Твоя кровь, мои кости

Вместо этого он сказал:

— Если что-то проникло внутрь часовни, это означает, что защита твоего отца уже начала ослабевать. Как я уже сказал, тебе небезопасно находиться там одной.

В ее глазах вспыхнул огонь.

— О, и здесь, с тобой, я в полной безопасности?

— Посмотри на меня. — Он потянул за кандалы. Металл лязгнул, как зубы, и пыль закружилась между ними в солнечных искрах. — Я не могу причинить тебе вреда.

Смех, вырвавшийся у нее, был на несколько децибел громче, чем нужно. Она балансировала на грани истерики. Он знал, что последует дальше… знал, что с Уайатт все, что было хорошего, всегда заканчивалось плохо. Обычно в слезах и потоках, когда небеса разверзаются.

— Забавно, — сказала она хрипло. — Ты забавный.

Он не хотел, чтобы это было смешно, и они оба это знали. Она провела пальцами по волосам, отчего растрепанные медные пряди разлетелись во все стороны. Ее следующий смешок получился прерывистым.

— Знаешь что, пошел ты, Питер.

Корзинка, которую она держала в руках, с грохотом упала на пол между ними. Из нее вылетело несколько ломтиков сладкого красного яблока и ломоть коричневого хлеба. При виде этого у него мгновенно потекли слюнки, в животе заурчало, но она уже ушла, поднимаясь по лестнице, даже не оглянувшись. От грохота захлопнувшейся двери подвала у него по спине пробежала дрожь. Слишком сильная, как будто хлопок был отдачей, как при выстреле из дробовика. За этим последовал медленный скрип дерева, звук, похожий на то, как вырывают дерево с корнем, — быстрое «динь-динь-динь» отцепляющихся цепей.

Когда он упал, то ударился лицом о бетон, саданувшись подбородком так сильно, что разбил губу до крови.

Он лежал ничком на полу подвала, челюсть болела, мышцы ныли, воздух был пропитан запахом гнили. Он попытался перевернуться на спину и обнаружил, что его ноги сведены судорогой и бесполезны. Наверху, в доме было тихо, и он тоже, чувствуя, как медленно возвращаются ощущения в суставах, когда осознавал невозможное.

Его кандалы поддались.

Он знал, что нужно Уэстлок, чтобы сотворить свою магию, знал, какие составы необходимы для пробуждения земли. Уайатт же нет. Не намеренно. И все же широкие корни старой ивы на стене были изъедены черными язвами, из открытых ран в коре сочились грибки. Промозглый запах разложения пропитал все вокруг, будто дерево начало гнить изнутри.

Он не знал, как долго оставался там, прежде чем, наконец, нашел в себе силы выпрямиться. К тому времени совсем стемнело, и прямоугольник неба, видневшийся в окне, стал темно-бархатным. Он прислонился к ржавой колонне лалли, разминая пальцы, пока не почувствовал характерный хруст кости — пока игольчатое онемение, характерное для паралича, не начало исчезать из его конечностей.

Вокруг валялись кусочки яблока. Белая мякоть окислялась, превращаясь в коричневую. Маленькие черные домашние муравьи собирались в рой. Он смахнул их и съел все до последней дольки, чувствуя тошноту в желудке и кислый привкус во рту. Потом потянулся, пока позвонки не встали на место.

За все это время Уайатт так и не спустилась вниз.

Когда, наконец, к нему вернулось достаточно сил, чтобы подняться на ноги, он пополз наверх. Ноги у него были парализованы, и он передвигался ползком, опираясь руками о перила. Кровь шумела в ушах, вызывая головокружение и частичную слепоту, иголки истощения пронзали его конечности, пока тело пыталось снова собраться воедино.

Он, пошатываясь, прошел на кухню и обнаружил, что там пусто, только чашка чая остывает на кухонном столе. Гостиная была такой же заброшенной, пианино выглядывало из-под своего призрачного чехла. Разминая затекшее плечо, он, ковыляя, направился к лестнице..

Далеко ему уйти не удалось. Когда он завернул за угол, его встретили серебристая вспышка и свист чего-то тяжелого, летящего по воздуху. Он выбросил вперед руки как раз вовремя, чтобы схватиться за деревянную колотушку. Тяжелый клин топора остановился всего в дюйме от его виска, и в темноте он оказался нос к носу с Уайатт.

Он выгнул бровь, глядя на нее.

— Ждешь гостей?

Ее глаза были убийственными, яркими, как бриллианты, и обвиняющими.

— Я подумала, что-то могло проникнуть за пределы защиты.

— Защита не повреждена, — заверил он ее. — Это всего лишь я.

— И от этого я должна почувствовать себя лучше? — Она безрезультатно дернула топор. — Как ты выбрался?

— Отпусти, и я расскажу.

— Сначала ты.

— Не я пытался расколоть твою голову, как дрова. — Когда он попробовал поднять топор повыше, она подхватила его и чуть не врезалась в него. — Отпусти, Уайатт.

— Нет.

На кухне зазвонил телефон. От звонка у него по спине побежали мурашки. В темноте прихожей Уайатт посмотрела на него.

— Это Джеймс.

Имя подобно штопору вонзилось ему в грудь.

— Не отвечай.

— Что? — спросила она. — И дать тебе возможность ударить меня в спину, пока я разговариваю по телефону? Я тебя умоляю.

— Я уже говорил… я не причиню тебе вреда.

Невысказанное слово повисло между ними. Одновременно и обещание, и угроза. На кухне телефон издал еще один пронзительный звонок. Она без предупреждения выпустила топор из рук, и он, пошатнувшись, отступил на шаг, ощутив на себе всю тяжесть топора. Она была уже на полпути к кухне, когда он прислонил его к плинтусу и побежал за ней трусцой.

— Уайатт. — Его походка была неуверенной, кости поражены артритом. — Уайатт, не снимай трубку.

— Он просто хочет знать, в порядке ли я.

— Ему все равно, в порядке ты или нет. — Он встал перед телефоном как раз в тот момент, когда раздался третий, навязчивый звонок. — Он звонит не за этим.

— Ты так думаешь? — Она сердито посмотрела на него. — Знаешь, что он мне сказал? Он сказал, что я должна убить тебя. Что, если дойдет до этого, я должна лишить тебя жизни, прежде чем у тебя появится шанс лишить жизни меня. Как думаешь, он сказал бы мне это, если бы ему было все равно?

У Питера скрутило живот.

— Да, — произнес он, как только телефон замолчал. На кухне воцарилась тишина. Никто из них не пошевелился. — Так вот почему у тебя был топор?

— Я же говорила тебе, — сказала Уайатт, — я думала, кто-то проник через защиту. Не знаю, заметил ли ты, но с тех пор, как я вернулась, моей жизни постоянно угрожали. Ты, лесные твари, человек-птица, зверь.

Он вскинул голову.

— Что ты сказала?

— Зверь, — повторила она. — Из леса.

Страх пробежал у него по спине.

— Откуда ты о нем знаешь?

— Потому что группа людей в плащах рассказала мне о нем, как же иначе? Они сказали, что если я тебя не выдам, то придет лесной зверь и заберет тебя силой.

— Сколько?

— Сколько что?

— Сколько человек было в лесу, Уайатт?

— Я не знаю. — В ее взгляде промелькнуло раздражение. — Пять. Может, шесть?

— Семь, — сказал он с болезненной уверенностью. Семь — за семерых членов гильдии, которых он привел к смерти после того, как Уайатт и Джеймс ушли. Семь — за семь тел, которые он похоронил. За семь могил с семью трупами, готовыми к воскрешению. Если они были там, это означало, что зверь берет дело в свои руки.

А это означало, что у них было меньше времени, чем он думал.

Телефон на стене зазвонил снова. На этот раз, когда Уайатт потянулась, чтобы ответить, он схватил ее за запястье.

— Не надо.

Они стояли лицом к лицу в темноте, телефон без конца насмехался над ним, ее пульс бился под подушечками его пальцев. Кровь Уэстлоков стучала отбойным молотком прямо под ее кожей. Когда она вырвалась из его хватки, ее пульс остался позади, как эхо.

— Давай заключим перемирие, — поспешил предложить он.

Она надела браслет на запястье, в ее взгляде читался гнев.

— Ты ударился головой? С чего бы мне соглашаться на это?

— Потому что у тебя нет другого выбора.

— Всегда есть другой выбор. — Когда звонки прекратились, она повернулась к нему спиной и направилась в прихожую. Оставив его наедине с навязчивой идеей, ладонью он все еще ощущал биение ее пульса. Она уже почти ушла, когда он окликнул ее.

— Нам было по семь лет, когда ты заставила нас с Джеймсом спать в твоей комнате. Ты была убеждена, что под твоей кроватью водятся монстры. Джеймс говорил тебе, что это невозможно — ничто по-настоящему чудовищное не может поместиться в таком маленьком пространстве, — но ты настаивала, что темнота становится еще больше, когда ты оказываешься в ней.

Она не взглянула на него, но и не ушла. Одной рукой она держалась за дверной косяк, а все, кроме кончиков пальцев, было спрятано в вязаном манжете ее свитера.

В темноте раздалось отрывистое тявканье койота, а затем затихло, погасло, как пламя под внезапным порывом ветра. Холодок пробежал по коже Питера и остался.

— Ты не ошиблась, — сказал он. — Зверь живет в этих пространствах — между небесами, где тьма настолько непроницаема, что не видно конца. И если он проникнет в дом, все будет кончено. Он проникнет в твою голову. Он разнесет твой разум вдребезги, пока ты не перестанешь понимать, что реально, а что нет.

Она повернулась к нему лицом, пока он говорил.

— Это он с тобой сделал?

Вопрос пронзил его насквозь. Он подумал о том первобытном шепоте, который прошелся по его позвоночнику, — «Она бросила тебя. Она бросила тебя» — о том, как разлетелось вдребезги стекло ее зеркала под его кулаком, о том, как тела членов гильдии корчились в тончайшей паутине. И, наконец, он вспомнил, как Джеймс Кэмпбелл стоял на коленях, а в его глазах плыла непроглядная чернота.

Он все еще ощущал призрачный пульс Уайатт подушечками пальцев. Он разрывался между желанием вырвать его из себя или вшить в кожу.

— Только ведьма может удержать его, — сказал он, прижимая раскрытую ладонь к груди.

— Я уже говорила, — парировала Уайатт. — Я не занимаюсь магией.

— Но ты можешь научиться. — Он не позволит ей отказаться от этого. Не тогда, когда на карту поставлено так много. — Ты можешь научиться, и я собираюсь научить тебя.

8 Уайатт

Уайатт проснулась от крика петуха на ферме. Звук вырвал ее из кошмара, унося с собой детали в быстро исчезающих образах — холодный поток воды, дюжина маленьких рыбок, умирающих с вытаращенными глазами. Зеленые веера водорослей под ее пальцами.

Она с трудом выпрямилась, перед глазами у нее все плыло, легкие болели, и она внимательно осмотрелась вокруг, пытаясь остановить приступ страха.

Не плачь. Не плачь.

Это был всего лишь сон.

У ее ног животом кверху в лучах солнечного света спала Крошка. Ее руки были сухими. Сухими, а не мокрыми. В ней не было ничего отвратительного. В ее венах не было гнили. Кожа была слишком туго натянута на костях, будто высохла от сульфата. Головная боль вспыхнула, заплясав точками перед глазами, когда во дворе во второй раз прокричал петух.

Она медленно оделась, натянув поношенный топ и мятый льняной комбинезон. За окном старая ива застонала от внезапного порыва ветра. От этого звука у нее екнуло сердце, и она подняла глаза, почти ожидая увидеть Питера, который ждал ее там, болтая ногами, перепачканными грязью. От этой мысли у нее внутри все сжалось. Преследуемая своими призраками, она отвернулась от окна.

Не плачь. Не плачь.

На туалетном столике лежали сувениры, которые она забрала из потайной комнаты Питера — отрезанное пластиковое сердечко на веревочке. Помятая зажигалка Джеймса. Украденный тюбик губной помады. Сначала она схватила зажигалку и сунула ее в карман комбинезона рядом с оторванной пуговицей Кабби. Спохватившись, она потянулась за губной помадой. Выкрутила ее из тюбика — ярко-красная, как георгин, от многократного использования воск стерся. Она нанесла помаду по наитию, поджав губы и наклонившись вперед, чтобы посмотреться в разбитое вдребезги зеркало.

Это ничего не изменило.

Девушка в зеркале по-прежнему казалась незнакомкой.

К тому времени, как она спустилась вниз с топориком в руке, Питер уже был на кухне, одетый в бесформенный зеленый свитер и вельветовые брюки. Его волосы торчали короткими неаккуратными прядями, будто он подстригся садовыми ножницами. Он расправился с полной тарелкой омлета и пюре из цветной капусты, лишь мельком взглянув на нее, когда она прислонила топор к маленькому складному столику.

Проглотив кусок, он спросил:

— Ты собираешься брать его с собой, куда бы ни пошла?

Она тяжело опустилась на стул напротив него.

— Зависит от обстоятельств.

— От каких?

— От некоторых. — Наклонившись над столом, она взяла с его тарелки цветную капусту. Он замер, следя за ее движениями, когда она поднесла ее ко рту и откусила кусочек. Она хотела показать свою силу. Продемонстрировать свое превосходство. Вместо этого все показалось ей до боли знакомым — отражением тысячи других моментов, похожих на этот. Она поспешно отложила цветную капусту, так и не доев ее.

— Во-первых, я до сих пор не решила, что с тобой делать.

— Хочешь сказать, что еще не решила, собираешься ли попытаться убить меня? — Он искоса посмотрел на нее. — Просто из любопытства, что тебя останавливает?

— Вот это. — Сунув руку в свои набитые карманы, она ощупывала, пока не нашла хрупкую фотокарточку. Она осторожно положила ее на стол между ними. Крошечная монохромная копия Питера хмуро смотрела на них, его матросская шапочка съехала набекрень на копне светлых волос. Зубцы его вилки скребнули по тарелке. Он медленно поднял на нее глаза. У него перехватило горло, когда он проглотил еще один кусок.

— А что насчет этого?

— Если я тебя ударю, — задумчиво произнесла она, изображая безразличие, — это что-нибудь даст? Я имею в виду, этой фотографии больше ста лет, Питер. Ты вообще можешь умереть?

В его бледно-голубых глазах промелькнула искорка веселья.

— Да, — сказал он, протягивая руку за стаканом воды, — я отлично умею умирать.

Она сердито посмотрела на него.

— И что это должно означать?

Но он не ответил. Вместо этого он сделал большой глоток. Она смотрела, как он осушает свой стакан, гадая, ел ли он что-нибудь или пил за те пять лет, что ее не было. Голодал ли он так, как голодают все нормальные люди, или он вообще ничего не чувствовал. Поставив стакан обратно на стол, он вытер каплю воды с подбородка.

— Вот вопрос получше, — сказал он. — Кто такой Мика?

Вопрос застрял у нее в горле.

— Где ты услышала это имя?

— Ты звала его во сне прошлой ночью.

Ее кошмар нахлынул волной. Она моргнула и увидела кровавые пятна, услышала этот ужасный, захлебывающийся голос:

— Уайатт, ты сука.

На другом конце стола Питер провел кончиком пальца по краю своего пустого стакана. Звук разнесся по комнате, как удар камертона.

— Он твой парень? — ровным голосом спросил он.

Стул под ней зашатался, когда она вскочила на ноги.

— Прости? — Она схватилась за рукоять топора, и затупленная дубина застучала по цементному раствору у нее за спиной, она направилась к двери и натянула старые желтые болотные сапоги.

Питер поднялся со стула.

— И куда это ты собралась?

— Куда-нибудь, — огрызнулась она, как только за ними захлопнулась сетчатая дверь.

Ее сразу же встретили крик петуха и галдеж переполошенных кур. В тени ближайшего хвойного дерева коза наблюдала за ней прищуренными забавными глазами, скрючившись на клочке плюща.

Она уставилась на нее в ответ и состроила такую уродливую гримасу, какую только смогла, прислонив топор к облупившейся обшивке. Неподалеку древняя ива издала призрачный стон, ее ветви дрогнули от внезапного порыва ветра. Сунув руку в карман, она вытащила зажигалку Джеймса и провела большим пальцем по вмятине на ее боку. Девушке показалось странным, что он оставил ее там. Он всегда носил ее с собой, куда бы ни отправлялся, открывая и закрывая, будто у него был нервный тик. Он тренировался весь день. Щелк. Нажать. Искра.

Когда она нажала на колесико, ничего не произошло. После второй попытки в небо взметнулась искра. Нахмурившись, она закрыла крышку. Возможно, закончилась жидкость для зажигалок. А может, это была ошибка использования. Возможно, Джеймс знал все, а она ничего. Ее пронзила острая боль, и она вскинула руку, готовясь швырнуть зажигалку в ближайшие кусты.

Чья-то рука перехватила ее запястье в воздухе, прежде чем она успела разжать руку.

— Тебе опасно здесь находиться, — сказал Питер, когда дверь за его спиной захлопнулась. — В лесу есть твари, которые могут тебя убить.

Она безуспешно пыталась вырваться.

— О, будто ты этого не хочешь?

Он издал звук, который мог бы сойти за смешок, будь на его месте кто-то другой. Вытащив зажигалку, он отпустил ее руку. Его взгляд опустился к ее губам, и от непоколебимой голубизны его взгляда у нее защемило внутри.

— Я помню, как ты впервые начала пользоваться этой штукой, — сказал он, и она не сразу поняла, что он имеет в виду губную помаду, которую она нашла у него под матрасом. — Тебе не разрешалось краситься, но ты все равно пробиралась в сарай и красилась. Это заставляло тебя чувствовать себя бунтаркой. Будто ты могла хоть немного контролировать ситуацию. — Взгляд его светлых глаз встретился с ее. — Теперь ты чувствуешь, что все под контролем? Со своим тупым топором и сломанной зажигалкой?

Он слишком легко разгадывал ее мысли, и она ненавидела это. Ненавидела за то, что он так аккуратно держал все ее секреты на ладони, а все, что у нее было от него, — горстка фотографий и украденная пуговица, достаточно обмана, чтобы в нем утонуть.

Когда он шагнул к ней, она отшатнулась, судорожно хватаясь за рукоять топора. Еще шаг, и она врезалась спиной в дверь. Вздрогнув, дюжина греющихся на солнце божьих коровок взмыла в воздух роем красных жуков. Питер не обратил на них внимания, сунул зажигалку в задний карман и наклонился, чтобы поймать ее взгляд.

— Никаких бунтов, — сказал он. — Мы заключили перемирие, помнишь?

— Ты объявил перемирие, — парировала она. — Я ни на что не соглашалась.

— Здравствуйте!

Они оба замерли, повернувшись в направлении звука. Там, под плетеной садовой решеткой, стояла пожилая женщина, которую Уайатт узнала. На ней было бесформенное платье из ворса в цветочек, в волосах серебрились пряди. Ее кожа была обветренной, как древесная кора, так что она больше походила на дерево, чем на человека, а запавшие глаза были темными, как отверстия от сверла в старом дубе.

— Маленькая мисс Уайатт. — В ее улыбке не хватало нескольких зубов, а пальцы были покрыты бледно-пурпурными синяками. — Это не можешь быть ты. Такая взрослая. И к тому же, такая хорошенькая.

— Не разговаривай с ней, — приказал Питер.

Уайатт сильно толкнула его в грудь, отпихивая в сторону.

— Что с тобой не так? Это миссис Джермейн.

Он моргнул, глядя на нее сверху вниз.

— С соседней фермы? Знаешь, у нее все кошки дома.

— Я никогда не выезжал за пределы фермы, — кисло сказал он. — Как бы я познакомился с ее кошками?

Она уставилась на него, уверенная, что ослышалась.

— Что ты имеешь в виду под ты никогда… Знаешь что, не бери в голову. Привет, миссис Джермейн!

— Ее здесь быть не должно, — пробормотал Питер.

Уайатт проигнорировала его, улыбнувшись пожилой женщине у ворот.

— Могу я вам чем-нибудь помочь?

— Думаю, да. — Старая миссис Джермейн моргнула, уставившись на Уайатт странным взглядом, устремленным на тысячу ярдов. Подол ее платья был мокрым от грязи. Она была босиком, а ее ноги были бесцветными из-за ушибов. В ее руке блеснуло что-то серебристое. — У меня для тебя сообщение.

— О. — В груди Уайатт впервые шевельнулось беспокойство. — Все в порядке?

— О, да, дорогая. — Сладковатый, как патока, звук ее голоса понизился. Он превратился в стон деревьев, в то, как старый дуб сгибается под порывами сильного ветра. Тихий шелест нескольких сотен голосов одновременно. — Теперь, когда ты вернулась домой, к нам, все в порядке.

Уайатт нахмурилась.

— К нам?

— К мальчику и ко мне, — сказала она. — Мы ждали тебя.

— Уайатт. — Голос Питера, прозвучавший прямо у нее над ухом, заставил ее подпрыгнуть. Позади них дверь со скрипом открылась. — Внутрь. Сейчас же.

С проворством, не свойственным ее возрасту, пожилая женщина поднесла руку к горлу. Серебристая вспышка, красный отблеск и алые капли потекли по светлому, в цветочек, нагруднику ее платья. Она разинула рот, как рыба, хватая ртом воздух, кровь все лилась и лилась из нее.

А затем она начала смеяться.

Ужасный, пронзительный звук, от которого куры вспорхнули и скрылись из виду.

— Уайатт!

Питер рукой обхватил ее за талию и наполовину потащил, наполовину унес ее с ослепительного утреннего солнца в темноту кухни. Дверь захлопнулась. Уайатт стояла неподвижно, чувствуя, как сердце бьется о наковальню ее костей.

— Что, черт возьми, это было? — Она провела руками по своим спутанным волосам и спросила снова, повторяя свой вопрос:

— Что, черт возьми, это было?

Питер, прижавшийся к оконной раме, не выглядел таким встревоженным, каким, по ее мнению, должен был.

— А как ты думаешь?

— Зверь? — Она подумала о воющих волках, о скрытом предупреждении, исходящем от людей в капюшонах на улице. — Как он мог быть похож на нее? Как такое вообще возможно?

— Существа, живущие в темноте, имеют тенденцию принимать формы, недоступные человеческому пониманию. — Питер отошел от окна. По ту сторону стекла двор погрузился в тишину.

— Если оно надело ее, то она, вероятно, мертва уже некоторое время.

Надело ее. Как кожу. Уайатт опустилась на ближайший стул и согнулась пополам, уткнувшись лбом в колени. Она сосредоточилась на том, чтобы сделать один прерывистый вдох за раз. Когда Питер заговорил снова, его голос раздавался прямо у нее над головой.

— Что ты делаешь?

Она не подняла головы.

— От всего, что ты только что сказал, меня чуть не стошнило.

— Ну, не надо, — сказал он. — Это непродуктивно.

Она выпрямилась и сердито посмотрела на него.

— Я оставила топор снаружи.

— Он тебе не поможет. — Он оглянулся на окно. — Она перестала сопротивляться. Я пойду и похороню ее завтра.

При мысли о том, что старая миссис Джермен пролежит там весь день, отдавшись на милость стервятников, у нее снова скрутило живот.

— Почему не сейчас?

— Ты видела, как близко она подошла к дому? Меня не застанут на опушке рощи, когда зайдет солнце. Я похороню ее утром.

— А потом?

— Потом приступим к работе. — Взгляд его голубых глаз встретился с ее в тусклом свете кухни. — Я не самое худшее, что есть на свете, Уайатт. Если падет последняя защита, за деревьями нас ждет судьба похуже смерти.

9. Питер

Питеру потребовалось чуть больше часа, чтобы выкопать могилу. Глубина ее составляла шесть футов (182,88 см), ширина — три (91,44 см), как раз столько, чтобы в нее поместилось тело. Последняя выкопанная им могила была не настолько глубокая. Тогда он был еще маленьким, весь состоял из рук и гнева, и его стошнило в грязь задолго до того, как работа была закончена.

Он не взглянул на старуху, когда опускал ее в землю. Не произнес никаких прощальных слов, когда засыпал холмик. Зачем ему это было нужно? Он не знал ее. Большую часть жизни ничего не чувствовал. Он определенно ничего не чувствовал к мертвым.

Когда с этим было покончено, он отложил лопату и прислушиваясь, стал ждать. В безлистной роще на опушке леса было тихо. Птицы не пели. Никто не шуршал, не болтал и не шмыгал в подлеске. Часовня отбрасывала на кладбище тень солнечных часов, увенчанный шпилем гномон протягивался сквозь деревья, как зловещая рука.

Питер знал, что должен вернуться. Что, если останется, это только затянет узел в его груди, пока он не перестанет дышать. Он все равно остался, переходя из одного освещенного места в другое и останавливаясь у дерева, увитого белыми вешенками. Под ним находилась безымянная могила, на пять лет старше и значительно меньшего размера.

Долгое время он стоял над ней и совсем ничего не говорил.

— Уайатт вернулась, — наконец прошептал он. Опустился на землю, прислонившись спиной к голой сосне. Рядом с ним муравей-плотник пробирался по плоской шляпке поганки. — Ты говорил мне, что она придет, но я тебе не верил.

Ответная тишина показалась ему чутким ухом. Это была необходимая передышка. Непрекращающийся шепот не преследовал его здесь. Зверю не нравилось это место… из-за того, что деревья росли очень близко, из-за того, что почва была высушена. Из-за того, что здесь не осталось ничего, что могло бы поддерживать жизнь. Кроме мертвецов.

Он достал из кармана зажигалку Джеймса и поворачивал ее до тех пор, пока на полированном металле не вспыхнул огонек. Прошлой ночью он лежал без сна и смотрел, как кремень выплевывает слабые искры, чувствуя, как его желудок разрывается на части.

— Не думаю, что смогу потерять ее снова, — прошептал он. — Это делает меня трусом?

Это было абсурдом — задавать вопросы мертвым, и он сразу почувствовал себя смешным. Положил зажигалку на холмик и откинулся, положив руки на согнутые колени. Закрыв глаза, он опустил подбородок на грудь. Он чувствовал, что вот-вот расплачется.

— Черт. — Его голос эхом отразился от пустых деревьев. — Жаль, что тебя здесь нет. Ты бы знал, что делать.

Но это была лишь грязь. А под ней — лишь кости.

***

Когда Питер вернулся в дом, зазвонил телефон. Несколько секунд он стоял на кухне с перепачканными землей руками и слушал эту невыносимую трель. Он подождал, пока телефон прозвонит еще четыре раза, прежде чем сдаться и поднести трубку к уху.

— Уайатт. — сквозь помехи был слышен голос Джеймса Кэмпбелла. — Слава богу. Я сомневался, ответишь ли ты. Все звонил и звонил.

Питер вообще ничего не сказал. Он не шевелился. Не дышал. Даже глазом не моргнул. На другом конце провода Джеймс, казалось, запыхался, будто пробежал огромное расстояние.

— Уайатт, ты здесь? — Последовало молчание. В трубке послышалась настороженность. — Питер.

Питер мгновенно повесил трубку. Потом сорвал телефон со стены. Он выбросил его в мусорное ведро и оставил провода висеть на пустом разъеме, его сердце сильно билось. Когда все было закончено, он отправился на поиски Уайатт.

Он нашел ее в гостиной, она свернулась калачиком на диване перед доисторическим телевизором с антеннами. День был теплый, и она надела один из старых сарафанов своей матери, в цветочек. Заплетая и расплетая волосы, она молча созерцала увядающий крокус в терракотовом горшке. На коленях у нее лежал раскрытый дневник, и из двух ее пальцев текла кровь, оставляя красные пятнышки на беспорядочных записях отца.

— Я нашла кое-какие инструкции в дневниках отца, — сказала она, не поднимая глаз. — Три части крови, две части порошка. Добавить три капли смеси в почву. По его словам, это просто.

На столе стояла крошечная бутылочка с пеплом, ее содержимое было угольно-черным и тусклым. Рядом, на краю белой керамической ступки, лежала маленькая стеклянная пипетка. На дне скапливалась липкая темно-красная жидкость. Сам цветок, казалось, был на волосок от гибели. Увядший лепесток выскользнул из ее рук и упал на пол увядшей фиолетовой спиралью.

— Инструкции могут быть простыми, — сказал он, упираясь предплечьями в спинку дивана. — Это не значит, что то, что ты делаешь, легко.

Она откинулась на подушку, вздернув подбородок, пока не встретилась с ним взглядом. Сегодня она снова накрасилась, ее в злобе изогнутые губы были ярко-красными.

— В чем разница?

Стоя лицом к лицу с ней, он мог пересчитать все до последней веснушки на ее переносице. Мог разглядеть золотое кольцо вокруг радужной оболочки глаз. У него засвербело в горле.

— Удар ножом в четвертое и пятое ребро приведет к смерти противника, — объяснил он. — Если ударить под небольшим углом, можно за один раз задеть оба желудочка. Это чистое убийство. Простое. Но ведь не легкое.

Она широко распахнула глаза от удивления:

— Ты уже убивал кого-нибудь подобным образом?

— Нет, — сказал он. — Но я пережил это, и смерть — самая простая вещь в мире. Тебе ничего не нужно делать, только сидеть и принимать ее. Нет никаких инструкций, никаких дорожных карт. Есть только кровавый конец. Это настолько просто, насколько возможно, но в этом нет ничего легкого.

Так близко, что он услышал, как она сглотнула.

— Я думала, ты должен быть бессмертным.

— А я думал, ты не занимаешься магией, — он искоса взглянул в ее сторону. — Что случилось?

— Мы объявили о прекращении огня, помнишь?

— Да, — нахмурившись, он посмотрел на нее. — Но ты передумала не поэтому.

Она посмотрела на свою ладонь, ее окровавленные пальцы сжались в кулак.

— Я просто продолжаю думать, что, возможно, миссис Джермейн не была бы так одержима, если бы защитные чары были целы.

И вот оно. Он обогнул диван и опустился на его незанятую половину. Еще несколько лепестков оторвались от цветка и полетели вслед за ним, как конфетти.

— Может быть, — сказал он, схватив листок, прежде чем тот упал на пол. — А может и нет.

Некоторое время после этого они сидели в напряженном молчании. Он почти растер лепесток в пыль большим и указательным пальцами, прежде чем, наконец, набрался смелости взглянуть в ее сторону. Когда он это сделал, то обнаружил, что под ее пристальным взглядом его медленно расчленяют.

— Это был Джеймс? — спросила она. — В телефоне.

Его желудок перевернулся. Он сосредоточился на том, чтобы стряхнуть с пальцев остатки лепестка, и заскрежетал зубами, да так сильно, что те чуть не треснули.

— Так оно и было, не так ли? — Уайатт встала на колени, и платье задралось вокруг нее, когда она повернулась к нему лицом. — Что ты ему сказал?

— Ничего, — сказал он, потому что это, по крайней мере, было правдой.

— Ладно, хорошо. Что он тебе сказал?

Его левый глаз дернулся, и он ткнул в него пальцем. Он не хотел говорить о Джеймсе. Не хотел думать о том, как близко была Уайатт, или о том, сколько раз они сидели в этих самых позах, не касаясь друг друга руками, старый вентилятор не работал, горячий летний воздух влажно проникал из одного конца комнаты в другой.

— На этот раз ты должен быть начеку, Питер, — отчитывал Джеймс, доставая из своей сумки потрепанные DVD-диски. — Это Спилберг во всей своей красе.

В эти дни телевизор был сломан, Джеймс ушел, а Уайатт была все равно что мертва.

— Давай разберемся с этим, — сказал он, вместо того чтобы ответить на ее вопрос. — Зачем использовать черный порошок? Почему дневник не призывает тебя добавлять кровь Уэстлоков непосредственно в почву?

Она шмыгнула носом, потирая кончик.

— Не знаю. Я использовала чернила, потому что так велели мне дневники.

— Чернила?

— Да, порошкообразные чернила.

— Думаешь, это они?

Она бросила на него циничный взгляд.

— Они в чернильнице. Все, что нужно, — маленькое перо с перьями, чтобы завершить эстетику.

— Хм. — Он наклонился и взял пузырек со стола. Вертя его в руках, он наблюдал за перемещением вещества внутри в виде песочных часов. — Знаешь ли ты, что кости являются отличной добавкой к почве? Фермеры часто используют органическую костную муку от животных, убиваемых на бойнях, в качестве удобрения.

— Нет, я этого не знала, — осторожно ответила она.

— Костная мука выпускается в виде порошка, — продолжал он, теребя гранулированную пробку. — Посыпь ею верхний слой почвы, добавь в компост, и растения поглотят ее. В ней есть все, что им нужно для хорошего роста — калий, фосфор, кальций. Добавь немного ведьминой крови, и растения внезапно станут защитой от зла. Уговори их, и они расцветут под твоими руками.

Ее взгляд метнулся к пузырьку в его руках. К тому, что находилось внутри. Ему не нравилось думать об этом — о содержимом пузырька. О тех ужасах, которые он пережил, чтобы его заполучить.

Просто, но не легко.

— Эту особую костную муку готовят прямо здесь, на ферме. — Он постарался, чтобы это прозвучало как ни в чем не бывало. Чтобы она не заметила, как правда разрывает ему сердце.

Он почувствовал, как она изучает его, прежде чем спросить:

— Чьи это кости?

Этот вопрос задел его за живое и запал ему в душу.

— Ингредиенты просты, — сказал он, ткнув пальцем в ее открытый дневник. — Самое сложное — собрать кровь, которая обладает сильным действием. Можно взять сок из дерева, но он не превратится в сироп, пока не закипит. Так говорил твой дедушка.

Уайатт, стоявшая рядом с ним, напряглась.

— Почему ты не ответил на мой вопрос?

— Потому что это не имеет значения.

— Но ты мог бы сказать, что это куриные кости. Ты мог бы сказать, что они сжигали кости домашнего скота, и я бы тебе поверила.

Было слишком трудно смотреть на нее, и он не стал этого делать, подался вперед, пока его локти не уперлись в колени.

— Не лги мне, Питер, — сказала Уайатт. — У нас не может быть перемирия, если у тебя есть секреты.

Он осторожно поставил флакон обратно на стол. Стекло звякнуло об оцинкованное дерево. В наступившей тишине было слышно, как упала булавка.

— Они мои, — наконец признался он.

— Твои…

— Кости. В чернилах.

Ему не нужно было смотреть на нее, чтобы понять, что она застыла как вкопанная. Уайатт переваривала услышанное, отчаянно пытаясь найти во всем этом смысл. Он также знал, что она, возможно, не могла понять ничего из этого. Потому что он сидел рядом с ней, целый и невредимый, и теперь, когда она вернулась, ни одна его частичка не пропала.

Ее вопрос прозвучал шепотом.

— Как они могут это делать?

— Они сжигают тело, — сказал он, расставляя все точки над «и». — Когда огонь утихает, они берут обугленные останки и растирают их в пыль.

Ступка, пестик и густая черная паста. Сажа в хрупкой бутылке.

В конце концов, это все, что от него оставалось.

Уайатт, стоявшая рядом с ним, не мигая, смотрела на него.

— Но как это возможно?

Он знал, о чем она спрашивает, и не хотел ей говорить. Он не хотел, чтобы она знала, что он не всегда был таким, перебегая из одной жизни в другую. Что когда-то давным-давно он был настоящим мальчиком — хватал ртом воздух между мирами, кровь скапливалась в его легких, а отец умолял голодную тьму:

— Я сделаю все, что угодно, только оставь его в живых.

Он не хотел говорить ей, что большинство проклятий поначалу выглядели как дары.

— Самое забавное в бессмертии, — сказал он вместо этого, — то, что смерть не остается надолго.

Послышалось тихое мяуканье, и на спинку дивана запрыгнула мохнатая фигурка. При виде Крошки, древней домашней кошки, его грудь раздулась. Она приземлилась ему на руки, взмахнув хвостом… еще одна вещь, которую он потерял в тот день, когда ушла Уайатт, и вот она здесь, будто никогда не уходила.

Мягкое тепло ее маленького тела дарило ему единственный источник утешения. Зарывшись руками в мех, он сказал:

— Я сотни раз жил и умирал на этой ферме. А может, и больше. После стольких раз теряешься в памяти.

Смысл его признания стал очевиден для них обоих. Он не мог заставить себя взглянуть на Уайатт. Сидя у него на коленях, Крошка слегка коснулась головой его пальцев, ища ласки. Он погладил бархатистую шкурку у нее за ухом и добавил:

— Это самое старое из того, что я видел.

Он украдкой взглянул в сторону Уайатт и увидел, что ее глаза широко распахнуты и ничего не выражают.

— Скажи что-нибудь, — приказал он.

Запнувшись, она быстро заморгала.

— Фото в часовне…

— Сделано в те дни, когда я был обречен на заклание. Для науки.

Кровь отхлынула от ее щек, и она стала бледной, как привидение. Они снова погрузились в неловкое молчание. Питер смотрел, как с увядающего крокуса опадают лепестки, ощущая на себе пристальный взгляд Уайатт, словно она изучала его в поисках улик. Он не знал, как сказать ей, что она ничего не найдет, не знал, как объяснить, что все его раны были спрятаны внутри, гноились там, где никто другой не сможет их увидеть.

Наконец, она тихо заговорила.

— Если я пролью кровь на почву без порошка, что-нибудь вырастет?

— Можешь попробовать. Это не сработало ни у кого из Уэстлоков, которые были до тебя.

— Так вот почему они держали тебя все это время? Чтобы усиливать свои способности?

— Без садовника, — печально сказал он, — некому будет удерживать стену. Это твое наследие.

— Но без твоих костей не будет наследия Уэстлоков.

— Сила всегда приобреталась путем захвата. Уэстлоки брали.

Она обдумывала это, наблюдая, как Крошка удовлетворенно мурлычет у него на коленях. Наконец, она сказала:

— Неудивительно, что ты хочешь моей смерти.

Возможно, когда-то давным-давно. Может быть, в тот дождливый день у леса, когда обида жгла и липла к его груди, а зверь размахивал перед ним свободой, как морковкой. Но теперь? Теперь у него не было выбора.

«Трус», — напевал этот адский голос у него в голове. «Не сваливай все это на меня».

Его пронзила боль, и он, поморщившись, отдернул руку. Убрав когти, Крошка соскользнула на пол и с презрительным видом скрылась из виду, задрав пушистый хвост. Он слизнул красную капельку с пальца и поднялся, чтобы уйти.

Не имело значения, что в прошлый раз у него сдали нервы. Не имело значения, что они заключили временное перемирие, или что прошлой ночью он лежал без сна, чувствуя, как в животе скручивается чувство вины, а мысли об Уайатт пульсируют в его крови. Она всегда умирала, еще до конца. Он всегда собирался убить ее. Такова была сделка, которую он заключил, и не было другого выхода, кроме как пойти до конца.

— Продолжай пытаться, — сказал он, направляясь в холл. — У тебя получится.

Он остановился у двери, привлеченный звуком своего имени. Он не обернулся, но почувствовал, как ее взгляд прожигает дыру в его спине.

— Как бы там ни было, — сказала она, — я сожалею о том, что они с тобой сделали.

Ее голос растопил остатки его мужества. Он оставил ее там, ничего не ответив, его тошнило, и он нетвердо ступал, а нестареющий шепот зверя шипел у него по спине.

10. Уайатт

Кухонный стол был завален увядающими растениями. Помидоры и кинза, каладиумы, мимозы и фиолетовые петунии с дырявыми лепестками. Уайатт сходила в теплицу и собрала одно растение за другим, выбирая те, у которых были увядшие листья и тяжелые головки. Тусклые, бесцветные и высохшие.

— Природа всегда использовалась как защита от тьмы, — сказал ей Питер, и именно это она намеревалась сделать.

Пускать кровь, как это делали Уэстлоки, жившие до нее. Чтобы защитить дом от чар и не подпускать к нему тьму леса. Главным образом, она хотела избежать повторения того, что случилось со старой миссис Джермейн.

Джеймс скоро приедет, и они вместе разберутся с остальным.

Он больше не звонил. Ни предупреждений, ни советов. Три дня тянулись медленно. Три дня приводили ее в бешенство. Три мучительные ночи. За это время она безрезультатно содрала все десять пальцев. Она смешивала кровь и кости до тех пор, пока черное не поглощало красное.

Она изо всех сил старалась не думать о том, что в нем было. Делала все возможное, чтобы не обращать внимания на невероятные последствия, связанные с мальчиком, который жил и умирал сотни раз на протяжении нескольких сотен лет. Будто Питер был бутоном, вырванным из почвы за мгновение до того, как расцвел. Добывали его прах, а затем сажали заново, подобно тому, как фермеры собирали урожай, а затем закапывали семена.

Ей становилось дурно от одной мысли об этом. Все летние месяцы она чувствовала запах крови на его коже, но никогда не копала глубже. Все эти ночи в полнолуние, гадая, куда он исчез, она никогда не задавала вопросов. Каким бы глубоким ни было его предательство, ее собственное ощущалось еще глубже.

Она сосредоточилась на своей мешанине, в точности следуя письменному указанию отца. И все же ничего не произошло. Питер сказал ей, что это просто, но в то же время нелегко. И он был прав. Как бы она ни старалась, растения продолжали медленно увядать, пока в кухне не запахло сладким и влажным, а у нее не разболелась голова. Крокусы стояли на краю грядки, и белая плесень покрывала почву, как снег. Будто она ускоряла разрушение, просто находясь рядом с цветком. Будто ее кровь была отравлена.

Теперь она лежала лицом вниз среди разбросанных глиняных горшков, из старых наушников ее матери доносилась музыка, шнурок от ботинка Питера был закреплен у нее на шее. Продевая маленькую синюю пуговицу за шнурок, она позволила тихому шелесту дождя погрузить ее в транс. За последние несколько часов она не сделала ровным счетом ничего. У нее не текла кровь. Она не двигалась. У нее не было ни единой связной мысли. Она только смотрела, как серебристый дождь барабанил по стеклу, и слушала бесконечную музыку конца девяностых.

На другом конце кухни раздались три сердитых удара в дверь. Текущая песня затихла, и трек сменился чем-то новым. Мечтательные синтезаторные аккорды с шипением пронеслись в ее голове. Она закатила глаза.

Может быть, в этом и было все дело. Может, внутри нее было что-то не так. Что-то извращенное и странное. Может быть, все, что она умела делать, — это заставлять вещи гнить.

По кухне пронесся еще один шквал ударов. Уайатт щелкнула по петунии. Она смотрела, как ее лепестки осыпаются на пол, словно гнилое конфетти. Потом попыталась представить Питера бессмертным. У нее ничего не выходило. Бессмертные были героями сказок, каменными, суровыми и исполненными молитвы. Они были изображены на иконах в затхлом старом соборе или на мраморных бюстах в оживленном музее.

У Питера, которого она помнила, на щеке всегда была полоска грязи. Он кричал на птиц, сидевших на верхушках деревьев. Ползал за ней на четвереньках. Спал на животе, уткнувшись щекой в ее подушку. Его любимыми закусками были кексы «Хостесс». Сначала он снимал белую завитушку, и глазурь осыпалась у него под ногтем.

Он всегда был самым человечным человеком из всех, кого она знала.

Снаружи на птичьем дворе стало слишком тихо. Она замерла, затем сняла наушники, прислушиваясь к вновь наступившей тишине. В раковину капала, капала, капала вода. В желобах с шумом переливалась дождевая вода. В кладовой послышалось шуршание крадущихся мышей. А затем в дальнем конце дома раздался звон разбитого стекла. Характерный звук открывающегося замка. Входная дверь распахнулась с такой силой, что могла бы проломить гипсокартон.

Уайатт тут же вскочила и спрятала пуговицу под имитацией выреза старого платья ее матери. Она вышла из кухни в холл и резко остановилась, увидев Питера, стоящего под притолокой. Он стоял неподвижно, как стервятник, его волосы потемнели от дождевой воды, футболка была намотана на кулак. Матовое стекло входной двери мерцало у него под ногами, как звездная пыль.

— О, — сказала она так невинно, как только могла. — Тебя что, заперли снаружи?

Он обнажил зубы в оскале. Серебристые струйки побежали по его груди, когда он бесшумно подошел к ней. Она не стала задерживаться, чтобы посмотреть на его приближение. Вместо этого бросилась бежать, перепрыгивая через две ступеньки за раз, и сердце ее забилось где-то в горле. Это было похоже на момент из их детства — Питер и Джеймс играли в шахматы на затянутом паутиной чердаке амбара. Уайатт, уставшая до слез, провоцировала их, пока они не бросались в погоню.

К тому времени, как Питер догнал ее на лестничной площадке, из ее груди вырвался взрыв смеха. Он обвил рукой ее талию, и девушка искрометно закружилась. Она подавила смешок, когда Питер руками с силой уперся в стену по бокам ее головы. В результате этого они оказались нос к носу в коридоре.

— Думаешь, это смешно?

— Немного, — призналась она.

Уголок его рта дернулся.

— Что случилось с нашим соглашением о перемирии?

— Я приняла ответственное решение на благо команды. Ты — ужасный учитель. Ты нависал надо мной в течение трех дней. Я не могу сосредоточиться.

— Поэтому ты заперла меня на улице, как собаку?

— Нет причин так злиться, Питер, это просто немного воды.

— Да? — В его глазах промелькнуло что-то опасное. — Просто немного воды?

Прежде чем она успела возразить, он взвалил ее себе на плечо и направился обратно тем же путем, каким они пришли. Вниз по лестнице и под дождь, где воздух был холодным и бодрящим. Она сопротивлялась ему на каждом шагу, прижимаясь животом к его плечу, болтая ногами и размахивая руками. Дождь хлестал ее по спине, волосы хлестали по щекам.

— Отпусти меня, — рявкнула она, подчеркивая каждое слово ударом по его позвоночнику.

Сквозь шум дождя она услышала его вопрос:

— Отпустить тебя?

В этом вопросе было какое-то бессмысленное веселье. Ее кулаки застыли в воздухе.

— Нет, подожди, — возразила она, слишком поздно заметив деревянные перекладины причала и низко склонившиеся под дождем заросли камыша. — Питер, подожди…

Ее протесты были заглушены тошнотворным ощущением падения и резким шлепком о воду. С беззвучным криком она погрузилась в мутное стекло мельничного пруда. Холод окутал ее целиком, и затем она погрузилась под воду, вытаскивая ноги из безнадежного переплетения листьев кувшинок. Когда она вынырнула, мокрая и отплевывающаяся, то увидела, что Питер с трудом сдерживает улыбку. Она плыла по воде, белая сетчатая ткань ее платья развевалась вокруг нее кружевными волнами.

— Ты с ума сошел?

Его улыбка стала шире, уголки губ изогнулись — такая редкая улыбка Питера, от которой у нее в животе вспыхивали бенгальские огни. Приложив ладонь ко рту, он прокричал:

— В чем дело, Цветочек? Это всего лишь вода.

— Невероятно, — пробормотала она, плывя к нему небрежным брассом. — Какое ребячество. — И все же в животе у нее что-то бурлило, и это никак не проходило. Забавный трепет бабочки, который она помнила слишком хорошо. Цветочек, так он называл ее. Так он называл ее раньше, когда она еще думала, что у них впереди вечность. На берегу Питер все еще улыбался от уха до уха. Она пробиралась сквозь густые заросли кабомбы, на ходу показывая ему палец. Пряди мокрого роголистника прилипли к ее рукам.

И затем, как только ее пальцы уперлись в илистый выступ, она почувствовала это. Пальцы сомкнулись на ее лодыжке. Она встретилась взглядом с широко раскрытыми глазами Питера за мгновение до того, как погрузилась под воду. Вокруг нее появились пузырьки, и она погрузилась в темный сумрак. Запутавшись в водорослях, она пыталась вырваться. Ее пятка наткнулась на что-то твердое, как кость, и погрузилась в грязь.

Она брыкалась снова и снова, и под ее грудью вспыхивал фейерверк безвоздушных искр. Белые пятна плясали у нее перед глазами, превращая темноту в звездное небо, пока она медленно успокаивалась. Ее руки были раскинуты в стороны пустым распятием.

Когда все потемнело, это было похоже на милость свыше.

Она очнулась от того, что дождь хлестал сбоку, ребра чуть ли не хрустели под неистовыми ударами ладоней Питера о ее грудину. Перевернувшись на бок, она выплюнула мутную воду, чувствуя, как горит горло. Когда она наконец выкатилась на илистый берег, Питер рухнул рядом с ней. Они молча лежали в камышах, оба тяжело дыша.

Она не знала, как долго они оставались там, не произнося ни слова, прежде чем дождь начал стихать. Заставив себя выпрямиться, она приступила к утомительному занятию — счищению водорослей с кожи. Питер последовал ее примеру, приподнявшись на согнутых локтях.

— Что, черт возьми, это было? Ты не умеешь плавать?

— Ты что, думаешь, я нарочно тонула? — она отжала волосы, подавляя желание снова повалить его в грязь. — Рядом со мной в воде что-то было.

Он выпрямился, его глаза были широко раскрыты, а на ресницах блестели капли дождя.

— Что значит «в воде что-то было»?

— Я не знаю, — сказала она, выпутывая листок из своих мокрых, спутанных волос. — Не то чтобы я могла что-то разглядеть там, внизу. Вероятно, это были водоросли, но они так плотно обвились вокруг моей лодыжки, что, клянусь, мне показалось, будто это человеческая рука.

Последовала пауза. Когда она взглянула на Питера, то обнаружила, что он пристально смотрит на поверхность мельничного пруда. Все следы фамильярности исчезли с его лица, оставив только выражение, словно вырезанное ножом убийцы. Вяло она гадала, не так ли ощущается разбитое сердце — когда смотришь в глаза человека, на память о котором потратила всю свою жизнь, и не находишь в их глубине ничего узнаваемого.

Ей не нравилась эта мысль, и она отказалась смириться с этим. Стряхивая воду с подола платья, она поднялась на ноги.

— Нам, наверное, стоит зайти внутрь.

Он без возражений повторил ее движение, замерев, когда они оказались лицом к лицу. Его висок был перепачкан грязью, губы сжаты в тонкую сердитую линию.

— Что? — Она хмуро оглядела себя. — Что?

Пропитанный прудовой водой кружевной воротничок превратился в подобие второй кожи. Сквозь него отчетливо виднелись очертания его ожерелья. Бледно-голубой глаз, обтянутый муслином цвета слоновой кости. У нее не было времени на смущение… не говоря ни слова, он потянулся к украденной подвеске. Кожаный шнурок резко врезался ей в горло, когда он стянул его через ее голову.

— Это мое, — прорычала она, нащупывая его.

Он поднял руку так, чтобы она не могла дотянуться.

— Было твое, стало мое.

— Повзрослей. — Ее кровь закипела от гнева, и она подавила желание топнуть ногой. — Питер, ты украл это, а не нашел.

Но он не ответил. Его внимание привлекло что-то за ее плечом. Проследив за его взглядом, она обнаружила источник его рассеянности. Там, на зеркальной поверхности воды, белые бутоны кувшинок начали сморщиваться, плоские кроны под ними быстро желтели. Это было похоже на кинопленку на ускоренной перемотке, пятна коричневой гнили пробивались сквозь листья со сверхъестественным ускорением.

— Что это? — спросила она. — Что происходит?

Морщинка между бровями Питера углубилась.

— Это ты.

— Я? — Белые лилии продолжали увядать, шипастые лепестки падали в воду один за другим. — Это невозможно. Я даже ничего не сделала.

Его взгляд вернулся к ней. Он посмотрел на маленькую синюю пуговицу, которую держал в кулаке.

— Невозможно, — задумчиво пробормотал он, будто не она сказала это первой. И затем он пошел, ссутулившись под дождем, направляясь к дому, не дожидаясь, последует ли она за ним.

***

К тому времени, как она приняла душ и переоделась, солнце уже село. Она прокралась вниз в шерстяном свитере и вязаных чулках, отжимая воду с волос. В гостиной девушка обнаружила Питера, который подбрасывал щепки в камин. Его грудь была обнажена, голова опущена, волосы все еще были влажными и спутанными. Все тело было оранжевым из-за отсвета камина, тонкие линии колебались между светлыми и темными. Питер не поднял глаз, когда она присоединилась к нему, свернулась калачиком, как кошка, на потрепанной спинке кресла.

Некоторое время после этого она прикусывала большой палец и смотрела, как он работает, завороженная видом маленькой синей пуговицы, болтающейся на шнурке. Вытащив кочергу из огня, он откинулся на спинку стула и стал наблюдать за пламенем. Он не поднимал на нее глаз.

— С тобой у меня был первый поцелуй, — сказала она, прежде чем мужество покинуло ее. — Ты знал об этом?

— Третий, — ответил он без промедления. — Эмили Рэтбоун в раздевалке для девочек в школе Святой Аделаиды. Джеймс Кэмпбелл в часовне в Уиллоу-Хит.

С бревна отслоился кусочек коры, на его поверхности виднелись прожилки, похожие на тлеющие угли.

— Питер, — сказала она, — в окне во время грозы.

Он все еще не смотрел на нее. Отчаяние сдавило ей горло.

— Ты был первым поцелуем, который что-то значил.

На его челюсти дернулся мускул.

— Не делай этого.

— Не делать чего?

— А что ты делаешь? — Он ткнул кочергой в полено. В дымоход полетели красные искры. — Не пытайся взывать к моей лучшей натуре.

— Я не собираюсь, — запротестовала она. Его глаза встретились с ее, холодные и недоверчивые. Более кротко, чем ей хотелось бы, она спросила: — А работает?

Словно в ответ, он поднялся, собираясь уходить. Кочерга с громким щелчком легла на место, на подставку для инструментов, и в тишине раздался звук удара железа о железо, когда Питер направился в прихожую. Обезумев, Уайатт бросилась за ним, остановив его на пороге.

— Питер, подожди.

Он резко остановился, едва не столкнувшись с ней. В свете камина он казался холодным, как мрамор. Она сглотнула ком в горле.

— Почему ты носишь мою пуговицу?

Его взгляд был таким же смертоносным, как черный мельничный пруд.

— Уйди с дороги.

— Нет. Только после того, как поговоришь со мной. Перемирие, да?

Это заставило его остановиться. Он молча смотрел на нее, собираясь с мыслями.

— Ты помнишь Гаспара Аллендейла? Каждое лето он приезжал на вершину и брал винтовку. По утрам он брал ее с собой на задний двор и приносил с собой доллар.

— Какое он имеет ко всему этому отношение?

— Ты не могла этого вынести, — продолжил он, не ответив. — Но мы с Джеймсом выходили в поле и помогали ему разделывать оленей там, где они падали. Он оставлял объедки койотам, но всегда брал с собой сувенир, чтобы отпраздновать добычу.

— Знак внимания. — Она старалась, чтобы голос звучал спокойно, когда ее пронзило острое осознание. Это не сработало. Слова сочились из нее ядом. — Немного преждевременно, тебе не кажется? Тебе еще не удалось меня убить.

В его глазах промелькнуло что-то предательское, и он протиснулся мимо нее, направляясь к лестнице. Она не позволила ему сбежать, шаг за шагом приближаясь к нему, на ходу натягивая чулки.

— Знаешь, что еще? Не думаю, что ты когда-нибудь поймешь. Ты мог бы сделать это в мою последнюю ночь здесь. У тебя были все возможности. — Они были на полпути к лестнице, она крепко держалась за перила. — Мы были одни в роще несколько часов. Я знаю, у тебя был нож. Ты мог бы пойти на это. Но ты этого не сделал. Ты этого не сделал, Питер.

Он повернулся к ней так быстро, что она чуть не упала навзничь.

— А почему бы и нет? — Вопрос не показался мне риторическим, судя по тому, как он прозвучал. По тому, как он сорвался на крик. — Звучит так, будто ты думала об этом. Итак, скажи мне, почему я этого не сделал. Скажи, что меня остановило.

— Мы были друзьями. — Она ненавидела себя за то, что ее голос дрожал. — И, может быть, ты этого не хотел. Может быть, ты этого не планировал. Но мы были друзьями. Я знаю, что были.

Его глаза ярко светились в темноте. Все остальное в нем было тенью — только намек на мальчишку, каким он был той ночью у ее окна, его губы на ее губах, а небо было наэлектризовано.

— Особенность Аллендейла, — сказал он, — в том, что он не был великим охотником. Он промахивался более чем по половине своих целей. Олени, услышав его приближение, убегали со всех ног. Знаешь, чему я научился, наблюдая за ним? Гораздо проще убить того, кто не убегает при виде тебя.

Он наблюдал, как к ней приходит понимание, и его тонкая улыбка дрогнула.

— Мы никогда не были друзьями, Уайатт, — сказал он. — Ты всегда была лишь мишенью.

11. Питер

Питер совершил великое множество грубых ошибок в своих многочисленных неполноценных жизнях. Но были три, которые разрушили все.

Первой была дружба с Уайатт Уэстлок. Это была слабость — он хотел держать ее на расстоянии вытянутой руки. Второй ошибкой был поцелуй с ней. Это была ревность — он не хотел, чтобы у Джеймса было то, чего не было у него. Третьей ошибкой было рассказать Джеймсу, что нужно сделать, чтобы убить бессмертного.

Это было отчаяние.

Что не входило в его планы. Просто он так устал умирать. Просто его так долго переполнял гнев, похожий на порох. Когда они забрали Уайатт, он не смог удержаться от взрыва. От «возгорания» до всего того, что напоминало ему, как близок он был к тому, чего хотел больше всего на свете.

В день своего признания он сидел на дереве под ее окном. В комнате девушки царил разгром: зеркало разбито, ящики комода перекошены, ее перевернутая шкатулка для драгоценностей с трудом справлялась с искаженной колыбельной… все это он разобрал в отчаянной погоне за тем, что она могла оставить. Небо над деревом было серым. Пепел проносился мимо белыми вспышками. Сарай перестал гореть несколько часов назад, но горизонт все еще был темным от сажи. Он просунул ноги под ветку и потрогал разбитую губу, не в силах перестать бередить ее достаточно долго, чтобы дать порезу затянуться.

Он не мог вспомнить, как долго просидел там, прежде чем Джеймс присоединился к нему. Час. Десять.

— Ты — болван, — сказал Джеймс, опускаясь на ветку рядом с ним. — Ты привлекаешь слишком много внимания. Если не возьмешь себя в руки, мы никогда не выберемся отсюда незамеченными.

Питер удивленно обернулся к нему.

— Не смотри так на меня. — Левый глаз Джеймса опух и закрылся. На скуле осталась ссадина от костяшек Питера. Хотя отец вправил ему нос, он все еще выглядел так, как будто был сломан. Парень ослепительно ухмыльнулся. — Очевидно, мы собираемся пойти и вернуть ее.

Питер провел языком по губам, ощущая вкус крови.

— Мы не можем вести машину.

— Во-первых, — сказал Джеймс, врезавшись в него, — есть огромная разница между «не можем» и «запрещено». Пример: тебе запрещено поджигать вещи, но ты все равно продолжаешь это делать.

— А во вторых?

У Джеймса на губах заиграла улыбка.

— Они не могут просто забрать ее у нас. Я им не позволю.

Но у него забрали не Уайатт. Это был дом. Когда ее не стало, он оказался в ловушке. Привязанный к Уиллоу-Хит и к непрекращающемуся круговороту смерти и умирания, проклятый жить и умирать, умирать и жить, пока не иссякнут реки, и земля не сойдет с орбиты. Пока от людей не останется только пепел.

Он видел истощающиеся запасы праха на чердаке. Он знал, что отец Уайатт вынужден был вернуться к старым порядкам, возобновить ритуальные убийства и полуночные жатвы. Пока он возвращался к жизни, он был возобновляемым ресурсом. Их щитом против леса.

Они никогда не отпустят его.

— Я не могу уйти, — сказал он, и сердце его заныло от осознания того, что он собирался сделать. — Но если ты поможешь мне, я смогу отвлечь их. Ты сможешь добраться до нее сам.

Это должен был быть секрет. Что-то шепталось между соучастниками в спутанных ветвях дерева. Но откуда ему было знать, что кто-то прислушивается к каждому их слову?

***

Треск расщепляемого дерева заставил стаю диких индеек броситься в укрытие. Питер стоял во дворе и смотрел, как они одна за другой исчезают в ближайших зарослях, вытирая пот со лба тыльной стороной перчатки. Положив на пень еще одно бревно, он поднял над головой колющую булаву и со всей силы обрушил ее вниз. Две срубленные половинки рухнули на усыпанную щепками грязь. Он разжал руку — ревматическая боль от заточения все еще терзала кости. Вдалеке лес трепетал под дуновением невидимого ветерка.

Был уже почти полдень, а Уайатт так и не спустилась вниз. Со вчерашнего дня, когда он оставил ее одну в темноте лестничной площадки. Он положил на пень еще одно полено и почувствовал, как дерево хрустнуло у него под мышками. Питер был идиотом. Ему не следовало быть таким откровенно жестоким — не тогда, когда он зависел от ее верности до кровавой луны.

Но то, как она смотрела на него с кресла, своим взглядом, отливающий золотом в мерцающей темноте, плавило его внутренности.

— Твой первый поцелуй, который имел значение, — прошептала она, и жар в его крови быстро сменился паникой

Очередное бревно раскололось под его топором. Пот струйками стекал по позвоночнику. Он вспомнил, как Джеймс гнался за машиной по дороге в то утро в наполовину одетых брюках, когда она уехала, а его отец шел по пятам:

— Вернись, парень. Ты выставляешь себя дураком.

Он думал о том, как боролся с путами до крови в запястьях и хрипоты в горле. И только голос зверя утешил его в конце концов.

Милый, одинокий Питер. Она оставила тебя. Видишь, куда завела тебя слабость?

Он не мог позволить себе хотеть Уайатт Уэстлок.

Не когда она была уже мертва.

— Мальчик!

Он замер, топор застыл над головой, пот выступил на коже. В воздухе раздался выстрел из дробовика, в эфире запахло нитроглицерином. Цыплята разбежались в разные стороны.

— Я предупреждал тебя, парень, — прозвучал голос сквозь неистовое ворчание. — Я говорил тебе, что с тобой сделаю, если поймаю тебя на том, что ты крадешься по дому.

Медленно он опустил топор в грязь. И не оборачивался.

— Ты зря тратишь силы, — сказал он пустому небу. — Я не боюсь тебя.

Затвор щелкнул. До него донесся запах спиртного.

— Я нашпигую тебя свинцом, вот что я сделаю. Выпью чего-нибудь холодного, пока ты будешь выковыривать осколки из своих кишок. Ты этого хочешь?

Когда в следующий раз выстрелил пистолет, пуля отскочила от забора. Питер пригнулся, когда ворота широко распахнулись, и дерево разлетелось, как картечь

— Тебе лучше бежать, парень, — раздался медленный южный говор. — Или в следующий раз я не промахнусь.

При жизни Билли Дикон был рыжим грубияном. Красные щеки, красный нос, красная ярость. Фанатик оружия и охотник на крупную дичь, он был привлечен в гильдию обещанием метки, которая не остается мертвой. В смерти в нем не было ничего красного. Он был бледно-белым и обмотанным паутиной, пиршество для лесной темноты. Он запутался в тенях арахнитов, куда привел его Питер, ноги его были голыми, грудь вздымалась, в ушах звенело от ударов.

Теперь Билли был исхудавшим и серым. Одного глаза у него не было, а во впадине от другого извивались личинки. Питер поднялся и посмотрел ему в лицо, руки сжал в кулаки, желудок скрутило.

— Думаешь, что ты лучше меня, мальчик? — Билли зашагал вперед походкой, похожей на предсмертную. — Мы одинаковые. В тебе нет ни капли раскаяния. Я видел это. Видел в твоих глазах. Ты смотрел, как вдова разрывает меня на части, и не испытывал ничего, кроме восторга. В этом все дело. Эйфория от убийства.

У Питера задрожали руки.

— Ты не настоящий.

Улыбка Билли была широкой. Ухмылка скелета. Когда он заговорил, в голосе зверя проскользнули нотки страха.

— Но яма у тебя в животе есть. Я чувствую это. Чувствую вкус желчи в твоем горле, слышу, как бурлит твоя кровь. Ты хочешь бежать, и бежать быстро. — Из черной впадины его носа вылез длинноногий паук и пополз по щеке. — Помнишь, как больно было выковыривать пули из бедра? Помнишь, каково это — лежать без сна, прислушиваясь к скрипу двери, скрежету сапог? Испуганный, как кролик, и такой одинокий?

Питер отвернулся и направился к двери. Он не хотел оставаться здесь и терпеть издевательства призраков. Чудовище завладело его разумом и манипулировало им, а не охотилось. Оно не причинит ему вреда… оно лишь хотело, чтобы его накормили. У Питера все это было. Это было все, что он имел.

— Ты все еще одинок, — шипело оно в его голове и вне ее. — Даже теперь, когда она вернулась к тебе домой. Думаешь, ей есть дело до твоих страданий? Однажды она уже бросила тебя. И сделает это снова.

— Хватит болтать.

Слова вылетали из него.

— Пока она жива, — прошептал зверь, — ты всегда будешь один.

Питер ударил кулаком в дверь. Защитный экран едва не оторвался. Парень закрыл глаза и прижался лбом к прохладной деревянной обшивке. Когда зверь заговорил снова, его голос доносился прямо из-за спины — виски с кислым запахом, пропитал его кожу.

— Твоя мать ждет, Питер. Она застряла в той же вечной петле. Конечно, ты не забыл. Конечно, ты помнишь, где твоя верность.

Он развернулся, подняв кулаки и размахивая ими вслепую, и обнаружил, что курятник пуст. Вдалеке лес скалился, темный и угрожающий. Он не позволил себе дрогнуть. Вытащил топор и привел его в порядок, затем собрал дрова и сложил их в сарае.

Остаток дня он провел в саду, выкапывая сорняки: колени утопали в быстро сохнущей грязи, а живот болел. Когда все было закончено, он притащил лестницу во фруктовый сад и забрался на самые высокие ветки, чтобы собрать последние яблоки сорта «Черный Оксфорд».

Когда магия ослабла, появилась гниль, сморщившая низко висящие плоды, и они упали, покусанные насекомыми, в грязь. Он отнес мучнистые плоды в дом, вымыл их, отполировал до блеска и положил в широкую керамическую миску. Парень старался ни о чем не думать. Дом вокруг него был оглушительно тих.

Один. Совсем один.

В куче мусора зазвонил телефон.

Звук пробивался сквозь тишину, неправдоподобно шипя по проводам, свисавшим со стены. Питер стоял у раковины с яблоком в руке и смотрел, не дыша. Телефон зазвонил во второй раз. Третий. Четвертый.

Не обращая внимания на свои инстинкты, он вытащил трубку из корзины.

— Я почти на месте, Питер, — раздался голос Джеймса Кэмпбелла, как только он прижал трубку к уху. — Ты расскажешь ей о своем поступке, когда мы снова будем все вместе?

Звонок оборвался.

То, что оставалось от его убежденности, разрушилось. Когда чаша влетела в стену и разлетелась на тысячу дрожащих осколков. Яблоки покатились по полу, становясь мягкими, и он почувствовал мгновенное сожаление. Гнев утих, и он опустился на колени, собирая фрукты и прислушиваясь к звукам, которые издавала Уайатт на лестнице.

Она так и не появилась. За окном в небо просачивались лиловые сумерки. Уже почти стемнело, а она все еще лежала в постели. Он знал, что она злится. Знал, что она избегает его после вчерашней ссоры, — но, конечно, ей следовало хотя бы спуститься поесть. Он положил яблоки на прилавок и направился наверх.

Он дошел до ее спальни, но тут у него сдали нервы. Он никогда не входил к ней так — через дверь. Всегда пробирался под открытой створкой окна, его голени были исцарапаны, а ладони ободраны. Он ложился рядом с ней в постель и засыпал, убаюканный звуками ее дыхания.

— В этом году в школе я смотрел документальный фильм о природе, — прошептал Джеймс, согнув руки под головой. — О драконах Комодо. Знаешь ли ты, что это даже не настоящие драконы? Это просто гигантские ящерицы. Но они все равно очень крутые. В их укусе содержится ядовитый антикоагулянт. Им даже не нужно напрягаться. Один укус — и все.

После этого он замолчал, и они вдвоем стали прислушиваться к отдаленному зову плетущейся белой вороны. В конце концов любопытство Питера взяло верх.

— А что потом?

— Поначалу ничего. — Джеймс перевернулся на бок. — Они ждут. Иногда несколько дней, преследуя свою жертву с безопасного расстояния, пока она не умрет. А потом пируют.

Питер опустился на свободную половину подушки Уайатт.

— О.

Снова воцарилась тишина. Долгое время после этого Питер думал, что Джеймс, должно быть, заснул. Но когда он поднял взгляд от лица спящей Уайатт, то обнаружил, что два ярких черных глаза смотрят на него через изгиб ее горла.

— Ты так смотришь на Уайатт.

Сердце Питера гулко забилось в груди.

— Как будто жду, когда она умрет?

— Нет, — сказал Джеймс. — Как будто ждешь возможности нанести удар.

В коридоре было темно, когда Питер наконец уговорил себя постучать. Ему ответил приглушенный скрип гниющей ивы. За этим наступила тишина, от которой у него свело желудок. Он толкнул дверь и обнаружил, что комната пуста. Кровать была наспех застелена, стеганое одеяло сбилось набок.

Уайатт ушла.

За открытым окном все было серым и бесформенным, лес отбрасывал тени на луг. От тихого мяуканья у него защемило сердце. Он спустился вниз и увидел, что Крошка сидит у двери и мяукает, чтобы ее выпустили. Он чуть приоткрыл дверь, наблюдая, как старая кошка выбегает в недавно наступившую темноту.

И тут, сразу за воротами, он увидел его — белый шар, покачивающийся между деревьями. Фонарик, слишком тусклый, чтобы осветить больше, чем белое запястье его носителя. Дюжина проклятий зазвучала в его горле, когда свет внезапно остановился. Он колебался там, раздираемый на куски чахлыми ветвями старых вечнозеленых деревьев.

А потом, мигнув, погас.

На землю опустилась тьма, и лес поглотил Уайатт Уэстлок целиком.

12. Уайатт

Иногда, в разгар лета — до того, как сменились времена года, и родители Уайатт отправили ее обратно в школу, — она сворачивалась калачиком на качелях перед крыльцом и наблюдала, как мотыльки вьются вокруг зажженных ламп-луковиц. Питер так и не присоединился к ней. Так что на открытом месте было слишком вероятно, что ее мать поймает его и прогонит с крыльца, как бездомного. Но никто никогда не прогонял Джеймса, с его улыбкой с ямочками на щеках и манерами воспитанника частной школы, и поэтому он всегда был рядом, заложив руки за голову и изучая летучих мышей, проносящихся в темноте.

— Это неправда, что летучие мыши кусают людей, когда они вот так сидят на улице, — сказал он однажды ночью, когда качели скрипели под ними. — Большинство из них кусают во сне. Они даже не подозревают, что это произошло, пока не начинают проявляться симптомы. К тому времени уже слишком поздно. Они уже все равно что мертвецы.

— Ух ты. — Уайатт ткнула пальцем в мотылька, сидевшего у нее на рукаве. — Спасибо за ночные кошмары.

— Это не кошмар, а природа. — Его глаза казались золотистыми в свете лампы. В его взгляде светились тайны. — Представь, ты думаешь, что находишься в безопасности, только чтобы обнаружить, что все это время в твоей комнате было заперто что-то бешеное.

***

Дорога впереди была темна. Света, за который можно было бы зацепиться, не было.

Уайатт стояла в кромешной тьме на дорожке перед домом и вглядывалась в темноту в поисках желтого света фар. Напрягая слух, она прислушивалась к характерному хрусту асфальта под шинами. Она делала все, что могла, лишь бы не обращать внимания на страх, который холодом растекался по ее венам.

Она провела утро, запершись в своей спальне и избегая Питера. Лежала на кровати вверх ногами, чувствуя головокружение и с каждой минутой становясь все голоднее, когда зазвонил ее мобильный телефон.

Она чуть не свалилась с кровати, спеша ответить на звонок, и забралась на комод на четвереньках, пытаясь сохранить тот сигнал, что ей удалось найти. На экране появилась фотография ее матери, на которой та улыбалась.

— Мама?

— Уайатт, слава богу. — Голос матери на другом конце провода звучал будто издалека. — Я пыталась дозвониться до тебя несколько дней.

Она чуть не расплакалась, такое облегчение испытала. Стояла на коленях, прижимая телефон к уху.

— Я в Уиллоу-Хит. Здесь нет связи.

— О, милая, я знаю.

— Ты в курсе?

— У твоей тети было видение. Она увидела тебя там. Уайатт, дорогая, я знаю, о чем ты, должно быть, думаешь, но тебе незачем оставаться. Виноват твой отец. Это не твое бремя. Позволь Кэмпбеллам позаботиться обо всем, а я прямо сейчас еду к тебе.

Она, как всегда, избегала упоминания о Питере. Что-то дрогнуло в груди Уайатт. Что-то бессловесное и пустое. Из окна своей спальни она едва смогла разглядеть Питера на птичьем дворе, его футболка прилипла к спине. Ей было видно, как он взмахнул топором, рассекая воздух. Дерево раскололось от удара, и она почувствовала треск глубоко в животе.

— Я не могу уйти, — прошептала она. — В лесу что-то есть.

— Все в порядке. — Голос ее матери звучал слишком резко, связь была прерывистой. — Ты — Уэстлок. Зверь позволит тебе уйти целой и невредимой.

Она запнулась, похолодев.

— Ты знаешь о звере?

— Знаю ли я, в чем смысл существования твоего отца? Конечно. — сигнал слабел. Можно было разобрать только каждый второй слог. — … дома… с… мной. Мы… так… много… говорили… об этом.

— Мама? — Она поднялась на ноги, поджав пальцы и чувствуя, как трясется живот. Снаружи еще одно бревно треснуло пополам. — Мама, ты здесь?

— Я расскажу тебе все, когда мы увидимся, хорошо? Встретимся у дороги. Я скоро буду там.

Это было несколько часов назад. Уайатт провела остаток дня, безуспешно пытаясь уговорить Крошку влезь в переноску. Все, что у нее было, — это сеть следов от когтей на тыльной стороне каждой ладони и несколько часов потерянного времени. Но ее мать до сих пор не приехала.

Салем находился чуть более чем в трех часах езды к югу. Поездка была не короткой, но и не слишком долгой. Конечно, она уже должна была быть здесь. Уайатт сложила ладони рупором, вдыхая тепло между ладонями. Она постепенно начинала жалеть, что забрела так далеко от дома. Здесь, в чаще деревьев, в воздухе чувствовался привкус злобы. В тиши слышался звук. Запах скипидара и гнили, щелканье когтей и скрежет зубов.

В кармане у нее лежал старый перочинный нож отца, на кожаной ручке которого был выгравирован герб пеликана. После инцидента с миссис Джермейн это было слабое средство защиты, но она чувствовала себя неуютно, выходя из дома с пустыми руками, а ее топор был у Питера.

Она подпрыгнула, когда что-то бледно-белое пронеслось над ее головой. Сова с распростертыми когтями, ее угукающий призрачный силуэт нарушал тишину. Рядом козел издал обвиняющее блеяние.

— Не хочу этого слышать, — проворчала она. — Тебя никто не приглашал.

Козел заблеял во второй раз, царапая копытом переплетение корней.

— Между прочим, — добавила она, отчаянно пытаясь сохранить тишину, — я не собираюсь приводить тебя к себе домой. Ты мне не нравишься. Я тебе не нравлюсь. И даже если бы это было не так, в квартире моей тети определенно не любят домашний скот.

Вдалеке хрустнула ветка. Что-то невидимое прошелестело по шершавой листве. Этот звук пронесся сквозь нее, превращая ее мужество в дым.

— Боже. — Она потерла мурашки на коже. — Где она?

Будто она позвала мать, лишь подумав о ней, в темноте вспыхнули фары. Серебристые лучи дальнего света прорезали деревья, превратив лес в скелет. Слепая, как летучая мышь, она осторожно продвигалась вперед, прикрывая глаза ладонью.

Вдалеке на свет вышла чья-то фигура.

— Мама?

Козел следовал за ней по пятам, опустив голову и выставив рога, блеяние переросло в тревогу. Фигура в лучах дальнего света приблизилась, силуэт в ярком свете казался тонким, как зубочистка. У нее было достаточно времени, чтобы облегчение сменилось страхом, прежде чем свет погас, и она оказалась в непроницаемой темноте.

Она нащупала в кармане мобильный телефон, включила фонарик и подняла его перед собой. Лицо, освещенное серебристым светом, было всего в нескольких дюймах от ее собственного. Оно смотрело на нее проницательным гуманоидным взглядом, его улыбка растянулась от уха до уха. Вскрикнув, она уронила телефон.

— Разочарование, — проскрежетал чей-то голос, когда она повернулась, чтобы бежать. — Хранитель костей сказал, ты — ведьма, но я вижу только уродливую маленькую девочку.

Она спотыкалась о переплетения корней, не видя направления в лунном свете, и почувствовала, как что-то острое вонзилось ей в живот. Пораженная, она уставилась на свой пупок. Открытый перочинный нож отца торчал из живота; она окровавленными пальцами обхватила кожаную рукоять. Невидимый козел издал еще одно пронзительное «меек», когда Уайатт отшатнулась назад, втягивая в себя воздух. Человекоподобное существо, стоявшее перед ней, превратилось в тень, обкусанное ветками и странное. Его глаза были немногим больше, чем лунный свет, падающий сквозь деревья. Там не было никого, кроме нее.

Мир перевернулся. Она ударилась коленями о землю, попыталась позвать на помощь, но из горла вырвался лишь хрип. Руки были липкими от крови. На свитере расплывалось багровое пятно. Повсюду было так много красного, вырывающегося из нее толстыми, сердитыми лентами.

Питер сказал, что умирать было просто. Просто не значит легко.

— Ой!

Хрустнула ветка. Послышался безошибочный звук чего-то, что бежало со всех ног. И вот в кадре появилась точная копия мальчика, которого она когда-то знала. Темные волосы, темные глаза, широкий рот.

— Нет. — Она отпрянула назад, когда он резко затормозил, слишком напуганная, чтобы поверить в то, что видела. — Держись подальше.

Стоя над ней, Джеймс Кэмпбелл выглядел как темный принц, его голова была увенчана короной лунного света. В руках он сжимал сплетенный венок из желтого укропа.

— Господи Иисусе, Уайатт. — Лунный свет просачивался сквозь него, когда он упал на колени. Потянувшись к ней, он удержал ее руки. Кровь текла и текла липкими ручейками между их пальцами. — Оставь. Не вытаскивай.

Его руки в ее руках были такими настоящими. Человеческими, теплыми и искренними.

— Отойди от меня. — Она отползла назад, умудрившись нанести слабый удар ногой по его голени. Перед глазами у нее вспыхнули белые звезды. — Ты не… ты не Джейми.

Он посмотрел на расширяющийся малиновый круг на ее свитере.

— Что, черт возьми, он с тобой сделал?

— Это был не Питер, — выдохнула она. — Это был… — Но она не знала, что это было. Деревья. Тени. Это ужасное улыбающееся лицо. Закрыв глаза, она запрокинула голову, пока макушкой не коснулась земли. Она тихо прошептала: — Я подумала, что это мама.

У нее стучали зубы. Кончики пальцев были скользкими и липкими. Когда она наконец собралась с силами, чтобы разлепить веки, то обнаружила, что Джеймс стоит над ее дрожащим телом, держа венок в руках.

— Мы не можем здесь оставаться, — сказал он. — Дилл создает сносный щит, но он не удержит старых криптид на расстоянии.

— Криптид? — выдохнула она, чувствуя себя немного пьяной и в полном бреду.

— Да, криптид. — Она нахмурился. — Я даже не понимаю, что ты делаешь в такой дали. Это жерло ада, Уайатт, а не государственный парк. Все, что выползает из темноты, уничтожается бездной. Если что-то крупное вынюхает нас, нам конец. Мне придется перенести тебя.

— Я могу… я могу идти.

— Идти? У тебя кровотечение.

Она снова закрыла глаза.

— Не драматизируй.

Она чувствовала, как податливо изгибается ее тело, когда он тащил ее по грязи и траве, под металлическими балками бычьих ворот. Подальше от буйного леса и наблюдателей на деревьях. Когда он, наконец, остановился, она открыла один глаз и посмотрела на него.

— Оставайся с мамой, — приказал он. — Я собираюсь найти Питера.

— Джеймс. — Его имя прозвучало влажным и шипящим. Она хотела сказать ему, чтобы он остался. Она хотела умолять его не оставлять ее умирать в одиночестве на покрытом росой поле. Оказавшись под прицелом ада. Все, ей удалось сказать, это:

— Кто такая мама?

Словно в ответ на ее вопрос, козел тихо заблеял. Он свернулся калачиком рядом с ней, и грубая шерсть его тела согревала ее озябшую кожу. После этого время потекло рывками и остановками. Она не знала, как долго пролежала там, медленно истекая кровью.

У нее кружилась голова, и звезды тоже плыли, кружась над головой ярчайшими белыми полосами. В конце концов она закрыла глаза. Когда открыла их снова, это было всего на мгновение. Ровно настолько, чтобы увидеть, что трава под ней сменилась простыней, а звездная спираль — прозрачным балдахином. Все болело. Веки отяжелели. Где-то в комнате две фигуры слились в одну. Раздвоились на две. Тела, бесформенные и мечущиеся.

— Что, черт возьми, ты делал, — рявкнул Питер, — заманивая ее туда?

— Она искала свою мать, — последовал ответ, и голос был ей незнаком. Тихий и зловещий, как медленное скольжение камня по гравию. — Ты забываешь, я не принадлежу к числу живых. Есть и другие, кто жаждет крови Уэстлоков. Тебе следовало присматривать за ней.

Тьма все нарастала и нарастала внутри нее. Она погрузилась в тяжелый сон. Ей хотелось говорить, плакать, кричать, но все, что она могла, — это видеть сны.

ЧАСТЬ 2: Незнакомец

Как бы сильно я ни любил тебя, мое сердце не позволит мне увидеть тебя,

потому что из-за нас с тобой погиб цвет королей и рыцарей.

Смерть Артура, Томас Мэлори

13. Уайатт

Уайатт проснулась от стона ивы за окном. Она открыла глаза, очнувшись от грез, вызванных видениями цветущих водорослей и воспоминаниями о синюшной коже под светом светодиодов. Глубоко вздохнув, она сморгнула остатки ночного кошмара, молча оценивая окружающую обстановку. Там был Кабби, его единственный глаз-пуговица выглядывал из-под одеяла. А еще провисший балдахин, завязанный на столбиках большими прозрачными узлами.

Кроме того, там, развалившись в кресле у кровати, сидел Джеймс Кэмпбелл.

Он крепко спал, закинув ноги на край ее матраса, его черные волосы были растрепаны. Он вздохнул и опустил подбородок на грудь, обтянутую фланелью.

— Джейми, — прошептала она.

Он тут же вскинул голову, настороженно глядя на нее из-под прикрытых век. В тусклом свете дня ей потребовалось некоторое время, чтобы разглядеть черты его лица. Все в нем было резче, чем она помнила, будто кто-то взял разделочный нож и подровнял выступающие линии его щек, искривленную переносицу. Бледный шрам образовывал звездочку под левым глазом. Это был знак прощания с Питером, оставленный пять долгих лет назад.

— Ты проснулась. — Он потянулся за водой, стоявшей на прикроватном столике, и вложил запотевший стакан ей в руку. — Хорошо. Выпей чего-нибудь.

— Спасибо. — Она попыталась сесть и обнаружила, что не может. Ее живот был туго перетянут марлей, а зашитая рана сильно болела. — Ой. Как долго я спала?

Он провел рукой по лицу. На каждом пальце было по темному кольцу, ониксовые полоски в полумраке казались тусклыми.

— День? Может, больше. Трудно сказать. Все часы в этом доме идут неправильно. Давненько их никто не проверял.

— О. — Она провела кончиком пальца по капельке воды в стакане. — Где Питер?

— Я разбираюсь с ним, — сказал он. Затем, прежде чем она успела спросить, что значит «разбираюсь с ним», он добавил: — Мне жаль, что отец поставил тебя в такое положение. Ему не следовало посылать тебя сюда одну. Не знаю, о чем он думал.

Она вспомнила, как нашла Питера, подвешенного, как скот на бойне, корни ивы медленно пожирали его. Она подумала об ужасных вещах, которые они с ним сотворили… о маленьком матрасике, набитом секретами, и о пузырьках с костной мукой в отцовском шкафу с антиквариатом. Она закрыла глаза и пожелала, чтобы комната перестала вращаться.

А потом тихо спросила:

— Ты всегда знал?

Она услышала, как Джеймс заерзал на стуле.

— Всегда знал о чем?

— О Питере.

Он не ответил. Не сразу. Молчание было похоже на «да», и от гнева у нее внутри все сжалось. Она открыла глаза, намереваясь сказать что-нибудь едкое. Что-то в позе Джеймса — его руки были прижаты к коленям, плечи напряжены — заставило ее остановиться. Он медленно накрутил черное кольцо на кончик пальца, в челюсти дернулся мускул.

— В первый год, когда отец привез меня в Уиллоу-Хит, я не хотел здесь оставаться, — сказал он. — У моих друзей дома было настоящее лето. Родители отправили их на озеро Комо и в Сен-Тропе, а мне пришлось провести каникулы взаперти в штате Мэн, играя с маленькой плаксивой девчонкой и мальчиком, который едва ли мог вымолвить хоть слово.

Она раздраженно выдохнула.

— Не будь придурком.

— Я не говорю, что ты мне не понравилась, — сказал он и надел кольцо обратно на палец. — Я просто говорю правду.

— И что?

— Я не знал о Питере. Сначала не знал. Но в том году мне впервые пригрозили исключением. Мать была подавлена. Отец был в ярости. Он сказал мне, что, если я хочу, чтобы он подергал за какие-то ниточки — заставил директора отвернуться, — я не должен упускать из виду ни тебя, ни Питера.

Понимание этого перевернуло мир Уайатт с ног на голову.

— Ты был буфером.

— Не думаю, что найдется подходящее слово, — медленно произнес Джеймс, — чтобы описать, кем мы трое были друг для друга тогда.

Она уставилась на белую полоску на его скуле. Это было доказательством истинной преданности Питера. Доказательством того, что он никогда не принадлежал им.

Проглотив комок в горле, она спросила:

— И кто же мы теперь?

— Враги, — немедленно ответил он. — По крайней мере, некоторые из нас. — Похлопав по одеялу, он поднялся, чтобы уйти. — Выпей воды. Отдохни немного. Позволь мне разобраться с Питером.

— Как?

Но Джеймс уже ушел, и дверь за ним со щелчком закрылась.

Она уставилась на то место, где только что был он, сдерживая слезы. «Не плачь», — пронеслось у нее в голове. «Не плачь». Хотя ей и удалось вытереть слезы, это не могло унять жжение от предательства в ее коже. Она подумала о калейдоскопическом мареве часовни, о том, как ее рука, красная от крови, сжимает руку Питера и Джеймса. Нас трое. Всегда.

В конце концов, они оба только притворялись.

Все, чего хотел Питер, — это сбежать. Джеймс хотел лишь вернуться домой. А она, капризная и нелепая, нашла утешение в них обоих. Горечь, закипавшая у нее в горле, переросла в бурлящий всхлип. Это вылилось в крик. Когда она бросила стакан, он разбился о дверцу шкафа на тысячу хрустальных осколков, просыпавшихся на пол дождем искр и мерцания. Она откинулась на подушку и с болью и неудовлетворенностью осмотрела ущерб.

Минуты шли. Часы. Никто не пришел посмотреть, что она натворила… ни наказать ее, ни как-то еще. Внизу в доме было тихо, как в могиле.

В конце концов, она заснула… с приступами лихорадки и обильным потоотделением. Охваченная ночным кошмаром, она брела по темному, как смоль, лесу, с ножом в животе и кровью на руках, с ужасной, омерзительной гнилью на коже. И там… там, в дрожащей бездне, она услышала его.

— Уайатт, ты сука. Что, черт возьми, ты со мной сделала?

Когда она снова проснулась, было уже утро. Окна были открыты, и прохладный ветерок гулял по комнате, трепля прозрачную ткань балдахина. Она сидела на подоконнике, не сводя глаз с далеких деревьев. Кто-то оставил на ее одеяле поднос с едой.

Ее внимание привлекли не черствый хлеб и сваренные вкрутую яйца, хотя в животе заурчало от этого зрелища. Это была фотография, теперь уже знакомая в серых тонах, выглядывающая из-под отбитого цветка на тарелке. Она справилась с собой, обнаружив, что на нее смотрит гораздо более молодая версия Питера, серьезный взгляд из-под полей матросской шляпы. Боль в груди была неприятной.

Она не хотела его жалеть.

Ей хотелось его ненавидеть.

— Это была чья-то шутка, — раздался голос от двери. Она испуганно подняла глаза и увидела Питера, который топтался в тускло освещенном холле. В руках он держал терракотовый горшок, увядшие стебли были покрыты белым налетом. Он указал подбородком на фотографию в ее руке. — Я имею в виду шляпу.

Он нырнул в комнату, костяшки его пальцев побелели, а ботинки были заляпаны доверху грязью. Его взгляд скользнул к разбитому стеклу на полу.

— Меня нелегко убить, — тихо признался он. — Я могу выдержать множество ударов. Гильдия делала фотографии в качестве документации. Они хотели получить визуальную запись, чтобы отследить, в какие годы ритуал работал, а в какие нет. Он менялся каждое лето. Я имею в виду метод. Обычно это были ножи. Иногда мечи. Думаю, им нравилась такая церемония. Но были и другие подходы. Стойки и колеса, пули, скальпели и пулевые ранения. Чего бы это ни стоило.

Уайатт затаила дыхание. Питер, стоявший в другом конце комнаты, по-прежнему не смотрел на нее. Пристроив горшок на сгибе локтя, он потянулся к музыкальной шкатулке на комоде. Легким, как бабочка, движением он поставил балерину на пружинку. Она мгновенно осела, издав единственную надтреснутую ноту.

— В то лето, когда была сделана эта фотография, — сказал он, все еще возясь с коробкой, — человеку по имени Джордж Доннелли пришла в голову идея привязать мои лодыжки к кирпичам. Они отвезли меня к мельничному пруду и сбросили с причала.

Уайатт перевернула фотографию. У нее заболел живот.

— Зачем ты мне это рассказываешь?

— Потому что ты спросила. Тем утром на кухне ты спросила, что для этого нужно. Я должен был сказать тебе.

Рука на ее лодыжке. Ощущение, как каблук врезается в кость. Понимание нахлынуло на нее, мерзкое и извивающееся.

— Это ты был там, внизу?

— Твоя кровь, — сказал он с усмешкой. — Мои кости. Это то, что нужно, чтобы держать тьму в узде. Уэстлоки всегда считали, что цель оправдывает средства.

— Но утопить маленького мальчика? Это невыразимо. Это… это чудовищно.

Сухожилия в его горле напряглись, когда он сглотнул.

— Помнишь, когда ты была маленькой, твоя мама читала тебе историю о маленьком голландском мальчике, который увидел струйку воды, стекающую с дамбы? Он заткнул ее пальцем и просидел там всю ночь, замерзая в одиночестве, чтобы не дать прорваться плотине.

Она вспомнила. Вспомнила, как оставила окно настежь открытым, а завернутый в марлю кусочек кукурузного хлеба оставила на подоконнике в качестве подношения. Тень Питера, забравшегося на иву, чтобы послушать, хрустнула веткой.

— Это не одно и то же, — возразила она. — Мальчик в этой истории был героем. Он совершил смелый поступок. Никто не связывал его веревкой и не запихивал туда.

Взгляд Питера стал непроницаемым, словно лед.

— Существо, с которым ты столкнулась в лесу, может имитировать все, что угодно. Вот как оно охотится.

Она хотела сказать ему, чтобы он не менял тему, но все, о чем она могла думать, — его ужасная улыбка и холодный взгляд рептилии. Она подавила дрожь.

— Голос был совсем как у моей мамы.

Питер нахмурился еще сильнее. Он выглядел сердитым, будто, возможно, ей следовало бы знать лучше.

— Это чуть не убило тебя, Уайатт. И это ничто по сравнению с тем, что еще происходит. Ты думаешь, то, что гильдия сделала со мной, чудовищно? Когда защитные чары рушатся, плотина прорывается. То, что там, в темноте, находится за пределами твоего воображения. Что значит смерть одного маленького мальчика на фоне преисподней?

— Ты оправдываешь то, что они с тобой делали?

— Никогда. — Лед в его глазах сменился яростью. — Но мне нужно, чтобы ты поняла, с чем мы столкнулись. И еще мне нужно, чтобы ты знала, на что способна. — Тремя неуверенными шагами он пересек комнату и поставил горшок на прикроватный столик. До нее донесся приторный запах гнили. Из земли выросли крошечные гроздья черных трубчатых грибов, их шляпки были изогнуты, как лепестки. Питер тихо сказал:

— Кто-то однажды сказал мне, что у умирающих вещей есть вторая жизнь.

Она сажала в кулаки руки, лежавшие на коленях.

— Что это должно означать?

— А ты что думаешь? — Его взгляд скользнул к осколкам стекла, разбросанным по полу. — Ночью в горшках на кухне появились шляпочные грибы. Вороночник рожковидный обычно растет только на известковой почве, когда что-то живое начинает разлагаться.

Что-то тревожное шевельнулось у нее в груди. Что-то болезненное и извивающееся. Она хотела спросить, как такое возможно, но это было бы пустой тратой времени. Она точно знала, как это сделать. Это было врожденным — запах гнили, приторная вонь прокисшей аквариумной воды. Воспоминание о Мике Барклее, стоящем на коленях, с набухшими фиолетовыми венами и руками, сжимающими горло, о толпе, собравшейся у открытой двери.

— Что происходит?

— … черт, он задыхается!

— Она что-то с ним сделала, она…

— Кто-нибудь, позвоните в 911!

Ей хотелось свернуться калачиком и исчезнуть. Закрыв глаза, она решила солгать, холодно и безапелляционно.

— Я не имею к этому никакого отношения. Я была здесь все это время.

— Цветочек, — мягко позвал Питер, и это прозвище зажгло пламя в ее груди.

— Не называй меня так, — выплюнула она. — Мы больше не дети.

— Тогда перестань вести себя как ребенок. — Пол скрипнул под его ботинком. — Открой глаза.

Она подчинилась, отвернувшись к окну. Она не хотела видеть доказательство, разлагающееся у ее постели. Она не хотела думать о вспышках скорой помощи на фоне побеленного кирпича дома Барклаев или о том, что никто не подойдет к ней после того, как все закончится.

— Посмотри на меня, — приказал Питер.

Она сосредоточила внимание на желтой камышевке, порхавшей между зарослями плакучего рогоза.

— Не хочу.

— Уайатт. — Он схватил ее пальцами за подбородок, заставляя посмотреть ему в глаза. — Ты сказала мне, что не занимаешься магией.

— Не занимаюсь. — У нее сдавило горло. — Не специально.

Он убрал руку, согнув пальцы, будто ему было больно прикасаться к ней. Она надеялась, что так и было. Она надеялась, что это потрясло его так же, как потрясло ее.

Засунув руки в карманы, он спросил:

— У нас все еще перемирие?

Она посмотрела на него снизу вверх. Кожаный шнурок, завязанный узлом у него на шее, исчезал из виду под воротником рубашки. В последний раз, когда она видела его, он был тенью на лестнице, и жестокость его признания была такой острой, что могла прорезать кость.

— Ты всегда был просто мишенью.

Она хотела сказать ему, что перемирия никогда не было. Ей хотелось закричать ему в лицо, велеть убираться. Наброситься на него, пока он не истечет кровью, как это делала она. Вместо этого ее взгляд упал на обратную сторону фотографии, лежавшей у нее на коленях. Дата, нацарапанная карандашом, настолько выцвела, что была почти неразборчива. Наспех нацарапанная эпитафия мальчику, которого никто не оплакивал.

Она тихо спросила:

— Чего ты хочешь?

— Пойдем со мной к мельничному пруду, — сказал он. — В прошлый раз ты испортила лилии. Давай посмотрим, сможем ли мы найти способ воспользоваться твоей силой, прежде чем что-нибудь более зловещее, чем мимикрирующий пролезет к нам.

14. Питер

Прогулка до пруда была мучительно долгой. Мешало то, что Уайатт категорически отказывалась принимать какую-либо помощь. Привалившись к поникшей ветке сирени, она прижала руки к животу и уставилась на далекий мельничный пруд остекленевшими глазами, плотно сжав губы.

— Я в порядке, — проворчала она, когда Питер протянул ей руку. — Не трогай меня.

Она надела одно из старых маминых платьев — бесформенное, с цветочным узором на пуговицах — все, что ей удалось надеть самостоятельно. Губы накрасила темно-красным, растрепанные волосы свободно падали на плечи. В обрамлении капающих сиреневых цветов она выглядела, как будто только что, спотыкаясь, вышла из волшебного круга после двухнедельных танцев, туфли ее были в лохмотьях

От мысли о том, что она одна в доме, а мимикрирующий шепчет ей на ухо, у него перехватило дыхание. Он должен был знать, что лес попытается выманить ее у него и поглотить, как только он отвернется. Он не спал ни минуты с тех пор, как, спотыкаясь, вышел в темноту и увидел, что ее несут по дорожке, ее руки безвольно повисли, туловище — в крови, а в глазах погас свет.

— Еще несколько шагов, — уговаривал он.

— Меня ранили в живот, Питер, — сказала она, отрывая лепесток от воротника своего платья. — Я нормально вижу. — Она не сдвинулась с места, прислонившись к дереву. — Если уж на то пошло, я по-прежнему считаю, что нам следовало посвятить Джеймса в план.

— Он не имеет к этому никакого отношения, — поспешил сказать он, чувствуя, как внутри у него все холодеет.

Под сиреневыми каплями Уайатт не выглядела убежденной.

— Он будет гадать, где мы.

— Все в порядке.

Она пристально посмотрела на него, и он приготовился к спору. Когда ничего не последовало, напряжение немного спало с его тела. Она прошмыгнула мимо него, не сказав больше ни слова, волоча за собой фиолетовые пряди, на лбу у нее выступили капельки пота.

Гребная лодка ждала у кромки воды, ее корпус застрял в иле, а корма покачивалась в камышах. Она остановилась на илистом берегу и посмотрела на маленькую лодку сбоку, прижав руки к животу, будто только они удерживали ее в целости и сохранности. Несколько секунд они молча стояли рядом и наблюдали за парой спаривающихся стрекоз, кружащих по зеркальной поверхности пруда.

Наконец, он прочистил горло.

— По крайней мере, позволь мне помочь тебе забраться в лодку.

— Нет, спасибо. — Грубость, с которой она это произнесла, превратила вежливость в ругательство. Слегка покачиваясь, она перекинула ноги через борт и опустилась на потрепанный нос лодки, морщась при этом. Он вошел в воду вслед за ней, вода стекала по отвороту его брюк, когда он сталкивал лодку с мелководья.

Ни один из них не произнес ни слова, пока он греб к середине пруда. Воздух был наполнен кваканьем лягушек-быков и тремоло гагары неподалеку. В нескольких ярдах от него черепаха соскользнула с бревна и с тихим шлепком скрылась под водой. Он смотрел, как расходится рябь под сморщенными водяными лилиями, и думал о маленьком скелете, застрявшем в иле под ними.

Большую часть времени он старался не вспоминать о том, как тонул. Холод, бесконечная сила этого ощущения и водоросли в легких — то, что он прожил достаточно долго, чтобы начать забывать.

Уайатт, стоявшая на носу, должно быть, думала о том же, перегибаясь через борт лодки.

— Что, если я снова разбужу твои кости?

Он замер, наполовину вынув весла из воды.

— О чем ты?

— Рука, которую я почувствовала на своей лодыжке… это тоже моих рук дело?

— Нет, — сказал он, хотя это прозвучало более резко, чем он намеревался. У этого вида силы было название — так называли ведьм, которые воскрешали мертвых, приседая над могилами своих возлюбленных в разорванных одеждах и скрежеща зубами, а их вопли пронзали небеса.

В учебниках истории их называли баньши. Все они сгорели, до единой.

— Я не знаю, как объяснить наличие костей, — признался он, опуская весла обратно в пруд. Лодка рассекла темную, как стекло, воду. — Может быть, они запутались в чем-то еще. Как ты и сказала, было темно. Ты была напугана.

— Я чувствовала то, что чувствовала, — немного запальчиво ответила она. — Что-то схватило меня.

— Это невозможно.

Она фыркнула и перевела взгляд на берег, где далекие верхушки деревьев выглядывали из-за холмов, словно ожидающая армия. На этот раз молчание, повисшее между ними, казалось невыносимым. Ему хотелось сорвать его, как коросту. Чтобы приподнять его и посмотреть, что вытекло из-под него. Он подумал, сколько времени у них есть, прежде чем их отсутствие будет замечено. Прежде чем он отправится на поиски.

— Ты оплакиваешь себя?

Вопрос Уайатт прозвучал неожиданно, так тихо, что он едва не пропустил его мимо ушей. Когда он не ответил, она принялась теребить оборванную нитку бинта на своем мизинце.

— Я спрашиваю только потому, что рядом с часовней есть все эти маленькие могилки, и ни на одном из надгробий нет надписей. Раньше мне было интересно, кто там похоронен, но теперь… Все ли они принадлежат тебе?

У него скрутило живот.

— Большинство из них.

— Как ты это терпишь? — спросила она. — У меня такое чувство, что я постоянно оплакиваю человека, которым была до… — Она замолчала, не закончив мысль. — Это, должно быть, нереально, вот так вот стоять у собственной могилы.

— Я не думаю об этом, — сухо ответил он.

— Лжец, — сказала она и откинулась на спинку, опершись на руки. — Но это нормально. Я тоже стараюсь не думать об этом, если могу.

Подавив желание глянуть на нее, он вытащил весла из воды и положил их у их ног. Подгоняемая ветром, лодка закрутилась по спирали. Он делал все, что мог, чтобы не думать о прошедшем лете — о Джеймсе, который был с ними в лодке, развалившись, как принц на яхте. Уайатт, ее пальцы скользят по воде, позолоченная фигура на носу их корабля — резная богиня, созданная для того, чтобы направлять людей в черные моря.

— Ты горюешь? — спросила она. Все, что он умел делать, — это горевать.

Уайатт, сидевшая напротив, наблюдала, как ласточка проплывает в небе над их головами.

— Это твой план? Сидеть здесь до темноты?

— Нет.

— Хорошо. — Она теребила пуговицу на платье. — И что теперь?

Он не знал. Не знал, чего стоило заставить способности Уайатт проявиться. Не кровь — в то утро, когда она освободила его, у нее не шла кровь. Не кости — она не использовала состав в тот день в мельничном пруду или когда лежала прикованная к постели. Да, она была Уэстлок, но также была и Беккет. А у рода Беккет было свое собственное наследие.

— Расскажи, как ты впервые воспользовалась своими способностями.

Вздрогнув, она резко выпрямилась.

— Прости?

— Проведи меня через это, — попросил он. — Расскажи мне, что происходило вокруг, что было у тебя в голове. Проследи свои действия, и, возможно, это поможет нам определить причину.

— Этого не будет.

— Но может быть.

— Не получится, — повторила она голосом, от которого и мертвый бы остыл. — Попробуй что-нибудь другое.

Он со стоном откинулся назад. Взгляд Уайатт, сидевшей напротив, был острым, как гильотина.

— Признай это, — сказала она после минутного молчания.

Он оттянул манжеты рукавов, перегреваясь в зудящей шерсти свитера.

— Признать что?

— Признай, что ты понятия не имеешь, что делаешь.

— Я никогда этого не говорил. И, к твоему сведению, единственная ошибка в моем подходе — это то, что ты отказываешься сотрудничать.

— Потому что это глупая идея.

— Дело не в этом. — Он наклонился вперед, упершись ладонями в скамью. — Ты боишься.

— Боюсь? — у нее вырвался язвительный смешок. — Боже, Питер. Ты такой глупый. Посмотри на меня. С тех пор как я вернулась в Уиллоу-Хит, мне угрожали, меня преследовали и чуть не убили. Боюсь? Я в ужасе.

Он откинулся на спинку стула.

— Так сделай что-нибудь с этим.

— Я не могу.

— Почему?

— Потому.

— Потому что что?

— Просто потому что, Питер, ладно? Давай, пожалуйста, перестанем говорить об этом.

— Это из-за Мики?

Он не хотел этого говорить, но вопрос все равно вырвался, горький и обвиняющий. Каждую ночь после возвращения домой она просыпалась с одним и тем же именем на устах. Напротив него на носу покачивающейся лодки Уайатт побелела.

— Не надо, — прошептала она. — Никогда не произноси при мне его имени.

Итак, интуиция его не подвела. Это не принесло ему ожидаемого удовлетворения. Вместо этого им овладела болезненная зависть. Он как раз собирался сказать что-то еще, когда краем глаза заметил какое-то движение на мелководье. Запах гниющих листьев донесся до него как раз в тот момент, когда он заметил густые красные водоросли, цветущие на поверхности воды.

— Уайатт.

— Не разговаривай со мной, — отрезала она. — Я хочу вернуться.

— Уайатт, смотри.

Она проследила за его взглядом.

— Что это? Кровь?

С противоположного берега донесся крик. Там, по колено в воде, стоял человек, видеть которого ему хотелось бы меньше всего. Поднялся ветер, швырявший маленькую лодку из стороны в сторону, и доносивший до него неприятный хриплый голос Джеймса Кэмпбелла.

— Не показывай ему, на что ты способна, — сказал Питер Уайатт и опустил весла обратно в воду, прежде чем она успела возразить.

К тому времени, как они добрались до берега, ветер усилился до неистовства. Он бил в нос, угрожая полностью перевернуть маленькую лодку. Питер забрался на мелководье глубиной по пояс, стараясь не встречаться взглядом с темными от шторма глазами человека, стоявшего напротив него, и пытаясь погрузить корпус в ил. Когда он повернулся, чтобы помочь Уайатт выбраться, то увидел, что она стоит по щиколотку в воде, ее платье промокло насквозь, руки лежат на руле, в глазах — безмолвный вызов.

— Вот небольшой интересный факт. — Голос Джеймса врезался в него, жесткий и навязчивый. — Король Артур проводил свои собрания за круглым столом, чтобы ни один человек не мог претендовать на превосходство над другим. Все они собирались на равных. Трудно это сделать, когда никто из твоей группы не предупрежден о собрании.

— Я же говорила, что он разозлится, — пробормотала Уайатт, когда Питер сказал:

— Мы просто вышли подышать свежим воздухом.

— В доме достаточно воздуха, — раздался у него за спиной этот невыносимый голос. — Если только ты не пошел к пруду, потому что боялся, что тебя подслушают. В таком случае, Питер, мои чувства задеты.

Он развернулся, чтобы встретиться лицом к лицу со своим призраком, и тут же пожалел об этом. Они оказались нос к носу, эти темные глаза, непонятные ему, как у незнакомца. Над головой сверкнула первая молния, и ужасная улыбка превратилась в ухмылку с ямочками на щеках. Слишком широкая, чтобы быть нормальной. Слишком острая, чтобы принадлежать чему-то человеческому.

— Нечего сказать?

Питер ощетинился.

— Есть, много чего.

— Не сомневаюсь, что так оно и есть. Но ты будешь держать это в себе, пока не станет слишком, слишком поздно. И тогда ты взорвешься, поджигая все и вся на своем пути. Я правильно понял?

Начали падать первые капли дождя.

— Отвали.

— Прими комплимент, Питер. — Над восточным горизонтом прогремел гром. — Ты так красиво все разрушаешь. Я никогда не видел ничего подобного.

Он, не задумываясь, рванул вперед и врезался прямо в протянутую руку Уайатт. Ощетинившись от ярости, она втиснулась между ними.

— Что, черт возьми, с вами не так?

Ее ослепительная улыбка, брошенная через плечо, была слишком идеальной.

— Со мной или с ним?

— С обоими. — Ветер швырнул волосы ей в глаза. — Я имею в виду, Боже, если кто-то и разозлится, то это буду я. Я имею полное право ненавидеть вас обоих, но вы же видите, что я не веду себя как неандерталец. У нас есть проблемы поважнее, чем какие-то глупые детские обиды.

— Он пытался убить тебя, Уайатт, — прозвучало вкрадчивое напоминание. — И он сделает это снова, как только у него появится шанс. Это что, глупая детская обида? Или теперь, когда он наконец-то уделил тебе хоть каплю внимания, все уже позади?

Она напряглась.

— Прошу прощения?

— Ты меня слышала.

На этот раз, когда гром прокатился по небу, он был прямо над головой.

— Ух ты. — Смех Уайатт был горьким. — Я и забыла, каким придурком ты можешь быть, когда захочешь.

Убрав руку с груди Питера, она зашагала прочь, не оглянувшись ни на кого из них, поглощенная дикими волнами луга. В тот момент, когда она скрылась, взгляд серых глаз скользнул к Питеру. Он сделал все, что мог, чтобы подавить в себе желание отшатнуться.

— Что, черт возьми, ты делаешь? — потребовал он ответа.

— Защищаю свои инвестиции, — последовал простой ответ. — В прошлый раз ты потерпел неудачу. Второго раза не будет.

Что-то серебристое описало дугу в воздухе, и предмет полетел в его сторону с идеальной точностью. Питер выбросил руки вперед как раз вовремя, чтобы поймать зажигалку Джеймса — ту самую, которую он оставил на безымянной могиле в роще. Он провел пальцем по вмятине, страх впился в его кожу, как клещ.

Когда он поднял глаза, он был один, дождь лил как из ведра.

Сунув зажигалку в карман, он углубился в поля, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле, а небо прорезают молнии. К тому времени, как он поднялся на холм, направляясь к роще, вооружившись ржавой лопатой, которую взял из дровяного сарая, он промок до костей.

Впереди виднелась часовня, освещенная белым светом под электрическим небом. Из земли торчали десятки и десятки крошащихся надгробий, его кости были оставлены в качестве скудных подношений чудовищу. Он прошел мимо них, даже не взглянув, направляясь к одинокому холмику в дальнем углу кладбища.

Он не знал, что здесь делает, знал только то, что должен увидеть это своими глазами. Он должен был знать, что лицо, преследовавшее его, было не просто злой выдумкой, а самым настоящим… кукольным мальчиком с загадочной ухмылкой.

Полуослепший от проливного дождя, он начал копать. И копал. Наконец, его руки покрылись мозолями, а одежда потемнела от грязи, он отступил назад и воткнул лопату в землю. За деревьями бушевала буря, мрачная, как море.

А там, прямо перед ним, виднелась пустая могила Джеймса Кэмпбелла.

15. Уайатт

У Уайатт была лихорадка.

Она стояла в ванной наверху, босая и дрожащая. Стуча зубами, она рылась в аптечке в поисках чего-нибудь, что могло бы унять лихорадочную боль в коже.

Когда она была маленькой, мать часто говорила ей, что она умрет, стоя на улице под дождем. Она вбежала в дом после грозы — мокрые волосы холодными прядями прилипли к щекам — и нырнула в постель, испугавшись холода, который принесла с собой. В наши дни она знала, что это всего лишь суеверие. Так любят говорить взрослые, когда больше нечего сказать. Например, когда отец Джеймса предупредил их, что употребление кофе замедлит рост. Или когда тетя Вайолет сказала ей, что если она будет слишком долго косить глаза, то они навсегда останутся в таком положении.

Она пролежала всю ночь без сна, чувствуя, как к горлу подступает гриппозный румянец. Не в силах избавиться от пронизывающего до костей холода, она натягивала на себя одеяло за одеялом, пока невыносимый холод не превратился в адский жар, и тогда она сбросила их все. В конце концов, она решила свернуться калачиком на подоконнике и слушать, как дождь барабанит по крыше. Боялась заснуть. Боялась видеть сны.

Когда ее поиски в шкафу не принесли ничего, кроме упаковки со старыми пластиковыми бритвами и зубной нитью, она захлопнула его. Перед ней предстало ее собственное отражение в зеркале, темные веснушки на коже приобрели землистый оттенок.

— Возьми себя в руки, — прорычала она.

Ступая по кафелю, она задернула занавеску, закрывавшую широкую ванну на ножках-ножках. Все вокруг казалось слишком громким, звук отдавался в ее голове, скребя как наждачная бумага. Она медленно разделась, и пар заклубился у зеркала.

Сквозь скошенное окно ванной комнаты она могла разглядеть Питера на птичьем дворе, цыплят, которые суетились вокруг него, пока он чинил щеколду на калитке. С этой точки зрения он выглядел до боли человечным, его волосы падали на лоб, а серебряная заклепка торчала у него во рту, как зубочистка.

«Он пытался убить тебя», — прозвучал у нее в голове голос Джеймса. «И он сделает это снова, как только у него появится такая возможность».

Когда вода нагрелась до такой степени, что можно было вскипятить чайник, она забралась в ванну. Воздух был насыщен паром, и она наслаждалась ощущением обжигающего жара на спине. Намыливая руки мылом, она изо всех сил старалась не смотреть на уродливый шрам на животе. Она уже достаточно насмотрелась на рану в зеркале, на ее неровную линию, на неровные швы, затянутые узлами по углам.

Она как раз заканчивала ополаскивать волосы, когда по ту сторону занавески со щелчком открылась дверь ванной.

— Эй? — Она стерла с глаз мыльную пену, напрягая слух. — Джеймс?

Никто не ответил. Ни Джеймс. Ни Питер. Никто.

— Крошка? — Она прикрыла кран, позволив воде течь тонкой струйкой. — Эй?