В.П. Мазурин (1872–1939)*

Уже четверть века я занят этой странной историей… В наше, советское время жил замечательный поэт, фамилию которого знает, по моим подсчетам, не более пяти человек. В течение многих лет я перерыл десятки справочников, расспрашивал архивистов, — никому ничего неизвестно о поэте, — авторе единственного стихотворного сборника, уникального — даже по современным «меркам».

Вот данные об этой книге: В. П. Мазурин. В царстве жизни. Поэтический дневник. Издание автора. Москва — 1926.

Одно из последних советских изданий с грифом издателя-автора (завершили этот недолгий период три выпуска сборника «Живой Маяковский» Алексея Крученых… — «Вызвали меня в 30-ом на Лубянку, встретили даже не с окриком, а с изумленным восклицанием: „Как вы умудрились выпускать такие книжки до сих пор!“» — рассказывал Алексей Елисеевич).

Через 12 лет после знакомства с поэзией Мазурина, я вторично встретил его имя в «самиздате». В 1975 году в мои руки попал машинописный сборник стихотворений Филарета Чернова, составленный Евгением Леонидовичем Кропивницким.

«Изумительный лирик», — отзывается о Чернове в предисловии к этой машинописи Е. Кропивницкий. Далее он сообщает: «Филарет Иванович Чернов родился в городе Коврове Владимирской губернии в 1877 году и умер в Москве в сумасшедшем доме 4 декабря 1940 года. Из общего значительного количества стихотворений Чернова сохранилось около четырехсот».

Чудо! — среди стихотворений Ф. Чернова (действительно тонкого лирика тютчевско-фетовской школы) вижу, пораженный, одно, — озаглавленное «На смерть В. П. Мазурина», датированное 16-ым января 1927 года. По тону стихотворения ясно, что оно написано сразу после смерти поэта.

Однако я не воспользовался чудом этой встречи с именем Мазурина. Надо было взять и поехать к нашему «неоавангардному патриарху» Евгению Леонидовичу, — только от него можно было подробно узнать о загадочном поэте. Я этого не сделал, Е. Кропивницкий скончался 19 января 1979 года.

Теперь я время от времени советуюсь с художником — сыном Е. Л. Кропивницкого. Огромный архив покойного поэта и художника еще не разобран. Очень надеемся, что в нем обнаружатся материалы, относящиеся к Мазурину. Лев Евгеньевич свидетельствует о большой любви отца к автору «В царстве жизни», однако Евгений Леонидович, по-видимому, не был знаком с самим поэтом. В библиотеке Кропивницких находится экземпляр сборника Мазурина с его дарственной надписью Александру Васильевичу Ковалеву (брату известной певицы Ольги Ковалевой). Думается, что эти немногие данные, в дальнейшем, могут помочь исследователям установить краткую биографию В. П. Мазурина (возможно, этому посодействует и наша публикация).

Кое-что об авторе «В царстве жизни» можно узнать по его стихотворениям. Несомненно, что он родился в бедной крестьянской семье. В город попал юношей, хорошо знаком с «фабричным адом». В послереволюционные годы в школьных мастерских преподавал «труд» (столярное и переплетное дело). «Возрастные» признаки, встречающиеся в стихах (также и в предисловии к ним), позволяют предполагать, что родился он в шестидесятых годах прошлого века.

Теперь — о правомочности включения В П. Мазурина в поэзию русского авангарда. Его мировоззрение безусловно противоположно идейным установкам наших авангардистов, — скажем, тех же кубофутуристов. Упомянем два момента: у Мазурина — редкостная слиянность человека с природой, чувство народно-простого равенства с людьми, у футуристов — напускная ироничность по отношению к природе, подчеркивание верховодствующей роли поэта среди «толп» и «масс» (сказанное не относится к Е. Гуро и В. Хлебникову).

Отметим и следующее: слово у «типичных авангардистов» всегда — автономное, самодействующее: каждое слово само по себе должно быть чрезвычайно обострено, как самодовлеющие звук, линия и цвет в новейшей музыке и живописи.

Слово у Мазурина — не напряженное, а простое и мудрое (сильное светом единства этих двух качеств).

Но вот, — почему старый человек («уже при конце жизни»), с русско-православными интонациями в голосе, вдруг взял и заговорил в совершенно необычной, казалось бы, для него форме? Не лучше ли было бы ему выразить свою мысль традиционным языком, — таким, как у того же Филарета Чернова?

Мазурин оказался подлинным искателем. Ему нужна была новая форма. И отважиться заговорить по-новому ему помог Уолт Уитмен (его имя встречается в одном из стихотворений «В царстве жизни»). И здесь следует подчерккнуть, что общеевропейская авангардистская эпоха в поэзии, везде и всюду, в первую очередь, была связана с творчеством великого американского поэта-реформатора.

Русский поэт лишь оттолкнулся от Уитмена (в его книге лишь раза два встречаются отзвуки «Листьев травы»), не говоря уже о том, что он не мог не знать раскованную поэзию Маяковского, Хлебникова, Каменского.

Итак, как же соотнести Мазурина с новейшей русской поэзией, — при чем тут авангард?

Когда задумывалось и писалось «В царстве жизни», в воздухе все еще реяло ощущение свободы выражения. Это было главным творением авангарда. Коснулось оно и Мазурина, — вызвало к жизни его поэзию (и в нашей антологии мы не будем ограничиваться только представителями специфически-авангардных групп и школ, — постараемся быть внимательными и к тем авторам, которые, так или иначе, оказались причастными к новейшим видоизменениям языка русской поэзии).

Уникален мазуринский верлибр — очень естественный, очень русский (примеров такой русско-национальной самобытности верлибра, на сегодняшний день, чрезвычайно мало, несмотря на блестящие примеры Хлебникова и Игоря Терентьева, Гуро и Крученых). Закрываешь книгу Мазурина и будто слышишь некое народно-крестьянское пение, — без слов, без привычного «канона». Как это удается поэту? Это уже — тайна таланта.

Стихи, вошедшие в книгу «В царстве жизни», написаны в промежутке от 22 мая 1924 года до 12 сентября 1925 года. Сборник, судя по дарственной надписи Мазурина А. В. Ковалеву, вышел не позже января 1926 года. Поэт скончался ровно через год после выхода своей книги, пережившей его, ждущей «издательского воскрешения».

Из книги «В царстве жизни»


Предисловие

Я написал мои пьесы среди природы, — среди репьев, полыни, цикория, картофельных и хлебных полей; в лощинах и канавах подмосковной дороги, в старом парке, где на липах дремали совы и прыгали белки. Наконец, писал в мастерской, где я работал с детьми, и на улицах, когда шел на работу.

Писал я не потому, что хотел написать что-то, а потому, что не мог не писать. Мне хотелось выразить, и я выражал одну мысль:

Жизнь человеческая есть высочайшая радость сейчас, сию минуту, в этом мире, здесь на земле.

Радость доступна всякому человеку, во всякое время. От самого человека зависит быть счастливым или несчастным. Он может держать свой внутренний мир светлым или темным. Жить при жизни, или умереть при жизни.

Мысль о радости человеческой жизни была много раз выражена мудрецами и поэтами в древности и теперь, на Востоке и на Западе.

Я понял эту мысль вполне уже при конце моей жизни, и тем горячее мне хочется ее раскрыть: ведь нигде в мире нет радости счастья, если их нет в человеке. Радость приносит человека на землю, радость заставляет его цвести, и радость должна унести человека из этого мира.

В мире все прекрасно: воробей и крапива, орел и пальма — одинаково хороши. Все зависит от отношения самого человека к миру.

Чем человек хочет быть, то он и есть.

В. МАЗУРИН

15 ноября 1925 года

«Между двумя…»

Между двумя

Великими молчаньями, —

Молчаньем до рожденья

И молчаньем после смерти, —

Дано сказать мне слово.

Учусь сказать

Его достойно.

Ведь стоит:

Только раз один

Дано сказать

Мне слово, —

И вдруг испорчу!

22 мая 1924 г.

«Клен задремал…»

Клен задремал.

На часах листок сторожевой

Ревниво сторожит

Покой уснувших братьев,

Качаясь бестолково

На длинном стебельке.

Чуть ветер,

Клен шумит

По зову часового…

Мой лист сторожевой —

Трепетное сердце —

Всегда доносит мне

О знойном ветре.

Но жаль, — я просыпаю

Его начало

И часто

Пробуждаюсь в бурю.

27 июня [1924]

Косец

Спит косец,

Прикрытый грезами

Из трав и цветов

И унесенный в голубое небо

Нежным ароматом

И песней жаворонка.

А на постели

Храпит большое тело

Беспомощное и жалкое

С красной шеей

И корявыми руками.

Косцу нет дела

До дня и солнца:

Он выпил на лугу утро

И пьян его красою дивной.

Что может он сказать,

Если сон продлится вечно?

«Спасибо,

Я заработал

Золотое царство

Постоянной радости!»

30 июня 24 г.

«Я не завидую…»

Я не завидую

Тебе, солнце:

Ты бросаешь лучи,

Я подымаю их;

Для тебя они —

Упавшие волосы с головы,

Для меня —

Жизнь и красота.

18 июля [1924]

«Жатва еще не кончена…»

Жатва еще не кончена.

Не время подсчитывать снопы.

Идите же со мной, жнецы, —

Дела много,

Оглядываться некогда.

Утонем с головой

В золоте хлеба.

Так утонем,

Чтоб идущие за нами

Видели только хлеб

И не видели нас.

22 июля [1924]

«Поднялся цветок на болоте…»

Поднялся цветок на болоте.

Его затопила вода.

Поплыли ужи и пиявки

Над бедной головкой

И тина ее затянула.

В лачуге родилась малютка.

Ее подхватила нужда

И зарыла глубоко

В грязи подворотень…

Перед смертью девочке

Снился цветок из болота:

Росла у нее на груди

Голубая головка

С желтым глазком

И ее целовала

В холодные губы.

24 сентября [1924]

«Труд и песня!..»

Труд и песня!

Он идет в глубь,

К корню,

Что питает,

Она вверх,

В лазурь,

Что радует.

Оба вместе —

Прекрасное дерево.

«Женщины — лепестки…»

Женщины — лепестки

На цветке мира.

Им первым суждено

Встречать солнце

И первым

Вспыхивать зорями.

На высоте их держит

Целомудрие.

Без этой подборки

Они «падшие»,

«Идолопоклонницы»,

И позор, и ужас:

Мы, — мужи, —

Сторожа

У дорогого стебля,

Мы-то его и ломаем.

15 марта 25

«Тень — прелестнее букета…»

Тень — прелестнее букета:

Он — неподвижность,

Она струится…

Такова и поэзия:

Она прекраснее поэта.

20 марта [1925]

«Страшен и прекрасен мир…»

Страшен и прекрасен мир.

Куда возносится

Творящая душа.

Там вздрагивают молнии

В голубой лазури;

Лучи чуть

Выводят узоры

Таинственной жизни.

Там одиночество, созерцанье…

И едва, едва

Невидимой звезде-человеку

Чудятся в глубоком отдаленьи

Такие же светила-люди.

28 марта 25 г.

«Мне жаль цветов…»

Мне жаль цветов:

Зачем сорвали их, —

Они живые!

Недостойно наслаждаться

Трупом невесты.

Зачем же принесли

Глаза невест

На мертвый стол

И ставят рядом

С трупом рыбы

И сладким пирогом?

15 апреля 25 г.

На улице

Мальчик в красной рубашке

Сует кулачонками в воздух

И вспрыгивает босыми ножками.

  Он летит туда,

  Где забывают радость.

Бородатый мужчина

Гладит на тротуаре кошку, —

Этот старается

Попасть туда,

Где вспоминают радость.

4 июля [1925]

«Сегодня три раза…»

Сегодня три раза

Я испытал восторг:

Первый раз, когда увидал

Свет в росинке.

  Он зажег меня.

Второй раз, когда увидел

Такой же свет

В глазах ребенка.

  Я удивился…

Третий раз, когда читал

Упанишады.

Древний свет

  Осветил

И росу, и глаза ребенка.

21 июля [1925]

«Девочка прыгает через веревочку…»

Девочка прыгает через веревочку

И в «метелочку» и «так».

Вот этого счастья

Я уже лишен.

Но зато мне дано счастье

Понимать счастье ребенка.

О, как я желаю

Такого же счастья

Прелестной девочке

Тогда, тогда.

При ее последней заре.

Когда одно крыло

Опустится туда,

Где уже не машут

Никакие крылья,

А другое еще трепещет

В упругом воздухе.

23 июля [1925]

«Идет сапожник…»

Идет сапожник

Один среди поля

И поет:

«Если б не было вина, —

Не было б похмелья;

Если б не было меня, —

Не было б веселья».

Мы здороваемся.

Стоим и смеемся.

Он говорит:

«Иду с утра

И никак не дойду:

Хорошо тут».

Сапожник показал

На траву и кусты,

Горящие в кустах зари,

И прибавил:

«Что ж, работаешь,

Работаешь,

Надо и повеселиться».

Выпивши, а хорош.

Загрузка...