У Дона Великого

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

дал войско мое у Вожи князь московский?

— Пытал… Да отмолвил я, запоздал ты с ратным сбором и не поспел, — усмехнулся сидевший за столом боярин Вельяминов.

— Добро. Как опять пытать станет, молви: собраны были рати, да прослышал князь Олег, ордынцы уж побиты, и не пошел к Воже.

— А вот Даниил Пронский, удельный твой князь-подручник, поспел. Проворен, знать. Даже воеводил полком Левой руки на Воже. Вот как.

Олег резко крутнул головой, гневно стукнул палкой об пол.

— Пронские… Давно они на меня зубы точат. Удел держат в моем великом княжестве, а служить норовят Москве. Змееныши!

Олег вздохнул, посмотрел в окно, за которым хмурился серый осенний день. Вспомнилось тягостное. Вслух сказал:

— Как семь лет назад побили меня под Скорнищевом москвичи, так тогдашний князь Владимир Пронский враз явился в Рязань на мое великое княжение. Да я его выгнал и привел под свою волю. А ныне сей коротышка кривоногий Даниил туда же метит. Из кожи лезет, Москве подстилается. Ну да погоди, скручу и Даниила…

Олег пошевелил больной ногой, поморщился. Прошлым летом, когда ордынский царевич Арапша напал на Рязань, он, весь израненный, едва отбился мечом от вражеских воинов. Травы и мази помогли излечиться от ран, а вот нога опять разболелась. Он повредил ее, спасаясь недавно от набега Мамая. Пришлось спешно бежать за Оку. Тут уж было не до мазей и трав. Вот и взял опять палку в руки.

Продолжая начатый разговор, Олег подошел к главному, что его занимало:

— Даниил Пронский так себе, козявка. Тут хлопот мало. А вот князь московский… Как его подсечь под корень? Тут нам с тобой крепко подумать надо. После победы на Воже он ныне герой. По всем городам и весям русским слава о нем бежит гоголем. Сила! А на силу надобна сила. Для того и посылаю тебя в Орду. Тебе, боярин, препоручаю сие тайное и важное дело…

Боярин Вельяминов был гостем у князя Олега. От добротного заморского вина в голове у него стучали молоточки, глаза застилало дымчатой кисеей, лицо пылало от тепла и пота. Но он не выпускал из рук кружку, то и дело отхлебывая из нее бурую влагу булькающими глотками. На его клинообразной рыжей бороде повисло несколько винных капель, кончик большого носа с крупной лиловатой бородавкой густо порозовел.

Слушая князя Олега, Вельяминов думал о своем. Уже один раз он ездил к Мамаю за ярлыком на великое княжение для тверского князя Михаила. Ярлык-то он получил, но московский князь силой заставил Михаила смириться, и все пошло прахом. Фальшивой покорностью ему удалось укротить гнев Дмитрия Ивановича. А ныне как бы все начинается сызнова. Он опять втайне от московского князя едет в Орду добывать ярлык на великое княжение Владимирское рязанскому князю. Будет ли на сей раз выгода ему, Вельяминову? Правда, ныне Мамай сильно озлоблен против московского князя. Он сокрушит Москву, а рязанский князь ему поможет и станет великим князем. Вот тогда Иван Вельяминов может возвыситься не только до тысяцкого, но и до великокняжеского окольничего, ближнего боярина. От этой сладостной мечты трепетала вся его душа.

А князь Олег, прикоснувшись к плечу боярина двумя пальцами, на которых сверкнули перстни, вкрадчиво говорил:

— Будешь служить мне преданно, по совести, я и повыше тысяцкого тебя посажу. Я не московский князь. Мне надобен помощник и советчик. Так-то.

Рязанскому великому князю Олегу Ивановичу было без малого сорок лет. Сухопарый, выше среднего роста, с продолговатым тонким лицом и глубоко запавшими глазами, он не спеша, слегка прихрамывая, ходил по горнице, постукивая палкой об пол. Персидского шелка, расшитый позументами темно-голубой халат доходил ему до пят. Из-под него выглядывали чуть загнутые кверху носки красных сафьяновых сапог. В горнице стоял легкий смолистый запах. Пол с хорошо пригнанными половицами, пропакленные стены из толстых добротных бревен, прижатые к ним простые скамьи и стол были еще не покрашены и, гладко выструганные, отливали чуть желтоватым матовым блеском. Часть княжеских хором, сгоревших во время Мамаева набега, теперь отстраивалась заново.

Из ларца, стоявшего на столе, князь взял свернутый в трубочку пергамент и положил его перед Вельяминовым.

— Сие грамота Мамаю. И даров шлю много…

Вельяминов качнул головой.

— А то Мамай мало награбил в твоем княжестве.

— То так… — вздохнул князь. — Да без больших даров в Орду и соваться нечего. Не подмажешь — не поедешь. Слава богу, в моих тайных подвалах добро нетронутым осталось. Сколь набегов было на Рязань, а про подвалы мои они так и не сведали… Отдельно Мамаю шлю парчу на халат, ларец дивный, заморский, новгородский купчина подарил, а в нем монеты разные серебром да золотом, кинжал с самоцветной рукоятью, из Булгара Волжского вывезен, да скакуна серого в яблоках со всей сбруей верховой… Добрый конь, самому бы пригодился, да вот приходится отдавать… Ну и все другое — женам Мамаевым, пропади они пропадом, главному визирю Хазмату… Еще кому там из знатных прислужников Мамаевых. Да к чему учить-то тебя! — Олег слегка усмехнулся. — Как тверскому князю Михаилу с купцом Некоматом ярлык в Орде добывал, поди не забыл?

Вельяминов покосился на Олега: в княжеской ухмылке ему почудилась насмешка. Однако лицо князя оставалось добродушно-ласковым. Вельяминов успокоился и допил из кружки остатки вина. Подойдя вплотную к боярину, Олег проникновенно, с дружеской задушевностью сказал:

— Привезешь мне, боярин, из Орды ярлык на великое княжение Владимирское — озолочу.

— Благодарствую, княже, на добром слове… Для того и еду в ордынское пекло.

Он с поклоном поблагодарил князя за угощение, несколько раз размашисто перекрестился на иконы, висевшие в углу, наскоро прошептал молитву. Со словом «аминь» боярин плотнее прикрыл дверь, подошел к Олегу и понизил голос:

— А ежели с татарской ратью на Москву идти походом припадет? Ить даром московский князь великого княжения не уступит. Как ты?

Олег помолчал, почмокал губами, ответил уклончиво:

— Я тут обмыслю все, боярин. Возвернешься из Орды, дело само покажет.

Наутро с княжеской усадьбы выехало до двух десятков вооруженных всадников. За ними на обильно смазанных деревянных осях потянулись четыре повозки, нагруженные доверху «выходом». В тщательно перевязанных веревками тюках и узлах было упаковано немало всякого добра: большие связки шкурок соболей, куниц, лисиц и белок, две меховые шубы, свернутая в плотные скатки парча, холщовые и льняные ткани, ожерелье из жемчуга для главной Мамаевой жены, разные украшения из серебра и золота, большое серебряное блюдо и еще много всяких других надобностей для богатства. Тяжело было не склонному к щедрости Олегу расстаться со всем этим добром, но, поминая лихом Мамая, он знал: чем щедрее подношения, тем выше ордынские милости. Жадны там до подарков, ой как жадны. И как знать, может, через эти дары Олегу суждено стать родоначальником великих князей всей Руси…

На дворе стоял уже конец октября, поэтому князь Олег, вышедший проводить Вельяминова, накинул на плечи легкий охабень[16]. Он спустился с крыльца своих хором, обнял боярина и, оказывая ему особую честь, сам придержал стремя. Когда наконец тепло одетый боярин, кряхтя, уселся в седле, Олег выпустил стремя и произнес:

— С богом! Да хранит тебя, боярин, пресвятая богородица в пути и на ночлеге! — и троекратно перекрестил Вельяминова.

Горделиво и важно боярин выехал за ворота. Он был полон радужных надежд. Он догнал повозки далеко за городом, у деревни, где еще чернели пожарища после ордынского погрома. Всадники, сопровождавшие повозки, мрачно поглядывали на сгоревшие избы. Старший из них выругался:

— Проклятущие, чего натворили… Зверюги!

— За грехи наши тяжкие сие наказание божье, — смиренно проговорил Вельяминов. — Кабы не трогали ордынцев на Воже, сего не было б.

— Как их, боярин, не трогать, коли они у нас на горбу, как чирьи на заду…

— На все воля божья, — вздохнул боярин.

Проводив Вельяминова, Олег вернулся в хоромы, позвал ближнего боярина Епифана Кореева и княжеского писца.

— Грамоту в Литву сочинить надобно. Там ныне новый князь Ягайло с Москвой не ладит. Вот ему и напишем.

Писец приготовил чернила, заострил гусиное перо, бережно положил перед собой лист бумаги. Но Олег не спешил с письмом. Он сбросил на скамью охабень и, погруженный в думы, захромал взад-вперед по горнице.

— Как орех в клещах, так и моя земля! — горестно произнес он наконец. — С одного бока — Москва, с другого — Орда. И какая бы драка ни затеялась, жгут и полонят наши рязанские города и селища. К какому берегу приткнуться? Как оборонить свою землю? В мозгах аж ломота.

— Земля наша, княже, крайняя к Орде. Нешто к ней покрепче прислониться, под сильную ханскую руку?

— Э-э, боярин, думал. Про все уж думал, и так и этак прикидывал, — крутнул головой Олег. — Мурзе Бегичу слово дал подмогу на Вожу прислать, да придержал. Гадал Бегич и без нас с Дмитрием московским управиться. Дмитрию тоже войско обещал для вида. Хотел, чтоб он, на меня надеясь, поскорее с Бегичем сцепился да там и голову сложил. А мое войско целое б осталось. Тут бы и ударить вместе с ордынцами по Москве… Ан вишь чего приключилось? Как было угадать победу москвичей…

Князь умолк и прислонился к печке, отделанной разноцветными обливными изразцами. Отшвырнув палкой невесть откуда залетевший в горницу желтый осенний лист березы, князь сказал с нотками ненависти в голосе:

— Мне перво-наперво Дмитрия московского свалить надобно. Да без ордынцев как осилишь его! А они тож не больно-то ласковы. Вишь, как всю Рязанщину разорили?..

— То правда, княже. Как им верить-то, нехристям.

— Какая там вера! — усмехнулся князь. — Насыпь в ханские кошели поболее серебра да злата, они к тебе и милостивы, а не насыплешь — не жалуйся. Вот тебе, боярин, и вся вера. Хитрость тут надобна, хитрость!

Олег оторвался от печки, глотнул из серебряной небольшой кружки вина, поморщился: застарелая болезнь печени не давала ему вдоволь лакомиться добрым вином. Он вытер рукавом губы и заключил:

— Видно, погодим малость. Поглядим, куда кривая потянет. Тут превеликая тонкость требуется.

— То так, княже, но, как говорится, там и рвется, где тонко.

— А мы, боярин, узелком все стянем, да покрепче. — Князь подошел и сел к столу. — Как я мыслю? Вельяминов во как зол на московского князя. То нам выгода. Он про его супротивоханские деяния обскажет Мамаю все без утайки. Может, по злобе прибавит чего и нету. Стало быть, подольет масла в огонь. Мамай ныне кипит яростью, за битву на Воже он готов сразу отнять великое Владимирское княжение у Москвы. А кому его дать? А? Кому? Тверского князя Михаила московский князь утихомирил силою три лета назад, сковал его договорной клятвою. Стало быть, теперь князь Михаил мне не помеха. Нижегородский князь Дмитрий Константинович и вовсе тесть московского князя. Уж ему-то Мамай ни в жизнь не даст ярлыка. Кто ж ныне из князей на Руси остался? Смекаешь, боярин? Мамай будет думать да прикидывать, а тут и мои дары подоспеют. Мамай смышлен: он недавно мою землю разорил, а я на него обиды не держу, за милостью к нему иду, дары шлю ему богатые. От себя оторвал, а ему послал, стало быть, покорство изъявляю… Ну как, боярин, ладно ли удумано?

— Ладнее ладного, княже.

— То-то!

Олег Иванович встал, прошелся по горнице и, высказывая свою затаенную мечту, произнес горделиво:

— Из рязанских князей допрежь ни один не владел великим Владимирским княжением. А я, может, первым ныне учинюся… Поначалу на ордынцев обопрусь. Ведь дед Дмитрия московского Иван Калита тож приводил их и на Тверь, и на других непокорных князей. Через то и силу обрел. А как приведу под свою руку всех русских князей, сокрушу непослушных, крепко стану на ноги, так в ту пору, как ныне Дмитрий московский, тоже за всю Русь постою. Я ведь, чай, русский князь.

— Княже, — несмело, с запинкой сказал боярин, — а может, уже ныне воссоединиться с Москвою, да и стоять едино за Русь?

Олег дернулся, словно его укололи иглой, вспыхнул гневом:

— Да ты чего, боярин, очумел? Какие слова-то молвишь? Я, великий рязанский князь, в удельных, молодших князьях ходить стану под московской дланью? В подручниках у Дмитрия, как ходит ныне князь серпуховской? Москва отняла у Рязани Коломну, а сколь раз ее рати разоряли мое княжество? Мой отец Коротопол, царство ему небесное, в завещании своем клятву мне передал: вечную распрю с Москвой держать. Я свято блюду и всегда буду блюсти сию родительскую клятву. Твой совет, боярин, негож мне.

— Княже, батюшка, — оторопев, замахал руками боярин, — сие я так, к слову пришлось…

— К слову… — проговорил Олег, остывая. — Стар ты становишься, Епифан, разумом отяжелел…

Воцарилось долгое молчание. Наконец князь обернулся к писцу:

— Ты там готов? В Литву Ягайле мы про Вожу опишем да совета попросим. Глядишь, выпытаем чего. Ежели Мамай с войском на Москву пойдет, Ягайло как пить дать тож туда устремится. Хитер безмерно князь литовский и урвать толику земли московской завсегда готов. Тут и нам бы не оплошать. Москву обкорнать малость надобно, больно разжирела. Пиши.

Отпустив боярина с писцом, Олег еще долго ходил по горнице, размышляя. Наконец, как бы заключая свои раздумья, он произнес с некоторой торжественностью:

— Да, по всему видно: час Рязани наступил, а стало быть, и мой час. Не упустить бы его…

Он не спеша отправился в опочивальню. Молодой постельничий снял с князя сапоги, верхнюю одежду, унес все это вон. Олег присел на пухлую перину, слегка задумался.

— В хитрости вся сила московского Дмитрия… Спрятался от басурманских набегов за спиной у Рязани и сидит там, как у Христа за пазухой, силы скопляет. Ведь он перво-наперво свою отчину, Москву, возвышает, а великим княжением Владимирским, как щитом, прикрывается, будто за всю Русь радеет… Хитер. Да и смышлен не менее того… Ну да ныне как ни кинь, а Москве более не верховодить на Руси. Ханская петля вот-вот затянется на шее Дмитрия…

Он покряхтел, укладывая больную ногу на постель.

— Вот лишь бы Вельяминов во всем преуспел в Орде…

В опочивальню тихонько вошел постельничий, погасил каганец и так же тихо вышел: он решил, что князь спит. Но Олег не спал, он думал, что преподнесет ему судьба-злодейка, столь немилостивая к Рязанскому княжеству.

Поездку Вельяминова в Орду надо было во что бы то ни стало скрыть от московского князя, иначе это могло обернуться большой неприятностью для князя Олега и уж совсем бедой для Вельяминова. Поэтому боярин выбрал путь не по Оке и вниз по Волге, а менее многолюдный и короткий: прямо на юг, через Дикое поле. Рязанские сторожи, сидевшие в засеках на границе этого поля, проводили боярина малоизвестными тропами прямо к верховьям Дона. Вельяминов условился с князем Олегом, что если в Сарай-Берке окажутся купцы или другие московские люди, то надо говорить, будто он приехал в столицу Орды на торг с осенними товарами.

В конце вторых суток Вельяминов добрался до первой ордынской ямы на Дону. Пересев на ямские струги, он спустился вниз по реке, до некогда гремевшей богатством и половецкой славой Белой Вежи. Оттуда опять по сухопутью он достиг Волги, а затем и Ахтубы.

Ханский шатровый город за Ахтубой доживал последние дни: по ночам становилось уже холодно. Вельяминову отвели на самой окраине его посольский небольшой шатер, снесли туда все добро, привезенное боярином, кроме коня, которого сразу увели на ханскую конюшню. Вельяминову и его людям установили размер пищевого довольствия, которое полагалось любому посольству в столице Орды, и сказали, чтобы никто из прибывших до времени не появлялся у большого ханского шатра, а затем словно забыли о них. Мамай хотел показать полное безразличие к послу рязанского князя и не спешил звать его к себе. Но была и другая причина. Мамай был занят важным делом. От своих придворных знакомых, с которыми Вельяминов завел дружбу еще три года назад, когда вместе с купцом Некоматом добывал ярлык на великое княжение тверскому князю Михаилу, он узнал, что Мамай подготавливает большой поход против непокорной Москвы. «Значит, — подумал боярин, — дары Олега поспели вовремя». Но когда Мамай позовет его? А может, хан совсем не примет дары и расправится с ним по кочевому обычаю: привяжут его за ноги к хвосту лошади да и пустят ее галопом по степи? В такое недоброе время, как ныне, все может случиться. Так не раз бывало с другими послами, неугодными хану. Боярин поеживался, теряясь в догадках. Да и

сам порядок посещения ханского шатра вызывал в нем горькую неприязнь. Он знал: в этот день его старательно обыщут и отберут все оружие, до самого маленького ножичка, заставят пройти между огромных костров, обжигающих пламенем лицо и руки, ему придется согнуться в три погибели, чтобы войти в шатер под скрещенными копьями охранников, а потом стоять на коленях перед ханом и даже лобызать подошвы его сапог. Думая об этом, боярин горестно вздыхал. Но тут же и утешал себя: князья тоже при встречах с ханами подвергались этим испытаниям.

Наконец день настал: с утра ему наказали быть готовым. Но позвали в ханский шатер только в полдень.

Мамай собрал в этот день со всех улусов, подвластных местных орд, кочевых и полуоседлых стойбищ верхушку знати, высших служебных владетелей — нойонов, тайш, беков, мурз и других управителей окраинных владений Золотой Орды. Ханский шатер был набит до отказа. На помосте стоял теперь лишь один трон, на котором и восседал Мамай. С левой стороны помоста на таком же троне сидела дочь Бердибека, главная жена Мамая, — величаво-строгая, с лицом, густо намазанным белилами и красками, с подведенными сурьмой бровями, в высоком красно-голубом царственном тюрбане и длинном, до пят, темно-зеленом плисовом платье. Уже немного дряблую ее шею обвивало, ниспадая на пышную грудь, тяжелое жемчужное ожерелье, а на запястьях и пальцах рук отливали драгоценными камнями золотые браслеты и кольца.

Мамай встал, и Хазмат тотчас же крикнул:

— Внимание и повиновение!

Хан обвел взглядом присутствующих, сказал негромко и проникновенно:

— Непобедимые храбрые батыры! Украшение и опора державы нашей! Следуя заветам великого кормчего и воителя вселенной, я повелел начать готовиться к большому походу на непокорный русский улус. Поход наш священен и справедлив, ибо сказано: раб, дерзнувший не повиноваться господину, карается смертью! И мы покараем его! Жестоко и беспощадно!..

Ныне пора смут и междоусобий в нашей Орде миновала. Власть, как натянутый повод коня, как обнаженная сабля, зажата теперь в одном едином кулаке. И она неколебима. Она тверда, подобно кремню… Поход на Русь вновь возродит былую славу и могущество Золотой Орды, перед ней снова будут склоняться в страхе и смятении все ближние и дальние народы…

Я обращаюсь к вам, мои славные степные кречеты! Скачите ныне же во все концы Орды, в соседние и окраинные аилы и стойбища, поспешите к далекому Байкалу, на реки Керулен и Онон, Сейхун и Джейхун, в крымские и черноморские степи. Зовите всех вольных и храбрых джигитов к нам, под священное девятихвостое знамя единственного и неповторимого покорителя всех поднебесных стран и народов. Пусть будет с вами наша ханская милость и благоволение, наша неукротимая воля к победе и славе золотоордынского оружия. Смерть трусам! Да будет всегда с нами тень победоносного Бату-хана!

Мамай поднял руки над головой и сжал кулаки. Одновременно вскинула руку кверху и неподвижная до того главная жена Мамая — дочь Бердибека.

Шатер всколыхнулся от восторженных воинственных криков толпы. Всех охватила жажда мести и крови.

— Смерть русам! Смерть! — неслось отовсюду.

Довольный Мамай сел на трон: своими словами он зажег в царедворцах изрядный огонь кровожадности. Теперь как раз время впустить посла с Руси.

…Вельяминов не вошел в шатер, а вкатился и сразу стал, оглушенный неистовыми криками:

— Убить подлых русов! Отрубить им головы! Бросить их трупы псам!

Казалось, толпа вот-вот набросится на боярина и разорвет его на куски. Прикрыв щелки глаз, Мамай подумал, не казнить ли в самом деле этого рязанского посла и тем еще больше разжечь в придворных ненависть и злобу к русам. Но тут вмешался Хазмат: он поднял руку, и шум стих.

— Торопливость — плохой помощник мудрости. Бросить под копыта их тела мы всегда успеем. Послушаем посла. — Он повернулся к хану: — Так думает твой слуга, о великий.

— Пусть так! — сказал Мамай и надменно откинулся на спинку трона.

Вельяминов, как опытный царедворец, с размаху упал на колени и пополз к помосту. Не поднимая головы, он прикоснулся губами к подошве ханского сапога и подал свернутую в трубку, с печатью на шнурке, грамоту рязанского князя. По знаку Мамая Хазмат взял грамоту. Вельяминов ободрился, приподнял голову.

— Всемогущий и мудрейший из мудрых, господин и повелитель многих земель и народов! Улусник твой верный, по воле твоей князь рязанский Олег Иванович бьет тебе челом…

— Чего хочет Олег? — перебил его Мамай.

— Вечно служить тебе верой и правдой. А для службы той князь рязанский просит тебя оказать ему высокую милость — пожаловать его великим князем владимирским заместо ослушника московского.

В шатре снова поднялись шум и крики. Мамай подался вперед, сказал насмешливо и злобно:

— Служить мне хочет верой и правдой Олег рязанский? А почему он сам не прибыл в мой шатер? Зачем не заарканил ослушника московского? Отчего вот тут на коленях не бьет мне челом сам Олег рязанский?

Вельяминов торопливо закивал головой.

— О великий господин наш! Все готов князь Олег сотворить. Он ожидает твоих повелений.

— Повелений?

— Да, неустрашимый! И той службы своей ради прислал тебе богатые дары.

При слове «дары» все затихли. В шатер придворные нукеры начали вносить один за другим большие тюки. Вельяминов, осмелев, суетливо и угодливо указывал, какие предназначены хану и ханше, а какие придворным. Когда все было распределено, Мамай поднялся и направился к выходу в задней части шатра. За ним придворные нукеры унесли и его дары. В другой такой же выход ушла ханша, приказав забрать ее тюки. По знаку Хазмата придворные с жадностью подхватывали предназначенное для них и гурьбой высыпали из шатра. За ними ушел и Хазмат.

Вельяминов остался один и озирался как неприкаянный. Когда он попытался выйти из шатра, ему молча преградили путь скрещенными копьями два стоявших у выхода тургауда. Боярин вздохнул и выругался. Он вдруг почувствовал страшное утомление. Заметив шедший у стены по кругу шатра выступ, он тяжело опустился на него и затих. О нем как будто все забыли.

Мамаю и в самом деле было не до него. В отдельной пристройке к главному шатру он собрал самых ближних и верных своих советчиков и помощников — Хазмата, Бегича, некоторых знатных вельмож, нойонов, видных улусбеков. Тут же находился и Челибей. Мамай теперь возвысил его, дал ему звание Темир-мурзы и поставил под его начало всех придворных тургаудов. Все стояли полукругом, а хан ходил перед ними взад-вперед озабоченно-хмурый, резко похлопывая рукоятью арапника по своему сапогу. Он понимал: задуманный им большой поход на Русь будет нелегким. Это не какой-нибудь малый набег, когда с небольшим войском можно напасть врасплох на противника и разбить его. Тут, как видно, придется столкнуться с грозной силой. А чем сломить ее? Как накопить свою, еще большую силу? Орда теперь не та, что прежде… Изнемогла она от долгих ханских распрей. Да и люди в ней уже не те…

Мамай как бы мыслил вслух. Все слушали его в глубоком молчании.

— Нет, не те люди! — подчеркнул хан и взглянул на своих собеседников. — Помните, как раньше бывало? Лишь клич дай по кочевым стойбищам да помани добычей — и сразу налетят храбрецы джигиты, будто коршуны, удалые в бою, жадные до поживы. Кочевник лих и подвижен, как степной вихрь… А ныне? Оскудела воинами Орда. Не людьми, а воинами оскудела. Одни за землю уцепились, оседлое хлебопашество завели. Сидят, будто хохлатки на гнездах. Не сгонишь. А иные баранту, кобыл, коров развели. Валяются по юртам на мягких кошмах, молоком да кумысом лакомятся. А в торговле сколь увязло? В заморские края караваны гоняют, золото гребут. Какие уж там для них походы! В походах надо рубиться, головы под стрелы подставлять.

Мамай зло стегнул свой сапог арапником, круто повернулся к присутствующим:

— А иные наши мурзы, нойоны, темники, улусбеки лучше? Разжирели, обленивели, в роскоши нежатся… Иссякла у них прежняя доблесть, воинственный дух чуть теплится… Надо поднять его снова, оживить кочевые обычаи старины, восславить древнего бога войны — Сульдэ. Военные игрища, состязания степных батыров проводить во всех стойбищах… Надобно собрать под наше священное девятихвостое знамя лучших джигитов Орды, разжечь в них жажду крови и добычи. Всем сказать: добыча будет великая каждому воину и военачальнику… Иначе нам не добыть победы над Русью.

Мамай помолчал, затем жестко добавил:

— А ежели кто пристыл к своей юрте, силой взять в поход. Беспощадно карать тех, кои пойдут против моей воли. Нещадно казнить их как трусов и изменников заветам великого воителя вселенной. Золотая Орда должна вновь воссиять в своей славе и величии!

Мамай сел на ковровую подушку и знаком пригласил всех сесть в круг.

— Говори, визирь, — приказал он Хазмату. Тот, приложив к сердцу ладонь, слегка поклонился хану.

— Твои слова, о великий, справедливы. Поход на Русь будет трудный, сила для него надобна большая. Позволь дать совет: надо позвать сынов Кавказа — ясов и черкесов, из крымской Кафы фрязов и другие иные народы. За золото и добычу они будут стойкими воинами, ибо свирепы и кровожадны.

— К чести ли великой Орде нашей наемников звать? — вставил Бегич.

Хазмат усмехнулся:

— Ежели волку в одиночку невмочь загрызть жеребца, он воет — других волков сзывает. Так-то.

— Честь Орды мы поднимем победой над русами, — проговорил Мамай, ни к кому не обращаясь. — Совет визиря разумен.

Хазмат вновь поклонился хану и продолжал:

— Нам и союзники потребны. К Ягайло, князю литовскому, грамоту надобно послать. Он на Москву страсть как зол. Да и рязанского князя Олега нам выгодно поманить ярлыком на великое княжение Владимирское. Полков у него немного, но тут цель хитрая: внести раздор промеж князей русов.

— А ежели в союзники позвать хана Тохтамыша или самаркандского правителя Тимур-ленга? — сказал один из нойонов. — Ведь они владыки народов нашего монгольского корня.

Хазмат вновь усмехнулся:

— Боязно. Позови гостя в юрту, а он тебя в спину вон из юрты. Сильный союзник — первый враг. Опасно верить сильному союзнику. Так думает твой слуга, наш повелитель, — повернулся Хазмат с поклоном к хану.

Мамай слушал Хазмата внимательно. Он недолюбливал этого слащаво-льстивого, двуличного вельможу, но терпел его за ум, за широкие знания и хитрую сметливость.

«Хазмат прав, — думал Мамай, — Тохтамыш и Тимур не союзники, скорее будущие враги». Он вспомнил о грамотах, посланных им с известием о провозглашении его ханом Золотой Орды. Они не прислали ему никаких поздравлений. Кольнула мысль: «Не хотят признавать меня ханом».

Одобрив советы Хазмата, Мамай распорядился:

— Тебе, Бегич, повелеваю немедля ехать на Байкал, Керулен и Онон. Приведи мне с родины священного воителя многие тьмы джигитов. Ты, хитрейший мой визирь, лучше других сможешь поладить с ясами и черкесами. Не сильно скупись и приведи побольше храбрых воинов. А тебе, Темир-мурза, — обратился он к Челибею, — поручаю крымскую Кафу и весь Крым с Причерноморьем. Мы с тобой родились в Крыму, и ты все там знаешь. И язык кафов разумеешь. Скачи в родные края и передай от меня высокий привет крымским степям.

Челибей встал и молча поклонился. Поднялись и остальные.

— Поспешите в свои улусы и стойбища, — сказал хан. — И пусть ваши барабаны гремят чаще и призовут в мой стан многих воинов.

Оставшись вдвоем с Хазматом, Мамай в задумчивости прошелся несколько раз по ковру. Затем из тюков, присланных из Рязани, достал кинжал, отделанный драгоценными камнями, и залюбовался им.

— Хороший подарок прислал мне князь Олег, — проговорил хан, выставляя кинжал на свет и пытаясь увидеть еле заметный замысловатый узор на синеватой поверхности харалужной[17] стали. — А хитер князь рязанский. Дарами хочет меня умаслить…

— Князь Олег коварен и двуличен, — вставил Хазмат. — Обманул Бегича, подмогу ему на Вожу не прислал.

— Коварство его, дай срок, мы ему припомним, не возрадуется, — зловеще усмехнулся Мамай. — А пока его поманим сладким каймаком владимирским. Помаячим — он и клюнет. А ну-ка зови Вельяминова.

Войдя в шатер, боярин хотел упасть на колени, но хан жестом остановил его. Не выпуская из рук кинжала, Мамай нахмурился, сказал жестко:

— Вот мое слово, передай князю. Коль вступит князь Олег в союз со мной против ослушника московского, так быть ему великим князем владимирским. Пускай полки свои готовит мне на подмогу. Побьем московского князя — там все сразу и решится.

Передавая Вельяминову свернутую в трубку бумагу, Хазмат произнес с ласковыми нотками в голосе:

— Вот повеление князю рязанскому. Тут все указано… Олег получит ярлык на великое княжение Владимирское, но сначала надо изничтожить улусника московского. Ты понял, боярин? Изничтожить! — подчеркнул Хазмат.

Вельяминов согласно и быстро закивал головой, поцеловал бумагу и спрятал ее в широкий рукав охабня. Смысл подчеркнутого Хазматом слова, как видно, не дошел до него. Хазмат и хан переглянулись. Мамай вдруг повернулся к боярину, сделав на лице подобие улыбки:

— А к тебе, боярин, у меня особая речь. Дошли до меня вести о судьбе твоей горькой. Предок твой Протасий и отец твой ходили от роду в тысяцких у московских князей. И тебе то место от рождения положено. А князь Дмитрий не желает того…

Вельяминов встрепенулся, будто его кольнули иглой: хан тронул глубокую, сокровенную боль, вызвавшую у боярина душевный трепет. А Мамай, играя кинжалом, медленно приблизился к побледневшему боярину.

— И пока жив князь Дмитрий, тысяцким тебе не быть на Москве… Так и сгинет род твой в безвестности, в подневольном бесславии. А ежели умрет князь Дмитрий, — хан впился взглядом в Вельяминова, — сразу умрет, понял, боярин? — то первым правителем посажу тебя на Москве! — Хан отошел в сторону, добавил со значением: — И ежели служить мне станешь верно, то в князья пожалую тебя и твой род, на весь московский улус именной ярлык дам навечно…

Вся кровь бросилась Вельяминову в голову, глаза сверкнули огнем несказанного счастья. Вот она, судьба его! Наконец-то! И не какой-то князь рязанский, а сам владыка Золотой Орды хочет его возвеличить.

Вельяминов упал на колени, схватил дрожащими руками полу чапана Мамая и с молчаливой благодарностью много раз прикладывался губами к холодному скользкому шелку ханской одежды.

Хазмат наклонился к боярину, спросил:

— Ты все понял, боярин? Понял, чего тебе перво-наперво сделать надо?

— Понял, все понял, великий повелитель…

Мамай снял с пальца перстень с дорогим камнем и отдал его Вельяминову.

— Как исполнишь, пришли мне весть — гонца с перстнем этим.

Вельяминов принялся было опять благодарить хана, но тот уже отвернулся от него. Хазмат дотронулся до его плеча.

— Ступай, ступай, боярин. Завтра же и домой скачи. Путь тебе чист…

Так, на коленях, задом, Вельяминов и выполз из шатра.

…Домой Вельяминов ехал полный радужных надежд. Правда, ярлык на великое княжение Олегу он не вез. Не беда! Олег теперь ему уже ни к чему. Обернулось все так, как он и не гадал, когда ехал в Орду. Ныне он, Вельяминов, а не князь Олег может стать главой на Руси.

У боярина кружилась голова, спесивая гордость переполняла его душу, и он то и дело с любовью поглядывал на ханский перстень.

Вельяминов приметил в Орде: Мамай готовится к большому, невиданно грозному походу на Русь. И был уверен — князю московскому, да и многим другим русским князьям, даже Олегу рязанскому, несдобровать. Их Мамай под корень срубит, и тогда… тогда-то и воссияет род — княжеский род — Вельяминовых… Но ведь для своего возвеличения он должен переступить через труп московского князя? Вельяминов не думал сейчас об этом. Огромное, неуемное тщеславие и жажда власти овладели всем его существом. Он готов был перешагнуть через любой труп, лишь бы добиться своей цели.