У пана лесничего на шляпе кисточка

ВЕРОНКА С АГАТКОЙ

Веро́нка с Ага́ткой были сестры, и жили они в городе. Обе в детский сад ходили. Веронка была на год старше, и ей пора бы уж ходить в школу, да ее не приняли — месяцев не хватило. А так хотелось в школу ходить! Она уже почти все буквы знала. А стишков, песен, считалок — тех и вовсе не перечесть!

И папа ею очень гордился. Иногда болели у него глаза, и он, бывало, возьмет да пожалуется. И конечно, нередко лишь затем, чтобы дочек похвалить.

— Ох уж глаза мои, глаза! Право, не знаю, что и делать с ними! На работе все в бумаги смотрю. А потом еще домой работу прихватываю. Вот потому и глаза у меня такие усталые, газету и ту не могу почитать. Но унывать мне нечего! У меня ведь две доченьки. Веронка вот-вот читать научится, будет мне газету и книжки читать. Я тогда про все первый узнаю.

— Папуленька, я тоже тебе буду читать! — тут же выскакивала Агатка, так как во всем хотела сравняться со старшей сестрой. А то и обскакать ее. — Если хочешь, я тебе уже сейчас чего-нибудь почитаю.

И мигом в руках у нее газета. А Веронка р-раз газету.

— Ничего ты не будешь читать! Еще нос не дорос! Одни большие буквы знаешь.

Но с Агаткой не просто сладить.

— Вот большие буквы и буду читать. Папка, скажи Веронке, что ты хочешь, чтобы я читала тебе большие буквы.

— Кому твои большие буквы нужны! — сердилась на нее Веронка. — Все равно знаешь только четыре. И лучше всего «З» да «О». Вечно их повторяешь.

— Вот и выходит «Зоо». Потому что я больше всего зверюшек люблю. И книжки про зверюшек. И умею изображать обезьянку. Потому что я люблю всех зверюшек. Других тоже могу изобразить. — Агатка скорчила рожу. — Вот я и буду все повторять, как обезьянка. Которую мы видели в зоологическом. Она тоже все повторяла.

И вот так почти всегда. И почти во всем. И когда сестры играли, и когда рисовали. И еще когда пели. Стоило Веронке запеть, как тут же вступала Агатка или же начинала что-то свое напевать.

Веронка ну сердиться:

— Ты чего меня сбиваешь, Агатка?

— Я тебя сбиваю? Это ты, Веронка, меня сбиваешь. Почему ты всегда на меня злишься и почему всегда меня учишь?

А случалось и так: какая-нибудь знакомая тетя просила Веронку прочитать стишок. Но Веронка была немножко стеснительной, а то, может, просто не могла решить сразу, какой стишок выбрать. И пока она раздумывала, Агатка опережала ее.

Конечно, Веронка знала больше песен и стишков. Да и что удивительного, она ж была старше! Но Агатке все равно всегда и во всем хотелось быть первой. Всякий раз, когда Веронка начинала декламировать, Агатка тотчас выскакивала. А прочтет все, что знает, и поймет, что за Веронкой ей все равно не угнаться, сразу принимается по второму разу все повторять.

Иногда приходилось ее и одергивать.

— Агатка, ты ведь нам это уже читала!

— А это потому, тетя, — бурчала Веронка, — что когда она уже ничего больше не знает, она всегда начинает чего-нибудь повторять. Она только повторялки знает. Всегда читает одни повторялки.

Но Агатку не так-то просто сбить с толку.

— Тетя, а я забыла поклониться. Я иногда забываю, что нужно отвесить поклон. Поэтому какой-нибудь стишок и повторяю. Вот и сейчас я забыла. — И она кланялась. А кланяясь, обыкновенно улыбалась и снова читала стишок, который только что от нее слышали.

А случалось, она хотела читать стишки только потому, что к ним в гости приходил новый человек.

— Не сердитесь на меня, пожалуйста, — просительно начинала Агатка. — Но я должна еще раз прочитать стихотворение, и я снова должна поклониться, потому что к нам пришел новый дядя, а он меня еще ни разу не слышал и даже не похвалил.

— Ты хочешь, чтобы каждый тебя хвалил. И дома, и в детском саду. Все должны тебя только хвалить-нахваливать.

— Ну хорошо, хорошо! Не ссорьтесь! — Маме то и дело приходилось унимать девочек. — А будете ссориться, тотчас пойдете в постель. Думаете, ваши ссоры-раздоры кого-то интересуют? Если все время будете препираться, никто не станет ходить к нам.

Да и дядюшка Фи́ала, который часто гостил у них, всегда поддерживал маму:

— Вот именно! Чего такой гвалт подымаете? Если дети у меня крик подымают, враз собираю их на «огонек». Я ведь горняк, так уж у нас в шахте заведено, вот и я, когда дети мои в чем провинятся, враз их на «огонек» созываю. Отчитываю, а то и по одному месту насчитываю. Якуб тоже получает свое. И всех тут же в постель. Даже «Сказку» по телику не смотрят. Так что не вздумайте безобразничать! Не то сразу потяну вас на «огонек»!

«ОГОНЕК»

В детский сад поначалу девочек водила мама. А после обеда, возвращаясь с работы, забирала их домой. На работу мама ездила автобусом, и бывали дни, когда домой она возвращалась довольно поздно. Тогда девочки уходили из сада одни из самых последних. Да еще потом мама водила их по городу: надо было купить что-нибудь. Обычно что-нибудь к ужину. Веронка с Агаткой любили ходить по магазинам. А какой ребенок, скажите, не любит по магазинам ходить? Но иногда мама бывала ими не очень довольна. Почитай в каждом магазине девочки для себя что-то присматривали, и мама, хоть и не прочь была их побаловать, не во всем им потакала. А хуже всего то, что Агатка обычно хотела одно, а Веронка другое. То, чего даже в одном магазине не купишь. И маме частенько приходилось приструнивать девочек. Тогда уж обеим от нее доставалось: «Раз не можете поладить между собой, ни одна ничего не получит».

Но после, когда дети дорогу в садик уже хорошо знали, мама разрешила им ходить туда вместе с Якубом. И на обратном пути они оставались у родителей мальчика до тех пор, пока мама или папа возвращались с работы и забирали их домой. Вот бы вам поглядеть, что тогда творилось в Якубкином доме! Часто за девочками увязывались подружки, а за Якубом — дружки. Ребят набегало туда со всей-всей улицы. И сразу весь дом — вверх дном. А тетя Фиалова ну ругать их. Да и дядя Фиала иногда не давал им спуску. Но он-то, ежели и ругал их, так обыкновенно только в шутку:

— Ну, что у вас тут происходит? Почему вы так развизжались? Думаете, мне в шахте крику мало? А ну-ка стройсь в ряд, да чтоб как положено. Так, как в садике строитесь! Вот я вас и научу, что такое «огонек».

Ребята выстраивались, а дядюшка Фиала каждого выкликал по имени, и каждый должен был крикнуть:

— Здесь!

И дядюшка Фиала каждому отвешивал по шлепку. Конечно, только понарошку. А как отшлепает, снова выстраивает их всех по росту и говорит:

— Так и знайте! Подымете крик, всегда по одному месту получите! Потяну вас всех на «огонек» и проучу как следует. Я горняк, а что такое «огонек», любой горняк знает. Я и детей всегда учу по-горняцки.

Но какой бы строгий вид ни напускал на себя дядюшка Фиала, дети, хоть и всегда его слушались, хохотали при этом до слез. Смеялись вовсю и тогда, когда получали по шлепку. И, бывало, даже приставали к нему:

— Дядя Фиала, сыграйте с нами в горняков! Сыграйте с нами в «огонек»!

— Будь по-вашему. Но сперва вы должны показать, умеете ли вы ловко копать?

— Тогда давайте копать.

И дети — ну бегать и прыгать по комнате, того и гляди, комнату в пух и прах разнесут.

— Только не здесь! Ребята, не здесь! — окликал их дядя Фиала. — Вы что здесь так скачете? Разве я велел вам стены раскапывать? Как-никак я здесь все своим трудом заработал! Если хотите копать, марш во двор!

Раз-два — и все дети во дворе. А дядюшка Фиала — откуда же взять ему столько тяпок? — обычно раздавал ребятам просто палочки. Но каждую палочку называл по-своему:

— Тебе вот кирка, а тебе — лопата, ты держишь отбойный молоток, а ты, если хочешь, можешь орудовать тяпкой.

И дядя Фиала каждому показывал, как надо работать, а потом ходил вокруг ребят и каждого наставлял уму-разуму:

— Врубай хорошенько! Глубоко забирай! Не бойся лопаты, не съест! А ну-ка поторапливайтесь, сейчас будет «огонек»! — А под конец выкрикивал: — На «огонек»! — все дети выстраивались, и он каждому давал по шлепку. А кому и по два шлепка. По два шлепка обыкновенно тогда, когда кто-нибудь из ребят останавливался перед дядей Фиалой и говорил:

— Дяденька Фиала, а мне достался такой слабый «огонек».

— Неужто слабый? Так, стало быть, еще получай! Веронка! — выкликал дядя Фиала.

Веронка отзывалась:

— Здесь!

И дядя Фиала, чтоб развеселить девочку, поддавал ей еще разок.

— Вот тебе еще один «огонек».

ДЯДЮШКА ШТЕЦКО

Только вот дорожка из садика чересчур длинна для девочек. Даже вздумай они поторопиться, и то по дороге всегда им что-нибудь встретится. Вдруг они заприметят, что навстречу бежит котенок или, может быть, песик, и, конечно же, какой ребенок к нему не кинется? Вот и Агатка — она ведь всех собак, что бродят по улицам, знает — кидается к песику:

— Чего вы боитесь, это же Бо́бчо! — и Бобчо вмиг у нее в объятиях.

Ребята поглядывают на девочку искоса, а кое-кто спрашивает:

— Агатка, а ты не боишься, что он тебя укусит?

Агатка смеется:

— Вот еще, бояться! Бобчо, конечно, хочет меня постращать, но я не боюсь. Топну ногой и скажу: Бобчо! И он сразу хвостом завиляет. Он меня знает. Не бойтесь, он и с вами хочет просто познакомиться. Лучше всех песик знает, конечно, Якубко, потому что он Якубкин. Если Бобчо иногда и лает на вас, то просто потому, что хочет побегать с вами или поиграть с вами в салки.

Но не все дети верят ей. Даже взрослые и то, бывало, спрашивают:

— Агатка, кого это ты держишь? Чей это песик? Это что еще за псинка? Чего ты его мучаешь?

Дядя Фиала, Якубкин папа, тоже не раз на Агатку прикрикивал:

— Отпусти собаку, Агатка! Ты чего вечно ее хватаешь? Вот увидишь, когда-нибудь она укусит тебя и ты нюни начнешь разводить. Только нечего будет жаловаться, сама ведь виновата.

На площади, через которую Веронка с Агаткой проходили, жил дядюшка Ште́цко. Был он художник. И иногда заглядывал в гости к Веронкиным и Агаткиным родителям. И родители тоже — с дочками, конечно, — частенько отвечали художнику тем же.

А случалось, Веронка с Агаткой приходили к дяде Штецко сами:

— Дядя Штецко, а вы могли бы нарисовать нам что-нибудь на память в альбом?

— В альбом? На память? Не знаю, смогу ли. Еще нарисую что-нибудь, а потом вам не понравится.

— Не бойтесь, нам обязательно понравится. Мама купила нам альбомы, чтоб в них писать и рисовать на память, а начать их некому.

— Ну хорошо. Оставьте их у меня. Что-нибудь нарисую вам. Завтра, когда пойдете из садика, приходите за ними.

А на другой день дети уже валом валят к дядюшке Штецко. Да еще с каким топотом! Им у него и разместиться-то негде. Того и гляди, весь дом вверх тормашками перевернут. И все в один голос просят:

— Дяденька, и у нас есть альбомы, вы нам тоже нарисуйте на память.

— Бог ты мой, ну и напридумал же я себе работы! — вздыхает дядя Штецко. — Сиди теперь и рисуй в альбомы. Что делать с такой кучей альбомов? Ладно, оставляйте их здесь. Будет время, нарисую вам что-нибудь.

МЫШКА

А потом, что ни день, дети ходят и спрашивают:

— Дяденька Штецко, вы нам еще ничего не нарисовали в альбомы?

— Нарисовать-то нарисовал. Да только когда идете по лестнице, не топайте так. Топот я не выношу. А будете топать, я вам больше ничего не нарисую.

Так-то так, да ведь известно, какие дети бывают! Иногда приходят в гости как раз тогда, когда взрослые их меньше всего ожидают. И приходят именно с топотом. Ведь дети обычно не обращают на топот никакого внимания. И вдобавок еще бухают в дверь. Да вчетвером, а то бывает их еще больше. И каждый бухает двумя кулаками сразу.

— Дяденька Штецко, откройте нам поскорей! Идите сюда или выгляните в окошко!

Дядя Штецко с кистью в руке идет к двери.

— Ну что такое, что еще там? Что опять стряслось? Я вам уже раз сто говорил — когда идете ко мне, ни топать, ни стучать не положено! — сердится он на детей.

— Дядя, выгляните поскорей на улицу! У Агаты мышка в руке! И она гоняется с ней за ребятами!

Дядя Штецко отворяет окно, высовывается в него и действительно видит на улице целую ватагу детей, за которыми с хихиканьем носится Агатка, держа что-то в руке.

Дядя Штецко пробует окликнуть ее. Да разве Агатка услышит? Если только дети помогут, те, что приходили жаловаться на нее. Вон они уже снова на улице и бегом за своими развизжавшимися дружками. А верней, за Агаткой.

— Агатка, Агатка, тебя зовет дядя Штецко!

Дядя Штецко еще больше высовывается из окна. Сперва он грозит Агатке кистью, потом кивает ей головой и строгим голосом, который разносится на всю площадь, кричит:

— Агата, поди сюда наконец!

Минуту спустя Агатка стоит уже под окном, держа в руке самую настоящую мышь. Она даже на бегу ее не бросила. Жалко было. Но девочка видит, что дядя Штецко сердится на нее. Агатка пугается и, не зная, что делать от страха, пускается в слезы:

— Дядя Штецко, я эту мышку просто подняла, потому что ребята ее ногами пинали. Вот посмотрите, я ведь ее просто за хвост держу. Куда-нибудь отнести хотела. Похоронить хотела. А ребята — давай от меня убегать, вот я и стала за ними с мышкой гоняться.

— Да выбрось же ты эту мышку! — кричит дядя Штецко. — И ступай руки мыть!

Но Агатке жалко выбрасывать мышку. Она держит ее за хвост, смотрит на нее и не знает, что с ней делать.

На счастье, из закусочной выходит городской подметальщик. Он уже кончил свою работу и сейчас в веселом настроении. Остановившись возле Агатки, улыбается ей и говорит:

— Ай-яй-яй, какая хорошая девочка! Да это никак Агатка! Что с тобой приключилось, Агатка? Ты чего нюни распустила? — И, словно сразу обо всем догадавшись, решает помочь Агатке. Весело щелкнув пальцами, добавляет: — Ай-яй-яй, и какая хорошенькая мышка! Послушай, Агатка, дай-ка ее мне! Не плачь, золотко, уж я-то похороню ее честь по чести.

ПРАВДА ЛИ, ВСЕ ХОРОШО?

Все хорошо. И к дяде Штецко девочки ходят в гости, когда им захочется. Но взрослые есть взрослые: для детей у них никогда нет времени.

Даже дядя Штецко и тот не всегда находит время для них.

Он, конечно, не любит говорить об этом девочкам, но иной раз, когда они приходят к нему, останавливается в дверях и задает им много-много вопросов. А спрашивает о том, о чем уже раньше спрашивал. Ни двери за ними не закрывает, ни в комнату не зовет. Напрасно девочки то и дело поглядывают на дверь. Почему дядя Штецко ее не закрыл?

Некоторые дети сразу смекают. Если они приходят в гости и взрослые забывают дверь за ними закрыть, задерживаться там ни к чему. И дети обычно не ошибаются.

— Жвачку не хотите? — спрашивает дядя Штецко.

И хотя жвачку Веронка с Агаткой хотят, они понимают, что и на этот раз не ошиблись.

Да и дядя Штецко говорит это так, словно извиняется. Хоть и дал им по жвачке. Даже по две жвачки дал.

И даже проводил их до лестницы. И сказал:

— Был я сегодня у зубного врача. Зубы болят. И работы у меня по горло. А в другой раз приходите. Уж не забывайте меня!

На улице Веронка с Агаткой поглядывают друг на друга, и Веронка говорит:

— Агатка, он, кажется, нас выгнал!

— Он же дал нам жвачку, Веронка. Даже две дал. И разговаривал с нами. И про маму спрашивал. И про все. Вот смехота, он всегда про одно и то же спрашивает.

— А тогда почему дал нам по две жвачки? Всегда дает только по одной, а сегодня по две дал. И даже дверь не закрыл. Не хотел, чтоб мы у него оставались. Я больше к нему не пойду.

— Веронка, он же дал нам по две жвачки! Одна у меня уже во рту. Ты, может, не слышала, что дядя Штецко сказал, когда мы были уже на лестнице. Опять сказал, чтоб мы к нему приходили и чтоб не забывали о нем. Я и завтра пойду, увидишь. Хи-хи-хи, а вдруг дядя Штецко опять даст по две? По одной-то он и так всегда дает. Если позовет нас, я обязательно у него еще попрошу.

— А я к нему не пойду! Если хочешь, вот тебе и мои жвачки. Он дал их нам только для того, чтобы мы ушли. Почему он нас не впустил в комнату? Наверно, боялся, что мы будем хватать у него краски. Вечно он над этими красками трясется.

— Ну тогда и я, Веронка, не пойду, потому что дядя Штецко меня всегда за краски ругает. Только одну жвачку я уже разжевала. А вторую даже не хочу. В карман положу. Завтра съем. Или отдам кому-нибудь в садике. Может, Якубко. Если хочешь, отдай свою жвачку Якубко. А маме скажем, чтобы она или папа и нам купили такие же краски, как у художников.

А ЧЕРЕЗ ДВА ДНЯ…

А через два дня Веронка с Агаткой, возвращаясь из садика, никак не могли придумать, чем бы им заняться. Каждый день ходить к Якубу не хотелось. Конечно, у дяди Штецко куда интереснее. Да и в других домах тоже. Только как в другой-то дом попадешь?

— Якубко, не сердись на нас, — сказала Агатка, — нам не хочется к вам идти. Каждый день к вам ходим. И играем тоже у вас. Разве нельзя хоть разочек к кому-нибудь другому пойти?

— Идите, если хотите. — Якубко презрительно поморщил нос. — А мне мама велела из сада идти прямо домой.

— А нам опять у вас ждать как всегда?

— Не хотите, не ждите. — Якубко даже немножко обиделся. А разве не обидно, что девочкам у них не нравится. — Я же не заставляю вас ходить к нам.

А как-то Якубко даже посмеялся над ними:

— Если к нам не пойдете, в другое место вас и не пустят. Вы ведь к нам все равно ходите потому, что в другой дом вас не пускают. Некуда вам идти. Думаете, я не знаю?

А тут уж и Веронка с Агаткой обиделись:

— Врешь. Нарочно врешь. Захотим, можем пойти к дяде Штецко.

— Ведь он на вас сердится. — Якубко знай над девочками подтрунивает. — И вы тоже на него сердитесь. Сами сказали.

— Не сердится он на нас. Мы тогда просто наврали. Пойдем, Агатка, именно к дяде Штецко и пойдем. А к вам все равно ходим только потому, что у вас есть Бобчо.

Якубко остается один. Сперва он думает, что девочки просто его разыгрывают. Но, видя, что они уходят все дальше и дальше и даже не оглядываются, начинает жалеть, что не пошел с ними. А потом говорит себе: «Захочу, в два счета их догоню. А то и перегоню. Возьму да как дуну мимо!»

Якубко кричит им:

— Веронка, Агатка, смотрите!

Девочки оглядываются, а Якубко — ноги в руки и бежать. Да как дунет мимо! А уж перегнав, обернулся и, смеясь, говорит:

— Вот так дунул! Просто знать хотел, умеете ли вы торопиться. Я же на вас совсем не сержусь. Мне тоже хочется пойти с вами к этому старому деду.

— Мы идем к дяде Штецко. А он никакой не дед. И совсем не старый.

— Тогда, значит, пузатый. Ведь у него вот такущее пузо. И у меня тоже пузо. И поэтому мне почти каждый пузан нравится. Правда, у него не очень большое пузо, но он мне все равно нравится. Нравится потому, что он нарисовал пузана. Я как-то у него на стене такой рисунок видел. Ну и классного пузана он нарисовал! Просто чудо, а не пузан! Я думал, дядя Штецко и мне такого в альбом нарисует, а он там коня изобразил. Не мог, что ли, к этому коню и пузана какого или хотя бы пузанчика пририсовать? Я тоже пойду с вами. Хочу посмотреть, висит ли у него еще этот чудо-пузан. Ну и маханул же я мимо вас пулей!

Веронка с Агаткой поартачились немного.

Но Якубко уже так хотел помириться с ними и пойти посмотреть на того чудо-пузана, которым все-все восхищались, что девочки и сами невольно заторопились к дядюшке Штецко.

В самом деле, если бы дядя Штецко даже не давал им никогда жвачки, все равно к нему интересно ходить, потому что он умеет так здорово рисовать. Что угодно нарисует. И для детей тоже. Да вот хоть взять такого пузана! Ну, разве плохо с таким дядей дружить?

Только как попасть к дядюшке Штецко? Что, если он опять впустит их только в прихожую? А ну как опять даст по две жвачки и скажет: «Приходите в другой раз!» А если будет в плохом настроении, может, даже двери не откроет как следует, может, только сунет каждому в руку жвачку и сразу даст от ворот поворот.

— Веронка, я даже капельку боюсь, — сказала Агатка. — Он, правда, потому дал по две жвачки, что совсем не рассердился на нас. Может, только мы на него рассердились. Хотя он тоже давно к нам не приходит! Может, потому не приходит, что думает, ты на него сердишься.

— Знаешь, Агатка, пойдем к нему и, если увидим, что он на нас сердится, попросим прощения, — предложила Веронка.

— Нет уж, нечего просить прощения. Если начнем просить прощения, дядя Штецко сразу поймет, что мы сердились.

— А вдруг, Агатка, он спросит, почему мы так долго у него не были?

— Тогда мы скажем, что не хотели разбрасывать его краски. Хочешь, Веронка, я скажу? Мы хотели, скажу я, чтоб краски немножко отдохнули и чтоб хоть немножко полежали на месте.

А Якубко уже совсем невтерпеж:

— Скажем, что пришли посмотреть его пузана.

— Якубко, у него же есть и другие картины. Может, он и не поймет, о каком таком пузане мы говорим.

— Ну, значит, он сам пузан! Хоть живот у него и не очень большой, но голова точь-в-точь как у того пузана. Волос много, а голова все равно блестит. Потому что волосы у него тонкие и пострижены коротко.

— Агатка, знаешь, что спросим? — У Веронки мелькнула новая мысль. — Спросим его, почему он у нас так долго не был.

Раз, два — и ребята уже возле дома дядюшки Штецко. Стоят на лестнице, перешептываются, спорят, никак столковаться не могут, кому же в дверь постучать.

— Я могу постучать, — прошептал Якубко, — но только не рассказывайте, что я про него говорил. Ни про голову, ни про живот! Постучу и пропущу вас вперед. Но все равно ничего ему не рассказывайте. Если что-нибудь скажете, я топну что есть силы и убегу. Он потом и вас выгонит.

— Не бойся, Якубко, мы ничего не скажем.

Якубко дотронулся до двери, потом обернулся.

— Подождите, сперва мне надо попробовать.

Он попробовал постучать по стене, но не было слышно. Не слышно было и тогда, когда он посильней постучал.

— По стене плохо пробовать, — сказала Веронка. — В стену все равно никогда не стучат. Если кто идет в гости, всегда стучит в дверь.

— Я же только пробую. Где же мне пробовать?

Веронка решила помочь мальчику советом, да позабыла, что стоит у дверей.

— Надо по стене кулаком. Гляди, Якубко, вот так! — И она забухала кулаком, только не по стене, а по двери.

И мальчик, испугавшись было сперва, вдруг разразился хохотом:

— Ха-ха-ха-ха, ну и бабахнула! И прямо в дверь, вот я скажу пузану.

Якубко, может, и правда бы на Веронку наябедничал. Но Веронка, как только дядя Штецко открыл дверь, извинилась:

— Не сердитесь, дядя Штецко, что я так сильно постучала. Хотела по стене, а получилось нечаянно по двери. Ведь по стене всегда бухают, а в дверь нужно потихоньку стучать. Не сердитесь, дядя Штецко, пожалуйста.

Дядя Штецко улыбался:

— Отчего мне сердиться? Я только обрадовался. Сразу бегом к двери. Не терпелось узнать, кто же мне так весело бухает. — Тут он заметил и Якуба: — Ах вот что, и Якуб здесь! Что нового, Якубко?

И Агатка — она ведь всегда была самая смелая — поторопилась и сейчас:

— Дядюшка Штецко, Якубко вас немножко боится. Знаете, что он сказал? Сказал, что вы пузан! Только вы его, пожалуйста, не ругайте. Потому что он сказал это просто так. Ему ваш пузан ужасно нравится. Та картинка с большим пузаном, которая висит на стене у вас в комнате.

А Якуб — уж лучше бы ему сквозь землю провалиться! Он только взглянул на дверь и сказал:

— Я такого не говорил. Дядя Штецко, я только хорошо про вас говорил. Агатка всегда все перевертывает. Я просто вашего пузана хвалил. Если хотите, можете даже в нашем садике спросить. И нашу воспитательницу, если хотите. Потому что один раз, когда никто не хотел есть шпинат, я даже добавку попросил. И сказал нашей воспитательнице и нашей поварихе, что потому ем столько шпината, что хочу быть похожим на вашего пузана. Дядя, если вы на меня сердитесь, так я лучше пойду домой…

— Что ты, Якубко, оставайся, прошу тебя. Не бойся, я не сержусь на тебя. И вот что, ребята: дам-ка я вам бумагу и краски. Будете рисовать — и карандашом и красками. А ты, Якубко, можешь даже пузана нарисовать. Если хочешь, себя нарисуй. А хочешь, меня попробуй.

В ВОСКРЕСЕНЬЕ

В воскресенье девочки всегда отправлялись с родителями на прогулку или навещали бабушку.

Бабушка жила в деревне.

Туда можно было доехать на автобусе, а то и пешком дойти — от города до деревни рукой подать. Особенно, если идти проселком вдоль лесной опушки. Случалось, сворачивали они и в лес — под деревьями нет-нет да и гриб сыщется или малина с земляникой — в зависимости от того, что когда поспевает.

Надо сказать, то были чудесные прогулки. Но Веронка с Агаткой все равно поминутно жаловались, что у них ноги болят. И папе приходилось по очереди сажать их к себе на плечи или на спину. Правда, случалось, вздыхали они и тогда, когда ноги у них не болели. И обычно обе вместе вздыхали. Тогда одну нес папа, а другую — мама.

Иной раз родители даже сердились. Мама скорей, чем папа, понимала, куда клонят девочки.

— Кто будет вас тащить, вы и прошли-то всего ничего. А уже ноги болят! А ну-ка топайте ножками, да рядышком, рядышком.

И папа, чтоб дело не дошло до ссоры или чтоб просто веселей всем шагалось, срезал для каждого в орешнике палку и говорил:

— Так! Теперь у всех у нас палочки. Они-то нам и помогут. Но чтобы они не устали, мы должны петь им песенку.

— Моя палочка уже устала. — Агатка всегда первая недовольно вертела носом. — Палочка тоже устала. Я таскать ее не буду. И петь ей тоже не буду.

— Ах, Агатка, — сердилась мама, — папа срезал тебе такую хорошую палочку, а ты ее обижаешь.

— Это папа меня обижает. Срезал палку, чтобы меня не носить. А мне не хочется носить его палочку. Мне тяжело носить палку.

— Если тебе тяжело, кинь ее вперед! — посоветовала как-то Агатке Веронка. — Потом поднимешь ее, два шага пройдешь и опять кинешь. Если будешь все время палочку кидать, увидишь, как легко тебе будет идти с ней.

— Палочка потому для тебя тяжела, что ты петь не хочешь, — сказал папа. — А ты научись маршировать с палочкой. Я пойду впереди, а вы за мной. Вы должны идти в ногу и при этом петь.

И папа зашагал еще бодрее. Он первый всегда затягивал песню, и обычно такую:

Вдруг папа остановился:

— Поглядите, девочки, только поглядите на эти пригорки. До чего ж они хороши, наши пригорки! Вон там Грефты, там Великая Кукла, а вон Малая Кукла. А это Колиграмы. А вон видите красивую лужайку, она так и называется Красный Лужок. Когда-то я хаживал на Красный Лужок коз пасти. У нас была всего одна коза, но, когда вспоминаю об этом, чудится мне, что было у нас штук десять, не меньше. А молока совсем не было. Ни от одной. Коза была одна, да и то вместо молока давала молозиво.

— Ты нам всегда про это рассказываешь. И эти пригорки знай показываешь.

— А почему ж мне их не показывать? Я же вырос среди этих пригорков. И на этом Красном Лужку коз выпасал.

— Папа, одну или десять? — спросила Веронка.

— Какое десять! Одну-единую пас. А реши я сосчитать всех этих коз, ей-богу, их и не счесть. Красный Лужок подчас весь был усеян козами. Другие-то ведь тоже пасли. Я и чужих коз иной раз выпасал. А осенью там было море безвременниц…

— Раньше ты говорил, что там были осенницы, — перебила его Агатка.

— Безвременница или осенница — это одно и то же. Да, девочки, летом повсюду здесь были лишь козы и козы. А осенью, хоть это одно и то же, повсюду лишь безвременницы и осенницы.

Папе всегда хотелось подольше полюбоваться лужком и пригорками. Случалось, он так отдавался воспоминаниям, что даже не замечал, какими нетерпеливыми и беспокойными становятся дочки.

Но мама прикладывала к губам палец. И папа, заметив наконец это, оглядывал напоследок пригорки и говорил:

— Ну пошли, детки! Кто первый сбежит вниз, тому от бабушки самый большой пирожок достанется.

У БАБУШКИ

У бабушки весь год хорошо было. И очень красиво.

А сколько водилось всяких зверюшек, но об этом после. Красиво у бабушки было прежде всего потому, что имела она два садика: один цветочный — в нем сплошь цветы, ну а в другом — все что душе угодно. Даже виноград. И, само собой, яблоки и сливы. А виноград был на «побегунчиках», на таких веточках-отростках. Побеги на лозе бабушка всегда называла «побегунчиками». И зимой виноградные гроздья висели на «побегунчиках», хотя зимой они хранились в кладовке, чтоб не померзли. А возле «побегунчиков» висели колбаски и копченая грудинка, которыми бабушка всегда фасолевую похлебку сдабривала. Говорила, бывало:

— Мясца-то я лишь на двоих положила.

Но сколько бы человек ни усаживалось за обеденный стол, никогда не случалось, чтобы она кого-то обделила. Если в похлебке были колбаски, каждому перепадало по целой. А если грудинка — на каждой тарелке оставалось по косточке, с которой старательно обгладывалась вкусная мясная пленочка. И Веронка с Агаткой больше всего любили эту пленку на косточке. А кто бы не любил, скажите, пожалуйста? Ведь от этого копченого мясца и фасолька благоухала так, что слюнки текли!

Фасольку бабушка часто-пречасто варила. Чуть ли не каждый день. Хотя обычно она наваривала и какую-нибудь другую похлебку, но вдобавок к ней обязательно варила и фасолевую. И этак любовно ее называла: похлебочка. И эта похлебочка всякий раз имела свой особый вкус. Непременно такой, какой хотелось бабушке. Ведь и фасолинки не все одинаковы. Какие белые, какие желтые, а бывают пестрые или такие, как сера. Есть фасолины коричневые — светло- и темно-коричневые, есть красноватые и фиолетовые, одни совсем меленькие, а другие большие, продолговатые. А некоторые такие большущие — ну прямо как игральные бабки, а то и бабы. Их так и называют: бабы.

А еще бабушка печь была мастерица. Редко-редко когда не было у нее каких-нибудь пирогов. Или хотя бы чего-то мучного. Пироги с маком, с творогом, сметанные лепешки, вертута с маком или с черешней, иногда и с капустой, а то капустные оладьи или мягкие картофельные сочни, но чаще всего она выпекала булочки, «бухты», и обычно со сливовым повидлом.

Но — неведомо почему — обыкновенно сама же все и хулила.

— Вот уж и ведать не ведаю, чего я там настряпала, — так обычно она говорила о своих пирогах или лепешках. — Даже тесто недосуг было путем вымесить. Взбила его маленько веселкой, да и кинула на противень. Вечно недосуг. Мне что-то не очень по вкусу. А вы отведайте, ведь это я для вас испекла!

Но, дело известное, она потому все обычно хулила, что не хотела хвалиться. Ведь чего бы ни напекла или ни наварила бабушка, в доме все всегда подчистую съедалось. Да и, конечно, больше бы съели — дай только! Ох уж и вправду: печь и варить бабушка была мастерица! Хороши были ее пироги! Хороши были лепешки и «бухты», о которых она всегда говорила, что сварганила их на скорую руку.

ЙОЖКО

Йожко — это Веронкин и Агаткин дядя. У папы было много сестер и братьев, но все они жили в других местах. Только Йожко, старый холостяк, жил у своей мамы.

Йожко был старше Веронкиного и Агаткиного папы, но редко кто называл его дядя Йожко. Даже дети говорили ему просто Йожко. «Дядя Йожко» говорили ему только те дети, которые его плохо знали.

Но Йожко и с незнакомыми детьми быстро сходился. И Веронка с Агаткой, конечно, тоже любили его и всякий раз, когда он приходил, так и вешались ему на шею. Родители то и дело окрикивали их:

— Оставьте дядю Йожко в покое! Почему вы вечно пристаете к нему?

Но Йожко никогда на детей не сердился. Взрослые обычно не любят долго возиться с детьми, а он никогда не жаловался, что у него нету для детей времени.

Дети кричали ему:

— Йожко, догоняй нас!

И он тут же пускался за ними вдогонку. И детишки всегда визжали, смеялись, им казалось, Йожко вот-вот их поймает. А он — наверное, нарочно — никогда сразу их не ловил. Наверно, потому не хотел их ловить, чтоб догонять подольше. Но если он уже слишком долго догонял, тогда дети говорили ему:

— Йожко, хватит! Теперь мы за тобой чуть-чуть погоняемся!

И Йожко — враз бежать, а дети — за ним, и догоняли его до тех пор, пока сил доставало, и тогда уже сам Йожко нарочно давался им в руки. А случалось, они даже просили его:

— Йожко, беги помедленней, ну пожалуйста! Мы больше не можем. Дай нам тебя поймать. Если поддашься нам, мы дадим тебе конфету.

Йожко конфеты любил. Всегда у него в кармане был кулечек конфет. И он любил угощать. Вытащит, бывало, кулечек, поднимет его кверху и спрашивает:

— Кто хочет конфетку?

Ну а кто, скажите, не хотел бы конфетки?

Когда собиралось много детей, Йожко каждому обычно давал только по одной. И себе брал одну. А если давал по две, то и себе брал две. Ну а когда не было у него конфетки, а ему хотелось, спрашивал:

— У кого есть конфетка?

Если у кого-нибудь находилась конфетка и тот угощал, Йожко радовался. Но брал всего одну. И лишь тогда брал вторую, если кто-нибудь ему говорил:

— Йожко, можешь и мою взять. Мне сейчас конфету не хочется.

Те, что знали его и долго не видели, обычно скучали по нему. Особенно дети скучали. И особенно тогда, когда некому было играть с ними. Оттого и Веронка с Агаткой вечно спрашивали:

— Почему Йожко так долго к нам не приходит?

— Ну, а зачем ему ходить? Мы же к ним ходим.

Йожко любил животных. Сколько у него было всяких зверюшек: кролики и куры, голуби и горлинки. А как он умел ворковать с горлинками! Веронка с Агаткой не раз слышали, как он воркует. Он и поросенка любил им показывать. Когда они приходили к бабушке в гости, он всегда водил их к хлеву. Вот вырастет поросеночек, говорил он, будет убоинка, угощение к празднику. Будет требушиная колбаса и зельц, да и всякое другое мясцо. Конечно, нет ничего лучше капусты со свининкой, хотя капуста и без свинины хороша. А уж что говорить о зельце и о всяком копченье! А сальце — и вовсе пальчики оближешь! Но сперва поросеночек подрасти должен.

А Агатка в ответ:

— Не сердись, Йожко, но мне уже сейчас поросеночек нравится. Особенно потому нравится, что у него такое длинное и круглое рыльце. И на нем дырочки. И мне нравится, что поросенок так хрюкает. Я ведь тоже умею хрюкать. Мы, Йожко, в садике научились.

А Веронка, верно, для того, чтобы Агатка не опередила ее, тут же принималась хрюкать, а потом говорила:

— Я умела хрюкать, как поросенок, еще раньше, чем пошла в садик.

Но Агатке Йожкин поросенок, должно быть, и правда понравился. Потому что, оставшись одна, она попробовала запихнуть ему в дырочки палочку. И, наверно, покалечила бы животинку, если бы мама вовремя не окрикнула ее:

— Агата, ты что там делаешь?

— Ничего не делаю! — захныкала Агатка. — У меня только палочка. Я просто хотела узнать, влезет ли палочка поросенку в пятачок.

А Веронка — она все-таки постарше была, а значит, и немножко умнее, небось по опыту знала, как бывает, когда в нос запрыгнет горошина — тут же принялась учить сестру уму-разуму:

— Так тебе и надо, Агата, все на тебя сердятся. И я тоже сержусь! Почему ты вечно суешь кому-то что-то под нос или в нос?! Вот попадет поросенку в нос горошина или твоя палочка, поросенок умрет, и тогда узнаешь! Из-за тебя без поросенка останемся. И ничего вкусного к празднику у нас не будет. Я очень сержусь на тебя, так и знай!

Но Веронка посердилась на сестру, посердилась, а потом и пожалела ее: а вдруг еще и другие станут на Агатку слишком сердиться.

АГАТКА В ГОЛУБЯТНЕ

Но Агатка и вправду иногда становилась ужасной проказницей. Даже Йожко и тот на нее жаловался. И не только из-за поросенка. Однажды Агатка взобралась по лестнице к голубятням. И в одну из них — довольно просторную — влезла. А вот вылезти — ну никак. Ударилась в слезы, позвала Веронку, но и та не знала, как сестричке помочь.

— Агата, я пойду позову Йожко или маму.

— Нет, Веронка, они еще рассердятся на меня.

— Ну тогда папу. Он почти никогда не сердится. Он сердится только, когда мы мешаем ему.

— Нет, не зови, кто его знает, может, и он рассердится. Веронка, помоги мне, пожалуйста, а то эта голубятня еще вместе со мной упадет.

— Как я тебе помогу? Попробуй сама вылезти. Сначала одну ногу поставь на лестницу, потом вторую, а тогда уже легко спустишься.

— Веронка, у меня же только голова снаружи, — плакала Агатка, — а голову на лестницу не поставишь. А если повернусь и высуну из голубятни ноги, тогда лестницы не увижу: куда мне ногу-то ставить?

— Ты повернись, Агатка, а как высунешь ноги, я тебе сразу скажу, куда их поставить.

Агатка послушалась, высунула ноги наружу, но напрасно Веронка подавала ей советы — влезть-то в голубятню было легко, а вот вылезти — дело нешуточное.

К счастью, вышел Йожко и помог Агатке спуститься.

Но девочка и потом не могла успокоиться. И все только просила его:

— Йожко, пожалуйста, не говори никому, что я была в голубятне. Веронка и то никому не скажет. Ведь если вы меня выдадите, ребята еще станут надо мной смеяться.

ВОРОНА

У Йожко было много зверюшек. Кролики, поросенок, голуби и даже ручная ворона, которую звали Катка. Если Катка куда отлетала, то стоило Йожко крикнуть — и она тут как тут.

Сколько раз девочки думали: пропала Катка! И звать ее звали, и кричали ей во всю мочь — ворона как сквозь землю провалилась. А все потому, что дяди Йожко не было дома. А как придет домой, Веронка с Агаткой сразу жаловаться:

— Йожко, ворона потерялась, Катка потерялась!

— Отчего ж это она потерялась? Где это она могла потеряться? Коли нету ее, позвать надобно.

— Да мы звали ее, звали. Знаешь, Йожко, как мы громко кричали.

— Значит, кричать не умеете! Значит, плохо кричите! А может, она вас боится. Ворона знать человека должна. Гляньте-ка! Раз-два, и она тут как тут! — Йожко прикладывал руку ко рту и кричал: — Катка!

Йожко кричал, звал, девочки ждали-ждали, дождаться не могли. А иной раз и он сердился, правда не на Катку.

— Может, она чуть подальше отлетела. В последнее время она все чаще далеко отлетает, потому что наш сосед купил мотоцикл и вот стрекочет во дворе. Завел бы мотор, рванул бы враз, глядишь, и Катка бы не пугалась. А он знай стрекочет да стрекочет, я даже как-то сказала ему: «Чего вы нашу ворону стращаете?»

Но кто знает, может, и Йожко был не совсем прав. Сосед-то вовсе не хотел пугать Катку. Он и девочкам однажды сказал по секрету через забор:

— Послушайте, детки, вы думаете, я не знаю, что Йожко на меня все время жалуется? Мне ведь тоже его ворона нравится. Только я каждое утро на мотоцикле на работу езжу. А ведь завести мотоцикл надо? Во дворе не завожу, выкачу на улицу, разбегусь, а как начнет стрекотать, я — рраз на него и задаю стрекача. Только меня и видели!

Но Йожко, наверное, услышал, как сосед с девочками разговаривал.

— Сосед говорит, что он не стрекочет! Еще как стрекочет! Тррр да тррр! Ведь прежде чем задать стрекача, застрекотать надо. Вот и получается: мотоцикл — стрекочет, а ворона — стрекача задает. Но пропасть она не пропала. Не бойтесь!

И Йожко снова прикладывает руку ко рту. И снова начинает выкликивать:

— Катка! Катка! Катка!

И вдруг, откуда ни возьмись, ворона.

Йожко ловит ее на лету и спрашивает:

— Кому посадить ее на руку или на плечо? А ну-ка живо ей что-нибудь поесть принесите!

Ворона мотоцикла не очень боится. Если она ручная, никто обижать ее не станет, и она долго у вас проживет. Ворона к человеку легко привыкает. А зимой возле людей вороне и подавно нравится. Особенно и приручать ее не нужно. Только никогда не пугайте ее!

ЯИЧКО

Как-то раз, когда девочки гостили у Йожко, Веронка нашла во дворе под забором яичко и показала его Агатке. А та давай вокруг нее прыгать да ахать:

— Ах, какое яичко! Такого хорошенького яичка я еще сроду не видела. Веронка, дай мне, пожалуйста, его подержать, ну хоть на немножечко!

— Вот уж нет, пойду сначала покажу его Йожко или бабушке.

— Ну Веронка, прошу тебя, дай мне его на немножечко! Я хоть чуточку его подержу. И лучше никому ничего не говори. А скажешь, враз отберут у нас это миленькое яичко, мы даже поиграть с ним не успеем.

Веронка дала сестре подержать яичко. Да вот история: яичко до того Агатке понравилось, что она и отдавать его не захотела, подержать немножко и то не дала.

Девочки повздорили. Веронка грозилась, что пойдет и пожалуется. Но что-то уж больно долго собиралась: боялась, верно, что Агатка станет дразнить ее ябедой. А Агатка, должно быть, знала, чего Веронка боится, и потому не отдавала яичко. Даже заранее корчила рожи и ехидничала. И вдобавок еще прыгала и вертела яичком перед самым сестриным носом:

— А наябедничаешь, будешь не только ябеда, а ябеда-корябеда, ябеда-корябеда!

Веронка все-таки не выдержала и побежала жаловаться. Во двор вышли Йожко, бабушка и даже родители девочек.

— Агат-а-а, где ты? — крикнул папа.

Агатка стояла у хлева. Йожко заторопился к ней:

— Агатка, где, где яичко?

Агатка понурила голову. Не знала, что и сказать.

— Йожко, не сердись на меня, пожалуйста, я показала яичко поросенку, а он его съел.

Видели бы вы, как опечалился Йожко! Ведь это же было не простое яичко. Йожко не так давно купил двух курочек-невеличек, и одна начала нестись. Снесла уже два яичка, а это было бы третье. Йожко собирал яички. Хотел, чтобы во дворе было много-много курочек-невеличек. Вы даже представить себе не можете, как опечалился Йожко!

— Йожко, ведь это яичко было такое ма-а-хонькое, — расплакалась Агатка. — И мне оно показалось таким миленьким. И поросеночек глядел на меня такими миленькими глазками! И мне вдруг так захотелось дать ему это яичко. Только бы не сердился за то, что я совала ему тогда в пятачок палочку.

— Но это ж не простое яичко, Агатка! Снесла его курочка-невеличка! Поэтому и было оно такое ма-а-хонькое.

— Йожко, так я же ведь не хотела отдавать его поросенку насовсем. Я просунула в лаз руку, положила яичко в корытце и вдруг — рраз! Что-то хрупнуло, и яичка как не было. Поросенок взял и съел его. Ничего, Йожко, я принесу тебе из дому другое яичко.

Тут и остальные давай Агатку отчитывать. Но, увидав, что она и без того ужасно пригорюнилась, примолкли и посоветовали ей отдать дяде Йожко вместо этого яичка обыкновенное куриное. Хотя сам-то Йожко говорил, что отдавать ему никакого яичка не надо.

— Нет, Йожко, я отдам, — уверяла его Агатка. — Не бойся, Йожко, я всегда все отдаю. Только дома у нас нет курочек-невеличек. Но ты не сердись, пожалуйста! Я отдам тебе простое яичко, увидишь!

ДОМА

А дома, хоть мама и решила не ругать дочек, после ужина все-таки не выдержала и чуточку их пожурила:

— Надеюсь, девочки, вы последний раз такое себе позволяете. Разве можно быть такими озорницами? Если будете так шалить, никогда никуда не пойдете. Только и знаю, что краснею за вас.

И мама велела девочкам укладываться в постель. Хотя по вечерам всегда рассказывала им сказку, а если не она, так папа рассказывал. Но сегодня о сказке напрочь было забыто, а напомнить дети не осмелились.

Веронка шепнула сестре:

— Видишь, Агатка, теперь нам с тобой засыпать без сказки приходится. Может, и я немного виновата. Не надо было сразу бежать жаловаться. И ты тоже хороша, зачем дала яичко поросенку? Не сердись на меня. Я уже не сержусь. Ничего, в конце недели опять поедем на автобусе к Йожко и отвезем ему обыкновенное яичко. А теперь давай спать, Агатка, мне уже немножко хочется.

— И мне, Веронка, хочется. Только я тебе скажу еще одну вещь. Знаешь, какой у поросеночка пятачок? Поэтому я и дала ему это яичко.

Обе потихоньку засыпали. Но вдруг Веронка подняла голову и спросила сестру:

— Агатка, а правда, яичко у поросенка в рыльце хрупнуло?

— Ага-а! Вдруг как хрупнет! Но мне, Веронка, уже очень спать хочется…

У БАБУШКИ — ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

А на другой день девочки стали теребить маму:

— Мам, а когда мы поедем яичко отдавать?

— Не волнуйтесь, обязательно отдадим. Поедем к бабушке в четверг. В четверг у нее день рождения. Я приду с работы пораньше. Может, даже ждать меня у Якубко вам не придется. Купим бабушке материи на блузку и поедем поздравим ее. Папа придет домой чуть позже, но ничего. Приедет к нам после.

Девочки едва дождались четверга. И наконец — вот он, четверг! Агатка рано утром попросила у мамы яйцо, даже два захотела. Но мама сказала ей:

— Ну зачем тебе, Агатка, два! Ты же знаешь, у Йожко достаточно кур. Ему от нас и одного-то не нужно. Он просто потому на тебя рассердился, что яичко снесла курочка-невеличка. И раз ты обещала ему вернуть яичко, слово надо сдержать.

Мама дала ей яйцо и сказала:

— Только оставь его у Якубко. Не то еще разобьешь в садике.

— А можно нам отпроситься немножко пораньше? — спросила Веронка. — Напиши записку, что мы должны ехать к бабушке, потому что у нее день рождения. Нам тогда не надо будет спать в садике после обеда.

— Но ведь я не смогу приехать сразу же после обеда. Вы еще и поспать успеете, и даже пополдничать. После полдника пойдете с Якубом домой, а я вас буду ждать у тети Фиаловой.

Девочки успокоились и сделали так, как велела мама. Оставили яйцо у тети Фиаловой и пошли в садик. А вот после полдника пришлось им немного задержаться в садике: Якубко возился да возился. А принялись девочки его торопить, он и вовсе стал канитель разводить. Ни хлеба никак не мог разжевать, ни ботинки быстро зашнуровать.

— Якубко, пожалуйста, побыстрей, а то нам надо будет тебя дожидаться, — подгоняла его Агатка. — Наша мама уже у вас. Мы хотим ехать к бабушке, поздравить ее с днем рождения. И яичко отвезти.

Но Якубко словно все делал назло девочкам. Пускай, мол, вас ждут, а вы меня ждите! Я и не подумаю спешить.

— Якубко, ну пожалуйста, пойдем, — просила его и Веронка. — Давай побыстрей. Хочешь, мы поможем тебе зашнуровать ботинки?

— Вот еще, торопиться! И ботинки буду долго зашнуровывать. А потом еще посижу тут или во дворе поиграю. Сегодня я хочу уйти из сада последним.

— Тогда мы ждать тебя не будем.

Девочки ушли, но тут же воротились. Не хотелось идти без Якубко. А тот, хоть и дал себя с трудом уговорить, сделал это совсем не для того, чтоб торопиться. Нарочно всю дорогу еле-еле тащился, повсюду останавливался. Девочки то и дело ссорились с ним.

Но и это еще полбеды. Самое худшее, что у Якуба никого дома не оказалось. Дверь была заперта. Якубко-то знал, конечно, где ключ, но дело было не в этом. Он сразу же почувствовал себя на коне. Даже поднял девочек на смех:

— Ну вот, видите! Нечего было вам торопиться! Говорили, мама ждет. А где она, мама? Наверно, она вас и не ждала вовсе. Наша-то мама пошла в магазин. И обязательно скоро придет. А где ваша мама — сами думайте. Мне что!

Агатка тотчас рассердилась:

— Видишь, какой ты, Якубко! Значит, наша мама уже ушла от вас. Наверно, к Йожко поехала. Это ты во всем виноват. Отдай наше яичко! Веронка, бежим!

БЕГОМ НА АВТОБУСНУЮ ОСТАНОВКУ…

И девочки — бегом на автобусную остановку. Думали, там мама. А по дороге и в магазины на всякий случай заглядывали. Мама ведь говорила, что хочет купить бабушке на блузку… Но мамы — ни в магазинах, ни на остановке. Девочки встретили на остановке одного знакомого дядю, но и он сказал, что их мамы нигде сегодня не видел.

— Ну вот! — вздохнула Агатка. — Только зря яйцо взяла. Что мне теперь с ним делать? Йожко подумает, что я отдавать не хочу. И бабушка обидится, что мы не приехали поздравить ее.

— Агатка, а вдруг мамы еще не было у Якубко? — засомневалась Веронка. — Может, она на работе задержалась. Вот мы с ней и разминулись.

— Она же сказала, что приедет раньше! — возразила Агатка. — Она собиралась приехать раньше обычного. А если бы задержалась на работе подольше, приехала бы домой следующим автобусом. А мы уже сколько автобусов видели? И вот только что прошел один. Значит, где наша мама? Наверняка у бабушки. Может, и папа уже там.

— Пойдем, Агатка, домой, поглядим!

— Нет, я домой не пойду. Я хочу отдать яичко. Если не отдам, Йожко рассердится.

— Ну что ты, Агатка, он не рассердится. Если мама туда поехала, она ему наверняка скажет, что мы были в саду. А яичко, скажет, взять она не могла, потому что оно было у тети Фиаловой, в буфете.

Тем временем подошел еще один автобус.

— Ну, что вы там не поделили? — спросил девочек водитель.

— Дяденька, мы хотим, чтобы вы нас отвезли.

— Отвез? А куда?

— К Йожко.

— К какому Йожко? Никакого Йожко я не знаю.

— Нет, дяденька, знаете. Он всегда на автобусе ездит. И дома у него полно всяких зверюшек. И курочки-невелички.

— Ой-е-ей! Йожко, Йожко — скольких же я знаю! Только вот вашего Йожко не знаю, хотя, может, и вожу его каждый день на автобусе. Да если бы и знал, вам-то от этого мало проку, я ведь как въеду на пригорок, так сразу на первом же повороте и сверну.

— Довезите нас хотя бы до пригорка. Оттуда мы сами попадем, куда надо.

— Ну валяйте, прыгайте. Выкладывайте каждая по кронке, а я вам дам по билетику.

Агатка впрыгнула в автобус. Веронка попыталась ее удержать, но даже за пальто ухватить не успела.

Но стоило водителю заикнуться о кронке и о билете, как Агатка испугалась.

— Дяденька, а кроны у нас нету. У нас только яичко.

— Яичко? Какое яичко? Я что, по-вашему, пассажиров за яичко вожу? Вы разве зайцем собираетесь ехать? За яичко билета не даю. А впрочем, знаете что, дайте каждая по яичку, и я вам одолжу две кронки.

— Дяденька, но у нас только одно яичко. И дать его вам не можем.

— Как так одно? Что это такое? Что ж мне везти вас задаром? Задаром возить мне не положено. Неужто мне за каждого, кто едет к какому-то Йожко и везет ему яичко или бог знает что — чего только дети не возят! — платить из своего кармана?

— Дяденька, у нас только одно яичко. И оно нам самим нужно.

— Одно, одно! Яичко одно, а билеты вам подавай? Не выйдет! Мне всыплют за это.

— Дяденька, а если мы должны отдать это яичко нашему Йожко?

— Так каждый может сказать. Я вашего Йожко не знаю. Если у вас нет денег, пусть Йожко подождет. Отвезете ему яичко в другой раз. Да я все равно сворачиваю. Одним словом… А сколько вам лет? Вы в каком классе?

— Мы еще в детском саду.

— В детском саду? Ах вон оно что! Тогда дело другое! Если вы детсадовские, тогда вообще разговор другой. Детсадовских я могу возить и задаром. Только я ведь сейчас сверну в сторону. Сами-то найдете дорогу к вашему Йожко?

— Не бойтесь, дяденька! Мы знаем дорогу. Мы там много раз были.

— Ну раз были, значит, все в порядке. Поехали! Полный вперед! А детсадовских я люблю. Как завижу детсадовского, враз говорю: садись, мол, подвезу! А сколько всяких яичек детсадовские мальчики и девочки мне давали! Только зачем они мне? Детсадовских я и задаром вожу. Бум-бум-бим! Вот мы и летим! Держитесь хорошенько!

Вышли девочки на пригорке. Пригорок тоже теперь относился к городу. Здесь были дома. Много домов. Целая улица. Когда-то это была самая обыкновенная деревня, но постепенно она срасталась с городом.

Однако Веронкина и Агаткина бабушка жила в другой деревне. Автобус туда не ходил. Он сворачивал в сторону. Правда, до бабушкиной деревни было недалеко. Туда и пешком нетрудно дойти. Тем более теперь, когда половина пути уже позади.

Куда хуже было другое: из-за леса наползали тучи. И Веронка все время корила Агатку за то, что они не остались в городе. Даже и сейчас еще не поздно было сбежать с пригорка вниз и подождать маму на площади.

— Мы уже ждали ее. Увидишь, она будет у бабушки, — сказала Агата.

— А если не будет? Вымокнем только по дороге, и все. Что, если дождь пойдет?

— Не бойся, не вымокнем. А если немножко и вымокнем, у бабушки обсушимся. Из таких серых тучек, наверно, и дождя не бывает.

— А мне кажется, уже накрапывает, — возразила Веронка.

— А по-моему, начинают падать снежинки. Вот здорово, если бы снежок. Мы ведь так мало катались зимой на санках.

— Не вижу никаких снежинок. Да снег и не может идти, ведь уже цвели подснежники, а одна тетя продавала вчера на рынке даже фиалки.

— Тогда пойдем с мамой в воскресенье собирать фиалки. А сейчас, Веронка, мы поздравим бабушку и отдадим Йожко яичко. Или давай попросим его дать нам это яичко еще на немножко. Мы тогда сможем поднести бабушке яичко ко дню рождения. И еще от тебя и от меня по стишку. А в воскресенье опять пойдем к бабушке. Может, и фиалки по дороге найдем. Или с мамой пойдем за фиалками.

Веронка с Агаткой шли вдоль домов и заглядывали в окна. Интересно, как у кого в комнате! Но повсюду были занавески. И некоторые такие красивые!

Вдруг Агатка остановилась, заглядевшись в одно окно:

— Веронка, смотри, тут телевизор работает. И никто, по-моему, его не смотрит.

Обе девочки прилипли к окну. Агатка захихикала:

— Вот смехота! Смотри, Веронка, показывают «Клуб веселых и находчивых». А вон Иван Краичек. Гляди, какие он рожи корчит.

— Не-е. Это что-то другое. «Клуб веселых и находчивых» в это время не показывают.

— Показывают! Видишь же, что показывают. Может, показывали раньше, а теперь просто повторяют. Хи-хи-хи, вон он опять скорчил рожу. Жалко, что ничего не слышно.

— Агатка, пошли! Побыстрей надо. Или давай воротимся.

— Воротимся? Вот чудила! — Агатка встала на цыпочки, подняла руку и показала яйцо. — А яичко у меня здесь для чего?

ОНИ ПОШЛИ ДАЛЬШЕ…

Они пошли дальше. И даже не заметили, как стало потихоньку смеркаться. Подошли к перекрестку: а теперь по какой дороге идти? Никак не могли столковаться. Веронка хотела идти прямо, а Агатка уверяла, что надо свернуть.

— Не помнишь, что ли? Когда идем к бабушке, мы всегда здесь сворачиваем.

— Нет, не сворачиваем, ни разу не сворачивали. Мы здесь всегда только на автобусе проезжали. А когда ходили пешком, сворачивали в другом месте. И если пешком, всегда ходим по проселку. Шоссе мы всегда только переходим. Сперва переходим пригорки, потом немножко идем по шоссе, ну а за шоссе опять начинаются пригорки.

— Значит, надо было идти через пригорки. Ты чего со мной споришь? Давай сейчас свернем, пройдем немножко по шоссе, а подойдем к какому-нибудь пригорку, опять свернем.

Наконец девочки выбрали такую дорогу, чтоб одной не пришлось уступать другой. И обе остались довольны. Да вот история: действительно пошел снег. Поначалу Веронке с Агаткой это нравилось. Но снег шел все гуще и гуще. Даже ветер стал подувать… Им, правда, это нравилось.

— Видишь, Веронка, а ты говорила, дождь пойдет! И что на рынке уже продавали фиалки. Вот бы поглядеть на твои фиалки!

А снегу все больше и больше. Валит да валит.

— Жалко, санки не взяли, — сказала Веронка. — А то могли бы везти друг дружку. То ты меня, то я тебя.

— Если навалит много снегу, возьмем санки у кого-нибудь и у бабушки покатаемся. Йожко раздобудет где-нибудь для нас санки.

Но снег стал превращаться в дождь. И девочкам показалось, что идут они слишком долго. А вдруг они спутали дорогу?

— Нет, Веронка, это та самая дорога, по которой мы всегда ходим к бабушке. Сперва всегда бывает пригорок. Потом другой и еще один, а потом уж та дорога. А сейчас нам надо пойти по тропинке. Отсюда по тропинке совсем немножко.

И девочки, снова свернув, пошли по тропинке, держась за руки.

Тем временем уже почти совсем стемнело. Вдруг обе почему-то испугались, но ни одна не хотела в этом признаться. Агатка подала голос первая:

— Веронка, мне холодно. Я вся мокрая. Веро-о-нка, яичко в кармане лопнуло!

— Как так лопнуло? — Веронке стало ужасно жалко яичка. Она пожалела яичко, пожалела, а потом сказала: — И мне холодно. Но мы скоро-скоро придем. Только что мы теперь дадим Йожко?

— Не знаю, Веронка. Я забоялась чуть-чуть, потому и яичко крепко сжала. Вот оно и треснуло. А теперь я вся буду грязная! — Она показала руку, перепачканную в яйце. — Наверно, у меня и пальто грязное.

— Покажи, я очищу.

Агатка вдруг расплакалась.

— Не очистишь, Веронка. Не надо чистить. И рука у меня от яичка зябнет.

— Выкинь его!

— Как так? А что мы Йожко отдадим?

— Выкинь его, а то я дальше с тобой не пойду.

Девочки стали дергать друг дружку, бороться, но яйцо в конце концов выкинули. Обе, конечно, успели перепачкаться. Потом очищались мокрым снегом. Агатка плакала. Руки зябли все больше.

Тут и Веронка вдруг в слезы:

— Думаешь, у меня руки не зябнут? У меня тоже зябнут. И я тоже боюсь. Агатка, бежим!

Девочки побежали. Но пробежали немножко. Агатка вдруг снова остановилась и зашлась в ужасном реве.

— Веро-о-нка, мы, наверно, заблудились. И во всем ты виновата, я хотела идти другой дорогой.

— Это я хотела другой, — плачет Веронка. — Теперь все на меня сваливаешь. Надо было подождать маму. Все равно ты виновата. Если бы ты не дала это невеличкино яичко поросенку, мы бы теперь не заблудились.

Наконец они перестали ссориться. Даже плакать громко боялись. Уже плакали тихонько, но потом Агатка не выдержала и снова в рев. Веронка за ней. И обе закричали не своим голосом:

— Мама! Маму-у-у-сенька! Па-а-пка-а!

РОДИТЕЛИ ВЕРНУЛИСЬ С РАБОТЫ

Часто получается не так, как хочется. Вот и маме не удалось вернуться с работы пораньше. Вдобавок она еще опоздала на автобус, ведь маме хотелось купить ткань бабушке на блузку. Она поспешила в магазин сразу же после работы, а когда подошла к остановке, автобус уже ушел.

Мама подождала следующего. А с автобуса — прямо к Фиаловым. Удивилась, не найдя там девочек. А когда оказалось, что ни Якубкины родители, ни сам Якубко не знают, где девочки, мама и вовсе всполошилась.

Она пыталась что-то вытянуть из Якубко, но он в ответ только мямлил. Дядя Фиала даже накричал на мальчика:

— Ты почему не отвечаешь как следует? Ты же был с ними в детском саду. Куда вы оттуда пошли?

— Ну к нам. Только я чуточку завозился, и они на меня рассердились.

— А потом куда они пошли? — Дядя Фиала так и тянул его за язык.

— Не знаю, — отвечал Якубко. — Они взяли яйцо и ушли.

Мама побежала к дяде Штецко. Но и он ничего не мог ей сказать.

— Неужели они отправились к бабушке без меня? — заметалась в беспокойстве мама. — Кто знает, что им в голову взбрело. Надо быстрей бежать туда, искать их.

И мама — назад к Фиаловым. А там уже Веронкин и Агаткин папа дожидался. Якубко — тот совсем приуныл. Теперь и его грызла совесть, что он поссорился с девочками и не задержал их.

— Не вешайте нос! Не подымайте сразу панику! — сказал дядя Фиала. — Я беру машину и едем.

Собрался было с ними и Якуб, но дядя Фиала сказал ему:

— Оставайся-ка ты дома. Разве не видишь, что все на тебя сердятся. Не рассорились бы, не было б с вами никакой мороки.

Но Якубко не сразу пошел на попятный. Он еще разок всунул голову в машину и сказал:

— Пап, если меня не хотите, возьмите хотя бы Бобчо.

— Бобчо, сюда! — Дядя Фиала махнул рукой, хотя Бобчо и без того впрыгнул бы в машину.

БОБЧО

Веронка с Агаткой вымокли до нитки. Они шли-шли и все время громко плакали. Пробовали даже назад повернуть, но и это не помогло. Кто знает, может, они опять спутали дорогу. Ведь дороги-то не было видно. Повсюду одна слякоть да грязь.

— Веронка, мы совсем заблудились, — хныкала Агатка. — Может, мы даже никуда не придем. Потому что, когда мы ходили с папой или мамой, мы всегда по обеим сторонам дороги видели деревушки. А вечером в них всегда горели такие маленькие огоньки.

А Веронка лишь обняла сестру и снова расплакалась:

— Ма-а-мочка-а! Ма-а-мочка-а!

И вдруг что-то заюлило, запрыгало вокруг девочек. Веронка ни жива ни мертва от страху. А Агатка нагнулась да как закричит:

— Веронка, это же Бобчо! Бобинко, Бобинко, золотой ты мой!

А Бобчо прыгает вокруг них — сам не свой от радости.

Тут уж и Веронка смеется:

— Агатка, слышишь гудки? И кто-то кричит нам! Это же мама, Агатка! Это наша мама!

— Я тоже слышу. Нам кричат. И гудки слышу. Это нам дядя Фиала гудит. Поэтому и Бобчо здесь. Наверно, его Якубко к нам послал. Пошли следом за Бобчо!

А ВОТ И ЯЙЦО

Наконец девочки снова с родителями. И папа с мамой даже не ругают их, знай все беспокоятся:

— Вы же совсем, совсем мокрые! И что вам только в голову взбрело! Почему вы нас не подождали? А вдруг теперь простудитесь? Заболеете?

— Мы хотели подождать. Только дяди Фиалы не было дома. И тети Фиаловой тоже. Якубко сказал, что она ушла в магазин. А с Якубко мы поссорились.

Дядя Фиала вез девочек в машине и говорил:

— Только не охать! Бобчо вон тоже мокрый. Поглядите, как он к вам прижимается. А он вовсе не охает. Якуба я уже пробрал как следует, теперь и вам надо головомойку устроить. Были бы послушнее, и забот никаких. А так мы даже не сыграли с вами в «огонек», из-за вас нынче вообще «огонька» не было. Ладно, полный порядок! Нос кверху держать! Ого! А вот и яйцо! Раз про это яйцо было столько разговоров, я на всякий случай прихватил еще одно. И яйцо отдадите своему Йожко, и бабушку поздравите, а я пока подтоплю в машине как следует, не то еще простудитесь…