претензий к Туру-младшему, отец думал и о нем. Старший сын учился в военной школе и собирался остаться там, когда он вернулся домой. Бамсе должен был пойти в армию. Как солдату, ему полагалось содержание в 4 кроны в день, и Тур убеждал Лив, как важно, чтобы он не получал больше, чем его сослуживцы. В противном случае «мы отнимем у них силу и способность, которые им потребуются в борьбе за продвижение в жизни»{433}.

Несмотря на свой неприятный опыт с армией, он не отрицал возможности, что жизнь в казарме может научить Бамсе уму-разуму, да, такие надежды возлагал он «ради такого случая» на армию{434}.

Такие же надежды питала и Лив, тоже волновавшаяся о Бамсе. Как и Тур, она видела, каким лентяем он может быть{435}. Но она не согласилась, что они избаловали его авиабилетами «в любой конец». Мальчик ведь хочет увидеть своих родителей, конечно же, ему хочется видеть их в Норвегии, но как ему это сделать, если они живут за границей? «У него вовсе нет такой же тяги к путешествиям и приключениям, как у тебя, Тура и меня», — писала она ему в ответ{436}.

Она просила Тура помнить о том, что «за всеми его эскападами, которые выводят нас из себя, кроется несчастный мальчик. Он ужасно недоволен жизнью и собой». Она утешала себя тем, что они с Пебблом приедут весной в Норвегию и на этот раз останутся там на целый год. Она надеялась, что Тур тоже сможет приехать на север, чтобы у них была возможность поговорить{437}.

Но, пока они не зашли так далеко, она хотела уладить одно недоразумение. «Ты всегда говоришь, будто мы богаты, — писала она Туру. — Правда заключается в том, что мы с Пебблом вовсе не богаты». Это она дала понять и Бамсе, чтобы он не думал, что «тут имеется бездонная бочка, из которой он может черпать». Она не отрицала, что однажды они с Пебблом будут богаты, когда Пеббл унаследует свою часть отцовского состояния. «Но в остальном отец Пеббла верен принципу не баловать своих детей, что, конечно же, послужило им всем на пользу»{438}.

22 января 1959 года, двенадцать дней спустя после отъезда Бамсе домой из Колла-Микьери, Тур открыл конверт из английской школы. Он сел, уставившись на письмо. Затем он вложил лист в пишущую машинку: «Дорогой Бамсе! Я был сегодня шокирован, когда получил результаты твоих экзаменов. Ты завалил по всем предметам!»

В остальной части письма отец решил без обиняков выяснить отношения. «Я помогал тебе то с одной школой, то с другой, а ты полагаешь, что все в жизни дается бесплатно. Ты был абсолютно равнодушен к своему собственному будущему, чему я нахожу только одно объяснение: ты считаешь, что все должны работать на тебя всю оставшуюся жизнь, так что тебе не о чем беспокоиться, в отличие от других, у кого нет богатых родителей. Но если ты считаешь так, то ты полностью ошибаешься. Я готов тебе помогать во всем, но я не хочу, чтобы ты рос плейбоем. Я полностью уважаю твой выбор — хочешь ты быть земледельцем, или фермером, да, или автослесарем, или кем угодно, но ты не должен больше рассчитывать, что я по-прежнему буду содержать тебя, пока ты сам не встанешь на ноги». Для Лив он смягчил выражения в отношении сына и писал почти примирительно: «Ты только так не расстраивайся из-за Бамсе, мальчик достаточно умен, чтобы исправиться, только мы потуже затянем удила…»

Лив тоже не обрадовали результаты экзаменов. Тем не менее она не видела причин, чтобы бросаться на Бамсе. «Должно быть, — считала она, — даже и в нашем атомном мире возможно жить счастливо без всех этих школ».

Но, если быть честной, она не верила, что Бамсе «испытывает особый оптимизм по поводу своих способностей». То, что ему в первую очередь нужно, — это «поддержка в том, чтобы он нашел что-то для себя подходящее»{439}.

За переезд в США Лив пришлось заплатить большую цену. Она очень скучала по сыновьям и «огорчалась, что они так редко видятся»{440}. Но теперь, когда ей удалось устроить так, что она и Пеббл будут жить в Норвегии целый год, она была «безумно рада», особенно потому, что наконец у нее будет время на мальчиков{441}. Она хотела попробовать уговорить Бамсе продолжать учебу либо в торговом, либо, даже лучше, в реальном училище{442}.

В немалой степени благодаря тому, что он хорошо говорил по-английски после пребывания в Африке и Англии, Бамсе получил в армии отличное место. Он избежал школы призывников, марш-бросков и чистки сапог. Не попал под командование задиристых сержантов. Его направили в штаб НАТО в Колсосе в районе Бэрум, где служба носила во многом гражданский характер. Это означало, что он мог жить «дома», у Лив и Пеббл, которые по приезде нашли себе в Осло квартиру. Это способствовало и тому, что Бамсе задумался об учебе, и он начал учиться торговому делу.

Братско-сестринская любовь. Typ-младший и Бамсе с нежностью отнеслись к появлению сестер. Здесь они играют с Аннетте


Лив удивлялась, насколько хорошо он писал по-норвежски, хотя много лет не ходил в Норвегии в школу. Бамсе никогда особенно не писал писем, но теперь он начал писать отцу в Италию. Он отдавал письма матери, которая опускала их в почтовый ящик. Но, когда Бамсе не получил ответа, Лив сама взялась за перо. После нескольких вступительных предложений о торговом курсе Бамсе и его успехах в норвежском языке, она перешла к делу: «А вообще он сейчас очень расстроен, потому что ты ему не пишешь. […] Он будет благодарен тебе сейчас лишь за несколько слов. Ты не понимаешь, как он привязан к тебе. Кроме того, ты не послал карманных денег, обещанных ему, если он будет писать, и которые ему нужны, потому что он тратит на трамвай почти сто крон в месяц. Я дала ему эти деньги на трамвай, но думаю, Бамсе не все равно, что они — от Пеббла»{443}.


Если 1958 год был своего рода annus horribilis[9] для Тура Хейердала, то 1959-й стал гораздо лучше. Все лето он убирал и поливал в Колла-Микьери. Он купил еще земли и начал работы по строительству стены из природного камня в километр длиной вокруг своей усадьбы. Для этой работы он нанял «одного старика» и трех его сыновей, которые работали «за гроши»{444}.

Аннетте, Мариан и Хелен Элизабет (или Беттина, как ее называли) катаются верхом на муле по кличке «Мора». Ивонн стоит рядом. На заднем плане рабочая башня Тура


В паре сотен метров от главного дома в Колла-Микьери стояла башня, которую раньше использовали для охоты. Тесная винтовая лестница вела наверх, и там Тур устроил себе кабинет. Его размеры составили три с половиной на три с половиной метра, там было два окна. Из одного он мог глядеть на Средиземное море, из другого — на главный дом и сад. На одной из стен он поместил школьную карту, показывающую весь Тихий океан. На противоположной — карты Европы, Северной Африки и Ближнего Востока.

Уже с первыми лучами солнца он сидел в своей башне. Когда становилось темно, он откладывал ручку. Он не любил работать при искусственном освещении, боясь навредить глазам.

Монография об экспедиции на остров Пасхи начинала принимать некую форму. Он сам написал основную главу и отвечал за остальное содержание вместе с еще одним редактором, Эдвином Н. Фердоном, одним из археологов, работавших с ним на острове Пасхи. В Стогкольме «Артфильм» завершал работу над фильмом, который получил название «Аку-аку»; премьера должна была состояться в Осло в начале 1960 года. Олле приехал в Колла-Микьери, и Тур отправился в Стокгольм для последней отладки.

Год благословил его и Ивонн дочерью номер три. Ее крестили в морской церкви в Генуе и дали имя Хелене Элизабет.

Но мир оказался недолговременным. Такое нередко случалось в жизни Тура Хейердала. В последний раз двое норвежских ученых выпустили по нему залп.

Теперь за кулисами стоял американский исследователь и ждал своей очереди.

Признание

Осенью 1960 года в США вышла книга под названием «Цивилизации островов Полинезии», написанная американским антропологом Робертом Саггсом. Несмотря на академическое название и на то, что имя автора было практически никому не известно, книга вызвала интерес у широкой публики{445}. То, что книга вышла сразу в карманном формате и стоила всего пятьдесят центов, явно способствовало ее популярности. Важно было и то, что издательство во время презентации сделало акцент на том же вопросе, что принес известность Туру Хейердалу: откуда пришли полинезийцы?

До путешествия на «Кон-Тики» эта проблема не вызывала никакого академического интереса. После того как книги Хейердала о «Кон-Тики» и об острове Пасхи завоевали миллионы читателей по всему миру, исследователям пришлось снова взяться за эту проблему. Однако данный вопрос привлекал и обычных людей, в немалой степени и в США, где Тур Хейердал все еще был очень популярен.

Роберт Саггс был довольно молодым человеком, только что защитившим докторскую диссертацию по материалам экспедиции на Маркизские острова. В книге он придерживался легкого и понятного языка, но кроме намерений заинтересовать читателя знакомством с различными сторонами культуры полинезийцев он имел и другую цель. Он хотел вернуться к «теории» Тура Хейердала, в которой, по его мнению, было столько же дыр, сколько в швейцарском сыре{446}, и поэтому она не имела никакой ценности, разве что в качестве развлечения, как сказка{447}. Так же как и финский профессор Рафаэль Карстен, доктор Саггс охотился за скальпом Тура Хейердала-ученого.

Американский археолог Роберт Саггс не жалел сил в своих нападках на то, что он называл мифом о «Кон-Тики»


Особое внимание Хейердалу уделялось в одной из последних глав книги — «Миф о „Кон-Тики“». Основываясь на статье шведского противника Хейердала Стига Рюдена в одном из американских тематических журналов{448}, он отказывался признать, что плавание на «Кон-Тики» доказало что-либо, поскольку плот был построен на основе модели, которую народы Перу разработали после того, как испанцы научили их обращаться с парусом. У перуанцев, вероятно, было плоты и до контактов с европейцами, но они, как представлял это Саггс, перемещались с помощью весел{449}.

Ничего хорошего он не сказал и об экспедиции на остров Пасхи. «Каменные скульптуры, которые Хейердал обнаружил в семейных пещерах, грубейшая подделка, островитяне делают их каждый день и продают туристам и морякам». Саггсу было «больно» видеть, как легко они обманули Хейердала, в то время как норвежец позволил себе восхищаться их творческой фантазией как в отношении представления скульптур, так и в отношении «открытия» других «тайн»{450}.

Он также поставил вопросы по поводу хронологии, которую Хейердал заложил в основу своего анализа. Если было бы так, как утверждал Хейердал, что первые люди прибыли на остров Пасхи из Южной Америки примерно в 380 году н. э., как они могли тогда овладеть искусством создания каменных скульптур, которое зародилось в Тиауанако у озера Титикака лишь четырьмя сотнями лет позже? «Перуанцы Хейердала должны были [в таком случае] обладать классическим средством научной фантастики — машиной времени», — надменно писал он{451}.

Роберт Саггс однажды видел Тура Хейердала. Это произошло на Нику-Хиве, острове Маркизского архипелага, где «Кристиан Бьелланд» делал остановку на обратном пути с острова Пасхи. Саггс был членом археологической экспедиции, и, хотя он написал «Цивилизации островов Полинезии» спустя несколько лет, нет никаких сомнений, что он еще в то время относился к Хейердалу предвзято. Стоя на местном причале, он смотрел, как известный первооткрыватель сходит на берег, как очередной белый охотник, в костюме и шляпе сафари. Он собирался «открыть» какие-то статуи, сказал он, которые немецкий этнограф фотографировал еще в 90-е годы. Затем «первооткрыватель» нанес визит местному вождю, чтобы добиться от него рассказа о статуях, как они назывались и с какой целью созданы. Саггс сам пытался разговорить этого вождя, но безуспешно. Поэтому он очень удивился, когда первооткрыватель за очень короткое время сумел добиться своего. Но Саггс не предлагал вождю бакшиш, как, по его утверждению, сделал «первооткрыватель».

«Деньги, — объяснял он в книге, — имеют особое свойство развязывать полинезийские языки, одновременно способствуя развитию их фантазии»{452}.

Книга «Цивилизации островов Полинезии» вышла в далекой стране, и вряд ли кто-то заметил бы ее в Норвегии, если бы не писатель, переводчик, эссеист и публицист Нильс Кр. Брёггер. Под заголовком «Разоблачение Тура Хейердала как ученого» он написал рецензию на эту книгу в разделе хроники газеты «Верденс Ганг».

Брёггер воспринимал путешествие на «Кон-Тики» как «выдающееся спортивное предприятие нашего века». Но в глубине души он «постоянно питал сомнения по поводу того, был ли Хейердал выдающимся ученым». Брёггер, например, воспринимал монографию «Американские индейцы в Тихом океане» как «колоссальное хранилище сведений, собранных из всех возможных источников», с которыми Хейердал обращался без «критического метода и необходимой объективности». Когда он прочитал книгу Саггса, его сомнения рассеялись. Особенно он ухватился за высказывание Саггса о том, что перуанцы не знали паруса до прихода европейцев и что он считал, что экспедиция на остров Пасхи имела «научное значение, равное нулю». Брёггер «редко или никогда не читал такой разгромной критики одного ответственного ученого в отношении своего коллеги».

«Верденс Ганг» подхватила критику Саггса. Газета высмеивала Тура Хейердала и в колонках хроник, и собственными карикатурами


Чтобы усугубить эффект, Брёггер еще порассуждал на тему помещения «Кон-Тики» в музей на Бюгдёй-аллее. Там выставлено полярное судно «Фрам», на котором Фритьоф Нансен плавал к Северному полюсу. Там же стояли корабли викингов, национальный памятник, которому нет равных. Но «Кон-Тики»? Не попал ли плот «не на свое место»? Не должен ли он стоять в музее спорта, вместе с медалями и кубками Оскара Матисена, Ялмара (Яллиса) Андерсена, Кнута (Купперна) Юханнесена и Сони Хени?{453}

Тур Хейердал не ответил на статью. Он находился далеко от Норвегии, на родине Роберта Саггса, в США — в Кливленде, Нью-Йорке, Чикаго. Он ездил по миру и читал лекции, выступал на радио и телевидении. В Соединенных Штатах всегда находились журналисты, желающие с ним поговорить. Никто не упоминал о Саггсе. Кто такой Саггс? Всего лишь новоиспеченный доктор без значительных научных достижений.

Затем в Санта-Фе его ждал Эдвин Фердон. Вместе они должны были завершить первый из двух томов научных отчетов экспедиции на остров Пасхи. Труд под названием «Археология острова Пасхи» посвящался Его Величеству королю Улафу V, высочайшему покровителю экспедиции.

Из тех археологов, что работали с Туром на острове Пасхи, кроме Арне Скьогсвольда именно Эдвин был к Туру ближе всего. Эдвин, или Эд, имел мало близких друзей{454}, Тур тоже. Остров Пасхи свел их вместе, и позднее, вследствие тесных контактов во время работы над «Археологией острова Пасхи», между ними возникла дружба.

Эд одно время хотел писать докторскую диссертацию по археологии в Музее Нью-Мексико в Санта-Фе, но его работу не признали. Это не способствовало его авторитету в научных кругах, но для Тура, который сам не особо беспокоился о докторской степени, это не имело значения. Тур пригласил Эда с собой на остров Пасхи, потому что он независимо от результатов экзаменов доверял Эду как археологу. Для Эда приглашение стало поддержкой в трудное время, и он был так благодарен, что не знал, как выразить свою признательность Туру{455}.

Если другие археологи во время пребывания на острове Пасхи работали с крупными темами: моаи, аху, коленопреклоненные статуи, каменные стены в Винапу, битва при Пойке и первое поселение Хоту Матуа в бухте Анакена, то Эд занимался исследованием остатков некоторых очень старых каменных построек на месте древнего ритуального центра — деревни Оронго.

Деревня раскинулась на краю кратера Рано-Као — крупнейшего вулкана острова Пасхи. Сюда приходили люди, чтобы приносить жертвы Макемаке, и именно здесь развился удивительный культ человека-птицы, заменивший со временем моаи, которые утратили свое значение религиозных символов. На скалах в Оронго рапануйцы вырезали фигурки, представлявшие людей с птичьими головами, и каждый год собирались здесь на специальную церемонию для провозглашения нового человека-птицы. Непонятно, какие функции выполнял человек-птица, однако есть мнение, что он был своего рода инкарнацией Макемаке. За время своего короткого «правления» он пользовался некоторыми привилегиями, и поэтому конкуренция за место человека-птицы следующего года была велика{456}.

Неясно, возникло ли почитание человека-птицы на острове Пасхи или пришло извне. Метро считал, что культ человека-птицы в том виде, как он практиковался в Оронго, не встречался больше нигде в Полинезии{457}. И поскольку Метро полагал, что первые поселенцы пришли с запада, из Полинезии, в таком случае почитание человека-птицы — это феномен, возникший на острове Пасхи.

Фердон имел иную точку зрения. Он указывал на то, что человек-птица был хорошо известен в культурах Анд. Далее он упоминал, что дома из камня, стоявшие когда-то в Оронго и игравшие важную роль в религиозных церемониях, имели конструкцию крыши, которая не встречается нигде в Полинезии. В Перу и на юге, в направлении к Аргентине, напротив, этот метод строительства довольно распространен{458}. Хотя параллелей между островом Пасхи и Южной Америкой не так много, Фердон считал, что они достаточно красноречивы, чтобы утверждать, что не все на острове Пасхи имеет местное происхождение. И хотя он подчеркивал гипотетический характер своих заключений, но находил совершенно очевидным наличие контактов между Южной Америкой и островом Пасхи{459}. Таким образом поддерживая теорию Хейердала, он продвинулся еще дальше, чем другие археологи, принимавшие участие в экспедиции на земле Хоту Матуа.

На фоне разочарования по поводу прохладного отношения других ученых к его теории такая поддержка согревала Тура. Это также объясняет и то, почему Тур выбрал Эда в качестве своей правой руки при работе над научным отчетом.

Прежде чем они встретились в Санта-Фе, Эд получил письмо от Арне Скьогсвольда. Оно содержало английский перевод статьи Брёггера из «Верденс Ганг». Потрясенный тем пылом, с каким Брёггер унижал своего соотечественника{460}, и сам горя желанием выступить в качестве оруженосца своего рыцаря, Эд Фердон подготовил ответ. Он не церемонился.

«Норвегия родила и взрастила Хейердала в таких же великих традициях и решительности, и интеллектуальной честности, как Нансена и Амундсена. То, что я сравниваю Хейердала с Нансеном и Амундсеном, в первую очередь связано не только с его знаменитым путешествием на плоту в Тихом океане — хотя и оно является достойным основанием, — но и с его более трудной задачей: попыткой смягчить закостеневшие представления антропологов в отношении истории Полинезии».

Фердон мог рассказать Брёггеру — и Роберту Саггсу, — что первое европейское судно, отправившееся вдоль южноамериканского побережья, встретило перуанские плоты, идущие под парусом. Иначе говоря, парус знали до прихода европейцев, а не научились его применению от них. Он также отмежевался от утверждения Брёггера о том, что «Американские индейцы в Тихом океане» содержат «собрание непроверенного» материала. Для него книга в первую очередь стала не представлением теории Хейердала, но «сборником всех данных», которые имеют значение для постановки проблемы.

То, что экспедиция на остров Пасхи не имела никакого научного значения, Фердон расценил как безосновательное и глупое утверждение. Как Саггс и Брёггер вообще могли о чем-то таком говорить, пока научный отчет не вышел в свет? Судить о научной ценности экспедиции — здесь это выглядит так, будто говорил сам Тур Хейердал, — на основании популярного представления в «Аку-аку» «не только смешно, но и вообще неуместно», — писал Фердон.

С целью подчеркнуть, что он не единственный, кто считает Тура Хейердала ученым, Фердон сообщил, что Хейердал только что «получил почетное членство в выдающейся Академии наук Нью-Йорка». Это общество работало на благо науки с 1817 года. Чтобы заслужить такую высокую честь, требовалось, чтобы кандидат не только добился значительных достижений в своих исследованиях, но и чтобы их результаты получили признание.

Арне Скьогсвольд считал чушью произведение Роберта Саггса. В колонке хроники в «Дагбладет» он обрушился на американского антрополога{461}.

Скьогсвольд удивлялся, как Саггс в научной полемике мог опуститься «до эмоционального нападения на личность Хейердала». Во-первых, Арне никогда не видел Тура Хейердала в шляпе-сафари, и он знал, о чем говорил, поскольку он больше, чем кто-либо другой, работал вместе с Хейердалом в тропиках. Во-вторых, обвинения в том, что Тур за плату смог заставить местного вождя выдумать легенду, он считает «прямым оскорблением». Для Тура такое было абсолютно немыслимо, и все члены экспедиции могли подписаться под этим. Чего Саггс хотел добиться своими обвинениями, Скьогсвольд не знал, но в одном был уверен: действуя таким образом, он вызывает подозрения против себя самого.

Как и Фердон, он отверг все нападки Саггса на Хейердала как ученого. Скьогсвольд констатировал, однако, что Хейердал «во многом подвергся строгой критике за свою объемную работу „Американские индейцы в Тихом океане“, и, наверное, отчасти справедливо, поскольку в представлении материала имеют место очевидные методические слабости, что, скорее всего, объясняется тем фактом, что Хейердал не получил ранее необходимого профессионального образования».

Однако для оценки научного вклада Хейердала степень правоты его теорий играет второстепенную роль. Скьогсвольд сам признает, что и у него нет достаточных оснований для высказываний на эту тему, «несмотря на то что я в течение последних восьмидевяти лет сам решал такие же проблемы» в экспедициях на Галапагосские острова и остров Пасхи. Но с точки зрения археологии Полинезия и материки на западе и востоке по-прежнему будут неведомыми землями еще долгое время. И хотя Тур убежденно заявил, что с помощью своих экспедиций он нашел решение, Скьогсвольд считал, что объяснение запутанных путей расселения в Тихом океане «принадлежит в лучшем случае далекому будущему».

По мнению Скьогсвольда, заслуга Хейердала как ученого состояла в первую очередь в том солидном научном материале, который он добыл для исследований Тихого океана в целом, и в том, что «он посредством своего непредвзятого и бесстрашного труда актуализировал эти проблемы до такой степени, что археологам, наконец, есть чем заняться в этой области».

Несмотря на шумиху, поднятую Саггсом, Скьогсвольд считал, что американский антрополог «с чисто научной точки зрения» сам выразил Хейердалу «признательность за этот вклад». Это были почти пророческие слова — не о Саггсе, который никак не унимался, но о том, что вскоре произошло на одном из тихоокеанских островов.


С 1920 года форум под названием «Ассоциация исследований Тихого океана» проводил конгрессы почти каждый четвертый год. В августе 1961 года этот форум в десятый раз прошел в Гонолулу. Конгресс собрал в общей сложности 2800 ученых по ряду дисциплин в области гуманитарных и естественных наук. Они прибыли большей частью из стран Тихоокеанского региона, и общим у них было то, что они посредством исследований желали внести свой вклад в развитие региона как на островах, так и в государствах на азиатском и американском континентах. Каждый конгресс посвящался определенной теме, и в Гонолулу основной темой стало сильнейшее землетрясение, происшедшее в прошлом году с эпицентром в море недалеко от Чили. Возникшее в результате землетрясения цунами разрушило большую часть чилийского побережья, но оно привело к разрушениям и в таких отдаленных районах, как Гавайи, Филиппины и Япония.

Землетрясение и последующее цунами унесли в общей сложности пять тысяч человеческих жизней, и при открытии конгресса утверждалось, что многие были бы спасены, если бы должным образом функционировала система аварийного оповещения. Необходимым условием для этого являлось возрастание знаний о природных катастрофах, таких, как землетрясения, цунами и тайфуны, и делегаты призывались к тому, чтобы принять активное участие в получении таких знаний{462}.

Во время конгресса планировалось проведение 120 различных симпозиумов, и делегаты заранее заявили о 1500 докладах. Поэтому предоставлялись хорошие возможности обсудить и другие проблемы, а не только аварийную готовность при природных катаклизмах. На повестке дня стояли такие вопросы, как ледовые условия в Арктике, ядовитые растения, акулы, распространение вирусных заболеваний, вулканы, выращивание риса и взаимовлияние человека и природы. Один из пунктов привлек внимание Тура Хейердала к Гонолулу: история расселения людей в Тихом океане.

Гонолулу долгое время представлял собой важную базу для исследований о Тихом океане. Там находились Гавайский университет и не менее известный Музей Бишопа, где помещалась крупнейшая коллекция полинезийских культурных артефактов. Именно при этом музее новозеландский этнолог сэр Питер Бак создал школу ортодоксальных тихоокеанистов, учение об азиатском происхождении полинезийцев. По этой причине город стал базой противников теории Хейердала.

Приехать туда для Тура означало забраться в логово льва.

Но он хорошо подготовился к встрече с оппозицией, которая жаждала выпустить свои когти. Верный своим убеждениям, он не боялся вызова и на основе всех своих знаний попытался направить взгляд тихоокеанских исследований на Северную и Южную Америку. Если он в своем докладе хотел подробнее рассказать о неоспоримых свидетельствах Галапагосской экспедиции, то Фердон, Маллой и Смит были готовы доложить о результатах экспедиции на остров Пасхи. Приложив колоссальные усилия, авторам и типографии удалось выпустить первый том «Археологии острова Пасхи» до начала конгресса.

Вместе с ним находилась и вездесущая и незаменимая для Тура Ивонн — жена-секретарь, а также шведский соратник Тура, ботаник Олоф Селлинг.

Другой швед-союзник также был на месте. Его звали Ханс Альманн, бывший посол Швеции в Осло. В Гонолулу он приехал в качестве географа, профессора и президента Шведского общества антропологии и географии. Его, должно быть, особо занимали труды Тура Хейердала, поскольку во время конгресса он пристально следил за теми форумами, в которых Тур и его коллеги принимали участие. Когда он спустя несколько недель вернулся в Стокгольм, то написал репортаж, своего рода анализ очевидца, для газеты «Свенска Дагбладет». Он мог рассказать, что настроения и теснота в больших залах с кондиционерами зависела от качества докладов участников. Когда говорил Тур Хейердал, «скромно и спокойно», мест не хватало. Последующие аплодисменты раздавались не из-за вежливости, но из уважения к его работе. Хейердал смог выбить почву из-под заранее объявленных нападок противников. Возражений не было, и новые аргументы в защиту западного происхождения полинезийцев так и не прозвучали.

По мнению Альманна, Тур Хейердал выступил на конгрессе как пионер в исследовании маршрутов, по которым люди следовали на своем пути с континентов на запад и восток и на острова Тихого океана{463}.

Это было представление, которое отразилось и на одной из многих резолюций конгресса. Для того чтобы дальнейшие исследования в данной области имели смысл, было достигнуто соглашение, что конгресс должен сформулировать что-то о происхождении тихоокеанских народов. Однако по-прежнему не было единства в том, в каком порядке проходила миграция и в каких масштабах. Поэтому текст множество раз редактировался, пока профессор древней истории Университета Окленда Роджер Грин не нашел формулировки, устраивающей всех{464}.

Согласно резолюции, которую приняли единогласно, Юго-Восточная Азия и ее острова по-прежнему должны считаться местом, имевшим большое значение для тихоокеанских народов и их культуры. Но таким же важным местом в этой связи, благодаря достижениям новых исследований, следует признать и Южную Америку.

Неутомимая помощница. Ивонн не отходила от своего мужа ни на шаг во время этих долгих лет борьбы


Для Тура Хейердала это стало признанием, и он пережил один из величайших моментов в своей жизни, когда подписывал резолюцию. Как Тур истолковал это, «побережье Южной Америки в первый раз вошло в сферу интересов археологических исследований в Тихом океане. Дверь между Перу и Полинезией открылась, Тихий океан получил две стороны»{465}.

В резолюции не было ничего о выводах по итогам проделанной Хейердалом работы. Но она признала постановку проблемы. Этим она признала и то, что теории Тура Хейердала достойны дальнейших исследований.

Чтобы изучить серьезность такого программного заявления, конгресс создал комитет из шести членов, которому поручалось выработать программу дальнейших археологических исследований в Тихом океане. Тур Хейердал получил место в этом комитете. Он немедленно объявил, что предпримет археологические исследования на Маркизских островах{466} — колыбели его собственных миграций в Тихом океане.

1 сентября, за два дня до завершения конгресса, Туру внезапно пришлось уехать. В полной спешке он и Ивонн попрощались с американскими друзьями по острову Пасхи и отправились в долгий перелет домой. Домой не означало в Колла-Микьери, сначала они должны были заехать в Осло, где Тура ожидали еще большие почести.

3 сентября они приземлились в норвежской столице рейсом SK 642 из Копенгагена. 4 сентября в 11.00 Тур отправился на генеральную репетицию в Главный зал университета. В 18.00 он вышел на подиум при полном параде. Университет Осло праздновал 150-летнюю годовщину и в этой связи присвоил звание почетного доктора ряду лиц. Среди избранных оказался и Тур Хейердал. Из рук ректора он принял диплом, где значилось, что с настоящего времени он может называть себя doctor philosophiae honoris causa — так красиво звучало это по-латыни.

Университет Осло за время своего существования присвоил звание почетного доктора многим. Но по закону 1905 года этим титулом награждались только иностранцы. Впервые в 1955 году в стортинге возникла идея, что наверняка есть и норвежцы, заслуживающие такой чести. Избранники народа изменили закон таким образом, чтобы и норвежские граждане могли получать звание почетного доктора, — те, кто «внес личный вклад в дело науки или в продвижение норвежской науки».

Тур Хейердал стал первым норвежцем, получившим звание почетного доктора Университета Осло. Это вызвало у него особую гордость. И каковы успехи — в течение каких-то нескольких недель августа-сентября 1961 года капитан «Кон-Тики» получил признание и от международных экспертов по Тихому океану, и на Олимпе норвежской науки — в старинном Университете Осло.

Норвежские газеты не публиковали сообщений с конгресса в Гонолулу. Только в конце октября в газете «Верденс Ганг» появилась заметка на четвертой полосе: «Большая победа Тура Хейердала на Тихоокеанском конгрессе в Гонолулу»{467}. Один из журналистов газеты прочел статью Ханса Альманна, тремя днями раньше опубликованную в «Свенска дагбладет».

«Большая победа Тура Хейердала». Порка закончилась. По крайней мере, с виду.

«Археология острова Пасхи» в первую очередь привлекла внимание американских ученых. Те, кто писал рецензии на этот труд, в большинстве своем соглашались, что он гораздо выше по научному уровню, чем «Американские индейцы в Тихом океане». Особую похвалу заслужили археологи за продвижение вперед полинезийской археологии еще на один шаг.

Среди тех, кто высказался по этому поводу, был влиятельный эксперт в области полинезийской культуры, этнолог Кеннет Эмори из Музея Бишопа на Гавайях. Ранее он вел переписку с Хейердалом, среди прочего по поводу научной ценности пещерных скульптурок, и они провели вместе некоторое время на конгрессе в Гонолулу. Он хвалил Хейердала за фантастическое осуществление крупномасштабной экспедиции. Но постарался подчеркнуть, что, несмотря на то что археологи указали на отдельные черты острова Пасхи, которые могли быть южноамериканского происхождения, они не нашли ничего, что фактически доказало бы наличие таких связей. Поэтому он беспокоился, что Хейердал в своем толковании материала «неизбежно поддался имевшемуся у него ранее убеждению, что Полинезию первоначально заселили из Южной Америки»{468}.

Эксперты. Базой Кеннета Эмори и сэра Питера Бака был Музей Бишопа на Гавайях. Фото из экспедиции в Полинезию в 1934 году


Археолог Бетти Меггерс тоже знала Хейердала, с тех времен, когда она помогала ему анализировать образцы керамики с Галапагосских островов. Она в своей рецензии на монографию также не поддерживала выводов Хейердала. Но Меггерс зашла дальше других, говоря, что на основании представленного материала будет «невозможно опровергнуть наличие контактов между островом Пасхи и Южной Америкой в доевропейское время».

Тем не менее Меггерс испытывала определенное беспокойство, потому что, как и Роберт Саггс, она не вполне могла понять хронологию, которую использовал Хейердал в отношении истории острова Пасхи. Как первые люди, прибывшие туда, могли «подражать» материковой культуре, которая возникла много сотен лет позднее?{469}

Однако выходили и положительные рецензии. Труднее всего было перенести постоянно повторяющиеся упреки в зашоренности Хейердала и, о том, что, когда он отправлялся в экспедицию, то видел лишь то, что хотел видеть. Статья писателя Альфреда Сунделя была опубликована в нью-йоркском либеральном политическом еженедельнике, который появился во времена Гражданской войны в Америке. Писатель прошелся по славе, которую Хейердал стяжал после путешествия на «Кон-Тики», и считал, что не он, а другие, неизвестные ученые, работавшие над исправлением его ошибок, заслуживают лавры победителя{470}.

Эдвин Фердон так рассердился, что от имени Тура послал редактору ответ, где писал, что эта рецензия — не рецензия, а безответственное и злое нападение на Тура Хейердала.

Чаша переполнилась только осенью 1962 года, когда Тур узнал, что специальный журнал «Америкэн Антрополоджист» попросил немецкого этнолога Томаса Бартеля написать рецензию на «Археологию острова Пасхи». Бартель на конгрессе американистов в Копенгагене в 1956 году выступил с заявлением, что он разгадал загадку таинственного письма острова Пасхи ронго-ронго, однако ни в тот раз, ни позднее не смог представить тому никаких доказательств.

О Бартеле Хейердалу сказал Карлайл Смит, и Тур сначала подумал, что это шутка. Но, когда понял, что все серьезно, он задумался, сидя в своей башне в Колла-Микьери. Как редакция ведущего антропологического журнала США могла обратиться к человеку, не имевшему никакого опыта в археологии? Как они могли попросить немца, который с точки зрения науки имел весьма сомнительную репутацию в качестве эксперта по тайнописи, провести анализ такой важной работы? Человека, который, среди прочего, заявил, что он может читать письмена ронго-ронго — «величайший блеф, который проглотила антропология за все время ее существования»?{471}

У него нашелся только один ответ. В письме Фердону он утверждал, что «единственное, что делает Бартеля пригодным для такой работы, — это его известное враждебное отношение к Хейердалу».

Далее: «Ясно, что в научном мире нет честности в поиске научной правды и прогресса. Здесь слишком много дьявольщины и личного престижа». Если «американская археология настолько испорчена», что допустила Бартеля в свои ряды, «тогда я думаю, что мне самое время взять шляпу и откланяться»{472}.

Взять шляпу и откланяться?

Что это могло означать?

На конгрессе в Гонолулу годом раньше Тур обещал, что проведет археологическую экспедицию на Маркизских островах, и это уверение он повторил несколько раз. Но, подумав как следует и обсудив этот план с семьей, решил отказаться от него. Он не хотел ни давать экспедиции пользоваться своим именем, ни принимать участие в подготовке научных отчетов{473}.

«Я принял это решение, руководствуясь собственными интересами, но также и интересами профессии, — писал он далее Эду. — Существует множество мест, где я мог бы применить свои силы, свою энергию и ресурсы. Кроме того, большинство пристрастных антропологов смогут заняться вплотную застаревшим вопросом об Океании и быстрее докопаются до правды, если я не стану далее служить им красной тряпкой».

Горечь, которую Тур излил Фердону, была сильна. Несмотря на все признание, которого он все же добился, его уходу со сцены способствовал не только Бартель — этнолог, которого он ни во что не ставил. Эта горечь уходила своими корнями еще в 1940 год, когда он в первый раз сделал вызов антропологам{474}. Исследовав древние наскальные рисунки в долине Белла-Кулу к северу от Ванкувера, Хейердал получил хорошие отзывы в канадской прессе, которая с энтузиазмом писала о норвежском исследователе, считавшем, что полинезийцы когда-то жили на северо-западном побережье Америки. Новость распространилась и в газетах США, но ее успешно пресекла Маргарет Мид — известный американский антрополог. И если она не верила в то, что говорил норвежец, тогда и никто другой не стал в это верить{475}.

С тех пор все последующие годы Тур чувствовал, что все, чего он достиг, значило мало для тех, у кого сформировалось о нем «предубежденное мнение». Теперь он чувствовал тенденцию расценивать многих своих коллег с тем же скептицизмом, который приходилось выдерживать ему самому. Это привело к тому, что Хейердал потерял веру не только в их серьезное отношение к исследованиям, но и в их способности{476}.

То, что он, как обиженный ребенок, который не добился желаемого, отказался от экспедиции на Маркизские острова, не означало, однако, что он не хотел в ней участвовать. Наоборот, он пообещал Эду обратиться за поддержкой к руководству Музея «Кон-Тики», чтобы найти средства для участия двух «беспристрастных» археологов{477}. Тур надеялся, что Фердон возьмет на себя обязанности начальника экспедиции{478}. Но Эд не смог этого сделать — его жена серьезно заболела. Вместо него желание изъявил Карлайл Смит. Арне Скьогсвольд тоже хотел принять участие. И когда Музей «Кон-Тики» одобрил выделение средств на финансирование этой экспедиции, здесь все-таки нашлось место и для части души Тура.

«Америкэн Антрополоджист» опубликовал рецензию Бартеля в апреле 1963 года. Лучшее, что немец смог сказать об «Археологии острова Пасхи» — это то, что книга компактна и хорошо напечатана. Рисунки и карты тоже высокого качества, но, к сожалению, с фотографиями дело обстояло хуже. Бартелю также не понравилось, что авторы не назвали ряд новых книг в данной области; список литературы, который он привел тут же в тексте, показал, что книги эти написал он сам.

Бартель доброжелательно отнесся к археологическим работам Маллоя и Смита. В отношении Скьогсвольда он был более критичен, особенно в отношении анализа коленопреклоненной статуи. Фердон, напротив, услышал, что его труд не достиг того уровня, как у остальных, отчасти потому, что он писал о ронго-ронго как дилетант, частично потому, что ему не удалось истолковать археологические находки с помощью этнографических данных, и отчасти потому, что он более, чем другие, был «партизаном „Кон-Тики“».

Теория. Стрелки показывают, как, по мнению Хейердала, была заселена Полинезия. Цифры означают порядок, в каком происходила миграция


Хейердал заслужил похвалу за то, что взялся за материал, используя гораздо менее миссионерский и более научный способ, чем в «Американских индейцах в Тихом океане». Бартель был уверен, что многие сведения об острове Пасхи, добытые экспедицией, выживут, но он не был уверен, что выводы Хейердала вскоре не забудут. Как и Хейердал, Бартель считал, что написание этнической истории Полинезии требовало как можно более широкого подхода к материалу. Но выбор того, что стоит привлекать, не должен носить такой односторонний характер, как в случае Хейердала.

Тура больше потряс сам факт публикации этой статьи «Америкэн Антрополоджист», чем ее фактическое содержание. Больно видеть, считал он, как Бартель использует авторитет журнала для неприкрытого продвижения собственных публикаций и в то же время берется судить профессиональных археологов. Он удивлялся тому, как редакция позволила Бартелю попытаться нагло взобраться наверх по головам других, как они могли поддаться на его смесь хитрости и лжи{479}.

Тур долго воздерживался от ответа Саггсу и другим деятелям его калибра. Но, боясь, что блеф Бартеля получит известность, в том числе и у европейских антропологов, он вынужден был ответить. Он послал Фердону и другим проект ответа, который сам не мог подписать, так как не являлся профессиональным археологом. Эд предупреждал Тура, что надо воздержаться от такого хода. Он поговорил со своими студентами, считавшими, что Бартель дул только в свою дуду и поэтому ответ на такую рецензию придаст ей значение, которого она не заслуживает. Нет, пусть Бартель вредит самому себе, считал Эд. Иногда необходимо убить тигра, но стоит ли убивать муху?{480}

Другие археологи, участвовавшие в экспедиции на остров Пасхи, не согласились с Фердоном. По меньшей мере, они считали необходимым вытащить Эда из той грязи, в которую его втоптал Бартель. С небольшими изменениями проект Тура был напечатан в следующем номере «Америкэн Антрополоджист» и подписан Маллоем, Смитом и Скьогсвольдом. Они напомнили: три года назад Бартель широко объявил, что его перевод письма ронго-ронго уже находится в печати. Но, поскольку с тех пор ни они, ни кто-либо другой так и не увидели перевода, они попросили Бартеля опубликовать перевод, чтобы они смогли почерпнуть из его содержания полезные сведения, которые усовершенствовали бы готовящийся к печати второй том «Археологии острова Пасхи».


Когда Тур Хейердал плыл домой с тысячами пещерных фигурок с острова Пасхи, заполнивших бочки на палубе, он думал, что везет с собой мировую сенсацию. Но фигурки таковыми не оказались. О них заявили в газетах, но они практически не привлекли к себе внимания. Помещенные на склад Музея «Кон-Тики», они по-прежнему лежали там и пылились.

Среди отдельных критиков, как и у Роберта Саггса, появилось своего рода спортивное развлечение — дразнить Хейердала тем, что эти фигурки жители острова Пасхи делали для туристов и других посетителей и поэтому в научном отношении они ничего собой не представляли. И Фердон, и Скьогсвольд в своих комментариях в прессе на книгу Саггса не разделили его утверждения о том, что фигурки — это фальшивка, однако, имея собственное скептическое отношение к научной ценности пещерных фигурок, они промолчали.

Во втором томе «Археологии острова Пасхи» Тур хотел посвятить несколько глав пещерным фигуркам. Эд выступил против при поддержке Карлайла. Они боялись, что фигурки повредят впечатлению о научной солидности, созданному первым томом. И считали, что лучшее, что может сделать Тур, — это представить их отдельной книгой, которую можно издать независимо от двух других томов{481}.

В своей переписке с Туром и Кеннет Эмори выражал свои сомнения по поводу «странных маленьких фигурок». Еще в 1920-е годы появилось несколько таких предметов, которые посетители острова привезли с собой. Они были так не похожи на что-либо известное с острова Пасхи, что «мы описали их как сувениры, особенно когда поняли, что их изготовили с помощью стальных орудий». Пока Тур не нашел их in situ, как говорят археологи, или, иными словами, в их естественной среде, ему следовало быть осторожным в придании им какого-либо значения{482}.

Однажды сформировав свое мнение, Тур редко прислушивался к критике. Если бы оказалось, что он ошибся по поводу фигурок, то ему пришлось бы признать, что его способность к безошибочным догадкам не абсолютна.

Однако здесь, несомненно, имелись все свидетельства против его суждений, поскольку Тур единственный считал фигурки мировой сенсацией. Поэтому он против своей воли уступил, хотя это отнимало у него возможность схватить за горло таких людей, как Саггс, за оскорбительную манеру, в которой они говорили о нем и о пещерных фигурках.

Хейердал не хотел совсем отказываться от пещерных фигурок. Когда он в последующие годы посещал Осло, то часами сидел в пыльных хранилищах Музея «Кон-Тики» и описывал, занося в каталог, свои дорогие фигурки. Они не смогли попасть в презентацию «Археологии острова Пасхи», но Тур решил, что однажды придет день, когда и они получат свою долю славы и место в большом альбоме об острове.

Пещерные фигурки. Хейердал настаивал на ценности пещерных фигурок, но Скьогсвольд относился к этому скептически. Они остались лежать и пылиться в подвалах Музея «Кон-Тики»


В апреле 1963 года, практически одновременно с выходом в свет статьи Бартеля, раздался другой сигнал тревоги. «Злой дух Саггса появился снова, — писал Тур в одном из писем Эду. — На этот раз он угрожал стать большой сенсацией в Швеции, где мое имя долгое время было на слуху, после того как я в прошлом году получил медаль „Вега“»{483}.

Медаль «Вега» — это высший знак отличия, который могла предложить шведская наука и которую Тур Хейердал принял от короля Швеции. Но, как всегда, что-то должно было испортить радость, и снова появился Роберт Саггс. «Сенсация» состояла в том, что книгу Саггса перевели на шведский язык, и в этой связи ее автор распространял в шведской прессе уничижительные характеристики Тура Хейердала при поддержке Стига Рюдена, которого издательство привлекло в качестве консультанта шведского издания.

Волна статей прошла и в норвежских газетах. «Бергене Арбейдерблад» озаглавила свою публикацию «Люди с острова Пасхи обманули Т. Хейердала. Американский этнограф объявил его шарлатаном»{484}. В «Дагбладет» оповещали: «Теории расселения Хейердала — чистый нонсенс»{485}.

Все три года, прошедшие со времени публикации «Цивилизаций островов Полинезии», Хейердал придерживался принципа не комментировать ни книгу, ни автора. Но после того, как эта грязь появилась снова, он во всеоружии выступил в разделе хроники газеты «Дагбладет»: «Эксперт по Тихому океану, который не знает, где он был».

В своей статье Тур рассказал, что американский издатель Саггса просил его прокомментировать книгу, чтобы сделать ей рекламу. «Саггс должен меня благодарить, что я отказался комментировать его книгу. В ней столько ошибок и неточных сведений о Тихом океане, что ему вряд ли поздоровилось бы, если бы я указал на его многочисленные промахи». Далее Хейердал прошелся по ряду чисто фактических ошибок, будто жители Раройа стояли на рифе, когда «Кон-Тики» потерпел крушение, и что Джеймс Кук был на борту корабля, открывшего Таити. Он также развенчал заявление Саггса о шляпе-сафари, которую он якобы надел, сходя на берег в Нику-Хиве.

За исключением этого, он не вступил с Саггсом в полемику, сказав только, что если в его книге столько легко находимых ошибок, то как тогда читатель может доверять остальному?

Поддержка. Американский этнолог Кеннет Эмори не соглашался с теорией Хейердала, но отмежевался от Роберта Саггса


В одной из предыдущих статей в «Дагбладет» Саггс дал понять, что Кеннет Эмори поддерживал его и Стига Рюдена в борьбе против Хейердала. На это Хейердал привел цитату из письма, только что полученного им от Эмори: «Я почувствовал отвращение оттого, как Саггс с Вами обходится, и я очень недоволен его догматизмом на такой зыбкой основе…»

И в качестве завершения: «Мой опыт в исследованиях заключался в осуществлении и, по необходимости, защите своей собственной работы, а не в нападках на труды других. Нельзя пробиться вперед, оттесняя назад остальных. Но если Саггс желает, то я выскажу свое мнение о его книге. Она плохая»{486}.

В одном из писем Фердону Тур дал понять, что важнее всего для него было «убить Саггса как авторитет от науки»{487}. Это ему не удалось, но Роберт Саггс больше его не мучил.

Последний триумф в этом году признаний, несмотря на связанные с Саггсом неприятности, состоялся в июне 1964 года. Тогда Королевское Географическое общество вызвало его в Лондон, чтобы вручить авторитетную золотую медаль. Он получил этот знак отличия за то, что с помощью своих экспедиций на Галапагосы и остров Пасхи внес вклад в умножение знаний о культурном влиянии в Восточной Полинезии. Тур истолковал данное основание как изменение настроения по отношению к его теории и в Великобритании{488}.


Работа по подготовке второго тома «Археологии острова Пасхи» шла медленнее, чем планировалось. Издание обходилось дорого, и первый том не принес большого дохода. Надежды на прибыль от продажи второго тома также были призрачны. Как и с книгой «Американские индейцы в Тихом океане», издателем взялся быть шведский «Форум», и без какой-либо официальной поддержки издательство отказывалось работать дальше. Но для амбициозного Тура Хейердала издание имело такое большое значение, что он пообещал покрыть возможные убытки. Эта гарантия пробудила издательство от спячки.

Однако была и другая причина, по которой проект разваливался. К работе над вторым томом редакторы пригласили ряд независимых экспертов по острову Пасхи, чтобы они тоже внесли свой вклад, и сбор рукописей потребовал времени. Когда Хейердал составлял список тех, кого он хотел пригласить, он показал, что отвечает за свои слова, брошенные им в адрес Саггса: «нельзя пробиться вперед, оттесняя назад остальных». Кого он только не внес в свой список, пожалуй, за исключением лишь Томаса Бартеля.

В этом списке также значился ботаник Олоф Селлинг Он должен был провести анализ проб пыльцы, которую экспедиция привезла с острова Пасхи. Именно с этим анализом Тур связывал большие надежды. Если все обстоит так, как он думал, то анализы должны были показать, что люди завезли тростник тотора на остров Пасхи. Из этого следовало бы, что и сами люди должны были происходить из Южной Америки, потому что там единственное место в мире, где растет этот тростник.

Но, пока шведский профессор занимался данной работой, он стал жертвой заговора — Шведская академия наук попыталась лишить его должности профессора, объявив умалишенным. Дело попало в суд, но Академия наук проиграла. Селлинг продолжил работу в качестве директора ботанического отделения Музея естественных наук в Стокгольме, но преследования, которым он подвергся, и крупнейший, как говорили, судебный скандал в Швеции истощили его силы. Селлинг дал ясно понять, что не заинтересован более в работе по проведению анализа пыльцы{489}. Тур пригласил его в Стокгольм, чтобы вместе с ним проводить исследования, но на свое обращение «так и не получил ответа»{490}.

Эд предложил, чтобы Тур передал эту работу кому-нибудь другому{491}. Хейердал не принял предложение. Возможно, он не хотел обижать старого друга. Но прошло уже почти десять лет с тех пор, как они вернулись с острова Пасхи, и у Тура не хватало терпения снова отложить издание. В 1965 году второй том вышел из печати.

Коробки с пыльцой, которые, как думал Тур, тоже скрывали мировую сенсацию, в конце концов попали в подвалы Музея «Кон-Тики».

Там они стояли и пылились — вместе с фигурками из пещер с острова Пасхи.

Загрузка...