У всех на виду

Дуня

Клевцов с надеждой смотрел на мотор: вдруг заработает сам, без его помощи. Хорошо, что мотор отказал именно здесь, на лоне природы. Можно разобраться, что к чему, и ехать дальше, а пока есть возможность насладиться пением птиц и подышать свежим воздухом.

Что же, однако, случилось? Машина вроде бы в полной исправности, а ехать не хочет. Интересно, почему?… А потому что, оказывается, в баке ни капли горючего. Докатался. Придётся сидеть и ждать. Раньше или позже, но найдётся же шофёр, готовый поделиться бензинчиком.

Клевцов проводил взглядом пролетевший с рёвом самосвал, достал из кармана сигарету, закурил и увидел девочку.

Она медленно шла вдоль деревьев, держа на руках запеленатую куклу, и что-то говорила, говорила… Рядом никого не было видно, и Клевцов понял, что слова её обращены к кукле.

Но вот девочка заметила стоящую на обочине машину и незнакомого человека.

— Здравствуйте.

— Привет,— кивнул Клевцов.

— У вас машина сломалась, да?

— Горючее кончилось. Нет бензина.

Прижав к груди куклу, девочка вздохнула, и Клевцов расценил её тяжкий вздох как выражение сочувствия.

— Как твою куклу зовут, если не секрет?

— Она не кукла, она моя дочка. Её зовут Лючия…

— Очень приятно,— улыбнулся Клевцов.— А тебя как зовут?

— Дуня. А вас?

— Анатолий Андреевич.

— Очень приятно,— сказала Дуня и села на пенёк.— Знаете, её почему зовут Лючия? Потому что она не русская. Дедушка её привёз из Италии…

— Ах, вот как. Значит, у неё не только мама, у неё и дедушка есть?

— Это мой дедушка,— пояснила Дуня, когда Клевцов присел на соседний пенёк.— Дедушка ездил в Италию, он ветеран войны…

— Вот теперь мне всё понятно. Как твоя дочка себя ведёт?

— Лючия не хотела сейчас уходить из дому. Мы тут живём очень близко… А мама говорит: «Пойди, Дуня, погуляй с дочкой». А я говорю: «Мы тоже посмотрим». А мама говорит: «Не нужно вам это. Отправляйтесь».

— Погода хорошая, почему не погулять,— сказал Клевцов.

— А я хотела остаться, и Лючия тоже хотела… Когда приехал дяденька в белом плаще, мама говорит: «Вот опять он явился. Я чувствую, что сейчас будет жуткая сцена».

— А папа что сказал?

Дуня горестно вздохнула:

Папа говорит: «Полина, возьми себя в руки»,— и ушёл в другую комнату…

— Ясно-понятно,— сказал Клевцов и в надежде отвлечь Дуню от её переживаний спросил: — А твоя Лючия петь умеет?

— Не знаю. Она не пробовала… Этот дяденька в плаще говорит: «Вы видите меня в последний раз», а мама говорит: «Ой, ой, что же это теперь будет?», а папа говорит маме: «Собери вещи и беги за ним, если не догонишь, могу тебе дать его адрес: Мосфильмовская улица…».

— Не надо мне это рассказывать,— сказал Клевцов, чувствуя неловкость как человек, случайно оказавшийся свидетелем семейной сцены. «Совсем ещё пичужка, а переживает,— подумал он,— и родители хороши — что мать, что отец. Но ничего, ничего, в таком раннем возрасте всё плохое быстро забывается».

— А вы знаете, как по-итальянски «до свидания»?

— Понятия не имею,— сказал Клевцов. «Вот она уже думает о другом. И хорошо. И прекрасно. Я человек посторонний, а был бы знаком с её родителями, я бы им сказал: можно, конечно, спорить, ссориться, в отдельных случаях даже разводиться, но при этом никогда нельзя забывать о детях. У меня пока ещё детей нет, но я уверен, что я прав».

Дуня с любопытством смотрела на своего собеседника, на его озабоченное, ставшее строгим лицо, на его губы, которые шевелились, как будто он что-то говорит, но не вслух, а про себя.

— Аривидерчи,— сказала Дуня.

— Что? — не понял Клевцов.

— По-итальянски «до свидания».

Клевцов улыбнулся.

— Это тебе Лючия сказала?

— Мне это дедушка сказал…

Клевцов увидел медленно идущий самосвал. Высунувшись из кабины, на него выжидательно глядел шофёр — вихрастый малый в сбитой на затылок кепке.

— Извини, Дуня, я сейчас… Друг! Горючим не богат?

— Какой может быть разговор на женском собрании? Сделаем,— с готовностью сказал шофёр.

Пока шла заправка «Запорожца», Дуня о чём-то негромко и доверительно говорила Лючии. А Клевцов продолжал думать о том, как нуждается Дуня в душевном тепле, которого она лишена дома, где явно не ладят родители и единственно, на что хватает у них здравого смысла,— это лишь на то, чтобы в минуты очередного объяснения удалить ненужного свидетеля — эту девчушку с большими глазами и не по-детски печальную.

Когда самосвал уехал, Клевцов включил зажигание. «Может, побыть ещё с Дуней, рассказать ей напоследок что-нибудь весёлое? Нет, не стоит вмешиваться в чужую жизнь. Интересно, скоро ли окончится семейный конфликт и она сможет вернуться домой?»

— Починили машину? — спросила Дуня.

— Да, всё в порядке. Мне надо ехать, Дуня. Давай прощаться…

Дуня выпростала из-под одеяльца руку Лючии и протянула её Клевцову.

— Лючия говорит вам: «Аривидерчи».

— Аривидерчи,— сказал Клевцов,— пока!..

Он подержал двумя пальцами пластмассовую ручку куклы, потом пожал ладошку Дуне, отметив, что рука «мамы» ненамного больше «дочкиной».— До свидания, Дуня. Всё будет хорошо.

— Да? — доверчиво сказала Дуня.— Подожду ещё полчаса…

«Детская наивность»,— подумал Клевцов, садясь в машину.

— А может, и пять минут,— продолжала Дуня.— Вот мама досмотрит по телевизору про этого дяденьку в белом плаще и про тётеньку, которая…

Дуня вдруг замолчала, потому что случилось нечто очень странное — у её знакомого глаза стали совсем круглыми, он схватился руками за голову, начал смеяться и сказал:

— Вот это номер! Сейчас умру!..

Дуня улыбалась. Нет, когда люди так веселы, они не умирают.

«Запорожец» плавно набирал скорость. Клевцов оглянулся.

Дуня влезла на пенёк. Теперь она казалась высокой. Она стояла, подняв над головой куклу, и на прощание махала ему рукой долго-долго, пока не исчезла за поворотом.