У Червленого яра

Глава VII. Проводы

— Другого жениха, и Изяславу об том толковал, — Глеб плеснул себе из крынки и расслабленно подпер рукой подбородок, — а братец наш, князек Пронский, уперся — с муромскими сговариваться будем, слушать ничего не желает. А все почему? — Глеб вопросительно уставился на Марфу.

— Почему? — тихо спросила сестра.

— Потому что ему первому на ум мысль взбрела — за княжича муромского тебя отдать. Как ж теперь отказаться? Гордыня. Весь в Олега покойного.

Марфа улыбнулась.

— Так то он про тебя давеча сказывал.

— Вот-вот, в своем глазу бревна не замечает. Да ты ешь, ешь, чего сидишь?

Марфа отломила край каравая. Услада видела, что напряженность между братом и сестрой не спадала, и хозяйка ждет в любой момент перемены настроения князя Переяславского, тем более что от Глеба крепко пахло хмельным.

— А что ж не спросишь, кого тебе приглядел? — расплылся в хитрой улыбке Глеб.

— А чем же муромские не такие? — как не боялась Марфа Глеба, а все ж не тот, что ждал брат, вопрос слетел с губ.

Глеб сокрушенно покачал головой, глядя на сестру как на неразумное дитя.

— Где тот Муром глухой, а где стольный Смоленск. Смекаешь, сестрица?

— Нет, — призналась Марфа, хлопая ресницами.

— Думаешь, зачем я жену к родителям отправил? — подмигнул Глеб.

— Повидаться.

— Сговориться, да про нашу разумницу Марфушу младшему их Михалке порассказать. Ежели со смолянами породнимся крепче, экая помощь нам будет, да семейку братцев двоюродных, Игоревичей этих, за пояс заткнем. Смоленск, это тебе не худородный Муром, бери выше, — Глеб плеснул в кружку Марфе и протянул, — пей.

Марфа послушно хлебнула, скривилась, быстро запихивая в рот кусок хлеба. Глеб задорно расхохотался.

— Вот теперь понимаешь, почему я нынче разозлился, когда тебя увидел? Ежели тебя здесь муромские увидят, значит сговор — то дело решенное, назад уж не отопрешься, а станешь отпираться, так обидишь. А Изяслав того понять не хочет. А ты подумай, какие выгоды нам этот союз сулит, поднимемся так, что даже суздальских на место сможем поставить, — глаза у Глеба заблестели. — А и не зазорно, что Михалко — молодший сынок, глядишь, и до него черед дойдет на столе Смоленском посидеть. Княгиней Смоленской будешь, смекаешь?

— Смекаю, — промямлила Марфа.

— То-то же. А Епифания сказывала, что братец у нее пригожий, девки шеи ломают во след, а муромского я видал — тощий да смурной, слова из него не вытянешь, не для нашей голубушки.

— Но Изяслав… — все же робко начала Марфа.

— А Изяслав уже передумал, я ему, как чуть успокоились да из братины хлебнули, все объяснил, да он и не против. Ершится, конечно, для виду, да не беда, отойдет. Так что сбирайся, душа моя, и поезжай-ка домой, и чем скорее, тем лучше. Неровен час встретитесь здесь с женишком этим, нескладным.

Глеб поднялся с лавки.

— Хорошо, я поутру Изяславу скажусь и выеду вон, — согласно кивнула Марфа, тоже поднимаясь.

— Какое «поутру скажусь», Марфуша? — нахмурился Глеб. — С первым лучом солнышка следует уж ехать, а лучше еще затемно. Чуть подремлешь, кони отдохнут, да выезжайте из Исад. По прямой дороге да при воях крепких — бояться нечего, а к полудню уж до Рязани доберетесь, там передохнешь и дальше к Пронску. Сбирайся.

— Мне все ж надобно Изяславу сказаться, — замотала головой Марфа, — не добро так-то, не сказавшись.

— Да кому ты там чего говорить собралась, коли я уходил, а он хмельным уж под лавкой валялся, да вои его поднимали? Я сам ему по утру скажу, как проспится. Поезжай.

— Он обидится, я лучше сама, — чуть отступила Марфа.

— Ох, как же с вами всеми тяжко-то! — задрав голову, куда-то в воздух проговорил Глеб. — Ну, давай к Изяславу сейчас пошлем, скажем, что ты передумала да домой собираешься. Пусть его растолкают да весть передадут, а мы подождем. Ежели ты сама решишь, так он уж отпираться не станет. Да Изяслав в душе еще и обрадуется. Говорю же, я ему то весь вечер растолковывал, не мог же он своей выгоды не понять!

— Так, может, вместе к нему поедем, да и спросим? — с мольбой посмотрела на брата Марфа.

— Куда, в хмельной вертеп? — подался вперед Глеб. — Там уж Роман из Рязани пожаловал, а, может, и еще кто на ночь глядя доехал, тебя видеть не должны. Со мной сейчас кого из своих пошли, пусть твой гридь у Изяслава и спросит. Эй, кто там? — звонко крикнул Глеб, хлопая в ладоши.

В дверь торопливо вошел Вячко.

— Надобно послать к твоему князю весть, что сестра наша желает домой ехать. Пусть Изяслав свое слово скажет.

Вячко почтенно поклонился и снова скрылся за дверью.

— Ну вот, сейчас к Изяславу твоему съездят и все тебе передадут. А ты пока сбирайся, сбирайся.

— Да я ничего и не разбирала, — пожала плечами Марфа. — Услада, пойди — собери там чего, — вспомнила княжна про челядинку.

Услада выскользнула за ту же дверь, что и Вячко. Милого она нашла на дворе, он отсылал проворного Прошку к стану, что-то ему нашептывая. Услада подбежала и тоже в полголоса стала пересказывать разговор хозяйки с вертким князем Переяславским.

— Вот так он ей все растолковывал, — закончила Услада, оглядываясь на воев Глеба, скучающих на завалинке.

— Слышал? — кивнул Вячко Прошке. — Так и нашему светлому князю перескажешь.

Гонец кивнул и, запрыгнув на коня, ускакал в темноту.

— А что ты об том, Вячеслав Гореславич, думаешь? — робко произнесла Услада. — Кто лучше-то — муромские али смоленские?

— Что муромские вернее будут, все ж наши, ближние. Да пусть сами решают. Лишь бы князю Изяславу от того убытку не было, все ж смоляне — это Глебовы сваты, а наш вроде как в стороне. Да ты не тревожься, разберутся, вон как всполошилась.

Вячко подбадривающе улыбнулся, в полумраке сверкнули белые зубы, Услада засмущалась. Ах, если бы не эти чужие ратные, что за спиной, влюбленные сейчас стояли бы в волнующем одиночестве под крупными звездами да миловались. Многого Вячко не позволил бы, не таков он, но уж за руки бы подержались.

— Я пойду. Светлая княжна велела сбираться, — неохотно вымолвила Услада.

— Лети, пташка моя, — впервые нежно назвал ее Вячко, и сердечко так сладко отозвалось ему в ответ.

А Глеб Переяславский уж стоял на пороге с княжной Марфой:

— Ну, сестрица, даст Бог, свидимся. Не держи зла за сегодняшнее, погорячился, — развел Глеб руками.

— И ты, Глебушка, меня прости, да ежели бы назад все поворотить, то дома бы осталась. Да я ведь зла никому не хотела, да я ж не знала… — голос Марфы дрогнул.

— Ну, будет — будет, — перебил ее Глеб, — поеду я, негоже гостей одних оставлять. А ты поторапливайся, поторапливайся.

Старший брат чмокнул сестрицу в щеку, пошатываясь добрел до коня, его гриди помогли ему неловко сесть, все ж и он крепко набрался. Малый отрядец двинулся к стану.

Марфа, вздохнув, села на ступени крыльца ждать, Услада примостилась рядом. Сейчас затянуть бы песню, да такую, чтоб голосом тонкое кружево до неба доплести, но вот как-то не пелось. До песен ли, когда не знаешь, что дальше будет, а по спине бегает ветерок тревоги.

Прошка обернулся быстро. Чуткие девичьи уши уловили конский топот, и Марфа с Усладой выскочили гонцу навстречу. Но первым его перехватил Вячко:

— Что князь сказал?

— Князь сказал — пусть выезжает, — выдохнул Прошка, спрыгивая с коня.

— Все ли ладно у светлейшего? — внимательно посмотрел на него Вячко.

— С Романом Рязанским песни распевали, да весел был, — громко произнес Прошка, а потом тихо добавил: — Велел тебе княжну светлую до Рязани проводить, чтоб там его ждала… ну, чтобы Глеб старшой не зудел, а сам князь Изяслав туда после пира жениха привезет.

— А про разговор светлой княжны с Глебом пересказал ли?

— Пересказал.

— А он?

— А он сказывал — Глеб бражки перепил: Михалке, меньшому Смоленскому, уж невесту сосватали.

Марфа с Усладой переглянулись. «И кому верить? И надо ли?»

— Вот те раз! — вырвалось у Вячко.

— Да пусть они там сами друг над дружкой потешаются, — обиженно топнула ногой княжна, — а мне вообще никакого жених не надобно, ни муромского, ни смоленского, — она в сердцах сорвала с головы нарядный убрус и швырнула наземь. — Нашли забаву — сестрице женихов искать! Я тоже князя Рязанского дочь, да был бы жив отец... — дальше голос дрогнул, и, не желая рыдать пред ратными, Марфа, торопливо отвернувшись, устремилась к избе.

Услада подобрала дорогую тряпицу.

— Утро вечера мудренее, — ласково проворковала челядинка, семеня за хозяйкой, — почивать давно пора, уж завтра решишь, что делать. Утром всегда яснее думается.

— А я уже решила. Домой еду! Никого мне не надобно, в монастырь уйду. А они пусть своих дочерей растят да ими и торгуются, что кобылами на торгу.

Марфа влетела в сени. Услада поспешила за ней, продолжая успокаивать. В голове у самой Услады все мешалось: кто ж из двух братьев врет и зачем? Неужто и вправду, чтоб друг дружке насолить, готовы и сестрицу родную до монастыря довести? А с нее станется, кровь степная от матери-половчанки — это тебе не водица. Терпит — терпит, а потом как вспыхнет, что сухая лучина. Как не заталкивает горячий нрав Марфа в скорлупу приличий да благодетели, а все ж тот наружу просится, не только братья могут бушевать и глупости творить. Да и упрямства Володимиричам скорее у сестры следует одалживать, если в головушку вобьет, выбить уж сложно.

— Да, может, Глеб Володимирич про сватовство смоленского княжича и не знал, а, может, наш князь чего перепутал? — предположила Услада.

— Все он знал, нарочно здесь доброго братца разыгрывал, чтобы я, дура, поверила да выехала. Чтоб по его вышло, да тем Изяславу нос утереть. А я уеду, пусть радуется. Его взяла! Дома благословения у отца Киприана попрошу да в Суздаль к монастырю поеду.

— Да неразумно так, за что же Изяслава-то наказывать? Он ведь тебе, светлейшая, только добра желает.

— А где он, Изяслав? Приехал сам, узнать, как здесь сестра разместилась, не обидел ли ее кто? Или от Глеба защитил? Нет, бражничает, ему и дела до меня нет. Был бы жив батюшка, он бы их всех на место поставил.

Батюшку Марфа не помнила, слишком мала была, когда он почил, но детское воображение всегда рисовало образ седобородого старца-заступника в ореоле яркого свечения. Услада своих родителей тоже не помнила, поэтому с хозяйкой соглашалась, тоже рисуя батюшку с матушкой белокрылыми ангелами, присматривающими за неразумной дочерью с мягких облаков.

Марфа легла спать, но еще долго ворочалась, ворча в полголоса.

Только услышав мерное дыхание хозяйки, Услада прикрыла потяжелевшие веки. Вся усталость дня навалилась на грудь. Казалось, на миг единый задремала сенная девка, а уж кто-то настойчиво стучал в дверь.

— Солнце уж поднялось, — призывал подниматься вслед за алым кругом светила неутомимый Вячко.

Услада, завернувшись в поневу, пригладила растрепавшиеся волосы и выглянула в сени.

— Хотели на муромского жениха поглядеть, так вставайте, подплывают уж.

— Как подплывают?! — ахнула за спиной Марфа.

​