Твердые реки, мраморный ветер

Глава 1

Пыльная дорога безбожно виляла, подставляя под колеса ухабы, ручейки и каменюги, так что у Джейн непроизвольно вырывались возгласы удивления, когда старый, дребезжащий автомобиль все-таки успешно преодолевал очередное препятствие. Точнее даже сказать – это возгласы выбивались из нее мощными ударами продавленного сидения. Иногда крутизна подъема оказывалась слишком большой, и таксист вынужден был притормаживать, выходить из машины и вычислять оптимальный способ все-таки въехать на эту крутизну. Каждый раз Джейн казалось, что эта остановка – последняя, и отсюда придется идти пешком, что вряд ли стало бы приятным дополнением к ее шестнадцатичасовому перелету – жара стояла несусветная. И каждый раз таксист героически находил возможность продолжить путь – видимо, сыграло свою роль то, что на его цену согласились, не торгуясь. А может – профессиональная гордость.

– Как же он сам-то сюда ездит? – вырвалось у нее после очередной такой остановки.

– А куда ему ехать, – процедил Дик, жуя травинку. – Ему и тут хорошо, никуда он и не ездит.

– Что, прямо никуда? Насколько мне известно, он довольно активно перемещается по миру, занимаясь и альпинизмом, и дайвингом, ну и бизнес… ведь у него сеть отелей по всему миру.

– Нет, я не в том смысле, – пояснил Дик. – Тропинка. Тут есть тропинка, она ведет по почти отвесной скале напрямик к поселку, по ней он и ходит. Час вниз, полтора часа вверх, вот так…

Что ж, возможно в джунглях, по которым якобы проходила та тропинка, было и не так жарко, но с другой стороны – колючий кустарник, пиявки, испарения тропического леса… и все равно жара… полтора часа, да еще вверх… нет, лучше уж потрястись в кондиционированном такси.

Джейн откинулась на спинку сиденья и перестала следить за тем, как таксист совершает свои подвиги. В конце концов, ему за это заплатили, пусть везет. Она, по большому счету, не понимала, зачем она тут – за тысячи километров от места своей непосредственной работы – "Трансмедикал ресерч корпорейшн" в штате Иллинойс. Впрочем, это уже не в первый раз. Точно так же она не понимала – зачем ее, рядового физика-технолога, пригласили на собеседование в американскую медицинскую корпорацию. Но поездка была оплачена, гонорар, независимо от результата собеседования, причитался, руководство Дюссельдорфского института было не против, и… ну почему нет – она полетела. Полетела и осталась. Осталась несмотря на то, что результаты собеседования устроили ее работодателей, но не ее саму – общие разговоры о медицинских технологиях оставили ее, по сути, в неведении относительно того, чем ей придется заниматься, но было ли что терять? Да нет, не было. Хоть смена мест, Джейн это любила. И еще она любила хорошие гонорары.

И вот теперь снова поездка непонятно зачем и непонятно куда – какая-то гималайская глушь. Хотя – красиво! Да, этого не отнять, красиво. Снова горы, кстати! Тогда, перебравшись в Штаты, она выпросила себе отпуск до начала работы, и помчалась смотреть национальные парки, тратя "подъемные" средства. В треке Dripping Springs по Гранд Каньону людей почти не было. Вокруг – залитые солнцем склоны, и когда спускаешься вниз в ущелье, казавшаяся сверху пустынной местность оказывается усеянной пупсовыми цветущими кактусами, кустами с мягкими иголками. Она так часто их лапала, что и сейчас совсем без усилий возникает ощущение в пальцах, ладонях от прикосновений к ним. Эта местность казалась сверху серой – возможно из-за смешения желто-красного цвета почвы и зеленого – растений. То тут, то там выпрыгивают белки, любопытные. Ящерки шуршат в кустах или греются, замерев на камнях. Тихо. Только шорох песка и камней под ногами, крики ястребов в вышине, слабый ветер изредка шелестит листвой деревьев. Солнце прямо над тобой, затишье. Еще только спустившись наполовину, она оглядывается вверх – не верится, что с такой высоты спустились, смотрит вниз – сколько еще идти!

Огромные просторы каньона, что в ширину, что в глубину, никак не укладываются в голове. Даже пройдя несколько разных треков в течение трех дней и пролетев над ним на вертолете, лишь отдаленно понимаешь, насколько он огромен.

Потом был длинный трек Kaibab – около двенадцати километров вниз, до реки Колорадо, с ночевкой в спальниках под открытым небом, и обратно на следующий день – Bright Angel – около пятнадцати километров вверх. Цвет реки – зелено-бирюзовый, вода ледяная, а песок раскаленный. Больше минуты ни там, ни там не простоишь, поэтому она перебегает из воды на песок и обратно. Сидя на камне, можно пялиться на то, как бурлящая река перепрыгивает через камни. Тепло, почти жарко. На ней шорты и задранная майка, так что осталась полоска на грудках. Ночью – выход из лагеря с фонариками, звезды постепенно гаснут и небо становится все розовее. Переход по высокому, узкому, чуть качающемуся мосту над бурной рекой, дыхание слегка перехватывает, но не от страха.

Джейн стала представлять, что здесь она родилась, долго жила, здесь прошло ее детство. Захотелось представлять себя десятилетней девочкой, которая обходит знакомые тропы, но в этот раз идет с рюкзаком, потому что хочет проверить себя на выносливость. К камням, ручью, кустам возникала симпатия, открытость, легкость, близость, они воспринимались как старые знакомые, друзья, возникало доверие к этим местам.

Мимо проходят вереницы мулов, груженые сумками или людьми.

Как-то еще в юности, начитавшись то ли Флоринды Доннер, то ли Тайши Абеляр, она долгое время хотела пожить среди дикого племени, наподобие того племени итикотери, что описывалось в той книге. Ей казалось, что это очень интересно – жить среди людей, которые не думают о прошлом и будущем, живут текущим моментом, ведут здоровый образ жизни, испытывают радость. И когда спустя десяток лет ей и в самом деле представилась такая возможность – поучаствовать в экспедиции этнографов, она еще раз перечитала ту книгу и удивилась – как можно было дорисовывать на пустом месте! Вместо романтических дикарей, испытывающих чувство красоты и предвосхищения в мистическом слиянии с природой, со страниц книги пред ней предстали убогие недоразвитые полуобезьяны, пределом мечтаний которых было купить еще одну банановую пальму и еще одну новую жену – нет, не чтобы трахать, а чтобы она окучивала эту самую пальму.

Белки выпрыгивают на дорогу и пялятся, ожидая орехов. Она попыталась обмануть одну из них, выдавая камешек за орех, и поплатилась очень болезненным укусом в палец.

А потом был вертолет над Гранд Каньоном. Маленький такой, на шесть человек. И только одно место рядом с пилотом. Очень хочется сесть рядом с пилотом, но места будут определены в зависимости от веса для нужной балансировки. Прямо перед посадкой раздают номера с местами, и у нее оказывается то самое первое место! Почти случайно, если не учитывать то, что пять минут назад она украдкой пощупала член пилоту. Простая форма проституции. Можно даже не думать об этом как о проституции – просто игра с предсказуемым желаемым результатом. Пол, за исключением площадки под ногами, прозрачный. Можно наблюдать, как пилот переключает рычажки, поднимает основной рычаг, ощущать, как вертолет поднимается или наклоняется, послушный его движениям, возникает желание тоже научиться управлять вертолетом или даже самолетом. Самые сильные впечатления – от взлета и от полета низко над лесом, дыхание захватывало, возникала какая-то детская радость. Даже когда летели над самим каньоном, таких острых впечатлений не было.

– …надеюсь, что он дома.

– Что? – Джейн так увлеклась воспоминаниями, что услышала только последнюю часть сентенции Дика.

– Надеюсь, он дома, – повторил он. – Хотя это может оказаться и несущественным…

– То есть, – не поняла Джейн.

– Увидишь, – как-то мрачно процедил он. – Еще минут пять карабкаться.

Хорошо, увидим так увидим.

… и потом был Zion park. Она ушла в трек одна, без гида. Солнце уже зашло за гору, по склону которой она поднималась, освещались только горы на противоположной стороне каньона. Становится прохладно в тени, и ей нравится подниматься быстро, прыгать по камням, почти бежать, так как тропа очень удобно сложена. Но это, как оказалось, минус, так как простота тропы привлекает много пенсионеров всех возрастов, и народу наверху оказалось много. Боже, какие же они уродливые!! Оставаться и пялиться на небольшую лужу, образовавшуюся под капающим водопадом, в такой толпе не хочется. Она сбегает вниз, и на полпути видит почти незаметную тропку вбок. Карабкается вверх по ней по песку, камням. Кусты, похожие на боярышник, только мелкий и низкий, слегка и нежно царапают ноги и руки. Ни капли раздражения, наоборот – симпатия и открытость к ним. Жужжат огромные иссиня-черные пчелы, кружат вокруг, совсем не страшно, откуда-то есть уверенность, что они не ужалят. По этой тропе она забирается гораздо выше водопадной лужи, и болтовня людей остается слабым гулом где-то внизу. Забралась до верха, до огромной монолитной скалы, можно гладить ее лапами, и при этом смотреть на скалу напротив. Вдруг возникает чувство, будто она сейчас лапает то место, куда смотрит – на противоположной скале! Будто они обе – это одно большое существо.

В Zion park есть очень высокая скала. К ней ведет узкая тропа, со всех сторон – абсолютно вертикальные обрывы. Легко может возникнуть страх высоты, если стоять слишком близко к обрыву, поэтому она подползает на четвереньках. Когда страха высоты нет, остается чувство, от которого, кажется, замирает сердце и появляется холодок в ладонях. Сверху кружит то ли ястреб, то ли орел. Возникает восприятие огромного, безграничного пространства, хочется стать этим ястребом и парить вокруг, ощущая под крыльями бескрайние просторы…

Уже видя, как машина подъезжает к воротам, Джейн, словно боясь, что ей не хватит времени на то, чтобы вспомнить все самое интересное, быстро пробежалась по образам каньона Bryce. Почти пологий трек идет по самому низу каньона. Из людей – никого. Снова представляла себя десятилетней девочкой, и снова возникала радость, игривость, хотелось бегать по дорожкам. Она убегала вперед неуклюже, как бегают дети, топая ногами, потом возвращалась на несколько шагов назад. Огромные пахучие сосны. Так нравится прижиматься к коре носом и вдыхать смолистый запах. Тихо. Если не поднимать взгляд и не видеть множества торчащих пиков каньона, то можно представить, что это место где-нибудь в Баварии, где она проводила все лето…

Из приятных воспоминаний Джейн вывалилась мгновенно, когда увидела нечто многообещающее: на воротах, к которым вплотную подъехала машина, на разных языках ярко сияла надпись, не вызывающая никаких иллюзий насчет гостеприимства хозяев: "Иди к черту! Запретная зона! Частная собственность!"

В ответ на ее удивленный взгляд, Дик только усмехнулся.

– Это для случайных туристов, которые думают, что тут какой-нибудь гэстхауз или ресторан.

– А…, – облегченно промычала Джейн.

Дик вышел из машины и, разминая ноги и потягиваясь, подошел к переговорному устройству перед воротами. Бросалась в глаза почти военизированная охрана находящихся за забором сооружений – тут явно не просто от случайных туристов ограждались. Тут, очевидно, просто категорически не хотели никого видеть.

Слева и справа от ворот простирались и уходили в заросли деревьев удивительно высокие стены – метров, наверное, десять высотой. Видимо, выравнивая верхушку большого холма, часть земли перенесли к его краям и подняли их так, что все сооружение теперь походило как какой-то замок Монте-Кристо, нависая мощным утесом над дорогой. Что происходило за этим мощным редутом, увидеть было невозможно ни отсюда, ни даже отойдя дальше по дороге, уходящей вниз довольно круто, зигзагом, сразу погружаясь в густой лес.

Ряд камер по всему периметру, уходящему вдаль; тщательно уложенные под стеной и над ней широкие кольца ощерившейся колючей проволоки; плотно примыкающие к стене кусты с такими шипами, что даже с расстояния в несколько метров было понятно, что любое соприкосновение с ними чревато долгими шипениями и плеваниями над баночкой с йодом – все это создавало очень странное впечатление, и если бы в стене обнаружились бойницы с дулами пушек, то это очень органично дополнило бы картину.

В ответ Дику из переговорного устройства донеслось что-то, что Джейн не смогла разобрать, зато он, видимо, разобрал, судя по его вытянувшемуся и ставшему задумчивым лицу. Тем не менее он продолжил переговоры, пытаясь что-то втолковать блестящей жестянке. Джейн просто бродила туда-сюда под забором, мало интересуясь ходом процесса – это его часть работы, и она тут вряд ли поможет. Наконец, Дик отошел от пульта и помахал ей.

– Порядок. Берите с собой все свои вещи и вперед. Я буду ждать здесь.

– Мне, скорее всего, потребуется час или два, а может и больше, – возразила Джейн. – Пойдемте со мной, пока я буду занята делом, Вы хоть отоспитесь, пообедаете.

– Ага, пообедаю я, отосплюсь, – Дик криво усмехнулся и сплюнул в горячую пыль. – Туда впустят только Вас, и больше даже муха туда не влетит, так-то. А отосплюсь я и тут, – он с ненавистью посмотрел на колымагу со скучающим шофером, – идите.

Внутри было очень чисто и уютно. Широкая тропинка вела через японский сад с прудом, обрамленным поросшими травой холмиками и хаотично растущими деревцами экзотических пород. В пруду смешно копошились сине-зеленые красивые дикие утки. Время от времени они задирали свои попы и ныряли, подгребая лапами так, что голова оказывалась погруженной в воду, а попы так и торчали вертикально вверх. Разбросанные вдоль тропинки перья выдавали многочисленное, судя по всему, присутствие павлинов, но в данный момент их не было видно. Целая стая – штук восемь – диких нежно-бежевых голубей перелетала с дерева на дерево и обратно прямо у нее перед носом.

Служащая, непальская девушка лет двадцати, в коротких шортиках, открывающих аппетитные коленки и ляжки, и топике, под которым мягким глянцем красовался упругий животик, подвела Джейн к маленькой площадке с десятком горных велосипедов и предложила ей на выбор воспользоваться ими или пойти пешком. Джейн решила пройтись, и они направились к верхушке холма, где был воздвигнут большой трех- или четырехэтажный дом с широкими затемненными окнами во всю стену и разбросанными верандами. Другая тропинка, начинающаяся с этой площадки, вела в сторону обширного пространства, испещренного лугами, прудиками, рощами и постройками. Пространство это обрывалось где-то вдали уступами вниз, а за всем этим, далеко внизу, лежало и блестело под солнцем большое озеро. Правее – в направлении нависающих снежных гор, был густой лес, показавшийся ей несколько странным, совершенно не таким, через который они ехали. Показалось даже, что там росли огромные секвойи, но это было далеко и сейчас не было времени разглядывать. В целом все производило такое же впечатление, какое у нее сложилось по книге Конан Дойля о "Затерянном мире".

Через пять минут они уже были на месте. Внутри дома было приятно прохладно. Разноуровневые лесенки разбегались во все стороны, и дом изнутри оказался еще более вместительным, чем казалось снаружи, даже огромным. Увидев открытый аквариум, в котором плескались мелкие акулки и еще какие-то рыбы, Джейн не удержалась и подошла рассмотреть их поближе. Служащая подошла вслед за ней и показала, что рыб можно трогать руками. Джейн аккуратно подводила руки под белое нежное брюшко акул, и те спокойно позволяли себя трогать, резвясь как ни в чем ни бывало. Очень приятное ощущение от лапания акульей шкурки – упругость и сила.

Человек, вышедший им навстречу, быстрым шагом подошел к Джейн, протянул руку.

– Энди. – Представился коротко он. – Вы из Трансмедикал. – Той же ровной интонацией произнес он, так что Джейн не поняла – это был вопрос или утверждение. Пусть это будет утверждение, решила она и промолчала.

– Пойдем. – Все так же безэмоционально он кивнул куда-то вперед и она все так же молча за ним последовала. Только подходя к двери кабинета, она вспомнила, что не сказала своего имени в ответ, но сейчас уже было как-то неловко представляться, не стучать же его по спине и говорить, что мол меня зовут Джейн. Впрочем, успокоила она себя, он наверняка и так знает, как ее зовут.

Кабинет оказался просторным. Вдоль одной стены располагался целый минералогический музей с сотнями очень необычных кристаллов, вдоль другой – стеллажи с книгами под потолок. В дальнем углу, прямо перед широким окном от пола до потолка – рабочий стол, и по центру, располагаясь на пушистом ковре – журнальный столик и несколько кресел вокруг. В целом все производило ощущение очень дорогого и качественного, хотя и не было вульгарных признаков показной роскоши. Рядом с креслом стоял поистине гигантский сросток кварцевых пирамидальных кристаллов, размером два на два метра и высотой в метр – такой наверное тонну весит. Деликатная подсветка делала его очень красивым, просто затягивающим своими переливами. Заметив, что ее взгляд приклеился к кристаллу, Энди разъяснил, что вот эта матово-белая подложка – это кальцит, а вот эта темно-зеленая поверхность некоторых граней кристаллов обусловлена присутствием хрома в составе кварца, а если внутри кристалла заключены блестящие золотистые нити – это называется "рутиловым кварцем". Россыпь темно-золотистых блестящих пластинок в углублении – это разновидность слюды, "мусковит", а вот эти нежно-голубые прозрачные колонны – аквамарины. Здесь был целый мир, который можно было разглядывать, казалось, очень и очень долго, и Джейн с неохотой отвела глаза и села к столу.

– Насколько я понимаю, ты ничего не понимаешь в медицине, правильно? – начал Энди.

– Да, я физик-технолог, – согласилась Джейн. – У меня есть значительный опыт по обслуживанию электронных и туннельных микроскопов, кроме того я некоторое время работала в ЦЕРНе, решала чисто технические вопросы обработки данных и охлаждения контуров ускорителя элементарных частиц.

– Но ведь у тебя есть и теоретическая подготовка? – поинтересовался Энди.

– Да, вообще у меня образование физика-теоретика, но…

– Вот и хорошо, значит ты примерно представляешь, что такое протон и электрон, а это не так уж мало:)

– Только…, – пожала плечами Джейн.

– Что?

– … зачем это может пригодиться в медицине, эти мои знания о протонах, волновых функциях, спинах и кварках? Квантовая хромодинамика и шприцы…

– …вещи несовместные, не так ли?

– Разве нет?

– С точки зрения обывателя, да, но с точки зрения микробиологов – нет, и давно уже нет. – Энди показал пальцем на какой-то плакат, висящий на стене у входа. – Посмотри, видишь?

– Схема территории этого участка?

– О, нет, намного сложнее. Это митохондрия, давай подойдем.

Они встали и подошли к плакату, который оказался совсем не плакатом, а чем-то вроде объемной топографической карты. Да, это в самом деле отдаленно напоминает митохондрию… Джейн помнила что-то такое еще из школьного курса биологии, и потом несколько раз чисто из любопытства заглядывала в учебники, рассматривая разные органеллы и структуры клетки, но названия быстро выветривались из головы – как-то это не ее епархия.

– Митохондрия. – Еще раз задумчиво повторил Энди. – Энергетическая станция клетки. Атомный реактор и ускоритель и конденсатор и прочее и прочее. Устройство этого зверя намного сложнее, чем устройство современной атомной электростанции, просто мы еще очень многого не знаем. А еще нас интересуют лизосомы – пищеварительные фабрики, и особенно – Комплекс Гольджи – уникальной сложности существо, которое мы даже близко еще не знаем по-настоящему…

– Энергетическая станция, да, я это помню, – перебила его Джейн. – Так я… я буду работать инженером именно на ЭТОЙ станции?? – до Джейн, кажется, начало доходить, зачем ее, инженера по обслуживанию реакторов, взяли на работу в медицинскую корпорацию.

– Да, именно на этой.

– Но ведь тут нужны химики, биохимики, я не знаю, ну кто там… микробиологи, а не специалисты по теории элементарных частиц.

– Нет. – Энди прокашлялся. – Посмотри.

Он ткнул пальцем во фрагмент схемы.

– Это мембрана. Очень упрощенно, конечно. Подробная схема заняла бы площадь, равную площади всего этого холма. В каждой митохондрии есть не одна, а две мембраны, между которыми находится межмембранное пространство… у тебя такой вид, словно ты опасаешься чего-то, – улыбнулся он Джейн.

– Пожалуй да, мне всегда довольно сложно давалась органическая химия, и…

– А мы не будем говорить ни о какой химии – мы все преобразуем в язык технологов и физиков, это несложно, ну и в конце концов тебе ведь необязательно знать точный состав сплава, из которого состоят стенки рабочей камеры – тебе надо только помнить, каковы их характеристики. Здесь точно так же. Все то, что заключено внутри внутренней мембраны, то есть внутренняя часть митохондрии, мы называем "матриксом". Он, конечно, имеет очень сложный химический состав, но тебе пока это знать не надо.

– Пока…, – многозначительно заметила Джейн. – А потом все же придется?

– Просто знай, что в матриксе этом происходят разнообразные технологические процессы – цикл Кребса, окисление жирных кислот – не важно, что ты не знаешь, что это такое – я уверен, что ты не раз, читая документацию на оборудование, встречалась с непонятными терминами и процессами – просто пропускаешь их мимо глаз до поры до времени, а потом постепенно обрастаешь частичными ясностями, которые складываются в общую картину. И тут будет так же, пока просто запоминай термины, а потом постепенно узнаешь – что они означают.

– Цикл Кребса, – повторила Джейн. – Окисление…

– …жирных кислот, – подсказал Энди.

– Жирные кислоты, о господи, – с улыбкой вздохнула Джейн. – Я и не знала, что кислоты могут быть жирными!

– Для подавляющего большинства людей весь зверинец, состоящий из сотен элементарных частиц, всех этих фермионов, барионов, адронов, мюонов, пионов и черт знает каких еще "зверионов" тоже кажется непроходимым лесом, где черт ногу сломит, но для тебя это просто, и в биохимии и в микробиологии все на самом деле просто.

– Надеюсь:) А… а можно уточнить – что именно я всё-таки буду тут делать, зачем я тут, – Джейн неловко улыбнулась. Несмотря на то, что никакой ее вины тут не было, все равно она чувствовала себя виноватой в том, что до сих пор не в курсе дел. – И вообще я предполагала, что меня сюда прислали в очень краткосрочную командировку для выяснения каких-то частностей…

– Ну так и есть, – серьезно ответил Энди. – Мы должны выяснить одну очень простую частность, а именно – подходишь ты нам или нет, а пока что я и другие мои сотрудники расскажем тебе о некоторых объектах нашего исследования – очень коротко и схематично, а потом… потом будет интереснее, не сомневайся. – Он положил свою тяжелую руку ей на плечо. – Не сомневайся.

Энди снова ткнул пальцем в схему и продолжил.

– Еще пару слов о мембранах. Внутренняя имеет множество гребневидных складок, их мы называем "кристы".

– Кристы, – послушно повторила Джейн, а затем вынула блокнот и начала записывать. Энди явно понравился ее подход профессионала.

– Они очень сильно увеличивают площадь ее поверхности, – продолжил он. – Внешняя мембрана митохондрий также имеет одно существенное отличие – специальные белки образуют в ней многочисленные отверстия, через которые, – тут Энди ткнул в Джейн пальцем, – это уже ближе к сфере твоей компетенции, – проникают небольшие молекулы и ионы. "Молекулы и ионы", это ведь тебе приятнее слышать, чем, к примеру, "N-ацетилглюкозаминфосфотрансфераза"?

– О!…, – Джейн чуть не подавилась. – Вот всегда удивлялась – ну КАК люди могут на память такое запомнить?

– А, да не сложно это, не сложно… просто по структуре пробегаешься на память, да и перечисляешь – все равно что стихотворение на память читать, тоже ведь удивляться можно – как это несколько тысяч строк человек на память одну за другой произносит и не сбивается.

– Ну так там смысл есть!

– Верно. И тут он есть, – возразил Энди. – Кто тот смысл понимает, тому все просто. Но пойдем дальше – потерпи еще немного. На внутренней мембране таких отверстий нет, но! – Энди поднял кверху палец, – на внутренней ее стороне, то есть той, что обращена к матриксу, есть особые молекулы, мы называем их АТФ-синтетазы.

Энди подождал, пока Джейн записала новый термин, проследив, чтобы записано было верно.

– Молекулы эти, АТФ-синтетазы, можно грубо описать, как состоящие из головки, ножки и основания, эдакие грибочки. И вот в этих-то грибочках, Джейн, и происходит удивительное – там синтезируются АТФ – аденозинтрифосфорная кислота. И синтезируются они тогда, когда через них проходят…, – Энди сделал паузу, – барабанная дробь! – он снова многозначительно замолчал, и наконец закончил, – протоны. Вот теперь-то ты наверное на своем коне, да? Появились так хорошо знакомые тебе элементарные частицы.

– Поверить не могу!, – Джейн в самом деле была удивлена. – Не могла себе представить, что клеточные органеллы работают непосредственно с элементарными частицами!

– И это далеко не единичный пример, но митохондрии – это такие животные, которые для нас страшно интересны, просто нет сил как интересны!

– Животные?

– Ну, не животные, конечно, это я так, любя. Бактерии.

– В каком смысле, бактерии? Митохондрии – это органы клетки, органеллы, просто части клетки.

– Просто, конечно, – засмеялся Энди. – Все очень просто, и все очень непросто. Когда-то давно, очень давно, митохондрии были просто аэробными безъядерными бактериями. Они жили сами по себе, а другие клетки, обладающие ядрами, то есть "эукариоты" – сами по себе. А еще отдельно жили другие клетки – предшественники хлоропластов – фотосинтезирующие бактерии. И начиная с некоторого времени оба эти типа бактерий, то есть предки митохондрий и предки хлоропластов, стали объединяться с более развитыми клетками, имеющими ядро, так как вместе они могли выживать более эффективно. Они подписали, можно сказать, договор о дружбе и сотрудничестве. И с тех пор ни митохондрии, ни хлоропласты уже не способны сами размножаться вне клетки, так как в ходе эволюции происходило "перетекание" части генетического материала из генома митохондрий и хлоропластов в ядерный геном, но им самостоятельно размножаться теперь и не надо – эта работу на себя взяли имеющие ядра клетки, а митохондрии, в свою очередь, стали поставлять этим ядерным клеткам то, что они научились делать лучше других.

– Насчет перетекания непонятно. Что куда перетекло? – Джейн твердо решила не делать вид, что понимает что-то, если она не понимает. Если она непригодна для этой работы, а скорее всего именно так и есть, то пусть это выяснится сразу, чем потом.

– Гены перетекли. Ген – это фрагмент ДНК, состоящий из последовательности нуклеотидов, и несущий в себе наследственную информацию. Раньше митохондрии сами производили все нужные для своей жизни гены, своего рода натуральное хозяйство – все делаю сам. Но натуральное, полностью замкнутое в себе хозяйство, бесперспективно. Представь себе, что мы тут, на холме, стали бы пытаться производить все, что потребляем – это нереально, и человеческая цивилизация быстро распрощалась с замкнутыми типами хозяйства, начав специализироваться. Мир, в котором составляющие его субъекты специализируются, устраивая затем обмен своей продукцией, намного более эффективен, поэтому общественные формации такого типа легко вытеснили другие, консервативные, которые не хотели специализироваться и договариваться, ну или не могли договариваться в силу особой своей агрессивности или тупости. Так же и тут: ядрам эукариотов, которые представляли собой весьма высокоразвитое "генетическое производство", ничего не стоило поставить на поток производство митохондриальных генов, а митохондрии, освободившись от утомительного и непроизводительного труда, всецело отдались тому, что они умели лучше всех – производству энергии из кислорода. Постепенно содержание кислорода в атмосфере молодой Земли увеличивалось, и митохондрии, будучи специалистами в переработке кислорода, спокойно с этим справлялись. То же самое происходило в союзе фотосинтезирующих бактерий с другими ядерными клетками. Ну можно представить себе две коммерческие фирмы, которые, взяв на вооружение прогрессивные технологии и установив взаимовыгодные связи с поставщиками, смогли спокойно пережить кризис возрастания содержания кислорода.

– Теперь понятно, – Джейн кивнула головой.

– Из первого союза взял свое развитие животный мир, из второго – растительный. Мы пока еще не знаем, как же именно произошло слияние этих имеющих ядра клеток с клетками бактерий, но, возможно, узнаем.

– Почему же произошло только два таких союза клеток, а не три, десять, сто? – пожала плечами Джейн.

– Их произошло гораздо больше, чем два, конечно, но… естественный отбор – это раз, не все союзы оказались столь успешными, чтобы завоевать такое огромное место под солнцем, и кроме того далеко не все подобные эндосимбиотические процессы закончены, многие еще в процессе своего развития, и будущее покажет – что из этого получится.

– Например – какие это незаконченные процессы? – поинтересовалась Джейн?

– Примеров много… ну например есть такое существо – латинское его название Mixotricha paradoxa. Ей тоже хочется двигаться, как и нам, но для этого она нашла довольно оригинальный способ – в качестве "лошадей" она использует до четверти миллиона бактерий Treponema spirochetes, которые впряжены именно как лошади в повозку – то есть прикреплены к поверхности клетки. С митохондриями она подружиться так и не сумела, но нашла им замену – сферические аэробные бактерии. Представляете – каково управляться с четвертью миллионами лошадей? Возможно именно поэтому, такой путь развития через массовость оказался менее эффективным, так что Mixotricha paradoxa отстала в своей эволюции. А еще есть такие клетки, которые содержат внутри себя водоросли. Кстати, и само клеточное ядро – это сложнейшее существо, также скорее всего является примером эндосимбиоза!

– Действительно, параллель между жизнью клетки и социальными процессами кажется очень даже подходящей, – согласилась Джейн.

– Подходящей, и очень плодотворной! На стыках наук вообще часто возникает много интересного, когда закономерности, обнаруженные в одной области, находят свое место в качестве гипотез в другой области, но кто бы мог подумать, что этнография и микробиология так близки?

– Неужели за этим стоит нечто большее, чем внешнее сходство?

– Уверен, что именно так, – подтвердил Энди.

– Это кажется невероятным, – с сомнением в голосе сказала Джейн. – Все-таки нельзя всерьез приравнивать людей, с нашим интеллектом, свободой воли… ну что тут перечислять, с органеллами – примитивными созданиями.

– Приравнивать их никто и не берется, – возразил Энди, – но если ты пустишь по быстрому течению горной реки бревно, состоящее из прогнившей целлюлозы, и высокообразованного профессора, то они поплывут примерно одинаковым образом, и наблюдая за бревном мы сможем точно предсказать траекторию профессора. Здесь то же самое. В социальных процессах люди ведут себя как бревна – текут по течению. Если в обществе принято ходить по улице в штанах, то и профессор и дворник будут ходить именно в штанах, так что если и говорить о "свободе воли", то понятию этому можно отвести только очень узкую область в человеческой жизни, а в остальном…

– В остальном – все мы бревна:), – подхватила Джейн. – Понятно. Социальные закономерности могут быть одинаковыми и в обществе органелл клетки, и в обществе людей, несмотря на то, что одни представляют собой сравнительно примитивные образования, управляемые законами химии, электричества и магнетизма, а другие – высокоразвитые существа, управляемые психологией, экономикой, политикой и тому подобными надстройками.

– Да, все так, кроме одного – кроме слово "примитивными". – Энди потянулся всем телом, и Джейн вдруг отметила, что никак не может определить его возраст. – мы привыкли говорить "примитивное", следуя привычным концепциям, и тем самым, кстати, снова и снова доказываем, как узка область применения термина "свобода воли". О какой свободе может идти речь, когда каждый, по сути, всю свою жизнь повторяет как попугай сказанное другими и делает то что ему положено делать согласно его религии, концепциям, привычкам, социальным ограничениям? Если мы вдумчиво поищем проявления этой пресловутой "свободы воли", мы его не найдем. То есть ты ее не найдешь, – поправился он.

– А ты?

– Я найду. – Энди посмотрел на нее неожиданно твердым взглядом. – Но лишь потому, что меня научили этому те, кто ее искал и нашел. У нас этому учат в четвертом классе.

– Прости?

– За что?

– Ну… я в смысле "не поняла", – улыбнулась Джейн.

Энди помолчал, потер переносицу и взгляд его утратил непривычную жесткость, снова став мягким и доброжелательным. Впрочем нет, нельзя сказать, что в тот момент он выглядел недоброжелательным – просто такой твердый взгляд инстинктивно воспринимается как признак отстраненности, а стало быть признак скрытой опасности, хотя в данном случае Джейн была уверена, что чувства опасности не испытывала.

– Об этом потом как-нибудь, – отпинался Энди от ее вопроса. – А вот насчет примитивности, о какой примитивности может идти речь, когда мы говорим о том, что органеллы в своем взаимодействии друг с другом и окружающим миром используют химию, нисходящую до таких элементарных составляющих, как протоны и электроны? Ты, как физик, прекрасно понимаешь, что в данном случае "элементарность" и "примитивность" не синонимы, а наоборот – антонимы. Квантовая физика описывает даже самые простейшие взаимодействия между элементарными частицами уравнениями на целую страницу. Мы можем оперировать терминами "принцип неопределенности", "постоянная Планка", "электронное облако", "корпускулярно-волновой дуализм" и прочими и добиваться точных результатов и предсказаний, и тем не менее никто из нас не способен представить себе все это в каком-то определенном виде. Мы знаем, что микромир управляется вероятностными законами, и помним, что говорили величайшие физики о своей безнадежной беспомощности в том, чтобы интуитивно понять происходящее там. Как можно после этого говорить о примитивности? Мы говорим о запутанности и сложности психологии, поем дифирамбы "вселенной внутри нас", а между тем на поверку выясняется что сложности никакой нет, что любой человек совершенно предсказуем в связи с тем, что он – лишь бревно в потоке событий, будучи жестко запрограммированным тысячами запретов, указаний, концепций, влечений.

– То есть ты отрицаешь то, что любой человек, – начала было Джейн, но Энди ее перебил.

– Я отрицаю вообще все, что начинается со слов "любой человек", – произнес он, и его взгляд снова приобрел твердость. – Я знаю, что все люди разные, но знаю также и то, что разница эта вполне расчетная величина. Занеси в компьютер всего лишь несколько десятков тысяч параметров, определяющих концепции и навыки данного человека, и с устраивающей тебя вероятностью ты получишь точный прогноз его будущего, равно как и прошлого. Да, людям очень нравится думать о себе как о сложных существах, вместилищах "вселенной", но в реальности их жизнь примитивна и предсказуема. Нет, я не отрицаю то, что человек может стать носителем вселенной в себе. И более того, я точно знаю – как это сделать. Но кто на самом деле делает это? Кто поднимает голову над зловонной лужей тупости, механических привычек, негативных эмоций, и дотягивается до мира озаренных восприятий, которые единственно и дают человеку ту самую таинственную сложность, которые и рождают в нем тайну и делают тайной его самого? Ты таких людей знаешь? Это риторический вопрос. Ты таких людей не знаешь.

Дверь в кабинет открылась, и вошла девушка лет двадцати.

– Марта, – представил ее Энди.

Девушка кивнула и с размаху плюхнулась в соседнее кресло.

– У нас не слишком мощная лаборатория, – с места в карьер начала она, обращаясь к Джейн, – так что с отделением в Иллинойсе у нас что-то вроде бартерного соглашения – мы вас подкармливаем идеями и результатами кое-каких экспериментов, которые по некоторым причинам не можете проводить вы, а вы нас кормите результатами опытов, которые мы не можем проводить сами в силу недостаточной сложности своего оборудования. К примеру, ускоритель мы тут построить не можем, как вы понимаете, – улыбнулась она, хотя и имеем пару компактных реакторов.

– Но я пока не понимаю…

– Не торопись, – успокаивающе произнес Энди. – Сейчас наш главный вирусолог…

Дверь снова открылась, и вошел высокий мускулистый мужчина.

– Это как раз он. Макс, изложи в двух словах суть проблемы, в решении которой примет участие вот эта пупса из нашего отделения в Иллинойсе.

Брови Джейн поползли вверх при слове "пупса", но она сдержалась, сделав вид, что ее не удивила такая характеристика. Но вообще это было скорее приятно, чем обидно, так что и обижаться было не на что – в интонации Энди не было превосходства или назидательности, он смотрел и обращался с Джейн именно как с пупсой – симпатичной живой девчонкой, и ей это в общем было даже приятно. Единственное, что было несколько странно – та уверенность, несколько безосновательная, на взгляд Джейн, с которой Энди говорил о ее предстоящей работе здесь.

Макс, в отличие от Энди, не выглядел таким контактным и дружелюбным. Казалось, что он непрерывно сосредоточен на чем-то своем, далеком от происходящего тут.

– В нашей лаборатории…, – начал Макс, но Джейн перебила его.

– Лаборатория находится где-то в другом месте?

– Почему в другом? – удивился Энди. – Здесь.

– Но… где именно? На таком небольшом клочке земли, на вершине холма…

– А, – рассмеялся Энди, – ты смотришь очень поверхностно на этот вопрос. В прямом смысле "поверхностно". Мы не на вершине "холма", как ты выразилась, а на вершине полукилометровой высоты горы, то есть под нами что – скала. Формально мы владеем только землей на этих нескольких холмах и прилегающими территориями в десяток гектаров, но как ты думаешь – интересуется ли кто-то тем, что происходит глубоко под ногами – в толще этой огромной скалы, на которой покоится вся эта территория?

– А… и глубоко вы туда… закопались?

– Глубоко. И пространства там сколько угодно, и помех никаких, и чистоту поддерживать легко. Давай, Макс, расскажи пупсе.

Слово "пупса" он явно произносил с нескрываемым удовольствием, и, как казалось Джейн, немного иронизируя над ее неловкостью.

– У тебя герпес есть? – неожиданно спросил Макс.

– Иногда… есть, на губах вскакивает, – подтвердила Джейн.

– У меня тоже. И у него, и у нее, и очень у многих.

– И…

– Чем лечишься?

– Ну, мазь специальная продается, мажу…

– Помогает?

– Да, если сразу помазать, как вскочил.

– А почему бы не вылечить его насовсем?

– Так вы этим занимаетесь? Насовсем не получается. Насколько мне известно, герпес вообще не лечится насовсем – если он поселился, это уже навсегда.

– Вот именно, – подтвердил Макс. – Это навсегда. Это неизлечимо.

– И вы это пытаетесь исправить?

– Нет. Мы пытаемся это понять, и, кроме того, приспособить к кое-чему другому. Как ты думаешь, когда первые эукариоты… ну то есть клетки с ядром, – уточнил Макс, заметив предупреждающий жест Энди, сопровождаемый улыбкой, дающей понять, что тут лучше обходиться без специальных терминов, – приняли к себе внутрь митохондрии…, – Макс снова запнулся и вопросительно посмотрел на Энди, но тот ободряюще махнул рукой.

– Все в порядке, термин "митохондрии" Джейн уже известен, я уже сказал ей пару слов об этом.

– … то для клетки это было излечимо или неизлечимо? – продолжил Макс. – Могла ли клетка исторгнуть из себя митохондрию и начать снова жить без нее? Я говорю "излечимо", и сразу мы начинаем мыслить в терминах болезни, чего-то нежелательного для клетки. Если же мы скажем "симбиоз", все изменится, и мы начнем смотреть на это событие иначе. А почему герпес мы называем "заболеванием"?

– Ну как…, – не нашлась что сказать Джейн, – ну потому что это неприятно, когда он на губах вскакивает.

– Да, неприятно, согласен.

– И еще, насколько мне известно, если герпес запустить и не лечить, то все губы так распухнут, что кошмар! И потом есть генитальный герпес, вообще крайне неприятная штука, и наверное есть и осложнения…

– Все верно. И ощущения неприятные, и осложнения бывают. А все же достаточно ли этого всего для того, чтобы объявить герпес заболеванием и начать от него лечиться? Ведь по большей части он совершенно незаметно присутствует в нашем организме, никак и ничему вроде бы не мешая, как и многие другие представители микрофлоры. Что нужно сделать, чтобы ответить на такой, например, вопрос – это в самом деле что-то заведомо нежелательное, то есть болезнь, или это начальная стадия новой формы симбиоза – симбиоза вируса и человека?

– Симбиоз вируса и человека?? – не удержалась от скептического возгласа Джейн.

– А почему нет? Почему мы можем сотни миллионов лет жить в симбиозе с бактериями, и не можем образовать симбиоз с вирусами? Конечно, слово "вирус" автоматически ассоциируется с опасностью, но ведь, откровенно говоря, человек тоже стал своего рода вирусом на теле планеты. И ведь любопытно, что как только человечество стало вести себя как вирус, так сразу и вирусные заболевания расплодились как мухи. В этом, возможно, есть какая-то закономерность, как и в том, что в природе все поляризуется – одни вирусы выбирают воевать с человеком… и довольно успешно они это делали вплоть до девятнадцатого века. А что потом? Пастер, Кох, Эрлих… сотни и тысячи выдающихся ученых, пенициллин, другие антибиотики, ртутные мази и прочее и прочее – и каково положение дел? Где испанка, уносящая в прежние времена жизни людей миллионами? Где сифилис, гроза человечества? Где десятки болезней, сами названия которых давно перестали казаться относящимся к реальности, отошли скорее к компетенции истории, чем бактериологии и медицины? Удивительно ли то, что некоторые вирусы могли избрать для себя совершенно иной путь – путь ассоциирования с человеком, союза с ним, союза боевого, так сказать, потому что человеческий организм вряд ли просто так, "за бесплатно", принял бы в себе чужеродное существо – да даже не из-за зловредности, а просто потому, что такого рода ассоциирование влечет за собой неизбежно какие-то конфликты местного значения, ну вот типа выскакивания болезненных пузырьков на губах, а время от времени еще и осложнения дает. Нет, в ответ наш организм требует существенного ответного дара. И вот герпес. Смотри – он живет в организме и мы его не замечаем. Ну на исключения типа вскакивания пузырьков на губах при переохлаждении мы сейчас внимания не обращаем, это мелочь, неизбежная при любом союзе. Далее – вытравить его из организма – невозможно, никак не выходит. Герпес так сильно сопротивляется, да? Может быть. А другие вирусы и бактерии разве не сопротивляются, когда мы изгоняем их из тела? Тоже сопротивляются, но мы успешно с ними справляемся, а с герпесом – никак. А может быть это не герпес или не столько герпес, сколько собственно наш организм так этому сопротивляется? Знаете, наш организм, если захочет, может хоть от чумы и холеры вылечиться. От чего угодно может, если хочет, если поддержать его защитные силы антибиотиками, витаминами, уверенностью в излечении, озаренными восприятиями. А от герпеса – никак. Странно? Странно. Но помогает ли нам чем-то этот самый герпес? Вот если бы мы нашли ответ на этот вопрос, если бы мы в самом деле выяснили, что есть некая реальная польза от герпеса, тогда гипотеза образования нового союза, так сказать "нового вирусного завета", получила бы серьезное обоснование, а вслед за этим – и больше того…

И эта польза нашлась? – поинтересовалась Джейн?

– Да, несомненно. Конечно, еще требуются годы клинических испытаний, наблюдений, статистики и прочего, но так как я не политик и не под присягой, и лекарства мы не производим, а лишь исследуем, то скажу определенно – как ученый, я уверен, что вирус герпеса защищает нас от СПИДа. И, возможно, не только от него.

– В самом деле, это удивительно! – Джейн была действительно удивлена, но больше всего ее удивило то, что в ней впервые в жизни проснулся хоть какой-то интерес к медицине. – Так значит мы будем исследовать вирус герпеса, как он влияет на…

– Нет. – Энди встал и прошелся по комнате, заложив руки за спину. Он был в коротких шортах, и Джейн, ожидая продолжения его фразы, от нечего делать стала рассматривать его колени. Очень мускулистые, с красивой кожей. Кстати, и на руках кожа выглядит упруго, и… сколько ему, интересно, лет? Неожиданно в глубине живота она почувствовало эротическое пульсирующее тепло, усиливающееся каждый раз, когда ее взгляд снова касался его коленей. Ей показалось, что она стала краснеть, и изо всех сил стала возвращать свое внимание от опасного направления.

– Совсем не это. Это пусть изучают медики, нас интересует нечто совершенно, совершенно другое.

Энди присел на ручку кресла и посмотрел на нее.

– Тебе известно, как развивалась история лечения заболеваний уверенностью и озаренными восприятиями?

– Не очень, – пожала плечами Джейн. – Я слышала, что это одна из теорий, и вроде как в некоторых клиниках ее применяют, но честно говоря я не очень в курсе, я сама предпочитаю старые добрые таблетки:)

– Как и большинство людей, – подтвердил Энди. – История эта насчитывает около сотни лет. Сто лет назад – в начале двадцать первого века, была опубликована теория восприятий, которая проводила принципиальный раздел между восприятиями омраченными, условно говоря, и озаренными восприятиями (коротко – "ОзВ"). К омраченным относятся все типы негативных эмоций, разного рода догмы – от суеверий до религий, а также вытекающие из следования этим догмам желания – мы называем их "механическими" типа "мне надо то-то" или "подобает поступать так-то", и всякого рода негативные физические ощущения, от неудобства до заболевания и старения. К озаренным относятся собственно озаренные восприятия, такие как нежность, чувство красоты, предвкушение, преданность, открытость и так далее, а также рассудочная ясность, опирающаяся на опыт и логику, а также желания, сопровождаемые предвкушением и другими ОзВ – такие желания мы называем радостными. К озаренным также можно отнести все типы приятных ощущений. В то же время была выдвинута теория, согласно которой применяемые нами лекарственные средства особенно эффективны, когда они сопровождаются твердой уверенностью в том, что они наверняка подействуют. И более того – эта теория утверждала, что открытый Мечниковым фагоцитоз – лишь один из иммунных механизмов, самый очевидный, самый, так сказать, поверхностный. А кроме него есть и другие иммунные механизмы, которые могут с успехом задействоваться… всего лишь этой самой твердой уверенностью, особенно сопровождаемой ОзВ. По этому поводу с тех пор написано много книжек и проведено немало исследований, я думаю, ты так или иначе сталкивалась с ними…

Джейн кивнула.

– … и действительно, целый ряд клиник успешно работает по этой методике, избавляя людей от, казалось бы, совершенно неизлечимых заболеваний. Первые клиники такого рода начали свою работу только в тридцатых годах двадцать первого века, но, как ты понимаешь, далеко не каждый может стать пациентом таких клиник. Слишком сильное неверие в возможность вылечиться только созданием уверенности, слишком сильное пристрастие к негативным эмоциям, слишком запущенная болезнь, при которой человеку трудно поверить в возможность излечения, слишком большое сопротивление со стороны старой – медикаментозной и хирургической медицины, а также необходимость приложения упорства для того, чтобы учиться хотя бы элементарному управлению уверенностью – все это является препятствием для более широкого распространения этого метода. Хотя – как это ни смешно – именно в пору бурного развития микробиологии была подмечена эта странная особенность, связанная с тем, что назвали "предрасположенностью". Есть известная история, я ее точно не помню, надо покопаться в книгах… один из исследователей микробов в девятнадцатом веке доказывал, что холера имеет бактериальное происхождение. Тогда любое утверждение о том, что причиной болезни являются микробы, воспринималось в штыки, и это утверждение про холеру также многими специалистами считалось надуманным. Кончилось тем, что какой-то очень известный и яростный противник бактериального происхождения холеры попросил у этого знаменитого исследователя пробирку с самой что ни на есть смертельной злоебучей холерой. Получив ее, он на глазах у потрясенной аудитории немедленно выпил ее содержимое, и, разгладив бороду, пообещал сокрушить таким опытом глупую теорию. Теорию он, конечно, не сокрушил, но никаких признаков холеры у него и в самом деле не было ни тогда, ни потом. Это было необъяснимо. Но ведь можно было обратить внимание на то, что столь решительный профессор имел железобетонную уверенность в том, что он не заболеет…

– Кстати, ты сидишь в том самом месте, где была построена самая первая лаборатория по исследованию новой медицины, – сказал Энди. – Вот прямо тут все начиналось. Сначала мы закупали самое простое оборудование, какое могли, потом сделали первое помещение внутри скалы и разместили там кое-что покрупнее, пригласили специалистов, а потом… потом работы по расширению внутреннего пространства уже не останавливались – представь – сколько надо места, чтобы разместить хотя бы электронный микроскоп!

– Я где-то читала эту историю про лабораторию внутри горы, но думала, что это несерьезно, обычные фантазии! – Джейн была в самом деле удивлена.

– Нет, не домыслы, все было прямо тут, и не только было, но и есть.

– По-моему, трудозатраты по высверливанию скалы слишком велики…

– Не так, как кажется, – возразил Макс.

– Мы не столько сверлим, сколько химичим:) – рассмеялась Марта.

– Да, мы сначала размягчаем породу химическими растворами, а потом уже несложно ее выбрать, – пояснил Энди. – Зато мы имеем стопроцентную защищенность от любопытных глаз, от природных факторов и всякого рода шумов и загрязнений. Нам тут удобно, да и Гималаи под боком, и снежные вершины, как кажется, прямо нависают над нами – и обалденно красиво, и в любой момент можно убежать в трек в горы. Конечно, что-то совсем масштабное тут не организовать, но для этого у нас есть и остров в Индонезии и база в Иллинойсе и не только.

– Так что с герпесом?

– С герпесом, – Макс заложил руки за спину и стал прохаживаться по комнате. – Помнишь, чем закончилось объединение эукариотов с митохондриями? Митохондрии стали запасать и отдавать энергию, очень много энергии, и в конце концов – появились всякие звери, которые могут передвигаться, прыгать, летать, кусать, жевать, трахаться и бегать. А чем закончилось объединение эукариотов с фотосинтезирующими бактериями? Появились хлоропласты, появилась возможность опять таки получать много энергии непосредственно из солнечного света. И появились растения. Причем чем больше работали хлоропласты, тем больше растениями выделялось кислорода, тем больше был фронт работ у митохондрий, использующих этот кислород, что в свою очередь давало пищу в виде CO2 для растений и так далее. Круг замкнулся, и, поддерживая друг друга, животные и растения постепенно вытеснили других хозяев земли, привыкших жить при низком содержании кислорода, включая динозавров… хотя за динозавров не поручусь, не видал:) Но если теперь – перед лицом новой угрозы, человек объединяется с разными вирусами…

– Разными? – перебила его Джейн. – Значит, речь идет не только о герпесе?

– Нет, не только. – Макс потер рукой нос и задумался на пару секунд. – До сих пор идут споры относительно того – считать ли заболеваниями микоплазмоз, уреаплазмоз и тому подобные явления. Ведь у очень многих людей постоянно есть и микоплазма и уреаплазма, и когда степень их концентрации не превышает единицы-двух, то нет вообще никаких неприятных или нежелательных последствий. Они просто живут внутри нас и всё. Но если человек начинает испытывать сильные негативные эмоции, если он подавляет радостные желания, убивает свое тело механическими желаниями и прочей дрянью, если его иммунитет ослабевает, то концентрация начинает резко расти, и когда порядок величины концентрации достигает четырех – всё, начинается болезнь.

– Так можно про многое сказать, – развела руками Джейн, – например если увеличить концентрацию сахара в крови, так тоже болезнь начнется, или если эритроцитов станет много, то увеличится вероятность тромбов – насколько мне известно, этой опасности подвержены постоянные обитатели высокогорья, у которых в крови повышенная плотность эритроцитов для лучшего обеспечения организма кислородом. Это же не значит, что сахар в крови ядовит, или что эритроциты опасны.

– Совершенно верно, – кивнул Макс. – Опасен дисбаланс, и тут мы сталкиваемся с тем, что, как я уже говорил, подробная схема клетки заняла бы всю территорию холма, а что говорить о миллиардах клеток, об их взаимосвязях!

– Какой-нибудь мощный компьютер…, – начала Джейн.

– Никогда, никто, никак и ни на каких компьютерах не сможет тут ничего рассчитать и тем более выполнить. Это же сначала надо получить тысячи данных от каждой клетки, от каждого органа, и…, – он махнул рукой, – искусственным путем восстановить баланс в организме невозможно, невозможно в принципе.

– Но как же обычные лекарства?

– Обычные лекарства, – вмешался Энди, – не устанавливают баланса. Если организм уже находится в стадии крайнего разрушения или дисбаланса, медикаменты могут нанести что-то вроде корректирующего удара, и, существенно уменьшив степень этого дисбаланса, врачи таким образом дают нашему телу передышку и возможность ему самому подхватить эстафету и довести дело до нормы.

– Митохондрии и сейчас имеют собственную ДНК, – увлеченно вступила в разговор Марта, которая постоянно порывалась вставить что-то и от себя. – Сейчас она не такова, чтобы обладать способностью к собственному воспроизводству – митохондрии отдали эту работу ядру клетки и сами заняты другим – они работают только с АТФ, являясь энергетическими станциями клетки. Зато узкая специализация позволяет работать максимально эффективно. И с вирусами происходит то же самое – части их ДНК встраиваются в ДНК клеток, таким образом ядро клетки начинает воспроизводить эти самые вирусы. В большинстве случаев это приводит к смерти клетки – такие вирусы нам не друзья, но в случае с вирусом герпеса – это естественный процесс установления специализации.

– И вопрос заключается в том, – произнес Энди и как-то загадочно посмотрел на Джейн, – что будет после того, как объединение человека с герпесом окончательно произойдет? Как изменится этот человек? Что, если наступившие изменения окажутся столь же значимыми, как те, что произошли в процессе появления животных и растений? А если нет – к чему они приуготовят человека, к каким будущим изменениям? Какие симбиозы будущего нас ждут?

– Крылья, что ли, появятся? – рассмеялась Джейн.

– Нет, крылья – это разновидность приспособлений для перемещения, и нам они не нужны, судя по тому, что у нас их до сих пор нет. А вот разнообразные явления физической трансформации, которые происходят с теми, кто начинает профессионально заниматься озаренными восприятиями, а также интеграцией восприятий у морд Земли… В общем, изменения будут носить какой-то совершенно другой характер – настолько же необычный, как, например, необычно было бы встретить бегающую сосну.

– Даже не могу представить – в каком направлении тут можно думать.

– Мы тоже:), – бодро ответил Энди, смотря ей прямо в глаза, и, глядя на него в ответ, Джейн неожиданно поймала себя на том, что точно уверена, что он врёт.

На следующее утро знакомство Джейн с городком-лабораторией продолжилось. Завтрак из сладкого ласси и творога с медом оказался очень вкусным.

– Понимаешь, – с некоторым сомнением глядя на Джейн, говорила Сита, – когда мы направляемся в мир генетики и эволюционных процессов, мы должны сделать то, что сделал Коперник, признавший, что Земля – не центр мира. Мы должны перестать считать само собой разумеющимся, что человек – центр и смысл всего мироздания. Особенно, если мы имеем в виду такого человека, который стоит на текущей ступеньке эволюционной лестницы. Эволюционным процессам безразлично – насколько мы сами о себе высокого мнения. Если представить себе время существования Земли равным целому году, то вся жизнь известных нам цивилизаций займет лишь последние пару минут! – не слишком много, чтобы быть безапелляционно уверенным в том, что человек – это очень важно и очень надолго.

Сита – непальская девушка. Еще двухлетней девочкой она пришла в школу, основанную учеными лаборатории в соседней деревне. Обычная, с сопливым носом, встопорщенными волосами и большими глазками – она просто приходила и сидела то тут, то там, наблюдая и слушая. Постепенно она узнавала одно за другим – английскую букву, японский иероглиф, формулу кислорода, одну картинку, следующую, картинку атома, молекулы, парового двигателя… к восьми годам она имела представления о мире на уровне среднего студента, и особенно влекло ее к атомной физике, генетике и молекулярной биологии. Любила она и географию и физиологию. Так ее науки и засосали, она и осталась тут, изучая языки, готовя интересные учебники для детей и сама занимаясь с ними, основное время посвящая медицинским опытам, чтению книг, помогая другим исследователям в их работе, попутно узнавая много нового из их области.

Вчера, после нескольких часов общения с Джейн, Энди принял предварительное положительное решение на ее счет, Дик был отправлен восвояси, а Джейн осталась тут – стажироваться. Ночью холм был буквально утоплен в тропическом дожде. Молнии заполняли собой пространство, в одну секунду укладываясь по 5-6 штук – нечто совершенно невероятное. Несколько раз молнии били, казалось, прямо в ее коттедж со страшным грохотом, так что она подпрыгивала на кровати и со смущением фиксировала некоторый страх. Стоя у окна, она испытывала восхищение от мощной стихии, царившей повсюду. Утром же вокруг была полнейшая безмятежность. Ласковое солнце. Живые джунгли. Орлы летают прямо над головой – коричневые, белые. Попугаи с ныряющими траекториями проносятся с дерево на дерево. Колибри зависают перед ярко-алыми цветами рододендрона, впуская в них свои носики, пьют нектар и перелетают к следующему цветку.

Гуляя босиком вдалеке, у самой ограды, по мокрой густой траве, она подцепила пиявку, и это было как-то неприятно. Смазывавшая пиявку солью (после чего та немедленно отвалилась) мелкая непальская девочка объяснила, что бояться пиявок нечего – у них в кишечнике живет лишь один вид бактерий, и тот, попадая в человека, оказывает странное лечебное действие, убивая не то десятки, не то сотни видов потенциально болезнетворных бактерий.

Затем полдня Джейн изучала аппаратуру. В целом все ей было знакомо, кроме объектов приложения – тут была своя специфика и требовалось определенное внимание. От нее по-прежнему ускользало и то, чем именно занимаются здесь в лаборатории, и, что ее волновало больше всего – что именно она должна здесь узнать и сделать.

Во время обеда она и наткнулась на Ситу, и они разговорились. Больше всего Джейн интересовало – что же здесь исследуют, и она уже невольно ожидала или открытого нежелания говорить на эту тему, или подспудного сопротивления, но Сита совершенно не была замкнута и охотно рассказывала о самых разных вещах.

– Мы исследуем здесь многое, очень многое, – увлеченно говорила она. – Ведь эта лаборатория, фактически, была первопроходцем в исследовании интереснейших вопросов, и многие проекты, начавшиеся тут, в общем-то и не завершаются, продвигаясь все дальше и дальше. Ну например, мне очень интересно то, чем занимаются наши геологи.

– Геологи?? – Джейн была искренне удивлена.

– Представь себе, да!:) – Сите ясно был приятен такой интерес.

– Но какое отношение геология имеет к медицине?

– А…, тут-то самое интересное. Эх, не мне бы тебе это рассказывать, лучше бы Суджан…

– Имя индийское.

– Нет, он непалец. У нас здесь немало непальцев и тибетцев – все они начали тут обучаться в возрасте двух-пяти лет, и потом, когда выявились их таланты и интересы, остались тут жить и работать. У нас есть секции во многих тибетских монастырях, мелкие монахи очень любят учиться! Раньше в перерывах между своими занятиями и после них они или скучали, или занимались хозяйством, а сейчас многие учатся, мы специально для них учебники на тибетский перевели, ну и английский они учат.

– А хозяйство-то завяло? – улыбнулась Джейн.

– Не завяло. Просто там, где раньше тратили день, теперь тратят минуту – мы применяем технологии, это удобно и выгодно.

– Так непривычно слышать непальские имена, когда речь идет о науке. – Призналась Джейн. – Вообще-то у меня было представление о вашем народе, как о совершенно безграмотном, ну овец пасут, Будде молятся…

– Так и было, но до тех пор, пока, собственно, вот эта лаборатория не начала тут, в Непале, свою работу. Сначала… о, Лобсанг!

Сита помахала рукой пареньку, проходившему в соседней галерее, и тот прискакал к ним.

– Лобсанг, это Джейн, она толковая девочка, всем интересуется.

– Ну нет, к сожалению не всем:), – улыбнулась Джейн. – Но мне кажется, что если я у вас еще тут с недельку поживу, то точно всем заинтересуюсь.

– Давай!

– Это не от меня зависит, – сама удивляясь своему сожалению, ответила Джейн. Она и в самом деле уже испытывала легкую грусть от того, что рано или поздно ей придется вернуться в Иллинойс. – Меня только что переманили из Германии в Америку…

– Это не страшно, – вмешался Лобсанг. – Если ты нам подойдешь, то и мы тебя у них переманим.

В этот момент Джейн поняла, что она вполне способна воспринять такую идею всерьез, хотя скажи ей кто еще вчера, что она захочет променять работу в довольно престижной крупной американской корпорации с очень даже неплохой зарплатой на работу в глухих горах, в окружении скотоводов, сидя как сова на куске скалы… она бы даже не рассмеялась.

– Скажи ей, как геология связана с медициной, Ло, – попросила Сита. – В общих чертах я и сама могу, но ты сделаешь это лучше.

– Нет. Я не сделаю это лучше, потому что для того, чтобы сделать это лучше, целесообразно пройти хотя бы самый общий курс геотерапии, причем не только теоретический, но и практический.

– Я хочу! – Джейн и на самом деле уже хотела. И это было очень приятно – хотеть узнавать что-то новое.

– Мы здесь – на переднем крае сразу нескольких направлений в науке, которые хоть и связаны с медициной, но не замыкаются ею. – Продолжил Лобсанг. Ну, – он взглянул на часы, – у меня есть пара минут, смотри – суть в следующем. Строение Земли нам по большому счету неизвестно. Есть общепринятые теории, но они очень и очень сырые и очень и очень неполные. Кора Земли – жесткая оболочка, имеет толщину обычно около 70-80 километров в толще материков, и 20-30 километров – под океаном. Это около одного процента радиуса Земли. Она – словно затвердевшая пена, плавающая на поверхности мантии. На этой пене расположено все что мы видим – горы, океаны, все остальное. Под корой – мантия. Глубже – ядро. Интересно, что в самом центре Земли могла бы быть полная невесомость, если бы Земля была правильным шаром, в то время как давление там достигает пяти с половиной миллионов атмосфер. Как ведет себя материя при таком давлении, нам неизвестно. На краткие мгновения в лабораторных условиях люди могут делать взрывы, порождающие подобные давления, но изучать свойства такой материи пока что невозможно. Но проблемы не только в ядре. Между корой и мантией находится магма. Температура мантии на границе с корой – около тысячи градусов или даже больше, так что в тех местах, которые называются "зонами субдукции", где одна тектоническая плита наезжает на другую и подминает ее под себя, эта самая подминаемая часть уходит в глубину и начинает плавиться, образуя магму. Насыщенная газами раскаленная легкая (по сравнению с мантией) магма рвется вверх, образуя вулканическую деятельность. Подробнее сейчас рассказывать не буду. А вот как все это соотносится с медициной – это стрррашно интересно!

И Лобсанг чуть не подпрыгнул на месте. Джейн была в которой раз поражена тем, что здесь все люди – словно наэлектризованные, словно энергия распирает их изнутри.

– Жаль, что я не геомедик, но я потом буду изучать и это. – Продолжал Лобсанг. – Вкратце все просто. Практика порождения уверенности тебе известна?

– В самых общих чертах.

– Практика уверенности-500?

– В еще более общих:)

– Пошли там завалимся, – Лобсанг ткнул неопределенно пальцем куда-то в стену, но Сита его, судя по всему, поняла.

– Пошли.

Через пару минут, миновав два коридора и поднявшись на два уровня, они оказались в небольшой комнатке, в которой в самом деле хотелось только завалиться на разнообразные дивано-матрасо-подобные мягкие предметы. Комната была полностью залита солнцем, проникающим внутрь через окно во всю стену. Джейн так поняла, что в этой подземной лаборатории все восточные помещения разных уровней выходили наружу, на стенку довольно крутой скалы.

– В людях работает механизм, который можно вполне назвать "влечение к смерти", продолжил Лобсанг. – Во-первых, усталость от проблем, болезней, забот создает желание "отдохнуть", причем человек понимает, что пока он жив, он никогда не отдохнет от всех своих негативных эмоций и забот – он уже достаточно пожил, чтобы понять – чем дальше, тем больше страхов, агрессии, тревожностей, хлопот. Во-вторых – железобетонная уверенность в том, что прожить можно лет 60-70 максимум. Ну, если повезет, то 80 или даже 90. Эта уверенность подкрепляется тем больше, чем больше человек проводит времени со своими сверстниками, которые непрерывно жалуются на болезни, ведут старческий образ жизни и говорят о смерти так, словно она однозначно неизбежна и очень близка.

– В больницах особенно омерзительно! – поддержала Джейн. – Ходют там энти бабушки, воняют смертью, затхлостью, каждое их движение, слово – отвратительны, жжжуть! Увидишь такое – вообще хочется повеситься на 40-летний юбилей, чтобы не превращаться в это.

– "Юбилей" – тоже, кстати, старческое слово, – рассмеялся Лобсанг. – Да, согласен – еще и тошнит, когда представляешь себя стариком вот таким, и отсюда тоже желание умереть поскорее. Но мы противопоставили этому кое-что серьезное. Во-первых – уверенность, во-вторых – озаренные восприятия. Конечно, испытать уверенность в том, что ты проживешь не менее пятисот лет, очень трудно или даже невозможно. Я, во всяком случае, не могу.

– Я тоже, – согласилась Сита.

– Но и необходимости в этом нет. Я начал с простого – со ста двадцати лет. Создать уверенность в том, что я проживу не менее ста двадцати лет, очень легко. Во-первых, я знаю, что даже самые обычные люди, которые ежеминутно вкалывают в себя отраву в виде негативных эмоций, иногда доживают до этого возраста. Во-вторых, у меня перед самой мордой примеры людей, которые не только дожили и пережили этот возраст, но при этом сильнее и выносливее меня на порядок. И при этом их тела красивы, их кожа нежная и молодая, и выглядят они на 35-40 лет. Этот пример сам по себе очень облегчает порождение уверенности-120.

– Да, представить, что я могу дожить до ста двадцати, мне намного проще, – подтвердила Джейн.

– Я начинаю отсчет времени по секундомеру, когда начинаю активно порождать и испытывать уверенность-120, и останавливаю его, когда увожу внимание куда-то еще. Поначалу это сложно и требует постоянной поддержки в виде своего рода озаренных факторов – например, я представляю образы того, как в сто двадцать лет я буду носиться по этим горам, обучать малолеток, начинать новые исследования – это вызывает предвкушение, и так далее. По мере накопления опыта, уверенность-120 начинает существовать фоново. Этому способствует и мой опыт накопления уверенности-120, и опыт наблюдения тех, кто ушел далеко за эти 120, и даже то, что у меня появляются планы на этот возраст. И когда уверенность-120 начинает проявляться фоново, то совершенно без труда можно сдвинуть планку дальше – например, начать порождать уверенность 140 или 170 и так далее.

– Сколько тебе потребовалось времени для того, чтобы произошел такой спонтанный сдвиг? – Поинтересовалась Джейн.

– Смотря какого времени. Я считаю чистое время – то, которое накапливается на секундомере. Мы считаем, что для того, чтобы процесс начал идти с заметной скоростью, требуется как минимум один час чистого времени испытывания уверенности в течение дня. Тогда спонтанный сдвиг границы может наступить через пару недель или месяц – то есть очень быстро. Но торопиться-то некуда – мне сейчас двадцать восемь, и у меня железобетонная уверенность в том, что я проживу никак не меньше двухсот десяти лет. Если, скажем, через пару десятков лет мне захочется сместить границу дальше, то такой темп, как ты понимаешь, меня устроит.

– И есть уверенность в том, что порождение такой уверенности в самом деле дает какую-то надежду на то, что ты столько проживешь? – Джейн как-то не могла принять то, что продление жизни дается так просто.

– Есть уверенность. Она основана и на опыте других людей, и, что немаловажно, на наших исследованиях. Наша лаборатория – пионер в изучении этих вопросов, и с тех пор, как этот процесс начался, мы ушли довольно далеко.

– Ну хорошо, но я не понимаю вот чего, – не отставала Джейн, – процесс старения – длительный, ну как ты можешь заметить, что твои усилия приводят к результату, если ты – молодой парень, который в любом случае будет молодым еще с десяток лет, как тут быть?

– Ну это легко, – вмешалась Сита, – неужели ты не понимаешь, что лишь видимые признаки старения наступают не сразу, но ведь к тому времени, как старение стало видимым, тело успевает пройти через длиннющие последовательности изменений.

– То есть, вы исследуете какие-то физиологические параметры…

– Конечно, и это совсем несложно. Ни я, ни Лобсанг не специалисты в этом, но в самых общих словах можно сказать так, что процесс старения можно подразделить на две части – старение души, так сказать, и старение тела. Первый этап старения состоит из чисто психических явлений – повышенная утомляемость, вялость, леность, замедленность движений, трудность в сосредоточении, трудности с засыпанием, повышенная раздражительность и жалость к себе. Прекращение испытывания озаренных восприятий. Вторым этапом является уже наступление физиологических признаков, хотя остается открытым вопрос – если первый этап не наступает, то наступит ли второй? Не является ли начало физиологических старческих изменений следствием как раз этого усиления негативных эмоций и негативных ощущений?

– А разве вы еще не ответили на этот вопрос? – удивилась Джейн.

– А кто захочет!

– То есть? – не поняла она.

– Ну а кто захочет проверять это на себе – сначала в течение многих лет стареть, испытывать негативные эмоции, жить мертвой жизнью, а потом смотреть – наступает старость или нет. Давай вот ты попробуешь:)

– Ну нет, только не я, – рассмеялась Джейн. – Но ведь вы можете взять к себе…

– Старых людей, и посмотреть – прекращается ли их старение, если они начинают культивировать ОзВ?

– Да.

– Такой эксперимент был бы очень интересным, но увы – он скорее всего невозможен.

– Почему же?

– Ты интерпретируешь слово "старость" очень узко, между тем "старость" – это ведь и есть такое состояние, когда человек уже ничего не хочет и не может, в том числе он не хочет перестать стареть, не хочет перестать испытывать негативные эмоции, не хочет бороться за ОзВ, не хочет начинать жить интересной жизнью. На то она и старость.

– Офигеть…, – пробормотала Джейн.

Действительно, раньше она как-то и не задумывалась над тем – что такое старость. Это казалось чем-то страшным и очень далеким, и вдруг – словно картинка стремительно приблизилась, вдруг она смогла представить себе это – ничего не хочется, и менять ничего не хочется, старость наступает, от этого и жалость к себе, и болезни, и вялость, и никаких интересов, и когда кто-то предлагает – давай меняться, давай, смотри на нас, еще есть время, то возникает досада, пошли вы все, мне плохо, мне все лениво и ничего не хочется, я вас ненавижу – вас, молодых, ничего у вас не выйдет, зря только время тратите, идиоты, сдохнете как все, чтобы вы сдохли, чтобы вы все сдохли! Ее губы шевелились, молча произнося эти фразы. Джейн была поражена тем, что поняла, что старики скорее всего воспримут такое предложение с ненавистью, а не будут цепляться за него как за уникальный шанс.

Тут Джейн словно очнулась и непонимающе посмотрела на Ситу и Лобсанга – они сидели с выражением крайнего изумления на их лицах.

– Почему ты хочешь, чтобы мы все сдохли, Джейн? – с каким-то сочувствием спросила Сита.

Джейн сначала вспыхнула от стыда, а потом рассмеялась, объяснив свой ход мысли.

– Среди вторичных признаков старения, – продолжил Лобсанг, можно выделить такие, как ухудшение эластичности кожи за счет того, что в клетках становится меньше коллагена… знаешь, что такое коллаген?

– Строительный белок, из которого делаются стенки клеток?

– Да, это белок, из которого в основном состоит так называемая соединительная ткань животных – сухожилия, хрящи и даже кости. Лапала когда-нибудь дельфина или акулу?

– Еще как лапала! – Джейн вспомнила, как она как-то ездила в зоопарк, где можно было купаться с дельфинами, и она так "залапала" одного из них, что у того вдруг обнаружился огромный член, которым он довольно недвусмысленно в нее тыкался.

– Помнишь – какая у них шкура? Невероятно пластичная, упругая – это потому, что шкура эта состоит из множества слоев коллагена. Кстати, именно коллаген использовали для того, чтобы доказать, что динозавры – предки современных птиц – когда ученым удалось выделить коллаген из сохранившихся мягких тканей тираннозавра,…

– Лобсанг… мы это, о старении говорим:), – мягко вернула его к теме вопроса Сита.

– Да…, ну вот, – мгновенно вернулся назад Лобсанг, – а количество коллагена в клетках – параметр, который вполне можно контролировать прямо вот тут, у нас в лаборатории. Представь простой опыт – ты садишься и в течение шести или восьми часов в день порождаешь ощущение твердости, а через три дня…

– Ощущение чего? – перебила Джейн.

– Это как раз к вопросу о геологии, сейчас мы к этому вернемся, – пояснила Сита.

– … ну так вот, а через три дня замеряешь содержание коллагена к клетках. Проводя множество разных экспериментов, мы можем начать строить вполне обоснованные графики зависимости именно этого аспекта старения от порождения озаренных восприятий или озаренных ощущений. Конечно, на самом деле все сложнее, много сложнее и интересней, потому что коллагенов на самом деле много – есть пять базовых типов коллагена и более десяти более редких разновидностей, и еще они могут отличаться степенью гидроксилирования и гликозилирования, содержанием глицина и серосодержащих аминокислот… ну не бойся, не бойся:), – засмеялся Лобсанг, заметив признаки ужаса в глазах Джейн. – Просто я к тому, что тут есть куда углубляться – было бы желание.

– Интересно! А какие еще параметры вы измеряете?

– Их много. Например, во время старения истончается кожа, так как нарушается баланс между нарастающими новыми клетками эпителия и отмирающими старыми – клетки начинают отмирать быстрее, чем рождаться. Так что вот тебе очень простой физический параметр – толщина кожи. Замерять ее не так сложно, как может показаться, хотя, конечно, такой параметр в гораздо меньшей степени удобен для контроля, чем химические параметры – химия меняется намного быстрее, чем толщина кожи. Но тем не менее, если ты раз в год измеряешь толщину кожи, то кое что можно проследить… Ну, еще простой для измерения параметр – содержание минералов и витаминов в волосах, и так далее. Но это – самое простое, и вообще говоря такие параметры мало подходят для наших исследований, ведь для того, чтобы изменилось содержание минералов в волосах, требуется значительное время, а за это время человек уже испытает столько всего… и кучу озаренных восприятий, и кучу разных практик выполнит – пройдет значимый кусок жизни. Поэтому мы идем глубже – мы идем в клетку!

Сказав это, Лобсанг неожиданно энергично ударил кулаком по колену.

– Мы идем внутрь клетки, потому что клетка – это живое существо, внутренняя жизнь которого может очень быстро меняться в зависимости от того – что испытывает человек. Это просто поразительно, но клетка в самом деле реагирует на то – грустишь ты или радуешься, но для того, чтобы разобраться в этом, требуются серьезные знания и серьезная аппаратура. Помнишь, – явно забывшись обратился он к Джейн, не отдавая себе отчета в том, что помнить она этого не может, так как этими вопросами никогда не интересовалась, – какой большой проблемой в девятнадцатом веке была проблема выделения чистой культуры бактерий? Ведь чтобы исследовать бактерии, искать их уязвимые места, необходимо выделить их в чистом виде, не смешивая с другими, а как это сделать, если они все перемешиваются непрерывно? И только в 1881-м году Роберт Кох публикует работу "Методы изучения патогенных организмов", в которой описывает изумительно простой способ выращивания чистых культур на твердых срезах. Идея очень проста: так как в жидкостях бактерии перемешиваются, то мы наносим мазок на срез картошки, размазываем его максимально тонко, и тогда вокруг каждой бактерии вырастет компания ее родственников. Возьми полученную массу, в которой примесь посторонних бактерий будет уже невелика, и снова размажь ее по твердой среде – и в итоге получишь искомую чистую культуру. У нас примерно такая же задача – выявить, какие именно озаренные восприятия и озаренные физические переживания максимально эффективно влияют на излечение той или иной болезни, на те или иные признаки старения.

– Интересно – как клетки воспринимают нас самих. Как бога? – Джейн силилась представить себе это. – Если жизнь клетки зависит от моего настроения…

– Ну и еще о старении, – не обращая внимания на ее вопрос, продолжал Лобсанг. Такое было впечатление, что если его не остановить, он может говорить сутки напролет. – Одна из основных причин старения – дегенерация ДНК. Тут мы подходим к сложному вопросу, потому что исследование ДНК – задача крайне сложная в силу того, что сама эта ДНК необычайно сложна. Повреждения ДНК клеток с возрастом накапливаются, и это, как ты понимаешь, не улучшает здоровья человека. Но вообще, на роль биомаркеров старения претендует столько параметров, что становится ясно – в процессе старения происходит очень, очень много изменений в самых разных физиологических процессах. И заведомо невозможно что-то "починить" в одном месте, поэтому разного рода фармакологические попытки остановить старение были, конечно, обречены на провал, хотя медики до сих пор занимаются этой ерундой. Ясно, что тут нужно что-то глобальное – что-то такое, что позволит восстановить сразу же весь комплекс процессов. Ну и для тебя, видимо, не секрет, что именно свобода от негативных эмоций и культивирование озаренных восприятий и оказалось такой палочкой-выручалочкой.

– Тогда…, не понимаю, тогда что же вы исследуете, и зачем? – удивилась Джейн. – Ну если ключ к долголетию у вас в руках, зачем все эти детализированные исследования – как конкретно влияет на организм то или иное ОзВ? Просто ради того, чтобы знать? Просто влечение к знанию? Желание наткнуться на какое-то открытие? Без определенной цели?

Неожиданно Джейн обнаружила, что у Лобсанга такой вид, словно он о чем-то нечаянно проговорился. Сита сидела, глядя в окно и делая вид, что рассматривает горные вершины.

– В общем, да, мы исследуем… потому что исследуем, нам интересно. – Как-то скомкано произнес Лобсанг и поднялся. – Мне пора. Я думаю, мы еще встретимся на наших занятиях, – добавил он и ускакал.

В комнате повисло молчание.

– Мне тоже пора, – поднялась Сита. – У тебя какие планы?

– Ну, – Джейн посмотрела на часы, – через полчаса у меня занятия в микробиологической лаборатории, а пока планов нет, буду валяться и смотреть на горы, и думать – что же такое вы все от меня утаиваете. – И она посмотрела на Ситу. Та ответила ей прямым спокойным взглядом и пожала плечами.

– Да, тут есть свои секреты, Джейн. Странно было бы, если бы их не было. Переходи к нам, и от тебя секретов не будет, ты станешь членом нашей команды, ты займешься работой – ты сможешь помогать нам по технической части, а заодно сможешь знакомиться с исследованиями любой лаборатории, изучать все, что тебе интересно… у нас тут интересно:) Ты поговори с Энди, мне кажется, что ты ему понравишься. Представляешь – пятьдесят лет интересной, творческой жизни? Сто лет. Двести лет. Нам позарез нужны толковые техники, Джейн. Такие, которые не просто умеют и любят возиться с техникой, а кто может понять и разделить наши главные интересы и ценности. Ты реши для себя, а потом поговори с Энди, или наоборот – поговори и реши:)

Занятия в микробиологической лаборатории неожиданно отменили, и вместо них Джейн предприняла небольшую экскурсию в энергетическое сердце лаборатории.

– Поль Вердье, – представил ей Энди невысокого мужчину лет сорока. – Электрик, так сказать. Он покажет тебе наше энергетическое хозяйство – разберись.

Разобраться было несложно, хотя раньше Джейн никогда не сталкивалась с тем, чтобы мощная лаборатория, целый научный мини-городок с электронными микроскопами, томографами и бог знает чем еще (а вдруг у них даже мини-ускоритель есть?) целиком обеспечивался энергией за счет солнечных батарей, размещенных на такой маленькой площади. Хотя, почему бы и нет – солнца тут сколько угодно, но это сейчас.

– Сколько тут солнечных дней в году, Поль?

– В среднем – 365, улыбнулся он. – Нет, конечно бывают такие дни, когда солнца нет совсем, но редко, очень редко.

– И зимой?

– У нас зима – не такая, как в Европе. Зимой тут днем даже загорать можно, но вечером, конечно, прохладно. Наиболее проблемный сезон, это как раз лето – с июня по август – три месяца муссонов, но как видишь – сейчас июль, а солнца сколько угодно. По ночам в эти летние месяцы идут ливни, но часов с девяти-десяти утра и до вечера тут солнце и очень жарко. Но вообще говоря, наличие прямых солнечных лучей на так уж и принципиально – мы прекрасно собираем энергию даже пасмурным днем. Принцип работы солнечных батарей тебе конечно известен – фотоны выбивают электроны из внешних оболочек атомов, и они-то и обеспечивают электрический ток.

– Конечно, это-то я знаю. Я полгода стажировалась в Стокгольмском универе, а шведы все немного помешаны на солнечной энергии – не случайно именно Швеция первой полностью отказалась от углеводородного топлива.

– Ну а поскольку мы используем в наших фотоэлементах наночастицы кремния, и используется практически вся площадь холма…

– То есть не только стекла, но и стены покрыты нанослоем, собирающим электричество? – перебила его Джейн.

– Да, все стены, стекла, крыши – все собирает энергию, причем двадцатислойное покрытие обеспечивает сверхвысокое КПД как в ультрафиолетовом, так и в видимом диапазоне. Кроме того, на северной части нашего холма – ты там была? – пропасть высотой в двести метров.

– Нет, не видела.

– Сходи, посмотри – там провешено много интересных скальных маршрутов, и по всей площади скалы нанесена нанопленка – очень удобно иметь скальную стену под собой – никому она не нужна, а нам – польза.

– Да, если у вас ТАКАЯ площадь нанофотоэлементов, тогда, конечно, понятно…

– То, что КПД поднято почти до 90% в ультрафиолетовом спектре, особенно важно, ведь именно в этом спектре излучение мало преобразуется в энергию, приводя лишь к износу и теплопотерям, ну а ультрафиолета у нас тут сколько угодно!

– Какой размер наночастиц? – стала прикидывать Джейн? Пол-нанометра? Нанометр?

– Ну нет. Это прошлый век. Одна двадцатая нанометра.

Джейн присвистнула.

– Это должно стоить… очень дорого!

– Да, это стоит дорого, – согласился Поль. – Но у нас нет проблем с финансированием.

– Разве такое бывает? – Джейн с сомнением покачала головой. – Сколько работаю, столько слышу вечные стоны о том, что денег мол нет совсем.

– Ты работала в государственных учреждениях, а здесь – частное. В отдельно взятом частном учреждении можно много добиться, если им управляют люди с головой.

И судя по гордой интонации Поля, тут явно работали люди с головой, к которым он, без всякого сомнения, причислял и себя.

– Слой из таких мелких наночастиц совершенно прозрачен, поэтому мы можем делать такие двадцатислойные пленки, наносить их на окна и вообще на что угодно – ты просто их не заметишь. Ну и воздух у нас тут очень чистый – Гималаи все-таки, это тебе не мегаполис. И релеевское рассеяние на частицах, размер которых значительно меньше длины волны света, и рассеяние на бОльших частицах – минимально.

Рассматривая нагромождения приборов, Джейн с уважением качала головой.

– Да… далеко мы ушли от того дня в 1954 году, когда родилась первая кремниевая солнечная батарея.

– И от 1983-го года, когда была создана первая электростанция на основе солнечных батарей с мощностью всего лишь один мегаватт, – подхватил Поль.

– Какой вы используете рабочий материал фотоэлементов?

– В основном – соединения меди, индия и селенида, плюс еще мы используем рутений по специальной технологии атомной инжекции.

– Сколько ватт дают ваши батареи на один квадратный метр? – Джейн продолжала забрасывать Поля вопросами.

– Около киловатта.

– Значит только скала высотой в двести метров, и шириной – сколько она шириной?

– Примерно столько же.

– Значит… только скала дает вам сорок мегаватт! Круто!

– Да, и еще примерно столько же мы собираем с остальных площадей. Можно грубо оценить совокупную мощность в семьдесят мегаватт. А еще у нас есть пара компактных реакторов на всякий случай:) Как ты понимаешь, нам этого хватает с избытком, так что работы по вгрызанию в скалу продолжаются непрерывно – пространство нам нужно.

– А я решила, что лаборатория уже построена.

– Хм, – Поль как-то странно хмыкнул. – Я бы сказал, все только начинается. Раньше мы были ограничены тем, что внутри скалы, при искусственном освещении, жить не очень-то приятно. Пока мы шли вниз не слишком глубоко, мы могли за счет горизонтальных шурфов выходить на боковые стенки холма – как с восточной стороны, где холм относительно пологий, так и с севера, где та почти отвесная скала, и таким образом мы могли легко "протягивать" солнце внутрь скалы. Но сейчас мы нашли одно интересное решение.

– Протянули солнце вглубь земли?

– Вот именно. На самом деле, это не так уж и сложно.

– Квазиоптика?

– Совершенно верно. Используем лучеводы, в которых распространяются сверхширокие волновые пучки. Разбираешься в этом?

– Ну так, слышала… но если надо – разберусь, конечно.

– Так что, – повторил Поль, – вгрызаемся вглубь. Лифтовое хозяйство недавно появилось, запустили сразу четыре лифта – на вырост, так сказать.

Воображение Джейн нарисовало совершенно фантастическую картину – скромный холмик снаружи протягивает щупальца вглубь скалы, еще глубже, совсем глубоко, растет вглубь и вширь, ведь кто им там помешает – в толще горы! Подземный город, залитый солнечным светом! Так ведь и реки там подземные текут, и травка растет, и парки, и даже солнце теперь есть, точнее яркий солнечный свет. Вентиляция только нужна. Ну, с таким количеством энергии и с таким перепадом давлений… это элементарно.

Постепенно их разговор становился все более и более специальным, и в конце концов оба метали друг в друга уже совершенно какие-то непостижимые фразы и термины, и, кажется, испытывали нескрываемое удовольствие от того, что понимают друг друга, в то время как любому другому человеку их разговор сказал бы меньше, чем язык марсиан. Окружившись голографическими схемами, погрузившись с головой в технические аспекты этого сложного хозяйства, они едва замечали, как идет время.

В конце концов усталость взяла свое, и Джейн, медленно выпрямляясь и с наслаждением повизгивая, потянулась всем телом, зевая во весь рот.

– Поль, а ты тоже порождаешь уверенность-500?

– Пятьсот? – Удивился он. – Нет, мне пока хватает двухсот пятидесяти.

– Можешь детально рассказать – как ты это делаешь?

– Но это ведь очень легко, – несколько удивленно ответил он, но, видя ее вопросительное молчание, продолжил. – Ну у меня есть список озаренных факторов для такой уверенности…

– Он у тебя где-то записан?

– Нет, зачем… я его и так наизусть помню, там всего лишь десять пунктов. Первый – я называю его "ясность о мудаках"…

– ??

– Ну ведь нам же известно, что даже самые обычные люди доживают нередко до ста двадцати – ста тридцати лет. А тех, кому сто десять, и вовсе десятки тысяч. Так вот я же понимаю – какие они – эти люди, и как они живут. Они каждый день, каждый час, каждую минуту и каждую секунду впрыскивают в себя яд НЭ…

– НЭ?

– Да, негативных эмоций.

– Понятно, продолжай.

– И если даже при такой ужасной жизни, впрыскивая яд НЭ, не испытывая ОзВ, их тела умудряются дожить до ста двадцати, то ясно, что без НЭ, находясь в озаренном фоне, испытывая ОзВ и озаренные физические переживания, я уж т очно доживу и до этого возраста и намного дольше.

– Про физические переживания мне не очень понятно… но это я потом уточню, прочту, что еще?

– Второе – это предвкушение. Предвкушение тех открытий, той жизни, что ждет меня в двести, двести пятьдесят лет. Даже не предвкушение, а предвосхищение, так как я не представляю чего-то конкретного, это чувство безобъектно, я просто представляю, как все будет офигительно интересно. Третье – радость борьбы.

– С кем?

– Ни с кем. Со старением. Радость борьбы за то, что я живу, по прежнему живу в том возрасте, в котором люди уже давно и необратимо стареют или умирают. Мне нравится испытывать такой спортивный, что-ли, азарт – еще месяц, еще год!, а я все такой же сильный, энергичный, моя жизнь все более и более становится интересной и насыщенной. Четвертое – промывание тела.

– Йога?

– Да нет, ну какая там йога:), – рассмеялся Поль. – Промывание тела наслаждением, золотым сиянием.

– Похоже, мне надо и об этом прочитать…

– Прочти, хотя тут все просто. Ты ведь испытывала когда-нибудь сладкое такое наслаждение в теле? Ну например в груди, когда ты испытываешь яркое ОзВ? Так вот ты просто вспоминаешь себя в этом состоянии, попутно порождая ОзВ, и начинаешь испытывать это наслаждение, гоняешь его туда-сюда по телу, сопровождая уверенностью в том, что тело становится сильным, здоровым от такого промывания.

– А золотистый свет?

– Представляешь себе, что все пространство вокруг тебя заполнено золотистыми сияющими искрами, падающими как солнечный свет. Эти золотые искры пронизывают все, и твое тело в том числе, и тоже применяешь уверенность в том, что это делает твое тело бессмертным. При качественном представлении начинает казаться даже в пасмурный день, что выглянуло яркое солнце.

– Мне кажется, у меня не получится так зримо представить!

– И у меня не получалось, ну и что? Это вопрос тренировки. Занимайся этим по часу в день, накапливай, к примеру, 15-минутные фрагменты такой практики, и спустя месяц будешь прекрасно все представлять, это не сложно.

Поль смотрел на Джейн с нескрываемым удивлением, будто не понимал – как можно не знать таких элементарных вещей, но Джейн они не казались элементарными. Конечно, она уже где-то урывками читала и слышала все это, но относилась до сих пор как к чему-то интересному, но все же малореальному, а тут вдруг она очутилась среди людей, для которых это не просто сказки и не просто то, чему можно уделить пару минут время от времени, а кто относился к этому… профессионально, что ли, чья жизнь непосредственно впитала в себя все эти необычные навыки.

– Что еще?

– Пятое – для меня это образы паспортов.

– Что? – Не поняла Джейн.

– Паспорта. Я представляю себе, что у меня к двумстам пятидесяти годам накопится уже целая куча паспортов, ведь мы меняем их согласно закону каждые двадцать лет. И когда я представляю себе эту кучу паспортов и прочих документов, у меня этот образ сильно резонирует с предвкушением долгой жизни, с уверенностью в ней.

– Понятно, – протянула Джейн. – Образ удивил ее своей непоэтичностью и в то же время своей грубой реальностью – и в самом деле – довольно необычно.

– Шестое – непосредственно культивирование уверенности, – продолжил Поль. – Я кладу в карман камень и ты уверена, что у меня в кармане – камень. А в кармане – дырка, и когда я тебе ее показываю, у тебя формируется другая уверенность, что камня в кармане нет. Меняя таким образом уверенности мы можем рано или поздно научиться испытывать эту самую уверенность независимо от того – есть для нее основания или нет. Уверенность – самостоятельное восприятие, которым мы можем управлять по желанию. Ну так вот я и испытываю уверенность, что проживу точно до двухсот пятидесяти лет, и при этом словно "прощупываю" последующий возраст, задаюсь вопросом: "интересно, а до двухсот семидесяти тоже получится ведь?". Такой вопрос о двухсот семидесяти делает уверенность-250 более стабильной. Седьмое – торжество. Торжество выхода за пределы круговорота болезней, старений и смертей. Я представляю себя двухсотпятидесятилетним и испытываю торжество – я вырвался за пределы этого обязательного умирания, и что будет дальше – тайна. И вот это предвосхищение и чувство тайны – восьмой пункт моего списка. Испытывание этих ОзВ сильно резонирует с уверенностью-250. Потом еще предвкушение новых знаний и навыков. Например, я уже второй год учусь в летной школе, учусь управлять лайнером.

– Собираешься летать??

– В том то и дело, что нет, – улыбнулся Поль. – Этот навык можно считать совершенно бесполезным, если иметь в виду его чисто утилитарное применение, но мне нравится учиться этому! Я испытываю удовольствие от того, что приобретаю новые навыки и новые знания, и представляя – сколько всего интересного я узнаю еще за эти двести пятьдесят и более лет, я испытываю устремленность к тому, чтобы прожить не меньше этого возраста, моя уверенность, моя решимость укрепляются.

– Остался последний, десятый пункт!

– Да. Обучение других людей. Я хочу передавать свои знания, свои навыки другим людям, делая для них или много или немного – в меру нашего взаимного интереса друг к другу.

– То есть… то, что ты делаешь и сейчас?

– Да, ведь сейчас я рассказываю тебе то, чего то не знаешь, что может изменить твою жизнь.

– Но ведь все это я могу узнать и без тебя, просто прочтя инструкции или в разговоре с другими.

– Конечно, но что это меняет в том удовольствии, которое я испытываю, когда рассказываю что-то интересное человеку, который мне симпатичен?

– Ну… да.

– Ладно, – констатировал Поль. – На сегодня – все.