Твари Господни

1

«Время», — напомнил он себе, с неудовольствием признавая собственную слабость.

Время, и в самом деле, стремительно уходило, и откладывать дальше становилось совершенно невозможно. Возможно, что и сегодня было уже поздно, а завтра… кто знает, что могло случиться завтра?

Как ни странно, ему было совсем не жаль бросать всю эту фальшивую роскошь, весь этот иллюзорный парадиз. И покой, подобный забвению смерти, он оставлял без сожаления. Впрочем, ничего странного в этом не было. Он знал им цену, и покою, и комфорту, и изысканной красоте, потому что весь их смысл заключался не в утверждении чего бы то ни было, а лишь в отрицании того, к чему теперь ему предстояло вернуться. А вот возвращаться-то Августу как раз и не хотелось. Однако все сложилось, как сложилось, и рефлексировать по этому поводу было поздно. Повернуть время вспять не мог даже он.

— Господа лорды, — сказал он, входя в «Мечный зал». — И вы леди.

Август вежливо поклонился леди Дженевре — единственной женщине среди его командиров, и обвел медленным взглядом всех четверых, собравшихся здесь по его приказу, чтобы выполнить то, что всегда представлялось им чем-то настолько далеким от реальности, что им смело можно было пренебречь. Тем более, что именно так относился к этому их сюзерен. Однако времена меняются, и вот они здесь, и Август стоит перед ними, чтобы отдать последние приказы и, не мешкая, отправиться в путь.

— Все решено, — сказал Август и чуть улыбнулся. — Я отправляюсь на ту сторону, и вы последуете за мной.

Дженевра, затянутая в черную кожу, скрывающую под собой тонкую стальную кольчугу, ответила ему счастливой улыбкой. Левая ее рука сжимала рукоять японского меча, в желтых глазах плавилось безумие вышедшего на охоту хищника.

— Вы все идете со мной, — повторил он главную мысль. — И ваши люди тоже.

Широкоплечий приземистый Гектор, облаченный, как всегда, в простую — «солдатскую» — броню, чуть прикрыл глаза в знак того, что слышал и принял сказанное, как оно есть. Персиваль, золотая насечка на латах которого ослепительно сверкала в лучах заходящего солнца, склонил голову, а Марий, на чьем шелковом поясе не оказалось сейчас даже кинжала, показал зубы в волчьем оскале. Он был самым отчаянным из его командиров и, возможно, отчасти сумасшедшим, но надежнее его в кризисной ситуации могли быть только гранитные скалы.

— Ширина окна, — Август достал из небытия раскуренную пеньковую трубку и поднес ее к губам. — Пятнадцать секунд. Поэтому вы идете первыми, господа, сразу за мной.

Он сжал мундштук зубами и несколько раз пыхнул трубкой, подняв перед собой облако ароматного дыма.

— Пятнадцать секунд плюс-минус три секунды, — пояснил он свою мысль. — Немного, но и немало. Вполне достаточно, если действовать решительно и без заминок. Ваши люди идут двойками, в порядке жеребьевки, сразу за вами. Хотелось бы, чтобы успели все, но это вряд ли достижимо.

Август помолчал, не столько давая своим командирам обдумать услышанное, сколько потому что и сам в который уже раз попытался представить себе реальный ход событий. Однако представить непредставимое крайне сложно. Оставалось надеяться, что даже в худшем варианте, кто-то из них успеет перейти раньше, чем «окно» захлопнется.

— «Блик», — сказал он после паузы. — Сохраняется от трех до восьми часов, но сколько точно, не знает никто, и я тоже. Поэтому, примем, что максимальное время для принятия решения — сто восемьдесят минут, и ни минутой больше. Суетиться не следует. При выборе объекта требуется известная осмотрительность, поскольку правильный выбор означает выживание, но и медлить нельзя. Запомните, сто восемьдесят минут! Все ясно?

— Да, — ответил за всех Гектор.

— Превосходно, — снова улыбнулся Август, хотя, если по совести, сейчас ему было не до смеха. — Не позже, чем через сутки после перехода, всем собраться на месте, установить связь и разработать план операции с учетом открывшихся обстоятельств. Все надо сделать так быстро, как только возможно, но при этом помните, мы не должны оставить ни малейших следов. Никаких следов.

2

В принципе, можно было разделиться. Возможно, так и следовало поступить, потому что одного человека гораздо труднее выделить в толпе и проследить его тоже непросто. Впрочем, и у путешествия группой имелись свои неоспоримые преимущества, и в конце концов Лиса решила двигаться всем табором. Две смешанные пары, познакомившиеся во время тура в Финляндию и продолжающие «гулять» вместе — благо деньги есть и свободные профессии позволяют — это ведь тоже прикрытие не из худших. Ищут-то как раз одиночек.

Самолет компании «Finnair» приземлился во Франкфурте в 8.40 утра, а в девять с минутами они прошли уже паспортный контроль, но в город выходить не стали, а поехали на монорельсе[35] в первый терминал, и там, на полчаса «приземлились» в баре, отслеживая ситуацию и делая окончательный выбор между железной дорогой и автобаном[36] А5. Впрочем, Черт и Дама Пик если и имели какое-то отношение к окончательному решению, то самое незначительное. Они «держали» ближний периметр и активно — в меру таланта и темперамента — изображали бурно развивающееся чувство, густо замешанное, как мог убедиться любой, даже не слишком проницательный наблюдатель, на стремительно уходящей молодости фигуристой фрау, с одной стороны, и гремучей смеси алкоголя и чего-нибудь вроде марихуаны — с другой. Алекс «дремал» на коленях Лисы, сообщая ей, время от времени, новости «живого эфира». Все было тихо и спокойно. Никто их не искал, и камеры слежения, так уж вышло, если и запечатлели кого-то из компании — но ни разу всех вместе — то только со спины.

«Значит, решено, — продолжая машинально поглаживать Алекса по лысеющей макушке, Лиса потянулась через него, взяла левой рукой бокал с коньяком и поднесла ко рту. — Еще пять минут, и двигаем к Эс-бану[37]».

Она сделала глоток и повернулась к Даме Пик:

— Ну что, Магда, еще посидим, или на вокзал? А то, боюсь, мой Отто уже не проснется до следующего утра.

— Поехали, — пожала плечами Пика. — Ту-ту!

Еще минут пятнадцать они собирались, тормошили мужчин, и под шутки и прибаутки допивали коньяк, но в конце концов встали и, забрав свой невеликий багаж — дорожные сумки и рюкзачки — неспешно, все так же похохатывая, направились к спуску на платформы электрички. Вот в этот момент все и произошло.

— Нас засекли! — в голосе Алекса звучала паника, хотя он все-таки не заорал, за что ему положена была большая золотая звезда фрекен Снорк. — Меня! Меня засекли!

Лиса почувствовала, как ужас начинает корежить ее верного оператора и тоже испугалась. Алекс был умница, и талант у него был редкостный, но бойцом он не был, а запаниковавший член группы хуже предателя, потому что никогда нельзя знать наперед, что от него можно ожидать.

— Успокойся, — твердо сказала Лиса и сжала его ребра так, что Алексу сразу стало не до провала. — Кто?

— Не знаю, — выдохнул он, глотая стон. — У них где-то здесь нюхач, а я «горячий»[38].

«Плохо дело!»

Дело, что и говорить было скверное. Шанс нарваться на нюхача существовал всегда, но не так уж много магов служили правительствам, чтобы ожидать встречи каждую минуту. Да если и встретился, что с того? Два мага могли свободно пройти один мимо другого и даже не узнать, кого случайно встретили на пути. Но работающего — «горячего» — сагуса[39] не заметить невозможно. Просто Алекс засек бы волхвующего с десяти-пятнадцати метров, если конечно, тот «не разрушал города и не строил дворцы», а Лиса могла «почувствовать», пожалуй, и метров с пятисот.

«Прорываться? — соображать надо было быстро, потому что если нюхач почувствовал Алекса, то аэропорт закроют уже через считанные минуты. — Прорываться в таком людном месте?»

Получалось, что судьба не оставляет ей выбора. Они находились в одном из самых больших аэропортов Европы. Даже для того, чтобы покинуть его территорию бегом, потребуется очень много времени, которого у Лисы и ее людей просто нет. Уже сейчас, в эти именно секунды, в игру должны были включиться секьюрити аэропорта, поддержанные полицейским спецназом и группами захвата из контрразведки, которые где-то здесь, наверняка, расквартированы на постоянной основе. А потом, очень скоро — максимум через двадцать минут — здесь станет тесно от прибывающих из Франкфурта подкреплений.

— Спокойно! — сказала она тихим ровным голосом. — Ничего не бойся! Держи системы, а мы тебя выведем. Ты меня понял?

— Да! — ее голос всегда приводил Алекса в чувство. Даже тихий голос. Привел и сейчас.

— Молодец! Главное, не дай им нас заснять!

— Сделаю, — голос Алекса уже не дрожал, хотя прошло всего несколько секунд. Но он был очень лабилен, ее «либен Отто», легко возбуждался и быстро успокаивался, если знать, разумеется, как им манипулировать.

— Магда, — она взглянула на Пику и чуть прикрыла глаза. — Веди Отто. Ральф!

— Да? — Черт уже наверняка знал, где находится нюхач и, по-видимому, ожидал, что сейчас Лиса пошлет его в бой. Но Лисе не хотелось даже думать, какое море крови здесь прольется, если они пойдут на прорыв. И главное, при таком повороте событий, никто не мог гарантировать, что прорвется хотя бы кто-нибудь.

— Отойди метров на десять и не выпускай меня из виду, — сказала Лиса, окончательно решившись. — Постарайся меня вынести, или убей.

— Хорошо, — равнодушным тоном сказал Черт и, шагнув в сторону, пропал из вида, без остатка растворившись в толпе.

— Идите! — приказала Лиса Пике и Алексу.

«Ну вот и все, — сказала она себе, останавливаясь. — Зарекайся — не зарекайся, а все равно на этих весах фальшивые гири!»

Она больше не колебалась и не рефлексировала, зная, что всему на свете, как говорил им с Кайдановым много лет назад старик Иаков, есть время. Время разбрасывать камни и время их собирать. Лиса «открылась» сразу вдруг, без перехода, без подготовки, одним стремительным движением воли обрушив стены, ограждающие разум. Барьеры пали, и шквал чувственных восприятий обрушился на нее с неимоверной силой, едва не убив на месте. Однако Лиса знала, чего следует ожидать, и выстояла, справившись даже с мощнейшим рвотным позывом, вызванным дикой смесью запахов, в которых, она на мгновение буквально захлебнулась.

«Еще!»

Сжало виски, и острые коготки шустрых лисят стали рвать кожу на груди и спине. Но в следующую секунду все это исчезло вместе с гремящими голосами и визгом сервомоторов каких-то машин, с липкой грязью воздуха, норовившего залепить рот и нос, но не мешавшего, к несчастью, вдыхать смрад, исходивший от людей и вещей. Все пропало, как будто и не было, и Лиса ощутила объявший ее холод вечности. Этот холод не вызывал озноба и не терзал тело, но зато он уничтожал жизнь, оставляя лишь жестокое право видеть и понимать. Но это все еще было не то, к чему она шла, и Лиса сделала еще один шаг.

Теперь на нее снизошла окончательная тишина. Особая тишина, в которой невозможно жить, но в которой возможно «постигать», открывая все спрятанное и скрытое, отбрасывая, словно шелуху, все запреты и ограничения, накладываемые непреложными законами природы. И Лиса увидела. Она увидела саму себя, свое «чужое» тело — одно из сотен и тысяч других таких же бренных тел, вплавленных силой ее собственной волшбы, как мухи в янтарь, в пространство остановившегося мгновения. Узнала Пику и Алекса, застывших в движении, конечным пунктом которого через двадцать две минуты станет темно-синий Opel Frontera Wagon, оставленный на долговременной стоянке аэропорта в шесть сорок утра вылетевшим в Тайпэй Гельмутом Стиггом — менеджером по сбыту местной текстильной фабрики. Почувствовала присутствие исчезнувшего из глаз Черта, размытые очертания которого начали проявляться справа от нее, как изображение на фотобумаге. Лиса увидела их всех сразу, их и еще множество и множество других людей, работавших здесь, во Франкфуртском аэропорту, прилетевших сюда или готовящихся отсюда вылететь, «идущих», «стоящих» или «сидящих», «летящих» в замерших в воздухе самолетах или «едущих» в машинах и поездах, точно так же, как и сами самолеты, автомобили и поезда, застрявшие между прошлым и будущим в бесконечном мгновении колдовского настоящего. Тишина «открыла» ей скрытого от глаз суку-нюхача — немолодого седеющего дядьку в сопровождении двух оперативников-федералов из БФВ — и обнаружила три группы захвата, успевшие получить сигнал тревоги и начавшие уже на него реагировать, и еще множество полицейских и секьюрити, разбросанных по одному — по двое на огромной территории аэропорта, и взвод полицейского спецназа, и сотрудников расположенного в здании Первого терминала опорного пункта военной контрразведки. Двести девять человек предстали перед внутренним взором Лисы, двести девять мишеней ее холодного равнодушного гнева, двести девять приговоренных к смерти, но не ведающих своей на самом деле уже свершившейся судьбы. Впрочем, нет. Кое-кто был способен на большее, чем стать простым статистом в игре высших сил.

Встрепенулся задетый ее «волной» Черт, и нюхач тоже почувствовал прикосновение Лисиного «взгляда». Он оказался потрясающе сильным колдуном, Чеслав Новотны по кличке Карл — «пятьдесят три года, уроженец города Брно, не женат» — ему почти удалось разорвать цепи остановившегося времени и прорваться на другой, несравненно более высокий уровень, требовавший немалого могущества. Однако «почти» — это оценочная категория, которая на самом деле ничего не стоит. Он попытался, но не смог или не успел. А кто не успел, тот опоздал, не так ли?

— Не надо! — он, естественно, не мог говорить. Это кричала испуганная душа Чеслава Новотны, но услышать этот отчаянный вопль могли сейчас только «онемевший» Черт и творящая свое страшное чудо Лиса.

— Не надо! — закричала его душа.

— Всему приходит конец, — с холодным равнодушием ответила ее душа.

— Умрите! — приказала Лиса всем тем, кто представлял сейчас опасность для нее и ее людей. — Умрите все!

3

Первым озвучил новость Pro7. У них это появилось в двенадцатичасовом новостном блоке. Однако уже к часу дня вопили все, кто только мог: BBC, SNN, RTL, ARD, ZDF,[41] все, кого принимала их антенна. И даже картинка пошла, но пока еще невнятная и содержавшая одни только дальние планы. Впрочем, первый канал уже в час тридцать пять, показал несколько неидентифицируемых трупов и полтора десятка автоматов Калашникова и Узи, над которыми «колдовали» эксперты-криминалисты. Судя по набору оружия и черным вьющимся волосам у двух трупов из трех, ответственность за теракт решили повесить на палестинцев, но у Кайданова не было ни малейших сомнений в том, что, на самом деле, произошло во Франкфурте. Он даже здесь, в Берлине, ощутил, как «дрогнули небеса», а тем из «увечных», кто, на свою беду, оказался в десять утра в непосредственной близости от эпицентра, можно было только посочувствовать. Такой откат валит с ног, он это знал абсолютно точно.

— Кто-то прорвался в Германию, — сказал Кайданов вслух.

— Думаешь, прорвался? — возможно, Викки в этом сомневалась, однако, сказать наверняка было невозможно.

— Не сомневайся, — зло усмехнулся Герман, поворачиваясь. — Бундесы никого не ждали, ты уж мне поверь! Простое совпадение. Скорее всего, у них был там нюхач, и человек на него напоролся случайно. Это не акция. Это прорыв.

— Трудно сказать, — возразила Викки, почти не изменив при этом тональности своего красивого голоса. — Ты же не можешь знать этого наверняка.

— Не могу, — согласился Кайданов, внимательно вглядываясь в ее спокойное лицо. — Но я чувствую. Триста убитых… Теперь помножь это число, как минимум, на двое. Ты представляешь, какой колдун там был, если мы почувствовали его даже здесь?

— Возможно, — пожала плечами Викки. — Но тогда, теперь начнется «блокада».

— Наверняка, — кивнул Кайданов, продолжая рассматривать Викки и испытывая при этом обычное чувство, если не раздражения, то уж, во всяком случае, досады. Временами ему казалось, что рядом с ним живет не человек, а одушевленный манекен. Кукла для секса, резиновая блондинка…

— Надо ложиться и не дышать, — произнося эти слова, Викки впервые за время разговора посмотрела Кайданову в глаза. Глаза у нее были очень красивые, но ему хотелось знать, хотя бы иногда, что они выражают.

— Да, — сказал он вслух. — Ты права. Передай по цепочке: «тихий час» для всех.

— А ты? — спросила Викки своим фирменным «ровным» голосом. Когда она так говорила, по ее интонациям было совершенно не понять, какие именно эмоции она испытывает, и тревожит ли ее вообще хоть что-нибудь.

— Я съезжу на встречу в Мюнхен и тоже лягу, — улыбнулся он, не столько испытывая в этом потребность, сколько по привычке «раздвигать губы в положенных местах разговора».

«Я раздвигаю губы, она ноги, и оба мы делаем это, потому что так положено».

Викки с минуту молча смотрела на Кайданова. Просто смотрела без всякого выражения.

«Но ведь о чем-то ты же думаешь, мать твою так!»

— Не ходи, — сказала она, прерывая молчание. — Сейчас не время.

— Не могу, — его самого поразило равнодушие, с которым он это сказал. Но, с другой стороны, следует ли тому, кто уже умер, бояться смерти?

— Не могу, — ответил Кайданов, понимавший, что, скорее всего, Викки права, но не желавший менять свои планы из-за такой мелочи, как собственная жизнь. — Я этой встречи ждал два месяца и год добивался. Просто не могу.

Возможно, он был прав, а может быть, и нет, но в любом случае, не был искренен. Разумеется, эта встреча была им всем очень нужна. Проблема, как всегда, состояла в малочисленности боевки. С одной стороны, хорошо. Маленькие группы труднее вычислить. Однако, с другой стороны, с пятью-шестью людьми серьезной каши не заваришь. А тут целая группа. Новые люди, новые возможности… но и новые опасности, разумеется. Вот только, кто не рискует, тот не пьет шампанского. Вопрос, впрочем, был в том, стоила ли овчинка выделки, и нельзя ли было все-таки отложить эту встречу до лучших времен?

«Можно, наверное, — подумал Кайданов, доставая сигарету. — Но я откладывать не хочу».

Викки молчала, но взгляда не отвела. Смотрела так, как будто хотела что-то понять, или, наоборот, уже все поняла и просто запоминала его таким, каким увидела в последний раз?

«Возможно, — согласился Кайданов, закуривая. — В конце-концов, что я о ней знаю? Но ведь о ней-то я как раз и не подумал».

— Я полечу самолетом, — сказал он вслух. — Встреча завтра вечером. Послезавтра утром я буду уже дома.

— Мы, — кивнула Викки. — Мы будем дома послезавтра утром, потому что я лечу с тобой.

4

— Ты как? — спросила Пика, вытирая ей лоб носовым платком.

— Никак, — и это была чистая правда. Тело было «стеклянное», хрупкое и холодное, и душа тоже была никакой, а в голове стоял туман. Лисе потребовалось сделать почти невероятное усилие, чтобы рассмотреть в этом холодном тумане хоть что-нибудь, за что могла ухватиться ее ленивая неповоротливая мысль.

«Опель… Автобан А5… Ульм… Все живы… И я жива… Снова жива… И мы едем в Ульм…»

Они ехали на машине в Ульм, где в университетской клинике уже много лет лежал Анатолий Морицевич Гюнтер…

«Если это не тот человек…»

Если это не тот человек, которого она ищет, значит, их дорога лежит дальше. По восьмому шоссе через Аугсбург в Мюнхен…

«Мюнхен? Почему Мюнхен? — удивилась она. — Берлин! Нам нужно в Западный Берлин».

Однако сила ее удивления была так слаба, что на этой мысли Лиса не задержалась, сразу же перейдя от нее к совершенно другой.

— Что там? — спросила она, имея в виду Франкфуртский аэропорт.

— Апокалипсис, — ответил откуда-то из пространства Черт, без пояснений догадавшийся, о чем она их спрашивает. — Война Гога и Магога.

— Алекс влез в компьютеры штаб-квартиры БФВ в Кельне, — объяснила Пика. — Они сообщают о более чем семистах погибших.

— Когда?

«Когда они успели всех посчитать? И почему так много?»

— Сорок минут назад, — сразу же ответила Дама Пик. — А в пути мы уже почти три часа.

— Вроде бы, я целила только по агентам, — не испытывая практически никаких эмоций и сама же этому отстраненно удивляясь, сказала Лиса.

В самом деле, какая разница? Двести трупов или семьсот… Или всего один. На войне человеческая жизнь стремительно обесценивается. Старая истина.

— Не знаю, — пожала плечами Пика. — Наверное, тебя понесло. Ты же знаешь, как это бывает…

«Знаю… не знаю… не помню… Семьсот? Впрочем, неважно. Уж один-то точно получил по заслугам».

— Ты сожгла им всю электронику в радиусе полутора километров и чуть не уронила одиннадцать самолетов…

«Им просто повезло, что я о них не подумала. Ну что ж, на войне, как на войне».

— Совершенно нет сил, — сказала Лиса слабым, «больным» голосом.

— И не мудрено, — усмехнулся влезший откуда-то сбоку Алекс. — Я столько живи сроду не видел. Просто цунами какое-то, ей богу! Нас достало уже на эскалаторе и било раз десять, честное слово! Не вру! Я такого никогда не чувствовал. Физически больно, но зато потом… Улет!

5

На этот раз, металл оказался не просто холодным, каким, собственно, и должна быть честная оружейная сталь, он излучал смертельную стужу. В нижней галерее стояла зима, пар от дыхания людей висел, не тая, в неподвижном мертвом воздухе, на стенах, полу и сводчатом потолке видны были белые пятна изморози. Но настоящий ужас преисподней ожидал их около самой двери. Мороз здесь был таким, что невозможно было дышать, а сама поверхность железной двери, казалось, светилась безжалостной голубизной вечных льдов.

Август чувствовал, как стужа вытягивает из тела тепло и жизнь. Кожа на лице натянулась и стала жесткой и ломкой, как высохший пергамент. Слезились глаза, и даже его воля, казалось, застыла в присутствии растворенной в тишине вечности. Он понимал, что мороз ударил неспроста, и что ожидание лишь множит страдание и уменьшает шансы на успех, но справиться с собой оказалось совсем непросто. Прошла долгая, томительная минута, пока он стоял перед закрытой дверью, не в силах ее открыть, но и не решаясь уйти. Позже он не смог даже вспомнить, что именно происходило тогда в его душе, но предполагал, что ему пришлось выдержать нешуточную борьбу с презрительным отвращением к тому, что лежало «за порогом», с внезапно вспыхнувшей в нем разрушительной ненавистью к миру, ожидавшему его на той стороне. Но, как бы то ни было, с этими ли предполагаемыми врагами сражался он в нижней галерее своего собственного замка, или с какими-то другими, принятое им решение оказалось сильнее их всех, и после минутной заминки Август все-таки положил руку на ручку двери и потянул ее на себя.

— Время! — крикнул он, распахивая дверь, и, следовательно, отдавая себя этим действием в руки Случая, который с одинаковой вероятностью мог оказаться, и промыслом божьим, и слепой игрой шансов на бесконечном поле неопределенности.

6

В клинику Лиса не пошла — у нее просто не было на это сил — послала Черта. Тот ее выслушал, кивнул, и, так и не задав ни одного, даже самого пустячного вопроса, пошел к стеклянным дверям неврологического корпуса. А она постояла немного на месте, глядя ему в спину, потом повернулась и пошла на все еще неверных ногах в другую сторону, туда, где около куста сирени приметила чуть раньше пустую скамейку. После скандинавской сырой и холодной осени, погода в южной Германии оказалась просто замечательной. Было солнечно, но не жарко, и воздух пах не столько привычными пылью и бензином, сколько созревшими плодами. Лиса улыбнулась своим «нейтральным» мыслям, но, уже садясь на скамейку, поняла, что ждать нечего. Потому и Черта вместо себя отправила, что подсознание уже обо всем догадалось. Потому, если разобраться, и думала сейчас совсем не о том, что найдет, или не найдет в клинике Черт, а о чем-то, никакого отношения к делу не имеющем.

«Ничего он не найдет», — признала Лиса очевидное и сразу же посмотрела на Алекса. Отсюда, с ее скамейки, были хорошо видны и вход в клинику, и другая скамейка на противоположной стороне обсаженной деревьями площади. Там расположились Алекс и Пика. Но, увы, расстояние и обстоятельства не позволяли ей сразу же спросить Алекса о том, о чем она вдруг подумала.

«Не страшно, — остановила себя Лиса. — Столько терпела, и еще сколько надо потерплю. А сделанного все равно не воротишь, не так ли?»

Она достала из сумки бутылку кока-колы и, свинтив крышечку, поднесла к губам. Ее все еще мучила жажда, но, с другой стороны, Лисе так же необходимо было просто чем-то себя занять, чтобы умерить внезапно возникшее чувство непокоя. Это не был страх, или ощущение опасности, и даже не вполне обоснованное в ее нынешнем поиске нетерпение. Это было что-то другое, смутное, но от того не менее тягостное, что ни с того, ни с сего, казалось, сжало сердце в томительном ожидании. Чего? Лиса этого не знала, однако, к тому времени, когда выпив почти всю колу, она освободила рот для сигареты, которую уже услужливо и почти без вмешательства воли приготовила ее левая рука, решила, что все дело в том, что ей открылось несколько минут назад, и в том, как это с ней произошло. Судя по всему, Лиса опять «проскочила вперед». Это не было обычное, то есть, знакомое ей — пусть, в основном, и понаслышке — прорицание или провиденье. Скорее, это было похоже на послезнание, которое, на самом деле, следовало бы называть предзнанием. Вот только вовремя обнаруживать это новое, неизвестно, как и откуда появлявшееся в голове знание Лиса не умела. Каждый раз она буквально спотыкалась об него, словно о брошенный на дороге камень, как случилось это несколько дней назад в доме Быка, и как произошло теперь, здесь и сейчас, буквально несколько минут назад.

«Допустим», — она попыталась актуализировать все, что объявилось теперь в ее бедной голове, но, увы, ничего нового там не нашла. Все, что она знала, сводилось к трем простым истинам. Гюнтер не тот человек, которого она ищет. В Западный Берлин ехать незачем, потому что и там их ничего не ждет. Оказывается, следовало сразу же ехать в Израиль, но и это уже было неактуально.

Это последнее знание оказалось самым странным. С одной стороны, еще тогда, когда Алекс впервые упомянул о «русском» пациенте больницы Ихилов, в ней что-то шелохнулось, несмотря на то, что по всем признакам это не мог быть Некто. Но что-то же Лису в нем заинтересовало? Что? У нее не было ответа. Разве что, можно было предположить, что она и тогда «проскочила вперед». Однако полной уверенности у нее в тот момент не было — лишь смутное ощущение ценности полученной от Алекса информации — и она не стала спешить. А теперь поздно.

«Почему?»

Но ответа на этот вопрос она из своего «черного ящика» не получила. Незачем, и все, потому что поздно. То ли умер уже, то ли его там нет, то ли… Лиса не успела додумать мысль до конца. Воздух дрогнул, и сердце пропустило удар. Где-то совсем рядом кто-то совершил короткое, но необычайной силы колдовство, буквально разорвав на мгновение «ткань мироздания».

«Черт?!»

Конечно, это мог быть и он — его Дара вполне хватило бы и не на такое чудо — но у Лисы, сидевшей на скамейке в тени сирени, появилось сейчас неприятное чувство, что она пропустила что-то очень важное, но что именно, узнать теперь было практически невозможно.

7

Выбор оказался совсем простым. Она и искала недолго, и решила сразу, как только увидела ее, медленно идущую по госпитальному коридору. Увидела, узнала, ощутила внутреннюю гармонию, и сразу стало неважно, какие у этой девушки документы, сколько ей лет, и откуда она родом. Все это было лишним теперь, лишенным смысла, потому что она увидела себя и сразу поняла, что другого выбора ей не надо, потому что не дано.

Ольга Эйнхорн споткнулась на ходу и чуть не упала, беспомощно взмахнув тонкими руками в попытке удержать равновесие. Ее мотнуло вперед. Закачалась маятником маленькая сумочка на длинном ремне, висевшая на плече, но Ольга все-таки не упала, удержавшись на ослабевших и задрожавших вдруг ногах.

— С вами все в порядке? — озабоченно посмотрел на нее шедший навстречу молодой мужчина в белом халате.

— Да, — растерянно ответила Ольга, пытаясь выровнять дыхание, сорвавшееся от пережитого мгновенного испуга. — Да, благодарю вас. Все в порядке. Я просто…

«Я просто только что умерла».

Сердце колотилось в груди, как сошедшее с ума, и волны жара и холода — попеременно — стремительно прокатывались через тело.

— Я просто оступилась, — слова с трудом пробивались наружу сквозь тяжелое неровное дыхание. — Где здесь туалет?

— Дальше по коридору, — автоматически ответил мужчина. Было видно, что ее состояние внушает ему опасения, но Ольге было уже не до него. Она едва ли не бегом бросилась вперед по коридору, разом забыв и о встреченном ею враче — или кто он там был — и о прочих людях, находившихся сейчас рядом с ней. Единственной разумной мыслью в этот момент был страх, что она не успеет добежать.

Она едва успела. Ее вывернуло почти сразу, как только она ворвалась в туалет. Захлопнулась за спиной дверь, и Ольга согнулась пополам, не в силах уже дойти на ставших вдруг ватными ногах до раковины. Ее вывернуло прямо на кафельный пол, а потом еще раз, и еще. Но все это были сущие пустяки, как поняла она еще тогда, когда стояла, согнувшись и содрогаясь всем телом от рвотных позывов. Просто «адаптация» выбросила в желудок, как в самую подходящую для этого в организме полость, все то дерьмо, что успело вырасти в теле Ольги Эйнхорн, ну а он, желудок, такой нагрузки, естественно, не выдержал. Только и всего.

«Хорошо, что не обделалась», — подумала она почти равнодушно и, выпрямившись, заковыляла к раковине, чтобы умыть лицо и прополоскать рот.

8

Как ни мало долетело до нее «живи», Лисе и этого хватило «за глаза, и за уши». Сил сразу прибавилось, будто плеснули в кровь хорошую порцию кофеина с глюкозой, и настроение, несмотря ни на что, улучшилось необыкновенно, словно дури накурилась. Она просто ожила вдруг, едва не впав при этом в эйфорию, но, с другой стороны, и насторожилась.

«Что это было?»

Хороший вопрос. Если бы к нему еще и ответ соответствующий прилагался, цены бы ему не было. А так, что ж, вопрос без ответа только причина для головной боли и ничего больше. Возможно, что вообще не произошло ничего такого, о чем стоило бы думать, то есть, ничего из того, что могло, так или иначе, касаться Лисы. В конце концов, магов в Европе хоть и не много, но все-таки не настолько мало, чтобы они вовсе не могли пересечься. А колдовство, которое почувствовала Лиса, по здравом рассуждении, случилось никак не ближе трехсот метров от того места, где она тогда находилась. Сильное колдовство — это факт — даже очень сильное, но и очень быстрое. Такое стремительное — «И что бы, во имя всех святых, это могло быть?» — что Алекс его даже не заметил, а Пика, хоть и почувствовала «что-то такое», была, тем не менее, полна сомнений, не почудилось ли ей это «с устатку, да на нервах». Один Черт уверенно засек волшбу и оценил ее по достоинству.

— Сильно, — проскрипел он, выворачивая на автостраду. — И быстро. Метров двести-триста на восток.

— То есть, на территории госпиталя, — кивнула Лиса.

Ну что ж, вполне вероятная вещь, если подумать. Кто-то кого-то по быстрому «подлечил». Но так нагло? Что называется, у всех на глазах? Было в этом что-то неправильное. Не рисковали так маги, давно уже усвоив, что для чудес нужны не только желание и Дар, но и подходящие время и место, а университетская клиника, как ни посмотри, не лучшее место для таких вот сумасшедших экзерсисов.

«Но может быть, у него не было выбора?»

Ведь и так могло случиться, что у колдуна — «Ну хорошо! У колдуньи!» — просто не оставалось времени на поиски соответствующих обстоятельствам места и времени. Умирал кто-то, допустим, или еще что-нибудь?

— Ты подготовку почувствовал? — спросила она вслух.

— Это не подготовка была, — лаконично ответил Черт, встраивая Фольксваген в поток.

— А что? — к словам Черта и всегда-то следовало прислушиваться, даже если от его интонаций начинало крутить живот, а в таком деле, как детекция чужой волшбы, тем более.

— А что? — спросила она, настораживаясь даже в своем нынешнем «улетном» настроении.

В самом деле, что же такое она почувствовала перед самой волшбой? Ведь что-то же Лиса почувствовала, в этом она была уверена.

— Не знаю, — лаконично ответил Черт и увеличил скорость, благо правила разрешали. — Мы в Мюнхене что-то забыли?

«В Мюнхене…»

— Не знаю, — уже произнося эти простые слова, она поняла, что слово в слово повторила ответ Черта. — Я знаю только, что сегодня вечером мы должны быть в Мюнхене, а зачем и почему, не знаю.

— Опять? — озабоченно спросила Пика, по своему характеру боявшаяся всего нового и неожиданного.

— Да, — коротко ответила Лиса и, протянув руку, тронула за плечо Алекса. — Алекс, не в службу, а в дружбу, погляди там, что с этим дядькой в Тель-Авиве?

Алекс оглянулся и удивленно на нее посмотрел, но ничего не сказал, а взгляд его вопрошающий Лиса решительно проигнорировала.

«Пусть думает, что хочет, только бы дело делал!»

— Посмотришь? — попросила она, изо всех сил сдерживая рвущийся наружу дурацкий смех, буквально распиравший легкие. — Очень надо.

— Посмотрю, — покорно согласился Алекс и отвернулся.

— Час времени у меня есть? — спросил он Черта.

— Два, — коротко ответил тот, не поворачиваясь. — Два. Через два часа привал и обед.

9

Темно, холодно… Постыло? Великолепное слово!

«Так жить нельзя. Кто сказал?»

Кто-то сказал. По-другому поводу, разумеется, но сказал хорошо, и, если подумать, то с ним, это сказавшим, следует согласиться: да, вы правы, товарищ, так жить нельзя. Однако теперь, видимо, придется. И так тоже, если уж приспичило жить.

«Зачем, спрашивается?»

Зачем? Хороший вопрос. Слово хорошее, вопрос хороший, а жизнь плохая, постылая.

«Но ведь не умер!»

Тоже правда. Не хотел бы жить, мог умереть. Никто силой не держал. Сам решил. Сам. А теперь что?

Он попробовал себя ощутить, но это оказалось сложнее, чем «увидеть» мир вокруг себя. Больничная палата… кровать…

«Койка», — поправил он себя.

Разумеется это была больничная койка. Шесть коек, одна его собственная.

Он поднялся к потолку и посмотрел на себя сверху.

«Ужас!»

Не то слово! И так-то никогда красавцем не был, но то, что лежало сейчас на больничной койке и человеком назвать было сложно.

«Существо… И оно того стоило?»

Трудно сказать.

Он огляделся вокруг, но ничего интересного не нашел и, немного поразмыслив над тем, что теперь предстояло сделать, вернулся в свои бренные останки.

10

Судя по всему, зов пришел откуда-то со стороны Мюнхена. Тихий зов, едва слышный, но родная кровь не шепчет, а кричит, и Ольга, не раздумывая, поехала в Мюнхен. Машина у нее, правда, оказалась старенькая и «летать» не умела, вернее уже не могла, но движок тянул, колеса крутились, и, в любом случае, это было лучше, чем тащиться на поезде или в автобусе. Вот только одного она не учла — впрочем, Ольга об этом заранее и не знала — что уже через час ей зверски захочется есть.

«Адаптация, — вспомнила она, решительно борясь с голодом, буквально поедавшим ее пустой желудок. — Адаптация. Но это значит, что до Мюнхена я доберусь только к вечеру».

11

Алекс «вернулся» всего за пару минут до того, как Черт, съехав с главной дороги, начал выруливать к бензоколонке, рядом с которой имелся, разумеется, и ресторан. Где так долго гулял оператор, Лиса, уверенная, что задание ее вряд ли заняло у него больше четверти часа, спрашивать не стала. В конце концов, она была советским человеком и прекрасно понимала, что каждый имеет то, на чем «сидит». Бог с ним, с Алексом — порнуху он там смотрел, или еще что — главное он не ерепенился и дело свое делал на ять. Остальное лирика.

— Ну? — спросила она, все еще пытаясь понять, о чем сердце вещует. — Что?

— Все то же, — пожал плечами Алекс. — Жив твой дяденька, хотя и не сказать, что б здоров. У него сегодня утром как раз кровь на анализ брали. Написано, «Без изменений».

«И что это значит?»

— А мы куда, собственно? — как спросонья тараща глаза и оглядываясь по сторонам, спросил Алекс. — Мы же, вроде, в Мюнхен собирались…

— Будет тебе, золотко, и Мюнхен, — ответила за всех Дама Пик. — И чайник со свистком. Сейчас вот только пообедаем скоренько, и вперед.

— А!

— Не «А», — поправила его не на шутку развеселившаяся Лиса. — А «О!»

— Ты начальник, — снова пожал плечами Алекс. — Прикажешь, чтобы было «О», «о» и будет.

— Поговори мне, — усмехнулась Лиса, хорошее настроение которой так еще и не прошло. — Оставлю без сосисок.

— Или без пива, — добавила она после краткого, но «многозначительного» раздумья. — Без пива обидней, как полагаешь?

— Да ладно тебе, — махнул рукой Алекс. — Я что?! Я ничего.

— Вот и я ничего, — мурлыкнула Лиса, сама себе удивляясь. Такого хорошего настроения у нее, кажется, и в самом деле, полжизни не было.

— Приехали, — сообщил Черт, останавливая машину и выключая мотор. — Лишнего не говорите. По всей стране «осадное положение».

— А ты откуда знаешь? — удивленно округлил глаза Алекс.

— А что, правда? — сразу же насторожилась Пика.

— Да, — признал Алекс, все еще ошарашенный заявлением Черта. — Как раз полчаса назад объявили. Ты что, Черт, тоже можешь?!

— Нет, — равнодушно ответил Черт, открывая водительскую дверцу и вылезая наружу. — Я их просто знаю. Всех.

«Знает», — признала Лиса и, мысленно пожав плечами, пошла ко входу в ресторан.

Что тут скажешь? Смешно было предполагать, что после того, что она натворила во Франкфурте, немцы не поставят на уши все свои спецслужбы. Что-что, а складывать и вычитать они за полвека вряд ли разучились. Да и вообще, не надо было быть шибко умным, чтобы догадаться что их собственный «почетный ариец» — пусть и случайно — нарвался на свою и их беду на кого-то, оказавшегося спецназу не по зубам. А то, что этим кем-то по случаю оказалась она сама, дело второе. Был бы кто-то другой, все обстояло бы точно так же: «осадное положение», и все вытекающие из него прелести. Однако забивать всем этим голову, Лиса не стала. Что сделано, то сделано, и сделанного, как говорится, не воротишь, тем более, что у нее все равно другого выхода не было. А расставаться с гулявшей и певшей в крови весной никак не хотелось. Иди, знай, случится ли с ней еще когда-нибудь такое чудо, и, даже просто, удастся ли до такого случая — «Если даже!» — дожить.

«Все там будем», — решила она, отправляя эту лишенную, впрочем, эмоциональной окраски, но все-таки неподходящую к нынешнему настроению мысль в «мусор», и толкнула стеклянную плиту двери.

Несмотря на то, что бензоколонка на междугородней трассе место по-определению бойкое, в зале ресторана народу оказалось на удивление мало. Лиса окинула его беглым взглядом и, не заметив ничего подозрительного, направилась к пустому столику у окна.

«Волков бояться, в лес не ходить», — она села так, чтобы видеть весь зал и, заодно — привычка вторая натура — входную дверь, оставив Черту сомнительное удовольствие «любоваться» парковочной площадкой, а даме Пик — следить за дверью в служебные помещения. От Алекса, как всегда, толку было, как с козла молока, но любила она его не за это. Лиса взглянула на Алекса, увидела «плывущий» взгляд своего оператора и без стеснения ткнула ногой в колено.

— Очнись, умник! — фыркнула она. — Кушать подано!

— Что? — встрепенулся Алекс, «просыпаясь» в очередной раз. Увы, но, как знала Лиса, это являлось общей слабостью всех, без исключения, операторов. Стоило человеку один раз попробовать, что это такое, «летать в эфире», и он подседал на это развлечение, как на наркотик, будучи уже не в силах отказаться от «кайфа» и, улетая при первой же представившейся возможности.

— Ничего, — ответила она, с трудом проглатывая мельтешащую на губах улыбку. — Но в следующий раз получишь по яйцам.

— Извини, — виновато улыбнулся Алекс. — Фильм не досмотрел.

— Что за фильм? — спросил Черт, который, насколько знала Лиса, имел в жизни ровно два увлечения. Черт писал стихи и ходил в кино. Что характерно, видик он почти никогда не смотрел. Он любил именно кино.

— Что за фильм? — спросил Черт и помахал рукой официантке.

— Американский, — ответил Алекс, закуривая. — Матрица называется. В следующем месяце выходит.

— Про что там? — спросила Пика, но в этот момент к их столику подошла официантка, и они занялись заказом. Впрочем, при ближайшем рассмотрении, меню не блистало разнообразием, так что «суп-гуляш» — почему-то по-чешски — баварские сосиски с кислой капустой и отварным картофелем и, разумеется, Ханен Альт, потому что, как же без пива, если такой обед? Никак.

«Никак, — весело пропела она в душе, предвкушая вкусный горячий обед и холодное пиво. — Совсем никак».

Взгляд ее скользнул по черноволосой девушке с бледным нездоровым, но изысканно красивым лицом, сосредоточенно хлебавшей суп из глиняного горшочка, остановился на мгновение на блондинистой мамаше, пытавшейся втолкнуть в своего трехлетнего сына кусок шницеля, и снова вернулся к брюнетке за столиком у противоположной стены. Что-то зацепило Лису, когда она «мазнула» взглядом по девушке, но что именно, она не поняла. Ничего путного не вышло и со второй попытки. Девушка, как девушка. Молодая и красивая, но что с того?

«Или меня с живи снова на теток повело?»

В любом случае, опасности эта девушка не представляла. Однако при взгляде на нее в сердце Лисы возникло какое-то неясное, но отчетливо тревожное чувство. В чем тут дело? Возможно, в том особом типе красоты, которым она была отмечена, утонченном, даже изысканном, но, в то же время, хищном.

«Коршун или сокол, — решила Лиса, рассматривая незнакомку. — Или еще кто-то, но той же породы».

Девушка неожиданно подняла взгляд от своего супа, и их глаза встретились. У брюнетки оказались глаза пронзительной синевы, равнодушные, как синь небес или морских глубин. Лису как будто морозом обожгло, и, улыбнувшись в знак извинения за чрезмерно пристальное внимание, она поспешила отвести взгляд.

«Вот же б-дь!» — выругалась она про себя и посмотрела на экран телевизора, на который уставились — позабыв о стынущей в тарелках еде — средних лет мужчина и женщина, обедавшие за столиком слева от Лисы.

«А эти что вылупились?»

Но тут как раз никакой загадки не было. По телевизору показывали «отретушированные» контрразведкой картины ужасов Франкфурского аэропорта. Лиса с минуту посмотрела репортаж, дивясь тому, как ловко можно выдать одну трагедию за другую, и снова посмотрела на мужчину и женщину. Это были простые люди, не обученные скрывать свои истинные эмоции, и, совсем немного за ними понаблюдав, Лиса пришла к выводу, что твари эти, несмотря на всю свою «простоту», прекрасно понимают, что агентство новостей им попросту пудрит мозги. Это — увы — было не ново. Судя по всему, о том, что на самом деле происходит в мире, знало множество людей, знало, но продолжало молчать.

«Почему они молчат? — от хорошего настроения и следа не осталось. — Почему!?»

12

— Почему они молчат? — спросила тогда Лиса. Впрочем, не так. Не спросила. Это был крик души, результат, возможно, последнего в ее жизни кризиса, когда в очередной раз — увы, не в первый — она ощутила себя среди «рушащихся стен». Мир исчез в огне ненависти и отчаяния, в дыму страха и непонимания. И она пришла к единственному, известному ей тогда, человеку, к тому, кто, может быть, знал что-то, чего все еще не знала Лиса, или просто не могла понять.

— Почему они молчат? — спросила она. — Петр Кириллович, вы же все знаете, почему?

Он посмотрел на нее долгим взглядом, как бы решая, чего стоит ее просьба, но в конце концов по-видимому, решил, что она стоит некоторой толики откровенности.

— Хорошо, — сказал Петр Кириллович, прерывая молчание. — Не знаю только, насколько то, что я вам скажу, является тем, что вы предполагали от меня услышать.

Перед ней сидел седой старик с обожженным лицом. Серые глаза, будто подернутые дымом того пожара, в котором горело когда-то, много лет назад, его тело, смотрели на Лису, но вряд ли сейчас видели. Старик смотрел куда-то туда, куда никому, ни Лисе, ни другим людям, хода не было. Вероятно, он смотрел в свое прошлое, личное прошлое человека, которого в Городе знали под именем Бах, а здесь в Красносельском районе Ленинграда, как тихого и культурного учителя-пенсионера.

Петр Кириллович помолчал, собираясь с мыслями, затем усмехнулся не без горечи и покачал головой. В его глазах Лиса увидела сожаление и печаль.

— Я думаю над этим почти тридцать лет, — Петр Кириллович увидел удивление в ее глазах и кивнул, подтверждая истинность своих слов. — У меня это проявилось в пятьдесят седьмом. И с тех пор я не перестаю думать о том, что же со мной произошло, и что, черт возьми, это такое? Сначала, у меня было мало данных, хотя, видит бог, интроспекция не самый дурной метод, когда ты не можешь исследовать других. Однако позже… — он замолчал на мгновение, чуть прикрыв глаза, как будто ему мешал яркий свет дня. — Один человек поделился со мной тем, что он знал сам и что почерпнул от других умных и знающих людей.

— Кто это был? — тихо спросила Лиса.

— Какая разница? — печально улыбнулся Петр Кириллович. — Вы должны понять, Лида (тогда она звалась «в миру» этим именем), это не моя тайна.

— Извините.

— Не за что, — Петр Кириллович улыбнулся, но веселья в его улыбке не было. — Так вот, я думаю над этим уже много лет. Мне пришлось говорить на эту тему с несколькими очень умными людьми. И вот что я вам скажу. Ничего! Ровным счетом ничего об этом мы не знаем, и не понимаем ничего!

— Чем же вы тогда занимаетесь? — возразила Лиса, считавшая тогда, что «бухгалтеры» знают все.

— Собирательством, — грустно усмехнулся Петр Кириллович. — Коллекционированием и поверхностной классификацией. А вы чем думали мы занимаемся? Построением теории?

— Не знаю, — честно ответила Лиса. — Но я думала…

— Думали, — кивнул Петр Кириллович. — КГБ тоже так думает, и ищет нас… А, на самом деле, у нас ничего нет. Совсем ничего.

— Совсем?

— Абсолютно, — твердо сказал Петр Кириллович. — Судите сами, Лида. Мы твердо знаем, что феномен впервые проявился в пятидесятые годы. Самый ранний известный мне случай датируется пятьдесят четвертым годом. Однако даже если вы этого не знали, то уж про пятидесятые-то вы осведомлены, не так ли?

— Так, — согласилась Лиса. — Но…

— Верно, — перебил ее Петр Кириллович. — Все упирается в это «Но». Почему в пятидесятые? В чем причина? Неизвестно. Почему именно те люди, а не другие? Не знаем. Почему сейчас есть такие, кто уже рождается с даром, а раньше, как минимум, до конца шестидесятых, таких не было совсем? Вы знаете?

— Нет, — покачала головой Лиса.

— И я не знаю, но вы знаете мало фактов, а я много, и тем не менее, мы приходим к одним и тем же выводам.

Он снова замолчал, но молчание не продлилось слишком долго. Петр Кириллович поднял на Лису глаза и покачал головой.

— Мы ничего не знаем, Лида. Ровным счетом ничего. Мы топчемся у закрытой двери, а у кого находятся ключи от нее, нам неизвестно. В сущности, если подытожить все, что мы знаем, приходишь к двум совершенно тривиальным выводам, которые, на самом деле, ситуацию не проясняют, а запутывают еще больше. Если отбросить частности, то нас должен занимать сам феномен магии. Понимаете, существование волшебства ни на чем не основано. Все, даже самые таинственные проявления жизни и разума можно как-то объяснить, исходя из известных нам законов природы, магия не основана ни на чем, ее существование ничем, кроме человеческой фантазии не обосновано. Более того, если подумать, наш Дар противоречит самой человеческой логике. Вы помните, во всех сказках, мифах, легендах — волшебство это, прежде всего, мастерство и знание. Какие-то заговоры, обряды, камлания, формулы и арканы, схемы и символы, травы, яды, наркотики, кровь, наконец. Но мы-то ничем подобным не пользуемся, во всяком случае, большинство из нас. Мы просто можем. Не все, естественно, но если, как я уже сказал, отвлечься от частностей, наш Дар сродни божественной силе. Только боги, ангелы и демоны могут совершать невозможное, не привлекая для этого никаких дополнительных средств. Просто, как с золотой рыбкой, «по моему хотению…». Таким образом, магия противоречит не только законам природы, она противоречит и нашей человеческой природе, но она существует, и это факт. А почему? Как это возможно? Кто виноват и что делать, это вопросы не ко мне. Не знаю.

— А второе? — спросила Лиса, поскольку Петр Кириллович опять замолчал.

— Второе… Может быть сами сформулируете?

«Сама я много чего могу сформулировать, но тогда, зачем я пришла к тебе?»

— Продолжайте, пожалуйста, — сказала она вслух. — Мысли, произнесенные другим человеком, часто имеют особое значение, даже если ты сам думаешь точно так же.

— Ну-ну, — усмехнулся Петр Кириллович. — Ладно, скажу. Только сначала все-таки спрошу. Вы в бога веруете, Лида?

«Хороший вопрос».

— Я… — она запнулась все-таки, не смогла сразу высказать вслух того, о чем и вообще-то старалась никогда не думать, единожды сформулировав лет десять назад и испугавшись запредельной простоты пришедшей ей тогда в голову мысли, ее тривиальности.

— Я… — сказала Лиса. — Я полагаю доказанным его существование.

— О, как! — едва ли не с восхищением произнес Петр Кириллович и как-то странно посмотрел на Лису. — Не верите, а знаете. В этом все дело. Люди в бога верят или не верят, Лида, но знать наверняка, существует ли Всевышний, не могут. А вы знаете, но не веруете, ведь так?

— Вы правы, — согласилась, мгновение подумав, Лиса. — Я знаю, что он есть, но, является ли он создателем всего сущего, я не знаю. Точно так же, я не уверена в его описаниях, которые предлагаются представителями различных конфессий, так как религия это прежде всего вера, а я… Ну да, вы все сказали верно, я знаю, но не верю. А знаю я только одно, он есть, и он бог.

— Все правильно, — кивнул Петр Кириллович. — А я, знаете ли, верю, и в церковь хожу, хотя и знаю, что это вряд ли правильная церковь. Мне, вам и мне, и некоторым другим, ведомо то, чего не дано знать никому из священнослужителей, которые обязаны всего лишь верить. Но я русский, следовательно, традиционно православный. Был бы татарином, ходил бы в мечеть, а так, куда же мне и податься, как не в церковь. Там, знаете ли, бывают такие мгновения, кажется, вот сейчас… Но нет. Он ни разу со мной не заговорил. И то, правда, кто я для него? Одна из тварей его и ничего больше.

Петр Кириллович достал из кармана поношенного пиджака мятую пачку «Беломора», выудил негнущимися пальцами кривую папиросу и закурил.

— Когда началась война, — сказал он, выдохнув дым. — Я срочную служил… На самой границе… Про Брест слышали, наверное, но там стояла 22-я дивизия нашего корпуса, а я служил в 30-й. Мы приняли бой в районе Подлесье… Двадцать второго… днем… В тот день я в первый раз горел в танке. Т-26… была такая машина… А закончилась для меня война в Померании, когда я горел в тридцатьчетверке… В седьмой раз… И вот, Лида, я прошел такую войну, семь раз горел и все-таки остался живой, а в бога так и не поверил. Воспитан был по-другому. Такое мы были поколение… Я поверил в бога в семьдесят четвертом.

Теперь он снова смотрел ей прямо в глаза.

— И знаете почему?

— Расскажите, — ответила Лиса, понимая, что Петр Кириллович задал риторический вопрос, ответа на который от нее не ждет.

— Потому что я получил второе неоспоримое подтверждение его существования, и понял, что не мне с ним тягаться.

— И что это было? — спросила Лиса.

— «Великое молчание».

— Молчание, — повторила за ним Лиса. — Не понимаю.

— Сейчас объясню, — Петр Кириллович загасил в пепельнице прогоревшую до мундштука папиросу и сразу же закурил новую. — В пятидесятые и в шестидесятые никто ведь не молчал, Лида.

— Что значит, не молчал? — вскинулась она.

— А то и значит, что об этом говорили открыто. Только слова «магия» почти не произносили. Разве что, в цирке, на эстраде… А так, «телепатия», «телекинез», «кожно-оптическое восприятие», «биолокация»… да мало ли слов! Но говорили! Статьи печатали, книги писали, обсуждали… Маги открыто выступали в цирке, по телевидению. Вы не помните, конечно, но был такой доктор Завадовский в Киеве, так он операции на сердце без скальпеля делал. Полковник Кунгуров… Он в МУРе работал… А потом, как отрезало. Ни слова, ни жеста. Начали втихую изымать старые газеты, журналы, книги… Но так ведь не может быть, Лида, что б сразу и везде, и у нас, и в Америке, и в какой-нибудь сраной Уганде! Везде! Вы понимаете, что это значит? Господи, ведь все же знают! Знают и молчат. Правительства используют нас и нас же уничтожают. В это дело вовлечены десятки тысяч посвященных, и все-таки молчание. Как такое может быть? Как?

— Вы считаете это проявлением божественного промысла?

— Я думаю, он так решил, а зачем и почему, дано ли грешным тварям вопрошать о том Всесущего?

13

Неожиданно, что-то ворохнулось в груди, и Кайданов почувствовал, как воздух стремительно приобретает запах ржавого железа. Он продолжал идти, не останавливаясь и не меняя шага, но чувство опасности уже овладело им, и, не отдавая себе в этом отчета, практически интуитивно, он вызвал в себе гнев. Волна холодного огня пришла ниоткуда, объяв его целиком, и Кайданов закричал. Но это не был крик боли, и вообще не был крик, который могли бы услышать те, кому не дано видеть «звездного неба» и гулять под «светлыми небесами». Это был вопль ликования, вырвавшийся из мертвой души Германа, и тот другой, единственный чужой на этой ночной улице, кто благодаря своему проклятому дару, тоже мог его услышать, все понял.

Тревожный вызов, запустивший суматошную перекличку множества радиотелефонов, находившихся в руках обложивших место встречи спецназовцев, ударил по нервам, как бич пастуха по хребтине волка. Кайданов вздрогнул, переходя на боевой взвод, и лишь чудом удержался на пике, взлетев туда так быстро, практически мгновенно, что едва не утратил контроль над начавшей было стремительно разворачиваться боевой трансформацией. Однако Твари не было места на этой Берлинской улочке. Тварь всегда должна знать свое место, и Кайданов усмирил рвущегося наружу зверя.

«И так мало не покажется», — зло сказал он, неизвестно к кому обращаясь, к себе ли, шагающему, сквозь подсвеченную фонарями тьму, твари ли, притаившейся внутри него, или тем «героям», которые вознамерились его убить.

Кайданов изменил направление движения, легко, даже не почувствовав усилия отбросив с пути мешавший ему трехэтажный дом. Здание вздрогнуло, качнулось и ринулось, сорванное с фундамента, рассыпающееся с грохотом и тошнотворным скрежетом, куда-то в сторону, а Герман уже несся сквозь клубы пыли, вырываясь из расставленного на него капкана. Легко находя опору для ног на обломках стен, он бежал в непроглядной тьме, перепрыгивая через открывшиеся провалы подвалов и коммуникационных шахт, сквозь вопли, стоны и крики, сквозь треск внезапно начавшейся беспорядочной стрельбы, и со злорадным удовольствием метал во все стороны косматые шары «чертова огня», от которого в округе тут же возникали очаги пожаров.

«Кто не спрятался, я не виноват!» — он выскочил на параллельную улицу, поджег «костром» с левой руки машину контрразведчиков и, отшвырнув с пути еще один дом, бросился в образовавшийся проем. Но вот вертолеты он чуть не пропустил, увлекшись тотальным разрушением всего, что мешало ему выбраться на оживленную улицу, которую Кайданов уже чувствовал в двухстах-трехстах метрах впереди. Его отрезвил только «кайенский перец» систем наведения двух «Апачей», заходивших на цель, которой являлся сейчас он сам. Длинным прыжком — метров, пожалуй, в десять — Кайданов ушел с линии прицеливания и нырнул в окно второго этажа дома, очень кстати оказавшегося как раз справа от него. Шквал свинца — стреляли два роторных пулемета — разнес в клочья несколько машин, но Герман был уже внутри и двигался теперь параллельно улице, снося капитальные стены и гипсовые перегородки, кого-то калеча, а кого-то, возможно и убивая. Один из геликоптеров на мгновение показался над улицей. Но Кайданов его «вел» не хуже радара ПВО и своего шанса не упустил. Он метнул через окно два «костра», настолько разогрев их в топке своей ярости, что от полыхнувшего жара под ним самим вспыхнул пол, и сразу за тем, когда Герман уже снова несся вперед, запылала оставленная за спиной комната.

Краем сознания он отметил, что на внезапно оказавшемся в огне «Апачи» запаниковал пилот, и тяжелая машина стремительно приближается к каменной стене, но ему все это было безразлично. Он уже был вне кольца.