Твоя кровь, мои кости

Единственным ответом было древнее дребезжание труб за стеной. Она вслепую нащупала полотенце и поспешно вытерлась насухо. Туго обернув его вокруг талии, она отдернула занавеску и вышла из ванны, оставляя за собой струйки воды.

Она не хотела кричать.

Крик все равно вырвался, нарушив тишину в доме. Она зажала рот руками, заглушая крик, прежде чем он смог перерасти во что-то большее.

Один из цыплят лежал в раковине, его перья были в крови, шея свернута под нелепым углом. На запотевшем зеркале кто-то что-то написал паром — отголосок записки, которую она нашла на алтаре: «Этого недостаточно».

Внизу дверь на кухню со скрежетом отворилась, а затем с грохотом захлопнулась. По лестнице прогрохотали чьи-то ботинки, и в открытую дверь ввалился Питер с грязной полоской на щеке. Увидев ее там, он замер, устремив взгляд на тело цыпленка.

У него не было возможности заговорить, прежде чем появился Джеймс. Он бочком занял свободное место рядом с Питером, без рубашки и растрепанный со сна, его грудь была покрыта множеством розовых сморщенных шрамов.

— Откуда ты только что появился? — спросил Питер.

Темные брови Джеймса поползли вверх.

— Из комнаты для гостей.

— Лжешь.

— О, перестань, Питер, — сказал он с раздражением в голосе. — Я прилетел всего два дня назад. Я чертовски устал после смены часовых поясов. Я бы все еще был без сознания, если бы Уайатт не начала кричать так громко, что разбудила бы мертвого. — Его внимание переключилось на раковину. Он перевел взгляд на буквы, стекающие по стеклу. — Что это?

— Сообщение. — В животе Уайатт поселился ужас, холодный и темный, как левиафан. — В доме, помимо нас, кто-то есть.

— Ты так думаешь? — Джеймс медленно приблизился к раковине, внимательно разглядывая груду перьев. — Не уверен, думаю, более вероятно, что это сделал кто-то из нас.

Уайатт удивленно моргнула, глядя на него.

— Один из нас?

— Мы здесь единственные люди. — Он бросил многозначительный взгляд на Питера, все еще стоявшего, прислонившись к двери. Тот заметно ощетинился, в его глазах промелькнуло что-то смертоносное.

— Не смотри на меня так.

— Почему бы и нет? Ты был на птичьем дворе, не так ли? Ты с рассвета колотил в эти чертовы ворота.

— Думаешь, я бы обидел невинное животное?

Джеймс сдержанно рассмеялся.

— Это что, серьезный вопрос?

— Оставь его в покое, — рявкнула Уайатт.

Джеймс удивленно повернулся к ней.

— Оставить его в покое?

— Мы ничего не добьемся, ссорясь подобным образом.

— Мы также ничего не добьемся, притворяясь, что все в полном порядке. — Он резко повернул голову к Питеру. — Она думает, что ты такой пацифист. Застенчивый, милый Питер, который и мухи не обидит. Ты когда-нибудь рассказывал ей, из-за чего тебя заперли в подвале? Говорил ей, как сильно разозлился, что гильдия забрала ее у тебя?

— Джейми, прекрати, — сказала Уайатт. — Это не поможет.

Но Джеймс еще не закончил.

— Ты завел их в лес, не так ли? Их было семеро. Мой отец сказал, что они выследили тебя там, где ручей превращается в реку, где река превращается в разлом, а небо черное, как Стикс. Ты убил их сам? Или позволил чему-то холодному и загадочному сделать за тебя всю работу?

Дыхание Питера стало прерывистым. У него дрожали руки.

— Они не были невинными.

— А что насчет Уайатт? — спросил Джеймс. — Она невинна? Или она просто средство для достижения цели? Мне любопытно узнать, какую ложь ты будешь говорить себе, когда будешь хоронить ее тело в роще.

Питер напрягся.

— Я не убивал цыпленка.

Желудок Уайатт словно налился свинцом. У нее сдавило горло. Джеймс был жесток, да, но ни одно из его слов не было неправдой. В доме их было трое, и Питер был единственным убийцей среди них. Она тихо сказала:

— Думаю, тебе следует уйти.

Питера безвольно опустил руки.

— Уайатт…

— Просто уходи.

На мгновение ей показалось, что он откажется. Но вместо этого борьба в его глазах угасла. Бросив последний взгляд на раковину, он повернулся, чтобы уйти. Она прислушалась к затихающему стуку его ботинок по лестнице и приглушенному хлопку кухонной двери.

Когда он ушел, она повернулась к Джеймсу. Тот лениво стоял у раковины, разглядывая цыпленка с тихим изумлением, рассеянно потирая большим пальцем выступающий край шрама. Раны на его груди были обширными, они тянулись от грудины до пупка, а затем расходились наружу в виде разрозненной паутины.

Она хотела спросить его, что же такого ужасного произошло, что так сильно его задело. Вместо этого она сказала:

— Англия на пять часов впереди.

Его большой палец замер у груди.

— Что?

— Ты сказал, что у тебя перелет, но там сейчас день. Раньше ты просыпался неоправданно рано в начале лета, а не спал допоздна. Я помню, потому что ты всегда заставлял нас с Питером вставать вместе с тобой.

Он хмуро посмотрел на нее сверху вниз.

— Я сказал тебе, что на руках Питера кровь семи из гильдии, и ты сделала такой вывод?

— Я не знаю, чему верить, — призналась она. — Боже, Джейми, ты всегда был таким впечатляющим лжецом. Я завидовала тебе, когда мы были детьми. Ты придумывал какую-нибудь дурацкую историю и вытаскивал нас всех из неприятностей. Это было похоже на сверхспособность. — Она замолчала, резко сглотнув. — Я просто никогда не думала, что ты применишь это ко мне.

— Я не лгу тебе насчет Питера.

— Может быть, не сейчас, — призналась она. — Но ты делал это годами.

Ванная комната вдруг показалась ей слишком маленькой. Забавно, но она так отчаянно хотела, чтобы он приехал… появился и снова все наладил, как раньше. Теперь, когда он вернулся в Уиллоу-Хит, она поняла, что не хочет, чтобы он здесь находился. Ей не нравилось, что он вот так нависает над ней, со своими острыми, как бритва, улыбками, скрывая свои секреты.

— Ты можешь возвращаться в постель, — сказала она, не глядя ему в глаза. — Я сама все улажу.

***

Когда с уборкой было покончено, она переоделась в чистый комбинезон и вышла на улицу в поисках Питера. Она обнаружила, что он прислонился к поленнице, а цыплята дергали за шнурки на его ботинках. В руке он держал зажигалку Джеймса с лазерной гравировкой, забитой грязью. Он открыл ее неуклюжими пальцами, не обладая такой ловкостью, как Джеймс. Маховик выплюнул несколько искр, и крышка со щелчком захлопнулась.

— Вот ублюдок, — сказал он, когда Уайатт привалилась к доскам рядом с ним.

— Извини?

Он кивнул подбородком в сторону загона для домашней птицы, где из одного конца в другой важно расхаживал пегий петух.

— Петух. А вон та голубая пшеничка, которая грызет мои шнурки, — это Мэри. Серебряную девочку позади нее зовут Джейн, а парочку шелковых, дерущихся из-за семян, зовут Хелен. Вон те черные березки у дерева — новенькие. Они вылупились, когда я был в заточении, поэтому у них пока нет имен. — Он сунул зажигалку в задний карман. — Курочку в раковине звали Скарлетт. Она вылупилась семь лет назад, пока ты была в школе. Я прятался в курятнике, когда это случилось. Я был первым, кого она увидела.

— Я и не знала, что ты дал им имена.

Он закрыл глаза. — Я не убивал ее, Уайатт.

— Я знаю это, — сказала она. — Ты не убийца, Питер. Ты… — Но нужные слова не шли ей на ум. Она попыталась представить его, забившегося в курятник, одинокого и испуганного, наблюдающего, как новорожденные птенцы просовывают клювы сквозь осколки яичной скорлупы. Глядящего на все, что мог найти. — Они загнали тебя в угол, — прошептала она. — Все, что ты делаешь, — это пробиваешься наружу.

Долгое время после этого они стояли в тишине и наблюдали за беспорядочно мечущимися цыплятами, соприкасаясь костяшками пальцев. Едва слышный шепот его прикосновения заставил ее снова почувствовать себя тринадцатилетней, и она потянулась к его руке в кроваво-красной темноте.

Только на этот раз от него не осталось ничего, за что можно было бы уцепиться.

***

Через несколько часов после того, как солнце скрылось за холмами, она поднялась по лестнице в свою комнату и обнаружила, что Джеймс уже там. Он сидел у открытого окна, не сводя глаз с молочного света звезд. Насторожившись, она прислонилась к двери спальни, пока та со щелчком не закрылась за ней. Услышав этот звук, он резко поднял голову, и она встретилась с поразительной чернотой его взгляда.

— Я и забыл, какие яркие звезды видны из твоего окна.

— Я тоже, — призналась она. — В Салеме звезд не увидишь. Во всяком случае, не так, как сейчас. Слишком сильное световое загрязнение.

— Да? — Он прислонился головой к стене, тени очертили впадины его щек. — Не могу вспомнить, когда в последний раз видел небо.

То, как он это произнес, медленно и задумчиво, заставило ее насторожиться. Вопреки здравому смыслу, она прошла по ковру и присоединилась к нему у окна. Прохладный ночной воздух был бальзамом против жара на ее коже. Она смотрела, как одна за другой просыпаются звезды, и ей было невыносимо грустно.

Джеймс первым нарушил молчание. — В мое первое лето здесь я думал, что умру от скуки. Отец неоднократно говорил мне, каким опасным может быть Питер. От него одни неприятности, Джеймс. Он непостоянен. Ты не должен упускать его из виду. Для шестилетнего мальчика это было похоже на квест, достойный Камелота. Может, мне и пришлось провести отпуск в штате Мэн, но, по крайней мере, там не было скучно. По крайней мере, я занимался чем-то захватывающим.

— Зачем ты мне это рассказываешь?

— Потому что это правда. — Он согнул колено, освобождая место. — Разве ты не этого хотела?

Когда она ничего не ответила, он снова уставился на бриллиантовую ночь. На своем среднем пальце он крутил кольцо с ониксом. Круг за кругом, словно талисман. — Не думаю, что когда-либо был так разочарован, как в то лето. У меня было такое чувство, будто мне пообещали горного льва, а потом подарили котенка. Это была великолепная работа няни. Питер был совсем не опасен. Скорее наоборот. Он был совершенно счастлив делать то, что ты ему говорила. Он играл роль твоего жениха, присутствовал на твоих чаепитиях, ловил каждое твое слово. Прошли годы, прежде чем я понял, что он делает.

Она не осознавала, что затаила дыхание. — И что же?

— Именно так поступает котенок, когда вырастает в кошку. Играет со своей добычей.

Боль пронзила ее грудь, быстро перерастая в гнев. — Что ты здесь делаешь, Джейми?

— Это навевает ностальгию, — сказал он без промедления.

— Я имею в виду не свою комнату, — парировала она. — Я имела в виду, почему ты сел в самолет? Не то чтобы мы оставались друзьями. Ты так и не связался со мной после того, как я уехала. Ни разу не позвонил, ни разу не написал сообщение. Ты не должен быть здесь. Уиллоу Хит — не твоя обязанность.

— Нет, — согласился он. — Но ты — да.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты что, не слышала? — Его бесстрастный взгляд встретился с ее. — Ты — моя обязанность. Ты и Питер. Вы всегда были, с того самого первого лета.

— Джейми, это… — Она запнулась, чувствуя себя неловко. Она чуть было не сказала «расстраивает». — Люди не принадлежат другим людям.

— Разве? — Уголки его губ изогнулись в улыбке. — Я забочусь о том, что принадлежит мне. Я сказал тебе, что разберусь со всем, и я не шутил. У меня уже есть план.

— Ты собираешься посвятить меня в него?

В темноте он казался не столько мальчиком, сколько каким-то зловещим привидением. Она почувствовала тот же первобытный трепет, как и тогда, когда включила фонарик и увидела это ухмыляющееся лицо, прижатое к ее носу в лесу. «Это просто темнота», — сказала она себе. Это просто дом. Снаружи он гнил. Тени падали совсем не туда, куда нужно. Из пустых углов получались ловушки, а из мальчика с улыбкой, как от выкидного ножа, — чудовище.

— Твоя комната выглядит мило, — неожиданно сказал Джеймс. — Сколько времени у тебя заняло привести ее в порядок?

Она растерялась, застигнутая врасплох внезапной переменой темы разговора.

— Что?

— Когда ты вернулась, там все было основательно разграблено? — Он снял с пальца кольцо и водрузил его на место. — Питер разорвал все в клочья в день, когда ты ушла. Позже я нашел его сидящим на иве и выковыривающим осколки зеркального стекла из костяшек пальцев. Твой отец думал, что он капризничает, но это не было похоже на Питера. Он не бывает вспыльчивым без причины. Если он перевернул вверх дном твою комнату, то только потому, что что-то там искал.

Уайатт нахмурилась.

— Я ничего не оставляла.

— Ты уверена? — Когда он слез с подоконника, его поглотила темнота. Виден был только острый изгиб его подбородка, посеребренный тонкой полоской лунного света. Она была так погружена в темноту, что не заметила, как он потянулся к ней. Костяшки его пальцев задели ее висок, и она вздрогнула от этого прикосновения, покраснев.

— Отдохни немного, Уайатт, — сказал он, и на мгновение его голос совсем не походил на голос Джеймса. — Ты выглядишь нездорово.

16. Питер

Питер проснулся от звуков пианино.

Сначала он почувствовал, что его выталкивает наружу, будто время перестало существовать. Он снова был маленьким мальчиком, которого влекли фальшивые нотки учащейся играть арпеджио (прим. пер.и. ред.: Арпеджио (arpeggios) — способ исполнения аккордов, преимущественно на струнных (например, на арфе) и клавишных (например, на фортепиано) инструментах. При арпеджио звуки аккорда берутся последовательно один за другим — чаще всего от самого нижнего к самому верхнему (реже наоборот, сверху вниз)) Уайатт, загипнотизированный тем, как музыка медленно раскрывалась под ее пальцами.

Теперь это уже не завораживало. Не приводило в восторг… это сдирало с него кожу заживо.

Перекатившись на бок, он накрыл голову подушкой. Но это никак не заглушило музыку. Тягучие аккорды «Ближе, Боже мой, к Тебе» отдавались в его груди похоронным звоном.

Когда наконец-то воцарилась тишина, это было похоже на передышку.

Очень недолгую передышку.

— Ты помнишь завтрак? — спросил зверь голосом, так похожим на голос Джеймса, что ему было больно это слышать. — Этого маленького уродливого поросенка, которого отец Уайатт однажды летом привез домой?

Питер приподнял подушку и увидел лицо Джеймса в проеме открытой двери, голова склонена набок, пальцы беспокойно шевелились.

— Мы знали, что его откармливают только на убой, — произнес он далее. — Знали, что члены гильдии собирались приготовить жареного поросенка до окончания саммита. Но мы все равно любили его, как домашнее животное. Ты — больше, чем все остальные.

— Не делай этого. — Питер сел, сбросив подушку на пол. — Не говори со мной так, будто ты — это он.

— Но я и есть он, — возразил зверь. — Я выкопал его из земли и теперь держу на ладони созревшую луковицу его воспоминаний. Знаешь, что я обнаруживаю, когда разбираю его мысли? Ты рыдал, пока этот бесполезный старый боров жарился на вертеле. Ты мучился рвотой за домом, когда никого, кроме Джеймса, не было рядом.

Питер щелкнул по одинокому муравью-плотнику, бродившему по неплотному переплету его одеяла.

— Если у тебя есть что сказать, то говори и уходи.

Чудовище улыбнулось ужасной, знакомой улыбкой.

— Тринадцать лет назад я предложил тебе выход. Сердце ведьмы в обмен на твое собственное. Это предложение отменяется.

Первый приступ паники пробежал по его венам.

— У нас был уговор.

— И ты не выполнил его. — Его голос не отозвался эхом, будто дом не хотел иметь ничего общего с этим преступлением. — Почему я должен давать тебе второй шанс? Прошла неделя, а я уже чувствую запах твоего провала. Наступит кровавая луна, и ты не сможешь заставить себя пройти через это.

— А почему нет?

— Ты знаешь почему.

Снаружи, в зале, музыка стихла. Алтарь был неподвижен. Иконы спокойны. Питер сидел так тихо, как только мог. Мальчик, который научился пускать кровь, не дрогнув.

— Ты всегда был мягкотелым. — Чудовище презрительно усмехнулось. — Этот мир питается сам собой. Он суров и беспощаден. Неудивительно, что ты провел столетия в его власти. Смерть — это урок, который ты, похоже, не можешь усвоить. Вот оно, простыми словами: твоя свинья была убита, потому что людям нужно есть, и мне тоже. Я не могу продолжать грызть кости бренных животных. Этого недостаточно.

— Если тебе нужен я, — сказал Питер, — тогда убей меня сам.

Это было встречено смехом, высоким и тоненьким, совершенно не как у Джеймса.

— Мы с тобой оба знаем, что меня поддерживает. Именно она должна быть той, кто убивает. Так же, как это должен был сделать твой отец в тот первый день в роще. Какая приятная помощь — его самопожертвование. Я годами поедал его останки. Я веками лакомился его костным мозгом.

Питер был слишком напряжен. Его терпение лопнуло, и он вскочил с кровати, голос сорвался на рычание.

— Этот разговор окончен.

Стоящий в узком дверном проеме зверь не сопротивлялся. Его улыбка превратилась в нечто острое и довольное.

— Столько лет прошло, — удивлялся он, — а ты такой же трус. Так и не смог набраться наглости и сделать то, что нужно, чтобы выжить.

Питер прерывисто вздохнул. Он подумал о том, как хоронит Джеймса на грязном дне могилы. Дождь все лил и лил. В тот день он сделал все, что от него требовалось, и будет сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

Он тихо сказал:

— Я сделаю все, что от меня потребуется. Я просто хочу домой.

— Домой, — зверь цокнул языком. — Бессмертие тратится впустую на таких мальчиков, как ты. Тысяча маленьких жизней, а ты даже не знаешь значения этого слова.

Питер отвел взгляд и оказался лицом к лицу со своим собственным далеким отражением в зеркале на колесиках. После стольких жизней, проведенных в процессе превращения в новую, более дикую версию самого себя, он больше не узнавал свое отражение в зеркале. Трус, сопротивляйся течению в своей голове. Трус, трус.

Он закрыл глаза.

— Убирайся.

За дверью его комнаты снова послышалось тихое позвякивание клавиш пианино. Когда он открыл глаза, то был один, а из наклонного стекла на него смотрело его отражение.

***

К тому времени, как Питер добрался до гостиной, музыка стихла. В комнате было темно, шторы задернуты, солнечный свет пробивался сквозь них забавными золотыми бликами. От него углы казались темными и мерцающими, мошки висели в воздухе, как золотая пыль.

Он обнаружил Уайатт сидящей на скамейке, с пианино была сдернута простыня, а ее пальцы беззвучно двигались по клавишам. На крышке стоял увядающий помидор. Рядом с ним стоял пузырек с порошком, черным, как кости маленького мальчика, которые он выгреб из очага. Призрак мелодии повис в воздухе между ними.

Когда она не подняла глаз, он прочистил горло. На этот звук она приподняла подбородок, откинув волосы назад, открыв бледное, бескровное лицо.

— О, — сказала она. — Привет.

Чувство, пронзившее его, не было паникой — пока нет, — хотя и было чем-то пугающе близким. Он сделал полшага к ней и остановился, его взгляд скользил между медленно увядающей растительностью и бесцветным покровом ее кожи.

— Что ты здесь делаешь?

— Практикуюсь.

И тут он увидел, что она явно только что уколола мизинец. Красные капли кровавой росой окрасили слоновую кость. Он хотел сказать ей, что в этом больше нет смысла — Уиллоу-Хит был в опасности. Зверь находился в стенах, в полах, в теле мальчика, которого он похоронил пять долгих лет назад. Они не смогли бы изгнать его, даже если бы попытались.

Но сказать ей это означало бы сознаться в том, что он сделал.

— Ты не убийца, — сказала Уайатт, но она ошибалась. Он был воплощением смерти, до мозга костей. Он уничтожал все, к чему прикасался.

Сидя на скамейке, Уайатт взяла одну-единственную диссонирующую ноту.

— Ты знал, что музыканты на «Титанике», как известно, продолжали выступать, пока корабль тонул? Я всегда думала, что это довольно нелепо… где же инстинкт самосохранения, знаешь ли? Но теперь я понимаю. Что еще остается делать, когда ты умираешь?

— Ты не умираешь, Уайатт.

— Нет? — Она взяла другую ноту, и он вздрогнул. Она заметила это, глядя на него снизу вверх своим проникновенным взглядом. — В этом доме нет антибиотиков. Только немного ибупрофена с истекшим сроком годности.

Этот безымянный страх стал еще глубже.

— Тебе нужны антибиотики?

Она не ответила, но он достаточно отчетливо увидел правду по хитрому блеску ее глаз и капелькам пота на лбу. Она взяла еще один аккорд, и он сразу же узнал его. Это было начало старой ирландской песни, которую она обычно пела ему летом, когда он был слишком встревожен, чтобы заснуть.

— Покажи мне, — сказал он.

— Ни в коем случае. — Мелодия оборвалась так же быстро, как и началась. — Это отвратительно.

— Я гарантирую, что видел вещи и похуже. — Обогнув диван, он в три больших шага преодолел оставшееся между ними пространство. — Насколько все плохо?

— А тебе-то какое дело?

— Не надо так. Покажи.

Она приблизила к нему свое лицо, оценивая его сквозь тусклые полоски света. Наконец, она сдалась и приподняла подол свитера на животе, чтобы показать заклеенную стерильную салфетку, середина которой была покрыта булавочными уколами цвета ржавчины. Он опустился на колени перед скамейкой и машинально потянулся к ней, ненавидя то, как она напряглась, когда он снял повязку. Под ней был порез от перочинного ножа, небрежно зашитый швейной ниткой.

Он достаточно часто собирал себя по кусочкам, чтобы понимать, что порез уже должен был перестать кровоточить, а старая кожа — покрыться коркой. Но рана была свежей и кровоточила, как и в ту ночь, когда была нанесена, а в центре образовался темный нарыв.

— Вот, — поспешно сказала Уайатт, возвращая повязку на место. — Ты увидел.

Он остался смотреть на нее снизу вверх, его прикосновение скользнуло по изгибу ее бедра. Несколько секунд они оставались неподвижными, воздух между ними был тонким, как бумага.

— Я все исправлю, — сказал он.

Вырвавшийся у нее смех был едким. Она одернула свитер.

— Если у тебя нет под рукой тайника с лекарствами, будет только хуже. Если ты забыл, мы все здесь в ловушке.

Он резко сглотнул.

— Мы что-нибудь придумаем.

— И что потом? — Она скрестила руки на груди, стуча зубами. — Ты подлатаешь меня, чтобы через неделю убить своими руками? Нет, спасибо. Я лучше умру от гангрены.

Он поднялся на ноги.

— Не смешно.

— Это и не должно было быть смешным, Питер. Ничего смешного во всем этом нет. — Она бросилась за ним, став на целую голову ниже, даже привстав на цыпочки. В фойе, что-то грохнуло. Бах! Бах! Бах! — у входной двери. Они оба подпрыгнули, когда удары бумерангом разнеслись по дому.

— Полиция! Нам поступил звонок о беспорядках в этом доме. Открывайте!

— Оставайтесь на месте, — приказал зверь, появившийся в холле с небольшой стопкой дневников Уэстлока под мышкой. Копия была безупречна… именно так поступил бы Джеймс, если бы был там с ними. Питер гадал, как долго он находился там, прислушиваясь к их разговору, придумывая новые способы согнуть и сломать их.

За первой серией ударов последовала еще одна, тяжелый кулак обрушился на стекло.

Уайатт искоса взглянула на Питера.

— Что нам делать?

— Ничего, — сказал он. — Мы подождем.

Он увидел противоречие в ее глазах. Она была в состоянии войны с самой собой… ее разрывала на части мысль о том, что, возможно, помощь уже прибыла. Прикусив губу, она спросила:

— Но что, если это правда?

— Это не так, — сказал зверь. — И если откроешь эту дверь, то, что находится снаружи, проглотит тебя целиком. Оно уже почувствовало вкус твоей крови, Уайатт. Не давай ему больше ни капли.

— Просто подожди, — снова сказал Питер, когда стук возобновился. — Он сам уйдет.

К тому времени, когда мимикрирующий, наконец, устал и двинулся дальше, уже почти стемнело. Питер лежал на животе у очага, подложив руки под подбородок, и отблески огня согревали его кожу. На диване сидела Уайатт, поджав под себя ноги и слегка свернувшись калачиком, и они оба крепко спали на выцветшей вышитой подушке.

Рядом в кресле сидел зверь, вытянув колени и подперев подбородок кулаком. В таком виде он выглядело обескураживающе властным — трупный король на троне с откидной спинкой, черты лица наполовину скрыты мраком. Он смотрел на Питера, а Питер в ответ смотрел на него. Сгущающиеся сумерки казались гнетущими.

— Моя тетя живет по лунному циклу, — сказала Уайатт, удивив их обоих. Питер заглянул на диван и увидел, что она не спит и не сидит, а свет камина окрасил ее кожу в золотистый цвет.

— Она очищает свои кристаллы в полнолуние, — продолжала она, ковыряя заусенец. — Покупает лотерейный билет в затмение. Она говорит, что это космический вихрь возможностей — лучшее время, чтобы попытать счастья. Но кровавая луна? Если вы спросите ее, она скажет, что кровавая луна приглашает к насилию. Нарушает естественный порядок вещей.

На решетке раскололось полено, и в дымоходе затрещал хворост. На мгновение все трое предстали перед глазами.

— Итак, — Уайатт перекинула рукав свитера через руку. — Что это значит?

— Мне кажется, сейчас не самое подходящее время для этого разговора, — сказал зверь, идеально подражая Джеймсу.

— О чем еще мы будем говорить, — горячо спросила она, — о погоде? Если мне суждено умереть, я должна знать причину.

Челюсти зверя задвигались, каждое движение было методичным.

— Ты не умрешь.

Уайатт смахнула желтое перо с подушки.

— Вы оба постоянно говорите об этом, но ни один из вас не говорит это всерьез.

В ее взгляде была свирепость, от которой у Питера заныли внутренности. Если и было время сказать ей правду, то только сейчас, когда зверь надвигается на них обоих, а жестокий конец не за горами. Он перекатился на спину, заложил пальцы за голову и устремил взгляд на низкие деревянные балки под потолком.

— Мне было одиннадцать, когда отец вогнал в мой живот топор, — сказал он, уже не уверенный, было ли это воспоминание реальным, или он просто повторял то, что ему говорили. — Он не хотел этого делать — это был несчастный случай. Он взял меня с собой в лес, чтобы я помог ему сложить дрова в тачку. Я не знаю, как именно это произошло — увидел ли он зверя, выглядывающего между деревьями, и поскользнулся, или того привлек запах крови.

Он чувствовал, как Уайатт цепляется за каждое его слово, ощущал на себе взгляд зверя, глубокий, как колодец, и вдвое более темный. Где-то снаружи прокаркал ворон.

— Все мои воспоминания — из вторых рук, — продолжил он. — Я не знаю подробностей. Больше нет. Мне сказали, что чудовище предложило моему отцу подарок. В обмен на его жертву весь наш род получит бессмертие. Пока я жив, никто другой в нашей семье не пострадает от рук смерти. Я проснулся ночью и обнаружил, что один, в небе сияла красная луна. Моего отца не было. Вдалеке виднелись огни. Казалось, будто они танцуют. Я последовал за ними через лес, а затем по небу. Когда я понял, что зашел слишком далеко, было уже слишком поздно. Солнце взошло. Пути домой не было.

В последовавшей за этим паузой не было воздуха. Его поглотил вакуум.

— Это закон преломления света, — сказал зверь, который, казалось, был полностью поглощен рассказом Питера. — Когда Луна проходит через тень земли, солнечный свет попадает в атмосферу и рассеивается. Только красный свет проникает внутрь. Именно это придает кровавой луне ее цвет. Но рассеянный свет должен куда-то направляться, должен от чего-то отражаться. Он попадает на край неба, где раскрываются миры.

Уайатт, сидевшая на диване, моргнула.

— С каких это пор ты стал астрофизиком?

— С шестого класса в подготовительной школе Пеппердайн, — последовал шутливый ответ, — когда мы узнали о фазах Луны.

Снова воцарилось молчание. Питер почувствовал беспокойство, он чуть ли не из кожи вон лез. Он привык встречать смерть, не дрогнув, но в ожидании, пока Уайатт заговорит, что-то внутри него скреблось и корчилось. Когда, наконец, она поднялась с дивана, он резко выпрямился.

— Уже поздно, — сказала она, прижимая к себе Крошку. — Я иду спать.

— Уайатт, подожди. — Питер выскочил в коридор вслед за ней, не заботясь о том, как это выглядит со стороны, и обнаружил, что она уже возвращается. Они столкнулись в темноте фойе, врезавшись друг в друга. Слегка высвободившись из ее объятий, он скрылся из виду, словно рассерженный ситцевый шлейф. В том скудном свете, что падал из эркерного окна, он мог различить блеск непролитых слез в глазах Уайатт.

— Скажи мне, как ты сделаешь это, — потребовала она.

— Что?

— Лес требует кровавой луны и жертвоприношения, верно? Как это произойдет? Я знаю, ты думал об этом. У тебя было достаточно времени… ты, должно быть, придумал план. Ты воспользуешься ножом? Кинжалом? Вонзишь топор мне в живот?

В животе у него все перевернулось. Слова чудовища эхом отдавались в его мозгу: «Тебе никогда не хватало смелости сделать то, что нужно, чтобы выжить». Он провел руками по макушке, соединяя их на затылке. Заметив его нерешительность, Уайатт раздраженно выдохнула.

— Как всегда.

Она повернулась, чтобы уйти, на этот раз не оглядываясь.

— Я приду к тебе в комнату, — крикнул он ей вслед, слова вырывались у него сами собой. — Сразу после наступления темноты. — Признание упало на пол между ними, словно якорь. — Это то, чего ты хочешь? Репортажа с места событий?

Уайатт стояла на нижней ступеньке, ее глаза блестели.

— Да.

— Ты будешь ждать меня, — сказал он. Он представлял это столько раз, на протяжении стольких лет. Луна в окне, ее глаза, сияющие от звездного света. Личная мечта, которой слишком опасно делиться. Тихо он добавил: — Ты всегда ждешь меня.

Он услышал, как она судорожно вздохнула.

— А что потом?

— Я не буду жесток, — прошептал он. — Не причиню тебе боли. Я буду смотреть тебе в глаза. Я умирал так много раз и разными способами. Я знаю, как сделать это быстро.

Где-то в темноте раздался еще один крик. Ворон предупреждал стаю о присутствии поблизости хищника. Он закрыл глаза. И чуть не открыл их от стыда.

— Звучит просто, — наконец произнесла Уайатт, и из всего, что она могла сказать, это задело его больше всего. Он предпочел бы, чтобы она кричала. Скорее, чтобы плакала, кричала, обвиняла. Вместо этого тишина разлилась между ними, как кровь. Просто, но никогда не легко.

Ступеньки заскрипели под ногами, дом оповестил об ее уходе. Он открыл глаза и обнаружил, что остался один в темноте, а его сердце выпрыгнуло из груди, и не было никакой возможности вернуть его обратно.

17. Уайатт

За ночь пианино сгнило.

Уайатт зависла в широком проеме коридора и смотрела, не дыша. Бледный предрассветный свет пробивался сквозь занавески темными полосами белого. Там росли помидоры, их стебли были покрыты белым пухом, плоды сморщились и сочились.

А там, под ними, было пианино — клавиши из слоновой кости, покрытые кроваво-коричневой крошкой, корпус был словно поглощен лесом. Толстый слой мха, зеленовато-желтого цвета, с тонкими полосками лишайника, покрывал весь инструмент. Все выглядело так, будто кто-то оставил пианино во дворе, а двор забрал его обратно. В комнате стоял густой запах земли и немного сырости.

Несколько минут Уайатт стояла, застыв на пороге. Приторный запах разложения проник ей в желудок, под кожу. Она подумала о том, чтобы поднять толстые пачки торфа, как старый ковер, и засунуть их поглубже в мусорное ведро. Уничтожить это, прежде чем Питер и Джеймс успеют проснуться и найти доказательства ее извращенности.

Нетвердыми шагами она подошла к роялю и села, опустившись на покрытую лишайником скамью. Дерево покоробилось, отчего клавиши стали неровными и странными, в тех местах, куда попала ее кровь, появились коричневые пятна. Она осторожно протянула руку и провела по влажному зеленому ковру.

И тут, в наступившей тишине, до нее донеслись слова Питера:

— Я не буду жестоким.

Угроза, обернутая в обещание.

Она плакала, пока не уснула, не обращая внимания на то, что звук разносится по всему дому.

Теперь ее глаза опухли, а в горле першило. Крик застрял у нее между зубами. Возможно, ее предки были хранителями зелени и могли вернуть Уиллоу-Хит к жизни с помощью нескольких капель крови, но не она. Внутри нее была гниль. Все, что она творила, было смертью.

Погрузив пальцы в упругую влагу, она отделила ее от дерева. Мох превратился в мокрый комок, рассыпавшийся у нее на ладони. Она вытерла его о штанину брюк, умудрившись соскрести еще несколько пригоршней, прежде чем раздался стук молотка.

Сначала она подумала, что это мимикрирующий вернулся для очередной насмешливой провокации. Ей потребовалось мгновение, чтобы понять, что это за звук. К тому времени, когда она поняла, что шум доносится вовсе не из-за дома, он стих. Она направилась на кухню, стряхивая торф с ладоней, и чуть не споткнулась о курицу. Птица издала всего одну недовольную трель, после чего упорхнула в коридор и скрылась из виду.

Она нашла Джеймса и Питера уединившимися на кухне. Первый стоял перед дверью, одетый в черную фланель и джинсы, из уголка его рта торчал гвоздь, похожий на зубочистку. Под мышкой у него была зажата широкая деревянная доска. Питер сидел неподалеку на захламленной столешнице, на воротнике его футболки виднелась прореха, на коленях лежал цыпленок, глаза у него были настороженные, серые, без солнечного света. Он не посмотрел на нее, когда она вошла, а она изо всех сил старалась не смотреть на него.

У двери Джеймс прислонил доску к косяку и принялся забивать гвоздь.

— Что ты делаешь? — спросила она, когда стук прекратился.

— Запирает нас, — пробормотал Питер, в то время как Джеймс выплюнул гвоздь, застрявший у него между зубами, и добавил:

— Не подпускаю к лесу.

Они обменялись мрачными взглядами, которые в полумраке казались убийственными. В открытой кладовой что-то тяжелое с грохотом упало на землю. Сушеные бобовые рассыпались по плитке в виде россыпи земляного цвета.

— Сегодня утром была убита еще одна курица, — сказал Джеймс, прикалывая ржавый гвоздь к доске. — Их убивают одну за другой. Прошло уже больше месяца с тех пор, как скончался твой отец, и защита слабеет с каждым днем. В конце концов, лес пробьется внутрь, и нам крышка. Передашь мне молоток?

Уайатт подчинилась, обойдя одну из белых шелковинок, когда это сделала. Джеймс снова принялся стучать молотком, как раз в тот момент, когда из кладовой донесся еще один громкий стук. Кура высунула свою жилистую голову, в зубах у нее хрустел сырой феттучини. Где-то наверху прокукарекал петух.

— Это поможет? — спросила она, передавая Джеймсу еще один гвоздь. — Доски?

— Нет, — последовал мгновенный ответ Питера.

Она не смотрела на него. Она не могла. И не знала, сможет ли когда-нибудь снова.

— Я не причиню тебе боли, — прозвучал его голос у нее в голове. — Я буду смотреть тебе в глаза.

Ей стало интересно, спал ли он прошлой ночью или лежал без сна и слушал, как она плачет. Удовлетворило ли его — знать, что он, наконец, пролил первую кровь.

— Это не повредит, — сказал Джеймс, переводя взгляд с одного на другого. — Хотя все пошло бы быстрее, если бы нам кто-нибудь помог.

— Меня пугает не то, что находится снаружи, — сказал Питер. Спрыгнув со стола, он поставил курицу на пол. Она вспорхнула и скрылась из виду, дико фыркая на ходу. Даже не взглянув в сторону Уайатт, он выскользнул в коридор. После секундного колебания Уайатт последовала за ним.

— Питер, подожди. — Она проглотила гордость, от этого у нее перехватило горло. — Мне нужно кое-что показать тебе.

***

Несколько мгновений спустя они стояли плечом к плечу в гостиной и смотрели на гниющее пианино, молча оценивая ущерб. Питер первым нарушил молчание.

— Уайатт, это…

— Я солгала тебе, — сказала она, прерывая его. — О том, что никогда не практиковала магию.

Пауза.

— Знаю.

— Дело не в том, что я не хотела помочь. Я бы усилила защиту, если бы могла. Я бы помогла тебе, даже если бы… — Она замолчала, слова повисли в воздухе. — Даже если бы ты планировал убить меня перед концом.

Он сжал руки в кулаки. Он все еще не смотрел прямо на нее, и она подумала — всегда ли он так открыто ненавидел ее? Возможно, она была настолько ослеплена тем, как хотела, чтобы все было, что отказывалась видеть реалиии. Ей было больно смотреть на него, даже искоса. Это было все равно, что задеть за живое. Вместо этого она принялась изучать солнечную бусинку, отражавшуюся в хрустальном стекле вазы для попурри.

— Просто я не такая, как мой отец, — сказала она. — Я не садовник, не смотритель, или кем бы он там ни был. Мама часто шутила, что он мог вернуть к жизни кого угодно. Раненое животное, лимонное дерево, луговой цветок.

«Умирающего мальчик», подумала она.

— Но не я, — прошептала она сдавлено. — Я не заставляю вещи расти. Я заставляю их гнить.

Там, навязчивые, как паук, были воспоминания, которые она с таким трудом отгоняла, — мигающие огни скорой помощи. Обвиняющие взгляды сверстников. Вонь разложения, сернистая и странная.

— Знаю, — повторил Питер. Он по-прежнему не смотрел на нее. Воздух между ними словно сгустился.

— Может быть, я могла бы попробовать, — сказала она, все еще глядя в мерцающий шар. — Я имею в виду, усилить защиту. Может быть, я могу что-то сделать, чтобы защитить лес. Я хочу помочь. Просто… не знаю как. Это просто происходит. Это непроизвольно, как чихание.

— Это совсем не похоже на чихание, — возразил он. — Чихание вызывается внешними факторами. Ты черпаешь энергию из внутреннего источника.

Что-то оборвалось у нее в груди. Она сердито повернулась к нему.

— Тебе что-то об этом известно?

— Это не имеет значения, — сказал он. — Слишком поздно. Зверь уже здесь.

Ее кожа покрылась льдом.

— Как такое возможно?

У него не было возможности ответить. Что-то тяжелое с грохотом упало на пол, и они, резко обернувшись, увидели в холле Джеймса, у ног которого лежала стопка досок. На его лице появилось странное подобие улыбки.

— Не прерывайтесь из-за меня, — сказал он, не сводя взгляда с Питера. — Я умираю от любопытства услышать, что ты собираешься сказать. Увидев, что Питер просто смотрит на него, он придвинулся ближе. — Ты собираешься выкопать все свои скелеты? Расскажешь ей, что зарыто в роще?

— О чем он? — потребовала ответа Уайатт.

Питер по-прежнему молчал. Джеймс выдавил из себя смешок.

— Типичный Питер. В тот момент, когда все начинает идти наперекосяк, он захлопывается, как капкан.

Его взгляд метнулся к пианино, и улыбка на его лице слегка угасла.

— Это что-то новенькое. — Он подошел к заплесневелой витрине, под его ботинками крошился мох. Подцепив ногтем большого пальца синие чешуйки лишайника, он спросил:

— Помнишь то лето, когда Уайатт убедила себя, что масляный цветок может стать эффективным детектором лжи?

Он оглянулся на нее, и в его глазах мелькнул едва заметный огонек.

— Ты срывала лютик и клала его нам под подбородок. Если наша кожа желтела, это означало, что мы лжем.

— Помню, — призналась она.

— Мы играли весь день на восточном лугу. Питер стоял в тени, так что не было никакого отражения. А я? Я был под палящим солнцем. Ты так разозлилась на меня, что тебя трясло. Помнишь? Потому что я помню. Ты верила каждому слову в своей собственной игре, и тебя бесило, что я веду себя нечестно. К тому времени, как все закончилось, ты ушла в раздражении, по твоему лицу текли слезы. Питер погнался за тобой, как делал всегда. А я пошел за Питером.

Рядом с ней стоял Питер, словно высеченный из камня.

— К тому времени, когда мы добрались до амбара, — продолжал Джеймс, — мы совсем забыли об этом. Но позже, после ужина, отец вытащил меня в поле. Он был в ярости, решив, что я что-то от него скрываю. «Ты должен быть моими глазами и ушами», — сказал он, но я не имел ни малейшего представления, о чем он. Я понял это, только когда мы поднялись на вершину холма. Луг был опустошен. Ни одного лютика не осталось. Кольца белых шапочек пробивались сквозь мертвые заросли травы.

В уголках его губ заиграла улыбка. На мгновение сквозь суровую внешность проступил образ мальчика, которого она помнила.

— Я сразу понял, что это Уайатт. Это всегда была Уайатт. Каждая вспышка гнева. Каждая слеза. Каждый неожиданный ливень. Но я солгал отцу, когда он спросил, что случилось. Я сказал ему, что мы весь день играли в сарае.

Воцарилась тишина, встречая это заявление. Из мха, как картофельные глазки, выросла гроздь грибов, похожих на соты. Джеймс вытащил один и повертел желтый сморчок в руке.

— Что было на сей раз? — задумчиво спросил он. — Небольшая речь Питера? Мы слышали, как ты плакала глубокой ночью.

— Прекрати, — сказал Питер.

— Ах, вот оно что. — Джеймс повернулся к ним, ослепительно улыбаясь. — Ты обрел дар речи. Что хочешь сказать?

— Оставь ее в покое.

— Я просто разговариваю, — сказал Джеймс, откладывая гриб в сторону. — Во всем этом есть доля иронии, не так ли? Ты так отчаянно пытался защитить ее от того, что ждет ее в лесу, что, похоже, забыл, что самая большая опасность находится прямо здесь, в этой комнате.

Питер покачал головой.

— Не начинай.

— Я ничего не начинаю. Я заканчиваю. Посмотри на себя, Питер. Чувство вины съедает тебя заживо. Не будь таким мучеником… облегчи душу. Расскажи ей, что ты скрываешь.

На мгновение Уайатт показалось, что Питер сейчас бросится на него. Костяшки пальцев побелели, а брови нахмурились, как грозовые тучи. От него исходила тихая ярость, когда он, поджав хвост, вышел обратно в коридор, не сказав больше ни слова. Джеймс последовал за ним, Уайатт — за ним по пятам.

— Джейми, — позвала она, стараясь не отставать. — Оставь его.

Он стряхнул ее с себя и догнал Питера под сводчатой аркой столовой.

— Ты загнал себя в угол, — сказал он, когда Питер протиснулся мимо него в залитый солнцем уголок. — Ты не можешь рассказать ей о том, что ты сделал, не потеряв ее, но ты не сможешь защитить ее, пока она остается в неведении. Ты знаешь, как это называется? Уловка-22.

Питер уперся ладонями в широкий стол, отчего мышцы на его руках напряглись. Посередине стояла неглубокая миска для теста, в которой лежала очищенная мякоть яблок. Черная муха жужжала вокруг сморщенного фрукта, раздраженная тем, что ее потревожили. Ее непрерывное жужжание отдавалось в ушах Уайатт. У нее кружилась голова.

— О чем он говорит?

— Ни о чем, — огрызнулся Питер, даже не взглянув на нее. — Не слушай его.

— Все тот же старина Питер, — пропел Джеймс. — Ты всегда был бесхребетным трусом.

Плечи Питера напряглись.

— Заткнись.

— Это так эгоистично. Ты не расскажешь ей, какую ужасную вещь совершил, потому что знаешь, что она больше никогда не будет смотреть на тебя так, как раньше, и тебе невыносима мысль об этом.

— Я сказал, — послышался сквозь рычание голос Питера, — заткнись.

Улыбка Джеймса стала еще шире.

— Вот вопрос: как, по-твоему, она посмотрит на тебя, когда твои руки сомкнутся у нее на горле?

Уайатт не ожидала такого выпада Питера. Она едва успела броситься между ними, как раздался громкий удар его кулака в челюсть Джеймса. Джеймс опрокинулся на закрытую клетку, и от столкновения разномастные пластины вылетели из своих пазов. Фарфор разбился о хрустальное стекло, когда парень засмеялся, потирая окровавленную губу. Он выглядел невменяемым, его улыбка была острой, как бритва, между зубами сочилась кровь.

— Бедный Питер. Я задел его за живое?

Единственным ответом Питера было броситься во второй раз, с силой прижав Джеймса к шкафу. Дверцы треснули от удара, и вокруг них посыпалось старинное стекло, когда Джеймс оттолкнул Питера.

— Я просто говорю так, как это вижу.

Питер оттолкнул его. Когда Джеймс ударился позвоночником о решетку, увядающий каскад адиантума на крышке шкафа зашевелился. Отдельные листья закружились вокруг них желто-зелеными вихрями.

— Я убью тебя, — кипел Питер, тыча пальцем ему в лицо. — Я прикончу тебя, черт возьми.

Брызгая кровью, Джеймс развел руки в стороны. Его черные глаза вызывающе сверкали.

— Во мне не осталось ничего, что можно было бы убить, дорого й.

На этот раз, когда Питер бросился на него, он закричал. Прежде чем Уайатт успела броситься в гущу событий, он нащупал руками горло Джеймса. Оттолкнув ее локтем, он надавил большим пальцем на обнажившуюся яремную вену Джеймса.

— Питер! — Уайатт вцепилась в него, царапая ему бицепс. — Питер. Отстань от него!

Но Питер ее не слышал. Он был в нескольких дюймах от лица Джеймса, его хватка была крепкой, как тиски.

— Больше никаких игр, — приказал он, пока Джеймс хватал ртом воздух, обхватив запястья Питера. — С этого момента ты не будешь на нее смотреть. Не будешь с ней разговаривать.

— Питер, остановись. — Паника Уайатт была буйной. Она вспыхнула у нее в груди. Кровь заструилась по венам. Она разорвала тугой жгут на предплечье Питера. — Отпусти его.

Питер стряхнул ее с себя, его хватка усилилась. Прижатый к сломанной двери клетки, Джеймс выдавил из себя сдавленный смешок. На его шее вздулись вены, когда он пытался нащупать опору пятками, кровь красными ручейками стекала по подбородку.

— Ты убиваешь его! — Ее голос звучал прерывисто. Этот крик поглотил дом. Она рванула на себя его футболку и почувствовала, как хлопок рвется под руками, прогибаясь, как парус во время шторма. Вздох, вырвавшийся из груди Джеймса, был лишенным воздуха, странным — такой звук издает человек, когда умирает. Страх растекся по ее телу, как акварельная краска.

На этот раз, когда крик застрял у нее в горле, она дала ему волю.

— Питер!

Раздался мгновенный, разрушительный треск земли, что-то с грохотом обрушилось на дом. Она почувствовала это как внутри, так и снаружи — сильный, неистовый раскат грома. Ощущение, что мир разрывается на части. Их троих отшвырнуло друг от друга, со стропил посыпалась пыль.

Уайатт первой пришла в себя.

— Что, черт возьми, это было?

Напротив нее стоял Питер, тяжело дыша, волосы падали ему на глаза. Джеймс прислонился к шкафу, запрокинув окровавленный подбородок к потолку. На его шее уже начали образовываться синяки. Когда он заговорил, его голос был хриплым.

— Посмотри. Мы расстроили Уайатт.

Взгляд Питера метнулся к Уайатт и задержался на ней. Они оба одновременно двинулись из столовой в фойе, где куры, обезумев, носились как угорелые и громко квохтали. Они один за другим поднялись по лестнице, перешагивая через разбитые семейные портреты, рамы которых ломались, как кости. В дальнем конце коридора свет из открытой двери ее спальни лился забавными белыми полосами.

Комната исчезла, ее поглотила плакучая беседка из ветвей. Черепица свисала с потолка замшелыми сталактитами. Мутная вода сочилась из колышущихся желобов, забитых толстым слоем опавшей листвы. Пол прогнулся пополам, из-под кусков коры торчали обломки твердой древесины. Там, где когда-то было окно, было только небо. Вырванная с корнем ива вросла в стену дома. Ее сгнившие внутренности валялись на подоконнике.

Там, где она сидела. Где ей снились сны. Где она влюбилась в своего убийцу.

«Подходит», — тупо подумала она и громко рассмеялась. Это было почти поэтично. Дерево гнило изнутри, и она тоже.

— Уайатт, — Питер встал перед ней. — Цветочек, посмотри на меня.

Она этого не сделала. Она уставилась на его грудь. На прореху в его рубашке. На маленькую голубую пуговицу, которая висела у него на груди. Ее пуговица. Ее мишка. Ее спальня. Ее сердце. Все разлетелось на миллион маленьких кусочков. Где-то позади нее по полу прошаркали ботинки.

— Она в шоке, — раздался все еще хриплый голос Джеймса. — Можешь ли ты ее винить?

Питер напрягся.

— Убирайся.

— Я?

— Это ты виноват.

— Я бы с удовольствием послушал, как ты собираешься свалить все на меня.

— Прекратите болтать, вы оба. — Голос Уайатт звучал чужеродно даже для нее. Сердце у нее в груди сильно забилось. Ее кровь была горячей, как огонь, и ее невозможно было подавить. Ей хотелось закричать, разорвать их обоих на части. Она хотела сказать им, что они ведут себя как дети, что они все разрушают, но правда заключалась в том, что все и так уже было разрушено. Она просто была слишком беспечна, чтобы заметить это.

И вот, вместо того чтобы закричать, она выдавила из себя сдавленный вздох и сказала:

— Помоги мне собрать вещи.

18. Уайатт

Уайатт лежала, распластавшись, как бумажная кукла, на кровати в гостевой комнате. Обливаясь потом, как в лихорадке и уставившись в потолок. Задыхаясь от сожаления. В последний раз она так сильно теряла контроль над собой зимой. Холодный январь, снег на мощеных дорожках Салема таял, превращаясь в черную, как сажа, слякоть. Врач скорой помощи завернул ее в майларовое одеяло, чтобы справиться с шоком. Она сидела на заднем сиденье машины скорой помощи, стуча зубами и с окровавленными ладонями, и смотрела, как они укладывают тело на носилки.

С того самого дня она каждый день старалась изо всех сил не вспоминать. Не чувствовать. Отмерять эмоции маленькими аккуратными ложечками, а не глотать их целиком, задыхаясь. Контролировать себя, вместо того чтобы давать волю ярости, способной вырвать дерево с корнем.

Воздух в комнате был затхлый, окно забито досками. Небо между планками было темным, как чернила, хотя солнце зашло совсем недавно. На соседней подушке, свернувшись калачиком, лежала Крошка. Она была в задумчивости, взбешенная нашествием домашней птицы. На руках Уайатт обмяк Кабби, глядя на нее снизу вверх своим печальным взглядом циклопа.

На полу расположился Питер.

Он сидел спиной к двери, положив руки на колени. Он не шевелился уже несколько часов, но и она тоже. Весь день Джеймс продолжал стучать молотком, забивая окна первого этажа досками, несмотря на то, что в стене дома теперь зияла огромная дыра.

— Ты можешь идти, — сказала она, и не в первый раз. Она не это имела в виду. Не совсем это. Мысль о том, что она останется наедине со своими мыслями, приводила ее в ужас. Но оставаться наедине с Питером было настоящей пыткой.

Она услышала шорох. Из темноты донеслось хриплое:

— Я в порядке.

— Мне не нужен надзиратель. Мне некуда бежать.

Последовала пауза. Он тихо сказал:

— Ты не заключенная, Уайатт.

— Да? Но я чувствую себя таковой.

Ему нечего было на это сказать, и они снова погрузились в молчание. Снаружи в темноте завыл койот, издав такой пронзительный вопль, что у нее волосы встали дыбом, и это мгновенно насторожило ее. Она перевернулась на бок и увидела, что Питер пристально смотрит на нее, черты его лица под тонкими косыми лучами луны превратились в полосы света и тьмы. Он не отвел глаза, и она тоже. Подтянув колени к груди, Уайатт подложила ладони под щеку. В конце концов отрывистое тявканье койота снова сменилось тишиной.

— Раньше ты просил меня рассказывать тебе истории, — сказала она, когда все стихло. — Когда ты не мог заснуть. Помнишь? Ты забирался в постель и приставал ко мне, пока я не рассказывала тебе подробности о любой книге, которую читала. Мы засыпали, разбираясь с сюжетными дырами.

Он не ответил, но она видела, как поднимается и опускается его грудь, как учащается дыхание. На пуговице его рубашки отражался лунный свет, подмигивая ей сквозь разорванную белую футболку. У нее сжался желудок.

— Я бы хотела, чтобы ты попросил меня рассказать историю прямо сейчас.

Между ними повисла тишина. «Я бы хотела, чтобы ты забрался ко мне в постель». Она знала, как опасно желать этого. Ее воспоминания были ложью… он никогда не был тем мальчиком, которым она его считала. Но она не могла больше ни минуты лежать здесь в одиночестве, чувствуя, как у нее разлагаются внутренности. Она хотела, чтобы ее обняли. Хотела, чтобы все было так, как пять лет назад, до того, как все пошло наперекосяк.

Всего на несколько минут она захотела притвориться.

В лунном свете глаза Питера казались черными. В них не было и следа голубизны. Он повернул голову, и связь между ними оборвалась.

— Засыпай, Уайатт.

Спазм в горле превратился в ком. Она с трудом сглотнула и откатилась от него, натянув одеяло до подбородка. Прямо за окном лягушка-бык разразилась скрипучим монологом. Она закрыла глаза, чувствуя себя разбитой на куски, как дерево под ударом топора.

Она ждала сна, но сон не приходил. Уайатт слишком остро ощущала пристальный взгляд Питера. От этого ощущения у нее по телу пробежала дрожь, как от камешка, брошенного в озеро.

— Джеймс сказал, что от него не осталось ничего, что можно было бы убить, — сказала она. — Что он имел в виду?

Питер не ответил. Она услышала, как заскрипело дерево, когда он сменил позу, как зашуршали его носки по полу. Где-то внизу запищал цыпленок.

— Что произошло между вами двумя? Я имею в виду, тем прошлым летом.

— Ты была там, Уайатт, — последовал сухой, как листва, ответ. — Мы поссорились.

Это была ложь. Он лгал ей.

— Но вы всегда ссорились. Все время. По любому поводу. Здесь все по-другому. Будто… будто он больше не Джеймс.

И тут же она услышала, как Питер поднимается на ноги. Она села как раз вовремя, чтобы увидеть, как он открывает дверь в коридор.

— Питер, не уходи.

Он замер, его плечи напряглись.

— Я должен, я не могу дышать, Уайатт.

Что-то бессловесное шевельнулось глубоко в ее груди.

— Тогда останься и поговори со мной.

— Я не могу. — Его голос прервался, слегка дрогнув. — Я все делал неправильно. Всё. И я не знаю, как это исправить. А потом, сидеть вот так рядом с тобой, я… я не могу дышать.

Дверь за ним закрылась. Мягко, не хлопая.

Она осталась одна.

Она откинулась на спинку стула, поморщившись от того, что швы натянулись. Накрыв голову подушкой, она подавила крик. Лежала так какое-то время, прислушиваясь к хриплому кваканью лягушки-быка и своему собственному дыханию на подушке, пока, в конце концов, не заснула.

Она не знала, что ее разбудило. Какой-то звук? Ощущение? Уайатт лежала на боку, постепенно ощущая ровное дыхание на своем затылке. Мягкое и медленное, будто кто-то спал. Опасная надежда зародилась у нее в груди, когда по комнате пронесся тяжелый вздох. Матрас заскрипел под шевельнувшимся телом.

Она тихо прошептала:

— Питер?

Дыхание замедлилось, превратившись в призрачную тишину. От этого звука у нее по коже пробежал необъяснимый холодок. Она знала, что Питер умеет молчать. Она выросла с этим. Злилась на это. Фантазировала об этом. Но тут было что-то другое.

Она осторожно перекатилась на бок и столкнулась нос к носу с кем-то, кто носил ее лицо. У нее вырвался крик. Она отползла назад, увлекая за собой простыни, и ударилась копчиком об пол с такой силой, что теперь останется синяк.

На кровати села и потянулась другая Уайатт Уэстлок. Ее жуткое подобие смотрело на нее сверху вниз пустыми бездушными глазами. На нем было платье цвета слоновой кости, похожее на кожу, из гофрированных кружев, пропитанных водой. Рыжие волосы прилипли к горлу густыми влажными прядями, будто оно дотащилась сюда по грязи. Его ладони были мокрыми от крови, на них виднелись глубокие кровоподтеки. Будто что-то мертвое проникло в вены и превратилось в гниль.

— Кто ты? — с трудом выдохнула она.

— Я — это ты, — сказало оно голосом, который так поразительно походил на ее собственный, что Уайатт подумала, будто ей это снится. Она медленно попятилась к двери, изо всех сил стараясь не спугнуть существо со своим лицом и не заставить его броситься в погоню.

— Как ты попала в дом?

— Все твои обереги разлетелись в клочья, — сказало существо, — и ты оставила за собой такую ароматную тропинку, по которой я смогла пройти. Я собирала крошки твоих страданий по всей иве и сыпала их тебе в постель. Сладкие, сладкие печали.

— Почему у тебя такой вид? — Она была уже почти у двери, простыни волочились за ней мягкими белыми лужицами. — Выглядишь как я?

— Я выгляжу так, — сказало существо, и его губы изогнулись в кроваво-красной улыбке, — как будешь выглядеть ты в тот момент, когда будешь бояться больше всего.

Дверь в ее комнату распахнулась. Ручка врезалась в стену с такой силой, что гипсокартон с грохотом посыпался на пол. Питер стоял в коридоре, из-за его спины струился желтый свет. Он даже не взглянул на Уайатт. Он смотрел только на существо с ее лицом.

— Уходи, — сказал он.

Существо не сдвинулось с места.

— Нравится то, что ты видишь? Или это пугает тебя?

Питер выругался в ответ. Он достал из кармана зажигалку Джеймса, и в тот момент, когда открыл крышку, на фитиль попала искра. Не раздумывая, он бросил зажигалку на кровать. Лоскутное одеяло мгновенно загорелось. Существо издало леденящий кровь вопль, закрыло руками лицо, его красный-прекрасный рот исказился в ужасную дугу.

Фигура выбралась из постели, юбка была окутана ореолом огня, и бросилась к заколоченному окну. Топот бегущих ног сменился жужжанием насекомых, и Уайатт отшатнулась, когда целая колония жуков-щелкунов взобралась по стене и маслянистым, переливающимся роем вылетела в забаррикадированное окно.

Последовала глубокая тишина — ужасная, похожая на пустоту тишина, когда кислород поглощается в вакууме. А затем матрас загорелся. В центре этого ада лежал Кабби, его голубой пуговичный глаз вспыхивал золотом, пока он горел. Уайатт вскочила на ноги, выпуталась из простыней и, пошатываясь, направилась к огню.

Она не успела убежать далеко, так как Питер поймал ее за талию. Ноги Уайатт взметнулись к небу как раз в тот момент, когда рухнул первый столбик кровати. Волна жара обожгла ее голени, и они, пошатываясь, вышли в коридор, путаясь в конечностях. Она оттолкнула его от себя, как только они отошли подальше от самого худшего.

— Там Кабби, — сказала она, проталкиваясь локтями обратно в комнату. Он преградил ей путь, схватив за запястья и прижав спиной к противоположной стене.

— Это всего лишь медведь, Уайатт.

Она попыталась вырваться, но его хватка была крепкой, как тиски. Позади него старая бумага в цветочек начала желтыми завитками отслаиваться от стены. Коридор наполнился дымом, черным, как сажа, и обожженным гарью. Она перестала сопротивляться, ее глаза защипало от слез. Питер нежно прикоснулся своим лбом к ее.

— Оставь, — прошептал он.

— Вы оба, пошевеливайтесь. — Джеймс прошествовал по коридору, без рубашки и невыспавшийся, сжимая в руке красный огнетушитель из-под кухонной раковины. Протиснувшись мимо них обоих, он выдернул чеку и выпустил густую струю белой пены на разгорающееся пламя, туша его до тех пор, пока от кровати не осталась лишь зола. Огромные клубы древесного дыма поднимались от матраса, словно из дымохода.

Некоторое время после этого они втроем стояли в тишине и смотрели на дымящиеся руины.

Сердце Уайатт замерло где-то в горле, ее мир рушился. Она вернулась в Уиллоу-Хит, потому что была уверена, что хотела сжечь его — попрощаться с ним одним щелчком спички. Но это было все, что у нее осталось от них. Это было все, что у нее осталось от нее самой.

Это было место, где они спали бок о бок медленным, потным летом. Место, где они мечтали, рассказывая истории под одеялом, в темном свете звезд, ярком, как булавочная иголка, свете фонаря из консервной банки. Место, где они смеялись, плакали, ссорились.

Место, где они выросли, даже если те, кем они стали, сейчас были незнакомцами.

Дым медленно просачивался сквозь щели между досками. Уайатт взглянула на Питера, ожидая увидеть его таким же отчужденным и недосягаемым, как всегда. Вместо этого он выглядел бледным, как призрак, в дымной темноте, не мигая уставившимся на останки кровати. В тот момент она отдала бы почти все, чтобы узнать, о чем он думает.

В конце концов, Джеймс нарушил молчание.

— Что это было?

— Страж Смерти, — ответил Питер.

— Это было похоже на меня, — добавила Уайатт, потому что она не хотела быть единственной, кому нечего сказать. — Или на мою кровавую, кошмарную версию.

— Э, — Джеймс шмыгнул носом и провел рукой по лицу. Костяшки его пальцев были покрыты ржавчиной, а на ключице виднелась полоска чего-то темного и влажного, оставленная кистью.

Она уже собиралась спросить, что, черт возьми, с ним случилось, когда Питер сказал:

— Каждый видит что-то свое перед лицом стража смерти. Мне показалось, что это не ты.

— О. — Она прислонилась спиной к стене, колени у нее задрожали. — Какое облегчение… я выглядела отвратительно. — Шутка не удалась. Никто не засмеялся в ответ. Отчаянно пытаясь прервать тягостное молчание, она спросила:

— А что видел ты?

— Это не имеет значения. — Румянец так и не вернулся на лицо Питера.

— Для меня имеет, — сказала она. — В любом случае, вам двоим не обязательно было проделывать весь этот путь сюда и поджигать все вокруг. Я все уладила.

— Разве? — криво усмехнулся Джеймс.

— Я так и сделала. Я была в нескольких секундах от того, чтобы ударить ее прямо в селезенку.

— Это не смешно, Уайатт, — сказал Питер.

— Ты абсолютно прав. Ужасно несмешно думать, что что-то другое могло убить меня еще до того, как у тебя появился шанс.

Он пронзил ее испепеляющим взглядом.

— Оно не убило бы тебя. Оно не поедает плоть. Оно питается горем.

Она подавила дрожь.

— Но когда оно нашло на меня, я не горевала. Я спала.

— Не все происходит по той же линейной схеме, что и у простых смертных, — сказал Джеймс, возясь с клапаном огнетушителя. — Сегодня ты не горевала, но перед концом ты будешь горевать.

Это прозвучало как угроза, произнесенная с небрежной легкостью, с которой Джеймс Кэмпбелл обычно объявлял обо всем. Окутанный дымом, он выглядел как во сне, его черты лица были непроницаемы. Это было чье-то воспоминание о мальчике, а не реальный мальчик. Подозрение, влажное и холодное, закралось в ее душу.

— Откуда у тебя может быть представление о том, как работает страж смерти? И не говори мне, что ты изучал это в начальной школе, потому что я точно знаю, что ты этого не делал.

— Я случайно услышал, как мой отец рассказывал об этом, — сказал Джеймс, слегка пожав плечами.

— О, да? Когда же?

Первый признак нетерпения искривил его губы.

— Мне нужно заглянуть в дневник.

— Не будь таким придурком. Мы проводили вместе каждую минуту каждого лета. Мы видели все то же самое, что и раньше, а значит, слышали одни и те же разговоры.

— То же самое и с Питером, но я не вижу, чтобы ты на него кричала.

— Я не кричу. — Она оборвала свой крик, сдерживая раздражение. — Питер не такой, как все, и ты это знаешь. Джеймс, которого я знала, не стал бы скрывать от меня ничего подобного.

— Значит, ты обвиняешь меня во лжи?

— Я просто не думаю, что ты говоришь мне всю правду.

Он не стал этого отрицать.

— Интересно, что ты подвергаешь сомнению все, что я тебе говорю, но, похоже, у тебя нет проблем с доверием к Питеру.

Уайатт ощетинилась.

— Я не доверяю Питеру.

— Он прав, — вмешался Питер, чуть громче, чем следовало. — Насчет стража смерти, действующего в пространстве вне времени. Вот как это работает. Он прослеживает путь твоей жизни и отражает твое собственное лицо в тот самый момент, когда ты смотришь смерти в глаза. Если он проник в дом, это означает, что последние защитные чары пали. Несколько заколоченных окон ничего не изменят… мы здесь больше не в безопасности.

— У меня все лучше получается кровопускание, — сказала Уайатт. — Последнее растение, которое я выращивала, проросло грибами. Я имею в виду, оно погибло, но на следующее утро в земле были маленькие желтые мителлы двулистные. Это лучше, чем ничего. Может быть, я смогу попытаться защитить дом.

— Если ты хочешь сидеть сложа руки и изображать из себя Сабрину, давай, — сказал Джеймс. — Пусти себе кровь ради Питера. Посмотрим, к чему это приведет.

Гнев Уайатт превратился в искры.

— Я делаю это не ради Питера, я делаю это для всех нас.

— И каков твой план? Прожить достаточно долго, чтобы умереть?

— Это нечестно.

— Но это правда, не так ли? — Он придвинулся ближе, и от него серыми струйками повалил дым.

— Ты сказала, что не доверяешь Питеру, и все же необъяснимым образом позволила ему уговорить тебя на союз. Что произойдет, когда вашему маленькому партнерству придет конец? Ты вообще задумывалась об этом? До кровавой луны осталось пять дней, Уайатт. У нас нет времени на раздумья.

Напоминание тяжким грузом повисло между ними, как отражение предупреждения, которое она получила от незнакомца в капюшоне в тот самый первый день:

— Если ты такая умная, как, кажется, думаешь, тогда сама отдашь его зверю. Быстро, пока не взошла кровавая луна.

Уайатт взглянула на мальчика, о котором шла речь, и обнаружила, что он смотрит на нее, его взгляд был непроницаем. Она подумала — хотя и не хотела этого — обо всех тех летних прогулках на лугу. О душных ночах под ее навесом, о коже Питера, пахнущей дымом и металлом. Из дневника ее отца, исписанного чернилами от руки:

«В моей власти покончить с этим… заткнуть пасть ада и подчинить мальчика одним кровавым ударом».

Как будто точно зная, о чем она думает, Джеймс сказал:

— Мы отдадим Питера на растерзание зверю, и все это исчезнет.

Я тяжело выдохнула.

— Как ты можешь так говорить?

— Потому что это правда. — Он склонил голову набок. — Разве не этого ты от меня хотела?

— Хватит, — сказал Питер. — Перестань давить на нее.

Даже не взглянув в ее сторону, он выскользнул в коридор. Уайатт осталась стоять, уставившись на то место, где только что был Питер, ощущая на языке привкус пепла. Когда она снова взглянула на Джеймса, то обнаружила, что тот хмуро смотрит на нее сверху вниз, а впалые щеки в темноте придают ему изможденный вид.

— У тебя на груди кровь, — заметила она.

Джеймс потер ключицу, разглядывая багровую полоску, которая появилась на большом пальце.

— Значит, так и есть, — задумчиво произнес он, будто даже не осознавал, что она там была.

Ее охватило беспокойство. Когда Питер ушел, ей захотелось расспросить его… потребовать, чтобы он рассказал ей, где был сегодня вечером и что делал. Более того, она хотела спросить его, что случилось с тем мальчиком, с которым она выросла. Она не узнавала человека, стоявшего перед ней, с его слишком темными глазами и плотоядной улыбкой, с его внезапной тягой к жестокости. Джеймс, которого она помнила, сделал бы все возможное, чтобы вытащить их из этой передряги. Всех. Даже Питера.

Вместо всего этого она лишь спросила:

— Почему я?

От его мрачного взгляда у нее мурашки побежали по спине.

— Что ты имеешь в виду?

— Если ты так сильно хочешь избавиться от Питера, почему бы тебе просто не избавиться от него самому?

Он, казалось, обдумывал ее вопрос, рассеянно потирая сине-зеленые ссадины на шее. Отпечатки пальцев Питера, оставшиеся после него, как эхо.

Наконец, он сказал:

— Возможно, я уже пытался.

Прежде чем она смогла осознать смысл его слов, он наклонился и поцеловал ее в кончик носа. А потом он тоже ушел, и Уайатт осталась одна.

19. Питер

На следующее утро солнца вообще не было видно. Небо над холмами было серым и расплывчатым, окутывало весь Уиллоу-Хит пеленой цвета горохового супа. Внутри дома было темно, как ночью, окна в каждой комнате были заколочены досками.

Питер нашел Уайатт в столовой, она сидела, подложив руку под щеку, и размеренно дышала. Надетый на ней его свитер висел, как платье, рукава с двойными манжетами скрывали ее руки. На коленях у нее лежал старый фотоаппарат Джеймса «Полароид», объектив поблескивал в свете люстры. Несколько проявленных фотографий были разбросаны по столу, как листья. Неподалеку Кура жевала опавшие девичьи волосы, глядя на Джеймса со своей обычной стальной проницательностью.

Он осторожно выдвинул стул и опустился на него. Уайатт, сидевшая во главе стола, не шевельнулась. На этот раз она спала крепко и без криков. Редкий вид ее умиротворенной натуры заставил что-то сжаться внутри него. Очень долго он сжимал свой гнев в зубах, как удила. Пережевывая его, пока у него не свело челюсти, и он не начал бредить, сходя с ума от послевкусия. Умирая в тишине. Живя в тишине. Выживая в тишине.

Просто. Просто. Просто.

И вот наконец появилась Уайатт. Ключ к его свободе. Ее карие глаза и голова, полная мечтаний, ее рука, скользящая в его руке. В ней не было ничего простого. В ней не было ничего легкого. И все же долгие годы он цеплялся за нее так крепко, как только мог. И теперь, в итоге он не знал, как ее отпустить.

Зверь прав. Он был трусом.

Но прошлой ночью он взглянул в лицо стражу смерти и увидел, чем все закончится. Проще всего было позволить этому случиться.

Осторожно, чтобы не разбудить ее, он собрал разбросанные фотографии и просмотрел их одну за другой. На первых снимках под разными углами была запечатлена комната для гостей— стены почернели, обои отслаивались, на месте кровати была яма с золой. Следующая серия снимков показывала ее спальню. Там расположилась огромная старая ива, воткнутая в пол, как плачущая гильотина. Ещё была кровать с изорванным в клочья балдахином. Далее следовала череда фото комнат, заросшего мхом рояля, полного разбитых тарелок из буфета.

Взглянув на последнее фото, он остановился.

Его внимание привлекла не кухня с заколоченными окнами и сидящими на насестах курами. Дело было не в почерневшем цементном растворе или гниющей вазе с фруктами на кухонном столе. Вместо этого на фото его внимание привлек человек в холле, застигнутый врасплох, его черные глаза смотрели на Уайатт.

Кожа Питера покрылась испариной, а в животе поселилось беспокойство. Потому что мальчик на фотографии был призраком. Там, куда падал свет, он был очень похож на Джеймса. Темные волосы, темные глаза, чуть заметная улыбка. Но в тени он был похож на труп. Он стоял с обнаженными ребрами и обмякшими конечностями, одна половина его рта была приоткрыта в оскале скелета.

Питер осторожно сунул фотографию в карман и поднялся, чтобы уйти, и выругался, когда ножки его стула зацокали по дереву. Звук вывел Уайатт из сна — сначала медленно, а затем внезапно. Она резко выпрямилась, глядя на него остекленевшими от лихорадки глазами.

— Что ты делаешь?

— Что ты делаешь? — он переадресовал вопрос. Фотография ощущалась как порох в кармане. Трус, пробежало у него пульсом по венам. Трус, трус, трус.

— Вот это? — она положила фотоаппарат на стол и собрала фотографии в стопку. — Это для страховой выплаты.

— Что?

— Несколько лет назад, после того как в магазин моей тети вломились грабители, ей пришлось работать со страховыми агентами. Они попросили фотографии ущерба. — Она подняла руки над головой, и рукава его рубашки упали ей на локти. Это движение привело к тому, что она вздрогнула и почти мгновенно съежилась. — Не думаю, что они обвинят меня в том, что я испортила спальню, потому что нет способа доказать, что я вырвала с корнем целое дерево. Но по поводу комнаты для гостей могут подумать, что это поджог. История с зажигалкой не поможет.

Он медленно опустился обратно в кресло.

— Не все ли тебе равно? Я думал, ты пришла сюда, чтобы сжечь это место дотла.

— Так и было. — Она щелкнула по случайно попавшей фотографии и смотрела, как та крутится по столу. — Я не знаю, может быть, Джеймс был прав. У меня нет плана. Я сидела и ничего не делала несколько дней, просто ждала конца. Но мы выросли здесь. Мы трое. И, может быть, я не осознаю, во что мы превратились, и, возможно, уничтожим друг друга прежде, чем все закончится, но это наш дом.

— Это не мой дом, — напомнил он ей.

Она закрыла глаза, но он успел заметить, как в них промелькнула обида.

— Рано или поздно это закончится, — сказала она. — А когда пыль уляжется, кому-то нужно будет присмотреть за домом. Так что я фотографирую.

Когда он замолчал, она взглянула на него. Уайатт сидела так близко, что он мог протянуть руку и коснуться ее, и все же он никогда не чувствовал себя так далеко от нее, как в сейчас. Это было почти смешно. Последние пять лет его преследовали мысли о ней. Он видел ее, когда засыпал. Когда просыпался. В темноте ночи и в знойный день. А теперь она вернулась и продолжала преследовать его.

Они оба.

Фотография в его кармане весила десять тысяч фунтов.

— Не думала, что увижу тебя сегодня, — сказала она, тыча пальцем в полароидный снимок. — Только не после вчерашнего вечера.

Он подумал о прокуренной комнате и о том, как зверь играл с головой Уайатт, ломая их обоих, как маленьких кукол:

— Что будет, когда вашему маленькому партнерству придет конец?

Не говоря ни слова, он поднял кожаный шнурок над головой и положил его между ними. Маленький голубой глаз громко звякнул о крышку стола.

— Я хотел извиниться, — сказал он. — За Кабби. Я знаю, как много он для тебя значил.

Уайатт не взяла ожерелье. Она смотрела на пуговицу так, словно это была гремучая змея.

— Я все утро думала, — сказала она. — Снова и снова прокручивала в голове один и тот же вопрос. Что видит мальчик, который умирал сотни раз, когда смотрит в глаза стражу смерти?

Питер подумал о бледном лице стража смерти, о том, что он увидел в его освещенном солнцем взгляде. Он понимающе наблюдал за ним, его безмятежная улыбка была отражением его собственной. То, как он внезапно понял, без малейших сомнений, что его дни на этой вонючей стороне неба подходят к концу.

— Возьми ожерелье, Уайатт, — сказал он.

— Я не хочу.

— Я отдаю его тебе.

— Я не хочу его, — повторила она. — Я хочу, чтобы ты ответил на мой вопрос.

Он вскочил на ноги, чуть не опрокинув стул позади себя. В животе у него все сжалось. В голове был сплошной ужас. Он и раньше был близок со смертью. Он не считал ее своим врагом. Это был просто временный, прощальный вздох.

Но это? Он не мог дышать. Только не с отражением стража смерти в его голове. Только не со взглядом Уайатт на его лицо и трупом Джеймса в кармане. Дом сжимался вокруг него, как саркофаг. Его хоронили живьем.

Когда он повернулся, чтобы уйти, Уайатт поднялась вслед за ним.

— Питер, — сказала она, — не уходи.

Он выскользнул в коридор, не ответив. Курица шарахнулась в сторону, испуганная его внезапным появлением.

— Джеймс прав, — сказала Уайатт. — Ты трус.

Эти слова были подобны зажженной спичке. Он взорвался и в ярости набросился на нее. Она была в полушаге от него, и ей пришлось резко остановиться, чтобы избежать столкновения.

— Повтори, — приказал он, его голос стал на целый регистр ниже.

В ее глазах вспыхнул огонь.

— Ты трус.

— Ты так думаешь? — Он заставил ее отступить на шаг, и она уступила. — Знаешь, это забавно… я прожил много жизней. Это были короткие жизни — чахлые и пустые — но они были моими. И за все это время никому ни разу не пришло в голову спросить меня, чего я хочу.

Еще шаг, и она ударилась бедром о буфет, задев вазу с увядшими цветами.

— Мне поклонялись, — продолжал он. — Меня прославляли. Меня умащали елеем и делали все подношения. Гильдия вела себя так, словно это был настоящий дар — быть любимым смертными. Но я никогда не просил их обожания. Я никогда не просил бессмертия. Я никогда не просил ничего из этого.

На этот раз, когда он столкнулся с ней, она отлетела в угол. Он уперся руками в стену, зажимая ее там.

— Ты хочешь, чтобы я дал тебе ответы? Ты хочешь, чтобы я открыл тебе свою душу? А как насчет того, чего хочу я?

Она вглядывалась в его лицо, ее голос перешел на шепот.

— Чего ты хочешь?

И вот он — неразрешимый вопрос с невозможными ответами. Он хотел узнать, остался ли прежним вкус ее губ после стольких лет. Он хотел исправить все ужасные поступки, которые совершил. Он хотел вернуться к прошлой ночи — к молчанию лягушки-быка и ее глазам, потемневшим от подтекста, — и забраться в постель рядом с ней.

Но было слишком поздно.

— Я хочу уйти, — сказал он. — И не хочу, чтобы ты шла за мной.

***

Когда Питер добрался до главной спальни, было уже поздно. Ощупывая пульсирующую жилку на виске, он остановился на пороге. Уайатт крепко спала в постели, ее грудь вздымалась и опускалась под лоскутным одеялом. Рядом с ней развалился зверь.

— Убирайся, — приказал Питер.

Морда зверя расплылась в улыбке.

— Меня попросили быть здесь.

— Мне все равно. Я же говорил тебе держаться от нее подальше.

При жизни улыбка Джеймса Кэмпбелла была заразительной, как зевок. После смерти она выглядела только тревожащей. Он производил впечатление опустошенного мальчишки. «Ты раскрываешь свои карты», - говорила она.

— Ты знаешь, я не причиню ей вреда.

— Нет, — согласился Питер, — только нашепчешь ей на ухо свой яд.

— Необходимо сделать подношение. — Существо откинулось назад, вяло закинув руки за голову. — Ты видел, что там происходит. Самые темные уголки леса проливаются кровью на ферму. Мир Уайатт не может так долго удерживать таких, как я, не разрушаясь. Он трещит по швам.

— Так уходи, — выплюнул Питер. — Забирайся обратно в нору, из которой выполз.

Улыбка скелета стала еще шире.

— Только с тобой, любовь моя.

В конце концов, Питер устроился на бархатном диване у окна, примостившись на соседней подушке. Кошка казалась такой же напряженной, как и он сам, ее хвост подрагивал, а взгляд был острым и настороженным. Он не стал бы затевать драку — не сейчас, когда очередная стычка могла разбудить Уайатт и вызвать подозрения, — но и не оставил бы ее здесь одну.

Каким-то непостижимым образом минуты пролетали незаметно. Они громоздились одна на другую, пока не превратились в тихий, удушающий час. И все это время зверь наблюдал, как он ерзает, с этой ужасной улыбкой на морде. Уайатт тихо похрапывала, свернувшись калачиком под одеялом.

В конце концов, несмотря на все свои усилия, Питер заснул. Он то проваливался в сон, то выходил из него, мучимый видениями стража смерти, его желтоватого лица, сияющего на солнце и улыбающегося. Преследуемый воспоминаниями о том, как Уайатт Уэстлок прижималась своими губами к его под грозовым небом, мыслями о том, как она снимет с него кожу и обнаружит темно-синие веера сцеволы, обвивающие его кости.

Когда он проснулся, у него было ощущение, что это Джеймс разбудил его.

«Не Джейми», — произнес голос в его голове. — «Его труп».

Эта мысль была холодна, как лед. С бешено колотящимся сердцем он вскочил на ноги и в темноте раннего утра оказался лицом к лицу со своим преследователем.

— Она ушла, — сказал он. Воротник его рубашки был пропитан кровью, алая струйка стекала по подбородку. В комнате стоял слабый запах разложения, будто что-то заползло в стены и умерло. Взглянув на окно, Питер понял, почему. Толстые веревки гниющего вьющегося плюща пробились ночью сквозь деревянные планки.

Внутренности Питера сковал страх. Он протиснулся мимо существа и обнаружил, что кровать пуста, одеяло сброшено. Слегка приподнявшись на смятом матрасе, Крошка громко мяукнула… от этого предостерегающего кошачьего вопля волосы у него на затылке встали дыбом. Он повернулся к зверю, крепко сжав кулаки.

— Я думал, ты за ней наблюдаешь.

— У меня были дела, о которых нужно было позаботиться.

— Дела. — Он направился в прихожую, по пути спотыкаясь о носки. — Ты хочешь сказать, что собирался кого-то убить?

— Это для твоего же блага, — раздался ответ в полушаге позади него. — Чем дольше я голодаю, тем труднее мне становится сохранять форму. Если ты не хочешь, чтобы твоя самая темная тайна истлела прямо у нее на глазах, мне нужна пища. Мы заодно, ты и я.

Он не обращал внимания на то, как голос зверя пронизывал его насквозь, пока он открывал дверь за дверью, переходя из одной комнаты в другую, преследуемый ужасным, ноющим чувством, от которого не мог избавиться. Окна во всем доме были наглухо заколочены. Никаких входов. Никаких выходов. Не было пути ни внутрь, ни наружу.

И все же зверь был прав. Уайатт исчезла.

Он был на полпути к спальне Уайатт, когда ноющее чувство сменилось пониманием. Сунув руку в карман, он нащупал фотографию, которую спрятал туда накануне. Это была его весомая улика. Его вечное проклятие.

Он протиснулся в спальню, на ходу выворачивая карманы. Небо над зияющей пастью крыши напоминало бледный, лишенный красок суп. Низко стелющийся туман окутал весь Уиллоу-Хит.

Его карманы были пусты. Фотография исчезла.

А там, в плотной стене из тумана, Уайатт Уэстлок пробиралась к лесу.

20 Уайатт

Когда Уайатт была маленькой — до того, как переехала жить к ним навсегда, — она проводила весенние каникулы в Салеме со своей тетей и кузиной. Визиты всегда были долгими и скучными, то тут, то там перемежавшимися вспышками хаоса. Ее мать и тетя коротали послеобеденное время, плохо готовя и напевая, а днем напивались и предавались ностальгии, поручая Маккензи и Уайатт скучнейшую работу — собирать утреннюю росу с цветов с клумб перед домом.

— Я не понимаю, почему мы не можем просто покрасить яйца, как обычные люди, — говорила Уайатт, выжимая тряпку, чтобы вода, бледная и мутная, стекла в тазик.

— Потому что, черепашка, — отвечала ее тетя, обходя комнату с палочкой медленно тлеющих благовоний, — мы чтим богиню Эостру. Иней растаял. Дни стали длиннее. Сейчас время смертей и перерождений… полезно сохранять ясную голову.

— Я прекрасно справляюсь с этим, набрав воды из раковины, — бормотала Уайатт себе под нос под взрыв смеха Маккензи.

Эти воспоминания — те, что были у нее в семье со стороны матери, — отличались от воспоминаний об Уиллоу-Хит. Ферма была самым одиноким местом на земле, потому что ее отец содержал на ней только незнакомцев. Маленькая, захламленная квартира ее тети была наполнена смехом, даже когда в ней были только они четверо и кошка.

— У тебя руки садовника, — сказала ей тетя однажды вечером, спустя много времени после захода солнца. Она уговорила Уайатт погадать по ладони, хотя Уайатт поначалу отказалась.

— Ты с земли, и земля в твоей крови.

— Прах к праху, — заметила Маккензи с дивана, разглядывая ожерелье из белого золота в форме полумесяца. — Мы все сделаны из земли, мам, это не совсем потрясающая новость.

— Это совсем другое. — Глаза тети Вайолет остекленели в свете медленно тающих свечей, ее хватка на руке Уайатт была острой, будто когтями. Она внезапно подняла голову, и ее лицо осветилось изнутри. — Она изменилась.

Сидя в кресле с подлокотниками в углу, ее мать поставила на стол кружку с чаем, которую держала в руках последний час.

— Не пугай ее, Ви.

— Я говорю ей только то, что вижу, — запротестовала тетя Вайолет. Несколько свечей между ними погасли, хотя ни одна из них даже не вздохнула.

— Прекрати кровообращение, — прошептала она, — и мир сгниет от твоего прикосновения. Все, что ты будешь делать после этого, будет связано со смертью. — В голосе тети, когда она говорила, было что-то зловещее. Что-то далекое и чужое. Последняя свеча погасла. Они остались в темноте, не слыша отдаленного воя полицейской сирены. Над креслом ее матери зажглась лампа. Она смотрела на Уайатт через всю комнату, не произнося ни слова, и краска схлынула с ее лица.

— Она слишком увлекается, — сказала Маккензи со своего места на диване. — И ничего не может с собой поделать. Все Беккеты — эмпаты. Мы испытываем слишком много эмоций. Уверена, что хочешь, чтобы я сохранила это?

— Это все твое. — Уайатт даже не взглянула на ожерелье в руке Маккензи. — Оно мне не нужно.

Она уже собиралась высвободить руку, когда тетя наклонилась над столом, и в тишине ее голос прозвучал по-детски звонко.

— Ты не можешь убежать от того, чего боишься. Вместо этого пригласи их за свой столик. Посиди с ними немного. Посмотри им в глаза. Ты поймешь, что они не такие большие, как кажутся, а ты не такая уж и маленькая.

***

Уайатт не знала, куда направляется, она знала только, что ей нужно уйти. Подальше от дома, с его прогнившими балками и едким воздухом. Подальше от Питера, с его предательским ртом и ледяными глазами.

Подальше от Джеймса, который был вовсе не Джеймсом.

Она проснулась в темноте и обнаружила, что кровать рядом с ней пуста. На старом велюровом диване лежал Питер, прижав согнутый локоть к глазам и слегка согнувшись. Испытывая жажду, Уайатт выскользнула из постели и спустилась вниз в поисках воды.

Она была уже на лестничной площадке, когда услышала это… характерный хруст кости. Перегнувшись через перила, Уайатт едва успела заметить слабую струйку света из кухни. Остаток пути вниз она прошла крадучись, прижавшись спиной к стене и чувствуя, как бешено колотится сердце.

Там, на кухне, она и обнаружила Джеймса. Он стоял к ней спиной, босой и без рубашки, шрамы тянулись по его спине неровными полосами. В последний раз, когда она видела его таким, отметины были чистыми и розовыми. Теперь под его кожей проступали глубокие синяки, белые швы от старых швов омертвели. В тусклом свете подвесных ламп он выглядел так, словно разлагался. Так же, как разлагался дом.

Застыв, она смотрела, как он склонился над раковиной в фермерском доме, мышцы на его руках стали фиолетовыми от синяков. Медленно запрокинув голову, он позволил тонкой струйке крови скатиться с языка.

Ее первой мыслью было, что мимикрирующий проник в дом, что он выпотрошил его так же, как пытался выпотрошить ее. Она почти подбежала к нему, отчаянно пытаясь залечить ту ужасную рану, которую он получил, но что-то в выражении его лица заставило ее остановиться. Это был румянец на его щеках. Это был трепет его ресниц, его темные глаза были прикрыты. Не паника. Не ужас.

А эйфория.

Едва не споткнувшись, она помчалась обратно наверх, намереваясь разбудить Питера. В ее отсутствие он перевернулся на живот, и его рука безвольно свисала с края дивана. Между его пальцами был полароидный снимок, на котором отражался свет из коридора. Она сразу узнала его…это был тот самый снимок, который она сделала с Джеймсом. Когда Уайатт опустилась на колени, чтобы взять его, ее взгляд упал на костлявый разрез на подбородке. Пустая глазница.

Это была не та фотография, которую, как она думала, она сделала.

Это был снимок чего-то мертвого.

Теперь она шла, спотыкаясь, по полю, о чем предупреждало неистовое стрекотание сверчков. Колючки коричневой шерстяной люцерны впивались ей в голени, вызывая кровотечение. Казалось, швы на животе вот-вот лопнут, нарыв на коже был горячим на ощупь.

Впереди виднелась роща, высокие сосны, окутанные туманом. В руке она сжимала смятый снимок, сделанный Полароидом. Теперь, при дневном свете, она могла отчетливо разглядеть каждую деталь. Сомнений в том, что на снимке, не было. Под притолокой стоял Джеймс, его улыбка стерлась до костей. Его пальцы были тонкими, как у скелета. Его кожа была кое-как сшита, словно он был сделан из лоскутков.

Невозможно. Это было невозможно.

И все же она знала. В глубине души она знала, что это правда. Уайатт видела доказательства в глубине его глаз. В его улыбках, слишком резких, слишком хитрых. В том, как он говорил, всегда немного холодновато. Сдерживая слезы, она, пошатываясь, двинулась вперед, спотыкаясь о крошащийся полевой камень.

Он знал. Все это время Питер знал правду.

И он скрывал это от нее.

Роща была окутана холодным туманом, деревья опоясаны бледным шелком паутины. В тот момент, когда она проходила под ветвями, сверчки замолчали. Ее окутала ужасающая тишина. Впереди виднелась часовня, ее дверь была распахнута настежь, и из нее лился мрак. А дальше… дальше были могилы. Десятки могил, и все Питера. Она шла по кладбищу, переступая через маленькие холмики один за другим.

В дальнем конце густого некрополя валялась брошенная лопата. Она торчала, как Экскалибур, из груды перевернутой земли. Она на цыпочках подошла к ней, в ужасе от того, что могла обнаружить.

Она обнаружила, что стоит над пустой могилой. Тонкие белые клубни торчали из земли, тянулись к ней, как искалеченные пальцы. Где-то неподалеку хрустнула ветка. Она подняла голову как раз вовремя, чтобы увидеть Питера, выступившего из тумана. Она выдернула лопату из земли, размахивая ею перед собой, как оружием.

— Не подходи.

Он продолжил свое продвижение, осторожно ступая шаг за шагом, будто шел по минному полю.

— Что ты здесь делаешь, Уайатт?

— Ты говорил мне, что зверь надел на себя миссис Джермейн. — Ей стоило немалых усилий выдавить из себя эти слова. В горле у нее пересохло, желудок сжался в комок. — Ты сказал, что это все равно что носить костюм из кожи.

Глаза Питера были цвета неба. Холодные и серые. Они скрывали так много. Он взглянул на фотографию, прижатую к деревянной ручке лопаты. И тихо сказал:

— Я могу объяснить.

Ее смех прозвучал дико даже для нее самой.

— Тебе не кажется, что уже поздновато для этого?

— Я расскажу тебе все, но только дома.

Она не сдвинулась с места.

— Это его ты здесь похоронил?

— Уайатт…

— Это вопрос «да» или «нет», Питер. Это его ты здесь похоронил?

Пошатываясь, он остановился.

— Да.

Он даже не удостоил ее вежливым взглядом. Вместо этого уставился на пустые верхушки деревьев, и от не по сезону холодного ветра его щеки порозовели.

Неподалеку от нее что-то темное и бесформенное отделилось от теней. Уайатт наблюдала, как огромная фигура постепенно уменьшается по мере приближения. Она складывалась, как бумага, и превращалась в знакомый силуэт мальчика.

Из-за деревьев выступил Джеймс Кэмпбелл, изображенный в идеальном исполнении. Зверь шел осторожно, пробираясь вперед с той же осторожностью, что и Питер. Будто один неверный шаг мог поднять их всех на воздух. Его руки были липкими от крови, красные чешуйки на сгибах пальцев превращались в ржавчину.

— Уайатт, милая, — произнес он голосом, похожим на дым, — Ты втянула нас в неприятности.

Питер ощетинился.

— Нам нужно уходить.

— Я никуда не пойду, — сказала Уайатт, не сдаваясь.

— Здесь небезопасно.

— Здесь лучше, чем запираться в этом гниющем доме, позволяя вам двоим морочить мне голову.

Питер, готовый возразить, открыл рот, но тут же закрыл его.

— Сейчас не время упрямиться.

— Я не упрямлюсь. Просто упрощаю задачу. В последний раз, когда мы втроем были здесь, ты планировал убить меня. Так сделай это. Покончи с этим. Похорони меня вместе с Джеймсом, если это то, чего ты так сильно хочешь.

Тишина встретила их, глубокая и абсолютная. Забавно, что она не замечала трелей насекомых, пока они не исчезли вдали. Отец говорил ей, что сверчки замолкают в присутствии хищника. Здесь, перед ней, их было двое. Когда зверь шагнул вперед, она инстинктивно отпрянула, тыча в него лопатой, как вилами.

— Ты не должен винить Питера. Он был отмечен мной на протяжении веков. — Его голос стал старым и холодным, не осталось и следа от изысканной речи. Даже имя Питера звучало по-другому. Он называл его «Ничтожеством». Ничтожеством, а не Питером.

— У нас нет на это времени, — сказал Питер, все еще изучая деревья.

— Мы не хотим быть опрометчивыми. — Зверь улыбнулся, обнажив острые зубы. — Я скажу тебе правду. Всю. И тогда ты согласишься уйти отсюда с нами. Ты вернешься в дом без борьбы. Ты не будешь оглядываться через плечо.

Напряжение сковало ее мышцы.

— Что у меня за плечом?

Но зверь не ответил. Он только наклонил голову, глядя на нее своим черным невидящим взглядом.

— Питеру не суждено было прилететь по небу. Ему суждено было состариться дома.

Влюбиться. Чтобы у него был полный дом детей. А потом, однажды, когда он переживет большинство смертных, ему суждено будет передать свой дар и отдаться мне. Я очень терпеливый, как видишь. И бессмертие такое сладкое на вкус.

Внезапно прямо у нее за спиной раздался шум — ужасный скрежещущий звук, от которого у нее волосы встали дыбом. Она притянула к себе лопату, как щит.

— Уайатт. — Питер не сводил с нее глаз. — Не оглядывайся.

— Я никогда не хотел, чтобы он попал в руки Уэстлоков, — продолжал зверь. — Это было ошибкой. Смертные всегда жаждут власти, но твой род был жаднее большинства. Они уничтожили его прежде, чем он успел пустить корни. Они скармливали его мне недозрелыми кусочками. Каждый раз я сажал его заново. Он никогда не принадлежал им, чтобы убивать. Он всегда был моим. А потом появилась ты. Ты и мальчик, вы оба. С вами обоими Питер не просто пустил корни. Он расцвел, хотя никогда бы в этом не признался. Наконец-то у него было то, ради чего стоило умереть. Вот что делает жертву такой вкусной — любовь придает ей аромат. Жизнь смертных так быстротечна, но любовь так же долговечна, как смерть. Равноценный обмен.

Понимание пронзило ее, как лед.

— Ты с самого первого дня подталкивал меня к тому, чтобы я убила его. Это был ты по телефону.

Резцы зверя блеснули на свету, как слоновая кость.

— Да.

— Почему бы тебе не сделать это самому, если ты в таком отчаянии?

— Я не могу. Это должна быть ты.

— Почему?

— Потому что ты любишь его, Уайатт Уэстлок. — Правда пронзила тишину рощи, пронзила до глубины души. — Ты любила его всю свою жизнь. И это для меня все.

Лопата в ее руке обмякла. Сама того не желая, она встретилась с холодным взглядом Питера. Выражение его лица в полумраке было непроницаемым, челюсти плотно сжаты.

— Когда ты похоронишь его, — сказал зверь, — это будет длиться вечно. Я буду пить из колодца, который гораздо глубже и слаще, чем когда-либо прежде.

Над их головами что-то прошмыгнуло по верхушкам деревьев. Она подавила желание взглянуть на небо.

— А что будет потом? — спросила она. — Как только ты насытишься.

— Я лягу спать, — сказал зверь. — Я ждал Питера долгое время и очень устал. Когда я уйду, рана между мирами заживет. Больше не будет нужды в Уиллоу-Хит или в Западном Замке, которые будут играть роль хранителей зелени. Ты будешь свободна.

Над головой хрустнула ветка. Сосна осыпала их дождем липких оранжевых иголок. Питер вздернул подбородок, его глаза заблестели от нетерпения.

— Нам нужно идти.

Но Уайатт не двинулась с места.

— А как же Джеймс? Что случилось с Джейми?

— Тебе стоит послушать Питера, — сказал зверь, стряхивая сосновые иголки со своего плеча. — Нам нужно уходить, пока мы еще можем.

— Я никуда не уйду, пока ты не расскажешь мне, что с ним сделал. — Она взмахнула лопатой, сжимая ее как копье. — Ты хочешь, чтобы я ушла? Расскажи, что произошло.

Питер направился к ней, но зверь вытянул руку, останавливая его.

— Все в порядке. Она хочет знать правду. Пришло время рассказать ей.

Тогда она заметила, что его руки начали портиться. Вместо кожи были сухожилия и кости.

— Несколько лет назад, — заговорил он, — на ферму приехал богатый человек. Его жена умирала, и он искал по всему миру способ остановить смерть. Он слышал о Питере и хотел своими глазами увидеть его бессмертие… посмотреть, есть ли что-то, что можно собрать, кроме пепла. Он ушел разочарованным, но его визит посеял в голове Джозефа Кэмпбелла идею. Если бы дар Питера был передан, то, конечно, его можно было бы забрать. В конце концов, он подумал, что, возможно, Джеймс будет тем, кто согласится на это. Но он ошибся, и его просчет стоил жизни твоему другу.

Питер, стоявший между ними, был неподвижен, как камень. Мраморный мальчик, замерший в своем личном мавзолее. Ее изголодавшийся бог. Ее тайный святой. Ее убийца. Его руки были сжаты в дрожащие кулаки. По щеке скатилась одинокая слезинка. Он позволил ей скатиться.

— Что-нибудь осталось? — спросила она. — В тебе осталось что-нибудь от Джеймса?

При этих словах зверь улыбнулся. Это была легкая усмешка с плотно сжатыми губами, слегка обнажившими клыки, и в тот момент она не понимала, как могла принять его за мальчика, с которым вместе выросла.

— У нас нет времени, — сказал он. — Вдова здесь. И, похоже, она свила гнездо.

21. Питер

Питер чувствовал это повсюду, куда бы ни повернулся. Отпечаток неправильности, тонкий, как пленка, и кислый, как плесень. Он был на деревьях, покрытых желтыми лисичками, где не касался свет. Был в тени, окутанный молочно-белыми завитками шелка. Язык у него пересох, во рту был меловой налет, как будто он проглотил горсть пепла.

Не вдова заставила его застыть на месте, хотя он воочию убедился — от нее невозможно было убежать, когда она пускалась в погоню. Это были не бесчисленные шелковые мешочки, вшитые в деревья и набитые до отказа.

Это была Уайатт.

Все вокруг них, и роща, медленно просыпались под ее пальцами. Не в виде гниющих покровов, а в полном, ярком цвету. На холмиках его могил распустился бледно-желтый шиповник, бархатные бутоны стряхивали грязь со своих лепестков. Спящий алиссум распустился изящными белыми цветами.

И там, всего в трех футах от него, стояла Уайатт, ее горе раскрылось. Она была такой бодрой, какой он никогда ее не видел, живое пламя на фоне бесцветной рощи, все ее черты были прорисованы в технике «Техниколор». Ее губы были алыми, как георгины, а щеки сияли лихорадочным румянцем. Под ее ногами распускались цветы.

Огромная тень пронеслась над головой, снуя между ветвями. Питер не поднял глаз. В этом не было необходимости — он знал, что это. Точно знал, в какое гнездо они забрели.

— Питер Криафол, — раздался голос вдовы, нежный, как сирена, и древний, как само время. — Прошло много времени с тех пор, как ты приносил мне еду.

Уайатт моргнула, оглядываясь по сторонам, будто вышла из транса.

— Что это было?

— Это была я. — Звук доносился отовсюду и ниоткуда. Изнутри и снаружи. За спиной Уайатт на землю опустилась фигура — огромное, жуткое существо из трещины между мирами. Паукообразное существо с двумя суставами смотрело на Уайатт мириадами глаз, горящих предвкушением.

— Что это? Девушка?

— Ты ее не получишь, — выплюнул зверь. — Она моя.

Становилось все более очевидным, что зверь не сможет удержать Джейми здесь, так близко к логовищу ада. Его тело уже начало распадаться на части, у основания горла образовались аккуратные розовые складки старой рубцовой ткани.

— У тебя здесь нет власти, — сказала вдова. — Ты слишком молод и голоден. Ты живешь в темноте, но я и есть тьма. И я проглочу все, что пожелаю.

Сосновые шишки лопались, роняя семена. Воздух был насыщен запахом скипидара и камфарного бальзама. Уайатт крепче сжала лопату и повернулась, чтобы посмотреть на первобытное существо, маячившее прямо у нее за плечом.

— Остановись, — приказал Питер, и она подчинилась. — Не смотри.

Ее хватка не дрогнула.

— Почему нет?

— Потому что, как только ты это сделаешь, — проворковала вдова, — я развоплощу твой дух. Я превращу твои ночные кошмары в реальность, вплету твои самые темные страхи в свою паутину. Как только я заполучу тебя, маленькая поденка, сбежать будет невозможно.

Какое-то движение привлекло внимание Питера. С ближайшей могилы отвалилось немного земли, превратившись в камешки. Земля закружилась под толстыми нитями силы Уайатт. Зверь тоже заметил это. Они встретились взглядами, и между ними возникло молчаливое понимание.

По земле пробежала очередная дрожь, и зверь накренился в сторону, зацепившись за широкий ствол дерева. Все в нем было неправильным — жалкое подобие того, как выглядел Джеймс Кэмпбелл сейчас, и того, каким Питер видел его в последний раз. Нос у него был сломан и распух, пальцы — темные, синюшные.

— Уведите ее отсюда, — приказал зверь голосом, непоколебимым как айсберг. — Сейчас же.

По команде голова вдовы повернулась вокруг своей оси, ее широкая грудная клетка возбужденно загудела.

— Ты ничего ему не должен, Питер. Он держал тебя привязанным к себе все эти годы, заманивая ложными обещаниями. Но он не более чем лжец и обманщик. Не в его власти распространить бессмертие дальше его носителя.

Питер растерялся.

— О чем ты?

— Бедный, милый Питер, — пробормотала вдова, позвякивая паутиными бородавками. — На том свете тебя не ждет мать. Кэтрин Криафол умерла двести лет назад, убитая горем и одинокая. И он скрывал это от тебя, каким бы несчастным он ни был.

Питер проглотил острый комок горя, подступивший к горлу. Кэтрин. На него нахлынули воспоминания, ясные и холодные. Он увидел, как его мать наклонилась, чтобы поцеловать его в лоб. Увидел ее сидящей за ткацким станком, мелодия вертелась у нее на языке, а голос был нежен, как журчание ручья:

— Сегодня твой отец поведет тебя в лес, сердце мое. Будь рядом и слушай, что он говорит.

Он чувствовал взгляд Уайатт на своем лице. Под ближайшей березой начала осыпаться еще одна могила. Он отогнал нахлынувшие воспоминания, заставив себя оцепенеть.

— Зачем ты говоришь мне это?

— Потому что ты мне нравишься, — ответила вдова. — И потому что ты похож на меня. Мы с тобой одинокие существа, и не склонны к агрессии, если нам не угрожают. — У ног Питера в земле копошилась костлявая рука, между тонкими пястными костями застряла грязь. Вдова смотрела, как белеют кончики пальцев. — Она мне тоже нравится… эта ведьма, которую ты мне привел. Я уже целую вечность не видела такой силы, как у нее.

Высоко на деревьях раскрылся первый кокон. Паучата высыпали сотнями, устремляясь вниз по гниющим соснам в облаке черноты. Уайатт издала сдавленный вопль, когда еще один мешок разорвался. Роща была наполнена непрерывным топотом лапок и жалобными криками новорожденных, жаждущих пищи. Под ветвями бальзамина зверь пытался прижаться к Джеймсу. Он не смотрел на снующую толпу. Только уставился на свои руки, кончики пальцев которых омертвели до костей.

— Уайатт, — рявкнул Питер. — Когда я говорю тебе бежать, беги.

Земля у ее ног начала обволакивать носки ботинок. На желтой резине темными клубочками разрасталась плесень. Воздух вокруг них был наполнен спорами, которые сильно жалили.

Впервые в жизни она не стала спорить.

— Куда?

— Куда угодно отсюда.

Выругавшись, зверь царапнул себя по руке. Одинокий черный паучок пробрался по сухой белизне локтевой кости, протиснулся между сухожилиями, натянутыми, как нервы. Еще один спрыгнул с веток, и с него капал шелк. За ними последовали другие, посеребрив дерево бледной блестящей мишурой. Зверь отшвырнул их одного за другим и, шатаясь, забрался на дерево. Наполовину кость, наполовину мальчик, он с ужасом наблюдал, как паутина, похожая на сахарную вату, покрывает его икры.

— Ты вполне сойдешь за пищу, — промурлыкала вдова, — хотя мне не нравится привкус серы.

Уайатт с нарастающим ужасом наблюдала, как восемь покрытых шерстью ног протиснулись мимо нее, пробираясь сквозь деревья, ломая ветви. Скрытый серебристым шелком, зверь издал нечеловеческий рев.

— Беги, — скомандовал Питер.

Уайатт тут же сорвалась с места, отбросив лопату в сторону, и исчезла в тумане. Питер задержался достаточно долго, чтобы в последний раз оглянуться на зверя. В его разлагающуюся форму закралось ядовитое окоченение. Все, что оставалось видимым, — это изможденная часть его лица с расширенными от ужаса глазами.

Это так напоминало то, как Джеймс смотрел на него в те последние, кровавые мгновения, что Питер застыл. Но затем — в мгновение ока — момент был упущен. От чудовища не осталось ничего, кроме молочно-белого саркофага. Он не стал задерживаться, чтобы посмотреть, что произошло дальше. Он бросился вдогонку за Уайатт, продираясь сквозь рощу, и ветки на ходу царапали его кожу.

Снаружи, на лугу, воздух был похож на мокрую шерсть, небо готовилось к грозе. Мужество покинуло его, когда он раскачивался на вершине холма, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, теряясь в бесконечной серой пелене.

Уайатт нигде не было видно. Прижав ладони рупором ко рту, он выкрикнул ее имя. Ветер подхватил его крик, а эхо разорвало на куски. Когда ответа не последовало, он направился обратно в сторону дома.

Она оставила за собой что-то вроде следа, и он не знал, вызывает ли это у него благоговейный трепет или ужас. В восточной части долины фермы низменный луг расцвел множеством цветов. Воздух был напоен сладко пахнущей пыльцой, высокие травы сплетались с дикой хининой и бледно-белой наперстянкой, астрами с пурпурными лепестками и пчелиным бальзамом с шипами. Он продвигался вперед, подгоняемый стремлением, кровь стучала у него в ушах.

Когда высокий луг, наконец, исчез из поля зрения, он оказался на самом восточном участке. Впереди виднелась дрожащая береза, ствол которой опоясывали красные виргинские вьюны. Под свисающими цветами дерева стояла Уайатт. Она наблюдала за его приближением с отсутствующим выражением лица.

— Ты в порядке? — спросил он, подойдя к ней. Это был неправильный вопрос. Она вскинула голову и недоверчиво уставилась на него. В электрическом сиянии надвигающейся грозы ее глаза казались зелеными до самого конца.

— Ты убил его.

Его горе было раной, свежей и незаживающей.

— Это не то, что ты думаешь.

— Что я должна думать? — Эти слова прозвучали между ними, как яд. — Ты похоронил его в безымянной могиле. А потом ты позволил мне поверить, что оно было им. Ты впустил это в наш дом.

По спине у него пробежали мурашки.

— Ты понятия не имеешь, что произошло.

— Тогда объясни мне.

— Это не так просто.

Он увидел приближающийся толчок за полсекунды до того, как это произошло. Разъяренная, она сильно ударила его в грудь. Он отступил на шаг, принимая удар.

— Я думала, что смерть всегда проста, — выплюнула она и снова толкнула его, на этот раз в березу. — Разве не это ты мне говорил? Или об этом ты тоже солгал?

Когда раздался третий толчок, он схватил ее за запястья и притянул к себе как раз в тот момент, когда над головой прогремел первый раскат грома. Земля содрогнулась, и в небо взметнулся рой хрупких траурных плащей. На мгновение их подхватили крылья с желтыми кончиками.

— Прости, — Питер склонился к ее лбу. — Ты даже не представляешь, как я сожалею.

Постепенно борьба частично покинула ее. Она прижалась к нему всем телом, сотрясаясь от рыданий и упираясь руками ему в грудь. Жар ее кожи обжигал его сквозь тонкий хлопок рубашки.

— Я думала, что смогу это вынести, — прошептала она.

Он отстранился ровно настолько, чтобы видеть ее лицо.

— Вынести что?

Ветер свистел над вершиной холма, резко разделяя их. Она отодвинулась от него, ее щеки вспыхнули, ползучий тимьян у ее ног превратился в бледно-фиолетовые шипы.

— У меня был очень плохой год, — сказала она, смахивая слезу со щеки. — Очень, очень плохой. Приехав сюда, я едва держалась на ногах. А потом нашла тебя, и все эти ужасные секреты выплыли наружу. И я понимаю это, Питер. Понимаю. Ты имеешь полное право быть таким злым. Таким… таким сломленным и жестоким.

Он понял, к чему все идет. Паника пронзила его, как электрошокер.

— Не надо.

— Я не понимаю, как ты все это терпел, — продолжала она, не сдерживая слез. Небо на востоке потемнело, облака громоздились одно на другое. — Я подумала, что, может быть, смогу взять на себя часть твоей ответственности. Я думала, что, несмотря ни на что, мы сможем выбраться из этого вместе. Но это слишком тяжело, Питер. Ты слишком тяжелый. Ты топишь меня.

— Ты уходишь, — сказал он. Это был не вопрос.

— Я еду домой. В Салем.

— Ты не можешь. Лес непроходим.

— Питер, посмотри на меня.

Но он уже смотрел, завороженный тем, как мир дрожал на кончиках ее пальцев. Каждое ее движение натягивало небо, волоча за собой грозовую тучу, словно мантию. Она была как оголенный провод, потрескивающий от энергии.

Если кто и мог пройти по лесу невредимым, так это она.

Он никогда больше не увидит ее. Он провел пять лет в темноте, подвешенный и голодающий, считая каждый несчастный день. Он едва держался на волоске от потери рассудка. По крайней мере, тогда его удерживала возможность побега, утешала мысль о том, что по ту сторону неба его ждет нечто лучшее.

Дом. Жизнь. Мать.

Все, что у него теперь было, — это призраки. Призраки и девушка, которая могла разбудить мертвого. Если Уайатт уйдет, больше никого не останется. Спустится тьма, неся на себе ад, и ему придется нести бремя вечности в одиночестве.

— Ты не можешь уйти, — в отчаянии сказал он. — Не сейчас.

— Я должна. Это место похоронит нас. Я не останусь здесь гнить вместе с тобой.

— Я последую за тобой. Если ты уйдешь, я приду за тобой.

— И что потом? — Ее щеки были мокрыми от слез. — Ты убьешь меня? Оставишь у себя?

Он чувствовал себя так, словно его разрывали на части. Ребра треснули, в груди образовалась пустота. Он был раздвоен во многих отношениях, сломлен по прихоти мужчин.

Ничто не было похоже на это.

— Боже. — У нее вырвался сдавленный смешок. — Ты сам не знаешь, чего хочешь. Ты застрял, ты… ты бродишь по этому месту. Ты призрак, Питер. Прямо как Джейми.

Где-то позади себя он услышал, как хрустнули рассыпавшиеся семена, и почти беззвучный скрип земли, от которого у него заныло сердце. Уайатт шагнула к нему, и в воздухе между ними потрескивала сила.

— Сначала я этого не поняла, — сказала она. — Я не знала, как проникнуть в свои вены, не обескровив их. Как черпать из колодца, не пролив ни капли. Но теперь я это чувствую. Внутри меня есть ниточка, тугая, как силок. Все, что мне нужно сделать, это потянуть за нее и посмотреть.

Стебли серебристолистного люпина взорвались тонкими голубыми шипами. Почувствовав опасность, Питер сделал первый шаг назад.

— Уайатт…

Он прервался, почувствовав, как что-то мохнатое ползет по его лодыжке. Потом с удивлением посмотрел вниз и обнаружил, что его икры обвивает виноградная лоза. Широкие красные листья распустились, когда тростник стал толще, опутывая его бедра. Он медленно прививался к стройному стволу березы — поглощался, как зверь, вплетенный во вдовью паутину.

Только вместо паучьих бородавок Уайатт ткала мир одной лишь силой воли. Это было нечто такое, чего Питер никогда не видел. Все, что Уэстлоки умели делать, — это пускать кровь и брать взаймы. Ее отец заковал его в железные цепи и провел следующие пять лет, подрезая корни ивы, как садовод — терпеливо и настойчиво, — пока они не выросли так, как он хотел. В Уайатт не было ничего терпеливого. Она была сама ярость, само рвение — изучала быстрое развитие виноградных лоз со сверхъестественной сосредоточенностью.

— Уайатт, — повторил он, на этот раз тверже, чем раньше. — Уайатт, прекрати.