НАСЛЕДНИКИ СТЕФАНОЗА

Вижу: ветви дерево пустило,это рода царственного сила...

Иоан Шавтели

1

Пятый день Леон в пути. Его сопровождает Дадын с десятком верных камаритов. Свита маленькая, но надежная. Леон не хотел привлекать внимание к своей поездке к правителю Эгриси Мириану. На всякий случай, в Анакопии распространили слух: едет-де апсха с малым числом воинов осматривать свои владения, а заодно потешить душу охотой. Выехали в ночь. Поначалу направились в горы, а там свернули на восток и тайными тропами к рассвету пересекли Апсилию. Дневали у выхода из ущелья реки Келасури, где их уже ждали запасные лошади. В сумерках перешли реку вброд. Прошли через Келасурскую крепость и вступили в Эгриси. Ехали цепочкой по узкой леоной тропе. Впереди — Ахра. Одному Ажвейпшу известно, как он находил ее во тьме. За ним — Дадын, потом Леон, а затем — остальные. У каждого — два коня. Тихо кругом, лишь временами зальется не то лаем, не то смехом шакал да захлопает крыльями потревоженная птица. Размеренный топот копыт и покачивание в седле не мешают мыслям Леона.

Еще не так давно отсюда начинались владения царей Лазики, которые держали в подчинении обширные приморские области, простирали свое влияние на многие соседние царства. Ныне же эта опустошенная, много раз политая кровью земля подпала под руку правителей Эгриси. Что ж, патрикий Сергий, сын Барнука, в этом сам держит ответ перед богом. Видно, в книге судеб было предначертано ему восстать против владычества Ромейской империи и отдать свою страну под власть Омейядского халифата. Хотел ли он этим облегчить участь своего народа или мыслил с помощью арабов раздвинуть за счет соседей пределы своего государства, неведомо, да только ввергнул Сергий свой народ в еще большую беду. Арабы обложили народ непосильными подушным и поземельным налогами, знатные лазы потеряли свои привилегии, а пуще всего то, что мусульмане насильно обращали народ в свою веру.

Кесарь не простил. Сергию отпадения от империи. Когда ромейские легионы вместе с картлийскими воинами вытеснили из Лазики магометан, он лишил лазов самоуправления, а потом и вовсе отдал Лазику во владение Эгриси. Так и канули в лету государство Лазика и древняя династия ее царей. Сколько Леон ни всматривался в будущее, стараясь проследить дальнейший путь Абазгии, он, неизменно приходил к одному: судьба Лазики — нам урок. При очевидной угрозе нашествия агарян надо следовать заветам отца — быть в союзе с Картли и... держаться императора Льва.

Сегодня ехали не таясь, но избегали сел. Их можно было не объезжать — сами поселяне при виде вооруженных всадников оставляли жалкие жилища и уходили в глухие болотистые леса. Сразу за переправой через реку Ингури отряд наткнулся на свежее пепелище. Еще не облетела с деревьев пожухлая от жара листва; стоял трупный омрад; тяжело взлетали сытые вороны. Леон поморщился, Дадын же с усмешкой сказал:

— Это запах войны. Привыкайте.

Из зарослей ежевики и сасапарели вылезло какое-то чудище; абазги не сразу признали в нем человека. Он был в лохмотьях, космат, весь в гноящихся язвах и струпьях; вместо глаз — зияющие раны. Страшный человек полз, волоча изуверски перебитые ноги. Лошадь Леона всхрапнула, попятилась. Человек приподнялся на руках и невидяще уставился в ее сторону.

— Кто здесь?.. Ты христианин? — свистящим шепотом спросил он.

— Да, мы христиане, — ответил Леон. — Кто ты, несчастный? — Если ты христианин, избавь меня от мучений, убей!

— Без божьей воли даже волос не упадет с головы человека, — проговорил Леон, содрогаясь от ужаса и сострадания.

— А-а-ы-у!.. Моя семья погибла по воле бога — ты это хочешь сказать, христианин?

Леон наклонился над лежащим.

— Кто погубил твою семью?

— Гасан, запомни, вероотступник Гасан!.. Пусть весь его род станет добычей шакалов и воронов, как стали мои внуки. Да свершится проклятье! — Несчастный издал тяжкий стон. — Что же ты стоишь, убей меня! Ты сделаешь доброе дело.

Человек услышал фырканье и топот других лошадей. Он с трудом повернулся в их сторону.

— Неужели среди вас нет ни одного мужчины? — он заскрежетал зубами. — Трусы! Отдайте мечи женщинам выкапывать коренья. Вы недостойны носить их.

Дадын требовательно взглянул на Ахру, тот неохотно, слез с лошади.

— Как тебя зовут, за кого мы должны отомстить? — хмуро спросил он.

— Гаха мое имя, Гаха... Не дайте мое тело на растерзание зверям.

Ахра вытащил меч.

— Приготовься умереть, Гаха.

Гаха приподнялся на руках, перекрестился сам и перекрестил молодого воина.

— Благословляю твой меч... Господи, прими мою душу грешную!..

Абазги соблюли христианский обычай — похоронили несчастного страдальца в наскоро вырытой неглубокой могиле и отправились в дальнейший путь.

Откуда им было знать, что, уходя отсюда под натиском византийцев и картлийцев, арабы обещали вернуться с еще большими силами и навсегда покрыть зеленым знаменем пророка понравившуюся им землю древней Лазики. Принявшего мусульманство Гасана они оставили со специальным заданием. Арабский военачальник сказал ему: «Всю землю, которую ты очистишь от неверных к нашему возвращению, мы отдадим тебе в правление». Вот он и старался, этот вероотступник, истреблять христиан. Он не подозревал того, что является лишь слепым орудием омейядов, от которого избавляются, как только в нем отпадет нужда.

К концу пути, когда вот-вот должны были показаться стены Цихе-Годжи, из зарослей ольхи вырвался отряд всадников и помчался на абазгов. Сверкающие над головами всадников клинки красноречиво говорили об их намерениях. Нападающих было вдвое больше, чем абазгов; они разворачивались полукольцом.

Абазги взялись за тяжелые луки, привстали на стременах; приученные лошади стояли как вкопанные.

По мере того, как нападающие приближались, тетивы луков абазгских лучников оттягивались назад, и вот уже правая рука лучника с зажатой между пальцами стрелой — у самого уха, а круто изогнутый лук полон едва сдерживаемой силы. Легкий свист, и новая стрела во мгновение ока легла на левую руку, а правая уже рвет тетиву к уху. Лишь трижды абазги успели послать свои несущие смерть стрелы. Действие их было ошеломляющим — несколько всадников сразу влетело, другие еще некоторое время продолжали скакать, кто клонясь набок, кто откидываясь назад или припав к загривку лошади. А одна лошадь со стрелой в груди по самое оперение, поднялась на дыбы и грохнулась на землю, придавив собою всадника. Полукольцо распалось. Леон поднял гибкий кривой клинок — подарок Дадына, вывезенный из Хазарии; он наметил себе всадника в чалме и богатом бурнусе, скакавшего на великолепном вороном коне. Дадын попытался было удержать Леона, да где там — молодой правитель забыл об опасности. Кровь закипела в нем. Он гикнул и помчался навстречу врагу: только ветер в ушах, да в груди холодок игры со смертью. Дадын едва успел крикнуть:

— Ахра, береги апсху!

На какое-то мгновение Леон увидел окрашенную хной бороду и черные горящие глаза. Враг занес саблю, намереваясь срубить его как лозу, но Леон хорошо заученным приемом выбил ее и тут же полоснул концом клинка своего противника от левой ключицы до правого бедра. В следующий момент он прикрылся щитом от удара второго нападающего, и все же они не разминулись: и того достал клинок молодого правителя. Оглянувшись, Леон увидел, что рыжебородый повис вниз головой на стременах, а второй, выронив саблю и схватившись за окровавленную голову, мчится прочь с поля боя; увидел он и то, как Дадын ударил юнца длинным прямым мечом плашмя по спине — так старый воин выразил ему свое презрение. Юнец взвыл и пустился наутек. Абазги оставили лужи и взялись за мечи. Ахра подставил под удар врага щит, а правой рукой пырнул его в бок коротким мечом. Абазги рубились с азартным ожесточением. Дадын и Леон, оставив разгоряченных коней, стали наблюдать, как бьются их молодые воины. Они им не помогали, да в этом и нужды не было — врагов осталось мало. Дадын доволен; трудное ученье пошло впрок — лихо бьются его питомцы. Не выдержав дружного отпора, враги бросились врассыпную. Ахра озорно свистнул им вслед — пусть почувствуют свой позор.

За время, пока шел этот скоротечный бой, коршун не успел сделать над воинами третьего круга, а поле сечи покрылось трупами поверженных. Почти половина врагов была перебита. Леону понравился конь рыжебородого. Он приказал его поймать. Но вряд ли бы это удалось, если бы коню не мешал волочившийся за ним труп хозяина. Это было красивое животное. Сухая маленькая голова, тонкие стройные ноги при широкой груди говорили о там, что в жилах жеребца течет благородная кровь арабских скакунов. Четверо молодых абазгов едва сдерживали разъяренного жеребца; он храпел, его большие глаза горели фиолетовым огнем, уши были прижаты, а крепкие зубы оскалены. Леон вскочил на него.

— Осторожно, апсха! — крикнул Ахра.

— Пустите! — приказал Леон азартно.

Жеребец бешено сопротивлялся- всаднику — он становился на дыбы, взбрыкивал, крутился на месте, норовя укусить за ногу, лягался, потом вдруг бросился вскачь и, сделав крутой поворот, резко остановился, взрыв передними копытами землю. Леон не ожидал этого — едва удержался в седле. Жеребец снова поднялся на дыбы и сразу прыгнул вперед, вскинув задом. Опять бешеная скачка, крутой поворот и внезапная остановка. Неопытный всадник неминуемо перелетел бы через голову коня. Наверно, жеребец таким способом уже не раз сбрасывал с себя непрошеных седоков, но с Леоном он не мог сладить. Абазги то замирали от страха за Леона, то из их уст вырывались возгласы одобрения; жеребец упал и перекатился на спину — хотел раздавить ненавистного всадника своим телом, но Леон был начеку: он успел выпростать ноги из стремян и отвалиться в сторону, но как только жеребец поднялся на передние ноги, словно рысь, прыгнул в седло. Дадын встревожился: не хватало еще, чтобы этот бешеный конь покалечил правителя!

— Брось камчу, апсха! — крикнул он.

И действительно — стоило Леону бросить висевшую у него на запястье плеть, как жеребец сразу утихомирился; он лишь гарцевал на месте, тяжело поводя взмыленными боками и роняя с губ пену. Леон стал ласкать его, обтирать пучком травы шею и бока; жеребец фыркал, поводил ушами, принюхивался к рукам Леона — знакомился. Но едва Ахра протянул Леону его плеть, как конь снова взвился и чуть было не вырвался. Леон понял: жеребец признавал его на равных.

— Настоящий аура![44] — воскликнул Ахра, завистливо поглядывая на коня.

— Пусть так и будет кличка ему — Аура, — согласился Леон.

Несколько воинов меж тем перевязали свои пустяковые раны, наложив на них молодые листья ольхи и подорожника. Отряд продолжал путь. Ехали осторожно. Кто знает, может быть, побитые вернутся с подкреплением? Все были возбуждены, недоумевали: кто эти люди и почему они на них напали? По словам Дадына, это земля Мириана, стало быть, и люди его. Все это было странным, наводило на раздумья. Беспокоило то, как эта стычка будет воспринята правителем Картли Мирианом и его братом Арчилом. Абазги, однако, заметили, что нападающие были неопытными воинами. Тем не менее Дадын тихо выговаривал Леону:

— Ты не простой воин — апсха. Ты должен руководить боем, а не рваться вперед, как... — он чуть не сказал мальчишка. — Что если бы тебя ранили или, не дай бог, убили? Горе Абазгии, позор на мою седую голову, на весь мой род.

Но в глубине души старик был доволен. «Смел, бьется искусно, только, сверх меры горяч. Ну, да с возрастом остынет, станет мудрее», — думал он, поглядывая из-под нависших бровей на Леона.

Никто, однако, не догадывался о том, что Леон сегодня впервые обагрил свою саблю кровью. В Константинополе юнцов из византийской знати учили драться деревянными мечами, и, бывало, они наносили друг другу изрядные синяки. Здесь же не о синяках шла речь — о жизни. Леон слушал Дадына, покусывая губы, но помалкивал. Старик прав, нельзя бросаться, сломя голову, в первую же драчку! Вдруг рассмеялся:

— Плохо же нас встречает правитель Картли.

— Думаю, — не Мириана люди, — ответил Дадын. — Те бьются стойко, а эти — как вороны разлетелись.


2

Вдали снова показался отряд всадников. Абазги остановились, взяли наизготовку луки, но Дадын предостерегающе поднял руку. Некоторое время он смотрел на всадников из-под ладони.

— Похоже — картлийцы. Стойте здесь.

Дадын поскакал к чужому отряду; навстречу ему выехал всадник:

— Кто такие?

Дадыну не понравился надменный тон картлийца.

— У нас, абазгов, молодые первыми приветствуют старших, а картлийцы разве не чтят этот обычай предков? — спросил он.

Воин вспыхнул.

— Вы абазги? Прости, отец.

Его словно ветром сдуло с седла; он поклонился Дадыну, потом взял его коня под уздцы и почтительно повел к своему отряду, впереди которого находился еще довольно молодой воин в богатом одеянии и золоченом шлеме. Старик узнал в нем Арчила — младшего брата правителя Картли. Дадын спешился и поклонился.

— Счастливой дороги тебе, доблестный Арчил, — с достоинством произнес он.

— А, старый, разбойник, здравствуй! — дружелюбно сказал тот. — С какими вестями послал тебя к нам твой патрон?

— Леон Абазгский сам скажет, зачем приехал.

Старик дипломатично назвал правителя своей страны не по-картлийски — эриставом и не по-ромейски — архонтом, потому что такого звания он еще не получил от императора, а Леоном Абазгским, вложив в эти слова все значение, которое хотел им придать. Так в свое время величали и Константина.

— Так это он! — обрадовался Арчил.

Он тронул коня, отряд картлийцев поскакал к абазгам. Дадын едва успел предупредить своих:

— Брат правителя.

Абазги спешились и поклонились. Арчил обнял несколько растерявшегося Леона, потом стал рассматривать его, держа обеими руками за широкие плечи.

— Так вот ты каков, Леон Абазгский! — сказал он, весьма довольный видом молодого правителя. — Благодарю небо: дорогого гостя оно послало нам.

— Прости нас, славный Арчил, но смеем ли мы воспользоваться гостеприимством благословенной Эгриси!

Арчил удивился.

— А что может этому помешать? Ты здесь, значит, ты наш гость. Я сейчас же пошлю к брату гонца с вестью о твоем прибытии. Он будет рад тебе.

— Сначала выслушай меня... Против нашей воли случилось так, что мы пролили кровь на вашей земле...

— На вас напали наши люди? — Арчил грозно нахмурился.

— Чьи это были люди, мы не знаем. Мы вынуждены были защищаться и побили их.

— Кто посмел напасть на правителя благословенной Абазгии? — вскричал разгневанный Арчил. — Не Гасан ли? Так клянусь Георгием Победоносцем: я не вернусь в Цихе-Годжи, пока не расправлюсь с вероотступником. Мы затем и вышли в поход, чтобы наказать его за разбой. Расскажи, где и как это произошло.

По мере того, как Леон рассказывал, брови Арчила расправлялись. Тут кто-то из картлийцев обратил его внимание на коня Леона.

— Это же Шайтан — конь Гасана! — вскричал Арчил. — Ты опередил меня, Леон Абазгский. Поистине, бог покровительствует тебе. — Он еще раз взглянул на коня, и с досадой покачал головой. — Сколько раз он выручал Гасана! Это не конь — ветер. Тебе он принадлежит го праву.

— Проклятие Гахи начало сбываться, — сказал Дадын.

— Какого Гахи? — опросил Арчил.

Леон рассказал о случае у реки Ингури. Арчил выслушал его с большим вниманием, потом жестко произнес, обращаясь к своим воинам:

— Пусть тело Гасана растащат шакалы, а голову проклятого вероотступника привезите в Цихе-Годжи и воткните на кол. Пусть ее расклюют вороны.

По дороге в Цихе-Годжи Арчил рассказывал Леону:

— Тяжкое испытание послал бог народу Картли. Черной тучей пошли на нас саркинозы. Нет сил у нас одолеть их, но картлийцы не покорились, не склонились к мусульманству, бьются за веру христову, за землю свою, что еще предков наших кормила и поила. Видя такое бедствие, отец наш, владыка Картли, благословенный Стефаноз, разделил между Мирианом и мной сокровища, что еще наши царственные предки накопили. Мы зарыли их в потаенных местах. Для будущего храним, для возрождения Картли. Отец и Мириан в Цихе-Годжи обосновались. Я же в Тбилиси остался, но не стерпел притеснений прислужников проклятого эмира, сюда переехал. Наш отец не выдержал испытаний, постигших Картли, — умер в горе. Похоронили мы его в Цихе-Годжи. Вместе с братом моим Мирианом и людьми нашими мы прогнали из Эгриси саркинозов. Пока в Тбилиси хозяйничают саркинозы, не будет моей ноги там. С братом дружны мы. Оба крест тяжкий несем, за общую колыбель всех грузин — Картли молимся, силы собираем на новую битву с мусульманами.

— Где ныне глава картлийской православной церкви? — спросил Леон.

— С нами наш мудрый вероучитель католикос Табор, — ответил Арчил. — Ныне Цихе-Годжи стал средоточием духовной и мирской жизни всей Картли. Под древними святыми хоругвиями нашими собралось много эриставов и питиахшей. Придет час — выступим на мусульман, и если будет угодно богу, освободим всю Картли, тогда по своим пределам разойдемся. А пока живем мы, уповая на бога и на помощь императора.

— Ныне императору впору самому помощи просить. Воюют ромеи с агарянами много лет, а никак их не одолеют, — сказал Леон.

— То-то и плохо, что император нам сейчас помочь не может, — сокрушался Арчил.

Вот и опоясанная тройной стеной крепость Цихе-Годжи. Народ высыпал на ее стены и радостно приветствовал абазгов. Женщины поднимали на руках детей, и те бросали сверху цветы. Перед дворцом в две шеренги стояли азнауры и отборные тадзреулы в кольчугах, с копьями и щитами, кроме того, на боку у каждого еще и длинный узкий меч. Между воинами расстелены ковры. Сумрачный дворец-крепость с узкими окнами-бойницами и высокой дозорной башней украшен хоругвиями. Леон смущен оказываемыми ему почестями, а Дадын доволен. «Хорошо встречают. Но как-то отнесется к Леону Мириан?» — ревниво подумал старик.

Не успел Леон ступить на ковер, как из дома вышел Мириан. Длинная полуседая борода покрывала грудь, взгляд проницательный. Леон взбежал по лестнице, но и Мириан сделал несколько торопливых шагов ему навстречу. Они сошлись на лестничной площадке, устланной дорогим ковром. Леон хотел было преклонить колено, но Мириан удержал его.

— Я прибыл к тебе по завету моего почившего отца и по велению собственного сердца как сын к отцу.

— Ты и есть мне как сын, ибо с твоим отцом мы были братьями. Твое появление на нашей земле ознаменовалось добрым делом. Бог избрал тебя своей карающей десницей и твоей рукой наказал вероотступника Гасана. — Мириан повернулся к народу; он положил руку на плечо Леона и провозгласил:

— Слава Леону Абазгскому!

Взметнулись мечи, копья, затрепыхались хоругви; тысячеголосые возгласы народа вспугнули голубей.

— Ваша!

— Слава! Слава!

Мужественная красота и скромность молодого правителя Абазгии пришлись по душе народу. Среди женщин, стоящих у входа во дворец, Леон увидел девушку, заметно выделяющуюся среди других изысканной скромностью наряда, с золотым обручем на голове, отягощенной длинными косами; глаза девушки были устремлены на Леона с таким откровенным любопытством, что он смутился. Мириан взял Леона под руку и повел во внутренние покои дворца.

— Бог даровал мне радость встречи с тобой, но все же упрекну: не предупредил о приезде, ехал с малыми силами, а это опасно.

— Все в божьей воле, — беспечно ответил Леон.

— Да ты и сам неплох, — улыбнулся Мириан.

Мириан усадил Леона напротив себя за столик и, как повеливает обычай, сначала расспросил Леона о здоровье, о дороге, о стычке с Гасаном и еще раз возблагодарил бога за то, что он рукой Леона покарал разбойника. Присутствующие при этом Арчил, Дадын и приближенные хранили почтительное молчание, но когда Леон сказал, что приехал просить у наследников Стефаноза совета, в зале зашептались. Мириан встал, давая понять, что сейчас не время говорить о делах.

— Гостям надо с дороги отдохнуть, — сказал он.

Леон снова увидел девушку с золотой диадемой. Она смотрела на него и с улыбкой говорила что-то, склонившись к уху красивой женщины лет тридцати пяти. «Должно быть, она из знатной семьи», — подумал он о девушке. Леон не ошибся: это была младшая дочь правителя Картли Мириана — Гурандухт.

Давно в Цихе-Годжи не устраивалось пышных празднеств — в то тревожное время было не до пиров и развлечений, но на этот раз в честь дорогого гостя Мириан и Арчил приказали устроить достойный его пир. Столы накрыли повсюду — во дворах, на площади, а то и прямо рассаживались на траве в тени чинар; пылали костры, над ними жарились целые туши быков, десятки фазанов и павлинов, нанизанных на вертелы; вино лилось рекой. Гостеприимные картлийцы рассадили за свои столы спутников Леона, но тех было мало, на всех не хватило; из-за гостей ссорились. Помирились на том, что абазги дали слово отведать хлеб-соль у каждой группы пирующих.

Во дворце тоже шел пир горой. Леон сидел между Арчилом и Мирианом. Все уже порядком захмелели. Благословивший братскую трапезу старенький католикос Табор устал и временами клевал носом. Служки пытались увести его на покой, но тот досадливо от них отмахивался. Мириан то и дело подливал вина в чашу гостям, сам же почти не пил. Леон тоже захмелел, но держался с достоинством. Дадын пил умеренно. Он больше слушал, о чем говорят за столом, и поглядывал на Арчила и Мириана, замечая, что те только пригубляют вино. Зато эриставы, азнауры и тадзреулы отводили душу за время долгого поста — пили так, как умеют картлийцы — не пьянея, а только становясь красней и красноречивей. Старик знал многих из них еще с тех пор, как бывал при дворце царя Стефанова по поручению покойного Константина, знали и его. Вон сидит кахетинский азнаур Петре, с которым Дадын не раз обмывал усы вином из одной дружеский чаши. Этот богатырь сильно сдал — постарел, поседел. Должно быть, его одолевают мысли о родной Кахети, изнывающей под арабами, о сыне Шакро, сгинувшем в хазарском плену. Дадын сообщил уже Петре о том, что он дал хазарам выкуп за него, но Шакро еще не вернулся, а может быть, не дождался свободы... Петре встретился взглядом с Дадыном, устало улыбнулся ему и поднял чашу. Дадын ответил ему тем же. Справа от Петре сидит его младший сын Зураб — могучий богатырь, а слева — азнаур Дато, через земли которого ехали абазги. Дадын отметил про себя, что его не было в отряде Арчила, и это показалось ему странным.

Кто-кто а Дато должен был проявить рвение в поимке вероотступника Гасана, разбойничавшего на его земле. Перехватив взгляд Дадына, азнаур громко крикнул:

— Эгей, старый камарит, много ли взял ромейских кораблей? Пью за твое здоровье!

Это можно было понять двояко: как похвалу и как намек на то, что абазги не очень-то верны ромейской империи и при случае не прочь вонзить ей под ноготь занозу. Дадыну тост Дато не понравился, но оставить его слова без ответа нельзя; они были сказаны громко, и теперь все притихли, ожидая, что скажет старый абазг, грехи которого кое-кому из присутствующих были известны. Мириан сдвинул брови, Леон глядел в чашу, медленно поворачивая ее то одной, то другой стороной. Арчил предостерегающе смотрел на Дадына. Католикос Табор по старческой тугоухости не расслышал слов Дато. Петре сжал огромные кулаки и уставился на Дато выпуклыми глазами. Дадын неторопливо налил в чашу вина и встал. Меж тем он лихорадочно искал ответ. Он понимал: Дато сказал это не зря; кто-то, если не он сам, подхватит на лету слова Дадына и донесет до императора Льва: хвалился-де приближенный Леона Абазгского за столом царя Мириана, что берет на меч ромейские торговые корабли.

— Ты выпил за мое здоровье, выпью и я за твое — полчаши. — Дадын отпил вино. — Остальное я допью после того, как оторву голову той поганой вороне, которая накаркала тебе про ромейокие корабли. Не к лицу тебе повторять воронье карканье.

Дадын сел и отодвинул чашу. По залу прошел разноголосый гул: одни одобряли ответ, другие обиделись за Дато. Мириан, окрывая усмешку, гладил рукой бороду, Арчил откровенно хохотал — ему понравился ответ старого камарита, о разбойничьих делах которого он знал. Повеселел и Леон; он вздохнул с облегчением и издали поощрительно улыбнулся Дадыну. Зато Дато почувствовал себя оскорбленным. Он вскочил на стол и выхватил меч, но сын Петре сгреб его в охапку и усадил на место. Мириан встал. Все поднялись и повернулись к нему лицам. Только католикос Табор остался сидеть, но и он задрал жиденькую бороденку и приложил к уху ладонь — приготовился слушать.

— Один бог над нами, все мы под рукой богом данного нам кесаря ходим. Давно ли мы здесь с доблестными воинами императора изгнали из Эгриси нечестивых магометан? Еще не впитали кровь наши поля, не остыли родные пепелища, не высохли слезы наших жен, матерей и сестер, потерявших в битвах своих мужей, братьев, сыновей, а полчища саркинозов снова черной тучей заливают нашу землю. Кахети в огне, в Тбилиси хозяйничают эмирские прислужники. Поганому врагу мало лишить нас земли, которая кормила наших предков; он хочет обратить картлийцев в мусульманство...

Под гулкими сводами пиршественного зала раздались негодующие возгласы:

— Не быть этому!

— В бой, картлийцы, за веру христову, за нашу Картли!

Мириан поднял руку, призывая к тишине.

— Враг не дает нам вложить мечи в ножны и взяться за орала. В это время грозных испытаний мы все должны быть едины, как пальцы, сжатые в кулак. Тот, кто сеет между нами рознь — помогает поганым.

Все поняли, к кому относятся эти слова. Дато бешено сверкнул глазами на Дадына. Но Зураб придавил его тяжелой рукой.

— За наше братство! — провозгласил Мириан.

— Ваша!

— Пусть дружба Картли и Абазгии переживет века!

— Ваша, ваша, ваша!

Мириан обеими руками поднял полную чашу и под торжественную заздравную песнь медленно осушил ее.


4

Поздно ночью, когда зал опустел, и в светильниках выгорело масло, Мириан поднялся на сторожевую башню и вошел в маленькую угловую комнату. Это. было временное пристанище духовного пастыря всех грузин — католикоса Табора. Простая постель, покрытая ковром, у изголовья — большое распятие, искусно вырезанное из светлого камня. В углу, у иконы, светится крохотный живой огонек лампады. При появлении Мириана старец поднялся.

— Я нарушил твой покой, святой отец.

— Что может потревожить служителя бога? Я уже отдохнул и ждал тебя, сын мой.

Католикос засветил от лампады свечу, воткнул ее в оплывший воском подсвечник и поставил на стол.

— Что скажешь о Дато, святой отец?

— Кого бог хочет наказать, того лишает разума, — сурово проговорил старец.

— А по мне, так лучше бы исторг из него душу. Темная она у Дато. Многое я дал бы за то, чтобы знать, какому богу он молится.

— Ты что-нибудь знаешь? — спросил католикос.

— То-то и беда, что не знаю, поступки же Дато подозрительны. Гасан на его земле зверствовал, а меч Дато в ножнах ржавел. Сегодня же с советником Леона Абазгского ссору затеял. Похоже, хочет он поссорить нас с императором. Вот и суди, какая душа у Дато.

Табор озабоченно пожевал губами, он понимал: Мириан ждет от него совета, но что он может посоветовать? Только просить бога укрепить его дух в борьбе за объединение усилий всех мтаваров и азнауров в войне против мусульман. Будучи последовательным кафоликом[45], он настойчиво склонял Мириана к мысли крепить Грузию под главенством православной церкви.

— Что армянские нахарары[46], что картлийские мтавары — все едино волки, терзающие и растаскивающие свои государства по частям, а нечестивым того только и надо: по частям легче покорить народы. Не в одном Дато дело. Много воли дал ты своим азнаурам, а каждый из них спит и видит себя великим мтаваром.

— Мне это известно, святой отец, но азнауры и мтавары — наша опора, они не могут быть сильны без земли и воинов-поселян. Уповаю на то, что перед лицом общей опасности они сплотятся воедино, — сказал Мириан, задумчиво поглаживая бороду.

Его самого беспокоило своеволие азнауров. Задуманная им с братом реформа задерживалась из-за того, что многие азнауры находились вдали от своих земель, занятых арабами, но эгрисских азнауров он укреплял, наделяя землей и крестьянами-воинами. Ныне же некоторые из них претендуют уже па потомственное владение областями, подчиненными им. Другого пути укрепления Картли не было. «Бог даст победу, тогда осуществим реформу по всей Картли», — думал он.

— Святая церковь наша сильна единством православной веры, а государство — единством верующнх. Не забывай об этом, сын мой. Ты защитник веры в триединого нашего господа бога и належда его паствы. Молюсь за тебя денно и нощно. С чем Леон Абазгский прибыл?

— А это мы сейчас узнаем. Арчил приведет сюда его человека — доверенного покойного Константина. — Мириан прислушался. — Идут уже.

Скрипнула тяжелая дубовая дверь, пламя свечи заколебалось. Перед Мирианом и Табором предстали Арчил и Дадын. Старый абазг опустился на колено перед католикосом.

— Благослови, святой отец.

Табор небрежно перекрестил Дадына, пробормотав что-то невнятно. Потом абазг, не вставая, повернулся к Мириану. Тот сел, положив на стол сцепленные руки.

— Встань.

Дадын поднялся и посмотрел в глаза Мириану.

— Помнишь ли ты наказ, данный тебе Константином Абазгским?

Старый абазг внутренне вздрогнул. Значит, не ему одному Константин поручил заботы о будущем Абазгии!

— Помню и готов отвечать.

— Говори.

— Леон предан союзу с Эгриси.

— Не ошибаешься ли ты?

— На том крест готов целовать.

Левая бровь католикоса чуть приподнялась, в глазах мелькнула ирония.

— Пустое говоришь. Ты в язычестве погряз. Истинной христианской веры в тебе отродясь не было. Что тебе крестное целование! Как можем мы верить тебе?

Дадын оправдывал осторожность наследников Стефаноза и католикоса, потому что сознавал всю глубину своей ответственности; он еще раз оценил предусмотрительность покойного Константина, замыслившего убрать своего сына Леона, если тот будет осуществлять политику великодержавного ромейского императора. Дадын некоторое время думал о том, как доказать католикосу и Мириану, что Леон свято блюдет заветы отца и верен союзу с Эгриси. Наконец, решился:

— Я взял ромейский корабль. Все золото, которое он вез для раздачи жалования воинам келасурского гарнизона, я передал Леону Абазгскому...

Мириан и Табор переглянулись, Арчил усмехнулся.

— Сказано, сатана в образе человеческом, а еще крест целовать хотел, — пробормотал католикос.

— И что? — не терпелось Арчилу.

— Леон Абазгский сказал: на ромейские деньги у ромеев же купим оружие для войны с агарянами.

Арчил рассмеялся, Мириан же строго сказал:

— Больше не трогай ромейских купцов. Беду навлечешь на своего патрона, и нам от того беспокойство. Попадешься нам — пощады не жди. Ромейские купцы доставляют мне железо и оружие, а они сейчас нужны для войны с саркинозами. Ты же мешаешь этому.

— Не трону, государь.

— Какого совета и помощи ждет от нас твой патрон? — спросил Мириан.

— Хотим просить, главу картлийской православной церкви назначить к нам священником-картлийца или абазга.

Мириан круто повернулся, а католикос, несмотря на свой преклонный возраст, живо вскочил.

— Этого не просите! — резко сказал он. — Вы, абазги, своевольны. Ни кесарь, ни святейший патриарх никому не доверяет абазгскую паству, кроме как человеку, верному святому престолу.

Мириан подошел к Дадыну и, глядя ему в глаза, сказал:

— Достаточно пока и того, что наш святой отец — картлиец. Он и наш и ваш заступник перед богом и императором.

— Истинно так, благослови тебя господь, — проговорил католикос, крестясь.

Дадын поклонился!

— Я понял.

Абазгский архиепископ мешал Дадыну разбойничать. Но раз Мириан и Арчил запретили трогать ромейских купцов, с чем он не мог не согласиться в силу сложившихся обстоятельств, отпала и необходимость замены епископа своим человеком.

Мириан взглянул на брата, приглашая его высказаться.

— Если саркинозы снова вторгнутся в Эгриси, чем вы можете помочь нам? — опросил Арчил у Дадына.

— Дадим пеших и конных воинов, — ответил тот.

Мириан поинтересовался; — Кто поведет войско?

— Леон Абазгский сам возглавит своих воинов. Я же буду его ближайшим помощником и советчиком.

Арчил заметил:

— Пеших не нужно. Посадите всех лучников на коней... Лучников бы побольше.

— Своих воинов держите при себе, — вмешался Мириан. — Пусть будут готовы. Брат дело говорит: хорошо-бы ваших лучников всех на коней посадить. Ну, об этом мы завтра поговорим с твоим патроном, а сейчас иди и не забывай, что я сказал о ромейских купцах. Они нам нужны.

Когда Дадын вышел, Арчил заметил:

— Леон не так прост, как показывает.

— Леон — послушное копье в руках глав своих родов, а особенно этого камарита, — возразил Мириан.

— Лукав язычник, — сказал католикос. — Главы родов у Леона — то же, что наши азнауры: каждый готов вцепиться в другого, как волк, и каждый в мтавары метит. Господь, прозри слепых, образумь безумных во имя защиты святого престола от нечестивых. Аминь!

Все перекрестились.

Загрузка...