У чёрного моря

15. ОККУПАЦИЯ

Больше половины одесских евреев, тысяч 100 или 120, уехать не смогли (кое-кто не хотел) и 16 октября оказались под властью оккупантов-румын.

Л. Дусман: “16 октября утром в 10-11 часов по нашей Большой Арнаутской промчались в сторону моря две тачанки, полные матросов с винтовками...

В часов 6-7 вечера на Б. Арнаутской появилась колонна автомашин с румынскими солдатами в кузове... На тротуарах стоят люди, смотрят и молчат. Вдруг наша старая дворничка Максимовна падает на колени, крестит румын и причитает: “Наконец вы пришли, освободили нас...” Реакция окружающих молчаливая и настороженная.

Все заходим домой. Мать закрывает все задвижки, ставни на окнах. Никто себе не представляет, что будет дальше”.

С. Сушон: “Румынские солдаты вошли в Одессу усталые, пыльные, в обмотках... Население встречало их с цветами, с рушниками [вышитые полотенца], с хлебом-солью. Оккупантов встречали! Мне это было совершенно непонятно”.

Уже назавтра румыны начали охоту на евреев: избиения на улицах, грабежи, насилие в квартирах, обязательная регистрация, облавы и аресты. Тут же подключились землячки-одесситы: кто старые счёты с евреями сводил, кто просто грабил, кто тайный жар души антисемитской тушил - поначалу соучастников у оккупантов было вроде не так уж много, но аппетит приходит во время еды.

“Неуютно стало... Я не узнавал нашего города, такого ещё недавно лёгкого и беззлобного. Ненависть его наводнила, которой никогда, говорят, не знала до того метрополия мягкого нашего юга, созданная ладной и влюбленной хлопотнёю в течение века четырёх мировых рас. Вечно они ссорились и ругали друг друга... случалось и подраться; но за мою память не было настоящей волчьей вражды. Теперь это всё переменилось... Теперь мы по улице ходили с опаской, ночью торопились и жались поближе к тени...” - писал В. Жаботинский (“Пятеро”) об Одессе накануне погрома 1905 года. Из 1941-го 1905-й гляделся почти забавой.

Суток не прошло с момента оккупации, как была расстреляна первая группа еврейских интеллигентов, 61 человек - известные врачи и учёные с их семьями. Арестовав, их, издеваясь и избивая, водили по улицам города, для острастки евреям и на потеху антисемитам. Некоторых загоняли в пустые дома, где предполагались мины.

С первого дня оккупации разыгрались мародёры. Голодные румынские патрули, искавшие оружие, звались “сахарными”: в обыскиваемых квартирах они среди прочего непременно прихватывали сахар, особенно в серебряной сахарнице. На дверях обобранных квартир писали мелом “Проверено”, чтобы коллегам не заходить зря. Но власть хотела порядка. Вскоре дворникам и “активистам”-помощникам велено было описывать имущество в оставшихся без владельцев еврейских квартирах и стеречь их от соседей и мародёров.

Л. Сушон (ещё до взятия Одессы; во время осады их семья жила на чужой даче): “Мы не могли вернуться в свою квартиру... туда вселились другие люди. Зайдя однажды за вещами, я не смог попасть в нашу дверь. Её заперли на другой замок, а когда я стал стучаться, то открыли и накричали на меня. Получалось, что ещё до прихода румынских чужаков нас вытеснили свои - тоже враги! Хотя впереди было ещё около двух месяцев, пока Одесса сопротивлялась”.

Л. Дусман (после взятия Одессы): “Утром обнаруживаем на стене у ворот дома приказ румынского командования о том, чтобы все евреи взяли свои ценные вещи, квартиры не закрывали и шли в село Дальник на сборный пункт на регистрацию. Кто уклонится - будет расстрелян... Необходимо нашить на одежду шестиконечные звёзды: одну на груди с левой стороны, другую на спине из белой или жёлтой материи. За нарушение - расстрел.

Моя мать принимает решение никуда не идти...

Те, кто пошли, не вернулись, их расстреляли... Вечером мы об этом узнали от тех, кто по дороге убежали. Их рассказы полны ужасов: грабили и убивали по дороге, затаскивали девушек во дворы и насиловали...

Соседи во дворе... одни сочувствуют, другие - злорадствуют... Вскрывают квартиры эвакуированных и погибших и грабят или просто переселяются в них.

Ходить по улицам опасно... евреям в сто раз хуже, чем остальным - обидеть может не только румын или немец, хватает местных подонков... в основном молодые “комсомольцы-добровольцы”.

22 октября на рассвете взлетел на воздух штаб оккупантов в бывшем здании НКВД на ул. Маразлиевской, 40. Вместе с генералом-комендантом Одессы погибло шестьдесят человек. Румынский вождь маршал Антонеску немедля, 23 октября распорядился казнить евреев и коммунистов: за каждого погибшего офицера - двести человек, за каждого погибшего солдата - сто. Исполнительные оккупанты уже к полдню 23-го казнили пять тысяч; подавляющее большинство жертв составили легко определяемые на улице евреи. Людей расстреливали на улицах и в квартирах, вешали у вокзала, на рынках...

Из Листов:

“Лурье Александр, 15 лет, школьник, повешен на пионерском галстуке румыном в 1941 г.”

“Сирота Абрам, 74 года, портной, выброшен с 4 этажа по доносу дворника”.

“Старикова Малочка, 13 лет [на фотографии девчоночка лет шести в балетной позиции, пачка, веночек на голове, рука в лебедином взлёте], во двор... вошли 4 эсэсовца, изнасиловали и расстреляли, октябрь 1941 г.”

“Старикова Маня, 35 лет, продавщица... была расстреляна рядом с трупом истерзанной 13-летней дочери”.

На следующий день маршал спохватился добавить ещё одну телеграмму: “1. Казнить всех евреев из Бессарабии, которые нашли прибежище в Одессе. 2. Все лица, которые подпадают под предписание от 23 октября 1941 г., ещё не казнённые, и те, которых можно к ним добавить, должны быть помещены в здание, которое должно быть заминировано и взорвано. Эта акция должна состояться в день похорон жертв”. Возвышенная страсть к театру, вдохновение художника...

На Александровском проспекте, где ещё год назад блаженствовали, гуляя, прибитый буфетным карнизом Шимек с дедом, вдоль аллей качались в петлях повешенные, на ветках, на досках, перекинутых с дерева на дерево, - прохожие падали в обморок.

Из Листов:

“Ройтблит Давид, 45 лет, повешен на Соборной площади.”

“Ройтблит Генрих, 15 лет, повешен на Соборной площади вместе со своим отцом, Ройтблитом Д. Г.”.

Из архивов:

“Акт 1РАССТРЕЛЯННЫЕ

15 августа 1944 год

Мы, нижеподписавшиеся Члены Районной Комиссии Содействия Чрезвычайной Государственной Комиссии... составили настоящий акт в том, что...

23 октября 1941 г. под охраной 18 вооружённых автоматами румынских полицейских по улице К. Маркса провели 100 человек арестованных мужчин... На углу ул. К. Маркса и ул. Кирова их остановили... Из колонны... взяли 2-х человек, сначала их повесили на висельницу, но петли не затянули до конца и через несколько минут их сняли с висельницы, дали отдышаться, подвели к стенке дома № 65 по ул. К. Маркса и из автоматов расстреляли... Остальную группу арестованных погнали дальше...

Трупы лежали до утра 24 октября, их не разрешала убирать охраняющая румынская стража...”

Из Листов:

“Фишман Лея, 87 лет, домохозяйка, массовый расстрел, 28 октября 1941 г.”

“Грабовецкая Ира, 14 лет, учащаяся, расстреляна в доме в 1941 г.”

“Бирман Борис, 12 лет, расстрелян, 1941 г.”

Десятки тысяч евреев гнали - кого через тюрьму, кого прямиком - за город. Мимо уличных столбов и балконов, где качались повешенные, по мостовым, залитым кровью тех, кто не поспел за общим движением, - их, калек, стариков, детей, пристреливали солдаты и полицейские конвоя. Они от щедрот своих иногда не упускали порадовать вышедших на тротуары зрителей: им предлагали снимать с проходящих приглянувшиеся вещи. Зрители кто плакал, а кто и попользовался, чего добру пропадать?..

Пять тысяч евреев дошло до пригородного Дальника. Там их разделили. Первых 40-50 человек связали между собой, швырнули в ров и пристрелили. Увидели, что так убивать хлопотно и долго. А под рукой кстати оказались четыре барака, каждый в 250-400 квадратных метров. Их набили людьми, в первом стали косить людей из пулемётов сквозь дыры в стенах, потом смекнули ещё толковее: залили в остальные бараки бензин и подожгли. А первый барак с расстрелянными взорвали 25 октября в 5 часов 35 минут, точно через трое суток после взрыва штаба румын на Маразлиевской, как велел Антонеску, - для впечатляющего эффекта.

Из Листов:

“Бат Иосиф, 51 год, извозчик, расстрелян в Дальнике в 1941г.”

На Люстдорфской дороге в 6 километрах от города нашлись пустые артиллерийские склады. В них тоже, залив бензин шлангами через окна, сожгли несколько тысяч евреев.Двести русских заложников пригнали выискивать на обугленных останках драгоценности для румынских властей.

Л. М. Паладиенко (послевоенные показания): “Я и другие стояли в метрах 60-70 от горящих складов... и видели, как люди, охваченные огнём... бросались с окон и дверей складов, кричали, просили спасения. Всем... которые выбрасывались через окна двери живыми тут же начали отрубывать ноги, руки или пристреливали...

...К нам на квартиру, поскольку мы живём по соседству... из команды, которая занималась этой зверской расправой, заходили пить воду как рядовые румынские солдаты, так и офицеры, которые говорили по-русски... и когда я задала вопрос зачем уничтожать людей, ведь вы... верите в Бога, то мне которые приходили пить воду говорили, что этого мало, мы в этих 9-ти складах сожгли 22 тысячи, а мы должны уничтожить всех советских людей, такое указание дал Антонеску.

[Были выкопаны] большущие ямы длиной до 100 метров и шириною метров 5-6 и глубиною метра 3... Румынские солдаты крючками и другими инструментами стали стягивать обгоревшие трупы... в эти ямы, которых было всего 6, сверху прикрыли землёй, но очень мало, потому что собаки разрывали землю и растаскивали трупы сожжённых и замученных”.

Из Листов:

“Смоляр Тоня, 16 лет, ученик, сожжён заживо в пороховых складах 25 октября 41 г.”

После войны в ямах, куда сбросили сожжённых, насчитали 28 тысяч трупов. В массовом сожжении участвовали немцы из специальных истребительных частей. Этот опыт пригодился им в других местах “окончательного решения еврейского вопроса”. Евреи Одессы и здесь в пионерах.

Я. Колтун (1933 г. рождения; из интервью): “Мы несколько дней просидели в тюремных камерах... потом велели выйти и толпа пошла по Херсонскому спуску к мосту. Я понял, что убивать будут. Спрашиваю маму: “Куда нас ведут?” А мама говорит: “В другое место. Мы ничего плохого не сделали - нам тоже ничего плохого не сделают”.

Через полчаса догоняет на велосипеде какой-то румын, наверно, сержант. По-румынски говорит что-то конвойным, и они командуют: “Поворачивай обратно!” Представляете, тут все обнимаются, плачут, думали: ведут убивать, а это вроде жизнь. Старуха какая-то достаёт грязную тряпочку, развязывает, вытаскивает оттуда кусочек сахара, единственный её капитал - отдаёт его конвоиру, чем ещё она может отблагодарить?”

В тюрьме арестованные голодали, их грабили, били, пытали, женщин насиловали. Мужчин гнали на работы, зачастую безвозвратно.

Д. Стародинский (здесь и далее из книги “Одесское гетто”; о тюрьме): “Нас направили на аэродром... Перед уходом из Одессы нашими войсками были завезены в ангары горы цемента, которые затем залили водой. Нас заставляли ломами и кирками рубить затвердевший цемент и выносить его.

В другой раз... отобрали человек пятьдесят и заставили плотно плечом к плечу в один ряд медленно идти по полю аэродрома, прощупывая ногами каждый клочок в поисках мин. На расстоянии примерно ста метров за нами шли немцы с автоматами..”.

Из Листов:

“Кутовский Владимир, 1902 г.р., слесарь, одесская тюрьма, погиб при обезвреживании минных полей при взрыве, 25 октября 1941 г.”

“Кутовский Миша [сын Владимира], 13 лет, найден при облаве и расстрелян”.

“Смоляр Мальвина, 1922, студентка, расстреляна в тюрьме”.

“Крылов Лазарь, 1925 г.р., ученик муз. школы им. Столярского, тюрьма”.

“Заз Марк, рожд. 1908 г., служащий, погиб в 20-х числах октября 1941 года, вышедший в общей коллоне после ночи проведенной в Одесской тюрьме якобы на работу в городе, и больше не вернулся... по разговорам совпадает, что все в этой коллоне были загнаны в бывшие артелерийские склады, заперты и подожены... Я тоже стоял в этой коллоне но! румынский солдат меня выгнал из коллоны при помощи палки, видемо как ребёнка или просто зная, что сделают с этими людьми (все были евреями) пожалел меня. Мне было 12 лет”.

Л. Дусман (тюрьма):“Часов в 11-12 ночи [колонной] подходим к тюрьме на Люстдорфской дороге...

Помещение, куда нас загнали, было забито людьми плачущими, стонущими, кричащими... Туалеты не работали и были забиты фекалиями. Люди оправлялись зачастую там же, где стояли, сидели или лежали. Лежали, в основном, больные и умирающие... Всё происходило в почти полной темноте... Во всей этой человеческой мешанине сновали солдаты и какие-то штатские личности и выискивали молодых женщин и девушек и уводили...

Наше пребывание в тюрьме продолжалось без пищи и воды около месяца. Если у кого было что-то из еды - делились. Воду брали из луж и тюремных колодцев... Воды в них не было, жидкая грязь. Когда грязь отстаивалась, вверху собиралась вода.

...среди евреев нашлись маклеры, которые завязали контакты с тюремным начальством и способствовали за вознаграждение выходу на волю... Нас выпустили”.

М. Фельдштейн (письмо мне, 1990-е годы):“Мы до войны жили в Аккермане Одесской области. Семья из 5 человек: родителей мужа, меня с мужем, врачом-дерматовенерологом и 11-летней дочери. Мы эвакуировались в начале июля 1941 г. в Одессу...

На второй день после взятия Одессы румынские солдаты обходили все дома города, забирали всех евреев и к вечеру привели нас в тюрьму за еврейским кладбищем. В тюрьме собралось больше десяти тысяч человек... Тесно: в камере нельзя было вытянуть ноги. Нам не давали ни есть, ни пить... Мы подкупали стражу и солдаты нам покупали хлеб. С нами делились ещё те евреи, у которых были русские жёны: они приносили своим мужьям передачи.

...после взрыва здания НКВД солдаты из тюрьмы угнали несколько тысяч человек и всех убили...

Потом сказали, что всем бессарабцам, значит, и нам, аккерманцам, надо выйти во двор, нас будут возвращать домой. Вышло человек двадцать. Один румынский солдат подошёл к моему мужу и сказал, чтобы мы шли обратно в камеру, так как оставшихся во дворе поведут на расстрел. Мы уже совсем ничего не понимали. Мы не могли больше выдержать ожидание расстрела. Мы решили сами умереть. У мужа был шприц со всем необходимым. Я начала снимать с дочери пальто, сказав ей, что папа сделает ей укол, чтобы она не волновалась, т.к. она плакала. Она что-то почувствовала и начала кричать: “Я не хочу умереть!” Эта задержка нас спасла, т.к. зашёл солдат и сообщил нам, что мы должны благодарить маршала Антонеску, который отменил приказ о расстреле... Что мы пережили за эти несколько минут - моё самое страшное воспоминание...

7 ноября выпустили детей, женщин и мужчин старше 50-ти лет. Мужу удалось бежать через 2 недели, подкупив стражу.

Нас приютила Гольдфарб, с которой мы сидели вместе в тюрьме. Мы жили у неё до января 1942 г. Жили впроголодь, денег не было... Мы боялись выйти на улицу, т.к. немцы бесчинствовали. Зима была очень холодной, топить нечем, вместо стёкол в окнах была фанера... Жили в страхе... ждали самого худшего”.

Из Листов:

“Долгонос Гитл, 44 г., из-за тяжёлой болезни не могла эвакуироваться, её муж Долгонос Берл, 49 лет, ухаживал за ней; соседи видели, как их немцы вывели из дома, больше никто никогда их не видел2.

“Вайс Мотл, 1898 г.р., рабочий, расстрелян полицаями”.

“Нудель Ида, 1890, домохозяйка, повесили румынские солдаты”.

“Дейч Белла, 1900 г.р. и Дейч Анна, 1920 г.р., заживо брошены в могилу, 1941 г.”

“Трушкин Абрам, 1883 г.р., бухгалтер, расстрелян, 1941”.

“Карачинский Соломон, 1926 г.р., ученик. Соседи убили во дворе, 1941”.

“Шайман-Крейцер Надежда, 36 лет, артистка театра оперы и балета, расстреляна вместе с детьми во дворе дома, где проживали, октябрь 1941 г.”

“Шойхетман Давид, 68 лет, по рассказам соседей был привязан к подводе и его волокли по улицам”.

“Футерман Борис, 1922 г.р., электрик, был на фронте, из окружения вернулся в Одессу. Узнанный и выданный сотрудницей - артисткой оперного театра повешен на улице”.

“Борух Лёва, 11 лет, в 1941 г. с матерью был схвачен и помещён для уничтожения в склады на окраине города. Под предлогом, что Лёва русский мальчик (он блондин и не обрезан) матери удалось вытолкнуть его из склада... Лёва вернулся домой, его [соседи]накормили, тепло одели, снабдили нательным крестиком и выдворили на все 4 стороны под страхом приказа о сокрытии лиц еврейской национальности. Дальнейшая судьба мальчика неизвестна”.

“Белиловская Циля, 1868 г. р., сожжена в Сабанеевских казармах г. Одессы”.

Адрес Цили: Островидова 100, кв. 12, совсем близко от Гродского. Может быть, слышал он о судьбе 73-летней соседки. Может быть, слышал и о 19-летнем Борисе Футермане и о Лёве Борухе одиннадцати годков. Прикидывалось: можно по-разному вести себя с евреями, но “резонный человек” себя не подставляет. О том и Константину Михайловичу и Надежде Абрамовне нельзя было не задуматься, особенно когда 8 ноября развернули “Одесскую газету” и прочли румынский приказ:

“1. Все мужчины еврейского происхождения в возрасте от 18 до 50 лет обязаны в течение 48 часов с момента опубликования настоящего приказа явиться в городскую тюрьму (Большефонтанская дорога)...

Неподчинившиеся этому приказу и обнаруженные после истечения указанного 48-часового срока - будут расстреляны на месте.

2. Все жители... обязаны сообщить в соответствующие полицейские части о каждом еврее вышеуказанной категории, который не выполнил этого приказа.

Укрывающие, а также лица, которые знают об этом и не сообщат, - караются смертной казнью.

Дан 7 ноября 1941 г.

Командующий оккупационными войсками г.Одессы

подполковник Никулеску”

Последний пункт приказа выразительно совмещался в том же номере газеты с воззванием к горожанам профессора Алексяну: “Мир и жизнь формируют свою мощь из силы интеллекта, устремлений ума и души, путём обращения к богу и создания идеалов борьбы за честь и уважение к человеческой жизни, которая должна быть основана на достоинстве и таланте, разуме и культуре. Мы находимся на этом пути и призваны повести за собою всех тех, кто вместе с нами готов служить этим высоким идеалам”.

Алексяну, интеллектуал и любитель Вергилия, был губернатором Транснистрии - отхваченной румынами территории между Бугом и Днестром. Одессу объявили её столицей.

Евреи столицу грязнили - сразу в ноябре началось их изгнание за сотни километров от города.