Твой сын, Одесса

16. «То, что должен совершить я…»

В мастерской осталось трое — Хорошенко еще с вечера ушел на Большой Фонтан на связь с рыбаками. У Яши работа не клеилась: валились из рук напильники, стыл паяльник, не держали деталь тиски.

— На тебе лица нет, Яшко. Пошел бы поспал лучше, — предложил Алексей.

Но Яша только отмахнулся от него. А когда наступили ранние зимние сумерки, зло швырнул в угол старую горелку, с которой весь день морочился, вытер ветошкой руки, подошел к Чикову:

— Пойдешь сегодня со мной к Садовому.

И Чиков, и Алексей знали, зачем надо идти к Садовому. Тот и другой были готовы к этому, но тот и другой думали: только бы не мне. Нет, они не трусили. Но одно дело вступать в открытый бой с патрулем, как тогда на Базарной, и совсем другое — прийти и убить… своими руками… Руки Алексея привыкли к тонкой ювелирной работе, к прохладе металла и теплоте паяльника. Что же касается Чикова, то мысленно он расправился уже со множеством мерзавцев, а живой крови так и не видывал. Он понимал, какое зло может причинить Садовой всему отряду, — может, уже и предал всех, — он холодно, обдуманно ненавидел предателя и первым сказал: «Надо ликвидировать…». И все-таки убить своими руками… Саша почувствовал приступ отвратительной тошноты. Спросил чужим, дрогнувшим голосом:

— Когда?

— Сейчас… Как только совсем стемнеет.

Саша посмотрел на свои вымученные долгой болезнью слабосильные руки и сказал, как когда-то:

— То, что должен совершить я, должен совершить я, а не кто-то другой…

И хотя он уже принял решение, легче ему не стало: его выдавали белые худые пальцы, стряхивающие несуществующие пылинки с пиджака, бегающие глаза, необычная бледность, подергивание губ.

Алексею и Яше стало неловко смотреть на Чикова — может быть, потому, что они тоже мучались таким же смятением, только умели таить его в глубине души, не позволяли ему проявиться. Они стояли, потупив глаза, тяготясь наступившей тишиной и боясь нарушить ее.

Нудно тянулись минуты. Через заснеженное оконце медленно вползала ночная темень. Яша хотел было уже скомандовать «Пора!», когда в мастерскую влетел комар. Его писк, вначале еле слышный, становился все назойливее, противнее, мучительнее, будто ввинчивался в уши, превращался в свист, в звон, в гул… Яша удивленно посмотрел вверх: откуда в январе взяться комару? И в то же мгновение почувствовал, что все вокруг: старые примусы и жестянки на полках, инструмент на верстаках, каменные стены и даже сама земля — дрожит мелкой дрожью от этого гула.

— Что случилось? — спросил в темноте Алексей.

Яша не ответил, а только подумал: это самолеты. Наши, советские самолеты! По ночам над городом патрулировали самолеты «эскадрильи Муссолини», но они так не летают. Это — наши! Сейчас начнется бомбежка. Первая бомбежка советских самолетов, которую Яше доведется пережить…

Во дворе захлопали двери, зазвучали возбужденные голоса. Все поняли, чем грозит этот нарастающий гул в черном беззвездном небе.

— Самолеты? — снова спросил Алексей.

И на этот раз Яша ничего не ответил брату. Он думал о Чикове. А что, если Саша не выдержит, надломится от страха и откажется от задания?.. Нет, никогда. Никогда! Яша этого не допустит! Саша не может, не должен, не имеет права так поступить. Саша — друг! Сашу он рекомендовал в отряд, ручался за него, как за самого себя! Если Саша откажется от слов «То, что должен совершить я, должен совершить я», он предаст дело, он станет… Нет, нет! Этого допустить нельзя!.. Надо… Надо вышибить клин клином…

Яша шагнул в темноту и нащупал руку Чикова. Рука была холодная, влажная и вздрагивала, будто через нее пропускали ток. Яша сжал ее до боли в собственных пальцах:

— Бежим наверх, посмотрим бомбежку. Мигом!

Ни Алексей, ни Саша ему не ответили. Во дворе все замерло. Будто ночь прижала всех к земле, укрыла своей темнотой от опасности. Но Сашина рука продолжала вздрагивать, и Яше показалось, что товарищ плачет. Он одновременно толкнул одной рукой дверь мастерской, а второй рванул за собой Сашу:

— Ну! Наверх! Мигом!

Первый взрыв громыхнул, когда они были уже на четвертом этаже.

— Слишком темно, — пыхтел сзади Яши Алексей. — Им сверху ничего не видно. Надо бы хоть одну ракету дать, чтобы бомбили прицельно… Или поджечь что-нибудь.

— Поджечь? — выдохнул Яша. — Это они и без нас сделали. На, смотри!

Ударом ноги он распахнул дверь на заваленный снегом балкон. В лицо ударило холодным ветром. Небо было исполосовано огненными трассами. За домом, в стороне порта, полыхало зарево, и снег на крышах был красным. В соседнем доме со звоном посыпались стекла. У Яши так сильно стучало сердце, что, казалось, оно тоже рассыплется на тысячи осколков во время взрыва очередной бомбы.

И вдруг Яша подумал: а что, если разбомбят дом, в котором живет предатель, и того тяжело ранит? Сможет ли он, Яша, стрелять в тяжелораненого? Или если Садовой попадет в госпиталь? Попробуй тогда к нему добраться!.. Яша не обращал внимания на то, что совсем близко покрывало снега вспарывалось осколками зенитных снарядов. Он забыл о своей безопасности, о Саше и Алексее. Он думал только о Садовом и при каждом взрыве спрашивал себя, не упала ли бомба в районе Южной улицы, найдет ли он Садового целым и невредимым, когда кончится бомбежка.

— Пойдем, Яшко, бомбежка заканчивается, а после налета из-за патрулей трудно будет пройти до Южной.

Яше сперва показалось, что это он сам себе сказал. Но голос снова повторил эти слова. Это был голос, который уже произнес сегодня: «То, что должен совершить я, должен совершить я…» Яша снова нашел в темноте руку товарища и пожал ее.

Как нынче днем, как вчера и позавчера, на балкон, на крыши, на землю падали крупные, тихие хлопья. Только теперь это были серые хлопья пепла.

О том, что произошло дальше, Яша Гордиенко рассказал сам в документе, который и сейчас хранится в государственном архиве. Рассказал лаконично и скупо, короче не скажешь: