Глава 8

Я проснулся с легкой головной болью и поначалу не мог понять, где нахожусь – потолок над головой был белый с лепниной, вместо голубого, к которому я привык по утрам. Не сказать, что я большой любитель лепных украшений на потолках и стенах, но, поскольку они все равно уже имеются здесь, какой смысл раздумывать, нравится мне это или нет. Пока я ориентировался в пространстве, вспоминая события прошедшей ночи, вошла Натали с подносом.

– Ты проснулся, дорогой?

– Угу. – Я сел на огромной квадратной двуспальной кровати, которая не имела изголовья. – Который час?

– Почти одиннадцать. Сегодня четверг.

Она поставила поднос на туалетный столик и подошла ко мне. Уже полностью одетая в свой любимый костюм для прогулки около дома, состоявший из бермудов, шерстяных носков до колен и отлично вычищенных туфель-мокасин. Спрашивается, где логика – сначала оголить ноги, надевая шорты, и тут же прикрывать их снова гольфами? Это всегда для меня оставалось загадкой. Темные волосы, гладкие и блестящие, обрамляли сияющее свежестью и улыбкой лицо. Если бы я и сомневался в подлинности своих воспоминаний о событиях прошедшей ночи, после того как мы вернулись домой, то сейчас мои сомнения сразу исчезли при взгляде на Натали – секс всегда шел ей на пользу.

Она наклонилась, слегка меня поцеловала и усмехнулась:

– Ну, этой ночью нам пришлось постараться на совесть, чтобы уложить тебя спать, зато сегодня ты выспался как следует. Как ты себя чувствуешь?

– Кто потрудился и над чем?

Она выглядела очень хорошенькой, но все же слишком уж нарядной и далекой. Я протянул руку, схватил ее за шорты, подтянул к себе так, что она, потеряв равновесие, упала ко мне на кровать. Я схватил ее в объятия и поцеловал с такой силой, что испортил аккуратно наложенный свежий слой губной помады.

– Я великолепно себя чувствую.

– Хватит, бесстыдник. – Она попыталась оттолкнуть меня. – Твой завтрак остынет. – Но голос звучал несколько странно, а ее старания освободиться были неубедительны. Она еще посопротивлялась, потом я поцеловал ее снова, и после мы перешли к другим занятиям для взрослых.

– Надо было подумать раньше, прежде чем выходить за гения, – наконец выдохнула Натали. – Шесть месяцев в году он не замечает моего существования, а в остальное время к нему просто опасно приближаться. – Она потерла щеку. – Дорогой, если позволишь, одно замечание: в следующий раз сначала побрейся, прежде чем страсть захватит тебя.

Я ухмыльнулся. Она села на кровати, подтянула гольфы, опять надела мокасины, встала и начала исправлять ущерб, нанесенный ее туалету. Достала из шкафа свежую рубашку вместо прежней, изрядно помятой, и исчезла в ванной. Я принес поднос со столика на кровать и начал завтракать. Вскоре она вернулась и снова выглядела свежо и соблазнительно. Натали налила себе кофе и, присев на кровать, стала пить, оглядывая свою спальню.

– Кажется, я переделаю эту комнату.

Я тоже оглядел критическим взором большую спальню. В бело-черных тонах, очень современную и холодную. У меня раньше было другое представление о дамских будуарах. Но какое это имеет значение? Когда я нахожусь здесь, меня меньше всего интересует интерьер, а в остальное время я сплю в своей комнате.

– Продолжай, – разрешил я.

– Я считаю... Дорогой, как твой живот?

– Прекрасно. Почему ты спросила?

– Не надо было разрешать тебе вчера ночью пить. Ты уверен, что у тебя ничего не болит?

– Я в полном порядке, принцесса. Ты меня не перестаешь спрашивать о том, как я себя чувствую, все последние пять месяцев.

– Я знаю. Мне вдруг стало за тебя страшно, Грег.

– Да?

– Прошу тебя, будь осторожен.

– Куда ты клонишь?

– Я люблю тебя и не хочу, чтобы с тобой что-то случилось, – вот куда я клоню.

Мы не привыкли бросаться словом “люблю”, наверно потому, что окружающие нас люди слишком злоупотребляли им.

Я прочистил горло:

– Я здоров, как бык, Натали. Перестань волноваться. Я выздоровел окончательно. Она покачала головой:

– Я не это имела в виду.

И тут ее прервал звонок в дверь. У нас был современный звонок, с музыкой, играл четыре мелодии, но, к сожалению, он не мог сказать звонившему, что мы никого не хотим видеть. Натали допила кофе и поставила чашку на поднос.

– Я посмотрю, кто там. Ты заканчивай завтрак. Звонок снова мелодично отыграл, я слышал, как Натали прошла через гостиную, открыла дверь и с кем-то разговаривает.

Потом кого-то впустила в гостиную и сказала:

– Садитесь здесь. Я скажу ему. – Она вошла в спальню со словами: – Это Ван Хорн, дорогой. Хочет тебя видеть.

– Зачем?

– Он не сказал. Лучше тебе умыться. Ты все еще в помаде. Она бросила мне халат и нашла шлепанцы. Когда я вошел в гостиную, Ван Хорн сидел на одном из наших самых неудобных кресел и был немного похож на продавца пылесосов, явившегося с целью уговорить хозяйку купить новую модель. На его коленях лежал продолговатый большой сверток.

– Привет, Ван. Чем обязан? Что у вас там? Он ответил с напряжением в голосе:

– Я хочу, чтобы вы опознали эту вещь для меня, если возможно.

– Конечно.

Я снял пару пепельниц и вазу с цветами со столика для коктейлей.

– Можете проводить вашу демонстрацию здесь, профессор.

– Это очень важное и серьезное дело, доктор Грегори. – Тон его выражал неодобрение. За все время нашего знакомства он ни разу не назвал меня или моих коллег по имени, хотя мы всегда называли его Ван. Наверно, так легче быть копом, если не завязываешь слишком близких отношений с подозреваемыми. И я не шучу, потому что для агента национальной службы безопасности каждый является подозреваемым всегда и всюду.

– Это вы напускаете таинственность, а не я. Хотите кофе?

– Нет, спасибо. – Он положил сверток на длинный узкий столик, достал маленький перочинный ножик и разрезал веревочку. – Я хочу, чтобы вы внимательно посмотрели и как следует подумали, прежде чем ответить на мой вопрос.

Я кивнул. Натали, стоявшая рядом, положила руку мне на плечо. Она выглядела слегка испуганной. Я и сам испугался, по правде говоря. Ван Хорн развернул бумагу. Там оказался двенадцатизарядный “ремингтон”, автоматическое ружье с компенсатором на дуле. Короткая трубка распределителя была на месте. Я – не большой поклонник автоматических ружей и спокойно проживу без компенсаторов, чокборов, насадок и прочего, но некоторые обожают прибамбасы и все отдадут за эти излишества. Но не ружье заставило Натали охнуть, а то, что было на ружье. Ну, я-то видел кровь и раньше, даже кровь, смешанную с грязью и прилипшими сосновыми иглами.

– Переверните.

Ван Хорн положил палец под предохранитель и повернул ружье обратной стороной.

– Это ружье Джека Бейтса, – сказал я. – Мои слова можно проверить, все его ружья застрахованы в полисе, и в компании записан серийный номер, поэтому я не выдаю ничьих секретов.

– Вполне достаточно. А есть еще что-то, о чем вы хотите мне рассказать?

Я наклонился и принюхался к прорези компенсатора, где обычно скапливаются всевозможные загрязнения. Судя по резкому запаху жженого пороха, из ружья стреляли совсем недавно. Я покачал головой:

– Нет, исходя из незнания ситуации. За исключением...

– За исключением, доктор Грегори? Я подошел к телефону, стоявшему на столике в холле, нашел в ящике моток скотча, вернулся и бросил ему.

– За исключением того, что мне не нравится ваш тон. Заверните это и перестаньте играть в игры. Джек Бейтс – мой друг. Не надо приходить и совать мне под нос его проклятое ружье, не говоря ни слова о том, что с ним случилось.

Он спокойно спросил:

– А почему вы думаете, что с доктором Бейтсом что-то случилось, доктор Грегори?

– А что мне остается думать? Что он отстрелил голову курице, побрызгал ее кровью свое ружье и преподнес его вам как сувенир?

– А другой причины для волнений у вас нет?

– Например?

– Его поведение этой ночью. Он был сильно взволнован и подавлен. – Ван Хорн помолчал, поморщился. – Наверно, я хожу вокруг да около. Итак: покинув ночью дом Деври, доктор Бейтс несомненно направился домой, потом, загрузив свой джип снаряжением для кемпинга и охоты, поехал в горы по дороге, ведущей к лыжному спуску. Утром несколько ребят и девушек отправились туда же покататься и остановились, чтобы надеть на колеса цепи, потому что начиналась дорога наверх – очень скользкая. Это было в восемь тридцать. Они увидели автомобиль доктора Бейтса, и, пока ребята занимались установкой цепей, девушки решили прогуляться. Они нашли доктора лежавшим около своей машины. Он был мертв. Рядом находилось это ружье:

– Вот как.

Я смотрел на положенное на стол ружье со странным чувством: я столько раз бывал на охоте с Джеком, сидел рядом с этим ружьем и его хозяином на привалах и в засадах. Бывало, ругал ружье за то, что звук выстрела оглушителен и пустые гильзы имеют обыкновение отлетать вправо. Но и восхищался неоднократно: Джек как-то срезал сразу трех уток на болоте, потом достал канадского гуся, летевшего очень высоко. Я тоже неплохо обращаюсь с охотничьим оружием и мог даже переплюнуть Джека в точности стрельбы на дальность, но не являлся ему соперником, когда дело касалось дробовика. Здесь он был просто артист. Что ж, пожалуй, у меня получилась достойная эпитафия для охотника.

– Странно, что никто не слышал выстрела. Там, наверху, есть хижина, лесники обычно чутко реагируют на выстрелы.

– Они подъехали к месту происшествия, но потеряли много времени, потому что ошиблись с определением направления – их спутало эхо выстрела в каньоне. А когда наконец прибыли, молодые люди уже успели остановить несколько машин, и все вокруг оказалось затоптано.

Я хмуро взглянул на ружье:

– Там была картечь?

Ван Хорн помедлил с ответом. Все полицейские одинаковы – даже если их одеть в габардиновые костюмы и поставить на правительственную работу: они никогда сразу не ответят на вопрос, побоявшись нечаянно выдать кому-то секреты.

– Да, – наконец ответил он. – Почему вы спросили?

– Джек имел привычку для охоты ночью применять картечь. Обычно номер первый. Всегда держал заряженное ружье под рукой, когда был на охоте. На привале я постоянно с ним ругался. Не люблю, когда рядом лежит заряженное ружье.

– Понятно. Эта привычка была широко известна? Я пожал плечами:

– Мои разговоры с Джеком по этому поводу кто-то мог услышать. Впрочем, о данной привычке известно всем, кто ходил с ним на охоту.

– Вы с ним говорили прошлой ночью, я знаю. Он решил уйти из Проекта, верно? Деври говорит, что Джек был очень расстроен, – Ван Хорн посмотрел на Натали, очевидно, ей не полагалось слушать такую конфиденциальную информацию, – по поводу того, что он увидел в Неваде. Я и сам заметил состояние Джека, но видел его лишь несколько минут, когда он заехал на работу, чтобы оставить свой рапорт. А теперь я хочу услышать ваше мнение – был он настолько расстроен, чтобы убить себя?

– Это чертовски глупый вопрос, Ван. Если бы прошлой ночью такая мысль пришла мне в голову, я бы предпринял какие-то меры.

– Нет, если были сильно расстроены его желанием прервать работу с вами.

– Спасибо, что напомнили. Мне казалось, что хотя он и взволнован, но контролирует себя. Ван Хорн дотронулся до ружья.

– Предохранитель спущен, – сказал он, – что указывает: выстрел был преднамеренный, а не случайный. Все указывает на самоубийство, доктор Грегори, за исключением одного факта. Проникновение дробинок и отсутствие порохового ожога, по свидетельству полицейского патологоанатома, говорит о том, что доктор Бейтс был застрелен с расстояния не менее восьми футов.

Натали издала легкий возглас. Я чуть не сделал то же самое. А Ван Хорн продолжал в своей медленной педантичной манере:

– Если даже он придумал метод покончить с собой с помощью дистанционного устройства, а самоубийцы весьма изобретательны и одному Богу известно, о чем их мысли в последний момент, то непонятно, как ружье оказалось рядом с убитым. И более того, на ружье нет отпечатков пальцев – никаких, даже самого доктора Бейтса. Кто-то тщательно стер их. – Он прокашлялся. – При таких обстоятельствах у полиции все основания для тщательного расследования. Я настоял, чтобы мне поручили вести его, – потому что убитый был работником Проекта и я знаю всех, кто работал с ним. Методы расследования потребуются осторожные, надо соблюсти государственную тайну. – Он взглянул на меня. – Власти идут нам навстречу. Если я не справлюсь, они пришлют своих людей.

Я взглянул на Натали, все еще стоявшую рядом, и потрепал ее по руке.

– Ну мы-то никого не убивали, верно, принцесса? – Я снова перевел взгляд на Ван Хорна: – Задавайте ваши вопросы.

– Ваш разговор с Джеком вчера нельзя было назвать дружеским?

– Мы не ссорились, но боюсь, я не выразил сочувствия, как, вероятно, требовалось в данном случае. Не до того было. Я сыт по горло этими плакальщиками.

– Что вы имеете в виду?

– Теми, кто на первое место ставит свою нежную совесть. О, проклятие! Давайте сейчас не будем философствовать. Может быть, действительно единственный способ решать такие проблемы – спрятать голову в песок и сделать вид, что их не существует. Или умыть руки и отойти в сторону, предоставив другим мучиться с ними. Вы предполагаете, что я поехал сегодня утром в горы и застрелил Джека, потому что он не захотел продолжить со мной работу? Не очень логично, не так ли? Живой он мог и передумать, а от мертвого никакой помощи ждать не приходится.

– Вы отзываетесь довольно бессердечно о человеке, который считался вашим другом, доктор Грегори.

– Не беспокойтесь за меня. Я предпочитаю оплакать его в одиночестве. Что вы еще хотите узнать? Мы покинули дом Деври в час тридцать, поехали прямо домой и больше из дома не выходили. Это называют алиби, если не ошибаюсь.

– Верно. Можете доказать?

– Если вам будет достаточно подтверждения Натали. Хотя уверен, что она солжет ради меня, если попрошу ее об этом.

– Дело не в искренности миссис Грегори, а в ее осведомленности. Насколько известно, вы пользуетесь разными спальнями.

Я внимательно взглянул на него:

– А вам многое известно о нашей личной жизни.

– Это моя работа, доктор Грегори.

– Да, вероятно. Но ваша информация немного неверна. Не совсем, Ван. Мы пользуемся одной спальней при некоторых особых обстоятельствах.

– Это так, миссис Грегори? – спросил он у Натали.

– Да, Грег был дома, я могу поклясться. Он принял снотворное за полтора часа до звонка Ларри. Ему пришлось проснуться, одеться и ехать к Деври, а там его расстроил Джек. Все вместе взятое ввергло его в нервное возбуждение. Поэтому мы с ним выпили по паре стаканчиков – было уже где-то часа три – и отправились в мою спальню с непристойными намерениями. Вам наверняка будет приятно узнать, что эти намерения мы осуществили успешно к полному удовлетворению сторон. Я проснулась рано, но Грег спал крепким сном еще полтора часа назад. Я могу поклясться, что он никого не мог застрелить в горах на рассвете.

Ван Хорн кивнул:

– Но из ваших слов следует вывод – поскольку ваш муж крепко спал утром, он не может сказать то же самое о вас, миссис Грегори.

Натали удивилась:

– О! Разве мне тоже нужно алиби?

– Кажется, полиция думает так, – подтвердил Ван Хорн, – потому что они нашли вот это невдалеке от тела Бейтса. – Он полез в карман и вытащил яркий шелковый шарф, которым Натали повязывала волосы, когда ехала в машине накануне. – Эта вещица висела на дереве.

Никто не промолвил ни слова, когда он подошел и положил шарф на столик рядом с ружьем, отодвинув бумагу, громко зашелестевшую в напряженной тишине. Шарф, хотя и был из более дорогого материала, как две капли воды походил на те косынки и шарфы, которые нынешние тинэйджеры повязывают на шее или голове. Разноцветные, яркие большие лоскуты, и не было причин, считать, что это шарф именно Натали, но почему-то я сразу его узнал с полной уверенностью. Я помнил, как она стащила шарф с головы, когда мы вернулись, и пошла к телефону ответить на звонок Ларри, который просил меня приехать немедленно. Но с тех пор, как я его видел в последний раз, на конце шарфа появилась безобразная дырка.

Натали подошла к столику и кончиком пальца прикоснулась к шарфу.

– Свисал с дерева? – тихо спросила она. – Могу я узнать, как?

– Висел на суку, примерно на высоте шести футов над землей. Вы видите дыру? Он был прицеплен за нее.

Натали подняла на бывшего фэбээровца глаза. Ее взор был невинен и искренен.

– Но я не понимаю, какое отношение этот шарф имеет ко мне, мистер Ван Хорн?

– У меня такое впечатление, что он ваш, миссис Грегори.

– Не понимаю, почему оно должно было у вас сложиться, – спокойно ответила она. – Я этот шарф не видела никогда в жизни.

Загрузка...