Глава 24

На этот раз, попадая в новую версию себя, я просыпаюсь. Я чувствую себя так, словно только что легла в постель. Я неловко поднимаюсь на локти, чтобы осмотреться. Хотя это спальня гораздо меньше той, что была у меня дома, она определённо моя. На ближайшей стене висят картины, на прикроватном столике яркий шарф, который выглядит как вещь, которую я могла бы носить.

Должно быть, стоит глухая ночь, если судить по темноте в моей комнате. Это заставляет меня задуматься о том, где я. Если Жар-птица позволяет мне путешествовать по измерениям, то оно не позволяет прыгать через время. Поскольку я вышла из дома в Калифорнии после обеда, я должна быть с другой стороны Земли, в каком-то месте, где еще очень рано, или очень поздно.

На стене три более чем знакомых портрета: мама, папа и Джози смотрят со своих холстов. Если мы вместе, это измерение вероятно нормальное.

Однако портреты здесь другие: у мамы волосы короче, волосы Джози завязаны в хвост. Папа кажется более живым, менее отвлеченным. И моя техника не совсем та же самая: я накладываю слои краски сложнее, больше похоже на то, как работают импрессионисты. Это отличается одновременно от моего обычного фотореалистичного стиля, и нежных, детализированных рисунков Великой Княжны Маргариты. Я провожу пальцем по картине с изображением Джози, чувствуя выпуклые грани и изгибы засохшей краски.

На моём прикроватном столике начинает звонить будильник, играя ту же самую поп мелодию, что и дома. Выключив его, я хмурюсь на время: 7:00 утра. Даже зимой я бы ожидала свет за окном в этот час. Потом я вспоминаю Россию, и то, что в Петербурге было только несколько часов дневного света днём в декабре. Здесь мы тоже живем на далеком севере?

Я скидываю ноги с постели и подхожу к тёмным, странно изогнутым окнам, надеясь получить представление о своём окружении. Посмотрев наружу, сперва я ничего не вижу…

… и потом стайка тропических рыб проплывает мимо.

Снаружи темно, потому что мы под водой.

Что же, это ново.

Мой дом оказывается океанографической станцией Салацией, расположенной в центре Кораллового Моря. Салация, это одна из наиболее сложных станций своего типа в мире, поэтому человек, возглавляющий её — выдающийся океанографист доктор Генри Кейн.

Быстрый поиск в интернете открывает, что в этом измерении, Мировой океан поднялся гораздо быстрее и выше чем дома, это больше похоже на сценарий глобального потепления через 100 лет. Случилось ли это из-за большей степени загрязнения? Или из-за какого-нибудь другого феномена? Верьте или нет, политики всё ещё спорят об этом на планете, с континентами, которые имеют совершенно другую форму в отличие от тех, которые я помню. Пока люди ломают копья по поводу причин, человечеству пришлось найти новый способ выживания. Большинство людей продолжают жить на суше, иногда в новых городах, которые не существуют в моём измерении, иногда в полуакватических новых версиях. Нью-Йорк выглядит сейчас больше похожим на Венецию. Но увеличивается количество людей, селящихся в воде, на огромных кораблях, которые функционируют как города или научные станции, наподобие этой.

Здесь океанография — самый важный предмет для научного изучения. Что происходит с жизнью на глубине: уровень железа, кислорода и загрязнения в водах, поведение приливов и отливов, волн — эта информация нужна людям, чтобы создать новое общество, которому придется быть хотя бы частично акватическим. Поэтому папа не оставил океанографию, чтобы посвятить себя маминым исследованиям, здесь мама тоже занялась ей, и они встретились на научном судне. (По крайней мере, основываясь на записях о них в Википедии, мои родители здесь не так знамениты, как дома, но все равно в интернете можно найти их биографии). Мы на Салации уже пять лет. Для меня это дом.

Но на океанографической станции никто не проводит время зря, даже дети. Все живущие здесь должны тяжело работать, чтобы станция функционировала, как я понимаю, когда на моем компьютере возникает «Список заданий на день».

Поэтому я залезаю на одну из технических труб перед завтраком, чтобы вручную проверить датчики (что бы это ни значило). Я поднимаюсь сквозь воду, которая меняется от почти черной до прозрачной голубой, а потом выхожу на дневной свет. От вида океана, простирающегося до горизонта во всех направлениях, у меня перехватывает дыхание. Отблески света на волнах ежесекундно меняются и переливаются, и это ослепляет меня.

Видит ли другая Маргарет как это удивительно, несмотря на то, что это всё окружает её каждый день? Я улыбаюсь, понимая, что она должна, если у нас есть хоть что-то общее.

В джинсах и футболке я иду по платформе, на металл нанесен рельеф, чтобы создать сцепление на случай, если он влажный, то есть всегда. Всё пахнет морем и солнечным светом. Морской бриз ловит мои кудри, и я сразу же понимаю, почему мама и Джози носят здесь другие прически. Быстро завязываю волосы в небрежный хвост, я слышу крик с другого конца платформы:

— Ты долго!

Я смотрю туда и вижу Джози, которая соскребает водоросли с чего-то у самой кромки воды. Она, должно быть, здесь уже давно, но в любой вселенной я знаю, как справиться с тем, что она меня дразнит. Я улыбаюсь и показываю ей средний палец, потом начинаю карабкаться по металлической лестнице к датчикам ветра.

Я не очень люблю высоту, у меня нет фобии, но, когда Пол говорит о скалолазании, я не могу поверить, что кто-то делает это для развлечения. Поэтому, подходя к лестнице, я напоминаю себе, что для этой Маргарет забраться на сорок футов в высоту — пустяки.

«У тебя ботинки со стальными пластинками и таким глубоким протектором, что можно практически вгрызаться в ступени лестницы!»

— напоминаю я себе, пытаясь сохранять хорошее расположение духа, взбираясь всё выше и выше. «У тебя есть страховка, и ты на 85 процентов уверена, что правильно её пристегнула! Не о чем волноваться!»

По крайней мере вид морского пейзажа становится лучше с каждым шагом. Надводная поверхность Салации похожа на переросший лабиринт для хомячка: огромные металлические трубы, соединенные разнообразными платформами. И всё же, для этой Маргарет это дом.

Осматривая датчики по очереди, мне приходится сосредоточиться на инструкциях, которые я прочитала у себя в комнате. В общем, я проверяю их, чтобы убедиться, что всё выглядит нормально, и… я думаю, так и есть?

Даже этого недостаточно, чтобы заставить замолкнуть страх глубоко внутри, слова, непрестанно повторяющиеся:

«Триаде нужна я».

Несмотря на то, что семьи ужинают в своих отсеках, завтрак и обед очевидно подают в кафетерии. Этот кафетерий совершенно не похож ни на один из тех, что я видела. Он под водой, но находится очень близко к поверхности, с огромными выгнутыми окнами, через которые виден мерцающий свет, проникающий сквозь голубую воду. Люди здороваются с друзьями и собираются вокруг различных круглых столов, семьи сидят вместе, включая маленьких детей и даже нескольких стариков. Несмотря на то, что это рабочая научная станция, она очевидно предназначается и для обычных людей тоже, наполовину лаборатория, наполовину маленький город.

Когда входит папа, люди не замирают во внимании и не делают ничего формального, они замечают начальника, но продолжают улыбаться. Он останавливается около каждого стола, чтобы узнать, как у всех дела. Странно видеть его управляющим, но меня не удивляет, что у него отлично получается. Я наблюдаю за ним с другого конца комнаты с подносом в руках. Я научилась справляться со странным, острым чувством тоски по отцу, когда его в какой-то степени нет.

— Доброе утро, Маргарет, — мама целует меня в щеку и садится. — У тебя всё хорошо?

Я понимаю, что уже несколько минут стою с подносом.

— Ох, да. Конечно.

Пока мы рассаживаемся, к нам присоединяется Джози и спрашивает маму:

— Какие новости из бюро погоды?

— Сегодня вечером поднимется ветер, но самый сильный шторм будет не раньше завтрашнего обеда, — мама делает глоток чая, не замечая огромного ската, плывущего над головой.

— Вероятно, можно ожидать сбоев связи.

Джози кривит лицо.

— Хорошо, что я уже скачала соревнование серферов.

«Почему мы не направляемся обратно к берегу, если приближается опасный шторм?» Но я вспоминаю, что я прочитала о Салации у себя в комнате, в частности, о том, где мы. Ближайшая Земля — это Новая Зеландия и Папуа Новая Гвинея и до них несколько часов лёту. Поэтому нам придется пережить шторм здесь. «Салация построена так, что она должна выдерживать такие нагрузки», — думаю я, я надеюсь. Но, основываясь на том, что сказала мама, мы можем провести часы, а то и дни без связи.

«Погодите. У меня так мало времени, чтобы связаться с остальным миром?»

— Знаете, я не голодна, — говорю я, несмотря на то, что запихиваю в рот несколько кусков тоста. — Я пойду обратно в нашу каюту, ладно?

Мама смотрит на меня выразительным взглядом, который означает что явно что-то происходит, таким взглядом,

«я это знаю, и ты знаешь, что я знаю, но я пока ничего не скажу».

— Поторопись. Не забывай, что у тебя сегодня большой экзамен.

Большой экзамен? Черт. Очевидно, выходные не относятся к учёбе в научной станции. Но сейчас это наименьшее из моих беспокойств.

Бросив последний взгляд на папу, я выхожу из кафетерия и направляюсь обратно в жилые помещения станции. Я уверена, что помню, где мы живём. Даже несмотря на то, что здесь руководит мой отец, наши комнаты, кажется, точно такие же как у всех остальных: маленькие спальни, одна комната соединяет в себе кухню и столовую достаточно большую для того, чтобы быть уютной, но ни на квадратный дюйм больше. Честно, если не учитывать того факта, что мы под водой, наш дом выглядит совершенно обычно. В холодильнике банки Колы, а шлепки Джози стоят рядом с входной дверью, как всегда.

Я беру планшет, чтобы начать поиски, потом останавливаюсь, уставившись на него. На логотипе написано КонТех… Так называлась компания Ватта Конли в измерении Лондона. И, очевидно, в этом измерении она называется также. Насколько обширно это влияние?

Конечно, оно не достигает Кораллового моря. Точка напряжения в груди немного спадает, когда я понимаю, что Конли не сможет легко меня здесь достать.

Может быть поэтому Пол выбрал это измерение? Потому что это безопасно от Конли? Здесь ученые направили всю свою энергию на адаптацию жизни человека в воде. Это значит, что мама не изобрела Жар-птицу, поэтому у Конли не будет повода приехать сюда самому.

Но этот ответ кажется не совсем правильным.

Цели Пола остаются раздражающе неизвестными. Чтобы ни привело его сюда, в это измерение, очевидно слишком серьезно, чтобы говорить об этом.

Я решила доверять Полу, но это сложно делать, не имея ответов.

Пока что Wi-Fi на станции работает безукоризненно. Я печатаю в строке поиска «Пол Марков, физик»… потом стираю и заменяю на «Пол Марков, океанографист». Это самый лучший и наукоёмкий предмет для изучения в мире.

Оказывается, что Пол уехал работать над своей докторской диссертацией на судно, снимающее глубоководные характеристики в Тихом океане, хотя где точно, я не могу найти. Он может быть или в нескольких часах лету, или на другом конце планеты. Я проверяю его статус, но он, должно быть, не у компьютера. Поэтому я нажимаю на экран, чтобы оставить видео сообщение.

— Привет, Пол. Это я. Я имею в виду, это действительно я, — я продеваю большой палец в цепочку Жар-птицы, чтобы он увидел её. — Я в безопасности, и я со своей семьей, поэтому тебе не нужно волноваться из-за меня. Похоже, у тебя тоже всё в порядке. Но у меня может не быть доступа в Интернет какое-то время. Когда получишь это, позвони, хорошо?

Я надеюсь, что Пол это увидит после того, как сработает напоминание. В обратном случае, он ничего не поймет.

Тео, по всей видимости, учится в Австралии, в приморском городе под названием Нью-Перт, и это в двух сотнях миль от острова, на котором раньше был Перт. Я проверяю и его статус, и даже несмотря на то, что там, должно быть, солнце еще не встало, он отвечает почти мгновенно. Его лицо обретает форму на экране, волосы встрепаны, отросшая щетина, и он сразу же говорит:

— Ты украла мою машину.

— И тебе тоже привет, — я не могу удержаться от улыбки.

— Из-за чего это всё случилось? Я рассказываю Конли какая ты прекрасная, а через секунду ты уже выкатываешься с парковки, — Тео выглядит злым, и я знаю, что он злится не из-за машины. — Скажи мне, что ты не встречалась с Полом.

— Я встречалась с Полом.

— Иисусе.

— Ты ошибался в нем, Тео. Он наконец объяснил, что происходит с Конли и… — я не могу заставить себя сказать «со мной». Сказать вслух, что я — истинная цель Конли, значит признать это. — Это сложно. Было бы лучше, если бы я могла рассказать тебе лично. Как думаешь, ты сможешь приехать сюда? Это не так далеко.

— Это тысячи миль, Мег. Тебе надо подучить географию, — Тео откидывается назад, стукнувшись головой о стену. На его помятой футболке снова The Gears, The Beatles, видимо, не добрались и до этого измерения. — Но да. Я могу туда добраться. Похоже, что научные станции и океанографические институты довольно тесно работают в этом измерении. Если я скажу, что мне для исследования нужно попасть туда, меня возьмут на борт. Теперь мне нужно только найти транспорт.

Если кто-то и может провернуть такое, то это определенно Тео.

— Фантастика.

— Пол с тобой? — коротко говорит Тео.

— Нет. Он на исследовательском судне, — на этот раз я знаю больше, чем Тео, и догадываюсь, что ему это не нравится. И все же, я не могу винить его в нетерпеливости. Даже несмотря на то, что я согласилась сохранить веру в Пола ещё немного, я более чем готова понять происходящее.

Тео говорит более мягко:

— Если он позвонит или появится, слушай, я знаю, что тебе кажется, будто Пол невиновен, может быть ты сможешь предпринять меры предосторожности, пока я не приеду? Немного здорового скептицизма?

— Как ты думаешь, что Пол сейчас собирается сделать? Если бы он хотел причинить мне вред, у него уже была возможность для этого.

— Он уже причинил вред всем нам, — то, как Тео говорит это, пробуждает моё горе по отцу, которое почему-то становится сильнее от того, что мы скорбим вдвоём. Я протягиваю руку, чтобы дотронуться до планшета, он делает то же самое, и наши пальцы встречаются сквозь экран. — Я просто беспокоюсь о тебе. Пытаюсь тебя уберечь. Почему ты не видишь этого? Я бы хотел, чтобы ты поняла, хоть один раз.

— Тео…

Он не позволяет мне закончить.

— Ладно, Мег. Скоро увидимся.

Его изображение темнеет, и какое-то время я просто смотрю на экран, думаю, не разбила ли я его сердце.

Я живу жизнью этой Маргарет, которая, к счастью достаточно приятна. Здесь я посещаю школу, но вместо огромных, тусклых испорченных школ, которые я видела по телевизору, это группа из примерно пятьдесят детей от моего возраста до детсадовцев, и всё происходит в свободной форме. Большой экзамен оказывается по французскому, счастье, я провела примерно три недели в России, изучая Мольера. Бегло исписываю страницу абзацами про Тартюфа, я думаю, что позаимствовала тело этой Маргарет, но по меньшей мере, я оказываю ей ответную услугу.

Я думаю о Поле. Необходимость узнать, как он, что делает, почему он здесь, обжигает меня изнутри, как факел. Когда у меня есть минутка, я проверяю, не звонил ли он. Но связь обрывается перед обедом. Мой единственный ответ — черный экран и помехи.

На ужин что-то куриное, завернутое в вакуумную упаковку, и овощи, которые явно подвергались глубокой заморозке, от чего стали немного водянистыми. Здесь, вероятно, нет ничего свежего, кроме морепродуктов, что очень мне подошло бы, но остальная моя семья, после нескольких лет на Салации, устала до тошноты от этого.

Но меня не беспокоит плохая еда. Мы вместе, я, Джози, мама и папа. Я принимала это как должное в своём собственном измерении, и это забрали у меня. Поэтому я больше не сделаю такой ошибки. Сейчас я очень хорошо понимаю, что каждая секунда, проведённая с отцом, может быть последней.

— Мы получили только половину данных, когда оборвалась связь, — говорит мама отцу, наливая себе чай. — И прогноз становится только хуже.

— Качает как маятник, — говорит папа радостно.

— Поэтому ты здесь главный, — говорит Джози, покачивая головой. — Ты единственный чудак, который любит штормы.

Он улыбается с искренней гордостью.

— Что касается чудачества, я виновен.

Теперь, когда он об этом сказал, я замечаю, что пол немного качается. Я понимаю, что Салация была построена с некоторым количеством свободы, чтобы иметь возможность компенсировать движение воды во время приливов и силу течений, а не быть их заложником. В обычной ситуации у меня случился бы приступ морской болезни, но эта Маргарет поборола её много лет назад.

— Ты сегодня ужасно тихая, — говорит мне мама. — Ты уверена, что всё хорошо? Ты весь день сама не своя.

Она прикладывает тыльную сторону руки к моему лбу, проверяя нет ли у меня жара, как будто мне всё ещё пять лет.

— Просто думаю, вот и всё, — я скучаю по моей настоящей маме, которая осталась дома. К горлу подкатывает ком, но я умудряюсь сохранить самообладание. Я не хочу портить вечер.

После еды Джози спрашивает меня, не хочу ли я посмотреть с ней соревнование серферов. Я думаю, что сложно поверить в то, что меня серфинг больше интересует в этом измерении, чем дома, но любое отвлечение — это хорошо. Поэтому я сажусь рядом с ней на диван, пока папа моет посуду. Но когда он начинает напевать, мне снова приходится бороться со слезами.

Джози хмурится на меня.

— Мама права. Ты сегодня странная.

— Ха-ха, — я откидываю волосы назад, стараясь казаться непринужденной. Потом я вспоминаю футболку, надетую на Тео: The Gears.

Мой мозг работает быстро, сравнивая знания, полученные в разных измерениях.

The Beatles никогда здесь не существовали. В The Gears играли Пол МакКартни и Джордж Харрисон, но не Джон Леннон. Но Джон Леннон написал In My Life для The Beatles. Этой песни нет в этом измерении.

Поэтому, как папа может напевать её?

Я вспоминаю то, что мне сказал Пол в Сан-Франциско. Он нашел измерение, которое шпионит за нашим, и узнал, что замышляет Конли. Однако он не отправился со мной обратно, потому что узнал что-то ещё, что-то важное. Что-то, что он не мог мне сказать, потому что для меня было бы слишком ужасно, если бы он ошибся…

Когда мы перемещаемся в другое измерение, наши тела «больше не наблюдаются». Когда я покинула дом, власти ещё не вытащили папино тело из реки. Они искали его, опускали сети в воду, отправляли водолазов на глубину. Я едва могла думать об этом, потому что картины, появляющиеся перед глазами, были слишком ужасны. Ещё хуже была мысль о том, что маме придётся опознать тело, после того, как оно провело в реке несколько дней, и было больше не похоже на папу и вообще на человека.

Но что, если его не унесло течением? Что если его тело просто «больше не наблюдалось», потому что его силой утащили в другое измерение?

Что, если папа не умер? Что, если он здесь?

— Маргарет? — Джози повторяет мамин жест и щупает мой лоб. — Ты правда не в себе.

Я даже не беспокоюсь об оправдании.

— Сейчас приду.

С бьющимся сердцем, я захожу в кухоньку, где папа заканчивает мыть посуду. Он улыбается мне приятной, но отвлеченной улыбкой.

— Только не говори, что всё ещё хочешь есть.

— Мы можем поговорить?

— Конечно.

— Не здесь. Может быть, в коридоре.

Не смотря на очевидное замешательство, он говорит:

— Хорошо.

Никто не обращает внимания на то, что мы выходим из нашей квартирки. Мама в спальне, которую она делит с папой, Джози снова уставилась в свой компьютер. В коридорах Салации нет необходимого уединения, но большинство людей, кажется, ужинают, это значит, что мы с папой одни. Наши единственные свидетели — это рыбы, проплывающие мимо.

На папе нет Жар-птицы. Но опять же, если его похитили, кто-то доставил его сюда и бросил. Без собственной Жар-птицы папа не только не сможет добраться домой, он не получит напоминаний. Он не будет знать, кто он. Мой отец будет только отблеском внутри этой версии доктора Генри Кейн — частью его подсознания.

Эта часть будет напевать песни The Beatles.

— Всё хорошо, милая? — папа складывает руки на груди. — К чему это всё?

— Мне нужно, чтобы ты доверился мне на минуту, — мой голос начинает дрожать. — Ладно?

Теперь папа выглядит глубоко взволнованным, но кивает.

Я снимаю Жар-птицу с шеи и надеваю её на папину. Он поднимает бровь, но я не обращаю на это внимания, просто делаю движения, чтобы установить напоминание. Я опускаю её ему на грудь и понимаю, что задерживала дыхание…

— Ай… черт подери! — говорит папа, отшатнувшись назад и схватившись за Жар-птицу. Но потом он застывает. Сначала он медленно смотрит на Жар-птицу в своей руке, узнавая её, потом поднимает глаза к моему лицу.

— Маргарет? — выдыхает он. — О Боже.

Это то же лицо, те же глаза, но я вижу разницу. Я узнаю папу.

Потом я плачу и смеюсь одновременно, но это не важно, потому что папа меня обнимает, и мы вместе, и он жив.

И я понимаю, почему Пол привёл нас сюда.


Загрузка...