Тынянов. Писатель и ученый

А. В. ФЕДОРОВ

Наследие Тынянова многогранно. Лучше и полнее всего освещена его деятельность как художника-романиста и новеллиста. Ей посвящены и многочисленные статьи и монографии. Филологам хорошо известны его историко-литературные и теоретические работы: писатель и исследователь сочетались в Тынянове органически. Но есть в его деятельности еще одна грань — скорее даже целая область, без характеристики которой не может быть цельного и полного представления о том, что сделано писателем, а она тем более заслуживает рассмотрения, что в существующих собраниях его сочинений она не отражена, написано и сказано о ней мало. Это его переводы из Гейне.

В наследии Тынянова они занимают с количественной точки зрения сравнительно небольшое место (поэма «Германия. Зимняя сказка» и томик стихотворений), но удельный вес их велик, и значительна та роль, какую они сыграли в развитии нашего искусства поэтического перевода и в ознакомлении читателя с Гейне-сатириком.

Можно предполагать, что переводческая работа прошла не бесследно и для формирования стиля прозы Тынянова. Когда большой писатель — прозаик ли, поэт ли — занимается переводами, они обычно не стоят особняком в его творчестве, так или иначе соотносятся или даже сплетаются с тем, что он делает в своих оригинальных произведениях. Тынянов переводил Гейне уже в начале 1920-х годов, когда в печати выступал только как литературовед. Он продолжал этот труд и в то время, к которому относится писание «Кюхли» и возникновение замысла «Смерти Вазир-Мухтара». И по-видимому, одним из источников мастерства его писательского стиля был и его труд переводчика. Об этом позволяют говорить общие черты в стиле его прозы и в стиле переводов из немецкого поэта (как и в стиле их оригинала). Острое своеобразие и здесь и там — в энергической краткости фразы, в емкости слова, в новизне и свежести смысловых связей между словами, в неожиданной конкретности, «вещности» сравнений, в многообразии контрастов, часто резко иронических, во внезапности переходов. И как автор-прозаик и как переводчик Тынянов умел пользоваться всем разнообразием смысловых возможностей слова, и в своей многозначности слово у Тынянова выступало всегда отточенным, несмотря на кажущуюся порой угловатость и шероховатость. Словесная «гладкость», «обтекаемость» — свойства, абсолютно чуждые его манере письма и манере перевода (как и стилю Гейне).

Работу Тынянова-переводчика и Тынянова — писателя, ученого роднят и другие принципиально важные черты еще более общего порядка. Это пытливость и зоркость взгляда, умение видеть в явлениях прошлого новое и живое, приближать их к современности, сохраняя их историческое своеобразие, снимать с классика «хрестоматийный глянец». В 1920-х годах полноценный перевод политической лирики Гейне и его сатир составлял насущную литературную задачу. Юрий Тынянов взялся за ее осуществление первым в советской поэзии.

И очень важно отметить, что именно Ю. Тынянов привлек внимание и читателей и других переводчиков к Гейне, как к политическому поэту и сатирику.

Генрихом Гейне Тынянов интересовался всю жизнь. Его поэзии он касался в двух своих статьях, сопоставляя художественный метод Гейне и отдельные особенности лирики Тютчева и Блока[24].

Гейне привлекал Тынянова как один из прогрессивнейших и наиболее современных для нас поэтов прошлого (недаром в гитлеровской Германии даже имя его находилось под запретом) — как ум глубоко критический и иронический, как писатель, возбудивший множество споров и разноречивых толкований. В Гейне, каким его видел Тынянов, многое было сродни героям его романов.

Со сборником переводов из Гейне — под заглавием «Сатиры» — Тынянов выступил в 1927 году. Затем последовали перевод поэмы «Германия. Зимняя сказка» и, наконец, сборник «Стихотворения». Многие стихотворения Гейне в переводах Ю. Тынянова с начала 1930-х годов многократно печатались в собраниях сочинений немецкого поэта.

Хотя первый сборник переводов Тынянова из Гейне назван «Сатиры», это не означает, что в книге представлены только сатирические стихи: заглавие отражает лишь основное направление в отборе переводимого материала. Первый отдел книги составляют двенадцать больших сюжетных стихотворений сатирического характера (из циклов «Современные стихи», «Романсы и притчи», «Романсеро — Истории»), Во втором же отделе соединены двадцать девять небольших по преимуществу стихотворений из всех сборников и циклов Гейне, из всех периодов его жизни. В стихотворениях этого отдела представлены и тема собственной судьбы, трактованная в тонах то серьезных («Когда я ранним утром»), то иронических («На той на горе на высокой», «Человек от этого счастлив»), и тема политическая, разрабатываемая в остро сатирическом плане («К успокоению», «Ослы-избиратели», «Михель после марта», «К политическому поэту»), и тема антирелигиозно-философская («Брось свои святые притчи», «Адам первый»), и злейшая насмешка над своими врагами («Завещание»). Этим выбором стихотворений воссоздается живое единство поэтической личности Гейне — писателя, политического борца, человека.

Во втором отделе «Сатир» есть и несколько вещей из состава «Книги песен» («Я черта позвал, и он пришел», «Слишком отрывочная жизнь вся эта», «Давали советы и наставленья», «Мне снился сон, что я господь»), но это пьесы отнюдь не романтико-лирического плана. Это стихи яркой антиромантической направленности, полные пафоса отрицания филистерского мира со всеми его принадлежностями — утешениями идеалистической философии, поэзией мелких чувств, лицемерной моралью себялюбия.

Состав второго отдела книги при всем его разнообразии очень цельный. Гейне предстает в нем как философ-материалист, как атеист, как беспощадный изобличитель мещанина — и благодушного и воинствующего, как враг косности и лицемерия, как подлинный патриот Германии своего времени, говорящий жестокие и насмешливые слова о ее правителях, о ее бездарных, близоруких политиках-либералах, и, наконец, как человек, глубоко страдающий, но ненавидящий «жалкие слова» и сентиментальные позы.

Во вступительной статье к этому сборнику, озаглавленной «Портрет Гейне», Тынянов цитирует отзыв Жуковского о Гейне (из письма к Гоголю) — отзыв, в котором имя Гейне не названо из пренебрежения и отвращения и в котором патетически перечисляются все «грехи», все возмущающие душу романтика и пиетиста черты Гейне: его безбожие и «богохульство», его страсть к отрицанию, его ирония — все революционное в нем («вызов на буйство, на неверие… на отрицание всякой власти»). Оба сборника переводов Тынянова из Гейне служат прекрасным доказательством правильности нарисованного Жуковским портрета, и в этом ценность их, ибо ценны для нас ненавистные Жуковскому черты Гейне.

Композиция как первого, так и второго сборника Тынянова не имеет академического характера и не соответствует ни хронологии стихотворений Гейне, ни даже их распределению по циклам[25]. Переводчик располагает стихи по-своему, иногда, казалось бы, даже произвольно или случайно, но если присмотреться ближе, то оказывается, что портрет Гейне — сатирика, отрицателя, атеиста — от этого становится и убедительнее и подлиннее. Такого Гейне — такого сочетания его поэтических произведений — в русской поэзии до 1920-х годов еще не было.

В упомянутой уже вступительной статье к «Сатирам» Тынянов резко и справедливо высмеивал тенденцию биографов и критиков, либеральных апологетов Гейне изображать его как страдальца, как Христа с картины Моралеса, стараться разжалобить читателя трогательными рассказами о его жизненных невзгодах и мучительной болезни. «Восстановим лирического героя со вздернутым кверху носом», — писал Тынянов. И вот в переводах Тынянова Гейне — сатирик и передовой человек своего времени — встает в полный рост.

Достижению этого результата и служат все средства, примененные переводчиком.

Все, кто знал Тынянова, не могут не помнить его голос — удивительно красивый густой и мягкий бас слегка баритонального оттенка. Юрий Николаевич великолепно читал стихи русских поэтов, которые цитировал по ходу своих лекций о русской и советской поэзии, свои переводы из Гейне, свою прозу. Это отнюдь не было актерское или «декламаторское» чтение, кстати сказать вовсе не принятое в писательской среде 1920-х годов, но вместе с тем это и не было традиционное для того времени чтение поэтов — аффектированно-напевное, с монотонными повышениями и понижениями голоса, чуть завывающее, Юрий Николаевич читал полновесно-отчетливо, спокойно и серьезно, не преувеличивая пафоса, не утрируя иронии. Общий тон этого чтения можно было бы назвать разговорным — настолько он был естественным, но в то же время нисколько не бытовым: это зависело от особой очень сдержанной эмоциональности, благодаря которой стихи, произносимые Тыняновым, всегда оставались высокой речью. Читал он чрезвычайно ритмично, оттеняя рифму, членение стихотворения на стихи — также и при enjambement (разрыве фразы на границе двух стихов): в этих случаях он делал паузу более короткую, достаточную, чтобы оттенить конец стиха, но позволяющую быстро «подхватить» остаток предложения, уравновесить обе стороны — ритмическую и синтаксическую.

Пишущему эти строки посчастливилось в течение семнадцати лет (с 1924 по 1941 год) постоянно встречаться с Юрием Николаевичем: я слушал его лекции, участвовал в его семинарах на Словесном отделении ленинградского Института истории искусств, показывал ему свои первые литературоведческие опыты и дальнейшие работы, в том числе о стихотворном переводе и о Гейне в русской литературе. Очень многие из переводов Тынянова я впервые узнал в его собственном чтении.

Это чтение практически подтверждало выдвинутый в предисловии к переводу «Сатир» тезис о том, что Гейне «подчиняет метрический ход интонационному (синтаксическому)» и что «здесь — в новизне интонаций — был новый подступ к читателю». Тот Гейне, который представал перед слушателем в переводах Тынянова и в его чтении, поражал богатством, живостью и гибкостью интонаций. Но если это интонационное разнообразие господствовало над метрическим началом, подчиняя его себе, то с ритмикой стиха оно находилось в полном равновесии, никак не разрушая и даже не нарушая ее. Так, в тех местах, где расшатка метрической основы акцентного стиха достигала большей силы, чем в немецком подлиннике, где, например, стих становился более коротким, чем это ожидалось по ритмической инерции, где одним ударением оказывалось меньше (как в стихе: «В ад и заточенье») или неожиданно сокращался межударный интервал («Я — немецкий писатель»), Тынянов замедлением темпа, паузой на соответствующем словоразделе выравнивал, восполнял кажущийся ритмический пробел.

Своеобразно произносил Тынянов заключительные строки стихотворений, не обрывая более или менее ровной мелодической линии, но слегка понижая тон, несколько приглушая голос, и конец, хотя казалось бы и подготовленный, всегда получался немного неожиданным, а потому и более многозначительным.

Гейне был злободневен и современен, таким он оставался и для последующих поколений — вплоть до наших дней.

Тынянов в своих переводах стремился сохранить злободневность и современность Гейне. Сложная работа над ритмикой стиха нужна была ему для воссоздания той разговорной простоты и непринужденности, с которой Гейне обращался к читателю даже и в самых патетических своих стихах.

Во вступительной статье к сборнику «Сатиры» Тынянов писал:

«Он (Гейне) преобразовывает все метрические результаты предшественников тем, что подчиняет метрический ход интонационному (синтаксическому). Стих делается у Гейне главным образом интонационной единицей, а не только метрической.

Заковывать мелочно Гейне в каноны метрических — систем — то же, что переводить четырехстопным ямбом Маяковского, потому что главной для этого стиха является его интонационная сторона».

В приведенной цитате о принципах работы над стихом перевода, думается, не случайно упомянуто имя Маяковского. Глазами современника Маяковского смотрит Тынянов на немецкого поэта и видит в нем не классика, застывшего в величественной позе, а человека очень живого, писателя страстно злободневного, у которого личная жизнь и его общественное дело переплетаются естественно и просто:

Привожу подлинник:

Вот в переводе Тынянова стихотворение Гейне «Ich glaub. nicht an den Himmel»:

Подлинник:

Оба перевода очень близки к подлиннику, от которого они отступают лишь в малой мере, лишь в несущественных деталях. (В начале первого стихотворения — в подлиннике — поэт проходит не мимо «окна», а мимо «дома», во втором же стихотворении у Гейне нет слов про Новый и Ветхий Завет, а упоминается «небо, про которое говорит поп».) Соблюдено решающее — весомость простых слов, их пропорции, противопоставления, неожиданность сочетаний («Я только в глаза твои верю, в злое сердце твое», — здесь очень ощутим контраст с традиционно сентиментальным «добрым сердцем»).

Этот Гейне очень серьезен. И серьезность является у Тынянова тем основным эмоциональным фоном, на котором искрится во всей своей изобретательности остроумие поэта и дает себе волю его беспощадная насмешка. Благодаря этой серьезности — ив подлиннике и в переводе — делается более явственным глубокий патриотический смысл самой злой сатиры на политические порядки современной Гейне Германии — будь то в поэме «Германия. Зимняя сказка» или в таком, например, стихотворении, как «К успокоению»:

Многие стихотворения Гейне имеют многоплановый характер, и сатира сочетается в них с иронической фантастикой.

Среди переведенных Тыняновым стихотворений таковы «Мария-Антуанетта», «Бог Аполлон», «Белый слон». Гейне здесь не только блестящ, но и причудлив, сложен в выборе образов и воплощающих их слов. Насколько удавалось Тынянову соблюсти эти черты в переводе, может иллюстрировать, например, отрывок из «Белого слона» — то место, где астролог дает королю Сиама совет, как исцелить слона, заболевшего от любви;

Словесная виртуозность в неожиданном, насмешливом соединении нарочито возвышенного или изысканного (вроде «высокого больного») и фамильярно просторечного (вроде стиха: «прямо к франкам, в Париж, — и готово»), шутливые составные рифмы (вроде «слона ведь» — «оставить») или рифмы неравноударные выступают у Гейне и требуются переводчику не только в сатирических (как здесь), но и в глубоко трагических стихотворениях:

В узких пределах этих четверостиший чрезвычайно рельефно выступает характерная черта стиля Тынянова: широта диапазона в выборе смысловых средств, оттенков значения, специфических форм (от церковнославянского звательного падежа «бог отче», «бог сыне» — вместо литературно нейтральных «отец», «сын» — до народно-песенного «вишенья», употребленного наряду с привычным «вишня» и неожиданно контрастного сочетания «скудельной рухляди») и известная парадоксальность в сочетании всех этих элементов. Что же касается составных рифм, то, как нетрудно заметить, роль их в переводе даже усилена по сравнению с оригиналом. Там всего один случай подобной рифмовки, и менее заметный (в четвертой строфе: ewiglich — Seele sich), в русском же тексте вторые двустишия двух последних строф замыкаются составными рифмами, богатыми, броскими и, главное, иронически оттеняющими смысловой контраст между сопоставленными понятиями («всевышний» — «все вишни», «рухляди» — «дух, лети»).

Формальное мастерство Гейне, как бы блестяще оно ни было, никогда не остается самоцелью; оно, как и у всякого истинно великого поэта (опять вспомним Маяковского), глубоко содержательно: за каждым отклонением от привычной нормы словоупотребления, за каждым нарочито примененным старинным словом или заимствованием из иностранного языка стоит та или иная оценка событий и лиц, упоминаемых в данном месте. Эта содержательность поэзии Гейне ставит переводчику ответственные задачи, и Тынянов, как и другие выдающиеся переводчики Гейне, разрешил эти задачи не формально. Тонко чувствуя роль, выполняемую тем или иным элементом подлинника, он нередко заменял этот элемент иным, а иногда в каком-либо месте компенсировал в усиленной степени то, что в другом месте было ослаблено.

Переводы Тынянова из Гейне со всею остротою поставили вопрос о методе передачи такого подлинника, каким являются сатирические стихи немецкого поэта. Тынянов не только стремился не ослаблять энергию подлинника, не смягчать резкие (иногда очень резкие!) места, не сглаживать острые углы, но в ряде случаев «крупным планом» показывал читателю характерные особенности подлинника — касалось ли дело какого-либо образа, важного для целого, или элементов фактуры стиха (как это было, например, при передаче ритмики дольника или составных рифм). В момент выхода в свет сборника «Сатиры», в 1927 году, в области стихотворного перевода еще чрезвычайно широко были распространены принципы сохранения внешних черт, внешних пропорций подлинника — без учета разной роли одних и тех же элементов в разных языках, в разных литературах и в разное время. Другая крайность переводов того времени заключалась в постоянном сглаживании, закруглении подлинника. Ценность переводов Тынянова из Гейне и заключалась в новизне подхода к оригиналу. В истории русского Гейне это была новая и блестящая страница.

Тынянов много работал над своими переводами; готовя переиздания, он многое в них менял (чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить текст «Стихотворений» 1934 года с текстом «Сатир» 1927 года и второе издание перевода «Германии» с первым). Будь он жив, в его переводах появился бы, несомненно, целый ряд изменений.

Наше искусство поэтического перевода и мастерство переводчиков Гейне непрерывно совершенствуется. За время после смерти Ю. Н. Тынянова появилось немало превосходных переводов из Гейне, в том числе и переводов ряда стихотворений, переведенных Тыняновым; поэма «Германия» еще в 1930-х годах, вскоре же после издания перевода Тынянова, появилась еще в двух переводах (Л. Пеньковского и В. Левина). Многие стихотворения, как и поэма «Германия», переводились по нескольку раз, причем нередко разные переводы одного оригинала, раскрывая по-новому разные его стороны, друг друга дополняют, иногда же и исключают, В них есть немалые достижения, есть те или иные недостатки, есть спорные моменты.

Здесь не стоит задача сравнительной оценки новейших переводов Гейне, их критического разбора. Важно сейчас другое — подчеркнуть значительность сделанного переводчиками Гейне и существенную роль переводов Тынянова, как самого первого этапа в этой важной работе — этапа, уже отмеченного высоким совершенством и давшего верное направление для дальнейших поисков. Своими переводами Тынянов сделал большое и нужное дело. Оп впервые раскрыл для советского читателя целую область творчества Гейне, добившись полного перелома в ее интерпретации.

Этот перелом явился таким действенным, думается, потому, что новое истолкование Гейне-сатирика принадлежало художнику слова с очень сильной творческой индивидуальностью, созвучной притом индивидуальности немецкого поэта. Теоретики и историки перевода по-разному относятся к понятию творческой индивидуальности переводчика, к своеобразию его почерка; иные считали и считают даже, что она не должна отражаться на переводе, что читателя перевода интересует лицо автора, а не индивидуальность переводчика, и что чем меньше последняя чувствуется в переводе, тем лучше. Но индивидуальность переводчика художественных произведений (и особенно поэтических) — реальный факт истории литературы и истории перевода. Как ни относиться к ней, она существует. Это касается прошлого, касается и современности. Вопрос сводится к тому, как соотносится эта индивидуальность с индивидуальностью автора подлинника[33]. И если в каждом конкретном случае между той и другой устанавливаются соответствия, возникает созвучность, то сильная и многогранная индивидуальность переводчика становится плодотворнейшим фактором художественного' воссоздания оригинала. Переводы Тынянова из Гейне служат тому подтверждением и доказательством.