Тьма и золото полуночи

2

Это началось через несколько недель после успеха Мидраута. Непрерывный поток сновидцев, который струился ко рву и внешним стенам замка. Они стояли там, создавая крепость из безмозглых, безголосых тел и ожидая приказа вожака. Несколько дней было почти невозможно входить в замок и выходить из него – сновидцы, замечая нас, старались напасть. Можно было бы вылетать из замка, но слишком велика была нагрузка на Иммрал Олли, когда он переносил через ряды сновидцев наших лошадей. У него тогда не оставалось сил, чтобы помогать нам во время патрулирования.

Лорду Элленби не понадобилось много времени на то, чтобы найти решение. Я считала это маловероятным в такое время года, но оно пришло, пришло оттуда, откуда я его не ожидала, – от фей. Мерлин и Нимуэ, хоть и сильно ослабели, все же цеплялись за существование. После того как я вернула Мерлина к жизни и доказала мою преданность Аннуну, они стали нашими союзниками. Они прячут Экскалибур, приносят нам вести из других частей мира, а в данном случае создают некий путь в замок: подвижный портал, который, если он нам нужен, возникает через несколько улиц от нас и выходит внутри стен Тинтагеля.

Когда мы едем через портал, меня окутывает белый свет. Ощущение сродни постепенному погружению в сон – перенос души из одной сферы в другую. И через мгновение мы уже внутри замка. Портал со вздохом закрывается позади нас. Мы поспешно расседлываем лошадей в тихой конюшне, где полно людей. Другие полки возвращаются в это же время, но никто не разговаривает. Глубокая усталость мешает нам общаться. Да и о чем бы мы стали болтать в любом случае? В конюшне наши потери слишком очевидны для нас, чтобы думать о чем-нибудь еще. Длинное невысокое здание, где живут лошади, заполнено едва наполовину. В некоторых стойлах – лошади, чьи всадники исчезли, то ли из-за проблем в Итхре, то ли потому, что решили: сражаться дальше слишком рискованно. Два стойла между Лэм и конем Наташи, Домино, тоже пусты. Они служили домом для лошадок моих друзей, Сайчи и Фебы. Смерть Фебы теперь кажется такой далекой, что рана должна уже превратиться в бледный шрам, но это не так, она до сих пор горит. Каждый день я заставляю себя вспоминать ее последние мгновения. То, как ее взгляд устремился ко мне, когда острые, как ножи, когти монстра впились в ее грудь. Я прячу боль той секунды в своем сердце, постоянно проверяя, там ли она еще, – потому что, если она там, я остаюсь человеком. Я еще способна чувствовать. Я остаюсь собой.

Смерть Сайчи – нечто совсем другое. Она так тесно связана со смертью ее брата Рамеша, так переплетена с ней, что я уже не могу понять, где кончается чувство вины и где начинается горе. Я предала их обоих. Я обещала Сайчи, что мы вместе отомстим за гибель ее брата. Я нарисовала ей героическую картину нашей борьбы против Себастьяна Мидраута. Я привела Сайчи в свой полк, думая, что смогу ее защитить, – но лишь подвергла еще большей опасности. Именно она поняла, что я в любом случае не сумею ее спасти. Это никогда не было в моих силах.

Я часто ходила на могилу Рамеша в Итхре – она стала для меня убежищем, где я могла довериться старому другу, пусть даже он не мог ответить. Теперь мои визиты редки. Видеть его могилу рядом с могилой Сайчи – слишком большой упрек, я почти чувствую укоряющий взгляд Рамеша из гроба: Почему ты не спасла ее? Почему ты ее не остановила? Почему ты не смогла подхватить ее до того, как она упала?

– Хватит размышлять, – говорит Олли, выглядывая через дверь конюшни. Кровь сочится у него из ноздри после применения Иммрала. – Идем, нам еще нужно отчитаться за патруль, и нас ждет собрание в замке.

– Я не размышляю, – вру я. – А у тебя кровь в носу. Может, ты хочешь с этим разобраться?

Олли ругается, вытирает нос, а я медленно прохожу мимо него и возвращаюсь в замок.

Тинтагель умиротворяет немногим больше, чем все остальное в Аннуне. Созданный на фундаменте кафедрального собора Святого Павла, он представляет собой целые серии комнат и крыльев, расходящихся от центрального круглого зала под огромным куполом.

То, что было шумным местом, полным энергии, теперь стало таким безрадостным. Намерение сражаться с Мидраутом по-прежнему живо в замке, но его желание изничтожить всю независимую мысль в мире находит точки опоры даже здесь. Гобелены, что висят на деревянных панелях рыцарского зала, утратили свои живые краски. Может, меня просто подводят глаза, но иногда я просто уверена, что синий цвет моей туники время от времени переходит в серый.

И все равно я стараюсь не падать духом, по крайней мере на людях. Может, я теперь и не Избранная, но все равно – маяк. Теперь у меня другая роль: я талисман. Я прошла через нечто большее, чем почти все выжившие, и если могу по-прежнему улыбаться, то другие видят в этом хороший знак. Их реакция основана на жалости – мне довелось так много потерять, – но я буду носить мантию, которую они пока что видят у меня на плечах. Моя натянутая улыбка становится искренней только тогда, когда я прохожу мимо нашего харкера Рейчел, согнувшейся над своим письменным столом на галерее, что окружает главный зал.

– Извини за тех трикстеров, – говорит она, пытаясь понять выражение моего лица.

– Э, все равно стоило попытаться, – отвечаю я. – Спасибо, что нашла их – наверняка засечь трикстеров было нелегко.

– Это не я, а один из стражей, – говорит Рейчел.

– А когда ты получишь повышение? – спрашиваю я. – Тебя должны были продвинуть сто лет назад. Ты же лучший харкер года!

Рейчел розовеет и опускает взгляд на свои бумаги.

– Ох, мне, в общем-то, все равно… – произносит она, но я знаю, что это неправда.

Рейчел много раз говорила мне, что ей очень хотелось бы стать одной из избранных харкеров, которые управляют Круглым столом, но ей ничего не светит, пока она не побывает в стражах. Я была уверена, что Майси должна ее повысить после того, что сделала Рейчел в прошлом году, помогая мне перенастроить Круглые столы. Но я придерживаю язык – не хочу огорчать Рейчел.

Прикосновение знакомой руки. Самсон.

– Мы пока что не свободны, так?

Я улыбаюсь, сжимаю его пальцы, давая понять, что не возражаю.

– Но у нас есть еще… ну, двадцать секунд? – Он смотрит на меня сверху вниз с той хитрой улыбкой, которую я так полюбила. – Ты ведь меня знаешь, я вечно нарушаю правила.

Иаза, рееви, на которого я стала полагаться благодаря его способности невозмутимо копить знания, тихо свистит, проходя мимо, и одаряет нас коварной улыбкой. Я показываю ему язык. Черт побери, Ферн, до чего же это по-взрослому, в семнадцать-то лет! Ты здесь и в самом деле в своем возрасте.

В рыцарском зале уже собрались все, кто должен там быть, но он все равно наполовину пуст. Когда я впервые была призвана, возвращаясь из патрулирования, то с трудом находила стул, чтобы упасть на него. Я сумела получить «собственное» кресло только потому, что никому не хотелось видеть постоянно мрачную Ферн. Но в эти дни свободные места повсюду. И не только по той причине, что кто-то был убит, – многие просто дезертировали.

Я слышу, как Наташа за столом лейтенантов и капитанов говорит Найамх и Амине:

– Кэти сегодня снова не появилась.

– Наш Лукас тоже неделю не был здесь, – замечает Найамх. – Птенчики вылетают из гнезда?

Никто из них не говорит того, о чем мы все думаем: есть только три причины, по которым рыцарь перестает появляться в замке, и ни в одной из них нет ничего хорошего. Или он перешел на сторону Мидраута, или слишком напуган, или мертв. Искушение поискать его в Итхре сильно, но, даже если бы такой поиск был разрешен, ни у кого из нас не нашлось бы ни энергии, ни силы воли, чтобы этим заняться. Это лишь добавило бы горя.

Я хватаю кружку горячего шоколада, но, прежде чем успеваю сесть, в дверь заглядывает какая-то рееви и кивает мне.

– Она хочет поговорить с тобой.

С несчастным видом смотрю на кружку.

– Я не дам ей остынуть, если хочешь, – усмехается Найамх.

– Черта с два, я ее с собой возьму.

Тащусь обратно через главный зал и направляюсь к лестнице в восточном крыле замка. Лестница начинается на галерее, и мимо нее легко пройти, если точно не знать, где она. Это сделано намеренно. В прошлом году ее использовали, чтобы спрятать кое-что от Мидраута. В этом году тайник пополнился тем, что Мидраут также считает своим. Я вдруг вспоминаю Рапунцель – даму в беде, запертую на вершине башни. Но на этот раз только для ее же пользы.

Рееви по пути отпирает несколько дверей, потом наконец последнюю – наверху.

– Я подожду снаружи, – говорит она, позволяя мне протиснуться мимо.

Когда я оказываюсь внутри, рееви запирает за мной дверь. Комната гораздо просторнее, чем кажется снаружи. Единственное окно выходит на реку. Свет проникает сквозь дыру в стекле, до меня доносится запах далекого моря. Пес – глуповатого вида черно-белая дворняжка – вертится у меня под ногами и пускает слюни на мои башмаки.

– Привет, Локо. – Я почесываю его за ухом. Потом смотрю на девушку, которая сидит на подоконнике, обхватив колени руками. – Привет, Чарли.

Я по-прежнему называю их этими именами. Я много месяцев потратила на то, чтобы приучить пса к кличке Кавалл – так его назвали рыцари, на которых он напал в поисках своего хозяина. В Итхре Чарли все знали как Лотти, дочь премьер-министра Себастьяна Мидраута. Мы держим ее в башне ради ее собственной и нашей безопасности. Мы не можем рисковать – вдруг Мидраут снова приберет ее к рукам? В прошлый раз, когда ему это удалось, он самым жестоким образом ставил над ней опыты. А Чарли теперь видела и меня, и Тинтагель и, без сомнения, могла бы дать Мидрауту куда больше сведений о нас, чем того хотелось бы. Ей лучше оставаться на территории замка – это единственное место в Аннуне, куда Мидраут не может проникнуть.

– Ты хотела мне что-то сказать? – спрашиваю я.

Чарли смотрит на меня, и все, через что ей пришлось пройти по воле отца, отражается на ее лице. В нем столько боли, что у меня перехватывает дыхание. Она долго пытается на чем-то сосредоточиться. Даже сейчас ее взгляд то и дело возвращается к окну, к пейзажу, кроме которого она ничего не видела в Аннуне. Мне очень хочется выпустить ее наружу, но это невозможно до тех пор, пока Мидраут не будет уничтожен. Если такое вообще случится.

– Хочу снова попытаться… – говорит наконец Чарли.

– Я должна позвать брата…

– Нет. Я хочу, чтобы со мной была ты.

– Лот… Чарли, я не могу. Я утратила силу, помнишь? А Олли всегда умел читать эмоции и воспоминания… Мне этого не дано.

– Нет! – раздражается она, потирает колени и локти. – Нет, это должна быть ты. Не хочу, чтобы в мой ум лез мужчина. Я не могу…

– Хорошо, – быстро говорю я, потому что ее движения становятся хаотичными. – Хорошо, Чарли, давай посмотрим, что…

Но я опоздала. Чарли издает низкий воющий звук, который нарастает и нарастает. Она начинает рвать на себе одежду. Я пытаюсь обнять ее, удержать ее руки, но Чарли слишком подвижна, она уворачивается. А потом начинается то, что бывает обычно. Ниоткуда возникают нити и пронизывают ее веки, снова зашивая ей глаза. Из воздуха вылетает игла и впивается в кожу Чарли. Кошмар ее прежних пыток реализуется в настоящем.

Чувствуя себя совершенно бесполезной, я колочу в дверь.

– Позови Джин! – кричу я, надеясь, что рееви меня слышит.

Пес Локо прыгает возле своей хозяйки, яростно лает.

– Это ведь не помогает? – говорю я ему, стараясь поймать руки Чарли, не дать ей поранить себя, когда она тянется к иглам и царапает глаза. – Прошу, Чарли, позволь мне…

В следующий момент распахивается дверь и в комнату врывается Джин. Чарли бросается к двери, но за спиной Джин возникает лорд Элленби, а он громаден, как медведь, и способен помешать бегству. Заметив лорда Элленби одним, пока еще открытым глазом, Чарли пятится, напуганная его видом. Джин пользуется возможностью, чтобы растереть о каменную стену горсть каких-то трав, а потом подносит их к носу Чарли. Всю комнату заполняет запах ромашки и лаванды с примесью чего-то более тонкого – такой аромат доступен только в Аннуне, – и в целом весь букет говорит о согревающем огне, об одеялах и о полном желудке. Все мои страхи и тревоги мгновенно утихают, но Чарли нужно больше времени, чтобы успокоиться. Она продолжает тихо скулить в углу, Джин бормочет ей на ухо банальные утешения, а Локо тычется носом в ее грудь. Когда Чарли берет пса на руки, я понимаю, что она снова пришла в себя.

Джин разрезает нитки и осторожно вытаскивает иглы. Они рассыпаются в ее руках.

– Ей становится хуже, – говорю я.

– Да, – соглашается лорд Элленби, стоя на пороге, – а у нас кончается время.