Твои ровесники

СОБИРАЮЩИЙ ОБЛАКА

Если твоя фамилия Малявкин и товарищи зовут тебя Малявкой, это еще можно пережить. Тем более, что зовут так тебя не со зла, а просто фамилия у тебя неудачная. С такой фамилией самого лучшего человека на свете будут звать Малявкой. Ну и что из этого!

Вот если тебя к тому же считают конченым человеком и если рядом с твоей неудачной фамилией поставили большой жирный минус, тогда плохи твои дела.

Когда он приносил домой четверку, отец пожимал плечами и говорил:

— Это тебе повезло.

А когда в дневнике появлялось замечание, отец усмехался:

— Очень приятно! Чего от тебя еще ожидать!

— Так я не виноват… — пробовал было возразить Малявкин-сын.

— Ты всегда не виноват! — обрубал Малявкин-отец.

От обиды лицо мальчика покрывалось красными пятнами, а к горлу подступал комок.

Этот минус появился еще в прошлом году. Класс был большой, у Зои Назаровны не хватило времени толком разобраться в своих учениках. Но, познакомившись с ними, она в уме поставила перед каждым раз и навсегда плюс или минус. Малявкину достался минус. И его нельзя было ни стереть, ни исправить.

Когда в классе поднимался шум, Зоя Назаровна, не отворачиваясь от доски, говорила через плечо:

— Малявкин и компания, тише.

Она называла его фамилию при каждом удобном случае, даже если он в этот момент сидел набрав в рот воды. Она считала, что Малявкин все делает ей назло. А Малявкин просто не мог спокойно сидеть на месте. Где-то внутри у него была запрятана тайная пружинка, которая беспрестанно поворачивала его голову, заставляла его ерзать, приводила в движение руки.

Иногда, очень редко, Зоя Назаровна беседовала с Малявкиным.

— Ничем ты не интересуешься, — говорила она, и кончики ее губ презрительно опускались, как будто кто-то тянул их за ниточки. — Ребята марки собирают, делают гербарии. Ты бы хоть спичечные коробки коллекционировал.

Малявкин переминался с ноги на ногу и усиленно крутил концы галстука. Он не решался сказать Зое Назаровне, что белые облака нельзя засушить, как кленовые листья, и нельзя наклеить в альбом, как почтовые марки. А Малявкин интересовался облаками.

Он ложился животом на подоконник, подпирал кулаком подбородок и долго-долго следил за облаками, которые обязательно на что-нибудь похожи. На слона, на верблюда или на снежные горы. На твоих глазах у верблюда пропадают горбы, животное поджимает передние ноги и так вытягивает шею, что она наконец обрывается. И вот уже нет верблюда. Он пропадает в небе, но остается в памяти. И его нельзя наклеить на бумажку и показать Зое Назаровне.

Если люди махнули на тебя рукой и не хотят разобраться в тебе, потому что кто-то поставил перед твоей фамилией минус, то у тебя есть два выхода. Или самому махнуть на себя рукой, или любыми усилиями зачеркнуть несправедливый минус.

Однажды старшая вожатая объявила, что после уроков все пионеры отправятся собирать бумажную макулатуру. Малявкин почувствовал, — судьба посылает ему случай доказать, что он не такой уж пропащий человек.

— Стране нужна бумага! — сказала вожатая.

«Очень хорошо, что стране нужна бумага. Прекрасно, что стране нужна бумага!» — подумал Малявкин.

После уроков все ребята вышли на школьный двор. Здесь каждому выдали сетку, похожую на рыболовную снасть.

Малявкин перекинул свою сеть через плечо и быстро зашагал к воротам. На пути мальчику попался газетный киоск. Все четыре стены киоска были из стекла. И со стороны газетный домик был похож на большой, стеклянный фонарь.

Малявкин подошел к стеклянному домику и неуверенно спросил у киоскера:

— У вас есть старые, ненужные газеты?

— Есть, — ответил киоскер.

— Можно их забрать?

— А ты думаешь, что старые газеты ничего не стоят?

— Разве старые газеты тоже стоят? — поинтересовался Малявкин.

— Стоят. По две копейки, — ответил старичок, и глаза его так выкатились, словно собирались перемахнуть через очки. — А зачем тебе газеты? Для оклейки или для упаковки?

— Мне для макулатуры, — отозвался Малявкин.

— Для макулатуры, — повторил киоскер. — Вот оно что!

Лицо старичка засияло. Он посмотрел на мальчика и вдруг подмигнул ему:

— Тара у тебя есть?

Мальчик замялся.

— Подставляй сетку.

Малявкин быстро стянул с плеча сетку и протянул ее старичку. И тут хозяин газетного домика стал выгребать откуда-то куски картона, и бумажные обрезки, и мятые газеты, которые ничего не стоили, и оберточную бумагу, отслужившую свой век. Малявкин энергично засовывал все это богатство в сетку. Не прошло и пяти минут, как сетка наполнилась до краев. Он с благодарностью посмотрел на старичка и сказал:

— Спасибо. Стране нужна бумага.

На школьный двор Малявкин пришел первым. Старшая вожатая и два старшеклассника-комсомольца сидели на скамейке перед школой и поджидали сборщиков макулатуры.

— Вот, — сказал Малявкин, сваливая к их ногам свою тяжелую ношу. — Вот. Принес.

— Молодец, — сказала старшая вожатая. — Как твоя фамилия?

В эту минуту Малявкин дорого бы дал за красивую фамилию. Ему сейчас очень нужна была звучная, гордая фамилия. Но где он мог раздобыть ее, если его отец и даже дед были Малявкиными?

Вожатая ждала ответа.

— Малявкин, — тихо сказал мальчик.

Он сказал тихо, но два старшеклассника переглянулись, и мальчик заметил на их лицах усмешку.

— Запиши, Саша, его фамилию, — сказала старшая вожатая. — А ты, Малявкин, свободен.

— Свободен? — переспросил мальчик. — А разве больше не нужно макулатуры?

— Ты свою норму выполнил.

— А можно, я еще принесу? — Он неуверенно посмотрел на вожатую.

Вожатая пожала плечами:

— Если тебе нравится.

— Нравится, — признался мальчик и, подхватив пустую сумку, побежал к воротам, словно боялся, что вожатая раздумает и не разрешит ему идти за второй нормой.

Теперь Малявкин знал, где находится месторождение макулатуры. Он напал на золотую жилу! От киоска к киоску шагал он с сеткой за плечом. Он уже не интересовался старыми газетами, которые, как новые, стоят две копейки. Он показывал хозяевам стеклянных домиков свою сетку и спрашивал:

— Нет ли у вас бумажных обрезков, старого картона, бракованных газет?

Макулатура находилась. Безотказная пружина, которая так мешала ему на уроках, теперь работала с пользой. Скорей, скорей, скорей! Стране нужна бумага! Значит, ты тоже нужен стране, если добываешь сырье для бумаги.

Во дворе школы выросла большая белая гора. Ее наносили ребята. Бумажная гора напоминала Малявкину прохладное облако, которое сделало вынужденную посадку под окнами школы. Ветер трепал полоски легкой бумаги, и казалось, что облако живое, что оно меняет свои очертания.

Когда он в четвертый раз собрался было в поход, вожатая остановила его:

— Хватит, Малявкин. Ты и так больше всех принес. Мы о тебе в стенгазете напишем.

Малявкин опустил глаза. Зачем писать о нем в стенгазете? Пусть лучше Зоя Назаровна сотрет свой минус и пусть перестанет считать его пропащим человеком, раз он на что-то способен. Но как все это объяснить старшей вожатой?

Домой он пришел поздно. Он чувствовал себя счастливым. Ему казалось, что его минус погребен под большой бумажной горой. Теперь начнется новая жизнь.

— Ты что так поздно? — поинтересовалась мама.

— Мама, — ответил мальчик, и голос его звучал возбужденно и торжественно, — мама, я собирал макулатуру. Три полные сетки…

Мама даже не дослушала его. Она сказала:

— Всякой ерундой занимаешься, Лучше бы уроки учил.

От неожиданности мальчик запнулся.

— Мама, стране нужна бумага, — сказал он упавшим голосом.

Но мама его не слушала. Она пошла разогревать обед.

Каждый день по дороге в школу Малявкин останавливался перед бумажной горой. Когда было ветрено, обрывки бумаги носились по двору. Они шуршали на асфальте и плыли по лужам, как белые кораблики.

Хотя стране нужна была бумага, никто не торопился забрать драгоценную макулатуру. И надо признаться, что белая гора постепенно таяла, словно была из снега.

Не раз сильный ветер поднимал самый настоящий бумажный смерч. Листки бумаги стучались в окна классов, словно хотели напомнить ребятам о своем существовании.

Пошел дождь. Он мочил бумажную гору. И Малявкин переживал за нее. На большой перемене он выбежал во двор, отыскал где-то кусок толя и накрыл им макулатуру. Листки бумаги слиплись и потемнели.

Однажды после шестого урока он сбежал со ступенек школьного крыльца и увидел, что истопник и завхоз берут охапки макулатуры и уносят ее в котельную.

«Наверное, решили спрятать ее», — подумал мальчик и проскользнул в дверь. То, что он увидел, поразило его. Охапки белой бумаги бросали в топку. Как белые облака, уплывали они навстречу огню. И сразу пламя обжигало их. Облака чернели и коробились, ветер подхватывал их, и они, легкие и хрустящие, уносились в трубу.

— Это нельзя жечь! — почти крикнул мальчик. — Это макулатура!

— Тебя забыли спросить, — поморщился завхоз. — Ну-ка, посторонись!

Мальчик продолжал стоять на месте. Глядя в раскрасневшееся от жары лицо завхоза, он крикнул:

— Стране нужна бумага! Не жгите!

— А ну иди отсюда! — грубо сказал завхоз. — Малявка!

Его все называли Малявкой. Но никто не хотел обидеть его этим словом. Зато сейчас привычная кличка прозвучала оскорбительно и зло. Слезы блеснули у него в глазах.

Он кинулся в школу. Он бегал по этажам и все искал, кто бы мог вступиться за макулатуру. В пионерской комнате никого не было. В учебной части — тоже. В одном из коридоров он столкнулся с Зоей Назаровной.

— Зоя Назаровна, — сказал мальчик, прерывисто дыша. — Зоя Назаровна, они жгут макулатуру!

Ему казалось, что Зоя Назаровна немедленно побежит в котельную и будет спасать горящие белые облака. Но Зоя Назаровна спокойным, холодным голосом сказала:

— Так ведь пожара нет. Жгут не школу, а макулатуру.

Нет, это, конечно, не пожар. А может быть, и пожар. Когда горит добро, горит твой труд, твоя надежда — это пожар!

— Иди домой, — сказала Зоя Назаровна.

Он шел по улице, глядя себе под ноги. Ему казалось, что если он поднимет глаза, то увидит, как там, в голубом апрельском небе, плывут черные, обуглившиеся облака. Он даже чувствовал горьковатый запах гари.

Когда он проходил мимо газетных киосков, то отворачивался. Ему было стыдно смотреть в глаза старичков и старушек, похожих на фитильки больших фонарей. «Никакой новой жизни не будет», — думал мальчик. Все его надежды уплыли вместе с черными облаками…

И вдруг кто-то окликнул его. Малявкин вздрогнул от неожиданности и повернул голову. Рядом с ним шла Зоя Назаровна. Глаза ее были серьезными, а кончики губ не опускались. Некоторое время они шли молча. Наконец Зоя Назаровна заговорила:

— Коля! — она впервые назвала его по имени. — Коля, пожар погасили. Макулатуру больше не жгут. Ее сейчас отправят на приемный пункт. Мне удалось раздобыть машину…

Зоя Назаровна говорила так, словно Малявкин был полным хозяином всей школьной макулатуры, а она отчитывалась перед ним. Потом положила ему на плечо руку. Рука была тяжелая. Но Малявкину была приятна эта тяжесть, потому что ему давно никто не клал руку на плечо.

— Ты хороший парень, Малявкин, — сказала учительница, и мальчик не узнал ее голоса: его некрасивая фамилия зазвучала вдруг гордо и торжественно. И мальчику в первый раз понравилась собственная фамилия. Ему захотелось, чтобы здесь очутились и папа, и мама, которые тоже махнули на него рукой. Но их, конечно, здесь не было. Зато здесь был сам Малявкин, и он вдруг поверил в себя. А когда человек верит в себя, это уже не так мало.

На перекрестке они расстались. Мальчик долго смотрел вслед новой Зое Назаровне. Потом он поднял глаза и посмотрел в небо. Над его головой плыли облака. Они были ослепительно белыми, без единого пятнышка. А одно из них было похоже на крупного слона с двумя горбами, как у верблюда. Малявкин улыбнулся двугорбому слону и провожал его глазами до тех пор, пока слон не потерял хобот.