Твердый сплав

7

В последних числах февраля погода вдруг переменилась. Сразу раскисли, стали серыми сугробы, наваленные вдоль улиц, закапало с крыш, и словно пахнуло весной, оттаявшей землей, свежей весенней влагой. Ночами немного подмораживало, но с утра опять задувал теплый ветер, и на домах выступала ровная изморозь. Ребятишки по дороге в школу непременно прикладывали к стенам руки, и теперь на домах рядами тянулись четкие, будто нарисованные, отпечатки детских ладошек.

Нечего было и думать о том, чтобы в такую погоду вести девочку в зоопарк. Савченко даже обрадовался: сегодня, в воскресенье, можно наконец-то как следует отдохнуть, выспаться за все эти дни. Сквозь сон он слышал, как осторожно закрылась дверь: жена повезла дочку на весь день к бабушке…

Когда он проснулся, Мария была уже дома. Она сидела возле зеркала и внимательно разглядывала себя.

Сквозь полузакрытые веки Савченко тоже внимательно наблюдал за женой. Сегодня у нее трудный день — премьера, она играет в «Грозе» Катерину. Приятно видеть афиши, расклеенные по всему городу: «А. Н. Островский. „Гроза“. Драма в пяти действиях», и пониже имен заслуженных артистов и лауреатов — скромное: «Катерина, жена его — арт. М. Татаринова». Мария, конечно, волнуется: не очень-то легко играть эту роль, особенно после того как большинство местных театралов видело Катерину — Тарасову.

Завтра на завод он придет совершенно разбитый: режиссер потащит всех после премьеры к себе, и хорошо, если можно будет соснуть часика три-четыре до работы.

Савченко, наблюдая, как меняется лицо жены, становясь то грустным, то будто бы озаряясь каким-то ясным внутренним светом, неожиданно подумал: «Когда ее принимали в партию, она сказала: „Я оправдаю ваше доверие“. Представляю, как это было сказано — как в плохой современной пьесе на производственную тему».

Впрочем, иронизируя так про себя, он и любовался женой, ее скромной, спокойной, удивительно русской красотой, и был доволен, что она — его жена; ему было приятно, когда на улице оборачивались мужчины, чтобы посмотреть на нее. Мелкое тщеславие? Савченко тихонько рассмеялся, и Мария обернулась:

— Ты проснулся? Ну и соня!

Она сразу же начала говорить ему, что волнуется страшно, что ей кажется — она сегодня провалится: не хватит чувства. Она ходила по комнате, легко дотрагивалась руками до вещей и словно бы разговаривала сама с собой:

— …Катерина — бунтовщица, глубоко несчастная женщина. Может быть, актриса сама должна страдать? У нее у самой должно быть глубокое горе — и тогда образ будет правдоподобнее? Помнишь, Мольер умирал на сцене, а публика была в восторге, ей казалось, что это бесподобная игра… А я? Сейчас мы с Анюткой ехали в трамвае, вдруг она меня спрашивает: «У тебя выходной завтра? Значит, завтра все не артистки?» В трамвае смеялись, а я сидела почему-то счастливая. Ну разве можно с таким настроением играть Катерину!

Савченко, закуривая, стряхнул искру с пододеяльника.

— Давай поссоримся, — шутливо предложил он. — Или представь себе, что муж у тебя — мерзавец, сукин сын, пьяница и бабник Разозлись на меня.

Мария подбежала к нему и, наклонившись, крепко прижалась щекой к сбившимся теплым волосам.

— Ну что ты! Ты у меня хороший… Только работаешь много. Грустный какой-то стал, Что с тобой? Раньше ты был… другим каким-то.

— Я просто устал, — ответил Савченко. — Думаешь, легко мне далась эта скоростная плавка? Вот тебе содружество в понимании отдельных мыслящих единиц: после первой отливки все поздравляли этого старика Максимова, а я стоял в сторонке — и хоть бы кто-нибудь мне слово сказал. Так у нас и рождаются новаторы… На чужом горбе в рай въезжают. А потом…

Мария медленно поднялась и села в кресло, сцепив пальцы. Она глядела уже задумчиво, всю ее веселость как рукой сняло.

— Что «потом»? — спросила она.

— Да так. Вызвал меня тут… один товарищ. Интересовался подробностями разгрома отряда — помнишь, я рассказывал тебе. Мне этот разговор не понравился: будто бы я виноват, что спасся…

— Это у тебя нервы расходились, — успокаивающе ответила Мария. — Летом поедем куда-нибудь отдыхать. Ладно? Ну, ты вставай, а я побегу в театр — не могу сидеть дома…

Савченко закрыл за ней дверь и лег снова. Он долго лежал так, закинув руки за голову и глядя прямо перед собой на стенку, потом протянул руку и снял с телефона трубку. Ему ответили не сразу. «Спит еще, что ли?» — подумал он. Но в это время в трубке раздался знакомый голос, и Савченко назвал себя.

— Вы, наверно, спали, Борис, я разбудил вас?

— Нет, нет, что вы… Тут у меня с утра дела великие.

— Дела? В выходной?

— Да, понимаете… Совсем как в поговорке: хочешь неприятностей — купи машину.

Надо крыло менять, вот только что приходили тут двое халтуряг — торговались.

— У вас же новая машина!

— Барахло, а не машина. Я тут ходил… в публбибл, смотрел журнальчики — вот где машинки отрывают: класс!

— Куда-куда вы ходили? — не понял Савченко, хотя он уже разбирался в своеобразных словечках своего знакомого.

— В публбибл… Ну, в публичную библиотеку. А у вас как делишки?

— Да вроде бы… на всю железку, — в тон ему ответил Савченко.

— А у меня что-то муторно на душе, — пожаловался тот. — Со своей чувихой… ну, с этой, из Института стали, поругался в дым. К тому же центов нет, халтуряги за ремонт кусок рвут.

— Бедняга, — посочувствовал Савченко. — Как же вы дальше будете устраивать свои сердечные дела?

— Здесь будьте спокойны. Моя Жаннет споет мне еще «Бессаме мучо». — Он засмеялся. — Сегодня у нас премьерка? Встретимся на выпивке, а?

На том разговор и кончился. Савченко, вешая трубку, усмехнулся: содержательный разговор. Он припоминал все, что ему было известно об этом человеке — Борисе Похвисневе.

Чем больше Савченко приглядывался к этому красивому, элегантному, самоуверенному до развязности парню, тем яснее ему становилось, каким путем тот идет.

Мария постоянно возмущалась этим знакомством:

— Ну что ты нашел в этом стиляге? Мне противно с ним даже разговаривать: какой-то угорь, а не человек.

Савченко смеялся:

— Да я ж его в друзья не собираюсь брать. Просто интересно, откуда берутся такие.

— Пустышка самая настоящая… И еще манера противная — все время какой-то мячик пальцами жмет. Ходит и жмет, везде и всюду. Глупо…

— Он спортсмен, этим шариком бицепсы наращивает. Нет, это как раз хорошо, это мне в нем нравится. Ведь Похвиснев неплохо прыгает, бегает. Люблю сильных. Посмотри, какая у него ловкая фигура.

— Он весь… грязный какой-то. И Васильеву я не понимаю — как ей мог понравиться такой.

Васильева была актрисой того же театра: вздорная женщина, разошлась с мужем — тот не мог ей дать «красивой жизни». Это ее называл сейчас Похвиснев «моя Жаннет».

Три дня назад «моя Жаннет» — артистка Васильева — сошла с трамвая в конце Морского проспекта и торопливо зашагала к дому № 18. Так же быстро поднялась она на третий этаж и привычно нажала три раза кнопку звонка. Казалось, женщина нервничает: она сняла перчатки и засунула их в сумочку, потом вынула и положила в карман. Но когда открылась дверь, она сказала весело:

— Ваня? Принимаешь гостей?

Мужчина, открывший ей, молча отступил в коридор. Васильева увидела его побледневшее, растерянное лицо и сказала со смешком:

— Не бойся, никаких эмоций не будет. Просто я пришла проведать тебя и наш скворечник.

— Я… очень рад видеть тебя.

Он помог ей снять пальто. Женщина расправила складки платья, провела рукой по волосам и, потянувшись, поцеловала Степанова, оставив на его щеке след губной помады.

— Вот так… Почему же ты меня не целуешь?

— Ты сказала — никаких эмоций не будет, — ответил Степанов. — Проходи в комнату и прости — у меня не прибрано.

Это была та комната, в которой еще недавно побывал подполковник Пылаев. Точно так же, как и тогда, пачками были сложены на полу книги — множество книг. Пепельница была полна окурков, и стакан чаю стоял на столе, заваленном бумагами. И так же с фотографии глядела, улыбаясь, красивая женщина.

Жаннет окинула комнату быстрым взглядом и, бросив сумочку на диван, молитвенно сложила руки:

— Боже мой, какой разгром! Ты не убирал здесь, наверно, целый год. Разве у тебя не бывают… гости?

— Нет, — ответил Степанов. — Как-то все некогда.

— Так было всегда, — тихо сказала Васильева. — Тебе всегда было некогда. Ты, значит, не изменился…

Она переходила от одной своей фотографии к другой, вглядываясь в них, и вдруг рассмеялась. Степанов смотрел на нее издали и не понял, почему она смеется.

— Какая я была девчонка, — сказала она наконец. — Просто не верится, что это — я.

— Ты очень изменилась, Жанна.

Это был разговор полунамеками, понятный только им одним. Степанов до сих пор не мог опомниться после того дня, когда он нашел комнату пустой, а на столе — записку: «Не надо пытаться вернуть меня. Я любила тебя, а сейчас не люблю. Ты — хороший человек, но я была девочкой, когда думала, что любить можно только один раз в жизни и только одного человека. Надеюсь, ты понимаешь, о ком я говорю?»

Сейчас Степанов видел, что она утомлена, постарела, но упорно пытается скрыть это под маской беззаботной веселости. И хотя она была по-прежнему красива, эта красота уже не обманывала его — красота, к которой приложили руку парикмахер, портной, косметичка.

И все-таки он не понимал, зачем она пришла. Не затем же, в самом деле, чтобы увидеть, как он живет?

— Знаешь, я попрошу прийти к тебе одну женщину, домработницу моих знакомых: пусть приберет, а?

— Спасибо, но я думаю… лучше не надо… Я сам… — забормотал, смутившись, Степанов. — Вот в воскресенье возьмусь и все приберу.

Ему, когда он увидел жену, поначалу показалось, что она вернулась обратно. Сейчас он видел, что ошибся. Но зачем она все-таки пришла?

Очевидно, ей надоело ходить по комнате: она села и, улыбаясь, стала разглядывать Степанова. Она заметила, что тот похудел: наверно, обедает кое-как, в заводской столовой. У рубашки чистый, но мятый воротничок: мужчине трудно научиться гладить.

— Ты работаешь все там же, на авторемонтном?

— Да.

— И в должности не повысился?

Степанов молча пожал плечами. Васильева в этом не изменилась. Она всегда любила повторять: «Таким, как ты, нужна карьера. Я хочу, чтоб ты рос: сначала завод, потом главк, потом министерство. Нам хорошо будет в Москве. Там неважно с жильем, но ответработникам дают квартиры». Он не стал ни директором завода, ни начальником главка, ни министром; у него была одна комната в шестнадцать метров, тысяча двести пятьдесят рублей зарплаты да триста-четыреста премиальных за квартал, а это Васильеву не устраивало.

— Я согрею чай. Хочешь? У меня есть варенье.

Васильева снова рассмеялась:

— Чай — слишком крепкий напиток, Ваня. Нам надо было бы выпить с тобой, но… Ты же не пьешь по-прежнему? Не обижайся, но от таких мужчин, как ты, пахнет парным молоком.

Степанов опять промолчал. Он не знал, о чем ему сейчас говорить, как держать себя. Жаловаться на судьбу? Говорить, что он все-таки любит ее и все простит, если она вернется? Этого он не хотел и не мог сказать. Что ж, пусть разговор идет так, как и начался, — пустой и бессодержательный, еще одно — не ахти какое серьезное — испытание нервов.

О том, зачем она пришла, Степанов узнал минут через десять. Васильева, взглянув на свои маленькие золотые часики, заторопилась:

— Я ведь на секундочку к тебе заехала… Да, кстати, очень тебя прошу…

— О чем же?

— Понимаешь… Словом, одному нашему артисту надо починить машину, крыло там какое-то поменять. Ты не можешь помочь… частным образом? Он хорошо заплатит рабочим.

— Не знаю, Жанна…

— Ну, я тебя очень прошу.

И она быстро вынула из сумочки записную книжку, вырвала листок и написала адрес.

— Вот, Ванюша, голубчик, сделай это… хотя бы ради меня. Ради прошлого. Ладно?

В воскресенье двое рабочих пришли по указанному адресу. Старому авторемонтнику Козинову и его напарнику не очень хотелось идти, но Ивану Дмитриевичу они не могли отказать.

Двери им открыл молодой человек в полосатой сине-белой пижаме и, увидев незнакомых людей, растерянно отступил в коридор:

— Вы… к кому?

— Мы от Степанова.

— От какого Степанова?

— От Ивана Дмитрича. Это у вас машину надо ремонтировать?

— A-а, машину! — Молодой человек словно бы стряхнул с себя испуг. — Постойте-ка здесь, я сейчас оденусь и выйду.

Козинов с напарником остались на площадке. Козинов хмурился:

— Видал, брат, птица? Знаешь что, пойдем-ка отсюда. Не люблю, когда рабочего человека боятся в дом впустить. Пойдем.

Напарник мялся, очевидно что-то собираясь сказать, но так и не решался.

— Ты чего мнешься? — удивленно спросил его Козинов.

— Понимаешь, дядя Матвей… Костюм я себе сшить хотел, а четырех сотен не хватает.

Козинов задумался. Что ж, парнишка прав, получает он еще немного. Пусть подзаработает.

Молодой человек вышел к ним и, вертя на пальце ключ, первым начал спускаться по лестнице. Они пошли за ним. Во дворе, возле сложенного из шлакобетонных кирпичей гаража, молодой человек остановился, открыл тяжелый замок и, войдя внутрь гаража, зажег свет.

— Вот она. Посмотрите, и давайте договоримся.

Спереди у машины было немного помято левое крыло — вмятина была настолько невелика, что рабочие ее отыскали не сразу.

— Нам сказали, что вы хотите все крыло менять?

— Да.

— Зачем? Мы выгнем вмятину, покроем заново лаком — и все. А крыло менять, — знаете, дело долгое, да и…

— Я же плачу, — сказал хозяин машины.

— Крыло частным путем не достать, — спокойно ответил Козинов. По скулам под смуглой кожей у него ходили тяжелые желваки.

— Подумаешь — не достать! Неужели вы не можете у себя…

— Украсть?

— Зачем украсть? Мало ли путей… Можно и договориться.

— Ладно, — решил Козинов, словно не желая дальше спорить.

Они договорились о цене, о том, что через два дня придут менять крыло, и, наконец, очутившись на улице, Козинов крепко выругался:

— Видал? Не знал, должно быть, Иван Дмитрич, к какому заказчику посылал…

— А он и говорил, что не знает… Откуда вы крыло возьмете?

Старик не ответил. Скользя по мостовой, он быстро пошел к трамвайной остановке. В трамвае старик все время молчал, занятый своими мыслями. Напарник осторожно тронул его за рукав:

— Дядя Матвей, мы куда?

— В автоинспекцию, дурень. Ты что, сам не видишь? Вмятина там — всего-ничего, а ему таких денег не жалко, новое крыло хочет ставить.

— Ну и что?

— Что? — Козинов шептал ему в самое ухо: — А то, что понимать надо: боится он этой самой вмятины, вот что. Скрыть хочет.

…Они подошли к зданию, где возле дверей была надпись: «МВД СССР. Городская милиция. Автоинспекция». Милиционер, дежуривший внизу, показал им, как пройти к оперативному уполномоченному ГАИ.

— Спросите капитана Фролова! — крикнул он им вслед.

Это было в воскресенье днем.