Твои, Отечество, сыны

Еще много лет писатели, историки, военные специалисты будут открывать все новые волнующие страницы героической эпопеи — Великой Отечественной войны советского народа против немецко-фашистских захватчиков.

Как участник этой войны с первых ее дней и до окончательного разгрома фашистских армий, считаю своим долгом поделиться с читателем воспоминаниями о военных событиях, которые мне пришлось пережить.

Эта книга повествует о наиболее тяжелом для советскою народа периоде о первых месяцах Великой Отечественной войны. В книге нет вымышленных героев. Ее персонажи — верные сыны и дочери великого советского народа, показавшие в борьбе за свободу и независимость нашей Родины незабываемые примеры самоотверженности, мужества и отваги.

В те суровые дни первый натиск немецко-фашистских полчищ приняли на себя наши пограничники; вслед за ними в сражение вступили регулярные части Красной Армии.

Наше соединение за время войны прошло девять тысяч километров трудного ратного пути, из них не менее шести тысяч — в упорных кровопролитных боях. В каждом сражении солдаты и офицеры проявляли самоотверженность, бесстрашие и высокий патриотизм.

Внезапность нападения и перевес в силе в первые месяцы войны содействовали продвижению гитлеровских войск на восток, в глубь нашей страны.

Известно, что кровавая гитлеровская агрессия стала возможной лишь потому, что США и Англия после первой мировой войны щедро финансировали и вскормили германский империализм и милитаризм. Реакционные круги западноевропейских государств, стремясь разрешить глубокие противоречия, раздиравшие в то время империалистический лагерь, хотели добиться осуществления своих целей за счет первой страны социализма. Поэтому они настойчиво подталкивали фашистскую Германию к войне против СССР.

Но внутренние противоречия империалистических государств оказались настолько сильны, что клика Гитлера решила обеспечить свой европейский тыл, прежде чем двинуть войска против Советского Союза. Таким образом, вторая мировая война началась как война между двумя соперничающими империалистическими группировками.

При содействии небезызвестных мюнхенцев фашисты после «аншлюса» Австрии поочередно захватили Чехословакию, Польшу, Данию, Норвегию, Голландию, Бельгию, Францию, Югославию и Грецию. Одновременно с оккупацией этих стран фашистская Германия подчинила своему влиянию Италию, Венгрию, Румынию, Болгарию и Финляндию. Она сумела воспользоваться и ресурсами формально нейтральных стран — Испании, Португалии, Турции, а также Швеции и Швейцарии.

Все это усилило военный потенциал фашистской Германии: на гитлеровские армии работала промышленность почти всего европейского континента.

За всю свою историю Советская Родина не видела такого сильного, коварного и злобного врага, как германский фашизм, который ставил целью порабощение народов и физическое уничтожение миллионов людей.

Боевые действия против Советского Союза начали заранее отмобилизованные и сосредоточенные у наших западных границ 190 вражеских дивизий при поддержке 4980 боевых самолетов, около 4000 танков и штурмовых орудий, 47 200 орудий и минометов.

К началу июля 1941 года фашистским армиям удалось захватить Литву, большую часть Латвии, Западную Белоруссию и часть Западной Украины.

В это тревожное и суровое время наша Коммунистическая партия развернула гигантскую работу по мобилизации сил для отпора агрессору, по перестройке всей жизни советских людей на военный лад, послала в армию тысячи коммунистов и комсомольцев. Центральный Комитет направил на руководящую военную работу виднейших деятелей партии, многих секретарей крайкомов, обкомов и других партийных работников.

Сплоченные партией, вдохновленные личным примером коммунистов в ожесточенных оборонительных боях наши войска наносили врагу все более чувствительный урон, уничтожая его живую силу и технику.

Гитлеровские генералы были убеждены, что, начав вторжение на территорию Советского Союза в июне, они к осени дойдут до Урала, а затем приступят к осуществлению своих дальнейших планов завоевания мирового господства. Напутствуемые бесноватым фюрером, они рассчитывали молниеносно нанести нашей Родине смертельный удар. Но не тут-то было! Уже через два месяца после вторжения в Советскую страну Гитлер вынужден был отказаться от навязчивой идеи с ходу захватить Москву. 21 августа 1941 года он потребовал от своих военачальников сначала захватить Ленинград, Донбасс, и только после этого двигаться на Москву.

На путях к Москве, Ленинграду, Киеву, Харькову, Донбассу, Крыму, Кавказу, Дону и Волге фашисты лишились доброй половины своего вооружения; их дивизии поредели. В боях гитлеровцы потеряли тысячи лучших солдат и офицеров, сотни танков, самолетов, орудий, минометов, автомашин.

Мне довелось принимать непосредственное участие в отражении вражеской агрессии, командуя 5-й воздушно-десантной бригадой. Бои за Киев, Конотоп, Харьков, Тим, Щигры — славные страницы ее боевого пути.

Стойкость советских воинов и всенародная сплоченность, проявленные при обороне столицы Украины, поразили гитлеровских генералов. Неспроста некоторые немецкие военные историки писали, что первые разногласии и стане Гитлера начались во время боев за Киев, в результате неудач немецко-фашистских войск.

С волнением вспоминаю те тревожные дни Киева, когда толпы добровольцев стекались к военкоматам, когда стихийные митинги возникали на улице Ленина и на Крещатике, когда столица Украины, как и вся великая Советская страна, перестраивалась на военный лад.

По зову партии 200 тысяч киевлян добровольно вступили в ряды Красной Армии; в их числе были 16 тысяч коммунистов и 40 тысяч комсомольцев. Свыше 300 тысяч человек стали воинами отрядов народного ополчения и истребительных батальонов, действовавших на территории Киева и области. Свыше 4 тысяч человек сражались в партизанских отрядах в тылу войск врага, которые рвались к Киеву.

Воины Красной Армии, народные ополченцы и партизаны проявили в боях с ненавистным врагом беззаветное мужество и отвагу.

Величайшую из всех битв в истории человечества выиграли мы, советские люди, наши Вооруженные Силы, одержавшие победу над несметными полчищами врага. Нам ли бояться угроз со стороны битых фашистских генералов и их американских хозяев теперь, когда силы наши удесятерились, когда мы имеем все новейшие виды вооружения, небывалые по своей мощности, в количестве, достаточном для того, чтобы разгромить любого агрессора, когда существует могучее содружество социалистических государств, оказывающее все более сильное воздействие на ход мировой истории.

Пусть знают любители военных авантюр: мы не хотим войны, но если они осмелятся напасть на нас, мы, воины страны Советов, строители коммунизма, выполним свой священный долг перед Родиной, сметем с лица земли любого врага.

Хочется думать, что эти записи окажутся полезными нашей славной молодежи, совершающей великие дела в построении самого совершенного и справедливого общества — коммунизма, помогут ей заглянуть в богатый духовный мир советских воинов, отстоявших социалистические завоевания трудящихся. Славная история советского народа не может не вызывать гордости за нашу Армию, не может не породить стремления еще более самоотверженно служить Родине, партии, великому делу Ленина.

Выражаю сердечную благодарность фронтовым товарищам, которые помогли восстановить и полнее донести рассказ о нашем боевом пути — Ю. К. Андрийцу, В. А. Борисову, М. Ф. Потапову, И. А. Самчуку, А. Д. Харитонову, П. А. Пасечнику и М. С. Школьнику.

Как бы далеко ни отодвинулись в прошлое военно-политические события 1941–1945 годов, они не перестанут привлекать к себе внимание читателя. Поэтому воспоминания наших военачальников, генералов и офицеров, непосредственных участников битв против гитлеровских орд, имеют большое познавательное и воспитательное значение для самых широких кругов советского народа. Одновременно такие воспоминания являются ценным фактическим материалом и для историков Великой Отечественной войны.

Мне хочется надеяться, что и мои записки, начатые на Южном фронте, пронесенные через Киев, Харьков, Тим, Волгоград и завершенные в Праге, в дни разгрома остатков немецко-фашистских войск в Чехословакии, окажутся в известной степени полезными для нашего читателя.

Я, конечно, не ставлю своей задачей изложить все этапы и перипетии сложного пути вверенного мне соединения. В каждом боевом эпизоде советские воины являли примеры самоотверженности, бесстрашия и высокого патриотизма, и поэтому каждое из этих сражений может быть достойно солидной, волнующей книги. Я останавливаю внимание только на тех эпизодах, которые наиболее памятны мне как непосредственному участнику великой битвы.

В жизни каждого человека наступает период, когда хочется оглянуться на пройденный путь, сравнить день нынешний и день минувший, взвесить пережитое. И если прожита она не бесцельно, в такой жизни, будь это рядовой солдат или полководец, всегда найдется много поучительного.

Мемуары принято начинать с биографических данных. Но «анкетный раздел», касающийся моего детства, очень скуден. По сути, я почти не помню детства, так как слишком рано, совсем мальчонкой, стал единственной опорой семьи.

Родился я в далеком глухом селе Шарлык бывшей Оренбургской губернии в семье крестьянина-бедняка. Наше село окружала бескрайняя плодородная степь, на которой зрели обильные урожаи. Однако мне еще ребенком довелось узнать, что и эти немерянные тысячи десятин земли, и заповедные, богатые рыбой озера, и бесчисленные стада коров и овец, и табуны лошадей, и даже колодцы у дорог в степи, — всё было отмечено знаком «чужое», все принадлежало помещикам и кулакам.

Собственной земли отец не имел, и все его «хозяйство» являла собой хилая лошаденка, купленная у проезжего барышника за гроши. Запрягать свою Сивку отцу почти не приходилось: с весны и до поздней осени он батрачил у богатых мужиков, а они в нашем «иноходце» не нуждались.

Уход за Сивкой был поручен мне. Я водил ее в ночное, чистил, купал холил и радовался, что в старой кляче иногда словно бы пробуждалась молодость и она трусила за табуном рысцой.

В далекое наше село отзвуки больших событий докатывались медленно и глухо. Помню шумную, праздничную сходку бедноты. Красный флаг над зданием волости. Пышный красный бант на груди у отца. Серьезный, сосредоточенный вид, с каким он чистил и смазывал добытую где-то старенькую винтовку…

В суровую пору гражданской войны белогвардейцам надолго удалось отрезать Оренбургскую губернию от советской территории. В селе что ни день появлялись все новые атаманы. Особенно свирепствовала банда Дутова. После ее налетов многие семьи оплакивали родных.

Кулаки запомнили, что батрак Илья Родимцев, безземельщина, голь перекатная, держал на сходке революционную речь, выражая уверенность в победе Красной Армии. Они выдали Родимцева дутовцам… Какой-то пьяный, расхлябанный атаман, немытый, нечесаный, ворвался в черную избу батрака, как врываются в осажденную крепость. Но, увидев бледных, оборванных детишек, изможденную мать, преждевременно поседевшего отца, остановился. Возможно, что даже у бандита шевельнулось чувство жалости. Он спрятал наган и кивнул своим подручным:

— Расстрел отменяется… Но шомполов, для острастки, не считать!

Зверски истерзанный белобандитами, отец умер через несколько дней после пытки. Я остался единственным кормильцем семьи.

Тягостно и горько было мне идти в услужение к богатею, который, я знал это, выдал моего отца, но слезы матери и благословение усталой ее руки были для меня приказом. Я оставил семью, школу, товарищей и нанялся в батраки.

Незабываемым остался для меня тот день, когда в наше село в сиянии солнца и в громе духового оркестра, рассыпая цокот подков, широким развернутым строем хлынула красная конница. Я сам не помнил, как очутился рядом с могучим буланым рысаком, как уцепился за стремя усача-кавалериста, а он, смеясь, наклонился и легко подхватил меня с земли, усадив перед собою на луку седла… Красные конники остановились в Шарлыке на отдых, и я ходил за бойцами по пятам, с замиранием сердца прислушиваясь к их разговорам.

Манящая даль военных походов отныне стала моей детской мечтой. Но почему же эта мечта не приходила раньше? Ведь и раньше не раз на улицах нашего села гарцевали вооруженные конники. Однако при появлении белоказаков Шарлык словно бы вымирал, только священник, староста и тройка бородатых богачей выходили на площадь к церкви с хлебом и солью на полотенце. А теперь ликовал весь народ, и мне было понятно, что эти люди с оружием, обветренные и пропахшие дымом атак, несли народу на остриях своих клинков свободу и счастье.

Вот почему крестьянки делились с ними последним куском хлеба. Старики, сидя на завалинках домов, угощали их махоркой и доверчиво вели долгие разумные беседы. Кузнец без устали день и ночь ковал их лошадей. Учительница спешила к ним со стопой книг, и они встречали ее почтительно и слушали, как примерные школьники. Даже мальчишки чувствовали себя в кругу этих суровых воинов своими людьми и, конечно, с готовностью выполняли их поручения.

Я мечтал стать красным кавалеристом, чтобы так же лихо позванивать шпорами, носить длинную, с золоченой рукоятью саблю, бесстрашно мчаться в атаку на врага на горячем скакуне, чтобы и меня встречали в селах с радостью, как родного…

Однако я знал, что до призыва в Красную Армию мне еще долго ждать. Трудно мне было в первые годы батрачества, когда кулаки чувствовали себя на селе значительной силой и беспощадно эксплуатировали сезонных рабочих. Постепенно коммунисты Шарлыка укрощали хищные аппетиты богатеев, привлекали их к строгой ответственности за издевательство над батраками.

Я стал выступать на сельских собраниях, и хозяин, еще недавно грозивший мне кнутом, вдруг удивительно переменился: он уверял каждого встречного, что не чает во мне души. Все же, когда наступил срок, я был очень рад разлуке с этим «благодетелем».

Осенью 1927 года я предстал перед призывной комиссией, очень опасаясь, как бы меня не забраковали. Я нарочно выпячивал перед врачами грудь, напрягал мускулы, старался ступать тяжело и вразвалку: вот, мол, какая силенка, — полы подо мной дрожат! Но физический труд, знакомый мне с детства, зной и стужа достаточно закалили меня, и врачи в один голос сказали: годен.

Как-то очень быстро все это произошло: я не успел сказать о своем страстном желании служить в кавалерии, и уже был назначен в караульную роту. Просить о другом назначении мне показалось неудобным. Что ж, рота — так рота, можно и в пехоте стать примерным бойцом.

С этого дня и началась моя настоящая биография, а все предшествующее было только подготовкой к самостоятельной жизни.

В армии передо мной раскрылись возможности учебы. Я с жадностью набросился на книги, отдавая им каждую свободную минуту, слушал и конспектировал лекции, пристрастился к газетам, увлекся географией и авиацией, стал мечтать о парашютном спорте.

В те годы парашютизм в нашей стране, этот спорт отважных и сильных, приобрел грандиозный размах. В Осоавиахим, возникший в 1925 году, вступило около трех миллионов человек. Клубы и парашютные станции Осоавиахима привлекли огромные массы молодежи. Я тоже был захвачен этим бурным потоком: с завистью поглядывал на значок парашютиста, которым были отмечены некоторые мои сверстники, и мне не терпелось испытать свою выдержку и волю.

Несколько позже, когда довелось совершить свои первые пять прыжков с парашютом с самолета ТБ-3, мне, тоже вручили желанный значок, и я считал его чуть ли не высшей наградой.

Два года действительной службы в армии были для меня доподлинным и разносторонним курсом житейского университета. Уже в первые дни службы я понял, как мало дала мне сельская школа и какую огромную, сложную задачу выдвигает передо мной жизнь: стать образованным человеком.

Я решил учиться с настойчивостью и упорством, на какие только чувствовал себя способным; однако мне постоянно казалось, что и вчера, и сегодня сделано мало, что можно и нужно сделать значительно больше.

В армии я вступил в комсомол, а звание комсомольца налагало на меня новые обязанности, которые тоже сводились к дальнейшей учебе. Эти два года действительной службы не прошли для меня даром: я нашел свое призвание, свой путь в жизни. Теперь я не мыслил себя вне рядов Красной Армии, с которой сроднился навсегда.

Романтическая мечта детства стать красным кавалеристом не оставляла меня. Как видно, первые признаки призвания проявляются очень рано. Не отцовская ли Сивка была повинна в этом? Нет, пожалуй, во мне еще было живо то неизгладимое впечатление силы и радости, какое я испытал в детстве при виде красной конницы, хлынувшей, будто живая лавина, в наш маленький Шарлык.

По окончании действительной службы я выдержал экзамены в школу имени ВЦИК. Меня зачислили на кавалерийское отделение. Так сбылась мечта моего детства: я — красный конник, будущий командир.

Еще мальчонкой я считал себя отличным наездником, да так говорили обо мне и первые авторитеты в нашем Шарлыке. Однако теперь мне пришлось учиться заново: мою манеру ездить и управлять конем командир назвал «веселым кустарничеством».

Военному делу я учился с огромным интересом: оно поглощало меня всего; в джигитовке и рубке я быстро добился немалых успехов, хотя и приходилось не раз побывать под конем. Впрочем, для молодого, физически развитого спортсмена подобные неприятности были нипочем, — они лишь накаляли азарт, воспитывали силу и ловкость.

Но особенно меня увлекало изучение важнейших операций периода первой мировой и гражданской войн: каждая строка воспоминаний участников легендарных рейдов конницы Буденного звучала для меня как песня. В школе имени ВЦИК я вступил в партию Ленина и после трех лет упорной учебы был назначен командиром пулеметного взвода. Продолжая заниматься в общеобразовательной школе командного состава, я по-прежнему отдавал чтению каждую свободную минуту; изучал историю, литературу, военные мемуары русских и иностранных полководцев.

Меня, однако, не привлекала перспектива стать кабинетным специалистом: все свои знания я старался передать бойцам своего подразделения, воспитывая в них чувство долга, непоколебимую преданность Родине и партии, высокую дисциплину, настойчивость в боевой и политической подготовке. Я понимал, как важно постоянно вникать в каждую мелочь жизни и быта солдата, беречь его и заботиться о нем, чтобы воин видел в своем командире не только строгого, требовательного руководителя, но и чуткого, отзывчивого товарища.

На боевых учениях курсанты моего подразделения не раз показывали образцы находчивости, смелости, совершенного владения боевой техникой, умения быстро ориентироваться в обстановке боя, и для меня это было наградой за те усилия, которые я вкладывал в свою работу.

Когда мятежная банда генерала Франко, опираясь на военную помощь немецких и итальянских фашистов, поощряемая американскими и английскими реакционными правителями, выступила против законного правительства республиканской Испании, тысячи людей доброй воли из многих стран мира встали на защиту Испанской Республики. Борцы за справедливое дело создали интернациональные бригады. Я тоже загорелся желанием внести свой посильный вклад в борьбу трудового испанского народа. По зову сердца я прибыл в Испанию.

Сражаясь в рядах Испанской республиканской армии, впервые воочию увидел звериный облик фашизма, его циничную сущность, подлость и ложь.

Война в Испании многому меня научила, наполнила смертельной ненавистью к фашистским псам, болью осталась в сердце за растерзанную и поруганную трудовую Испанию.

Много трудностей довелось перенести мне на испанской земле, но я никогда не был неженкой и белоручкой и помнил солдатскую истину, что трудности существуют для того, чтобы их преодолевать.

Участвуя в боях за Мадрид, под Теруэлем, помогая бойцам испанской Народной армии овладевать современным стрелковым оружием, закупленным Испанской Республикой в СССР, я крепко сдружился с этими славными воинами, в среде которых бодрость духа и веселый нрав ценились так же высоко, как и отвага.

Впервые фашистских интервентов я увидел под Мадридом, когда в начале 1937 года итальянский экспедиционный корпус появился вблизи испанской столицы.

Вместе с командиром 1-й регулярной бригады майором Энрике Листером я участвовал в атаке на захваченный фашистами монастырь Серро де лос Анхелес и уже в этом первом боевом крещении на испанской земле оценил могучую силу интернациональной спайки борцов за Республику.

Запомнился мне и этот бой, когда стремительной атакой мы вышибли фашистов из траншей, и отважный Листер, сражавшийся в передовой цепи, и синяя ночь после боя, когда усталые воины собрались у костра, — зазвучал патефон, и наша русская песня полилась над притихшей землей.

Испанские воины пели «Каховку», и было радостно слышать знакомую песню, словно донесенную с Днепра, — она стала выражением нашей скрепленной кровью дружбы.

Но особенно памятными остались для меня бои у Гвадалахары, где нам довелось скрестить оружие с хвалеными итало-фашистскими дивизиями «Литторно», «Божья воля», «Черное пламя» и «Черные перья».

Противник располагал здесь внушительными на то время силами. Кроме перечисленных дивизий, в его корпус входили две смешанные итало-испанские бригады, артиллерийская группа в составе восьми артиллерийских дивизионов и четырех зенитных батарей, бронетанковая группа, мотопулеметная рота, огнеметно-химические роты, до 1300 автомашин, 160 мотоциклов, 120 боевых самолетов.

Перед нами стоял злобный и отлично вооруженный враг, заранее уверенный в своем успехе. Командование противника не случайно избрало для решающего удара на Мадрид именно Гвадалахарское направление. По рельефу и дорожной сети этот район был исключительно удобен для наступления и позволял ввести в действие все рода войск.

Не имея возможности подробно рассказать в этих записках о войне в Испании, я все же коротко остановлюсь на Гвадалахарской операции, так как она явилась для меня серьезным боевым «семинаром». Опыт современной войны, приобретенный в Испании, пригодился мне в сражениях на полях Украины.

Когда 9 марта 1937 года, ранним утром, после мощной артиллерийской подготовки и налета авиации, итало-фашистская пехота перешла в наступление у местечка Мирабуэно, я находился в батальоне, который его оборонял.

Надо сказать, что фашистское командование знало слабые места обороны 12-й республиканской дивизии, состояние и расположение войск, и артиллерия фашистов вела почти прицельный огонь по штабам республиканских батальонов, по важным огневым точкам.

Фашистская пехота шла в атаку с устрашающими воплями; со свистом и улюлюканьем. Авиация противника непрерывно наносила бомбовые удары по нашим войскам. Это подбадривало фашистское воинство, и оно лезло на наш рубеж, что называется, напролом.

Позже, когда наша артиллерия и танки обрушили на дивизию «Черные перья» сокрушительный огонь и с нее действительно полетели перья, фашисты мгновенно присмирели. Куда девалась их недавняя прыть! С тех дней мне запомнилась эта особенность фашистских вояк: в случае успеха они были хвастливы и нахальны, в случае неудачи — злобны и трусливы.

Прибыв к советнику фронта, я до мельчайших подробностей информировал его о положении оборонявшейся 12-й республиканской дивизии. Вся тяжесть боя легла на республиканские танки и батальон имени Димитрова. Лишь к вечеру с помощью частей 11-й интернациональной бригады нам удалось остановить продвижение фашистов на этом участке фронта.

Вскоре я был направлен к командиру 11-й бригады немцу-коммунисту Гансу Кале для оказания помощи в организации взаимодействия всех родов войск и выяснения обстановки на поле боя.

Здесь, на НП бригады, засыпанном комьями земли от снарядных разрывов, мы наблюдали, как многочисленная колонна итальянских танков планомерно и неторопливо развертывалась для атаки, а затем двинулась на наш оборонительный рубеж.

Ведя на ходу огонь, пехотные цепи фашистов быстро приближались к линии обороны республиканцев и на ближнем к нам участке ворвались в окопы.

Впервые я увидел, как воюют фашисты: они добивали раненых бойцов Республики, поднимали их на штыки, истошно славили «дуче» и вопили о своей победе.

Впрочем, вопили рано: из засады на поле боя выдвинулась группа наших танков, и несколько машин противника запылали дымным огнем. Сломав цепи, пехота противника стала откатываться, отползать, а танковый взвод лейтенанта Эрнеста Фёрреро усердно «утюжил» фашистов и расстреливал их в упор.

Когда «Черные перья» начинали атаку, командиры их подразделений лихо шли впереди цепей с обнаженными клинками. Миновали какие-то минуты, и эти бравые вояки пустились наутек. Немногим из них удалось уйти: частью они были перебиты, частью взяты в плен.

В последующих боях, когда мне самому довелось косить фашистов из станкового пулемета, я меньше всего обращал внимание на их крикливые угрозы — после меткой очереди они моментально трезвели и теряли апломб.

Во время пребывания в Испании мне приходилось встречаться с командиром 12-й интернациональной бригады — легендарным генералом Лукачем. Венгерский писатель-коммунист Матэ Залка, носивший это имя, остался в моей памяти человеком наивысшей доблести и отваги. Такую же беззаветную храбрость проявляли прославленные командиры Листер и Модесто, которых я не раз видел в бою.

На переднем крае, на самых опасных участках фронта воины с ликованием встречали пламенную Долорес Ибаррури, и минуты, когда я беседовал с нею, остались мне памятны на всю жизнь: женщина большого обаяния и неукротимой воли, она была высоким примером для других.

Запомнились мне и встречи с Михаилом Кольцовым, и с американским писателем, то веселым, то задумчивым Эрнестом Хемингуэем, — у нас была одна цель — победа над вероломной фашистской кликой.

Разгром итальянского экспедиционного корпуса на гвадалахарском направлении, позорное бегство с поля боя сотен и тысяч фашистских вояк, пленение множества отъявленных головорезов «дуче» и Франко, торжество трудового народа Испании в дни той значительной победы, — все это ныне стало лишь страницей истории, но страницей поучительной и вдохновенной.

Для меня она была особенно поучительной. Теперь я располагал опытом современной войны. Возвратясь на Родину, я снова засел за учебу. Нужно было совершенствовать свои знания, чтобы стать на две головы выше офицера любой империалистической армии.

Удостоенный высокого звания Героя Советского Союза, я не успокоился на достигнутом — решил продолжать учебу и был несказанно рад, когда меня зачислили в Военную академию имени М. В. Фрунзе.

В мае 1941 года, после окончания Военной академии и годичных курсов при штурманской Академии имени Н. Е. Жуковского, я был назначен командиром 5-й воздушно-десантной бригады, входившей в состав 3-го воздушно-десантного корпуса Одесского военного округа.

Казалось бы, еще не так давно, будучи рядовым солдатом, я мечтал о службе в воздушно-десантных войсках. На всю жизнь памятными остались мне первые прыжки с парашютом, ощущение полета и высоты, гордая радость, испытанная под шелковым куполом в поднебесье.

А теперь, оказывается, я перевыполнил свою мечту: стал одним из командиров наших молодых воздушно-десантных войск, служба в которых считалась среди военных ответственной и почетной.

В те дни я был совершенно счастлив. Во-первых, мне предстояло служить с отлично подготовленными бойцами — цветом нашей советской молодежи. Во-вторых, я впервые получил возможность проявить себя на самостоятельной работе, проверить и уточнить тот боевой опыт, которым располагал.

Перед отъездом к месту службы в Главном управлении кадров Красной Армии полковник П. Е. Свиридов сообщил мне, что самую опытную и боеспособную войсковую часть, по его мнению, представляла 212-я воздушно-десантная бригада: ее бойцы и командиры имели на счету по 100 и даже по 200 прыжков с парашютом, а командир, полковник И. И. Затевахин, совершил не менее 300 прыжков.

Неплохо отозвался полковник Свиридов и о 6-й бригаде. Правда, ее солдаты в парашютном спорте не были достаточно натренированы, однако командир, участник хасанских событий и финляндско-советского конфликта, полковник Виктор Желудев пользовался репутацией человека смелого и энергичного.

После беседы с полковником Свиридовым у меня осталось впечатление, что первостепенное значение он придавал главным образом специальной подготовке парашютиста: чем больше количество прыжков, тем лучше, надежнее солдат. Однако тем, как должен действовать парашютист после приземления, например в тылу врага, по-видимому, мало кто занимался. Я решил по прибытии уделить особое внимание задачам ведения боя воздушно-десантными войсками-после приземления.

Итак, в дорогу! Мне очень не терпелось поскорее увидеть своих красноармейцев. Колеса вагона размеренно отсчитывали километры, и в четком их перестуке мне слышалось: «юго-запад… юго-запад…» Не чаял я, не думал, что над нашими западными границами уже нависла грозовая туча войны и что в скором времени она должна была пролиться ливнями металла и крови.

К новому месту службы я прибыл 17 мая 1941 года и, так как в городе находился штаб 3-го воздушно-десантного корпуса, сразу же направился к его начальнику, подполковнику А. Ф. Коссенюку.

Принял меня полковник приветливо, дружески поздравил с назначением на должность и сообщил, что моя 5-я бригада уже сформирована. Бойцы и младшие командиры прибыли в нее из стрелковых подразделений, но в основном, офицерском составе были опытные парашютисты: каждый из них имел на счету от пятидесяти до сотни прыжков.

По штатам довоенного времени бригада состояла из 4-х отдельных парашютно-десантных батальонов, отдельного артиллерийского дивизиона, школы младшего комсостава, отдельной разведывательной самокатной роты, отдельной зенитно-пулеметной роты, отдельной роты связи.

Вооружением, необходимой материальной частью и парашютами бригада была полностью обеспечена.

Приятные сообщения приятно слушать. Я был очень доволен этой информацией и, не медля, познакомился с офицерами штаба бригады.

Этот день помнится мне так отчетливо, словно он промелькнул только вчера. Первым представился начальник оперативного отделения, невысокий, несколько медлительный, высоколобый Иван Самчук. В его открытом лице со сдвинутыми бровями, в холодноватом взгляде серых глаз, в резкой складке у губ угадывались сдержанная энергия и решительность. И он действительно оказался таким — смелым, решительным, готовым взяться за любое трудное дело и довести его до конца.

Начальника штаба бригады майора Владимира Борисова я хорошо знал по совместной учебе в Академии имени М. В. Фрунзе. Сдержанный, корректный, улыбчивый, он и раньше нравился мне пытливостью ума, острой наблюдательностью и разносторонностью знаний.

Начальник политотдела бригады старший политрук Григорий Марченко, комиссар бригады Федор Чернышев, заместитель по тылу Юрий Андриец, начальник отделения по кадрам Павел Шапошников, помощник начальника оперативного отделения Алексей Колесник, начальник санитарной службы Иван Охлобыстин составляли, как мне подумалось с первых минут знакомства, отличный офицерский коллектив, дисциплинированный и дружный.

Позже я убедился, что это первое впечатление не было ошибочным: каждый из них в битвах за Родину проявил высокую самоотверженность и отвагу. Но в день знакомства небо над нами было ясное и синее, с полей доносилось медовое дыхание хлебов, и никто из нас не знал, не думал о том, что близко отсюда, за чертой западной границы, бесчисленные войска противника напряженно ждут условного сигнала, чтобы обрушиться на наши пашни, села и города шквалом разрушения и смерти.

В эти удивительно ясные, погожие дни бригада планомерно и деловито развертывала учебу. Все в этой учебе было направлено на отличное освоение специальной дисциплины: кропотливо и до мельчайших деталей отрабатывались порядок укладки парашюта, посадка парашютистов в самолет, последовательность совершения прыжка и т. п. Понятно, что самым уважаемым офицером в бригаде был инструктор по парашютному делу. Товарищи дружески именовали его «завнебом». Приверженность и страсть к профессии всегда обеспечивают успех в учебе. Эту простую истину я усвоил на собственном опыте, и теперь меня радовало трудолюбие моих парашютистов, их мужество и тот волевой накал, который легко было почувствовать в окружении уверенной в себе, жизнерадостной молодежи.

Даже офицеры, хорошо подготовленные в оперативно-тактическом отношении для управления подразделениями и частями сухопутных войск в бою, теперь, оказавшись среди воздушных десантников, по-юношески увлеклись парашютным делом. Все их время было поглощено подготовкой к прыжкам, самими прыжками, задачей десантирования подразделений.

В чем заключалась эта задача? Главное в ней было: удачно совершить прыжок и собраться в назначенном районе. У меня невольно возникал вопрос: а дальше? Этот вопрос возник еще в Москве, в беседе с полковником Свиридовым, но тогда он лишь промелькнул в сознании, а теперь, в конкретной обстановке, становился значительным и тревожным.

Невольно вспоминалась мне далекая Испания. Что, если бы мои солдаты и офицеры внезапно оказались в тех условиях, отлично владея только специальной подготовкой? Для ведения боя с опытным и сильным противником одного умения прыгать с парашютом, конечно, было недостаточно. Ведь после приземления парашютист превращается в обычного пехотинца, который должен искусно владеть своим оружием, использовать естественные выгоды местности, тактически правильно действовать на ней, отлично стрелять, быстро зарываться в землю, решительно и со знанием дела атаковать противника. Ему предстоит совершать форсированные марши в составе подразделения или части с готовностью немедленно вступить в бой, организовать оборону захваченного объекта или рубежа, применять самые разнообразные приемы и способы борьбы с противником.

Я созвал офицеров и поставил задачу овладения всеми видами боевой подготовки: тактической, строевой, физической, огневой, инженерной и противохимической.

От меня не могло укрыться, что некоторые из них были озадачены и разочарованы: пожалуй, им казалось, будто я пытаюсь превратить воздушно-десантные войска в обычную пехоту. Однако я твердо знал, что это правильный путь, и единственное, о чем сожалел позже, что на этом пути время позволило нам так немного сделать.

Во время учений утром 18 июня 1941 года в районе города Джанкой были сброшены с парашютами командиры и штабы 212-й и 6-й воздушно-десантных бригад… Я со своим штабом прибыл в этот район поездом. На следующий день начальник штаба корпуса подполковник Коссенюк сделал обстоятельный разбор учения. Как я и ожидал, подполковник построил свой доклад на вопросах десантирования штабов… О ведении оборонительного боя и управления войсками он обронил только два-три слова, так как бой фактически не проводился.

Шагая со мной по степи и словно выражая мои мысли, майор Борисов сказал:

— Видели, как собираются воевать наши десантники? Оказывается, для них самое главное — совершить прыжок и собраться в назначенном месте. Я тоже, Александр Ильич, теперь невольно задаю себе вопрос: а что же дальше?

Он усмехнулся:

— По-видимому, в дальнейшем все должно пойти само собой. Однако я согласен с вами, что практика подготовки наших парашютистов слишком узка.

— Я говорил об этом, Владимир Александрович, подполковнику Коссенюку. Он выслушал меня довольно рассеянно…

— Все же, что он ответил? — с интересом спросил Борисов.

— Он сказал, что впереди у нас еще много времени. Упущенное, дескать, можно наверстать. Впрочем, не знаю и с уверенностью не могу сказать, действительно ли у нас так много времени? Что касается нашей бригады, то мы перестроим учебу немедленно.

— Я понимаю, — заметил Борисов. — Тревога чувствуется даже в воздухе… Хотя бы этот самолет… Почему он вдруг появился в районе учений?

— Как, разве и вы заметили чужой самолет? Право, я был удивлен, что на него никто не обратил внимания.

— Могу доложить подробно, — сказал Борисов. — Военный самолет-разведчик с румынскими опознавательными знаками появился с запада в девять ноль-ноль в тот момент, когда наши десантники приземлились. Идя на значительной высоте, самолет сделал несколько кругов над Джанкоем и удалился в западном направлении…

Занятый множеством дел, я тоже вскоре забыл об этом самолете и вспомнил лишь на следующий день в беседе с командующим Одесским военным округом генерал-полковником Черевиченко.

Подъезжая к зданию округа, я обратил внимание, что у его подъездов собралось много офицеров в полевой форме, с чемоданами в руках. Молодой капитан, которого я спросил, зачем он явился в штаб, ответил смущенно:

— Подняли по тревоге… Часть уже куда-то уехала, а мы ожидаем распоряжений. Товарищи поговаривают: может быть, война? Но с кем? Я думаю, предстоят штабные учения.

Генерал-полковник Черевиченко, подтянутый, стройный брюнет, принял меня просто и радушно. В течение пяти минут он разрешил все вопросы материального обеспечения бригады, выделил инженерное имущество и грузовые автомашины.

— Вам, Александр Ильич, — сказал он дружески, — я выделяю легковую машину. Можете командировать в округ представителя и получить ее. Сейчас вам придется много передвигаться, везде поспевать. Бригада должна усиленно заняться боевой подготовкой в условиях наиболее приближенных к военному времени.

— Разве имеются сигналы, что скоро будет война?

Черевиченко задумался.

— Для вас, конечно, не секрет, — сказал он, — что фашисты продолжительное время сосредоточивают войска у нашей западной границы. Как-то в их печати промелькнуло сообщение, что эти перемещения носят обычный характер: выезд в лагеря, замена одних частей другими, перебазировка для отдыха и прочее. Восточная граница Германии, ввиду договора тысяча девятьсот тридцать девятого года, наиболее, мол, спокойна, и здесь солдаты и офицеры безмятежно могут отдохнуть.

— Но вчера над Джанкоем появился иностранный самолет-разведчик. Какая наглость! И безнаказанно улетел…

— В последнее время нашу воздушную границу все чаще нарушают иностранные самолеты-разведчики. В основном, немецкие.

— Почему мы их не сбиваем?

Командующий округом посмотрел мне в глаза.

— Когда речь идет о возможности возникновения войны, — сказал он, — о судьбах миллионов людей, недопустимо поддаваться провокации. Гнев всегда плохой советчик. Нужно иметь железную выдержку и стойкость. Если войну с фашистской Германией не удастся предотвратить, — ее нужно хотя бы оттянуть и за это время укрепить нашу военную мощь. Англо-американо-французские правящие круги давно пытаются столкнуть нас с Германией. Для них желательно, чтобы и мы, и немцы истекали кровью в этой войне, а они диктовали бы свою волю… Гитлер не отказался от своих бредовых планов мирового господства. Но если бы мы ввязались в войну с Германией год-два назад, как ликовали бы заправилы англо-американо-французского блока! Они стремятся загребать жар чужими руками. Для нас же, для нашей партии и народа, мир — священное понятие. Однако, если придется воевать, будем биться насмерть!

Сосредоточенно-спокойный, Черевиченко стоял у окна и задумчиво смотрел вдаль. Таким и запомнился он мне навсегда.

С чувством внутренней напряженности и тревоги я возвратился в часть. Явных признаков резкого изменения обстановки не было, но предчувствие чего-то недоброго упорно нарастало. Я старался успокоить себя тем, что личные предположения могут быть ошибочны. И румынский воздушный разведчик, и командиры, поднятые по тревоге в штабе округа, — эти факты могли быть и несущественными.

Впечатления от поездки в штаб округа вскоре заслонились конкретными делами, жизнью бригады. После учений в Крыму я видел, как много предстояло сделать, чтобы бригада стала образцовой. То, что уже было сделано, могло считаться лишь началом.

22 июня утром я, как обычно, пришел в штаб бригады. Тот день мне запомнился до мельчайших подробностей, хотя в обстановке штаба не произошло никаких перемен. Вт и сейчас вижу просторную, светлую комнату в три окна, большую карту Украины на стене, над картой — портрет Ленина. Мерно постукивают часы. Молчат телефонные аппараты.

Оперативный дежурный, стройный, сероглазый капитан, почти бросается мне навстречу. Я успеваю заметить, как дрожат его губы и нервно подергивается бровь.

— Сегодня в четыре часа утра немецко-фашистские войска нарушили государственную границу СССР…

Я сразу же останавливаюсь, как от толчка в грудь, некоторое время молча смотрю на дежурного офицера. Чувствую, как замирает сердце, словно я падаю с большой высоты.

…Война полыхала уже несколько часов, и пограничные войска героически сражались с передовыми полчищами врага, вторгшимися на нашу землю.

С нетерпением ждал распоряжений из штаба корпуса. Но телефон молчал. Равнодушно постукивали настольные часы. Несколько раз порывался снять трубку телефона и опускал руку. Но все же не выдержал, позвонил подполковнику Коссенюку. Он только что вернулся из Одессы.

— Сейчас разберусь с делами, — глухо ответил он. — Вроде бы что-то новое есть из Москвы. Узнаю, потом позвоню вам.

Через несколько минут в кабинет вошли батальонный комиссар Чернышев и начальник штаба бригады майор Борисов.

За короткое время совместной службы я привык видеть их занятыми делами, оживленными, веселыми и энергичными, а теперь они шагнули через порог и замерли в непривычном, тяжелом молчании. Мне был понятен их немой вопрос: «Что делать, с чего начинать этот необычный день? Ведь теперь дорога каждая минута!» Но я молчал, не находя ответа. Неотступная мысль сверлила мозг: «Война… Идут сражения… Пограничники отбивают атаки. Противник, наверное, сосредоточил огромные силы и движется на восток».

Федор Чернышев заговорил первым, голос его дрожал от негодования, дыхание перехватило:

— Поймите мое положение комиссара! Только вчера в батальоне капитана Симкина я беседовал с личным составом, комментировал пакт о ненападении…

— Мне кажется, Федор Филиппович, — заметил я Чернышеву, — не следует так волноваться. Бойцы и командиры бригады поймут вас правильно. Ложь и предательство — неотъемлемые «принципы» фашизма. Это и нужно объяснить людям. Перед нами хитрый, коварный, вероломный враг, без совести, без стыда и чести. Я не раз убеждался в этом во время войны в Испании. Нам, командирам, теперь, как никогда, нужны бодрость духа, внутренняя собранность, готовность драться. Запомните, не просто воевать, именно драться, сражаться насмерть, до полной победы!

Решили созвать совещание всех командиров и комиссаров частей и подразделений.

Позвонил подполковник Коссенюк и передал поступившее из Москвы распоряжение:

— разъяснить всему личному составу цели и задачи войны с гитлеровской Германией;

— немедленно принять меры к рассредоточению частей в таких районах, где можно было бы замаскироваться от наблюдения с воздуха и избежать неоправданных потерь;

— пересмотреть программу боевой подготовки в сторону резкого сокращения ее. Главное — подготовка всего личного состава к десантированию…

Из этих указаний следовало, что бригада остается на месте. Надолго ли?

На огромном протяжении от Черного до Баренцова моря и где-то неподалеку от нас развертывались напряженные бои. Мы, воздушные десантники, тоже рвались в бой, однако нам было приказано по-прежнему заниматься учебой. Мы понимали: близок и наш черед. Каждый знал, что это учеба перед боем.

Внешне в первые дни войны в жизни бригады как будто не произошло крутых перемен. Лишь более напряженно шло обучение. Люди стали собраннее, строже. Все жили скупыми вестями с фронта, а эти вести были горьки.

Несмотря на занятость боевыми учениями, десантники томились обстановкой тихого степного городка. Мне было понятно то нетерпение, с каким они рвались в бой, их чувство горечи и досады, какое и я испытывал, слушая очередные сводки Совинформбюро… Диктор сообщал: «Наши войска оставили Проскуров… Наши войска оставили…» Сердце замирало от гнева и боли.

Вечером 9 июля подполковник Коссенюк вызвал меня в штаб корпуса. В его кабинете я застал полковников Затевахина и Желудева, которые командовали двумя другими бригадами. Заметно усталый, с красными от бессонницы глазами, Коссенюк, поднимаясь мне навстречу, сказал:

— Получен приказ о переброске корпуса в район Борисполь — Бровары. С какой целью нас перебрасывают, мне пока еще неизвестно. По-видимому, на киевском направлении складывается тяжелая обстановка. Думаю, что и мы наконец-то начнем воевать. Не исключено, что нам придется драться за столицу Украины.

— Я уверен, что нас используют по назначению, — заметил полковник Затевахин. — Столько времени готовить парашютистов и бросить их в бой как стрелковые войска? Для нас, конечно, найдется другая задача.

Я сказал откровенно, что рад приказу. Бесконечно сидеть в этом городке, слушать радиосводки и бессильно сжимать кулаки, сколько же это могло продолжаться? Хорошо, что настало и наше время встать в боевые порядки и драться за каждую пядь родной земли.

Совещание было кратким. Для моей бригады требовалось три эшелона, и первый из них должен был отправиться в ночь на 11 июля. Подполковник Коссенюк понимал, что мне было жаль оставлять парашютное хозяйство бригады: верилось, что это хозяйство могло пригодиться. Было решено, что я возьму половину снаряжения, остальное сдам на склады. Никто из нас не думал в те минуты, что через несколько дней гитлеровцы захватят город.

По-разному складываются военные судьбы, и никому не дано увидеть свой житейский путь на годы вперед. Конечно, я был далек от мысли, что два с половиной года спустя — и какое это было время! — в марте 1944-го фронтовые дороги снова приведут меня в знакомый городок и гвардейский корпус будет сражаться под моим командованием за его освобождение.

В литературе о войне много страниц посвящено первому боевому крещению. Ожесточенный налет вражеской авиации, которому мы подверглись на станции, для меня лично не был первым уроком. Но для бригады этот налет оказался суровым боевым крещением; и оно продолжалось свыше двух-часов…

С рассветом шестерки «юнкерсов», непрерывно чередуясь, с воем пикировали на эшелоны и привокзальные строения: вагоны, телеграфные столбы, казалось, метались и корчились от взрывов в неистовом шквале пожаров.

Меня поразило спокойное мужество наших железнодорожников: ни один из этих штатских людей не покинул своего поста, деловито и быстро они отцепили горевшие вагоны, заменили их другими, подали вместо маневрового мощный паровоз.

Бомбежка продолжалась с нарастающей силой. Противник не жалел запасов годами накопленных бомб, а мне было до боли обидно, что бригада почти не имела зенитных средств: несколько счетверенных установок и крупнокалиберных пулеметов мы распределили на три эшелона для прикрытия их в пути.

Чувствуя себя безнаказанными, гитлеровские «асы» окончательно обнаглели: они снижались над станцией и, тщательно выбирая цели, вели пулеметный обстрел. Однако стоило одному «юнкерсу» задымиться от нашего группового ружейного огня, как остальные шарахнулись в сторону от эшелона.

Я знал их повадки, это сочетание наглости и расчета на психическое подавление противника. Но несколько позже, беседуя с бойцами и офицерами в пути, убедился, что «психического эффекта» гитлеровцы в нашей бригаде не достигли. Единственное, что приводило в ярость бойцов — безнаказанность фашистских летчиков. Впервые со всей отчетливостью я понял, что значит следовать воинским эшелоном через крупные железнодорожные станции без зенитного прикрытия. Нас бомбили и обстреливали чуть ли не на каждой станции и полустанке. Путь до Киева мы должны были преодолеть за 10–12 часов, а следовали трое суток. Особенно яростные бомбежки ожидали нас на станциях Адобаш, Карустино, Смела, Городище, Яготин. Что, кроме ответного ружейно-пулеметного огня, могли мы противопоставить врагу?..

Я ни на минуту не забывал, что в эшелоне со мною следуют необстрелянные новички и что, пожалуй, каждый из них представлял войну совсем по-другому. Они вслух мечтали об атаках, о схватках с фашистами лицом к лицу, но на этом бесконечном пути нашим оружием являлись лишь терпение, выдержка и стойкость, и нужно отдать должное офицерам бригады, они подавали бойцам отличный пример.

Мне никогда не забыть пылающие степи Украины, подожженные фашистскими зажигательными бомбами хлеба, едкую горечь ветра, толпы беженцев на дорогах, свежие могилки среди воронок от бомб… Минутами не верилось, что все это правда, — и малые детишки, устало бредущие с матерями по знойной степи на восток, и груды пожарищ в ясном просторе, и черные, витые смерчи дыма над вокзалами, и распахнутые двери покинутых домов…

Но это была действительность, от которой сердце обливалось кровью и жаркий туман застилал глаза…

Наконец-то мы прибыли в Борисполь! Странным, безмятежно мирным показался мне этот городок со стройными тополями, белыми домиками, группой молодежи у кинотеатра, с открытыми магазинами и ларьками. За короткое время, проследовав несколько станций; мы словно перенеслись в другой мир, где люди еще не слышали ни свиста бомб, ни рокота пулеметов, ни стонов раненых, ни шквалов бушующего огня.

Наши эшелоны были поставлены на запасные пути, и, поручив руководить выгрузкой начальнику штаба Борисову, я направился с адъютантом в штаб Юго-Западного фронта, который находился в пригороде Киева — Броварах.

Начальник оперативного отдела фронта полковник Иван Христофорович Баграмян (ныне Маршал Советского Союза) принял нас тотчас, внимательно выслушал и представил командующему фронтом генерал-полковнику Михаилу Петровичу Кирпоносу. Я был уверен, что увижу очень утомленного человека, подавленного тяжелыми заботами, неопределенностью положения и нашими неудачами на фронте. Однако командующий был спокоен и уравновешен. Он шагнул навстречу, крепко пожал нам руки. У него был прямой, пристальный взгляд. Китель с Золотой Звездой Героя Советского Союза, и генеральскими петлицами (тогда еще не носили погон) плотно облегал широкоплечую фигуру. Я сразу почувствовал, что перед нами волевой и решительный военачальник, — это угадывалось в каждом его слове, в каждом сдержанном жесте.

Командующий коротко рассказал нам о сложившейся обстановке на фронте, а потом подчеркнул, что наш корпус предполагается использовать по прямому назначению, то есть как воздушно-десантное соединение. Подойдя к столу, он сделал какую-то запись в блокноте.

— Но имейте в виду, если в Киеве обстановка ухудшится, вам придется драться за нашу украинскую столицу бок о бок с пехотой-матушкой.

Обернувшись к большой, висевшей на стене карте, он указал на Замостье и Житомир.

— Решающие события развернулись сейчас на направлении Замостье — Житомир, где действуют первая танковая группа и большая часть сил шестой армии противника. Теперь все зависит от того, где нам удастся остановить фашистов. Прежде всего остановить. Для нас совершенно недостаточно только обороняться. Необходимо бороться активно, наступательно.

Затем Кирпонос кратко ознакомил нас с ходом боев на этом направлении с первого дня войны. Вот суть того, что мы услышали: утром 22 июня две наши стрелковые дивизии, расположенные на границе, после внезапного артиллерийского налета и авиационной обработки были атакованы танковой и шестью пехотными дивизиями противника. Под напором превосходящих сил наши дивизии, понеся потери, отступили на 15–20 километров к востоку. 23 июня гитлеровское командование начало вводить в бой соединения 48-го и 3-го моторизованных корпусов. Непрерывные контрудары наших войск в районе Бердичева и восточнее Новоград-Волынска задержали наступление 3-го моторизованного корпуса. К вечеру 11 июля танковая дивизия противника была остановлена у Киевского укрепленного района, а соединения 48-го моторизованного корпуса задержаны в районе Бердичева.

Генерал-полковник отвернулся от карты, медленно прошел по комнате из угла в угол.

— Так обстоят наши дела на фронте. Более подробно вас ознакомит с ними начальник штаба Пуркаев или начальник оперативного отдела полковник Баграмян.

Поняв, что разговор окончен, мы простились с командующим. Откровенность, с какой он говорил о нашем тяжелом положении на фронте, и одновременно его уверенность и энергия подчеркивали, что это военачальник новой, советской школы, генерал, коммунист с несгибаемой верой в победу правого дела. Я ушел в приподнятом настроении, частица его уверенности передалась и мне. Было приятно видеть, что в его штабе царила атмосфера деловитого подъема, собранности и размеренного напряженного труда.

Через несколько минут я уже получал боевую задачу от начальника штаба фронта генерал-лейтенанта М. А. Пуркаева. Отметив на карте два направления, он сказал:

— Вы займете оборону по берегу реки Тетерев и прикроете дороги Иванков — Киев и Иванков — Остер. Северо-восточнее Иванкова сдерживающие бои сейчас ведут войска двадцать седьмого стрелкового корпуса. Свяжитесь с его командиром. До прибытия частей и штаба третьего воздушно-десантного корпуса в район Борисполя будете находиться в оперативном подчинении штаба фронта. Короче говоря, некоторое время будете в резерве фронта.

Выслушав доклад о личном составе бригады и ее материально-техническом обеспечении, генерал Пуркаев спросил:

— Так значит, привезли с собой тысячу семьсот парашютов? А где же ваша артиллерия, товарищ полковник?

Я ответил, что положенная по штату артиллерия доставлена полностью, а парашюты взяты на случай, если придется десантироваться.

Пуркаев рассмеялся.

— Десантироваться! Да сейчас такая обстановка, товарищ Родимцев, что и без прыжков очень легко можно оказаться в тылу противника. Некоторые из наших частей и даже соединений уже находятся в окружении. А вы собираетесь прыгать… Для этого сейчас не время. Вам следовало бы иметь побольше вооружения и боеприпасов, особенно артиллерии и автоматического оружия!

Спохватившись, что перешел на резкий тон, он закончил мягче:

— Ладно. Чем располагаете на сегодня, тем и придется воевать.

16 июля мы погрузились на автомашины и покинули Борисполь. Уже на следующий день бригада приступила к постройке оборонительных сооружений у Иванкова. Все население маленького городка вышло на помощь.

Пришли даже старики, деловитые и уверенные в том, что их прежний военный опыт пригодится. Школьники чувствовали себя участниками войны и трудились наравне со взрослыми. Бригада как бы слилась с народом, и это, безусловно, укрепляло ее силы.

Но сражаться с врагом на этом рубеже нам не пришлось. Бригаду было приказано отвести, так как обстановка в Киеве становилась все более напряженной.

Забегая несколько вперед, скажу, что в начале августа 1941 года 29-й и 55-й армейские корпуса противника подошли к Киевскому укрепленному району, прорвали его и овладели населенными пунктами Мышеловка, Жуляны. Бои разгорелись в районе Святошино и в Голосеевском лесу. Особенно яростной была схватка за здание сельскохозяйственного института.

На этом участке фронта парашютисты 3-го воздушно-десантного корпуса и, в частности, нашей воздушно-десантной бригады вступили в первый бой.

В полдень 7 августа начальник оперативного отдела фронта полковник Иван Христофорович Баграмян вызвал меня к телефону и передал приказ командующего фронтом. В соответствии с этим приказом бригада включалась в состав 37-й армии, осуществляющей оборону Киева. Я должен был немедленно поднять бригаду по тревоге и направить ее в Киев, на Крещатик, а сам явиться к командующему армией за получением боевого приказа.

Признаться, я не ожидал такого развития событий. Хотя совсем недавно командующий фронтом сказал мне, что, возможно, парашютистам придется драться за столицу Украины рядом с пехотинцами, я думал, что речь шла о наших оборонительных рубежах на подступах к городу. А теперь, оказывается, я должен был направить бригаду в самый центр Киева. Неужели здесь предстояло разгореться битве?

Дорожа каждой минутой, я отдал соответствующее распоряжение начальнику штаба Борисову.

Автомашин хватило только на два батальона и артиллерию; остальные подразделения и бригадную школу пришлось направить из Иванкова в Киев пешим порядком. Во время боевой тревоги сказалась хорошая выучка командиров и бойцов: через несколько минут бригада находилась на марше.

Пока части двигались назначенным маршрутом, мы с комиссаром бригады Чернышевым поспешили в штаб 37-й армии, где получили боевое распоряжение войти в оперативное подчинение к командиру 147-й дивизии.

Вечерело, и разыскивать ночью штаб 147-й стрелковой дивизии было бы напрасной тратой сил. Поэтому мы решили сначала разыскать штаб своей бригады.

В полночь, очень усталые, мы нашли его в обширном парке, неподалеку от завода «Большевик». Начальник штаба Борисов доложил мне, что вся бригада сосредоточена здесь же, так как в районе Крещатика слишком «тесно».

В парке было темно и тихо, пахло тополиной листвой и сырой землей. Я лег под деревом немного отдохнуть, однако, несмотря на тяжелую усталость, долго еще не мог уснуть. Беспокоила мысль: все ли предусмотрено мною на утро? Борисову отдано распоряжение разыскать к рассвету штаб 147-й стрелковой дивизии и готовить бригаду к боевым действиям — выдать по норме, на все виды вооружения, боеприпасы, на одни сутки сухой паек, проверить экипировку солдат и офицеров… Кажется, все. Завтра утром я вместе с начальником оперативного отделения Иваном Самчуком и капитаном Алексеем Питерских явлюсь к полковнику Потехину, командиру 147-й стрелковой дивизии, которому оперативно подчинена наша бригада… Каково положение дел на фронте и особенно в той полосе, где нам предстоит действовать?

Возникало много тревожных вопросов, и все они были важны. Лишь вчера знакомый офицер рассказывал мне, что видел пойманных вражеских лазутчиков. Нахальные физиономии… Они показали, что с наступлением темноты наиболее рьяные гитлеровцы из 29-го армейского корпуса, ведущего наступление на этом участке фронта, пробираются к нам в тыл с заданием сеять панику; запускают десятки разноцветных ракет и открывают пальбу из автоматов. Впрочем, подобный «фейерверк» я наблюдал еще по пути в Борисполь. Ясно, что вся эта «пиротехника» рассчитана на слабонервных, а болтунам и паникерам недолго было посеять слух, будто Киев окружен… Нет, в своих солдатах и офицерах я был уверен. Они не растеряются. Если понадобится, мы будем драться до последнего. Мы выстоим!

Не спалось. Я встал и тихонько пошел по аллее парка, посвечивая под ноги электрическим фонариком. Зеленый луч мягко скользил по гравию и таял в трех шагах. На плечо мне с тихим шорохом слетел кленовый лист. Я взял его и разгладил на ладони, широкий, холодноватый, с крупными прожилками. Вспомнилось, что в детстве я слышал примету: если лист сам ложится на одежду, это к получению письма… Как далека теперь моя женушка Катеринка! И когда я получу от нее письмо? Расстояние между нами будто не увеличилось и одновременно с началом войны выросло неизмеримо… Тут я поймал себя на мысли: а не сентиментальны ли твои размышления, полковник, перед боем?..

Позже, пережив многое в боях, я понял, что человек всегда остается человеком. Нашему воину, солдат он или генерал, обстрелянный или новичок, никогда не изменяет человечность: чувства дружбы, любви, сострадания, отзывчивости, доброты. Даже в огненном гневе, в безмолвии штыковых атак наш воин несет в себе эти чувства, и они помогают ему в бою, потому что убить палача, поджигателя, насильника, фашиста — дело любви и доброты.

А сейчас воины спали спокойным сном. Я слышал их ровное дыхание. Спите, милые. Завтра мы вместе встретим свою судьбу, и, если она обернется против нас, мы будем ломать ее и переделывать, пока не подчиним себе.

Я прилег рядом с двумя солдатами и только забылся, как сверлящий свист авиабомбы разбудил меня. Самолеты противника проходили над парком волна за волной. Где-то неподалеку резко хлопали выстрелы зениток. В посветлевшем небе таяли розовые от восхода шары разрывов. Потом над парком, подобно порыву ветра, пронесся тяжелый снаряд. Артиллерия противника начала обстрел Киева.

8 августа вместе с начальником оперативного отделения Иваном Самчуком и начальником разведотделения штаба бригады капитаном Алексеем Питерских мы явились к полковнику Потехину, командиру 147-й стрелковой дивизии, штаб которой был расположен в одном из парков на юго-западной окраине города.

Неторопливый, вдумчивый, полковник встретил меня приветливо и сразу же перешел к делу. Обстановка под Киевом была известна ему до мельчайших подробностей, и он изложил ее так обстоятельно, что никаких неясностей у меня не оставалось.

Положение на фронте и в той полосе, где должны были вступить в бой наши десантники, было тяжелым. Наиболее вышколенные и уже имеющие большой военный опыт части 29-го армейского корпуса противника просочились в Голосеевский лес. За ними пытались прорваться основные силы. Это создавало угрозу окружения Киева с юго-востока. А потому нашей первой боевой задачей было очистить лес от фашистских автоматчиков, выбить гитлеровцев из здания сельскохозяйственного института, а затем вести наступление на Мышеловку и Пирогово.

Я сказал об этом полковнику. Он удивленно взглянул на меня.

— Именно такова ближайшая задача бригады. Однако давайте проедем за город, к высотке, с которой видна вся местность, где идут бои.

Машина быстро помчалась в сторону Голосеевского леса. На окраине города мы взошли на высотку. Взгляду открылся лесной массив. Над густой зеленью соснового молодняка, над полянами то и дело возникали вспышки снарядных разрывов. Однако трудно было разобраться, где находятся наши, а где противник. Тем не менее нами было определено, в каком направлении бригаде предстоит вести наступление.

Я предложил избрать эту высотку наблюдательным пунктом, и полковник согласился. После этого он сообщил мне, что бригаду будут поддерживать в наступлении два артиллерийских полка, а для организации взаимодействия к нам будет прислан командир артиллерийской группы, которому хорошо известна обстановка на этом участке.

Кроме того, нас могла поддерживать по заявкам и артиллерия Пинской военной флотилии.

В этой обстановке для нас было очень важно, что соседями слева являются десантники 2-й воздушно-десантной бригады под командованием полковника К. И. Ломако, уже имевшие боевой опыт, а справа — одна из частей 147-й дивизии.

Не задерживаясь больше на высотке, я оставил здесь для оборудования наблюдательного пункта капитана Питерских и поспешил навстречу бригаде. Первую колонну встретил в центре города, на углу Крещатика и улицы Ленина.

Четким, размеренным шагом шли бойцы, лица их была сосредоточенны и серьезны. Рота за ротой, батальон за батальоном двигались они навстречу нарастающему грохоту боя.

А город, уже тронутый суровым дыханием войны, по-прежнему был прекрасен. На его широких бульварах и скверах высоко вздымались стройные тополя, задумчиво и грустно шелестели могучие каштаны, на клумбах и на газонах у здания оперного театра гневно пламенели алые цветы…

Почему-то мне запомнилось множество мелких подробностей.

Вот, бережно поддерживая балконы, спокойно смотрят вдаль, сквозь время, каменные кариатиды; вот вражеская бомба обрушила угол пятиэтажного дома, и на изогнутых прутьях арматуры, на верхнем этаже, повисла детская коляска; вот на бульваре Шевченко снарядом снесена вершина тополя, и обезглавленное дерево высится над озабоченной своими делами толпой как символ ее страданий…

Обугленные пожарами дома, черные глазницы окон… Еще совсем недавно эти окна сияли светом: люди за их проемами спокойно трудились, отдыхали, читали книги, праздновали рождения, радовались подрастающей детворе, изобретали, мечтали о счастье…

А теперь какая-то косматая старушка с плачем рылась в пепле пожарища да четкий шаг солдат отдавался в сумрачных пустотах. Война — это страшно, это неизмеримые страдания и гибель миллионов ни в чем не повинных людей. Но мы не нападали первыми. Мы не хотели войны. И если враг, подлый и беспощадный, нанес нашей матери-Родине такую горькую обиду, — мы, советские солдаты, сумеем за нее постоять.

Во второй половине дня части бригады сосредоточились на южной окраине Киева. Я вызвал начальника штаба, командиров батальонов и начальников служб, чтобы поставить перед ними боевую задачу. Только они собрались, как противник открыл по высотке артиллерийский и минометный огонь. Тут я заметил, что некоторые наши командиры, еще не обстрелянные, стали припадать к земле.

— Бросьте, товарищи, «кланяться», это даже верующим не помогает! — пошутил я. — Никакой опасности нет и не будет до самой смерти…

Подчас удивительно действие шутки: люди как-то неуловимо преобразились. Противник продолжал обстрел высотки, два снаряда разорвались неподалеку от нас, но я видел: лица командиров были спокойны, в осанке, в движениях — деловитая уверенность, будто на учениях.

Вот начальник штаба Владимир Александрович Борисов, склонившись над картой, изучает район будущих боев… Ни карандаш в его правой руке, ни угол карты — в левой — не вздрагивают. Хорошо, Владимир Александрович! Ты уже похож на бывалого воина… А вот начальник нашего оперативного отделения, коренастый крепыш Иван Самчук. Ему не больше двадцати пяти. Он делает в блокноте какие-то пометки, и лицо его ясно и безмятежно, как при обычной работе.

Мне представляются очень важными эти минуты, когда солдат или офицер впервые слышит над головой свист вражеского металла. Конечно же, я против глупого риска, против удалого позирования перед врагом. Времена такого позирования в «каре» остались в далеком прошлом. А в век автоматического оружия смелость воина обязательно множится на осмотрительность, выучку и расчет. И все же от этого первого крещения огнем в дальнейшей судьбе воина зависит очень многое: он как бы обретает самого себя, веру в свое мужество и волю.

Я наблюдал и за другими офицерами: в группе политработников стояли комиссар бригады Федор Чернышев и начальник политотдела Григорий Марченко. Оба они чему-то улыбались.

Опрятно и даже щеголевато выглядел начальник бригадной школы старший лейтенант Геннадий Михайлов. Стройный, подтянутый, он не забыл подшить чистый подворотничок.

О Михайлове впоследствии говорили, что, идя в атаку, он интересуется прежде всего двумя вопросами: начищены ли у бойцов пуговицы и свежие ли подворотнички?

В этой шутке, впрочем, слышалась похвала: в боевых условиях не каждый умеет заботиться и о своей внешности, и об одежде. А качество это для офицера и солдата — необходимое. Тут нужна большая собранность, самодисциплина, которыми и отличался наш начальник школы.

Была у Михайлова еще одна замечательная черта характера: в любой обстановке он оставался веселым и бодрым, и его жизнерадостность передавалась подчиненным. Когда в скором времени Михайлову и его курсантам довелось пережить нелегкое испытание, я думаю, что и эта черточка в характере командира помогала им.

— Итак, товарищи, — сказал я офицерам, — ночью нам предстоит атаковать и отбросить гитлеровцев, проникших в Голосеевский лес и занявших сельхозинститут. Ясно, что в лесу действуют не отдельные автоматчики врага, — здесь наступают его организованные части. Поэтому бойцов следует настраивать не на прочесывание леса, а на схватку в ночном бою с организованным противником.

Сложна ли наша задача? Не скрою, задача сложна. В чем же ее особенности? Их много: во-первых, в лесу трудно организовать наблюдение за полем боя. Во-вторых, трудно ориентироваться на местности и отыскивать нужные нам цели. В-третьих, для наших артиллеристов усложняется возможность наносить огневые удары по противнику. В-четвертых, это первое боевое крещение наших бойцов, да еще ночью и в сложной обстановке. Ясно, что им придется преодолевать лесные завалы и минно-взрывные заграждения. Пусть люди будут осторожны.

Дороги, просеки и поляны враг будет прикрывать огнем стрелкового оружия. И это следует учесть. Однако опыт войны уже показал, что немцы избегают сражений в лесу: здесь они боятся всяких неожиданностей. Поэтому лес и ночь — наши союзники, и чем больше ружейно-пулеметного огня, чем больше грохота и шума, тем вернее, что враг побоится: он смел, когда его войск втрое больше наших, когда на его стороне преимущество в технике.

Я пожал командирам руки.

— Идите в свои подразделения. Действовать смело и решительно. Мы выиграем бой.

Да, я верил, что выиграем.

8 августа 1941 года… Я назначил атаку на 21 час 15 минут. В напряженной подготовке к наступлению время пронеслось очень быстро. Все командиры, штабные офицеры и политработники уже давно прибыли в батальоны и успели разъяснить бойцам значение поставленной перед бригадой задачи.

За десять минут до начала атаки вся артиллерия 147-й стрелковой дивизии должна была обрушить на противника свою огневую мощь. Владимир Борисов с нетерпением поглядывал на часы.

— Вот и звезды уже сверкают в небе, — проговорил он в раздумье. — А ноченька, будто в песне, темна…

До огневого налета нашей артиллерии оставалось тридцать минут.

Мне показалось, что теперь стрелка часов стала двигаться очень медленно. Потом она будто и совсем остановилась.

— Интересно бы знать, — продолжал Борисов, — не догадываются ли немцы, что им готовится сюрприз?..

— Уверен, что не догадываются. Они открыли бы огонь по этой части леса из всех своих орудий, пулеметов, минометов, но — слышите? — только автоматные очереди кое-где строчат, да отдельные орудия постреливают.

— Значит, убеждены, что у нас нет сил для ночной атаки. Посему могут спокойно отдохнуть. А утречком, наверное, собираются двинуться на штурм города.

Он снова взглянул на часы:

— Десять минут остается… Знаете, мне одна мысль покоя не дает: не верится, что линия фронта вплотную подошла к Ленинграду, Смоленску, Одессе, Киеву, что всякие там гудерианы по нашим полям гарцуют. Ночью, случается, проснусь и долго собираюсь с мыслями: нет, неужели все это правда?

— В отношении Киева через три минуты убедитесь…

Он вскинул руку, неотрывно глядя на часы.

— Время… Сейчас, товарищ полковник, 21 час 04 минуты…

Едва он произнес эту фразу, в небо взвились три красные ракеты, и, еще не успели они погаснуть, грянула, зарокотала, застонала залпами артиллерия 147-й. Стоголосое лесное эхо подхватило грохот разрывов, ураганом заревело над позициями врага. Перекрывая оружейные залпы, затрещали пулеметы. В багровых вспышках пламени было видно, как гнулись и рушились деревья и, подобно стаям всполошенных птиц, над ними металась взвихренная листва.

Вслед за огневым валом батальоны первого эшелона, во главе с командирами и комиссарами, ринулись в атаку.

— За Родину!

— За Киев!..

— Смерть фашистам!..

— Ур-ра!..

Гитлеровцы ответили беспорядочной стрельбой из автоматов, пулеметов и отдельных орудий. Нет, они не ожидали такого уничтожающего отпора. В некоторых подразделениях немцев началась паника. Позже я узнал от пленных, что они сочли себя окруженными и потому вели огонь по своим. Наступательный порыв наших бойцов в этой ночной атаке был неудержим. Враг был смят и, отбиваясь, стал отступать. К утру противник был отброшен от Киева на 2–3 километра. Первый батальон капитана Ильи Симкина очистил от гитлеровцев часть Голосеевского леса и захватил одно из зданий сельхозинститута.

Развивая наступление, второй батальон вышел к утру своими ротами правее сельхозинститута, где встретил организованное сопротивление противника.

Так, приготовившись праздновать взятие Киева, противник был вынужден перейти к обороне. Многих солдат и офицеров не досчитались гитлеровцы в ту ночь в своих рядах. Мы взяли и несколько десятков пленных, и мне впервые срочно понадобился переводчик.

Комиссар, Федор Чернышев, предусмотрел и это. Где-то в Броварском лесу, в истребительном батальоне киевских дружинников, он разыскал сероглазого, лобастого парня, который, как оказалось, неплохо владел немецким.

Я глянул на незнакомца: сухощав, строен, с четкими, волевыми чертами лица, но и солдатская гимнастерка, и фуражка, и сапоги явно не по мерке, с чужого плеча.

— Откуда вы прибыли?

Он улыбнулся:

— В рабочий истребительный батальон прибыл прямо из… лаборатории. А к вам — из батальона.

— Что это за лаборатория?

— Академии наук УССР…

— Но ведь все сотрудники Украинской Академии наук, насколько мне известно, эвакуированы.

— Так точно, товарищ полковник. Однако я остался, Считаю, что в эту грозную пору должен быть в строю.

— Что ж, разделяю вашу уверенность, Звание имеете?

— Кандидат наук…

— А воинское?

— Надеюсь заслужить в боях.

Мысленно я поблагодарил комиссара: этот ученый-солдат с первого взгляда внушал доверие. Коммунист, кандидат наук, Митрофан Васильевич Пасечник действительно оказался человеком волевым, дисциплинированным, смелым. Позже мы доверяли ему ответственные боевые задания, и он выполнял их не за страх — за совесть. А сейчас, не откладывая дела, мы приступили к допросу пленных.

Дюжий немец говорил растерянно, подняв горе очи, словно призывая в свидетели небеса.

— Я прошагал половину Европы, и солдаты противника всегда бежали от меня. А теперь я был вынужден бежать. Да, я задыхался от бега и не могу вспомнить, где потерял свой автомат…

Я сказал этому рыжему немцу Мюллеру, что теперь-то он сможет отдышаться. А его дружкам еще придется тренироваться в беге. Настанет день, и все они побегут с нашей земли и первым побежит их шелудивый фюрер…

Другой пленный, обер-лейтенант, с лицом монаха-иезуита и глазами фанатика, высказался надменно:

— Я понимаю, — говорил он по-русски, — что ваш контрудар — это жест отчаяния. Вы бросили в бой своих летчиков. Потеряв самолеты от бомбардировок нашей авиации, вы решили не щадить и военных пилотов. Что ж, они дрались умело и отважно, однако ведь это ваш золотой фонд?

Я сказал ему, что в моем соединении нет ни одного летчика и что Геббельс лжет, вопя по радио, будто наша авиация уничтожена. Эти басни ему понадобились, чтобы приободрить свое воинство и оправдать неудачи. Обер-лейтенант задумался, а потом быстро спросил:

— Скажите, у вас много таких солдат?

— О, достаточно!..

Он порывисто вздохнул.

— Мне грустно это слышать, господин полковник…

Я приказал выстроить пленных на опушке леса, подошел к их шеренге и сказал:

— Все вы толкуете об одном: будто здесь, в лесу, против вас сражались советские летчики. Теперь вы убедились, что это — десантники. Расскажите об этом по радио своим генералам: пусть они перестанут врать. И еще скажите, что никто не мучит вас, не угрожает расстрелом. Просто вас запугивали фашистские агитаторы, чтобы вы не сдавались в плен.

Пленные молчали, никто из них не подошел к радиоустановке. Впрочем, я и не рассчитывал, что среди них найдется приверженец правды. Одни опасались за судьбы своих родных; другие под влиянием фашистской пропаганды, даже находясь в плену, пытались вести себя высокомерно. С течением времени, когда они поняли, что «дранг нах Остен» не является увеселительной прогулкой и что многим из них не унести с нашей земли ног, поведение этих «представителей высшей расы» резко изменилось. Поднимая вверх руки, они дружно кричали: «Гитлер — капут» и «русс — хорошо!» Но в те дни на окраине Киева каждый из них верил в свою победу.

Я не заметил, когда в комнату вошел комиссар бригады Федор Филиппович Чернышев. Он крепко пожал мне руку, похлопал переводчика по плечу.

— Какое радостное утро, Александр Ильич!.. Здорово! Наша бригада блестяще прошла первое боевое испытание и одержала первую победу… Видели, как немцы драпали?

Он внимательно заглянул мне в лицо.

— Вы за эту ночь будто помолодели. Не было ни минуты для сна и отдыха, однако сознание победы, как видно, — чудотворное средство. Итак, на участке сельхозинститута наши еще захватили пленных. Дело дошло до рукопашной, и в схватке особенно отличился младший политрук Ржечук. Но противник спешно подбросил сюда свежие силы и пытается контратаковать. Вам уже известно, что командир первого батальона капитан Симкин тяжело ранен?

Я знал об этом и знал, что ранен и комиссар батальона Хавкин. Донесение из первого батальона было получено мною перед рассветом, и я сразу же направил туда командиром Ивана Самчука, а комиссаром — старшего политрука Марченко. Хотя в течение всей ночи наше внимание было приковано к действиям батальонов первого эшелона, мы не могли знать, что происходит в эти минуты на переднем крае, где именно продолжается бой, есть ли у нас соседи и какова у них обстановка… Сейчас я с нетерпением ждал донесения об этом от Ивана Самчука.

Дальнейшие события разворачивались со все нарастающим напряжением. Противник решил любой ценой захватить утраченные позиции. Он предпринял несколько мощных контратак, но все они были отбиты нашими десантниками. Не отошли ни на шаг и наши соседи — 6-я и 212-я воздушно-десантные бригады нашего корпуса.

Теперь бойцы моей бригады почувствовали себя еще увереннее. Да и дела пошли веселее. Мы стали вести наступление при поддержке артиллеристов и минометчиков, при полном с ними взаимодействии. Меткий огонь по фашистским позициям вела, поддерживая нас, корабельная артиллерия Пинской флотилии.

Особенно отрадно было нам постоянно чувствовать внимание, заботу, помощь народа Украины, видеть его самоотверженную готовность сражаться плечом к плечу с воинами родной Красной Армии. Юноши, девушки, люди пожилые, даже старики и малые ребята упрашивали бойцов и командиров дать им оружие и принять в строй. Жители окрестных сел и поселков, стремясь оказать нам помощь, нередко рисковали и собственной жизнью и жизнью своих детей.

В ночь на 9 августа из поселка Мышеловка к нам через линию фронта пробрались пожилой рабочий и его шестнадцатилетняя племянница Машенька. Было удивительно, как удалось им пройти невредимыми через боевые порядки гитлеровцев? Их оборона была настолько плотной, войск на этом участке сосредоточено так много, что и мышь, казалось, не смогла бы незамеченной проскользнуть. А эти двое, отлично зная местность, ползя по канавам, по овражкам, в клочья изодрав одежду, в кровь исцарапав руки и лица, смогли пересечь фронт.

Сначала они были доставлены к нашему разведчику — капитану Алексею Питерских. Он побеседовал с ними и привел ко мне. Дядя девочки — крепкий, коренастый мужчина лет сорока пяти, небритый, взлохмаченный, с густой сединой на висках. Он был без фуражки, босой, в синей косоворотке и черных, изорванных на коленях брюках. Косоворотка тоже висела на нем клочьями, а из царапин на шее, на щеке и подбородке сочилась кровь. Что привлекло мое внимание? Его глаза. Они смотрели так ясно и радостно, что я невольно подумал: такие глаза не могут лгать.

Девочка, еще подросток, смуглая и хрупкая, в ситцевом платьице, без косынки и тоже босая, старалась держаться поближе к дяде, но смотрела на меня и на капитана с доверчивостью ребенка.

— Что побудило тебя пойти на такой риск, Машенька? — спросил я, почему-то с первого взгляда поверив этим людям.

Она сунула руку за вырез платьица и подала мне какую-то книжечку.

— Побудило… вот это.

Я взял из ее руки книжечку, развернул. Это был комсомольский билет.

Кирилл Андреевич Соловей рассказал, что живет он в пригороде Мышеловки и много лет работал на Корчеватском кирпичном заводе. Для него было полной неожиданностью увидеть в родном поселке клятых басурманов. Он знал, что фронт проходил не так уж далеко от Мышеловки, но был уверен, что наши отгонят врага, и спокойно лет спать. А утром на единственной улице поселка замелькали зеленые мундиры. Тогда он твердо решил перейти линию фронта, к своим, и сказал об этом племяннице. Машенька с радостью согласилась: матери у нее уже давно не было, отец уехал к родственникам в село и не возвратился, а бросить хату в такое время не жалко. Но, поразмыслив, она сказала дяде:

— С чем же мы придем к нашим? С пустыми руками? Нет, так не годится. Сначала мы должны узнать, какие здесь немецкие части остановились, много ли у них пушек, пулеметов, танков… Поэтому нужно задержаться в Мышеловке на два-три дня…

Потом они стали рассказывать наперебой, как с 6 на 7 и с 7 на 8 августа, после внезапного удара наших войск, немцы, охваченные паникой, стали перебрасывать с позиции, что была южнее сельхозинститута, всю свою артиллерию, минометы, машины с боеприпасами к Мышеловке.

Сведения, доставленные добровольными разведчиками — Машенькой и ее дядей, для нас были очень ценны. Теперь мы знали, какие именно части 29-го армейского корпуса противника были перед фронтом бригады и приблизительно их численность в районе Мышеловки, вооружение и прочее. Вскоре наша артиллерия точно накрыла новые огневые позиции врага.

Через неделю, из-за плохого здоровья, Кирилл Соловей вынужден был уехать в тыл, а Машенька попросилась к нам в медсанбат. Вскоре она стала опытной и смелой медсестрой, и многие воины обязаны ей жизнью. В бригаде ее прозвали «Машенькой из Мышеловки», и, помнится, бойкая, веселая девушка всегда улыбалась этому прозвищу.

С нами она прошла почти весь трудный боевой путь, выпавший на долю бригады, участвовала в сражениях за Конотоп, Харьков, Тим, в генеральной битве на Волге, в наступательных боях за Украину. Ей многое довелось пережить, но я никогда не видел ее в растерянности или унынии, — эта маленькая киевлянка научилась воевать.

Сведения разведки собираются по крупице, и нужна большая, напряженная работа, чтобы из этих крупиц возникла четкая картина вражеских военных замыслов, намеченных операций, сил, призванных эти операции осуществить.

При той вероломной внезапности, с какой гитлеровская Германия начала войну против СССР, нашему командованию было особенно важно знать, какие силы брошены противником на советскую территорию для осуществления захватнических планов германского фашизма и куда нацелен их главный удар.

Вскоре всем нам, командирам соединений, стало известно, что для наступления на Украине гитлеровцы развернули группу армий «Юг» под командованием фельдмаршала фон Рундштедта в составе 6-й, 11-й, 17-й полевых армий, танковой группы фашистских войск, 3-й и 4-й румынских армий и венгерского корпуса. На Украину двинулись 57 отлично вооруженных и обученных вражеских дивизий, с авиационным прикрытием в 1300 боевых самолетов.

Главный удар противник наносил в направлении Дубно — Житомир — Киев силами группы армий «Юг», в составе 6-й армии, которой командовал генерал Рейхенау, и 1-й танковой группы генерала Клейста.

Эта группировка имела задание — молниеносно прорваться в Киев, захватить все переправы через Днепр, а затем, развивая наступление вдоль правого берега Днепра, окружить и уничтожить войска Красной Армии, находящиеся на Правобережье.

Известно, что в дни, когда гитлеровская клика готовила нападение на Советский Союз, и в самый час нападения войска Красной Армии находились в летних лагерях, проводя обычные учения мирного времени. Внезапность нападения и темп наступления врага, рассчитанный на «блицкриг», не позволили войскам Киевского особого военного округа привести себя в полную боевую готовность, и они оказались в тяжелом положении.

Однако, несмотря на очень сложную обстановку первых дней войны, войска Киевского особого военного округа, переименованного в Юго-Западный фронт, мужественно сражались против превосходящих сил противника.

В районах Владимира-Волынского, Луцка, Дубно и Ровно развернулись ожесточенные бои, в результате которых наступление фашистских армий на восток было задержано на 8–10 дней.

Вражеской группировке на Юго-Западном фронте противостояли войска нашей 5-й армии (командующий генерал-майор танковых войск М. И. Потапов) и 6-й армии (командующий генерал-лейтенант И. Н. Музыченко). Войсками округа командовал генерал-полковник М. П. Кирпонос.

Хотя на оборонительных рубежах западных районов Украины продвижение фашистских дивизий было задержано, положение наших войск оставалось исключительно тяжелым. Поэтому Ставка Верховного Командования приказала командующему Юго-Западным фронтом отвести войска на рубеж укрепленных районов бывшей государственной границы 1939 года и организовать здесь мощную оборону.

Ведя непрерывные арьергардные бои, войска фронта с 1 по 15 июля занимали новые позиции. Но пока они отходили, на этот рубеж, фашистским танковым и моторизованным соединениям удалось вклиниться в расположение наших войск на стыке 5-й и 6-й армий… 8 июля они ворвались в Новоград-Волынский; 9 июля — захватили Житомир; в ночь с 10 на 11 июля передовые части 3-го моторизованного корпуса 1-й танковой группы противника вышли на рубеж речки Ирпень.

Попытки противника с ходу форсировать Ирпень были отбиты подразделением нашего 4-го отдельного стрелкового полка, 2-го Киевского артиллерийского училища и частями укрепленного района. Решительный отпор защитников Киева на речке Ирпень, контрудары 6-й армии в районе Бердичева и 5-й армии в районе Коростеня по флангам прорвавшейся вражеской группировки заставили фашистское командование приостановить наступление.

Для защитников Киева эта вынужденная остановка врага означала многое. Они выигрывали время для усиления обороны города. Боевые успехи наших войск высоко поднимали моральный дух у населения столицы и уходивших на фронт воинов.

В те дни был значительно усилен гарнизон войск Киевского укрепленного района, широко развернуто сооружение оборонительных рубежей. На помощь защитникам города прибывали свежие пополнения, а 16 июля наш 27-й стрелковый корпус контратаковал из района Малин — Бородянка 3-й моторизованный корпус противника и в последующих боях сковал на этом участке фронта еще три вражеские дивизии.

Не считаясь с потерями, противник напряженно готовился к захвату столицы Украины и переправ через Днепр. Эта задача была поручена 6-й гитлеровской армии. Но в районе Коростеня успешно действовала наша 5-я армия, сумевшая сковать до 13 немецких дивизий. Здесь развернулись ожесточенные бои, и к 24 июля фашистам удалось потеснить войска нашей 5-й армии. Теперь, подтянув 29-й армейский корпус, гитлеровцы предприняли еще одну попытку ворваться в город и выбить наши войска.

Однако к этому времени в Киевском укрепленном районе были дополнительно сооружены две полосы обороны, о которые разбились неоднократные атаки врага.

1 августа крупные части противника решили прорвать линию обороны Белгородка — Ходосивка. И эта атака была отбита.

3 августа противник после артиллерийской и авиационной подготовки перешел в наступление вдоль шоссе Вита-Почтовая — Киев. Воины наших 147-й и 175-й стрелковых дивизий дрались до последней возможности, предпочитая отступлению смерть. И все же противнику удалось выйти на рубеж Юровка — Гатное — Хотив — Лесники, прорвать нашу оборону на стыке двух дивизий.

Командующий Юго-Западным фронтом срочно перебросил сюда 3-й воздушно-десантный корпус. 6 августа бои в южной части укрепленного района приняли особенно ожесточенный характер, и населенные пункты Гатное, Хотив, Лесники по несколько раз переходили из рук в руки.

На следующий день, 7 августа, на участке Хотив — Гатное противник ввел в бой свежую 299-ю пехотную дивизию с задачей прорваться в район клуб им. Фрунзе — Голосеево. Было понятно, что противник надеялся выйти кратчайшим путем к днепровским мостам. Однако здесь в контратаку против гитлеровцев перешли наша 206-я стрелковая дивизия и 6-я воздушно-десантная бригада. После ожесточенного боя им удалось не только остановить врага, но и потеснить его на юг.

Для воинов нашей 5-й воздушно-десантной бригады эти маневры, сражения и боевые эпизоды были краткой предысторией тех событий, участницей которых она становилась на Киевском оборонительном рубеже. Здесь ей предстояли суровые испытания.

В полдень 9 августа на мой наблюдательный пункт прибыл исполняющий обязанности командира корпуса подполковник А. Ф. Коссенюк. Не так давно я виделся с ним во время учений в районе Джанкоя. Но тогда он выглядел озабоченным и усталым, а теперь передо мной стоял подтянутый, деловитый командир. От него веяло здоровьем и энергией. Я подумал: как все же по-разному знакомые мне офицеры вступили в войну — одни заметно растерялись, другие замкнулись, ушли в себя, третьи загорелись отвагой и произносили страстные речи, а этот, уравновешенный и деловитый, был похож на опытного мастерового, который получил важное задание, осмотрелся, примерился и уже был уверен, что выполнит его.

Он крепко пожал, мне руку, вынул изо рта задымлённую трубку и, улыбаясь глазами, спросил:

— Ну, как живем-можем, Александр Ильич?

— Пока нормально. Понемногу пощипываем берлинских индюков…

Он тряхнул головой.

— Видел. Значит, первым испытанием десантников доволен?

Я сказал откровенно, что в первом бою, в сложных условиях, в лесу да еще ночью они проявили высокий порыв и смелость.

Широко и резко шагая, Коссенюк прошелся по узенькой площадке из конца в конец, остановился, раскурил трубку.

— Да, славные ребята. О них уже дошли слухи до штаба фронта. Член Военного совета дивизионный комиссар Рыков приказал передать вам, чтобы вы, Александр Ильич, и комиссар бригады Чернышев всех, кто отличился в этих боях, представили к правительственным наградам.

Он мягко прикоснулся к моей руке; глаза его смотрели молодо и мечтательно.

— Только подумать, Саша… такой организованный противник, — обстрелян, обучен, до зубов вооружен, уже изготовился ринуться на штурм города, — и вдруг на четыре, на пять километров отброшен от Киева, вынужден зарываться в землю! Говоря просто, Саша, гитлеровцы тут впервые ощутительно получили по зубам. Уже снята артиллерийская блокада города… А теперь наша задача — отбросить 29-й армейский корпус противника за Киевский укрепленный район.

Я сказал, что эта задача ясна и, судя по первым боям, выполнима, однако бригада нуждается в пополнении офицерским составом. Коссенюк насторожился:

— Что? Велики потери?..

— Пожалуй, втрое меньше, чем у противника, но могли бы быть еще меньшими. Офицеры — народ молодой, горячий, и боевого опыта — считанные часы. Вместо того, чтобы управлять подразделениями, сами рвутся вперед… Командир и комиссар первого батальона ранены, а комиссар второго батальона — Попов — убит. Кроме того, выбыли из строя три командира рот и пять командиров взводов.

Он задумался на минуту, снова прошел по площадке, покачивая могучими плечами, попыхивая трубкой.

— Что ж. Это — война… Пленные немцы говорят, что они потеряли здесь не менее батальона. Офицеров и пополнение рядового состава пришлем. А теперь — желаю успеха. Мне еще нужно побывать в других соединениях. При первой возможности прикачу к вам…

У него была привычка смотреть прямо в глаза собеседнику, и взгляд его, с отблеском улыбки, был внимателен и добр.

Я ждал его в расположении бригады через два-три дня, через неделю. Он не приехал. Он героически погиб в бою на западной окраине Киева.

Обозленное неудачами под Киевом, гитлеровское командование пригрозило своим солдатам и офицерам, что каждый из них, кто посмеет отступать, будет расстрелян. Об этом мы узнали от немца, захваченного в плен.

В ночь с 11 на 12 августа капитану Алексею Питерских, с которым в разведку ходил и наш кандидат наук Митрофан Пасечник, удалось захватить «языка».

Этот эпизод достоин того, чтобы о нем рассказать подробней. Капитан Питерских был человеком отчаянной отваги. Активный и деятельный по натуре, Питерских ценил задания по степени опасности, сопутствующей выполнению: чем серьезней опасность, тем решительнее брался за дело капитан..

Готовясь к операции, он тщательно подбирал товарищей, и, я думаю, выбор его на этот раз не случайно пал на нашего переводчика — Митрофана Пасечника. Пасечник отлично знал Киев и его окрестности, владел немецким языком и за короткое время успел доказать, что не теряется в сложных обстоятельствах.

Ночью они подползли прямо к окопам немцев и вырвали «языка», что называется, из боевых порядков противника. Случай был редкостный, и о нем долго потом говорили в бригаде, — действительно, отчаянная отвага способна творить чудеса!

Перепуганный до смерти пленный оказался весьма осведомленным: он рассказал, что гитлеровское командование решило 13 августа под прикрытием огня и авиации двинуться одновременно вдоль двух дорог на Киев. Главный удар враг намеревался нанести в направлении Хотив — Киев.

Здесь мы подготовили гитлеровцам достойную встречу.

Командир дивизии полковник Савва Потехин знал, что 13 утром противник перейдет в полосе нашей бригады в наступление, поэтому он приказал нам временно перейти к обороне, хорошо зарыться в землю, организовать систему огня всех видов оружия. Для прочной противотанковой обороны он обещал прислать нам к вечеру взвод 45-миллиметровых пушек.

Получив еще ряд указаний, я принял решение построить боевой порядок бригады в два эшелона, с выделением сильного резерва. На дорожном направлении Пирогово — Киев оставался первый батальон капитана Симкина. Этот батальон уже имел опыт почти непрерывного четырехдневного боя. Его мы усиливали двумя 76-миллиметровыми орудиями.

На выгодном рубеже главного дорожного направления Хотив — Киев оборону должна была занять бригадная школа курсантов, усиленная батареей 45-миллиметровых орудий.

Записывая мои распоряжения и поглядывая на карту, начальник штаба Борисов спросил:

— Как быть со вторым батальоном? Ясно, что еще до наступления противник ударит по этому участку.

— Хитрить так хитрить, Владимир Александрович! Мы снимем и уведем батальон. Пускай немцы впустую тратят снаряды.

Он не понял.

— Оставить рубеж?

— Да, 13 августа ночью вывести, с соблюдением тишины, батальон в мой резерв. На старом месте оставить незначительную группу бойцов. Пусть не маскируются: противник должен думать, что мы занимаем оборону. А утром 13 августа, с началом артиллерийской подготовки немцев, эти бойцы должны покинуть окопы, уйти в тыл и присоединиться к батальону.

Борисов засмеялся:

— Ловко! Значит, немцы будут молотить пустое место?.. Хорошо.

Наш третий батальон мы перевели ночью на выгодный рубеж, уступом справа за бригадной школой. Таким образом, оборона выглядела довольно глубокой и сильной, и оставалось лишь укрепить ее в инженерном отношении, правильно организовать систему огня. Все это нужно было сделать ночью, незаметно для противника.

Готовилось большое сражение, а в такие часы забываешь об усталости, даже об ужине и сне.

Четвертый батальон капитана Зайцева я берег для ввода в бой. Своего начштаба и неустанного Борисова послал в помощь начальнику школы Михайлову. Используя естественные заграждения, они укрепили на этом участке оборону. В течение ночи курсанты надежно зарылись в землю, и к утру на пути противника выросла серьезная преграда.

Начальника разведки Алексея Питерских я не видел с вечера и уже тревожился о нем. Этот смелый, находчивый, никогда не унывающий офицер добывал для штаба бригады исключительно ценные сведения. Он ходил в разведку то с младшим политруком Ржечуком, то с переводчиком Пасечником, то с двумя-тремя отобранными им бойцами, пробирался в боевые порядки гитлеровцев, приводил «языка».

Питерских, как говорили наши офицеры, «исключительно везло». Но за этим «везением» крылись хладнокровный расчет, высокое самообладание и мужество.

Если он отсутствовал несколько часов подряд, у меня не было сомнения, что Алексей действует на переднем крае.

И на этот раз я не сомневался, что бывалый разведчик вернется к утру, коротко, четко изложит добытые сведения, а потом, улыбнувшись, скажет, что у него имеются веские подтверждения этих данных, и кивнет бойцам, а те введут в блиндаж еще одного перепуганного до смерти гитлеровца.

Стройный, красивый, с открытым волевым лицом, с веселым взглядом из-под густых бровей, в свободные минуты, беседуя с товарищами; он снова, словно невзначай, вспомнит о своем родном Владивостоке, городе, который он так любил…

Но ни в эту ночь, ни утром свидеться с Алексеем Питерских мне не довелось.

Я заметил, как, сняв трубку и отозвавшись на вызов, вдруг побледнел молодой телефонист, и расслышал, как дрогнул его голос.

— Товарищ полковник… беда… Начальник разведки Питерских…

Я бросился к телефону.

— Что?

Докладывали из первого батальона. Возвращаясь из расположения противника, Алексей Питерских погиб в неравной схватке.

Я осторожно положил телефонную трубку. Это была тяжелая утрата. И хотя смерть стала привычной в этом лесу, мне еще долго не верилось, что Алеша Питерских не вернется.

Вскоре я узнал от полковника Потехина, что 13 августа правее нас перейдет в наступление двумя полками 147-я дивизия.

— Возможно, — сказал Потехин, — что вашей бригаде придется принять на себя главный удар противника.

Не скрою, эта фраза, оброненная словно невзначай, будто речь шла о чем-то самом обычном, усилила мою бессонницу. Все-таки курсанты — воины очень молодые. Не дрогнут ли они? Ведь на них пойдут самые отпетые фашистские головорезы. Да и танки враг использует здесь наверняка: местность вполне подходящая… И все же в глубине души я верил, что ребята устоят. Эту уверенность разделяли Марченко и Чернышев: они не раз собирали в эти дни коммунистов и комсомольцев и тесно сблизились со своими бойцами.

Когда на рассвете немецкая авиация группами по 10–12 самолетов двинулась поэшелонно бомбить Киев, я понял, что пленный немец сказал правду: гитлеровцы собрались наступать. С минуты на минуту следовало ожидать начала их артиллерийской подготовки. Я предупредил об этом войска и доложил в штабы дивизии и корпуса.

Действительно, минут через десять после первого налета немецких самолетов на Киев загремели вражеские гаубицы и пушки, захлопали минометы. Потом после короткой артподготовки из зеленого подлеска одновременно выкатилось несколько танков и бронетранспортеров с десантом автоматчиков и, видимо для пущего устрашения, даже с фашистским флагом над одной из машин. Танки мчались на больших скоростях, ведя на ходу беспорядочный огонь. Окутанные вихрями пыли и дыма, громоздкие машины устремились к переднему краю нашей обороны, прямо к тому участку, где окопались курсанты.

Батареи противника снова открыли огонь, и, право, весело было наблюдать, как весь он сосредоточился на совершенно безлюдном месте, на линии окопов второго батальона, заблаговременно покинутых бойцами.

По-видимому, эти фашистские танкисты и эти десантники с пауком на тряпке еще были под хмелем легких побед и не рассчитывали на сколько-нибудь серьезное сопротивление. Они намеревались с ходу ворваться в Киев…

Я внимательно наблюдал за движением танков и бронетранспортеров, которые вскоре подошли совсем близко к нашим позициям, продолжая вести огонь.

Странно, пушки наших курсантов молчали.

«Что же они там медлят?» — с тревогой подумал я, уверенный, что снаряды врага легли не по боевым порядкам школы. Именно сейчас наступила та решающая минута, когда должны были грянуть наши 45-миллиметровые пушки.

— Вызовите «Волну», — сказал я телефонисту. — Начальника штаба Борисова немедленно к телефону…

Однако моему телефонисту «Волну» не пришлось вызывать. Весь придорожный откос, занятый обороной нашей школы, казалось, дрогнул от залпа. Застрочили пулеметы и автоматы, сметая вихрем огня с брони машин фашистских десантников. В этом непрерывном грохоте стрелкового оружия, словно отсчитывая такты, звонко и отчетливо били противотанковые пушки.

Я видел, как сначала первый, потом второй танк, потом бронетранспортер застыли на месте. В панике покидали их уцелевшие десантники и экипажи, пытаясь спастись. Вскоре я насчитал семь подбитых вражеских машин.

Неуклюже разворачиваясь, а то и пятясь задом, уцелевшие танки противника спешили возвратиться на исходные рубежи. На их броне я не заметил ни одного вражеского десантника. Было похоже: эти корабли прибыли сюда, чтобы сбросить под огонь свой живой груз, а потом налегке укатить восвояси.

С нежностью думал я о наших курсантах, о боевом их командире — старшем лейтенанте Михайлове, который в эти минуты, наверное, подстегивал чистый подворотничок… И невольно вспомнились слова великого поэта: «Есть упоение в бою»…

Вскоре по телефону доложил обстановку Михайлов. Телефонный провод донес до меня и его взволнованность, и радость.

— Каковы потери? — спросил я, выслушав краткий доклад.

— Трое убитых и девять раненых.

— Как обстоит дело с боеприпасами?

— Маловато.

— Передайте мое указание Андрийцу: немедленно обеспечить боеприпасами все ведущие бой подразделения.

Немного помедлив, я спросил:

— А теперь скажите, уважаемый начальник школы, почему вы так долго не открывали огня?

— Дело очень простое, товарищ полковник, — отозвался он смущенно. — Мы схитрили малость… Думаем: пускай подойдут, подлые душонки, поближе: не промахнемся. И не промахнулись!

— Молодцы… Однако смотрите не зазнавайтесь. На войне одна упущенная минута может слишком дорого обойтись. Главное: по-прежнему будьте начеку. Гитлеровцы обозлены до предела: еще бы, такую пощечину получить! Они могут повторить атаку. На всякий случай посылаю вам для усиления группу автоматчиков с ручным пулеметом.

— Большое спасибо, товарищ полковник… Это как раз и нужно! Все мои курсанты благодарят.

Я положил трубку. «Меня благодарят курсанты»… У него это вырвалось так неподдельно. Милый, хороший человек! Да ведь это же мои курсанты, и я такой же, как вы, солдат, коммунист, брат и товарищ каждому из вас, и Родина у нас одна, и боль за ее страдания, и заветная мечта о победе.

…Из первого батальона, где находились Иван Самчук и старший политрук Марченко, донесли, что все атаки противника отбиты. Особенно сильный бой разгорелся на правом фланге батальона. Гитлеровцы несколько раз бросались в атаку и отползали, оставляя на поле боя десятки убитых и раненых.

Лишь отдельным группам немецких солдат удалось прорваться за передний край обороны на левом фланге батальона. Но и они были тут же уничтожены контратаками наших десантников.

День 14 августа был для бригады горьким днем. Мы почти полностью потеряли роту бойцов второго батальона, и это случилось по вине её командира капитана П. Никифорова, который заплатил за свою ошибку жизнью.

Вот как это произошло: после артиллерийской подготовки, находясь в составе 14-й стрелковой дивизии, бригада перешла в наступление. На участке второго батальона противник стал отходить мелкими группами в тыл. Это был только маневр врага, ловушка: немцы оставили в своих окопах двух пулеметчиков и до десятка автоматчиков. Те гитлеровцы, что отходили, нарочно изображали паническое бегство. Командир второй роты поверил, что враг действительно бежит. Он тут же поднял всю роту, развернул ее в цепь и скомандовал:

— Бегом… В атаку… марш!

С криком «ура!» бойцы бросились к окопам противника. Местность перед окопами была совершенно открытая, ровная, ни канавки, ни бугорка. Гитлеровцы допустили цепь на расстояние в сто метров и открыли пулеметно-автоматный огонь. Большая часть бойцов, раненые и убитые, остались на поле боя; но те, что уцелели, в их числе капитан Никифоров, решили довершить штыковую атаку. До окопов оставалось не более 50 метров: здесь они были расстреляны в упор.

Для нас это был поучительный урок.

За эти жаркие дни события на нашем участке фронта складывались явно не в пользу врага. Тем более злобствовали гитлеровские генералы. Срок взятия Киева, назначенный фюрером, уже миновал. Об этом мы узнали позже. А тогда нам было ясно, что командование противника собирает мощный кулак, чтобы прорвать и разбить нашу оборону.

Вскоре вражеская авиация начала «обработку» нашего переднего края. Характерно, что немцы использовали те же тактические приемы, которые мне много раз довелось наблюдать во время войны в Испании.

Группа самолетов Ю-88, в шесть-девять машин, избирала определенный участок, выстраивалась в форме круга за ведущей машиной и начинала бомбить позиции. Один за другим «юнкерсы» переходили в пике, сбрасывали свой смертоносный груз, а затем вели пулеметный и пушечный огонь.

Едва лишь первая группа самолетов улетала, как появлялась вторая, и снова начиналась эта «чертова карусель».

В течение 30 минут самолеты противника буквально висели над боевыми порядками бригады, и я испытывал не только душевную, но и физическую боль при мысли о том, что при такой сосредоточенности огня бригада неизбежно понесет огромные потери.

Сумеют ли обескровленные подразделения нашего первого эшелона отбить очередную атаку врага?

Правда, у нас были еще два свежих батальона: во втором эшелоне и в резерве. Но было ясно, что во вторую, решающую атаку гитлеровцы тоже бросят свежие силы и увеличат количество танков.

Опытные воины знают, что в минуты боя, под вражескими бомбами, под ливнями пулеметного огня, когда гибель кажется неотвратимой, а нервы напряжены до предела, мысль работает четко и ясно, и приходит то особенное спокойствие, которое, пожалуй, возможно только на грани жизни и смерти.

Человек, ответственный за жизнь сотен бойцов, многое заметит в эти минуты и многое припомнит.

Быть может, покажется странным, что, когда на нас с воем пикировали Ю-88, я думал о последних учениях бригады. Как пригодилась теперь наша тактическая выучка! А скромная саперная лопата, которую многие десантники считали излишней обузой, как была нужна она теперь и сколько сберегла жизней! Каждый солдат и офицер бригады теперь берег ее наравне с оружием и считал незаменимой помощницей в бою.

Но вот наконец-то «юнкерсы» отбомбились. Пожалуй, немецкие «асы» были уверены, что на этом квадрате площади в живых не осталось ни души. Да и в самом деле, как уцелеть здесь человеку, если вся земля вокруг взрыта, перепахана и обожжена разрывами бомб, молодой сосняк выкорчеван, ветви его измочалены, а из десятка старых сосен сохранилась лишь одна?

А человек — удивительное творение природы! — человек жив. Рядом со мной шевелятся сбитые ветки; отбрасывая их и стряхивая с гимнастерки пыль, с земли поднимается рослый курсант. Он смеется. Да, он смеется!

— Ну, дьяволы, понаделали металла… Дал бы я вашему Круппу — по крупу!

Он достает пачку «Нашей марки», закуривает, угощает товарища. Я слышу спокойный деловитый разговор.

— Теперь будем ждать артналета?

— Конечно. Только это недолго.

— Что ж, переждем…

До начала вражеской артиллерийской подготовки я успеваю возвратиться из подразделения на свой наблюдательный пункт. Нарастающим громом докатывается первый залп немецких батарей. Противник действительно не жалеет металла. Снаряды рвутся в расположении школы и снова в секторе, оставленном вторым батальоном. Гудит, ощутимо вздрагивает земля…

А из-за перелеска, давя молодые деревья, выползают танки и бронетранспортеры. Ого, сколько их! За машинами сомкнутыми цепями идет пехота. Кажется, еще несколько минут, и эта серо-зеленая волна захлестнет наши позиции.

С наблюдательного пункта видно, как бойцы устанавливают на брустверах пулеметы, готовят к бою автоматы и самозарядные винтовки, как артиллерийские расчеты выдвигают из укрытий «сорокапятки»…

Сигнал, и тотчас все огневые средства нашей обороны приводятся в действие. Какая потрясающая картина! Вот уже начисто скошена серо-зеленая цепь. Дымится и вертится на одном месте танк… Немцы прыгают с бронетранспортеров и возвращаются на опушку. Нет, снова поднимаются и, пытаясь укрыться за танками, приближаются к нам. Их все меньше и меньше… Ага, голубчики, попробовали украинского сала! Стоп, горит еще один танк! Нырнул в канаву да так и застрял бронетранспортер… Еще одна картинка: размахивая пистолетом, немецкий офицер гонит группу фашистов вперед. Наверное, доказывает, что победа, мол, близка… Кто-то из курсантов без ошибки берет его на мушку… Солдаты в панике. Нет, им не удается добежать до перелеска. У самой дороги, я вижу, застыли еще два бронетранспортера. Кажется, все… И эта атака захлебнулась. Да, уцелевшие машины противника, откатываются назад. Ура, курсанты!.. И что за денек!.. Результаты нашего огня превзошли все мои ожидания: только на участке бригадной школы противник потерял убитыми около четырехсот солдат и офицеров. Курсанты, десантники и на этот раз сражались, как герои, и с честью выиграли бой.