Тур Хейердал. Биография. Книга II. Человек и мир

Тростниковая лодка. С помощью «Ра» Тур Хейердал хотел установить, могли ли древние египтяне пересечь Атлантический океан на судне, построенном из папируса

На холостом ходу

В 60-е годы к Туру Хейердалу пришло относительное спокойствие. Годы борьбы остались позади, по крайней мере, было похоже на то. С 1938 года, когда он вернулся домой с Фату-Хивы, его мысли были прикованы к полинезийскому вопросу. Тур осуществил несколько грандиозных экспедиций и опубликовал по их результатам весомые труды. От обвинений в шарлатанстве он смог привести своих противников к признанию возможности контактов между Южной Америкой и Полинезией и необходимости дальнейших исследований в данной области. Но теперь Хейердал отказался от решения этой задачи, вдруг обидевшись, что не все критики замолчали. Он не хотел больше смотреть в сторону Тихого океана.

Что привело к такому повороту? Его делом были экспедиции и книги. Однако о новых экспедициях он не думал. И кроме запланированной работы о пещерных фигурках — трофеях экспедиции на остров Пасхи, он не имел никаких планов насчет написания книг. Впрочем, не совсем.

Наверное, пришло время позаботиться о своем месте в жизни. В любом случае он начал работу вместе со своим другом юности Арнольдом Якоби, который должен был написать его биографию. Целыми днями напролет и даже неделями сидели они голова к голове в Колла-Микьери, и осенью 1965 года появился результат — «Сеньор Кон-Тики». Книга была хорошо принята читателями и была переведена на многие языки.

Тем не менее в этот период затишья Тур по-прежнему много ездил. В одном только 1964 году он посетил дюжину стран. Требовало времени и ведение хозяйства в Колла-Микьери. Кроме того, он решил для себя, что все, кто писал ему письма, должны получить ответ. Это само по себе было грандиозной задачей, поскольку письма потоком шли к нему со всего мира, и в таком количестве, что пришлось организовать собственную почту в деревне.

Время от времени он выполнял представительские поручения, как, например, во время визита могущественного Первого секретаря ЦК Коммунистической партии Советского Союза Хрущева, который летом 1964 года прибыл в Норвегию с официальным визитом. Хрущев очень хотел осмотреть Музей «Кон-Тики», и Тур Хейердал с готовностью выступил в качестве гостеприимного хозяина.

Во время этого визита присутствовал и Typ-младший, отчасти в качестве гида дочерей и жены Хрущева Нины Петровны, а отчасти в качестве тайного шпиона, внимательно следящего за происходящим. В письме матери он рассказал, что на посещение было выделено двадцать минут, но восторженный Хрущев провел в музее целый час.

Пока свита стояла, собравшись вокруг плота, и слушала рассказ Тура-старшего, от внимания сына не ускользнула фраза твердокаменного советского министра иностранных дел Андрея Громыко: «Прежде чем сесть на такой плот и отправиться в море, я хотел бы стать капиталистом».

Хрущев о таком не думал. Он извинился за то, что ничего не понимает в морском деле, но он с удовольствием принял бы участие в качестве кока в следующей экспедиции Хейердала. Тур ответил, что пока не планирует новую экспедицию, но если Хрущев действительно хочет отправиться вместе с ним, то он подумает — не повторить ли снова путешествие на «Кон-Тики», особенно если русский лидер возьмет с собой достаточно черной икры.

Лето 1964 года. Никита Хрущев посетил Музей «Кон-Тики» и попросился в следующую экспедицию Тура Хейердала в качестве кока

Собравшиеся прыснули от смеха, и под последующие аплодисменты Хейердал имел честь передать Хрущеву модель плота «Кон-Тики». В своей благодарственной речи советский партийный руководитель не находил слов, достаточных для того, чтобы выразить восхищение Туром Хейердалом и его достижениями. Все присутствовавшие, в том числе премьер-министр Эйнар Герхардсен, должны были знать, что Тур Хейердал весьма популярен в Советском Союзе и все читали его книгу о «Кон-Тики». На тот момент на родине Хрущева было продано два миллиона экземпляров этой книги^{492}.

Выходя, Герхардсен положил Хейердалу руку на плечо. «Хорошо сказал!» — заметил он^{493}, откровенно гордясь своим знаменитым соотечественником.

Вечером состоялся прием в советском посольстве. На следующий день Тур получил посылку, в которой было три банки черной икры, бутылка русского коньяка и золотые часы с гравировкой. Посылка пришла из Бюгдёй Конгсгорд, где Хрущев жил во время визита в Осло.

Встреча с Хрущевым еще больше укрепила популярность Тура Хейердала в Советском Союзе. Спустя всего лишь месяц он уже был в Москве, где принял участие в Международном конгрессе антропологов и этнологов. Журналисты толпой собирались вокруг него, а его выступление о «сложной культуре острова Пасхи», к его удивлению, напечатали в газете «Правда». В последний день работы конгресса газета попросила его рассказать о своих впечатлениях от конгресса в отдельной статье. И Тур был уверен, что этот особенно любезный прием со стороны советской прессы имел связь с визитом Хрущева в Музей «Кон-Тики»^{494}.

Конгресс в Москве. Тур Хейердал был близорук еще с детства, но редко пользовался очками, стесняясь их носить

Главной темой конгресса была миграция в Тихом океане. Тур принял активное участие в дискуссиях, «не сталкиваясь с реальным противодействием»^{495}. Однако из прошлых споров с советскими антропологами он знал, что такая оппозиция существует. Желая с ней расквитаться, Туру, с помощью зятя Никиты Хрущева, удалось организовать дуэль со своими противниками в правительственной газете «Известия». Снова им пришлось показать когти, и более того, он увидел, что некоторые бывшие противники теперь открыто его поддерживали. В пересказе, который Тур послал Эду Фердону, он, не стесняясь, назвал себя победителем битвы в «Известиях»^{496}.

Этот победитель дома, в Колла-Микьери, захотел победить и себя самого. Приближался пятидесятилетний юбилей, и он знал, к чему приведет это событие. Большое общество, знаменитые гости, льстивые речи и обилие подарков. Но что, если он нарушит обычай, сядет в поезд и уедет в Неаполь?

Сам день рождения — 6 октября. За несколько дней до этого он сел на поезд до Неаполя. Он ехал вместе с другом Арнольдом Якоби.

Следующий день после приезда — это воскресенье, и они отправились в древние Помпеи. В Колла-Микьери он встретился с молодым священником и под бокал вина изложил свой план, как он желал бы отпраздновать пятидесятилетний юбилей. Тур хотел пригласить пятьдесят гостей на отличный обед, но это должны быть люди, которым не особо повезло в жизни. Он не предъявлял требования к их безупречности, как раз наоборот. Бандиты и воры тоже приветствуются. Но, поскольку он не знает Неаполя и не знает, с чего начать, то не поможет ли ему священник составить список гостей?

Священник покачал головой.

— Прекрасная мысль, — сказал он, — но она, к сожалению, неосуществима.

— Почему?

— В Неаполе нет ресторана, который согласился бы накрыть стол для такой компании.

Но Тур, мастер импровизации, знал, что делать.

Он попросил священника связаться с монастырем, который, но своему милосердию, согласился помочь.

Среди неимущего населения весть об угощении быстро распространялась из уст в уста, и количество гостей выросло с пятидесяти до ста пятидесяти, пока все они не уселись за ломившийся от яств стол от Тура.

Сочувствуя отверженным, которых общество забыло где-то на своем пути к прогрессу, аббат предпринял только одну предосторожность. Боясь, что гости не устоят перед соблазном, уходя, спрятать что-нибудь из столовых приборов себе под рубашку, еду подавали на бумажных тарелках и сервировали стол одноразовыми приборами^{497}.

Тур Хейердал не был эксцентриком в социальных отношениях, он обращал на себя внимание скорее своей педантичностью. Он имел консервативные взгляды на общественные привычки и старался изо всех сил, чтобы дети получили правильное воспитание. Поэтому более чем странно, что на свое пятидесятилетие он решил сбежать от семьи, друзей и важных лиц, взамен проводя его вместе с неаполитанскими вольными птицами.

Тур желал большинству людей добра. Тратя деньги на бедных гостей, а не на богатых, он таким образом следовал высоким моральным принципам. Но в то же время монастырский банкет послужил некой уловкой, чтобы было о чем рассказать, когда он вернется домой. Так истолковали это его сыновья, когда услышали о праздновании в монастыре^{498}. Это был самый настоящий трюк, отчасти потому, что он говорил об изобретательности и спонтанности Тура Хейердала, отчасти потому, что он сделал это мероприятие неподвластным критике, придав ему гуманитарное значение.

После празднования Тур снова остался один и провел в окрестностях Неаполя еще три недели. Он находился большей частью на острове Искья в большой бухте за городом. Купался и катался на водных лыжах, посетил на пароме остров Капри, испытывал шторм и штиль, солнце и дождь. Ел пищу, приготовленную лучшими поварами, пил изысканные вина. Он поддерживал связь с Ивонн по телефону, и, кроме нее, вряд ли кто-то знал, где он находится. Никаких журналистов, никаких встреч, никакой переписки, разве только книга. Тур делал нечто, чего не делал никогда, — отдыхал. Он наслаждался редкой роскошью тратить впустую время и не испытывать мук совести.

В некоторой степени это было то, что Тур называл самой приятной частью экспедиции, время между интенсивными приготовлениями и требующей сил работой, ожидавшей по возвращении из путешествия. В эту часть входили и сидение на плоту, и разглядывание ночного звездного неба или прогулки вокруг немых, но выразительных моаи. Только в этот раз он сидел в роскошной обстановке на средиземноморском острове и не знал, какие испытания могут его ожидать, когда он вернется домой.

Он вернулся обратно в Колла-Микьери 24 октября. Это время сбора урожая, и земля принесла свои плоды. Виноград для вина, оливки для масла. Три маленькие девочки бегут к нему навстречу. Младшей, Хелене Элизабет, или просто Беттине, как ее называли, всего пять лет, Мариан — семь и Аннетте — одиннадцать. Навстречу ему бежит и Ивонн, а за ней — Бритта, норвежская нянька.

Бритта Норли из Скотфосса в районе Скиена была по профессии медсестрой для душевнобольных, как это называлось в то время. Она работала в клинике для душевнобольных в Осло, когда однажды утром увидела объявление в «Афтенпостен». «Няня для трех детей требуется на Итальянскую Ривьеру». Контракт заключался сроком на один год.

Бритта одно время думала о том, чтобы поехать в США и работать там, но Итальянская Ривьера выглядела более привлекательно, и она откликнулась на объявление. В объявлении не указывалось имя, и она очень удивилась, когда встретилась с Ивонн на собеседовании и узнала, что трое детей — дочери Тура Хейердала. Ивонн объяснила, что она много времени проводит в разъездах и ей нужно, чтобы кто-то заботился о детях, пока ее нет. Бритта получила место, и спустя год все так ее полюбили, что попросили остаться. Через два года она вышла замуж за итальянского крестьянина, но продолжала работать няней в Колла-Микьери^{499}.

Приятные минуты. Ивонн читает детям, Беттине, Мариан и Аннетте. По воскресеньям они забирались к отцу на колени и слушали норвежские народные сказки

Позволив Бритте так привязаться к дочерям, Ивонн и особенно Тур могли не беспокоиться, когда они покидали Колла-Микьери.

Бритта была из простой семьи и поначалу с трудом привыкала к благородным порядкам в доме Хейердалов. Но она смогла отказаться от диалекта, на котором говорили в Скотфоссе, и старалась придерживаться принятого в доме этикета, насколько у нее хватало сил и возможностей. Тур хотел, чтобы во всем был порядок — от того, как выглядит гостиная и спальни, до точного часа обеда. И упаси Бог потревожить его, когда он каждый день после обеда ложился на диван, чтобы отдохнуть. Этот отдых продолжался всего десять минут, и, чтобы не проспать, он держал в руках брелок. Когда он падал со стуком на пол, отдых заканчивался. Бритта с этим хорошо справлялась, и со временем она так сблизилась с Ивонн, что обращаться к ней по имени стало естественным.

Тур, напротив, всегда для Бритты оставался господином Хейердалом. Она смотрела на него снизу вверх и боялась помешать ему. Она видела фильм о путешествии на «Кон-Тики» и восхищалась его мужеством. Но в первую очередь она уважала Тура Хейердала как человека, и она боялась, что это уважение пострадает, если тон между ними станет более фамильярным^{500}.

В глазах Бритты Хейердал очень хорошо обращался с детьми. Но она считала, что он порой бывал слишком строг, и ей довелось от него слышать, что она их балует. Если девочкам что-то нужно, то они должны были сначала это заслужить. Украшения и косметика запрещались, и он не любил, даже когда дочери носили бантики. С косами было лучше. Он так же придирчиво относился к их одежде, как и к своей собственной.

Утро воскресенья было временем для приятного времяпрепровождения. Тогда дочери могли забраться к нему на колени и слушать, как он читал им норвежские народные сказки в обработке Асбьёрнсена и Му. Любимыми были «Колобок» и «Мальчик, который соревновался с троллем в еде»^{501}.

То, чего не хватало в детстве сыновьям, дочери получили гораздо в большей степени. Отсутствие Тура во время войны и экспедиция на «Кон-Тики» плюс развод во многом осложнили отношения с мальчиками. Им никогда не довелось испытать таких идиллических отношений с отцом, что царили в Колла-Микьери. Если девочки росли в постоянных отношениях с отцом, то мальчикам этого не досталось. Наверное, поэтому дочери впоследствии относились к отцу с большей нежностью, чем сыновья.

Тем не менее в идиллии Колла-Микьери не обошлось без темных сторон. Тур постоянно занимался реставрацией стен и домов в деревне, он также заботился о том, чтобы выращивать на собственной земле как можно больше из того, что необходимо для ведения хозяйства. На это требовалось много рук, и кроме норвежского секретаря он нанял крестьян, ремесленников, садовников, повара и даже официанта. Ежедневные обязанности по управлению этой маленькой империей все больше и больше переходили к Ивонн, которая кроме обязанностей матери должна была следить за закупками, выплатой жалованья и бухгалтерией.

В доме часто устраивались званые обеды и приемы с такими требованиями к хозяйке, чтобы все было на высшем уровне. Дальние гости прилетали, как правило, в Ниццу самолетом, оттуда Ивонн забирала их и много часов везла на машине по узким дорогам вдоль изрезанного берега. Затем требовалось готовить еду, заботиться о порядке на кухне и в спальнях, как правило, в течение нескольких дней без перерыва. В таких случаях от Тура помощи было мало. Он не понимал, что стоит за хорошо организованным приемом, так как приходил только к столу^{502}.

Светское общество. В Колла-Микьери бывало много гостей, и Ивонн считала своей обязанностью быть для них отменной хозяйкой

Ивонн переутомлялась, это сказалось на ее здоровье. Врачи просили ее снизить темп жизни^{503}. Она этого не сделала и в итоге попала в Королевскую клинику в Осло^{504}. Определенного диагноза поставить не смогли, и Ивонн пришлось пройти через долгий процесс реабилитации, чтобы вернуть силы.

Было и другое, что утомляло. Тур говорил большей частью о себе и о своем. Даже Ивонн, с таким энтузиазмом принимавшей участие во всем, что он делал, надоело это слушать без конца. У него случались резкие перепады настроения, особенно в периоды, когда он подвергался научной критике, как во время утомительной борьбы с Робертом Саггсом, и все это выплескивалось на Ивонн.

Самым невыносимым все-таки стало то, что она в результате своего переутомления потеряла место женщины в чувственной жизни Тура. Он начал встречаться с другими женщинами, у него появились любовницы.

В интимной жизни у Тура и Ивонн всегда дела обстояли не очень гладко. Тур все хотел по-своему. Например, он не любил целоваться, их отношениям не хватало нежности. Ивонн рассчитывала на то, что это все придет со временем. Но она просчиталась. Тур не исправился^{505}. Он не скрывал своих походов «налево» от жены, наоборот, он вел себя так же открыто, как он поступил с Лив, когда приехал из «Невра Хойфьелльс» после первой ночи с Ивонн. Она позволяла ему все, зная, что не сможет его остановить, но также и потому, что чувствовала уверенность в том, что он вернется обратно^{506}.

Тур вырос в таком доме, где мать так и не смогла забыть, как отец поцеловал на кухне горничную^{507}. Алисон вышла замуж в третий раз и так разочаровалась в муже и во всех мужчинах в целом, что больше не захотела иметь с ними дело. Вместо этого она «посвятила себя сыну, которого хотела воспитать так, как считала нужным»^{508}. Частью этого воспитания стала пуританская мораль, и, когда Тур вышел во взрослую жизнь, он имел комплекс моральных принципов, которые безжалостно применял по отношению к другим. Однако, судя по всему, на него самого эти принципы не распространялись, поскольку он предал сначала Лив, а потом и Ивонн, и случилось это без зазрения совести, как будто он имел полное право так поступать.

В апреле 1967 года Typ-младший должен был жениться на своей Грете. Свадьбу праздновали в Лиллехаммере, и жених с должным уважением пригласил на праздник отца и Ивонн. В то время у Тура была замужняя любовница из Рима. Кроме Ивонн он взял с собой в Лиллехаммер и любовницу, и ее мужа, и они остановились — да, именно — в гостинице «Невра Хойфьелльс». Когда зазвенели колокола и отец невесты повел дочь к алтарю, отца семейства Хейердал все еще не было видно. Рассерженному жениху пришлось сказать свое «да» в отсутствие отца^{509}, который проделал далекий путь из Италии, но так и не появился в церкви. Однако он все-таки пришел под конец церемонии, вместе с Ивонн и итальянской супружеской парой. Он объяснял свое опоздание тем, что итальянцы устроили ему сцену^{510}.

Контакт между Туром и сыновьями не стал лучше оттого, что они жили в таких разных местах. Мальчики редко приезжали в Коллу, а отец, как правило, имел мало свободного времени, когда бывал в Осло. Typ-младший в одном из писем к матери упомянул о том, что получил «получасовую аудиенцию» у отца в «Континентале», но она не должна понять его неправильно, они очень хорошо общались по переписке. «Он всегда идет навстречу, когда я прошу его о чем-то, и заботится, чтобы у меня было все очень хорошо»^{511}.

После окончания офицерских курсов Typ-младший пошел учиться в университет — какое-то время в Осло, а затем в Калифорнии и в Бергене. Он хотел стать морским биологом, этот предмет в немалой степени интересовал и отца. Однако, «поскольку отец — миллионер», он не получил заем на учебу, ведь заем выдавался только нуждающимся. Но отец был щедр, и, пока младший демонстрировал успехи в учебе и представлял ежемесячно отчет об использовании средств, деньги ему поступали.

Что касается Бамсе, то тут не получилось ни реального училища, ни торгового. Тур по-прежнему беспокоился о его будущем, и с ужасом понял, что во время пребывания в Колла-Микьери сын «связался с известной здесь компанией гомосексуалистов»^{512}. Однако вскоре выяснилось, что подозрения, связанные с этой новостью, появились в результате недоразумения, и Хейердал «вздохнул с облегчением», когда Typ-младший все ему объяснил^{513}. Но, поскольку Бамсе не ставил перед собой конкретных целей, он не мог, как брат, рассчитывать на помощь отца. И если отец все-таки время от времени посылал ему деньги, то они засчитывались как заем, а не как содержание.

Этот заем следовало выплатить. Когда Бамсе в 1964 году исполнилось двадцать три года и ему полагался подарок на день рождения, то он получил его от отца в форме сокращения долга на 200 крон^{514}.

Бамсе получил место разнорабочего на одной из фабрик, находившейся в Ванвикане на полуострове Фосен под Тронхеймом. Директор фабрики, Бьорн Линг, приходился Туру двоюродным братом. По инициативе Тура и при согласии Бамсе была достигнута договоренность, что молодой человек под особым присмотром директора будет трудиться на фабрике год.

Дело сладилось. Бамсе смог приспособиться к своей новой жизни и стал ответственным рабочим. Хотя место было незначительным, он отлично развлекался и сорил деньгами, как и прежде; то, что ему приходилось теперь зарабатывать их самому, не помогало. Однако со временем он начал уставать от однообразия работы, и Линг заметил, что Бамсе стал часто пользоваться больничным. В отчете Туру он писал, что молодому человеку требуется «сильная рука, до тех пор пока он не повзрослеет. У него есть и ум, и все необходимые данные, и, когда он увидит, что время идет, а он все еще ничего собой не представляет, я лично считаю, что это даст ему хороший толчок»^{515}.

Когда год закончился, Бамсе осознал, что фабрика — это вовсе не то место, где стоит задерживаться надолго. Он понял, что ему надо двигаться дальше. Он поймал Линга на слове и приготовился к рывку. Но он делал ставку не на Норвегию, а на Африку.

В предостережениях недостатка не было. Африке требовались врачи и инженеры, а не разнорабочие. Однако матери Бамсе идея так понравилась, что она решила сделать все, что в ее силах. С помощью своих связей в Осло Лив смогла найти ему работу на табачных плантациях в английской колонии Южная Родезия. «Я так обрадовалась, что села и заплакала. Надеюсь, это пойдет ему на пользу», — писала она с восторгом Туру.

Табачная фабрика Тидемана имела свою долю в плантациях, но, когда лидер белого меньшинства Ян Смит в 1965 году провозгласил колонию независимой от Великобритании, норвежцы вышли из игры. Бамсе тоже уволился. Он встретил девушку из Южной Африки, и они вместе отправились в ее родной город Дурбан. Они хотели пожениться, и Бамсе пригласил отца и мать на свадьбу.

Тур со временем стал разделять восторги Лив по поводу африканского проекта Бамсе, особенно после того, как норвежский начальник начал хвалил Бамсе за хорошую работу^{516}. Но когда он услышал, что Бамсе собирается жениться, то испугался. В письме Лив и Пебблу он писал о присущей Бамсе «небрежности и полном отсутствии зрелости». Как может он жениться, да и вообще — с его точки зрения «это полный блеф, ведь у него нет даже постоянной работы»^{517}.

Тур не поехал на свадьбу к сыну. Он сказал, что у него нет на это времени^{518}.

Южная Африка. В 1965 году Бамсе женился в Дурбане. Лив поехала на свадьбу. Тур не приехал, у него не было времени

Но Лив отправилась. Она хотела быть рядом с сыном в такой счастливый для него момент.

Через год после свадьбы Тур, тем не менее, писал своему американскому другу Эду Фердону: «Бамсе уже проработал два года совершенно без какой-либо помощи с моей стороны. Он добился таких успехов в качестве торгового представителя норвежской пароходной компании в Дурбане, что они собираются отправить его в четырехмесячную поездку по Европе, чтобы найти еще больше клиентов»^{519}. Карьера Бамсе пошла в гору, он стал многообещающим бизнесменом, и Тур Хейердал наслаждался в лучах его славы.

Однажды осенью 1966 года Typ-младший получил письмо от отца, которое очень его расстроило. Сын не предоставил удовлетворительного отчета о расходах, и в своем раздражении отец обрушился на него с обвинениями, как понял Typ-младший, в пьянстве и разврате.

«Какого черта он выдумывает — пьянство и разврат! — писал он матери. — Неужели он забыл, как сын вез его, дважды женатого и отца пятерых детей, на грязное свидание со старой шлюхой, а он дал сыну на пиво и попросил подождать в баре! Как он унизил свою жену и своих детей, взяв ту же самую шлюху с собой в средиземноморский круиз, чтобы приятно проводить время, когда с ним были и жена, и дети!»^{520}

На отца у него был еще один зуб. Взамен на обещание молчания Тур-старший поведал ему тайну, относительно которой он получил «очень ясное указание держать язык за зубами». Тур-младший выполнил обещание, за одним исключением — он рассказал об этом Лив.

Во время визита в Колла-Микьери летом 1966 года отец доверил ему «интересный план путешествия на тростниковом судне из Африки (с Канарских островов) в Центральную Америку»^{521}. Он обосновывал это «предприятие очень интересными теориями об Атлантике, пирамидах и тростнике». Чтобы продемонстрировать миру пример того, что путь международного сотрудничества является в наше конфликтное время единственно возможным, он хотел нанять команду из разных стран и частей света. Он думал об Америке, Советском Союзе, Китае, Италии, Германии и «о негре из Африки». Он назвал имена некоторых лиц, но, когда он сказал, что Пеббл со своей фамилией Рокфеллер станет отличным представителем для Америки, это вызвало неприятные чувства у Ивонн. Пеббл, муж его первой жены?

— А как насчет Тура? — спросила она, чтобы перевести разговор.

— Тур — нет, я не могу взять его. Он же норвежец!^{522}

Typ-младший участвовал в экспедиции на остров Пасхи, он был океанолог и моряк, у него имелся сертификат дайвера, он сдал экзамен на капитана каботажного плавания, и теперь он не годится, потому что он — норвежец?

— И что ты на это скажешь, мама?^{523}

Но Тур Хейердал был упрям. Только по одному человеку от каждой нации.

На тростниковой лодке из Африки в Центральную Америку, вот куда устремил он свой взгляд.

Спокойное время закончилось. Он собрался в очередную экспедицию.

Идея

В начале зимы 1966 года в жизни Тура Хейердала произошла новая судьбоносная случайность. Он прочитал статью в январском издании специального журнала «Америкэн Антиквити», издаваемого Археологическим обществом США. Статью под названием «Диффузионизм и археология» написал американский археолог Джон Роуи^{524}. Именно с ним консультировался Рафаэль Карстен, прежде чем выступить и назвать путешествие на «Кон-Тики» шарлатанством. Роуи в тот раз не мог понять, как кто-то может тратить время на то, чтобы сидеть на плоту, когда в науке столько других неисследованных интересных вопросов.

Роуи был специалистом по Древнему Перу. В статье он перечислил не менее шестидесяти сходных черт между древними культурами внутренней части Средиземноморья и доколумбовой культурой Перу. Одна из этих черт особенно привлекла внимание Тура Хейердала. Речь шла о лодках, связанных из тростника. Египтяне плавали на тростниковых лодках по Нилу. То же самое делали инки — на озере Титикака и вдоль побережья Перу.

Хейердала этот список навел на размышления. Однако его поразил тот факт, что его разработал такой ученый, как Роуи. В той части научного мира, где диффузионисты сражались с изоляционистами, Роуи был явным приверженцем изоляционизма. Другими словами, он выступал в поддержку той точки зрения, что, пока Колумб не показал европейцам дорогу в Новый Свет, американские культуры развивались без влияния извне. Неужели Роуи позволил диффузионистам, которые утверждали, что сходство между культурами объясняется их распространением посредством путешествующих людей, привлечь себя на их сторону?

Нет, этого не случилось. Как и Роберт Саггс, Роуи считал, что мир диффузионистов больше похож на научную фантастику, чем на науку^{525}. Когда он показывал сходные черты между Египтом эпохи фараонов и Перу эпохи инков, то делал это для того, чтобы продемонстрировать, как диффузионисты ошибаются. В обеих культурах использовали тростниковые лодки, но это не означало, что такое судно пересекало Атлантику. И пока никто не подтвердил, что тростниковые лодки египтян годятся для плавания через океан, невозможно говорить о влиянии. Скорее, наоборот, это доказывает, что даже культуры с множеством сходных черт развивались независимо друг от друга.

Той же осенью должен был снова состояться международный конгресс американистов, на этот раз в Буэнос-Айресе. Его организаторы хотели устроить дуэль между изоляционистами и диффузионистами и попросили Хейердала «пригласить докладчиков на симпозиум за и против трансокеанских контактов с Америкой в доколумбову эпоху». Роуи пригласили, но он не приехал^{526}.

Дебаты велись в первую очередь о развитии древних культур Перу и Мексики. Как и раньше, одно утверждение противоречило другому, но Туру Хейердалу пришлось поддержать изоляционистов по одному вопросу. Он признал, что, «по меньшей мере, тот народ, владевший культурой мореплавания, который пришел из-за моря и научил индейцев строить каменные стены и писать на бумаге, должен был научить их и судостроению»^{527}.

Ученые заявляли, что бальзовый плот не может пересечь открытый океан, поскольку бревна пропитаются водой и утонут. Теперь эксперты говорили то же самое о тростниковых судах. Раньше они ошибались. Не ошибаются ли они опять?

На бальзовом плоту люди могли уплыть только из Южной Америки, поскольку бальза не растет в других частях света. Но тростник растет везде, в том числе и в долине Нила, где его называют папирусом. Поэтому тростниковое судно, по крайней мере теоретически, могло приплыть в Южную Америку.

Тур вспоминал тростниковые лодки, которые он видел сначала на Титикаке, потом на острове Пасхи. Он не забыл ту лодку в форме полумесяца, которую Арне Скьогсвольд нашел вырезанной на животе моаи. И если тростниковый корабль смог пересечь Тихий океан из Перу на остров Пасхи, то он наверняка сможет пересечь и Атлантику^{528}. Он не сомневался, что «древние строители пирамид в Перу» научили первых поселенцев острова Пасхи строить суда из тростника^{529}. Эти строители пирамид жили у озера Титикака, и теперь ему снова захотелось посетить это озеро.

Тур Хейердал называл крупные океанские течения реками. Они сыграли большую роль в планировании его экспедиций на «Кон-Тики» и «Ра»

Тур взял с собой в Буэнос-Айрес Ивонн, и, как только конгресс закончился, они сели на самолет. В путешествие на Титикаку Тур взял с собой Хельге и Анне Стине Ингстад, чтобы показать им, что «не только викинги могли строить элегантные суда»^{530}. Супруги Ингстад принимали участие в конгрессе, где они впервые рассказали о своих сенсационных находках у Ланс-О-Мидоу на Ньюфаундленде. С помощью археологических раскопок они обнаружили фундаменты жилищ и предметы, свидетельствующие о том, что викинги добрались до Америки на своих судах примерно за пятьсот лет до Колумба. Изоляционисты всегда относились к этому со скептицизмом, если не сказать отрицали существование часто упоминаемой викингами страны Винланд, и Тур надеялся, что они пересмотрят свою позицию, поскольку теперь есть доказательства, подтверждающие наличие контактов через Северную Атлантику. Однако, как оказалось, не в этот раз. Они в целом признали доказательства, но сочли, что индейцы выгнали викингов из страны прежде, чем они успели оставить о себе долговременную вещественную память. Поэтому, по мнению изоляционистов, культура Америки оставалась не тронутой «заразой» извне.

Возбужденный Тур Хейердал стоял на берегу озера Титикака и смотрел на суда, построенные из тростника тотора. Они представляли собой «совершенную симметрию и элегантность обтекаемых форм». С парусами, сделанными из того же тростника, «они рассекали воду с огромной скоростью». Эти суда нисколько не изменились за четыреста лет, когда их впервые увидели и описали испанцы. Тростниковая лодка пережила, таким образом, четыреста лет европейского влияния, и Тур пришел к выводу, что ее ценность в качестве плавсредства нисколько не уменьшилась.

Данный вывод располагал к серьезным размышлениям. То, что культура нашла дорогу на остров Пасхи и другие близлежащие острова Тихого океана, «было только ветвью, может быть, даже только верхушкой дерева. Но где же находятся корни? Здесь, в Америке? Или по другую сторону Атлантики?»^{531}

Теории Тура Хейердала не имели бы ценности, если бы он не был твердо убежден в том, что культура — это нечто распространяющееся. Легенды, каменные статуи и каменные сооружения на островах Восточной Полинезии привели его в Перу к доисторическим культурам Анд. Оттуда следы повели его дальше, «в древние культурные центры, которые лежали заброшенными в зарослях джунглей» между Перу и Мексикой^{532}. И откуда высокоразвитая мексиканская культура майя получила импульсы? Ниоткуда, говорили изоляционисты. С другой стороны океана, утверждали диффузионисты.

Хейердал лично не принимал участия в тех жарких дебатах в Буэнос-Айресе. Как ведущий симпозиума он должен был занимать «нейтральную позицию». Кроме того, ему не нравилось все, что было похоже на научную ссору. Он даже не отдал должное уровню дискуссии. Те, кто утверждал, что между Египтом и Перу имеется связь, не имели никаких убедительных объяснений, каким образом осуществлялось сообщение через Атлантику^{533}. И пока разговор шел только о гипотезах, Хейердал предпочел воздержаться от поддержки какой-либо точки зрения.

Тем не менее он не мог освободиться от мыслей, вызванных содержанием статьи Джона Роуи. Хотя американский археолог приводил свои аргументы в поддержку противоположных взглядов, Хейердал принял его шестьдесят пунктов как знак, что Перу получило определенные импульсы из Средиземноморья. Но это подразумевало, что кто-то должен был переплыть Атлантику. И поскольку доказательств этому не было, он решил отправиться в плавание сам.

Он хотел сделать это на тростниковом судне. Такого же типа, которым пользовались древние египтяне.

Однако потребовалось значительное количество времени, прежде чем экспедиция всерьез начала готовиться. Только в конце 1968 года Хейердал предпринял первые шаги. Он начал свои исследования тростниковых судов в Пергамон-музее в Берлине. Этот музей имел самую крупную в мире коллекцию древностей. Затем он взял с собой профессиональных фотографов в многочисленные поездки, чтобы задокументировать историю тростниковых судов. На стенах гробниц фараонов в Долине царей он нашел хорошо сохранившиеся картины, иллюстрировавшие, как египтяне строили тростниковые суда. В бывшей французской колонии Чад он встретил людей из племени будума, которые до сих пор строили лодки из тростника для плаваний по крупному озеру с таким же названием. В Мексике, куда он отправился вместе с бывшим рекордсменом по прыжкам на лыжах с трамплина и кинооператором Турлейфом Шелдерупом, он посетил индейцев, которые могли показать ему последние остатки тростниковых судов, использовавшихся там, однако традиция их изготовления попала под пресс современного развития общества. Вместе с Шелдерупом Хейердал вернулся еще раз на озеро Титикака.

Египетские древности. Тур Хейердал хотел построить «Ра» настолько похожим на трех-четырехтысячелетние древние папирусные суда, насколько это было возможно

Во время путешествия в Египет Хейердал, к своему разочарованию, понял, что папирус больше не растет на берегах Нила. Чтобы найти оригинальный материал, требовавшийся для постройки экспедиционного судна, ему пришлось отправиться на озеро в Эфиопии, где не только рос папирус, но и традиции постройки судов были еще вполне живы. Озеро называлось Тана, там находился исток Голубого Нила.

На некоторых островах озера Тана жили чернокожие коптские монахи, и для них тростниковые лодки были единственным связующим звеном с внешним миром. Тур констатировал, что если тростниковые суда на озере Чад имели только нос и не имели кормы, то монахи с озера Тана сохранили изначальную египетскую форму, при которой и корма, и нос заканчивались красиво загнутым концом. Для Тура это было «новой встречей» с древним тростниковым судном, будто путешествие «назад сквозь время, к мирным временам на заре истории»^{534}.

Монахи хорошо приняли Тура. Они показали ему некоторые острова. Тур заметил, что папирусные лодки вытаскивали на берег и оставляли там, если ими не пользовались. Это делалось для того, чтобы их высушить.

Тур никогда не сомневался, что «Кон-Тики» удержится на плаву. Путешествие основывалось на знании о том, что люди плавали из Перу в Полинезию на плотах, построенных из бальзы. Насчет тростникового судна он был уверен меньше. Хейердал не знал, плавали ли египтяне через Атлантику. Поэтому он не был полностью уверен в том, что судно, построенное из тростника, сможет выдержать такое путешествие. Он спросил монахов: как долго может продержаться на плаву судно, сделанное из папируса с Таны?

Ответ оказался не очень обнадеживающим. Судно, если его оставить в воде, пропитается водой и сгниет за пару недель. Оно не утонет, но потеряет несущую способность. Если его высушивать после использования, то оно продержится примерно год.

С «неуверенным чувством» Тур вернулся в Египет. Две недели? Он рассчитывал, что потенциальное путешествие займет два-три месяца. Он должен был спросить себя: «А стоило ли вообще пытаться в Атлантике?»^{535}

Сомнения не рассеялись, когда он вернулся в Каир. По инициативе посла Норвегии Петтера Анкера египетский министр культуры и туризма созвал совещание местных экспертов. Хотя в Египте папирус больше не рос, в стране был свой Институт папируса. Вокруг стола собрались археологи, историки и музейные работники. Они дали слово эксперту из Института папируса. Он кратко и твердо заявил, что папирусное судно утонет через две недели. Один археолог напомнил, что древние папирусные суда плавали по Нилу, и он был уверен, что тростник растворится, как только лодка Хейердала попадет в соленую воду. Директор известного Каирского музея, где выставлена надгробная маска Тутанхамона, считал абсурдной саму идею и не мог представить себе папирусное судно в море.

Тем не менее никто не противился Хейердалу в реализации его проекта. На выходе заместитель министра по туризму взял норвежца за руку: «Вы должны построить это судно. Мы окажем вам всю возможную поддержку. Нужно напомнить миру, что Египет не только воюет»^{536}.

За год до этого, в 1967-м, Израиль нанес Египту сокрушительное поражение в так называемой шестидневной войне. Египет ответил закрытием Суэцкого канала для всякого сообщения, а вдоль берегов египетская армия по-прежнему находилась в полной боевой готовности. Военные самолеты постоянно поднимались в воздух, и звук мощных моторов раздавался над пирамидами. Заместитель министра надеялся, что папирусный проект с участием гражданина мира в главной роли поможет возобновить в стране туризм.

В отеле Тура ожидало письмо. Он не придал ему значения, просто взял его с собой в номер. Там он сел на кровать и начал вертеть конверт в руках. Он по-прежнему не нажал на кнопку. Он все еще не пустил колеса в ход. Еще не поздно повернуть назад. Он мог собрать вещи и отправиться обратно в мирную Колла-Микьери. В любом случае проведенная работа не оказалась бесполезной. Он мог предъявить самостоятельную научную работу по истории тростниковых судов, документированную с помощью фильма и собственных полевых наблюдений.

Уже наступил октябрь. Если он хотел отправиться в путь в мае 1969 года, как он надеялся, то у него оставалось только семь месяцев. Это немного, но достаточно, если только он примет решение.

Значение имел не только вопрос времени. У экспедиции были трудности с деньгами. Если он даст сигнал на старт, это обойдется в кругленькую сумму. Как обычно, он планировал написать книгу о путешествии, но мог ли он теперь рассчитывать на щедрый аванс? Он в это верил, хотя еще не обсуждал своих планов ни с одним издательством. Опасаясь, что пресса встретит проект недоброжелательно, Тур все время пытался сохранить его в тайне. Он боялся, что утечка информации приведет к недопониманию цели экспедиции^{537}. На этот раз он не хотел ничего доказывать, как с путешествием на «Кон-Тики». Он хотел кое-что найти. Он хотел убедиться в том, сможет ли вообще лодка, построенная из папируса, плавать в море^{538}. Доказывать что-либо — это совсем другое, нежели убедиться в чем-то, и он опасался, поймут ли журналисты разницу. У него были и свои собственные сомнения. И если проект снова получит негативное освещение в прессе, то критики опять набросятся на него, как ястребы.

Однако на очереди стоял следующий вопрос: если получится реально пересечь Атлантику на папирусном судне, какие выводы сделает из этого Тур Хейердал?

На самом деле существовала только одна проблема. Кто построит судно? Сам он мог махать топором и построить плот из круглых бальзовых бревен. Но как сплести древнее судно из папируса?

Он открыл конверт. В нем лежала мятая бумажка. На ней было написано по-французски: «Дорогой Тур из Италии! Помнишь ли ты Абдуллу из Чада? Я готов приехать к тебе и построить большой кадай вместе с Омаром и Мусой. Мы ждем от тебя известий, а я работаю плотником у пастора Эйера в Форт-Лами. С уважением, Абдулла Джибрин»^{539}.

Тур улыбнулся. О чем он переживал? Если Абдулла может, то сможет и он! Абдулла, неграмотный человек тридцати трех лет от роду из внутренней Африки, который никогда не видел моря, проявил готовность построить судно из тростника и отправиться в качестве члена команды в путешествие, если только власти Чада выпустят его из страны!

Тур встретил Абдуллу, когда он был в песчаном и выжженном солнцем городе Бол у озера Чад. Бол являлся центром строительства кадаев, как на местном языке назывались тростниковые суда. Абдулла немного владел французским и предложил свои услуги в качестве переводчика. Во время пребывания там Тур спросил двух братьев, не сделают ли они ему маленький кадай. Их звали Омар и Муса. Быстрыми движениями они нарезали нужное количество тростника, и, прежде чем солнце склонилось к закату, лодка была готова. Тура поразило, насколько она была похожа на те лодки, которыми пользовались индейцы с озера Титикака.

Для лучшего результата. Тур Хейердал испытывает тростниковую лодку, или кадай, на озере Чад и просит трех местных мастеров ехать с ним в Египет, чтобы строить «Ра»

Абдулла принес весла, и они отправились в плавание. Тур был удивлен плавучестью и устойчивостью, судно вело себя как «надутая резиновая лодка». Он еще больше удивился, когда Муса рассказал, что он «строил кадай, который был такой большой, что перевозил восемьдесят голов крупного рогатого скота через открытое озеро»^{540}. Он также сказал, что кадаи могут находиться в воде много месяцев и не тонуть.

Тур посвятил братьев в свои планы построить папирусное судно в Египте. Он спросил Омара и Мусу, не могут ли они приехать и помочь ему, если он решит осуществить свой план. Братья, которые никогда не бывали за пределами Бола, запрыгали и затанцевали от радости, особенно когда узнали, что, может быть, и Абдулла тоже отправится с ними. Тур попросил их быть наготове. Он даст им знать, когда придет время.

Они ждали, но, поскольку Тур так и не решился, они ничего от него не слышали. Абдулла потерял терпение и отправился в Форт-Лами. Там он обратился к писарю, который помог написать ему письмо для Тура.

В гостиничном номере Каира, пока он читал письмо от Абдуллы, Тур принял решение^{541}. Он построит лодку из тростника и поплывет через Атлантику.

Он решил не обращать внимания на слова египетских экспертов по поводу плавучих способностей папируса, поскольку у них не было ничего, кроме предположений. Он больше доверял своим друзьям из Чада. Они строили лодки согласно древней традиции, и на практике именно они были экспертами по папирусу. К тому же они пользовались другим, более эффективным методом строительства, чем монахи на озере Тана, поскольку они строили лодки, которые могли держаться на плаву в течение многих месяцев и из того же типа тростника.

Сам папирус он все же не мог добыть в Чаде, поскольку там не было ни шоссе, ни железной дороги или других транспортных путей. Тростник нужно было брать у монахов с озера Тана и везти на грузовиках около 700 километров к порту Массава на Красном море. Оттуда груз должен был отправиться в Египет.

Посредством агента в Аддис-Абебе Тур заказал 150 кубометров папируса. Египетский грузоперевозчик взял на себя обязательство по доставке тростника на пристань Массавы к 30 января 1969 года^{542}. Тур отправил известие Абдулле и попросил его прибыть в Каир вместе с Омаром и Мусой в середине февраля. Он рассчитывал, что к тому времени тростник будет на месте и можно начать строительство судна.

Методичный Тур Хейердал снова в работе. Шаг за шагом и такими темпами, что у любого захватило бы дух, он готовил экспедицию. Когда он принимал решение отправиться в путешествие на «Кон-Тики» и до того момента, как он вступил на плот, прошло всего шесть месяцев, и все это несмотря на то, что ему пришлось отправиться в глубь джунглей Эквадора, чтобы нарубить нужных деревьев. Теперь у него снова были сжатые сроки для постройки тростниковой лодки, а строительный материал предстояло доставить издалека.

В конце октября он покинул Каир. По-прежнему многое нужно было сделать, но во время ожидания тростника Колла-Микьери оставалась лучшей оперативной базой для дальнейшей работы. Кроме того, там была Ивонн, готовая помочь в качестве неутомимого секретаря экспедиции. Тур нуждался в ней так же, как он в свое время нуждался в Герд Волд во время подготовки экспедиции на «Кон-Тики».

Семейный визит. Ивонн привезла в Египет дочерей, чтобы они увидели пирамиды и как папа строит лодку из тростника

В середине ноября агентство Рейтер отправило сообщение, что Тур Хейердал был в Египте и изучал папирусные суда. «Афтенпостен» тут же ухватилась за новость. Событие появилось на первой полосе под названием «Потомки папирусных судов Древнего Египта все еще на службе»^{543}. Тур рассказал о тростниковых лодках в Эфиопии и Чаде, Перу и Мексике и о том, что он готовит по этой теме книгу и фильм. В интервью по телефону он также сообщил, что «третий, и последний том, научного труда об острове Пасхи» написан и готовится к печати. Но о предстоящей экспедиции он не сказал ни слова.

Через десять дней в Колла-Микьери появился журналист «Афтенпостен» Хеннинг Синдинг-Ларсен. Он хотел написать большую статью об истории папирусных судов. Синдинг-Ларсен как никто другой среди норвежских журналистов освещал все дела Тура Хейердала и был одним из тех немногих, кто вызывал у капитана «Кон-Тики» полное доверие. Еще в 1938 году он написал рецензию на книгу «В поисках рая», в которой Тур описал свое путешествие вместе с новоиспеченной супругой Лив на остров Фату-Хива. Если другие рецензенты больше интересовались романтической стороной путешествия, то Синдинга-Ларсена интересовала встреча Хейердала с «туземцами и их памятниками», а также этнографическая ценность материала. Тур приветствовал Синдинга-Ларсена в Колла-Микьери «стаканом вина, которое он приготовил сам из собственного винограда»^{544}.

Потягивая вино и наслаждаясь видом Средиземного моря, гость поражался красотой места. Он чувствовал, будто путешествует на воздушном корабле, поддерживаемом слабым ветром^{545}. Тур хотел показать ему окрестности, и они отставили вино. Пока они бродили в оливковых рощах, Тур взял его в путешествие в древние времена. Медленно приоткрыл он и другую дверь. Взамен на обещание Синдинга-Ларсена хранить молчание он посвятил сотрудника «Афтенпостен» в тайну. Тур рассказал, что хочет отправиться через Атлантику на папирусном судне. Когда придет время для официального объявления, «Афтенпостен» в награду за молчание получит эксклюзивные права на материал.

Синдинг-Ларсен отправился в Осло, имея в своем блокноте мировую сенсацию. Он выполнил обещание. Журналист сделал только то, для чего, собственно, приехал. Он написал большую, на целую полосу, статью по истории тростниковых судов. В статье он назвал Тура Хейердала «Одиссеем Тихого океана»^{546}.

В 1968 году Тур праздновал необычное Рождество. 22 декабря он приземлился в Каире вместе с Ивонн и детьми. Сам праздник они отметили будучи гостями норвежского посольства. На второй день Рождества они отправились на машине к пирамидам вместе с послом Петтером Анкером в качестве гида. На третий день Рождества Аннетте, Мариан и Беттине катались на верблюде.

Для Тура поездка была далеко не только отпуском. Он встречался с руководителем министерства культуры и туризма и другими известными персонами. Вопрос о месте для строительства тростникового судна все еще не был решен. Было бы естественным строить его около моря. Но этого Тур не хотел. Он являлся не только ученым, но также мастером создавать шумиху вокруг своих экспедиций. И поскольку целью проекта было воссоздание древних времен, то и тростниковая лодка должна была создаваться в древней атмосфере. Он спросил египетские власти, нельзя ли строить лодку в песках около пирамиды Хеопса, самой древней и самой высокой пирамиды в Гизе.

Йон Линг был в то время министром иностранных дел Норвегии. Он занимал пост в правительстве четырех партий Пера Бортена как один из представителей правых. Линг, кроме того, являлся двоюродным братом Тура Хейердала. Еще в самом начале Тур обратился в министерство иностранных дел за письмом-обращением к властям Египта. Йон Линг подписал письмо к своему египетскому коллеге, где он просил оказать необходимую помощь известному норвежскому этнографу и ученому Туру Хейердалу.

То радушие, с которым египетские власти все время принимали Хейердала, указывало на то, что египетский министр иностранных дел отправил письмо по инстанциям. В канун Нового, 1969 года министр туризма удовлетворил желание Тура Хейердала. При условии что он не будет копать песок, он получил разрешение строить тростниковое судно перед пирамидой Хеопса^{547}.

Двумя неделями ранее Тур Хейердал решил, как будет называться тростниковая лодка.

Она получит название «Ра»^{548}.

Один мир

В начале 1969 года казалось, что в основном все готово. Папирус был на пути из Эфиопии, кораблестроители в готовности ждали в Чаде, а власти дали «Ра» разрешение вырастать из песков пустыни на фоне возвышающейся пирамиды. Но кто станет членами экипажа?

Тур хотел позвать старых друзей по «Кон-Тики»^{549}. По-разному сложившаяся карьера заставила их разъехаться на все четыре стороны, но они поддерживали контакт. В последний раз они встречались 7 августа 1967 года, в день, когда двадцать лет назад плот насел на риф Раройа. Но вместе с тем, чтобы выяснить, сможет ли папирусное судно пересечь Атлантику, Тур Хейердал, все более интересовавшийся политикой, имел и другую цель. Как он рассказал старшему сыну, экипаж должен быть международным.

Чтобы показать, что возможность сотрудничества и взаимопонимания независимо от государственных границ существует в нашем все более беспокойном мире, он хотел объединить на «Ра» семь человек разной национальности, политических, этнических и религиозных взглядов. Идея стала результатом его растущего интереса к организации «Один мир».

Разрушения Первой мировой заставили людей выступать против новой войны. Созданная Лига Наций должна была трудиться на благо мира и за разоружение. Однако этот союз практически ничего не добился, и мысль объединить все народы мира в федерацию обрела свою форму. Страна за страной создавали организации с этой целью. Вторая мировая война еще больше укрепила эту мысль. В 1947 году эти организации собрались вместе в Швейцарии, чтобы начать глобальное движение за создание всемирного федерального правительства, основанного на международном праве.

Гражданин мира. Тур Хейердал активно способствовал сотрудничеству сквозь государственные границы и хотел иметь на «Ра» международный экипаж

В Норвегии движение получило название «Один мир», и в 50-е и 60-е годы эта организация имела определенное признание. Среди тех, кто к ней присоединился, был Тур Хейердал. Однако в ее рядах существовали некоторые разногласия. Международное федералистское движение надеялось на ООН как на инструмент достижения своей цели. Но результатов добиться не удалось, и критические голоса считали, что ООН не тот путь, по которому следует идти. В докладе на ежегодной встрече организации «Один мир» Тур Хейердал как раз подчеркнул, что именно ООН является лучшим средством для создания более сплоченного мира. Вместо того чтобы критиковать ООН за слабость, он взял слово, чтобы подчеркнуть могущество организации. Он хотел расширить ООН, которая могла бы координировать национальные интересы в области безопасности, не вмешиваясь во внутренние дела своих членов. Он хотел придать ООН военную силу, которая могла бы защищать одну нацию, если она подверглась нападению извне. Кроме того, он хотел создать международные силы полиции, участники которых отказались бы от своего исконного гражданства и стали бы вместо этого гражданами ООН с соответствующими паспортами^{550}.

В 1967 году Всемирная организация федералистов собралась на Всемирный конгресс в Осло. В это время Тур Хейердал взял на себя обязанности почетного вице-президента движения. Во время конгресса он сказал «Афтенпостен»: «Большинство считает, что рабочая программа организации „Один мир“ утопична, но в таком случае это утопия, которой мы не можем избежать». Он обосновал свое высказывание тем, что необходимость сотрудничества в мире никогда не была сильнее^{551}.

Это были неспокойные времена. «Холодная война» и угроза атомного оружия пугали практически всех. Война во Вьетнаме была на первых полосах газет по всему миру. На Ближнем Востоке шестидневная война подбросила новых дров в постоянно тлеющий костер. На следующий, 1968 год, по всей Европе прокатились студенческие волнения, а в Париже толпы демонстрантов смогли почти свергнуть французского президента Шарля де Голля. После Пражской весны в том же году в Чехословакию вошли советские танки, чтобы остановить борьбу Александра Дубчека за более умеренный коммунизм. И в странах Третьего мира жизнь людей не стала лучше. Бедные оставались бедными, а богатые становились еще богаче.

Выступая за федерализм как основу мирового порядка, Тур Хейердал демонстрировал то самое разочарование современным управлением, которое владело им в студенческие годы и вело его «назад к природе». Это было то самое чувство безысходности, соединенное с желанием сделать что-то, чтобы привести людей к гармонии с собой, что заставило Хейердала принять более активное участие в политике.

Он стал почетным вице-президентом Международной ассоциации федералистов, потому что у него было имя. Но он хотел также подтвердить свое членство посредством активных действий. Составить международный экипаж тростникового судна, по его мнению, было отличным способом сделать это.

У него имелись имена двух-трех человек, согласившихся принять участие в плавании на «Ра». Одним из них был Абдулла из Чада. Но составление окончательного списка заставило себя подождать. Были другие, более срочные дела.

Теперь многие знали, чем занимался Тур Хейердал. Опасность, что новость о предстоящей экспедиции появится в той или иной газете, становилась явной. Тур проклинал себя за то, что он сам собрался управлять предоставлением информации. Он послал телеграмму Хеннингу Синдинг-Ларсену и попросил его приехать в Ниццу. Журналист тут же сел на самолет, и 20 января они встретились в городе на Французской Ривьере.

Хейердал вручил Синдинг-Ларсену хорошо подготовленный материал. Он содержал рисунки и фотографии. Предполагалось, что новость об этой экспедиции не появится в печати, пока Хейердал не даст на то явного сигнала. Но если что-то просочится в другие газеты, то «те сведения, что он дал сотруднику „Афтенпостен“, должны быть преданы гласности (немедленно), чтобы не возникло недопонимание в отношении цели экспедиции»^{552}.

Встреча этих двух людей продолжалась три часа. Синдинг-Ларсен отправился обратно в Осло тем же вечером.

26 января Тур Хейердал поселился в отеле «Шератон» в Нью-Йорке. На следующий день он встретился с Норманом Казинсом, главой Всемирной ассоциации федералистов и личным другом Генерального секретаря ООН У Тана. Хейердал знал Казинса по Всемирному конгрессу в Осло, где они оба выступали хозяевами мероприятия. Тур рассказал о «Ра» и международном экипаже. Но ему не хватало главного. Чтобы действительно оживить сотрудничество между нациями мира, должен плыть «Ра» под флагом ООН. Казинс дал Хейердалу рекомендательное письмо Генеральному секретарю ООН и использовал свое влияние, насколько это было в его силах. 29 января Тур имел получасовую беседу с У Таном в его кабинете на самых верхних этажах здания ООН.

Генеральный секретарь с интересом выслушал план Хейердала и лично не имел ничего против того, чтобы «Ра» отправился в плавание под флагом ООН. Тем не менее он должен был спросить своих советников, не будут ли тут нарушены какие-либо формальности^{553}.

Советники не возражали. Тур получил разрешение. В первый раз в истории организации судно отправится в плавание под флагом ООН.

27 января в «Хандельстиднинген» в Гётеборге просочилась новость о предстоящей экспедиции Хейердала. Газета получила информацию из одного источника в Египте. Через два дня «Афтенпостен» выпустила свой полноценный материал. «Семеро на папирусной лодке через Атлантику. Тур Хейердал отправляется в новую экспедицию» — стояло над пятью колонками в верхней части первой полосы.

Во введении редакция сделала все, что смогла, чтобы разбудить интерес читателя. «Эта экспедиция во многом превосходит плавание на „Кон-Тики“. Если плот, по общему мнению, был ненадежным средством, то это судно, на котором он [Хейердал] сейчас собирается в путь, в глазах обывателя еще менее надежно». Газета «Афтенпостен» посвятила этому вопросу целую полосу. Читатель узнал, что Хейердал назвал судно «Ра» в честь египетского «бога Солнца Амона-Ра и потому, что имя Ра встречается в Полинезии».

Потребовалось не много времени, чтобы новость достигла редакций Нью-Йорка. Газеты, радио и телевидение, все хотели заполучить Хейердала, который «случайно» оказался в городе. Во время встречи с иностранными журналистами в международном пресс-центре он получил дополнительное освещение. Из Гамбурга пришел запрос из воскресной газеты «Бильд ам зонтаг», имевшей тираж 2,5 миллиона экземпляров. Редактор прочитал репортаж в «Афтенпостен» и попросил Хейердала о встрече как можно скорее^{554}.

Шар попал в цель. Тур Хейердал не только научился передавать свои мысли посредством книг и докладов. Он постиг искусство ловить прессу на крючок.

Капитана «Кон-Тики» не забыли. Капитан «Кон-Тики» снова отправляется в плавание.

В своих прежних экспедициях Тур Хейердал научился быть хорошим руководителем. Те, кто плавал вместе с ним на плоту или участвовал в археологических раскопках, — все рассыпались в похвалах относительно того, как он обращался со своей командой. На «Кон-Тики» пятеро норвежцев и один швед образовали сплоченную группу людей одной культуры. На Галапагосах и острове Пасхи в экспедициях участвовал смешанный коллектив из норвежцев и американцев, но их объединяла археология. На «Ра» Хейердал решил пойти противоположным путем. Здесь за основу брались различия; именно в непохожести тех, кто собирался отправиться с ним, он хотел черпать энергию.

Заботясь о качестве экипажа, Тур требовал, чтобы каждый участник был специалистом в той области, которую ему поручат на борту. Подобрать членов экипажа по специальности нетрудно. Но знать заранее, поладят ли столь разные люди, было труднее. Тур боялся, что в пути возникнет экспедиционная лихорадка, как он это называл. Под «экспедиционной лихорадкой» он понимал психическое состояние, когда «даже самый мирный человек вдруг становится раздражителен, зол, совершенно выходит из себя», потому что после нескольких недель трений он уже не имеет сил видеть что-то хорошее в своих товарищах^{555}. Однако у него не было времени ездить и проводить интервью с кандидатами. В этом жизненно важном деле он не смог сделать ничего более, кроме как понадеяться на то, что на «Ра» будет идиллия.

Лучшим средством против экспедиционной лихорадки, этой «коварной опасности», по мнению Тура, являлось чувство юмора. Поэтому участники экспедиции должны были им обладать и, в немалой степени, уметь посмеяться над собой.

С созданием международного экипажа он рисковал получить языковые проблемы. Поэтому все должны были владеть английским или другим языком, который понимал Тур^{556}.

На обратном пути с острова Пасхи в 1956 году «Кристиан Бьелланд» зашел на Таити. Там Тур встретился с молодым американцем, который ходил в качестве штурмана на одном спортивном паруснике с Гавайев. Его звали Норман Бейкер, он научился штурманскому делу, когда служил на американском эсминце во время корейской войны. Отслужив два с половиной года, он оставил службу и занялся предпринимательством в Нью-Йорке. Во время визита в город в начале 1968 года один знакомый дал Туру номер телефона Нормана в случае, если ему однажды понадобятся люди для новой экспедиции. Тур позвонил Норману и попросил его пообедать вместе с ним.

Тур не признал Нормана по голосу, но узнал его сразу же, как они увиделись.

Должно быть, он сумасшедший, подумал Норман, когда позднее вечером покидал ресторан. Тур спросил, не хотел бы он стать членом экипажа тростникового судна^{557}.

Норман вполне хотел бы, но что скажет жена? У них было трое маленьких детей и большой кредит за дом. «Он немного сумасшедший», — сказал он, когда передавал жене разговор с Хейердалом. «Нет, — ответила она. — Тур Хейердал не сумасшедший. Это ты будешь сумасшедшим, если не отправишься с ним. Смотри на это как на отпуск!»

Тур и Норман встретились через год, в тот же день, когда Тур посетил У Тана. Норман все еще не был до конца уверен. Морской опыт научил его высоко ценить безопасность. Как предприниматель, он мог представить себя на бревнах, но тростник?.. «Тростник ведь не толще пальца!» — сказал он, уставившись на человека, пересекшего Тихий океан на связке бревен.

Но способность Тура убеждать была велика. Он кратко рассказал Норману историю тростниковых судов. Он говорил о культурных параллелях между Египтом, с одной стороны, и Мексикой и Перу — с другой, он говорил о египетском боге Солнца, имя которого использовали и полинезийцы, — и как все это могло быть случайностью? Тур привел также аргумент своих противников, что такой культурной преемственности не могло быть, поскольку древние люди не имели судов. Но он и хочет узнать, были ли у них суда.

Норман внимательно слушал. Он видел фильм о «Кон-Тики» и узнавал эти доводы, поэтому и согласился на участие в экспедиции.

Они составили договор. Норман должен был взять на себя обязанности штурмана и радиста на борту. Он также становился своего рода заместителем начальника экспедиции. Если с Туром что-то случится, то Норману поручалось взять на себя обязанности капитана и руководителя экспедиции.

Штурман. Норману Бейкеру из США поручалось управление «Ра»

Как американец, тридцатидевятилетний Норман Бейкер представлял западный блок в многонациональном эксперименте Тура Хейердала. В Нормане текла еврейская кровь, и тем самым он добавил еще один кирпичик в то многообразие, которое Тур хотел создать на борту «Ра».

Поскольку западный блок получил свое представительство, Тур желал для поддержания равновесия получить кого-нибудь из восточного блока. Он хотел найти кого-нибудь из Советского Союза, кто мог бы одновременно выполнять обязанности судового врача. Получить выездную визу для русского в 60-е годы было, однако, нелегким делом. Поэтому Тур собирался посетить Москву, чтобы просить помощи у своих знакомых. Но после советского вторжения в Чехословакию в августе 1968 года он отказался от поездки, попросив о содействии норвежское министерство иностранных дел^{558}.

В начале февраля Тур получил личное письмо от своего кузена из министерства. Он обсуждал этот вопрос с советским послом в Осло два раза. Но посол сомневался в том, чтобы направить русского участника в такую экспедицию «без того, чтобы у него было достаточно времени и возможностей пройти до отправления надлежащую подготовку как в физическом, так и в психологическом плане». Это был отказ на дипломатическом языке, и министр иностранных дел Йон Линг закончил письмо своему родственнику следующим образом: «Я думаю, что смогу помочь тебе найти замену, если обращение к русским не увенчается успехом»^{559}.

Но Тур хотел именно русского. Его основная идея в том и состояла, что противники в «холодной войне» должны объединиться на «Ра». В 1962 году он получил золотую медаль от советской Академии наук за заслуги в исследованиях. В Осло сам Никита Хрущев шутил насчет того, что он хочет принять участие в следующей экспедиции. Книга о «Кон-Тики» вышла миллионным тиражом, и трудно было найти русского, который бы не знал, кто такой Тур Хейердал. И с таким багажом не будет возможности найти русского участника?

Он написал президенту Академии наук с просьбой о помощи. Хейердал был достаточно дерзок и отметил, что не примет кого угодно. Кандидат должен быть врачом, знать английский и иметь чувство юмора^{560}. Это было сделано не только с целью предотвратить вспышку экспедиционной лихорадки. Тур написал так с целью оградить себя от того, чтобы Академия наук прислала ему холодного и фанатичного члена Коммунистической партии^{561}.

Тур снискал милость в глазах аппаратчиков. После двух месяцев размышлений они выдали выездную визу Юрию Сенкевичу. Ему было тридцать два года, и он работал врачом в отряде космонавтов. Он также провел год на советской научной станции «Восток» на южном полярном континенте.

В первый раз в аэропорту Каира Тур встретил Юрия, когда он, последний пассажир, с сигаретами и водкой в руках, выбирался из самолета «Аэрофлота». В дороге он сильно нервничал из-за того, что не сможет казаться достаточно веселым, поэтому накачал себя водкой. Однако опасения оказались напрасными. Тур встретил человека с «веселой и притягательной улыбкой, сугубо штатского»^{562}. Они смеялись всю дорогу по пути в гостиницу.

Юрий Сенкевич прибыл из страны, которая вознесла коммунизм до уровня государственной религии. Но с английским дело обстояло не так хорошо. И опыта мореплавания у Юрия не было.

Судовой врач. Юрий Сенкевич приехал из Советского Союза, где он, среди прочего, работал врачом в отряде космонавтов

Взять одного члена экипажа из Египта было бы, пожалуй, весьма неглупо в то время, когда власти предоставляли Туру престижное место для строительства «Ра». Но, хотя египтяне видели рекламную ценность в том, что Тур Хейердал бродил в песках около пирамид, никто из них не захотел принять участие в плавании на судне, о котором эксперты говорили, что оно потонет. Для Джорджа Суриала дело обстояло иначе. Кроме того что он получил во Франции диплом инженера, он был профессиональным аквалангистом и мастером дзюдо. О нем ходили слухи как о плейбое пляжей Красного моря и ночных клубов Каира.

Он чихал на приговор египетских экспертов по папирусу и смотрел на «Ра» как на проект своей мечты. Через одного знакомого он попал в строительную группу Тура у пирамид и вскоре обратил на себя внимание. Джордж следил за канатами и парусами, организовывал закупки продовольствия и выступал в качестве связного между экспедицией и учреждениями в городе и местными властями. Он был настоящим энтузиастом, человеком, способным распространять хорошее настроение на шести языках, короче говоря, этот парень пришелся Туру по сердцу.

В один из трудных, утомительных дней Тур подошел к нему и сказал: «Смотри, тебе надо немного отдохнуть, Джордж. Я не хочу, чтобы участники экспедиции доводили себя до изнеможения». Довольный Джордж подписал контракт за час^{563}.

Двадцатидевятилетний Джордж Суриал также не имел опыта плавания на парусных судах. Зато он был аквалангистом. А Туру было нужно, чтобы кто-то смог инспектировать состояние корпуса папирусного судна под водой во время плавания в океане.

Ныряльщик. Джорджу Суриалу из Египта в качестве основной задачи поручалось инспектировать состояние подводной части корпуса «Ра»

Норман был иудеем. С Джорджем Суриалом Тур получил на борт араба-мусульманина.

Если окажется так, что тростниковое судно сможет пересечь Атлантику, тогда сам собой встанет вопрос: оказывалось ли культурное влияние из внутренних районов Средиземноморья на районы Мексики и Перу? Имея на борту египтянина, Тур хотел получить также одного представителя противоположного берега океана. Изначально в списке стоял мексиканский пловец-олимпиец Рамон Браво. Но прямо перед тем, как спортсмен должен был присоединиться к остальной команде «Ра», он попал на операционный стол с обострившейся болезнью. За неделю до отплытия его соотечественник, антрополог Сантьяго Хеновес, дал свое согласие.

Тур встретился с ним на одном конгрессе и рассказал о «Ра». Сантьяго настаивал на своем желании присоединиться к экспедиции. Но Тур вынужден был ответить, что место занято.

— Тогда поставь меня в список ожидания, — попросил он.

Когда Рамон заболел, появился Сантьяго.

Тур назначил его интендантом экспедиции. Он отвечал за упаковку и размещение провианта, который экспедиция должна была взять с собой.

Сантьяго Хеновесу исполнилось сорок шесть лет, и он не имел «абсолютно никакого опыта в мореплавании»^{564}.

Интендант. Сантьяго Хеновес, антрополог из Мехико, должен был следить, чтобы провиант надежно упаковали

Чтобы на борту «Ра» были не только белые, Тур хотел предоставить место и цветному участнику, и «самыми черными неграми», каких он когда-либо видел, были Абдулла, Омар и Муса из Чада^{565}. В Абдулле он видел, кроме того, не только участника. Он видел в нем человека, независимое поведение которого могло значительно помочь в создании рассказа о путешествии, не говоря уже о фильме, который он планировал снять обо всем этом приключении^{566}.

Абдулла быстро ответил согласием, когда в свое время пришло известие от Тура, что он, Омар и Муса должны быть в Каире, где в середине февраля начнется строительство папирусного судна. Чтобы выехать из страны, они должны были получить письменное удостоверение, что они наняты на работу, а также личные авиабилеты. И поскольку ему нужно было съездить в Бол, чтобы забрать тех двоих, он попросил о более крупной сумме на покрытие расходов.

Специалист по папирусу. Абдулла Джибрин из Чада участвовал в строительстве «Ра», он стал ответственным за ремонт в случае повреждений

Строго говоря, Тур ничего не знал об Абдулле, кроме того, что он был плотником, ходил в белой рубахе и говорил по-французски. Но у него не оставалось выбора. Если Абдулла не привезет Омара и Мусу, то ему придется ехать за ними самому, а на это у него не хватало времени. Поэтому Тур сделал все, о чем просил Абдулла.

Тур был уверен, что он хорошо разбирается в людях. Он редко ошибался. И хотя он не успел толком познакомиться с Абдуллой, но чувствовал, что может доверять ему. Поэтому он был шокирован, получив от Ивонн телеграмму: «Абдулла арестован. Кораблестроители по-прежнему в Боле. Позвони немедленно»^{567}.

Из тюрьмы Абдулле удалось переслать письмо в Колла-Микьери. Он сухо констатировал, что не смог забрать Омара и Мусу, поскольку его арестовали. Он пообещал написать через месяц.

Через месяц?

Уже прошло немало дней февраля, и папирус с Таны прибыл на место. Тур бросился на самолет в Форт-Лами, столицу Чада, где он нашел Абдуллу, обвиняемого в работорговле. Благодаря определенной сумме из денег, полученных от Тура, ему удалось откупиться от тюрьмы. Но он был ограничен в свободе передвижений, не мог покинуть город и тем более страну.

Они встретились в гостиничном номере Тура. Абдулла танцевал от радости. И тут прояснилась вся история. Когда он получил деньги от Тура, то сразу же отправился в Бол за Омаром и Мусой. Там ему сказали, что они на рыбалке. На озере у Бола много островов, и Абдулла потратил несколько дней, прежде чем нашел их. Он с радостью поведал им, что наконец они отправятся в Каир, к Туру Хейердалу, чтобы строить кадай. Но, прежде чем они смогли отправиться, Абдулла должен был заплатить долг этих двух братьев. У инспектора полиции возникли подозрения, и он обвинил Абдуллу в попытке продать Омара и Мусу в Египет. Его арестовали и взяли под стражу в Форт-Лами.

Дело кончилось тем, что Туру самому пришлось ехать в Бол, чтобы забрать Омара и Мусу, и после недельных скитаний по пустыне и борьбы с бюрократией ему удалось оформить выездные документы. Только тогда все они могли сесть на самолет в Хартум и оттуда дальше в Каир.

Когда дело приняло худший оборот и Тур чувствовал себя побежденным этой пародийной бюрократией, он обреченно писал Ивонн: «Черные на самом деле научились у белых тому, как сделать жизнь невыносимой и простейшие вещи почти неразрешимыми»^{568}.

С Абдуллой Джибрином в списке экипажа получила место и Черная Африка. Абдулла был также мусульманином. Он мог управлять лодками на озере Чад, но ни разу не видел моря.

Только 11 марта строительство «Ра» началось всерьез. Беспочвенное обвинение в работорговле задержало проект, по меньшей мере, на две недели. Но едва начали вязать тростник, как не замедлило себя ждать новое разочарование.

Тур давно понял значимость запечатления своих экспедиций на кинопленку. Чтобы подготовить фильм об экспедиции на «Ра», он заранее связался со своим другом из Рима, кинематографистом Бруно Вайлати. Бруно снял документальные фильмы о Свальбарде, и, когда Тур представил ему свои планы путешествия на тростниковом судне, он занимался редактированием фильма об итальянском фешенебельном пароходе «Андреа Дориа», который в 1956 году затонул у берегов Массачусетса после столкновения со шведским пассажирским судном «Стокгольм». Дело приняло широкую огласку, в том числе и на родине Бруно, проводились даже сравнения с «Титаником» и его катастрофой сорок четыре года назад. Остатки «Андреа Дориа» лежали на глубине 60–70 метров, и, чтобы запечатлеть их, Бруно Вайлати, любитель подводного плавания, был на глубине со своей камерой.

Когда Тур рассказал о тростниковой лодке, Бруно тут же ухватился за это известие. Он хотел снимать и хотел участвовать в экспедиции. Вместе они составили содержание будущего фильма. Один из проектов получил рабочее название «Амон-Ра», другой — «Нефертити» по имени знаменитой египетской царицы.

Помимо самого плавания, история папирусных судов и цель экспедиции должны были составить значительную часть фильма. Для Бруно было важно передать драматизм посредством таких сцен, как тростниковая лодка во время шторма. Для Тура теперь, как и раньше, было важнее подчеркнуть научное содержание. Кроме того, он представлял себе сцену, где он берет интервью у знаменитых ученых об их взглядах на распространение культур через Атлантику. После этого, считал он, они не смогли бы впоследствии сказать, что их никто не слушал^{569}.

Сотрудничество с Бруно продолжалось довольно успешно, и Тур был счастлив, что такая важная должность, как оператор на «Ра», уже занята. Но впоследствии оказалось, что у Бруно было слишком много других обязательств, чтобы посвятить себя подготовительным работам. Кроме того, он все больше и больше сомневался в безопасности пребывания на борту «Ра».

Однако в первую очередь он боялся не того, что папирусное судно утонет. Его волновало время.

Парусник, собиравшийся пересечь Атлантику, должен был остерегаться попасть в Карибское море в сезон ураганов. Правило большого пальца гласит, что опасность попасть в сильный шторм вероятнее всего с июня по ноябрь. Поэтому обычно плавания начинают осенью, чтобы прибыть на Карибы, когда сезон ураганов уже закончился. Либо надо было начинать путешествие пораньше, чтобы успеть достичь Карибов, пока шторма еще не начались.

Полет на Луну. Когда «Ра» отправилась в Атлантический океан, американцы готовились высадить первого человека на Луну с помощью «Аполлона-11»

Тур долго сомневался, какую стратегию выбрать. Он обсудил этот вопрос в письме к Туру-младшему, который помимо морской биологии изучал океанографию. «Если я пересеку океан летом и буду наслаждаться отличной погодой по всей Атлантике, тогда мне придется иметь в виду, что есть вероятность попасть в ураган на другом конце пути? Или мне нужно пересечь океан зимой и идти всю дорогу при плохой погоде, но зато тогда я не попаду в ураган в конечной точке?»^{570}

Никто не знал, как быстро пойдет «Ра», но Тур рассчитывал, что все путешествие займет два-три месяца. Чтобы уж точно избежать встречи с ураганом, ему нужно было бы тогда отправляться в середине апреля. Этого ему не успеть. Поэтому Бруно строго предупреждал его и считал, что нужно отложить отправление до октября^{571}.

Тур спросил Нормана Бейкера, что он думает по этому поводу. Штурман «Ра» тщательно изучал так называемые пилотные карты. Это такие карты, которые месяц за месяцем показывают направление ветра и течений в океане. Он не увидел никаких значительных препятствий, чтобы не отправиться в путь в мае, хотя он не скрывал, что старт в начале апреля дает лучшие шансы избежать встречи с ураганом. Но откладывать экспедицию до октября он считал бессмысленным.

Принимая во внимание финансовое положение экспедиции, было также важно отправиться в путь как можно скорее. Хейердал вложил в экспедицию 250 тысяч долларов^{572}, или около 13 миллионов норвежских крон в пересчете на курс 2007 года, из собственных средств, и деньги закончились. Кроме того, в последний момент ему пришлось подписать некоторые долговые обязательства. Если он будет ждать слишком долго, чтобы поднять паруса, то он рискует навлечь на себя гнев кредиторов, и единственным местом, где он мог чувствовать себя более или менее уверенно, было море. Выбирая между вероятным ураганом и возможным кредитором, он выбрал ураган^{573}.

Чтобы избежать пропитывания бальзовых бревен слишком большим количеством воды, прежде чем отправиться на «Кон-Тики», Тур не захотел провести ходовые испытания плота. С тем же обоснованием он не планировал и пробного плавания на «Ра»^{574}. Если он хотел уложиться в график, то у него на это и времени не оставалось.

Такое решение, конечно, не пришлось по сердцу Бруно. Он считал, что нельзя отправляться в море, не убедившись хотя бы, что судно способно плавать. Он полагал, что Тур должен испытать судно, мачты, паруса и весла по обширной программе, и предложил найти собственную компетентную команду для выполнения этого задания. Он считал, что после окончания испытаний нужно будет построить новое судно с учетом всех тех многочисленных ошибок и недостатков, которые, как он был уверен, обнаружатся в ходе испытаний. Кроме того, по его мнению, принимая во внимание крутые волны Атлантики, необходимо было построить судно меньшего размера. Он предложил длину в 10 метров, а не 15, как хотел Тур^{575}.

Более того, Бруно признался, что считает проект обреченным на неудачу, если Тур не отнесется к подготовке более серьезно^{576}. С современными средствами помощи потерпевшим кораблекрушение он думал в первую очередь не о человеческих жертвах. Его больше волновало то, что случится с репутацией Тура Хейердала и, при всей своей скромности, собственной тоже, если экспедиция закончится провалом. Он напомнил также, что экономические потери в таком случае будут значительными^{577}.

В мореходных качествах судна сомневался не только Бруно. Тур хотел застраховать лодку, но страховые компании не встали в очередь, чтобы выписать полис. Только одно общество согласилось, но страховой взнос был так высок, что Тур отказался^{578}.

Вайлати считал, что очень трудно советовать, особенно если совет содержал критику и предназначался другу и человеку с таким опытом и авторитетом, как Тур Хейердал. Но, поскольку он воспринял оптимизм Тура как граничащий с безрассудством, то не мог удержаться от комментариев. Сам Бруно привык действовать, имея более надежный запас. Поэтому он и смог провести успешно такую колоссальную подводную операцию на затонувшем судне «Андреа Дориа»^{579}.

Тур понял Бруно так, будто тот утратил всякое доверие к экспедиции. Он попросил его приехать в Каир, и 15 марта они встретились на строительной площадке «Ра». Тур провел для него экскурсию, и Бруно был восхищен прогрессом и качеством работы. Но он настаивал на своем. Тур хотел знать, означало ли это, что он отзывает свою кандидатуру. Бруно кивнул в ответ.

Тем не менее они договорились продолжать совместную работу над фильмом.

Вайлати поговорил с одним фотографом, который оказался с ним на Свальбарде. Он был итальянцем, звали его Карло Маури, и он согласился заменить Бруно. Тур его не знал. Он мог полагаться только на рекомендацию Вайлати. Он попросил Бруно прислать Маури в Каир^{580}.

Будучи профессиональным фотографом, Карло Маури был еще и высококлассным альпинистом. Он покорил вершины на многих континентах. Он знал все об узлах и тросах. «Ра» стал бы его экспедицией номер 25. Но у него тоже не было опыта мореплавания.

Кинооператор. Тур Хейердал хотел сделать фильм об экспедиции, и итальянец Карло Маури стал ответственным за съемки в пути

Экипаж был укомплектован. Семь человек из семи стран. Капитализм и коммунизм, христианство, ислам и иудаизм. Африка, Америка, Европа.

Тур много путешествовал. В короткой заметке в своем ежедневнике он однажды написал: «Я видел мир. Но не видел границ между странами»^{581}. Для Тура Хейердала государственные границы были чем-то существовавшим только на бумаге. Они не существовали среди людей. Именно этого он хотел достичь на «Ра» — иметь экипаж без границ, федеральный мир в миниатюре.

Строительство «Ра» тем временем набирало скорость. Путь вперед был трудным и извилистым, в немалой степени силы отняла дополнительная поездка в Чад. Не пощадили и комары, и однажды у Тура случился приступ малярии. Это на время вывело его из строя. Всегда готовая прийти на помощь, Ивонн примчалась вместе с Мариан и Беттиной. Они прилетели тем же рейсом, что и Карло Маури. Он был положительно настроен на предстоящее путешествие и сразу же произвел благоприятное впечатление на Тура.

Тур хотел, чтобы «Ра» как можно больше походил на лодки, которые он видел на рисунках в египетских погребальных камерах. Но ему потребовалась конструкторская помощь^{582}, и, к счастью, в Египте находился швед Бьёрн Лангстрём. Он был ведущим экспертом по старинным египетским судам и приехал в страну в очередной раз, чтобы собрать все сведения, какие только возможно, о транспортных средствах эпохи фараонов. Он обмолвился в прессе о своей «малой вере в способность папирусных судов к мореплаванию»^{583}. Но, когда он увидел, как группа из Чада связывала папирус в длинные снопы, из которых сшивался корпус судна, он заинтересовался.

Вообще-то он собирался уезжать домой, но дело кончилось тем, что он предложил Туру свои услуги. Лангстрём разработал чертежи и дал совет по оснастке и размещению хижины и рулевых весел.

Помощь извне. В кораблестроении действуют физические законы. Бьёрн Лангстрём, шведский эксперт по древним судам, помогал Хейердалу с конструкцией

Абдулла, Омар и Муса с недоверием рассматривали чертежи. Они знали лодку, у которой закруглялся нос. Такой корабль они строить не будут, потому что «у кадая не может быть нос с обеих сторон!»^{584}. Они хотели, как всегда, обрезать папирус таким образом, чтобы у судна была плоская корма.

Тур и Лангстрём попробовали объяснить им, что поскольку у старинных египетских судов был «хвост», то и «Ра» должен его иметь. Но они не поддавались на уговоры, напротив, они даже обиделись и отказались работать. Туру угрожал серьезный конфликт различных культур.

Ночью, под покровом тьмы, трое судостроителей подобрались к «Ра» и обрезали папирус так, как они привыкли это делать. Тур ужаснулся от того, что увидел. Вместо красивого закругленного конца корма превратилась в нечто похожее на помазок для бритья.

Пытаясь смягчить мятежников, Тур взял их с собой в большой магазин в Каире. Там он позволил каждому выбрать себе подарок, и они взяли часы. Эта идея привела к желаемому результату. Вернувшись обратно в лагерь, Муса нашел решение. Немного изобретательности — и кормовую часть судна можно снова нарастить, и вскоре судно выглядело так, как хотел Тур. Ни ему, ни шведскому эксперту не пришло в голову, что такое наращивание ослабит конструкцию^{585}.

Дневник Тура рассказывает, что песчаные бури угрожали прервать работу. Но там есть и другие заметки, подобные этой: «30/3, воскресенье. Бесполезный день с многочисленными визитами представителей посольств самых разных стран, прессы и т. п.». Или: «25/4, пятница. Огромное количество посетителей практически полностью остановило работу».

Одному норвежскому корреспонденту он сказал: «Время от времени мы вынуждены принимать несколько тысяч людей в день»^{586}.

Однако, несмотря на все трудности, Тур и в немалой степени руководство министерства по туризму получили то, что хотели. Строительство «Ра» привлекло туристов, дипломатов, не говоря уже о журналистах, — они слетались к «Ра», как мухи на мед.

Журналисты приезжали отовсюду. В США комбинация «Тур Хейердал, папирусное судно и пирамиды» стала такой сенсацией, что крупные телеканалы, NBC и CBS, послали собственных корреспондентов. Международные агентства новостей передавали материал в свои редакции на всех континентах. Европейские газеты и журналы практически стояли в очереди, чтобы побеседовать с Хейердалом. Даже советская газета «Правда» проявила интерес.

Да и дипломатический корпус редко демонстрировал такую активность. Послы выстроились, как павлины, со своими бокалами, и Тур путешествовал с одного приема на другой. Американцы не хотели уступить русским, греки — швейцарцам, а египтяне вообще старались быть не хуже всех. Двери норвежского посольства всегда были открыты для Тура — для беседы, коктейля или обеда в узком кругу. Посольство помогало чем могло, как в свое время норвежское посольство в Вашингтоне помогало в подготовке плавания на «Кон-Тики». Отношения между послом Петтером Анкером и Туром Хейердалом переросли в дружбу, официальный тон сменился приватным. Они перешли на «ты».

За исключением триумфа после возвращения «Кон-Тики», Тур еще никогда не получал такого внимания. Перед пирамидой Хеопса работал не только Тур Хейердал — организатор экспедиции. Там был и Тур Хейердал — великий коммуникатор. Человек, очаровавший весь мир, сначала с помощью плота, затем — тростниковой лодки. Человек, который своими рискованными, почти немыслимыми путешествиями разбудил фантазию людей и заставил их мечтать о собственном мужестве. Человек, который мог привести коллег из научного мира к разочарованию и фрустрации, потому что им не хватало решительности в том, чем они сами занимались. Человек, для которого жизнь исследователя не стала приложением к основной жизни, напротив, он стремился бросить вызов утвердившимся истинам. Человек, считавший, что кабинетное кресло — это не место для человека, желающего опровергнуть устоявшиеся догмы.

Мастер сцены. Имея удивительный талант к привлечению внимания, Тур Хейердал позаботился о создании самого лучшего фона для строительства «Ра» — пирамиды Гизы

Тура радовала эта шумиха вокруг его персоны, но к концу апреля она начала его нервировать. Он боролся со временем. Надо было не только успеть построить «Ра», но также перевезти лодку от пирамид в порт Александрии. Оттуда ее нужно было отправить на корабле через Средиземное море в Сафи, марокканский порт на западном побережье Африки, откуда планировалось начать экспедицию.

Однако снова ему пришлось отвлечься.

15 апреля 1969 года в «Нью-Йорк таймс» появилось сообщение на 47-й полосе. «Фру Лив Кушерон Торп Рокфеллер, супруга Джеймса Рокфеллера-младшего, скончалась вчера в семейном доме в Камдене, штат Мэн, после короткой болезни. Ее первый брак с писателем и исследователем Туром Хейердалом закончился разводом. В 1956 году она вышла замуж за господина Рокфеллера, чей отец, Джеймс Стиллман Рокфеллер, — бывший президент и отставной член правления Первого Национального Сити-банка».

18 апреля Тур послал телеграмму. Он узнал, что сыновья успели к матери за несколько дней до ее смерти.

«Дорогой Тур, дорогой Бьорн! Дорогой Пеббл! Я был ужасно огорчен, услышав сегодня о такой большой потере для всех нас. Крайне сожалею, что не могу быть с вами в эти скорбные дни. Но я приглашаю вас приехать в Каир по возвращении из Америки до конца апреля. С любовью, папа».

Телеграмму отправили через норвежское посольство в Каире. Но она так и не пришла по назначению.

Лив прожила пятьдесят три года. Все началось с болезненной родинки на бедре. Ей сделали операцию, и врачи думали, что все будет хорошо. Но болезнь распространилась на лимфоузлы. Не имея стопроцентных оснований для своих предположений, Пеббл считал, что рак возник в результате тех волдырей, что появились у Лив на Фату-Хиве, и мокрых ран, которые не хотели заживать^{587}. Вероятно, она думала так же, хотя и не говорила об этом^{588}.

За год до того она провела лето в Норвегии. Она узнала о диагнозе и понимала, что ее ждет. Но она не рассказывала об этом. Typ-младший взял ее в автомобильное путешествие вместе с женой Гретой и бабушкой Хенни. Они отправились в Хейдал и переночевали в Рансверке. Затем они продолжили путь по удивительно красивым местам в Гейрангер и через Тропу троллей в Румсдал. Лив видела Норвегию в последний раз.

Известие о тяжелой болезни Лив пришло на Пасху. Старший сын поехал к ней из Норвегии. Младший прилетел из Южной Африки. Typ-младший и Бамсе были с ней, когда она умерла. Они недоумевали, почему от отца не было никаких известий.

Отец находился в отеле в Каире и ждал известий от сыновей. Он знал, насколько они привязаны к матери, к ее теплу, жизненной силе. Поэтому он хотел увидеться с ними, как только состоятся похороны, чтобы они смогли поговорить и поддержать друг друга в трудную минуту. Но почему они не отвечали на телеграмму, задавался он вопросом в недоумении, почему они не приняли его приглашение?^{589}

Последнее лето. В 1968 году Лив провела несколько недель с сыновьями и матерью Хенни в Норвегии. В апреле следующего года она умерла, всего 53 лет от роду

Сам он не мог никуда поехать. Он не мог покинуть «Ра». Они должны были это понять.

Единственное, что поняли мальчики, — это что отец не связался с ними, когда мать умерла. Он был, как всегда, слишком занят своими делами.

Детей Лив от Пеббла забрал шофер и отвез к бабушке в Коннектикут за несколько дней до смерти матери. Мать Пеббла считала, что двенадцатилетнюю Ливлет и десятилетнюю Улу надо оградить от этого.

Детям не сказали, что Лив умирала, они узнали, что она умерла, только когда все уже случилось. Они на всю жизнь запомнили, что им не дали проститься с матерью, и Пеббл казнил себя за то, что позволил этому случиться^{590}.

Для похорон Пеббл арендовал самолет для себя и членов семьи. Они все очень полюбили Лив, эту открытую и реалистичную женщину. Однажды, когда мать Пеббла встретила Тура Хейердала, она поблагодарила его за Лив. Но в то же время она погрозила ему пальцем, поскольку считала, что он плохо с ней обходился^{591}.

На острове в шхерах под Камденом у Пеббла был участок земли, который назывался Виналхавен. Его подарила ему Маргарет Визе Браун, женщина, на которой он не смог жениться, потому что она так скоропостижно умерла. Пеббл там ее и похоронил.

Лив любила это место. Приехать туда означало для нее вернуться домой в Норвегию, в шхеры у родного города Бревика. Пеббл сделал Виналхавен местом последнего упокоения и для Лив.

Утром 28 апреля, в то же день, когда «Кон-Тики» двадцать два года назад покинул Кальяо в Перу, Абдулла, Муса и Омар завершили строительство «Ра». Лодка была готова. Она состояла из 130 тысяч папирусных снопов.

Собрался народ. Министр туризма установил палатку со стульями для важных гостей. Журналисты и репортеры были поглощены работой. Слишком эмоциональная дама «носилась, как пьяная, вокруг и махала норвежскими флагами в каждой руке», так что Туру даже стало стыдно^{592}. Перед «Ра» в полной готовности стояли пятьсот студентов, одетых в белое. Они должны были тащить лодку из песков к дороге, где стояла машина, чтобы забрать ее в пункт погрузки в Александрию.

В последний раз Тур взглянул на папирусную лодку на фоне пирамид. Он считал, что в этой сцене было нечто библейское, у него возникала ассоциация с Ноевым ковчегом, «покинутым в пустынном мире, после того как все животные сошли с него».

Пятьсот студентов, одетых в белое, тащили «Ра» из песчаного ложа. Папирусное судно по пути к морю

Студенты взялись за канаты и потянули. «Ра» сдвинулась с места. Широкая, «с прямой шеей и крючковатой кормой» старинная лодка скользила, как «золотая курица» по накату из бревен^{593}.

Сыновья не приехали. Это огорчило. Но Тур должен был двигаться дальше. Его ждала Атлантика.

Дрейфующий сноп тростника

Причалы в Сафи переполнены людьми. «Ра» готов к отплытию. Плохая погода отложила отплытие на несколько дней, но 25 мая наконец развевающийся на ветру флаг города направлял к морю. Ветер дул от берега. Перед папирусной лодкой лежал путь в 2700 морских миль, или 5000 километров.

Группа крепких рыбаков приплыла на лодках, они должны будут отбуксировать папирусное судно в открытое море. Они взяли тросы на борт и по сигналу Тура начали грести.

«Ра» тронулся. Среди зрителей пробежал вздох. В первом ряду стояла Аиша Амара, окропившая «Ра» козлиным молоком — местным символом счастья^{594}. Она была замужем за городским пашой — местным бургомистром, и выступала в роли хозяйки экспедиции. Тур был рад, что Герман Ватцингер с экспедиции «Кон-Тики» также смог приехать в марокканский порт вместе с послом Петтером Анкером из Каира и капитаном Арне Хартмарком с парохода «Кристиан Бьелланд» — судна экспедиции на остров Пасхи.

Хейердал выбрал именно Сафи в качестве пункта отправления по многим причинам. Всего в 10–15 морских милях от берега, если все пойдет хорошо, «Ра» попадет в систему течений, которые понесут судно на юг, к Канарским островам, а оттуда через Атлантику к Центральной Америке. Кроме того, в течение всего пути Тур намеревался использовать пассат, морской ветер, дувший круглый год с востока на запад вдоль той параллели, где должен был плыть «Ра». Поэтому с чисто географической точки зрения Хейердал не мог найти лучшего пункта для старта, чем Сафи.

Выбор Сафи имел и историческое обоснование. Поскольку существовавшее между культурами внутренних районов Средиземноморья и Америки сходство натолкнуло Тура на идею создания папирусного судна, было бы, наверное, логично отправиться из Александрии. Но если в древние времена все мореплаватели знали, что они справятся со Средиземным морем, то наиболее отчаянные пробовали себя и в Гибралтаре, и вдоль берегов Западной Африки. Многие тысячи лет Сафи был портом, сначала для финикийцев, потом для берберов и португальцев. Иначе говоря, тростниковая лодка показала, что она может справиться с первым этапом пути из Египта в Америку. Тур хотел посмотреть, справится ли она со следующим этапом, а именно с плаванием через океан. Поэтому ему было достаточно выбрать Сафи в качестве пункта отправления.

Скептики считали, что «Ра» пропитается водой и затонет спустя две недели. В Сафи Хейердал позволил лодке постоять неделю на привязи, чтобы проверить, правы ли они

Все, что могло плавать, сопровождало «Ра» на пути из гавани Сафи. Окруженная маленькими судами и под оркестр гудков и судовых рынд с кораблей у пристани и на рейде, папирусная лодка отправилась в свое долгое путешествие. С палубы буксира Ивонн махала руками на прощание, снова и снова, и Тур махал ей в ответ. Думал ли он о том, что без нее все это не смогло бы вообще осуществиться?

Уже на приличном расстоянии от мола гребцы освободились. «Ра» должен был теперь справляться сам, команда подняла паруса, и Ивонн помахала на прощание в последний раз. Она боялась этого момента, переживая, что чувства покинут ее и она начнет рыдать^{595}. Но она взяла себя в руки и сдержала слезы. Это было тяжелое прощание, но все же Тур просто уезжал еще в одно путешествие.

Спустя пару дней международный корреспондент «Дагбладет» Хельге Раббен взял интервью у Ивонн Хейердал. Он следил за последними интенсивными приготовлениями перед отплытием «Ра» и заметил, что фру Хейердал появлялась везде. В своем репортаже, который Раббен отправил в Осло, он описал, как она «изменилась» за время завершающего этапа работы. «Она помогала своему мужу в тысяче вещей и не могла себе позволить больше чем четыре-пять часов более или менее хорошего сна. То, что все сложилось так благополучно с подготовкой снаряжения, провианта и воды и многого другого для этого фантастического путешествия, следует, вне всяких сомнений, отнести на долю ее неустанной работы».

Раббен отметил, что если другие могли себе позволить немного загореть и получили «вполне приличный коричневый цвет лица, то фру Ивонн бегала вокруг в таком виде, будто она только что провела день при ужасной погоде во внутренних районах провинции Трумс».

Раббен хотел узнать, чувствовала ли она когда-либо страх. Да, особенно вначале, у нее ведь трое детей. Но все прошло, когда она приехала в Каир и получила возможность следить за строительством «Ра».

— И вы не попробовали отговорить его?

— Нет, никогда. Я знаю Тура слишком хорошо, чтобы мне пришло в голову зародить в нем сомнения, когда дело касается таких экспедиций.

— Вы тоже уверены, что экспедиция благополучно пересечет океан?

— На сто процентов уверена.

Дольше разговаривать с журналистом из «Дагбладет» у нее не было времени. Она вспомнила, что срочно должна доставить на борт книги, которые Тур хотел взять с собой. «Да смилостивится надо мной Господь, если я забуду их!»^{596}

Туру Хейердалу было пятьдесят четыре года. Еще раз он поставил на карту все, что имел — деньги и престиж — и что он хотел доказать? У него было судно, которое он ни разу не испытал, а понимающие люди считали его опаснее «Кон-Тики». У него был экипаж, члены которого увиделись впервые всего за несколько дней до отплытия. Он знал, что многие из них не имеют опыта морских путешествий. Но он положился на то, что Норман Бейкер научит их так, что они запомнят выражения «левый борт», «правый борт», «фал», «шкот» и «брас» и что они научатся, что следует делать, когда канат нужно будет вытравить или натянуть. Если они не были подготовлены до отплытия, они всему научатся в пути.

Тур знал, что у команды не было общего языка, и знал о том, какие это может иметь последствия для судна и социальной жизни на борту. Он отдавал себе отчет в том, что его люди пришли из разных культур и имели разные привычки, а также сильно отличались по происхождению и образованию. С экипажем, состоявшим из мексиканского профессора, врача из России, предпринимателя из США, фотографа из Италии, плейбоя из Египта и неграмотного из Чада, он не сомневался, что проблемы будут серьезными.

Однако были и объединяющие факторы. Самым главный из них — это Тур Хейердал. Как и на «Кон-Тики», он ковал железную волю в тех, кто собирался быть с ним. Он смог заставить их чувствовать себя в безопасности там, где другие видели опасность. Когда они забрались на борт этой связки тростника, они ничего не боялись, но их обуревало волнение. Они понимали, что это смелый шаг, но никто из них не хотел знать, что некоторые называли это безрассудством. С Туром Хейердалом на борту они были уверены в успехе, и никто не смог порадовать этих людей больше, чем тот, кто мог внести свой вклад в этот успех^{597}.

Кроме лодки и экипажа Тур должен был оживить интеллектуальное содержание проекта. Когда планы экспедиции стали достоянием общественности, его старый противник Хеннинг Сивертс, который уже, конечно, не был студентом, но уже стал консерватором музея в Бергене, высказался в газете «Арбейдербладет»: «Если Тур Хейердал выживет после того, что он сейчас планирует, то это будет спортивное достижение, перед которым я снимаю шляпу. Но оно не имеет ничего общего с наукой. На основании атлантического плавания папирусной лодки можно сделать крайне ограниченные выводы»^{598}.

Это звучало как эхо той критики, с которой Тур столкнулся во время планирования путешествия на «Кон-Тики». Но он уже не беспокоился о таких вещах. Перед отплытием на «Ра» он пригласил журналистов, собравшихся в Сафи, на пресс-конференцию. Там он повторил, что успешное путешествие само по себе не будет служить доказательством того, что именно египтяне в глубокой древности пересекли Атлантику и заложили основы высокоразвитых культур Центральной и Южной Америки. Но если он добьется успеха, то такие плавания нельзя будет исключать. Тогда он сможет «уверенно заявить, что эта теория имеет рациональное зерно»^{599}.

Здесь Тур Хейердал немного поменял акценты. В самом начале он ясно давал понять, что единственным смыслом путешествия было установить, возможно ли на практике переплыть Атлантику на корабле из папируса. Как он говорил, он не собирался ничего доказывать. Но в Сафи, в начале плавания, он пустился в размышления, что если эксперимент завершится успешно, то это будет в то же время доказательством того, что египтяне могли использовать попутный ветер и океанские течения, чтобы переплыть Атлантику^{600}. Он, говоря иначе, устранил различие, которое он в начале проекта установил между понятиями «установить» и «доказать» и относительно которого боялся, что журналисты неправильно его поймут. Тем самым он наглядно показал, что проект имеет гораздо более серьезные научные амбиции, чем это было объявлено изначально.

Стартом в Сафи он, иначе говоря, не собирался испытать только тростниковую лодку. Он хотел в придачу испытать теорию. И это звучало как эхо плавания на «Кон-Тики».

На пресс-конференции Тур преследовал еще одну цель. Не без гордости он зачитал приветствие Генерального секретаря ООН У Тана. Тот послал Туру и его экипажу телеграмму, где он выразил свое восхищение мужеством экипажа и гуманизмом, пронизывающим проект Хейердала. Сомнений не оставалось. Принадлежность экспедиции к ООН получила свое подтверждение^{601}.

Один из журналистов поинтересовался, боялся ли Хейердал урагана. Он ответил, что, если им повезет, они достигнут земли на другой стороне океана до начала сезона ураганов. Но если случится худшее, то он не боится. Устремив взгляд на группу международных журналистов, он заявил, что папирусная лодка гораздо сильнее, чем кажется. В море она выдержит все, «если только не обнаружатся какие-либо конструктивные ошибки, допущенные во время строительства»^{602}.

На самом деле он чувствовал неуверенность в одном аспекте. Ни он, ни кто другой не знали, каким образом действует на «Ра» рулевой механизм. На древних египетских рисунках Тур видел, что на тростниковых лодках нет руля. Вместо этого они были оснащены рулевыми веслами. Верный древней модели, он поэтому приделал пару восьмиметровых рулевых весел на корме, по диагонали спускавшихся в море, а не по вертикали, как руль. Кроме того, он привязал три обычных весла по левому борту, направленных вниз в воду, так же как гуарас на «Кон-Тики». Испытательное плавание, возможно, дало бы ответ на вопрос, как управлять «Ра», но у Тура в голове была теперь только одна мысль, а именно: поскорее отправиться в путь.

«Мы научимся методом проб и ошибок», — сказал он и напомнил, что и на «Кон-Тики» они не знали, как им управлять, прежде чем отправились в путь^{603}.

Они подняли парус при слабом бризе с северо-востока. Парус был сделан из египетского хлопка, на нем посередине нарисовали огромное кирпично-красное солнце — символ «Ра». Но ветер прекратился, и под сдутыми парусами «Ра» начал дрейфовать по направлению к берегу. Тур призвал рыбацкое судно, которое на полной скорости своей машины вывело их на более надежную воду Однако в прибое «Ра» не выдерживал сильных рывков буксирного троса, и им пришлось его отвязать. В тот же момент начал дуть ветер с северо-запада, проклятого направления для неиспытанного судна, которому пришлось держаться подальше от берега с подветренной стороны.

Парус на «Ра» свисал с поперечной реи на самом верху мачты. Суда, оснащенные прямым парусом, как называется такой тип паруса, не могут двигаться против ветра. Чтобы сдвинуться с места, им нужен ветер со стороны кормы, но в зависимости от конструкции корпуса они могут двигаться и под боковым ветром. «Кон-Тики» был оснащен таким же парусом, но при боковом ветре у него не оставалось шансов. Как будет вести себя «Ра» при боковом ветре, никто не знал.

Парус на «Ра» был площадью почти сорок квадратных метров и тяжелым, как свинец. Без современного оборудования — лебедок и блоков, даже самый маленький маневр требовал приложения всех имеющихся физических сил. Побережье у Сафи простиралось на юго-запад, и, чтобы не разбиться в прибое, которой все еще находился в пределах видимости экипажа «Ра», они были вынуждены держать курс параллельно берегу как можно дольше. С ветром с северо-запада это означало, что им необходимо поставить «Ра» так, чтобы он плыл под углом в 90° по отношению к ветру, — трудная задача для судна без киля.

Пока Тур и Абдулла ухватились каждый за свое весло, Норман принял на себя командование на палубе. Он кричал на своих неопытных матросов, чтобы они ослабляли и натягивали брас и шкот, и вскоре парус встал как надо, изогнувшись и натянувшись, обретя полную силу. Тур почувствовал, как возросло давление на лопасть весла. «Ра» поднялся и поддался ветру. Компас показывал курс на юго-запад, и журчащий след свидетельствовал о том, что они движутся вперед. Тур определил скорость в три-четыре узла, и его тронуло, что «Ра» справился с брасами. Но Тур должен был учитывать, что противодействие плоскодонной лодке будет достаточно велико. Если ветер не сменится на северный или, что лучше всего, на северо-восточный, они по-прежнему рискуют попасть в прибой. Однако пока они могли чувствовать себя в безопасности.

После окончания маневра Норман подошел к Туру. Его лицо побелело, у него покраснели глаза, и он плохо себя чувствовал. Юрий поставил ему градусник, который показал 39 градусов. Юрий велел ему отправляться в койку.

— Морская болезнь? — Мужчины посмотрели на русского врача.

— Грипп.

Ветер нарастал, и волнение на море усиливалось. Волны нахлестывали на кормовую палубу, но вода просачивалась сквозь папирус и тут же исчезала. Здесь не нужен черпак, смеялся Тур Хейердал, чувствуя знакомую ситуацию, поскольку на «Кон-Тики» он тоже не пригодился.

С увеличением давления ветра на парус им стало труднее управлять. Тур и Абдулла чувствовали боль во всем теле, и их сменили Карло и Джордж. Тур пробрался на переднюю палубу, где он нашел Сантьяго, прислонившегося к клетке с курами, которые путешествовали в качестве живого провианта.

Солнце спустилось ниже, но еще оставалась пара часов, пока оно с ярко-красным закатом не исчезло за горизонтом. Тур почувствовал невыразимую удовлетворенность тем, что можно наконец отдохнуть после многих недель и месяцев непрерывного напряжения и что «Ра» шел так хорошо. И он еще волновался за рулевой механизм!

Вдруг он услышал шум, такой, что он превзошел шум моря.

— Тур! Рулевые весла сломались. Оба!

Слабое звено. У «Ра» было два рулевых весла, и они сломались в первый же день морского плавания. Экипажу так и не удалось справиться с рулевым механизмом

Тут же «Ра» сбился с курса, парус опал, канаты ослабли. Тур поднялся и одним прыжком оказался вместе с Карло и Джорджем, которые беспомощно рассматривали обломки весел.

Тур почувствовал, будто его ударили кулаком под дых^{604}. «Ра» остался без весел. Норман, единственный опытный моряк и единственный, кто мог бы что-то тут посоветовать, лежит с высокой температурой и выведен из игры. Скоро стемнеет, неужели они станут добычей прибоя?

Карло озвучил то, о чем думали все. Не лучше ли позвать на помощь и вернуться обратно в Сафи? У них было радио на борту, и на связь с землей жаловаться не приходилось.

Все посмотрели на Тура. Повернуть назад? В первый же день плавания?

Это звучало абсурдно.

Что говорил Бруно Вайлати? Проверь лодку, Тур! Проверь мачту, парус и, не в последнюю очередь, рулевой механизм, прежде чем отправляться в путь!

Тур не успел ответить Карло. Без всякой посторонней помощи лодка повернулась на правый борт. Парус наполнился, «Ра» увеличил скорость и вскоре вернулся на тот же курс, что и раньше.

«Гуарас», — пронеслось в голове Тура. Это были гуарас, или вертикальные весла, которые после поломки рулевых весел дали «Ра» некоторую управляемость. Он крикнул по-английски: «Замечательно!», чтобы все могли его слышать. Нужно было вернуть людям уверенность. Напряженные лица снова растянулись в улыбке.

Тур закрепил веревку между лопастями весел, чтобы они не ускользнули в море во время пути. Благодаря этой предусмотрительности им удалось выловить оторванные лопасти. Сноровка Абдуллы-плотника и умение Карло вязать узлы и обращаться с веревками помогли быстро починить весла и вернуть их на место.

Люди успокоились, и «Ра» поплыл под покровом ночи. Тур установил вахту по двое в каждой смене, с заменой по необходимости. Он отдал приказ постоянно следить за компасом и записывать курс и направление ветра в судовом журнале каждую четверть часа^{605}. Это было уже слишком, но пока они находились рядом с берегом, Тур не хотел рисковать. Ему следовало бы немного поспать, но после ужасных событий первого дня он не смог сомкнуть глаз. Кроме того, Норман, штурман судна, все еще находился в бреду, и Тур не осмелился сделать что-либо иное, чем самому отслеживать положение судна.

«Ра» послушно следовал своему курсу на юго-запад всю ночь. Когда рассвело на следующее утро, они больше не видели земли.

Долгожданный пассат так и не появился. Они по-прежнему были жертвами ветра переменного направления и силы. Лодку кидало туда и сюда в волнующемся море, и туровы гуарас уже не действовали так, как положено. Починить рулевые весла оказалось более трудной задачей, чем это представлялось поначалу.

Внезапные изменения погоды приводили к тому, что ветер ударял в парус спереди, и его выворачивало наизнанку. Лодка вертелась вокруг своей оси и начала двигаться задним ходом. Без помощи весел людям приходилось прикладывать огромные усилия, чтобы направить лодку и наполнить парус как надо. При самых сильных порывах ветер достигал силы штормового, и в конце концов они сдались, готовые к тому, что новая перемена ветра снесет и парус, и мачту. Ничего не оставалось, кроме как спустить парус.

Свернуть прямой парус, находящийся под давлением, — нешуточное дело, особенно для тех, кто никогда этого не делал. Пока двое ослабили фал, держащий парус наверху, другим предстояло спустить парус на палубу с помощью шкотов. Случилось то, что должно было случиться. Порыв ветра тащил парус, удержать его не хватило сил, и тяжелое, неуправляемое полотнище заполоскалось над морем на рее — единственном креплении. В суматохе была велика опасность, что оно смахнет кого-нибудь за борт, но времени на страховку не осталось, надо было выбрать парус, пока он еще цел и мачта стояла на месте. Медленно те, кто управлял фалами, опустили рею, которая в конце концов оказалась в воде с остальным парусом. Собрав последние силы, как рабы на галерах, они смогли вытащить рею и мокрый парус.

Они лежали и дрейфовали. Но дрейф являлся роскошью, которой они не могли себе позволить. Хотя берег не был виден, он должен был снова появиться дальше на юге, заканчиваясь мысом Джуби, имевшим репутацию могилы кораблей. Им необходимо было пройти на запад — под парусом ли, с рулевыми ли веслами или без них.

— Мы ведь можем на парусе сделать риф, — предложил Джордж^{606}. Почему об этом никто не подумал раньше? Ведь с рифом парус можно связать, завернув снизу, — отверстия для стягивания есть, тем самым уменьшив до одной трети.

Норман давно бы сделал это, будь он на палубе. Теперь он только шепнул «да» в ответ на предложение со своего больничного ложа в хижине.

Они установили риф и снова отправили парус на мачту. Совсем другое дело! Лодка вновь обрела баланс и взяла курс на юго-запад. Снова путешественники закричали от радости^{607}.

И тут они услышали удар, он прозвучал так, «как будто мачта звала на помощь». Порыв ветра в очередной раз ударил в парус и вывернул его. В таком положении рея ударялась снова и снова о мачту, пока не издала треск, пронзивший команду до мозга костей, — треск сломавшегося дерева. Рея, державшая парус, сломалась.

На палубе вновь напомнил о себе черный юмор. «Теперь мы сломали все, что можно сломать. Остался только папирус»^{608}.

Не прошло еще и двух суток, как «Ра» отбуксировали из гавани Сафи. Еще до того, как солнце успело зайти за горизонт во второй раз, «Ра» подвергся таким испытаниям, которые не выдержали ни лодка, ни команда. Археологическая часть подготовки была хороша. Тур плавал на лодке, приближенной к той, на какой египтяне плавали по Нилу. Морская подготовка, напротив, никуда не годилась. Если помнить о том, что у него не было никаких оснований утверждать, что тростниковые лодки пересекали Атлантику в древние времена, Хейердал неоправданно рисковал.

Сам он так не считал. Его горячая вера в проект и доверие к собственной интуиции были сами по себе достаточными гарантиями. У него, кроме того, развилась любовь к сенсациям. Доходы от книг и фильмов об экспедициях обеспечивали ему хлеб насущный и материальные возможности для дальнейших исследований. За книгу о «Ра» директор издательства «Гильдендаль» выдал ему аванс в 50 тысяч крон, в пересчете на современную валюту — 370 тысяч крон. Публицистикой он тоже занимался, не дожидаясь спуска на берег после завершения путешествия. С борта «Кон-Тики» он посылал практически ежедневные сводки в крупные газеты и агентства новостей, как только встал под парус и наладил радиосвязь. То же самое он хотел сделать и с борта тростниковой лодки. После старта из Сафи газетам в Осло и Нью-Йорке не пришлось долго ждать, пока он смог сообщить о том, что шторм «чуть было не разрушил „Ра“», и об экипаже, боровшемся не на жизнь, а на смерть. В Норвегии он предоставил «Афтенпостен» эксклюзивные права на отрывки из судового журнала. В США шоу руководило агентство Юнайтед Пресс.

В погоне за известностью он не гнушался преувеличениями. В книгах, статьях и интервью, например, плохая погода легко превращалась в слабый или сильный шторм, хотя цифры в судовом журнале свидетельствовали, что это был самое большее бриз или сильный ветер. Но он понимал, что напряжение — это способ удержать интерес публики. Он был мастером по созданию напряжения, и что в таком случае лучше экспедиции, заставляющей обывателя мечтать? Что этот же самый обыватель может сказать: он слишком много на себя берет, его не волновало. Из-за своей гордости он просто-напросто не понимал, как это что-то может пойти не так.

Пока плавание на «Ра» было далеко не идеальным. Только спустя два дня после отплытия ситуацию можно было кратко охарактеризовать так: без реи, без рулевых весел и с парусом на палубе Тур и его товарищи сидели уже не на лодке. Они сидели на дрейфующей связке тростника.

Отправив Тура, Ивонн тут же вернулась в Колла-Микьери. Там она должна была продолжить работу в качестве члена экспедиции на суше. Она была полностью занята ответами на вопросы журналистов, разбором все увеличивающейся почты Тура и бухгалтерией экспедиции. С помощью отчетов радиолюбителей она была в курсе ситуации на «Ра».

Первые сообщения не радовали. Она переживала за них, когда они боролись с течением, ветром и сломанными деревяшками. Только они починили рею и одно из весел, как весло сломалось снова. Неделя ушла на преодоление 300 морских миль от Сафи до мыса Джуби — путешествие, по расстоянию равноценное пересечению Северного моря. Без необходимого умения маневрировать «Ра» смог успешно пройти мимо мыса лишь «на расстоянии пушечного выстрела»^{609}.

Теперь содержание сообщений стало веселее. Они попали в течение, которое принесет их в дугу, обходящую Канарские острова, и на юго-запад к Островам Зеленого Мыса, где начнется, собственно, пересечение самого Атлантического океана.

Подул пассат, море успокоилось, и мачта уже не подвергалась такой нагрузке. Между делом они научились управляться с рулевыми веслами, и с попутным ветром началось преодоление дистанции. В удачные дни они шли со средней скоростью 2–3 узла, что каждый день приближало их к цели почти на сто километров. Казалось, что самое худшее для экспедиции позади.

Но было еще кое-что, что беспокоило Ивонн и с чем она должна была разобраться. Она видела, как огорчился Тур, что сыновья не ответили на телеграмму, посланную им по поводу смерти Лив; и почему они так поступили?

Она была в Колла-Микьери, когда узнала о Лив, и тут же написала Туру в Каир: «Ужасно жалко Лив, бедняжка. Я так расстроилась, это никак не идет у меня из головы. Двое маленьких детей, таких как Мариан и Беттина, а еще двое мальчиков, которые никогда не повзрослеют. Хорошо хоть, что ей довелось испытать счастье в эти годы (вместе с Пебблом)…»^{610}

Ивонн делала все, что могла, чтобы стать для Тура-младшего и Бамсе хорошей мачехой, особенно когда Лив переехала в США. Она следила за их развитием, и если требовалась помощь, всегда была готова оказать ее. Ивонн видела, что Тур строже относится к сыновьям, чем к дочерям, и старалась создать равновесие. Она пыталась также следить за тем, чтобы он не предпочитал дочерей сыновьям^{611}.

Мальчики, со своей стороны, ценили Ивонн, и постепенно, по мере того как они знакомились с ней ближе, по-настоящему ее полюбили. Если требовалось, они вставали на ее сторону, когда отношения с Туром испортились^{612}.

Ивонн очень хотела послать мальчикам несколько слов после смерти Лив. Но, расстроенная известием, она не знала, как ей правильнее выразить себя^{613}. Кроме того, она была по уши занята работой для Тура и экспедиции. Только после того, как она вернулась домой из Сафи, она смогла сесть и написать. Туру-младшему она писала: «Хотя я никогда это не показывала, я очень любила Лив. […] Я восхищалась всегда ее мужеством и ее исключительными личными качествами и шармом. Я знаю, что она значила для тебя и Бамсе и как одиноко вы себя должны сейчас чувствовать, несмотря на жен и детей. Я не осмеливаюсь и думать, сколько ей пришлось выстрадать в последнее время, когда она поняла, что ей придется покинуть вас и двоих младших. […] Но помните в любом случае, что я есть и что я всегда сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вам обоим»^{614}.

Братья тяжело восприняли тот факт, что отец не прислал соболезнований в связи со смертью матери. Тур послал телеграмму из Египта, но она так и не пришла

Почему он и Бамсе не ответили на телеграмму, она не спросила.

Через жену одного из друзей Тура она через несколько дней узнала, что телеграмма так и не пришла. Ивонн ничего не понимала. Она точно знала, что ее послали.

Она проверила бумаги из Каира и нашла фотокопию.

«Дорогие Тур и Бамсе! Как видите из приложенной фотокопии, папа посылал вам телеграмму с полным адресом в Америку 18 апреля. […] Я узнала сейчас, […] что телеграмма так и не дошла до вас. Это очень грустно, и папа считает, что это ужасно. […] Папа много говорил о Лив и очень был расстроен, и я действительно верю, что он очень хотел вам помочь. Очень трудно найти утешение, но, когда дело касается таких вещей, у папы есть и способности, и нежные чувства. […] Больше всего меня огорчает то, что вы, скорее всего, думаете, что было очень странно не получить никаких известий от отца, и наверняка думали много по этому поводу. […] Телеграмму послали через посольство, поскольку это важная телеграмма. Поэтому еще более странно, что она так и не дошла»^{615}.

Пропавшая телеграмма оставила глубокую рану в отношениях между отцом и его двумя сыновьями. И Typ-младший, и Бамсе рассердились, ничего не услышав от отца, они даже почти проклинали его, потому что «ему было важнее вязать рождественский веник, чем думать о своих двоих сыновьях, которые потеряли мать»^{616}. Пока отец плавал в море и они не могли поговорить, эта рана оставалась открытой.

Папирус держался хорошо. Египетские эксперты говорили, что он потонет через две недели. Однако они ошиблись. Команде пришлось справиться с повреждениями мачты и рулевых весел, но недели шли, а корпус плыл.

Мысль о плавучих способностях тростника заставляла Тура немного беспокоиться, но не настолько, чтобы подвергнуть сомнению весь проект. То, чего он боялся больше всего, было «не столько то, как папирус поладит с океаном, сколько то, как мы, семеро пассажиров на борту, сможем поладить друг с другом»^{617}.

Условия для гармоничной жизни на борту были не самыми лучшими. Площадь хижины-каюты, в которой они жили, составляла три на четыре метра, и там «нельзя было даже выставить локоть, когда мы все ложились». На палубе тоже было тесно, поскольку она была загромождена кувшинами, корзинами и мешками из козлиных шкур, в которых находились еда и питье. С первого взгляда провиант казался привлекательным и экзотическим, здесь имелись овечий сыр и оливковое масло, свежие яйца в известковом растворе, сушеная рыба, орехи и баранья колбаса, мед и миндаль, масло, мука и галеты^{618}. В продолжительных экспедициях ничто не радует больше, чем хороший обед, но для современных людей такое меню из древности могло быстро стать однообразным. Хорошо, что Тур взял с собой для разнообразия кур, — время от времени они могли получать кусок мяса.

В этой атмосфере тесноты группе из семи совершенно разных людей было нужно продержаться не неделю или две, но несколько месяцев. Они должны были спать, читать, разговаривать и думать буквально на головах друг у друга. Им приходилось приводить себя в порядок и терпеть запах и звуки друг друга, вредные и хорошие привычки. Им пришлось смириться с тем, что Абдулла — правоверный мусульманин, поворачивался в сторону Мекки пять раз в день, и ему понадобилась помощь Нормана, чтобы определить направление в сторону священного города. Людям с высшим образованием пришлось жить вместе с африканцем, который всю свою жизнь спал на голой земле, который не знал, что такое лестница, пока не приехал в Каир, и который, к своему ужасу, заметил, что вода в море соленая. Абдулла должен был, со своей стороны, уживаться с шестью белыми. Дома в Чаде его отговаривали от путешествия, потому что считали, что его будут использовать как слугу для других. По этой причине он отказался мыть посуду на «Ра». Только когда Тур дал ему понять, что каждый будет выполнять эту обязанность по очереди, подозрительный Абдулла взялся за тряпку.

Папирусная лодка не была совсем изолирована от мира, они получали новости. Конфликт в Суэцком канале мог привести к горячим дискуссиям у экипажа, где были представлены как сионистская, так и арабская точки зрения. Также и война во Вьетнаме могла возбудить конфликт между Норманом и Юрием. Они были противниками и тогда, когда разговор заходил о «холодной войне» или экономическом устройстве мира.

Как во всех семьях, случались и тривиальные конфликты. Некоторые, как Юрий и Джордж, раздражали своей медлительностью, другие, как Норман и Карло, нарывались на ругань за свой резкий тон и за отсутствие умения не совать свой нос в чужие дела. Одни мешали больше, чем другие, другие больше шумели, третьим требовалось больше места, чем другим. Трения и ссоры возникали также по причине недопонимания, вытекавшего из языковых трудностей.

У Тура было чувство, что лодка нагружена, как он это называл, «психологическим бензином»^{619}. В конце концов ему приходилось вмешиваться, чтобы смягчать противоречия. С помощью антрополога Сантьяго, который изучал «мир и агрессию» в качестве важной части своей научной работы, ему удалось создать такой дух сотрудничества, который и породил идею о создании на «Ра» международного экипажа^{620}.

Экипаж «Ра». Слева направо: Абдулла, Юрий, Норман, Сантьяго, Тур, Джордж, Карло

«Чудо произошло. Все эти мелкие трения не выросли в экспедиционную лихорадку, потому что каждый пытался понять, как другие реагировали на то, что он делал», — писал Тур Хейердал в книге о «Ра»^{621}.

Нет никаких сомнений в том, что Тур Хейердал обладал уникальными способностями руководителя и вдохновителя в своих экспедициях. Если он по отношению к своим близким мог быть упрямым и бесчувственным, то среди избранных людей на плоту или папирусной лодке он проявлял совсем другие качества. Отсутствие способности слышать других и учитывать их интересы, многократно приводившее членов его семьи в отчаяние, сменялось в море своей противоположностью. Он чутко следил за сменой настроения, привлекая всех своих людей, когда надо было принять решение. Поддерживая свой естественный авторитет самым мягким способом, он добился не только уважения товарищей, но и их доверия, что стало решающим обстоятельством для достижения успешного результата. Несмотря на незначительный опыт мореплавания, возросло его умение успокоить при возникающих опасностях. Они изо всех сил пытались спасти и «Ра», и самих себя во время драматичного плавания из Сафи к мысу Джуби и долго не могли управлять лодкой, поэтому никого не обвинили бы, если бы кто-то отказался продолжать плавание. Но после нескольких дней все поняли, что если они предадут Тура, то предадут сами себя. Если Тур привязывал себя к мачте, то и его люди делали то же самое.

«Ра» находился в плавании недели две, когда они заметили, что на кормовой палубе начинает скапливаться вода, будто в ванне. Ныряльщик Джордж Суриал нырнул под лодку, чтобы найти объяснение. Лицо его приобрело озабоченное выражение, когда его голова показалась из-под воды. Он доложил, что корпус слегка надломился прямо за каютой, недалеко от того места, где Омар и Муса нарастили лодку, после того как они в знак протеста против ее непривычного внешнего вида обрезали хвост у кормы. Более тщательные исследования над и под водой показали, что «Ра» получил «видимую трещину и вся кормовая часть медленно начала погружаться в глубину»^{622}.

«Ра» начал крениться довольно рано из-за конструктивных недостатков. Отказала кормовая часть, и папирусная лодка все сильнее и сильнее кренилась на правый борт

Эта неожиданная проблема становилась все острее. Волны захлестывали кормовую палубу, и она все больше провисала. Элегантно закрученный ахтерштевень уже не был таким упругим, от брызга волн хвост набрал много воды и стал гораздо тяжелее. Всплывет ли корма снова, если обрезать завиток? Тур думал на этот счет, но мысль ему не нравилась. Это было бы «все равно что отрезать лебедю хвост».

Тур сидел и размышлял. И тут он вспомнил, что на старинных египетских рисунках от этого завитка на палубу тянулся канат. Ни строители лодок из Чада, ни кто другой не поняли назначения этого каната, и поэтому никто не прореагировал, когда его не вмонтировали. Тур Хейердал и шведский историк кораблестроения Бьёрн Лангстрём думали, как и все другие, что, когда египтяне завернули ахтерштевень в совершенную дугу, они делали это ради красоты, а не потому, что это требовалось для улучшения мореходных качеств.

Однако «хвостик крючком», как называл его Тур, был не только красив. Он имел свою функцию. Назначением каната было не удержание лебединой шеи на месте, притянув ее книзу, как легко было себе представить. Смысл состоял в том, что он своей упругостью должен был поддерживать корму, чтобы она не опускалась! Загнутый ахтерштевень, иначе говоря, был сконструирован так, что он действовал как пружина. Тур констатировал, что «мы не догадались использовать завиток с той целью, для которой он был предназначен». В то же время он признавал, что эту науку можно было познать только на опыте^{623}. Список проблем, которых Тур Хейердал мог избежать, если бы он совершил пробное плавание, становился слишком длинным.

Тур хотел убедиться в том, что он прав. Они взяли веревку и протянули ее, привязав к верху завитка, вниз на палубу. Но было уже поздно. Ахтерштевень слишком пропитался водой и стал достаточно тяжелым, чтобы можно было выправить трещину. Корма продолжала тонуть и, вместо того чтобы помогать удерживать «Ра» на плаву, все больше и больше превращалась в тормоз.

У берегов Западной Африки сломались мачта и рулевой механизм. Едва успели залатать эту прореху, как начал разваливаться корпус. А они все еще не достигли широты Островов Зеленого Мыса. Из общей дистанции в 2700 морских миль им оставалось пройти еще около 1800 миль пути, или две трети расстояния.

В середине июня погода снова испортилась. На море поднялись волны, и тонны воды обрушились на кормовую палубу. Те, кто нес рулевую вахту, стояли часто по колено в воде.

Тур начал задумываться о том, не объясняется ли затопление кормы чем-то еще, кроме отсутствующего каната. Строители лодки использовали технологию, разработанную на мелком озере во внутренних районах Африки. Может быть, эта технология не годилась для судна, предназначенного для морских плаваний? Не совершили ли парни из Чада конструктивную ошибку, когда они после всех уговоров все-таки построили кормовую часть, которую раньше никогда не делали?

Абдулла заверил, что повреждения несерьезны. Пока не повреждены веревки, связывающие вместе снопы тростника, «Ра» будет и дальше плыть без проблем. Джордж инспектировал подводную часть корпуса каждый день и сообщал, что веревки чувствуют себя превосходно.

Тем не менее было ясно, что надо что-то делать. «Ра» плыл по волнам уже не так легко, как раньше. Постоянный поток воды на кормовой палубе тянул лодку вниз и делал ее тяжелой и неуклюжей.

— Давайте распилим спасательный плот!

Это сказал Сантьяго Хеновес.

Другие удивленно посмотрели на него.

— Спасательный плот наполнен пенопластом. Мы можем разрезать его и подложить куски между тростником под кормовую часть. Это улучшит плавучесть.

Тур ничего не сказал. Равно как и другие.

Сантьяго устремил свой взгляд на Тура. «Ты взял с собой плот, рассчитанный на шесть человек, а нас семеро. Ты ясно сказал, что никогда сам не перейдешь на плот».

Тур признал его правоту. Он не мог и не хотел занять чье-то место. Следующий размер плота был на двенадцать человек. Но он был слишком велик, чтобы занять место на «Ра», и поэтому от него пришлось отказаться из практических соображений.

Он напомнил, что все путешествие на «Ра» было научным экспериментом. Если лодка затонет и эксперимент закончится неудачей, то они не спасутся без плота. Никто на борту не рассчитывал, что его действительно придется использовать. Но мысль о том, что у них есть спасательный плот, создавала, тем не менее, определенное чувство уверенности, и готовы ли они были расстаться с этим чувством?

— Давайте разрубим его, — сказал Абдулла. Его больше волновало, что плот перетирал веревки.

Абдулла взялся за топор.

Юрий высказался против. Норман поддержал Юрия. Как они могли не подумать о тех, кто ждал дома? Что скажут семьи, если они узнают, что «Ра» плывет через Атлантику без спасательного плота?

Джордж направился к Абдулле и забрал у него топор.

Карло не знал, что сказать. Он посмотрел на Тура.

Решение касалось жизни и смерти. Экипаж разделился. Трое против двоих, возможно, трое «за».

О том, чтобы распилить плот, когда кто-то возражал, не могло быть и речи. Тур не выразил определенной точки зрения. Вместо этого он предложил обсудить ситуации, в которых, как они думают, может понадобиться плот. Чего они боятся больше всего?

Тур сам открыл обсуждение. Во время плавания на «Кон-Тики» они почти потеряли Германа Ватцингера, когда он выпал за борт.

— Я больше всего боюсь, что кто-то упадет за борт, — сказал он.

Норман боялся столкновения с судном. Или пожара на борту.

Юрий едва осмеливался верить в то, что «Ра» удержится на плаву еще месяц.

Джордж произнес слово «ураган».

Человек за бортом. Все согласились, что от плота тут мало проку. Даже если убрать парус, все считали, что «Ра» будет двигаться быстрее, чем дрейфующий плот.

Столкновение. Если «Ра» столкнется с судном, то не будет времени спустить плот. Все, кто окажется в воде, будут цепляться за то, что останется от «Ра». Единогласно.

Пожар. Трудно представить, что пропитанная водой лодка загорится. Пожар будет легко потушить. Лучше сидеть на той части «Ра», что не загорелась, чем на плоту. Единогласно.

Плавучесть. Если «Ра» так сильно пропитается водой, что начнет тонуть, у них будет достаточно времени, чтобы послать сигнал SOS. Все согласились, что время ожидания на плоту не будет короче. Папирус может сгнить, и лодка развалится, как говорили эксперты. Но и тростник, и связка были крепки как никогда.

Ураган. Все согласились, что шансы встретить ураган возрастут, если они попадут в Карибский бассейн. Но все согласились и с тем, что связка тростника справится с ураганом лучше, чем спасательный плот.

Не обсуждая, поможет пенопласт или нет, Норман достал пилу. Они распилили плот и подложили куски пенопласта под корму. Она поднялась, и люди удовлетворенно улыбнулись.

Однако напором воды куски пенопласта вскоре смыло в море. Корма провисала, как и раньше. Единственным утешением было то, что они избавились от предмета, перетиравшего веревки^{624}.

Через несколько дней они попали в сильный ветер и штормовое море у Островов Зеленого Мыса. Снова сломались рулевые весла. У них еще оставались для управления остатки гуарас или вертикальных рулей. Плавание все больше и больше превращалось в дрейф.

Хотя «Ра» накренился, экипаж еще не терпел бедствия. У них было достаточно еды и питья, а носовая часть хорошо держалась на плаву. Погода постепенно улучшилась, и море утихло. И хотя эксперимент со спасательным плотом закончился неудачей, это событие еще больше сплотило людей. Когда Тур дал понять, что, возможно, им надо будет пройти среди Островов Зеленого Мыса, чтобы поискать более прочный материал для изготовления весел, остальные ответили отказом. Они должны идти по океану и полагаться на то, что у них еще осталось. Парус тянул, и, хотя корма тормозила, они с приличным для древнего корабля успехом преодолевали расстояние на карте.

К концу июня прошли половину пути. В то же время они вошли в очень грязные воды.

Еще в начале путешествия члены команды видели маленькие черные сгустки, плывущие по поверхности воды. Все началось с того, что Абдулла закричал, когда он однажды утром собирался совершать омовение и увидел что-то похожее на кал в мешке, с помощью которого он черпал воду. Это был сгусток мазута. Какой-то танкер, очевидно, промывал свои цистерны. Они больше не думали об этом.

Но постепенно, с продвижением на запад, эти сгустки стали появляться все чаще, пока чистое море не исчезло вообще и они не оказались в течение нескольких дней подряд окруженными грязью со всех сторон. Они уже не могли полоскать зубные щетки в море, и Тур чувствовал, будто они попали «в грязную городскую гавань»^{625}. Между той кристально чистой водой, которую он встречал во время плавания на «Кон-Тики» и этой клоакой, по которой он плыл теперь на «Ра», не прошло и двадцати лет; неужели люди потеряли всякий разум? Неужели они не понимали, что своими отходами губят океан, источник всякой жизни?

Тогда он вдруг понял: они не только не понимали этого, они даже об этом не знали. Что видел судовладелец, предприниматель или представитель власти, пересекавшие океан на роскошном лайнере, стоя на парадной палубе высоко над уровнем моря, когда вода пенилась под носом судна? Они ничего не видели. Они не замечали того, что видели Тур и его люди, когда они сидели в папирусной корзине, носом в воде и двигались со скоростью пешехода.

Тур решил «объявить об этом всем, кто мог слышать»^{626}. На «Ра» у них не было мегафона. Но у них была бумага и карандаш, и вес Хейердала в мире. Он подготовил доклад, который, как он надеялся, норвежская делегация ООН сможет передать далее У Тану, как только представится такая возможность. После того как он получил разрешение плыть под флагом ООН, он понял, что его слова доходят до ушей Генерального секретаря.

У Тура был еще один адресат, которого он хотел информировать о плавании «Ра». Его звали Ричард Никсон — президент Соединенных Штатов Америки. 29 июня он послал радиограмму в Белый дом, воспользовавшись телеграфным ключом Нормана. Он рассказал о цели путешествия и его интернациональном духе. С Уставом ООН в мыслях он выразил надежду, что «капитаны крупных судов по всему миру, как малых, так и больших наций» добьются успеха в своих стараниях по налаживанию дружбы между народами.

Через пять дней, пока американцы праздновали 4 июля, на «Ра» пришел ответ от президента. «Та миссия, что Вы взяли на себя, напоминает руководителям и народам всех стран о том, что все мы — пассажиры на одном старом корабле под названием Земля». Никсон пожелал Хейердалу успеха и выразил надежду, что послание, которое он пронесет с собой через океан, пойдет человечеству на благо^{627}.

Тур нацелился на более крупные задачи. Быть капитаном на плоту или тростниковой лодке уже было мало. Но пока его важнейшая задача состояла в том, чтобы переплыть океан.

В первую неделю июля Норман доложил, что они прошли почти 2000 морских миль. Оставалось еще 700.

Единственное, что торчало вверх от кормовой палубы, был завиток.

«Пока держатся веревки, мы плывем», — повторил Абдулла. Он уже не был так оптимистичен.

С точки зрения статистики сезон ураганов уже начался. «Ра» приблизился к опасному району. Тур начал беспокоиться. Ураган, судя по всему, превратит «Ра» в дрейфующий мусор.

К 7 июля они находились в пути уже сорок три дня. Тур собрал своих людей на передней палубе. Он хотел обсудить кое-что, о чем им следовало «серьезно подумать».

К общему удивлению, он начал говорить о фильме об экспедиции на «Ра». Единственный материал о плавании, который у них был, снимался на борту. Но, чтобы фильм получился, ему требовались кадры, показывающие «Ра» со стороны. Ивонн в это время уже обосновалась на Барбадосе со своими дочерьми, ожидая появления «Ра». Теперь он хотел связаться с ней по радио и попросить найти судно, которое вышло бы им навстречу с фотографом на борту. Он хотел узнать, что по этому поводу думают остальные.

Они сказали — пожалуйста. Но они не совсем поняли, что он хотел. Кое-что в тоне указывало, что его волновал вовсе не фильм. Обращение к Ивонн больше походило на попытку украдкой послать сигнал SOS^{628}.

Это не было похоже на стиль руководства Тура — ходить вокруг да около. Но он попал в щекотливую ситуацию. Он должен был убедиться в том, что найдется спасение, если «Ра» развалится. В то же время он должен был следить, чтобы его беспокойство не передалось другим.

Все в экспедиции подписались под тем, что они принимают участие в экспедиции под свою ответственность. Но, как писал Юрий в своем дневнике, «никакие подписи или декларации не могли освободить Тура от моральной ответственности за судьбу экипажа в целом. […] Как бы ни занимали Тура его научные идеи, вышеуказанные соображения всегда вставали на первое место, что делает ему честь»^{629}.

На следующий день поднялся сильный ветер. Настала напряженная ночь. «Ветер гудел в кромешной тьме, всюду булькала, плескалась, бурлила, ревела и грохотала вода»^{630}.

В судовом журнале Тур писал: «Шторм Е. Волны высокие». Это была последняя запись в судовом журнале «Ра».

Когда рассвело, Джордж нырнул под лодку. Он с ужасом сообщил, что одна из веревок перетерлась. Крайняя связка папируса по правому борту грозила оторваться. В другом месте они могли смотреть между связками в глубину моря. Абдулла оглядел повреждения. Не меняя выражение лица, он сказал, что «теперь это конец».

Появился Норман. «Мы не можем сдаться сейчас!»

На борту у них имелась «швейная игла», сделанная из лома с таким большим ушком, что через него можно было пропустить восьмимиллиметровый канат. Команда «Ра» лихорадочно пыталась починить лодку. Пока Джордж нырял под связки и сшивал, Абдулла забивал молотом иглу в тростник. Операция некоторым образом удалась, но они потеряли много папируса. «Ра» и раньше кренился на правый борт, но теперь он накренился еще больше. Рулевая вахта на кормовой палубе, которая должна была следить за остатками рулевого весла, стояла в воде по грудь.

Погода успокоилась в течение пары дней, но 12 июля они вновь стали жертвой сильного ветра. За трое суток волны совершенно растрепали «Ра». Юрий писал в своем дневнике: «Весь ахтерштевень и правая сторона практически под водой. Передняя палуба почти полностью в воде, и готовить пищу стало труднее. Кроме того, „Ра“ совсем деформировался. Средняя часть вздыбилась, края затонули, корпус вывернут, как спираль. Сухо (относительно) только на маленьком пятачке на самом носу и на небольшой части палубы по левому борту вдоль каюты. Внутри каюты тоже не особо уютно. Ящики плавают, а над ними плавают наши кровати. […] Крыша вздыбилась, пол поднялся, и по каюте можно передвигаться только ползком на четвереньках. Путешествие, конечно, нельзя сравнить с „Кон-Тики“. То было сплошное удовольствие с хорошей рыбалкой. А это — пятьдесят дней борьбы с курсом, с лодкой, за жизнь».

Немного позже: «Лодка практически полностью под водой, только плетеная хижина выдерживает натиск волн»^{631}.

Ивонн сначала наняла парусник с капитаном и командой, чтобы встретить Тура, когда «Ра» подойдет поближе. Но, когда синоптики предупредили об усилении ветра, капитан отказался выходить в море. Ивонн поддерживала связь с Туром по радио и поняла, что он нервничает. Ей надо было найти другое судно, и, таская дочек за собой, она ходила с корабля на корабль, надеясь найти покладистого капитана. Наконец ей удалось уговорить капитана 60-футовой моторной яхты «Шенандоа». Она сама хотела отправиться в путь, но ей разрешали взять только одну дочь. Двое старших тянули жребий, и выиграла Аннетте^{632}.

«Шенандоа» еще не успела уйти далеко, как попала в непогоду, растрепавшую «Ра». Капитану хотелось повернуть назад, но Ивонн снова уговорила его, и при встречном ветре и шестиметровых волнах они продолжили плавание. Им пришлось снизить скорость, и шкипер рассчитывал, что потребуется двое суток, чтобы добраться до указанного в последний раз местонахождения «Ра».

14 июля Норман поймал сообщение, что «Шенандоа» покинула Барбадос и идет на запад. Шторм достиг апогея 15-го числа. На «Ра» они долго держали лоскуток паруса на мачте, но и его теперь пришлось спустить. Радиоантенну сорвало ветром, и потребовалось время, чтобы соорудить новую. Питание для радио вырабатывалось ручным генератором, и люди по очереди крутили его, чтобы получить электричество. В ночь на 16 июля Норман снова установил контакт с «Шенандоа». Все хорошо, но как они найдут друг друга в открытом море? «Ра» едва высовывал голову из-под воды, а яхту не было видно на далеком расстоянии по причине круглой формы Земли. Они договорились двигаться навстречу друг другу по одной параллели, но плохая погода мешала Норману получить корректные результаты наблюдений, и координаты «Ра» были более чем неточными.

Днем погода утихла. Шторм прошел. Солнце сияло в голубом небе. Тут же зашипело радио. «Шенандоа» увидела верхушку мачты папирусной лодки. «Как мы нашли друг друга — для нас непостижимая загадка», — размышлял впоследствии Тур в книге о «Ра»^{633}.

«Шенандоа» появилась и расположилась неподалеку. Если тростниковый сноп вел себя на волнах после шторма достаточно спокойно, то экипаж яхты боролся с сильной качкой. Прогнозы погоды были неутешительны, ожидался новый шторм. Капитан хотел как можно скорее вернуться на Барбадос. Но Тур и его команда не торопились. «Ра» держалась на плаву, и, если лодка не могла больше идти под парусом, она могла дрейфовать. До берега оставалось около 350 морских миль, и с попутным течением хотя бы в один узел «Ра» мог бы проходить 20–25 миль в сутки. В таком случае дрейф занял бы две недели.

Пока одни спустили надувную лодку и плавали туда и сюда на «Шенандоа» с пленкой и другим ценным оборудованием, другие начали чинить «Ра». Мачту, которая уже не могла стоять твердо, обрезали, и вскоре снова началось «шитье». Но вокруг лодки начали собираться акулы, что сделало опасным нахождение Джорджа в воде. Тур был вынужден принять решение. Он отставил все попытки спасти «Ра» и собрал своих людей на совет, как в тот раз, когда они решали судьбу спасательного плота. Он хотел прервать экспедицию и закончить научный эксперимент. Они прошли много тысяч километров, и «Ра» показал то, что Тур хотел показать. Папирусная лодка могла плавать в море. С опытным экипажем египтяне вполне могли пересекать Атлантику, он в этом не сомневался. Он не видел «никакого смысла рисковать жизнью людей», продолжая плавание^{634}.

Норман Бейкер высказался первым. Он был уверен, что они бы справились, даже если не так быстро. Если бы решал он, то он хотел бы продолжить плавание^{635}. Сантьяго Хеновес согласился с ним. Он боялся, что научные противники Тура будут говорить об этом маленьком недостающем кусочке, а не о длинной дистанции, которую «Ра» преодолел. С целью избежать заявлений «что мы говорили!» со стороны антропологов, он посоветовал Туру закончить плавание, чтобы он мог сказать, что проплыл от берега до берега.

Абдулла Джибрин и Джордж Суриал тоже не хотели прекращать плавание. Джордж считал, что раз лодка египетская, то он, как египтянин, обязан выдержать все путешествие. И он, и Абдулла были настроены отправляться дальше одни, если другие откажутся.

Карло не сказал ни да ни нет и возложил ответственность за решение на Тура.

Когда очередь дошла до Юрия, он заявил, что их семеро товарищей, деливших все и терпевших все. Они не могут разделиться. Они должны продолжать либо все вместе, либо никто^{636}.

Должно быть, эти слова слушал очень довольный начальник экспедиции. Лучшей команды он не мог бы себе найти. Но у Тура не оставалось выбора. Он был тем одним, который решил отказаться и за которым все остальные, по слову Юрия, должны последовать.

18 июля команда собрала с «Ра» все, что там осталось из личных вещей, и покинула его. С кормовой палубы «Шенандоа» семеро грустных людей смотрели на остатки папируса, служившего им домом пятьдесят два дня.

Конец. 18 июля Тур Хейердал сдался, в 350 морских милях от земли. Он приказал экипажу покинуть судно после 52 тяжелых суток плавания

В то же время американский экипаж космического корабля «Аполлон-11» готовился к высадке на Луну. Ракета поднялась в небо с Космического центра имени Джона Ф. Кеннеди во Флориде в тот же день, когда встретились «Ра» и «Шенандоа». И пока древний корабль дрейфовал без людей к горизонту, первые люди высадились на Луну. Можно ли было представить себе подобный размах в пространстве и времени?

22 июля «Шенандоа» причалила в Бриджтауне, столице Барбадоса. В конце путешествия Аннетте, Мариан и Беттина увидели, как тепло Норман, Джордж, Юрий, Абдулла, Карло и Сантьяго благодарили их мать.

Они не могли в полной мере отблагодарить Ивонн за все, что она сделала для экспедиции. Она была для них как мать в Сафи до отправления. И на Барбадосе она не сдалась, пока не нашла капитана, согласившегося пойти в шторм и подобрать их^{637}. О том, что благодаря своему исключительному мужеству они хотели продолжить плавание на «Ра», уже не было речи.

Спустя всего неделю первый настоящий ураган обрушился на тот район, где «Шенандоа» подобрала их. Ураган назывался «Анна». Они возблагодарили судьбу^{638}.

Весь мир следил за последними драматическими сутками на «Ра». Тур Хейердал и его команда стали объектом для почестей, когда живыми вернулись домой. Но тех поздравлений, которых Тур ждал больше всего, он не получил.

Ни Typ-младший, ни Бамсе не прислали своих поздравлений^{639}.