У чёрного моря

39. ПСИХБОЛЬНИЦА

В век Сталина и Гитлера попробуй различи, где в жизни бред, где норма. Но может всё же показаться странным в этой книге поворот к лечебнице для душевнобольных. Однако тема туда толкается. Великанова - не первый указательный знак. Аба со справкой психопатской, Шимек с дядей-психиатром. Подлегаева описание мне своей биографии закончила: “После войны я работала в псих. больнице. Развозила по городам страны душевнобольных военных”.

Я тогда не обратил особого внимания, подумал только:подходящее место и подходящее занятие для подвижницы. Мне вспомнились послевоенные психи в Одессе, в толпе возле булочной припадочный мужик рукой в коросте раздирает на груди гимнастёрку, бренчащую медалями, пена на губе, истошный вопль: “Отойди! У меня ранение по группе “А”!!!”. То есть ранение в голову, то есть “Я за себя не отвечаю!” - что могло быть и правдой, и театром симулянта в борьбе за отоваривание без очереди. Сопровождать выпущенных из больницы бывших воинов, помрачённых кошмарами фронта, утишать их скорбные души, утирать неостановимые слёзы, слушать лепет и бред - та ещё работка выдалась смешливой Шуре.

Её дочь Алла, ездившая с мамой в первую поездку в Ленинград, вспоминала, как они везли двух больных. Один тихий, только приставал к Шуре: выйди за меня замуж, у меня брат-министр, будем сладко жить, машина, колбаса, мыло туалетное... А другой, буйный, бывший моряк, тонул в войну. Он при виде портрета Сталина, а они на каждой станции висели, подбегает и плюёт в обожаемого вождя. Народ в ужасе, вопли, милиция, Подлегаева отбивается, тычет справку, что моряк после ранения, психический...

Подлегаева никогда даром хлеб не ела...

Иззаявления Фридмана Ф. И. в Комиссию по расследованию злодеяний оккупантов, 1944 год:

“...была угнана в гетто моя младшая сестра, которая сошла с ума и была мною отправлена в больницу на Слободку где она умерла от разрыва сердца...”

Что ж, поехали... На Слободку.

Октябрь 2002 года. Краснеющие клёны. Безлюдный будний полдень. “Тиха Одеса” - соответственно вывеске здешнего кафе, маленького, уютного, без посетителей.

Слободка - край многих моих персонажей. Неподалеку катакомбы и бывшие партизанские места, Кривая Балка и село Нерубайское. Тени витают в бархатном чутком воздухе. На слободском памятнике одесским подпольщикам, невидной стеле с именами читаю: Брага... Васина Е.Ф... Верига... Волков... Вот и Красноштейн! Вот Сойфер. Нет руководителей - Петровского, Сухарева - видно, памятник сооружали, когда они ещё числились в предателях.

Пролязгнул мимо трамвай на одноколейке, он здесь только в одну сторону, как и полвека назад, когда этим трамваем, пятнадцатым номером, приезжал сюда Шимек. Доезжал до угла, до остановки “Психбольница”, переходил улицу, огибал густо цветущую клумбу перед входом и входил в здание. Оно и сейчас то же, и дверь та же, решётчато застеклённая на две трети, с деревянными накладками, с ручкой литой, каких теперь не употребляют. “Областная клиническая психиатрическая больница № 1”. Я вхожу в неё сегодня вместе с Шимеком, с моими здешними героями - врачами, больными и псевдобольными.

С Александрой Подлегаевой... Я прохожу с ней через вестибюль, сегодня пустой, а в годы войны здесь на входе стоял Миша Гершензон - бессменная принадлежность больницы, как дверь и двор, как смирительные рубахи и железные койки. Монумент, расставленные незыблемые ноги в кирзовых сапогах. Коренастый, убойные ручищи, смуглый, лысая голова, как дыня торчком, щекаст, носат, зубы конские безмерные - восточный человек, называемый или считавшийся караимом, он нацеливал на прибывающих клиентов свои не то ворошиловские, не то гитлеровские усики и одним тычком глаза безошибочно определял: “Это наш”.

...Интересно, думаю я сейчас, как в годы оккупации вахтёр Миша становился на горло своим диагностическим способностям при виде симулянтов? А их в больнице хватало.

...В больнице военной поры располагалась сигуранца. Из вестибюля по коридору налево, и в облезлой заплесневелой стене блеснёт лаком деревянная дверь, солидная когда-то, а теперь заколоченная без намёка на использование, даже ручки нет. За ней в квартире довоенного главного врача профессора Айхенвальда был кабинет комиссара сигуранцы Кодри, знакомца Подлегаевой.

Видится мне: Кодря, щеголь в скрипе ремней, прямые вороньи волосы с проплешинкой бабника, он за столом, а по другую сторону, на посетительском месте Шура, и они говорят доверительно, потому что милы комиссару ямочки на её щёчках, да и виды у него служебные: её отца большевики убили, такие обиженные - лучшие в агентах, и с доктором Шурочка очень помогла, и комиссар по дружбе, мешая “вы” и “ты”, предлагает: - Выгодное дело, Шура, поймите, для вас выгодное, у меня-то и без тебя помощников, как у вас говорится, отбою нет. Вот смотрите, - шелестят в руках комиссара бумаги, - пишут и пишут. Почитай!

Шура берёт бумагу. Красивый почерк, с размахом, с плавным и уверенным нажимом пера: “Я вам уже дважды писал про гражданина жида Рехбиндера, который приходил на свою квартиру за вещами. Месяц назад его увёл полицейский. А сегодня жида Рехбиндера опять видели одетого в новое пальто. Это значит его отпустили за деньги. Население так говорит, хотя я разъясняю, чтобы про румынскую власть плохо не говорили, что это может быть просто ошибка. Прошу принять меры и забрать жида Рехбиндера как злейшего борца за прошлую большевистскую власть и здесь он тоже появился не так просто. Пропагандист № 186”.

- Они у нас под номерами и прозвищами, наши помощники, сто восемьдесят шестой не последний, - говорит Кодря. - А сколько незарегистрированных просятся послужить! Тут одна старуха надоела, шестой раз - шестой! - приходит, чтобы детей каких-то еврейских из её дома забрали. Родители ей оставили, наверно, за деньги. Теперь просит, пусть вывезут, куда всех. Пускай, говорит, их Господь защитит. Если помрут - тоже Божья воля. А у неё, говорит, кормить их нечем, голодают, жалко ей сирот, сердце болит. Такая, видишь ли, добрая.

Ещё и ещё показывает Кодря бумаги. Я их видел в Одесском архиве, в фонде 2262, подписанные (И. Брижицкий, В. Антонов, Е.Т. Самойлов...), или помеченные, как выше, “Пропагандист №...”, или анонимные - песни доносов: “Население нееврейского происхождения выражает недовольство в том, что евреи, желая стушеваться с русскими, перестали носить отличительный знак (жёлтую шестиконечную звезду)”;

“...В населении говорят, что в префектуре можно за взятку поставить печать нееврея на свидетельство о рождении и показывать этот документ вместо паспорта, будто бы утерянного. Многие жители жалуются, что так жиды скрываются, а при новой власти берут взятки. Это вредит лицу власти и я считаю такие факты надо стереть из новой прекрасной жизни без жидов и большевиков. Да здравствует наш любимый вождь Маршал Антонеску”;

“...пришла гр. Махначёва с возмущением, что прежде сообщённая Штигельман Ольга Михайловна дала в газете сообщение об утере паспорта как “Евтушенко”. Под той же фамилией она прописана в доме как русская”;

“... Жители Одессы есть такие, что помогают честно новой власти и активно выявляют граждан жидовской нации. Но много таких, которые не сознают опасности от жидов и позволяют их существование и даже помогают одёжей или продуктами. В одной чисто русской семье я слышала подчёркивали, что чересчур жестоко относятся к евреям, т.к. и среди евреев есть порядочные люди. Несознательные не желают выдавать эту нацию полиции и всякой власти. Надо разъяснять этим людям, что честный патриот не должен стоять в стороне при очищении нашей жизни от жидовско-большевистской заразы”.

Несколько человек, независимо друг от друга (Бойль и Мариотт? Лавуазье и Ломоносов?) открывают полиции учителя Загальского, который пытается спасти еврейских детей.

Кравченко, русская или украинка, тоже прячет еврейских детей. Доносчик жалуется в полицию, что на его неоднократные требования сдать детей властям, Кравченко ответила руганью и угрозами, мол, у неё связи в полиции и она ему напакостит... Я, читая, думаю: Кравченко блефует или правду говорит? Тогда в полиции - кто кого?..

...Шура выходит от комиссара, и я с нею, но тут нам разойтись. Потому что место и время перейти к Валентине Яковлевне Коган. Среди описанных здесь пособниц моих на поле Памяти ей - первенство. По бескорыстию, по затратам чувств, времени, сил, сердца. (Может, и по родственной моей симпатии - охотники упрекнуть всегда найдутся; что ж, отмахнусь.)

Началось с моего копания вокруг Гродского. Один из дядей моих Яков Моисеевич Коган работал главным врачом этой самой одесской психбольницы, был человеком в городе, а тем более среди коллег, знаменитым - потому не мог не знать многих из моих персонажей, в частности, доктора Гродского. И Подлегаеву наверно знал. В самый раз было бы выспросить у него подробности о моих героях.

Однако Я. М. Когана давно не было в живых. Зато здравствовала дочь его, Валентина Яковлевна, которая жила когда-то вместе с родителями в квартире при больнице и могла многое помнить из своего послевоенного детства. И я по-братски спросил её в 1996 году в письме: не знаешь ли хоть понаслышке о некоем докторе Гродском, помогавшем в войну евреям (отец мог рассказывать), а ещё возможнее о медсестре Подлегаевой - она в психбольнице работала. И ответила мне родственница моя: “Нет, об этих людях не слыхала. А что касается спасения евреев, то папа незадолго до смерти в 1960-м году рассказал мне, что во время войны в больнице под видом пациентов скрывались евреи. Руководил тогда больницей профессор Шевалёв, они дружили, он к папиной главной книге предисловие писал. Шевалёв про евреев ни слова, но другие сотрудники, кто работал при оккупации, упоминали. Если хочешь, я поищу подробности, поспрашиваю”. Ну, как не хотеть мне! “Поспрашивай” - прошу сестру.

И она раскрутила новый сюжет: спасение в психушке.

На изящной новорусской фене выражаясь, полный отпад! Психбольница - место, гибельнее не придумать. Психические больные подлежали уничтожению ещё прежде евреев - этому правилу нацисты следовали до начала войны у себя в Германии, тем более оно было непреложным в оккупированных землях.

Д. Стародинский (Ахмечетка): “В эту ночь лагерь проснулся от страшных нечеловеческих криков... Через щели бараков мы увидели несколько подвод, на которых лежали люди, некоторые из них связанные. Их били кнутами, палками, но они не поднимались и издавали какие-то дикие вопли.

Это доставили в лагерь группу душевно больных евреев из Кишинёвской психбольницы... Сумасшедших поместили в барак для умирающих, и очень скоро, буквально через две недели, они все умерли от голода и истязаний”.

Из Листов:

“Шпак Анатолий, 1913 г.р., лётчик, расстрелян немцами в психиатрической лечебнице в пос. Орловка, Воронежской области в 1942 г.”

Материалы ЧГК“Об убийстве больных психолечебницы “Орловка” Петинского сельсовета, Гремячинского района, Воронежской области”

“АКТ от 5 августа 1943 г.

Мы, нижеподписавшиеся [следуют 13 фамилий] составили настоящий акт...

...больных свели в загородку около второго корпуса, где им приказано было лечь на землю, неподчинявшихся избивали плетью. Из загородки больных по одному и по-два стали подводить к воронкам от авиабомб. Там немецкие жандармы расстреливали их из револьвера в затылок...

...Некоторые больные, не желая погибнуть от рук немецких палачей, сами кончали с собой. Так, две женщины... разбились о столб. После того, как ямы были доверху заполнены телами расстрелянных, среди которых некоторые ещё продолжали шевелиться, они были закиданы землёй.

...на территорию психолечебницы приводили для расстрела душевно-больных с первого и второго колониальных участков...

В седьмом корпусе помещались слабые старухи и дети... их носили к месту казни на одеялах”.

К этому акту приложены свидетельские показания работников больницы:

Лебедева А. П., в годы войны старшая сестра: “Немецко-фашистские изверги за июль и август 1942 г. на территории психолечебницы “Орловка” расстреляли свыше 700 чел. душевно-больных... также расстреляли 2-х врачей Груздь Софью Ефимовну и Резникову Елизавету Львовну вместе с её грудным полуторамесячным сыном... за то, что они по национальности евреи.

Медсестра Зазулина О.В.: 14 июля под вечер я пошла выносить ведро. Увидела - идёт Елизавета Львовна с ребёнком на руках. Рядом шёл немец. Он ей что-то сказал. Резникова поцеловала ребёнка и положила его на траву. Немец выстрелил в неё, она покачнулась, он выстрелил ещё раз. Резникова упала. Затем немец выстрелил в ребёнка”

“Немец, немецкие изверги, немецкие палачи, немецкие жандармы” - так стыдливо и в акте советских следователей, и у свидетелей. Но их, извергов стрелявших, упоминают свидетели всего-то двух, ДВУХ, да одного офицера-распорядителя. Зато помощников, хоть принуждённых, хоть самодеятельных, вон сколько перечисляет санитарка Н. И. Фёдорова: “Я и другие санитарки стали водить больных за загородку для буйных. Директор Ананьев и главврач Аникин... наблюдали, чтобы все больные были выведены из корпусов... Я привела в загородку 5 чел. больных совместно с санитаркой Сезиной Юлией, с санитаром Сезиным Яковом Ивановичем. Кроме того водили санитарки Бруданцева Евдокия, Сезина Федора, Тройнина Дарья, Чистоклестова Александра Ивановна, кладовщик Ульяненко Егор Васильевич, бывший больной из испытуемых Бородин Фёдор, санитарка Жирноклеева Мария, Зазулина Ольга Васильевна, Зазулина Наталья Ивановна, Зазулина Анастасия.

Яму рыли больные Илюхин Михаил, больной парикмахер по имени Жорж, больной немой по имени Александр фамилии не знаю, эти больные в настоящее время находятся в психолечебнице.

После того как... яма была готова, директор Ананьев и главврач Аникин приказали всем нам итти в 4 корпус, где и находиться, а Плотникова Семёна Андреевича, Протопопова Якова, Дочкина Якова Ивановича оставили с целью водить больных на расстрел..”.

Старший брат по труду Марков Н.Е. отвёл на расстрел шесть больных, а потом стоял, сторожа, у ворот загородки с больными; он припомнил: “Кроме меня водили к расстрелу... ребятишки-подростки, фамилии их не запомнил”.

Санитарка Хрюкина Н.Д. рассказывает о больном учителе Мешковском, который спрятался от расстрела в корпусе и был оттуда выволочен другим больным Першиным на расправу к врачу Карпову. “Больной учитель стал умолять палача Карпова, чтоб тот отпустил его, но Карпов... с ругательством погнал жертву больного Мешковского в спину кулаками и отдал его немцам на расстрел”.

Дружный коллектив. С замечательным руководством. “Ананьев, бывший душевно больной психолечебницы “Орловка”, при оккупации немцами они его назначили директором... После того, как директор Ананьев был убит бомбой в августе 1942 г. немцы на должность директора психолечебницы назначили душевно больного Бородина” (показания Лебедевой А.П.).

Другую психбольницу посетил известный писатель, он же следователь, и составил Справку, почему-то “совершенно секретную”:

“Через несколько дней после оккупации немцами Курска, а именно 8 ноября 1941 г. немецкий комендант Курска ФЛЯХ и старший гарнизонный врач КЕРН приказали администрации Сапоговской психиатрической больницы, в лице её б. директора КРАСНОПОЛЬСКОГО и врача СУХАРЕВА, приступить к массовому отравлению больных...

КРАСНОПОЛЬСКИЙ и СУХАРЕВ... решили выполнить это чудовищное распоряжение немецких властей и объявили об этом остальным врачам названной больницы НЕСТЕРОВОЙ и КОТОВИЧ. Однако, Нестерова и Котович категорически заявили, что отравлять больных не будут.

...[15 ноября немцы запретили снабжать больницу продуктами]. После этого КРАСНОПОЛЬСКИЙ и СУХАРЕВ вновь вызвали КОТОВИЧ и НЕСТЕРОВУ и предложили приступить к массовому отравлению больных, но те снова отказались. Тогда была прекращена выдача пищи больным...

Душевно-больные, запертые в палатах... начали пухнуть от голода и умирать. КРАСНОПОЛЬСКИЙ... обвинял врачей в том, что они “плохо помогают больным умирать”...

...на почве голода умерло 350 чел. больных. 18 декабря 1941г. был отдан категорический приказ немедленно приступить к массовому умерщвлению больных. На этот раз врачи НЕСТЕРОВА и КОТОВИЧ согласились принять участие в этом злодеянии и 18 декабря было начато умерщвление душевно-больных. Для этой цели каждому больному был выдан хлорал-гидрат 70%-ной концентрации... В течение трёх суток было таким образом умерщвлено 650 человек...

НАЧАЛЬНИК СЛЕДСТВЕННОГО ОТДЕЛА

СТ. ПОМ. ПРОКУРОРА СССР (Л. Шейнин)

17 мая 1943 г”.

“Добрый доктор Айболит”...

Айболит нашелся в Одессе. Именно в психбольнице.

За Одесской психлечебницей немалая медицинская слава ещё с 1870-х годов, когда её главный врач А.С. Розенблюм придумал лечить психопатов прививкой возвратного тифа. Но вершиной деятельности больницы сегодня представляются не врачебные достижения, а подвиг семьи Шевалёвых - словно бы взлёт противления неправде, которое таилось и в укрытии жертвы сталинизма, и в маскировке портрета Фрейда, и в симуляции Абы - традиция, похоже...

Из обращения в Яд ва-Шем В. Я. Коган: “Евгений Александрович Шевалёв... к моменту начала войны заведовал кафедрой психиатрии Одесского медицинского института... В период оккупации... он добровольно принял на себя руководство больницей. По указанию проф. Шевалёва на всех сотрудников больницы еврейского происхождения, оставшихся в оккупации, были заведены истории болезни, на основании которых они числились в больнице не как сотрудники, а как душевнобольные... В больнице... нашли своё спасение и другие люди еврейской национальности... которые прибегли к помощи Евгения Александровича. Опасность этого подвижничества была тем более велика, что в одном из помещений больницы расположилась сигуранца. Для постоянного отслеживания ситуации и быстрейшего на неё реагирования Евгений Александрович с семьёй переселился в больницу.

...Единомышленником и помощником проф. Е. А. Шевалёва был его 22-летний сын Андрей. Он принял на себя инициативу в том, что требовало решительности, твёрдости и неукоснительного следования интересам тех, кто был или значился душевнобольным...”

Из воспоминаний сына Е. А. Шевалёва профессора Андрея Евгеньевича Шевалёва: “В период оккупации в больнице находилось около 600 больных и из них почти половина были еврейской национальности. Кроме этого была группа здоровых лиц еврейской национальности... на которых с изменением их фамилий как на больных заведены истории болезни.

В первые дни оккупации... пришли в больницу румынские комиссары и потребовали у Е. А. Шевалёва, чтобы он выделилгруппу физически крепких больных... вырыть на территории колонии [санаторная часть больницы: сад, виноградник, аптека, жильё сотрудников] окопы-могилы для них самих и всех остальных больных... Огромных усилий стоило Е. А. Шевалёву уговорить румынских офицеров отказаться от этого.

Это был не последний визит с предложениями такого рода, но примерно через месяц... комиссары покинули больницу, произведя обыск за обыском во всех помещениях б-цы и убедившись в том, что без продуктов, воды, медикаментов и отопления все больные всё равно обречены на смерть.

Понимали это Е. А. Шевалёв и руководимый им персонал... Добывались с колоссальным трудом и нередко риском для жизни сотрудников продукты для больных, но их было недостаточно... Остановить развитие алиментарной дистрофии у группы больных не удалось, и они умерли.

Через три месяца после начала оккупации Е. А. Шевалёв добился от румынских властей того, что больнице начали выделять для питания больных кое-какие продукты.

Истории болезни на здоровых лиц из персонала... еврейской национальности... оформляли, после личной беседы с Е. А. Шевалёвым, несколько заведующих отделениями, соблюдая... максимальную секретность.

Здоровые лица, оформленные как больные, находились, так же, как и больные-евреи, в отделениях, и им не разрешался выход на территорию больницы... Перемещение по городу и посещение своих квартир категорически было запрещено, так как очень легко могло окончиться задержанием их и имело бы самые плохие последствия не только для них самих, но и других больных еврейской национальности...

...Анонимных доносов в полицию и жандармерию, повидимому, было много и основное их содержание было сообщение о том, что больница укрывает здоровых лиц еврейской национальности. Мы могли об этом судить по появлению много раз проверочных румынских комиссий. К счастью, во всех случаях удавалось убедить эти комиссии в беспочвенности таких обвинений”.

Л. Золоторевская (письмо в Яд ва-Шем): “Во время оккупации меня, мою мать, бабушку и тётку угнали в гетто - Одесская область, Берёзовский район, хутор Стадная балка, где 22 марта 1942 года вся семья была расстреляна... Я чудом спаслась, спрятавшись в стогу сена. После расстрела я... тайком пробралась в Одессу и пришла на Слободку в психбольницу... Андрей Шевалёв записал меня в женское отделение для буйных, спрятав под именем Лидии Прозоровой, украинки, страдающей аутизмом.

При этом он предупредил, что опасность угрожает не только со стороны сигуранцы, расположенной на территории больницы, но и внутри больницы есть провокаторы и доносчики... Все мы боялись таких доносчиков, как, например, доктор К...”

Лилия Золоторевская (в прошлом Раппапорт-Шарканская) называет полностью фамилию доносчицы, но сегодня не хочется пачкать детей-внуков. И если уж окунаться в прошлые подробности, то попробуем выдоить из тощего своего воображения, каково симулянту в кругу душевнобольных. Буйных, как сказано. Андрей Шевалёв потом в интервью уточнял: “Отделение для буйных, возбуждённых... Туда боялись заходить. Когда приходили комиссии проверяющие, они это отделение обходили. Лиля всю оккупацию находилась в больнице”.

... “Больная, говорят... ах, как они ошибаются... ох, ошибаются, совсем не больная и не она, а он, и вот, пожалуйста, снегом растёт животная пипка, никто не хочет смотреть, есть член! есть! есть!.. не видно, потому что антенна в ухе, волосы это антенна... выдрать и всё” - женщина сидит на койке, перекрутив худые и гибкие ноги одну вокруг другой, змеями, и пятка с краю, грязный палец в дыре носка; она дёргает волосы из уха, чтобы убрать эту проклятую антенну, от которой радиация убивает её-его мужскую силу... Гудит антенна приказы из центра уничтожить зулусов по всей Гренландии, очистить от низших рас, включая альбатросов, они летят низко, правый слева назад в крыльях солнце... шорох полёта, пух-перо забивает ноздри... нечем дышать... воздуха... воздуха! возду... - хрипит психопатка, рвёт ногтями грудь до крови, бьётся в железных руках санитаров...

...старуха ли, не старуха, какое значение? ведь она уже веками жила была царица Екатерина, была Жанна д’Арк девственница а настоящее имя секрет но она скажет только чтобы больше никому... её зовут Мария-Клеопатра-Гименея-Пи гетман России-Анемподиста-Танго дубль-Кирилла Магдалена-Роза-кардинал дюк Ришелье сто сорок три-Ньютон пятнадцатый Христос... - Она в одной рубахе драной, на плече пришпилена роза тряпочная, голые ноги, голые руки, в ссадинах и синяках, губа прокушена, шрамы на лице - отметины приступов; она тихо, сложа ладони кулачками на груди, жалуется: - Никто не верит именам, и что девственница - не верят... А я люблю профессора он жужжит снутри себя приходит с ним много все в белом следят не дают ему остаться со мной но он знает что я жду жду слова его пух на губах... пух на губах... пухбах, пухбах, бахпух... пахпух... пах... пах...

...Лицо обрисовано тонко, бровь чёрной стрелой, густая завеса ресниц - красива она, красива, даже и остриженная наголо от вшей... Больная тянет просящую руку каждому, кто мимо, и кривя стеснительную улыбку: - Дай денежку на хлебушек... дай на хлебушек... буду за тебя Бога молить... дай на хлебушек. - На её глазах евреев жгли, и жгут, жгут... солдат мечет в пламя младенца... летит он, кукла в дыму, пелёнка вьётся... пахнет жаркое... подгорело - и ломается стрела брови, корёжится нежный лик, сотрясает палату вопль “Горит! Горит!! Горит!!!” - Невесть откуда взялись у неё спички, и бросается она простыню поджигать - и кто-то бежит к пироманке.

...Молодитсядама, в годах, но ещё вполне-вполне, под застиранной цыганской шалью плечо круглое, игривое и локонок-завлекунчик нарисован на виске, тем жекарандашом глаза подведены, огромные, голубые, слезящиеся, добрые, они сейчас потухли, а как горели, когда плясала она в дореволюционном кафе-шантане, как горели, когда воевала на коммунальной кухне с Симой проклятой Львовной, Симкой, эта жидовка вонючая с её кастрюли суп отливала и огонь с её примуса бумажкой себе отбирала, спички экономила, пархатая тварь жадная, это надо же, мало их резали в доброе старое время, ну ничего, она сама эту Симку сдала полиции, от неё не спрячешься, паскуды советские, они тут все евреи, швейцар Гершензон-Мершензон, видите ли, караим у них, никакой не караим, лысый для маскировки под лысиной чёлка как у Гитлера вот и усики как у Гитлера будто немец а по правде еврей, стоит у двери, первый порчу наводит радиосвязью от всемирного еврейского равина губят честных людей меня вообще украли из квартиры утащили как для любви, а сюда заперли и записали еврейкой, когда опять облава на жидов чтобы меня сдать в тюрьму как тех жидов после взрыва на Маразлиевской, они тогда штаб взорвали, теперь христиан изводят в больнице белые халаты понадевали врачи-доктора носатая шваль, надо за них предупредить...

И она сидит на койке, скорчась, нога на ногу, низко горбясь и кривя шею над тумбочкой, с которой она смела кружку-ложку, расправила мятый лист бумаги и дёргает по нему судорожно огрызком карандаша, старательно, сосредоточенно - слюна незамечаемая ползёт по губе - выводит разоблачительное: “Банда еврейских вредителей, спекулянтов, шпионов и убийц по заданию международных равинов для состоятельности заговоров значительнее нашей бдительности разоблачают доблестные власти румынских законов с целью полного и окончательного ликвидирования банды еврейских вредителей, спекулянтов, шпионов и убийц как проклятых врагов румынской префектуры и всех христиан нашей улицы Гоголя чтобы вредителей, диверспелянтов, шпионов и убийц который швейцар Гершензон с докторами наводит на меня волну как еврейку через боковой орган считается апендикс на самом деле апенис то есть по-ихнему член половой орган заливают мне магнетизм между ног каждый день тампонами вывожу магнетизм из влагалища...” - И жалость к себе, измученной, поднимается, изливается безудержно: она бросает писать, упирает взгляд в стену напротив и слёзы текут в морщинах землистых щёк. А потом кому-то невидимому протягивает свою бумагу и захлёбывается, глотая слёзы и слова: - Лично прошу разоблачить маршалу Антонеску за жидовскую банду вредителей, диверлянтов, шпионов и убийц изнемогающие родную Одессу и более подробно зафиксировать необходимо для борьбы с жидовским засилием особенно... - И вдруг руки навскид, цыганская шаль - пёстрым крылом, голубизну глаз чернит ярость, и кричит она, хрипит: - Бить их всех... Всех! Вешать!.. Сволочь жидовская... Убивать... убивать... чтоб духу не было... Бей! Бей...

...Ночами больные колотятся о койки, бормочут своё неотвязное, скользят между кроватями путаной развинченной походкой, ноги разболтаны в суставах. Одна марширует твёрдо, вдоль своей койки, воображённое ружьё на плече, три шага, команда себе “На-караул! Кру-гом!”, поворот и три шага обратно; она в рубахе без рукавов, сквозь дыры грязное тело, к мятой пилотке на голове пришпилены значок ворошиловского стрелка на цепочке, и георгиевский крестик, и брошка с нарисованным цветочком... Другая безумица, измождённая, бесплотная, под пляжной соломенной шляпой белое от голода лицо, бессонно качается, сидя в постельном тряпье, о чём-то молится, шепчет, ничего, никого не видя, но рядом с койкой её место, дом, собственность, её - и посмей кто-нибудь из соседок ступить сюда - она рысью, оскалившись и бесшумно, взвивается на захватчицу, валит на пол душить, давить; молча...

А снаружи, если выбраться из корпуса, в ноябрьской луже синеет нога, другая рядом в ботинке, рваная подошва оскалена, а эта в чёрной воде с ледком босая и возле рыбьим хвостиком вздрагивает тесёмка кальсон, выше по ноге треплется пола халата, его мышиная плесень до плеч и по раскинутым в стороны высохшим рукам - больной стынет на скамье распятием, от страдания кривится лицо, разделённое, словно бы подобие разбегания мыслей: из морщин один глаз навыкат, другой ужат в щель гримасой заросшей щеки, и с губы серебристой нитью свисает слюна...

Человек качается направо-налево, руки то врозь, то ладонями на уши, плотно, изо всех сил, так что и пальцы белеют, зажать шум, он из уха в ухо, гудит пароход, женский визг, смех, слова истошно и шепотом, посуда бьётся, лязг осколков, всё в голове, от этого волосы выпадают и через лысину шум наводит она как будто врач, соседка в форме врача, ей шестьдесят пять лет и три месяца и два вареника с вишнями она хочет пожениться а он молодой зачем ему шестьдесят пять лет с три месяца и два вареника с вишнями так она таки напускает шум мешает управлять городом его избрал весь народ кроме этой шестьдесят пять и два вареника с вишнями, он не будет кушать вишней, они действуют на мужское чтобы ему пожениться на соседке шестьдесят пять в форме врача и ещё три месяца с два вареника с вишнями. Он давит ладонями уши и подвывает от вопля скандала под черепом, а шум, вот ура! утихает, и он смеётся и радостно расхлюпывает синей шершавой ногой льдинки в луже - наконец, покойно, счастливо стало, ушла та шестьдесят пять и три месяца и два вареника, и доктор теперь отпустит его из больницы управлять Одессой, чтобы каждый корабль в порту стоял у своего причала тихо-тихо, без шума, без криков, без посуды...

...И на другой скамейке тот, про которого все знают, что юрист, толковый, ласковый, бородка клинышком, вроде батюшка из церкви или, говорят, профессор, он даёт советы дельные, объясняет про советский суд справедливый всегда и если случаются ошибки, то их надо исправлять, а если классовые враги, надо об этом предупредить, он ждёт вызова к товарищу Сталину, но врачи говорят, что ещё нельзя, и он должен написать письмо партии, правительству лично... смычок исключительно мамочка...