Уайт-Ривер в огне

1.

Дэйв Гурни стоял у раковины на просторной кухне их фермерского дома и держал в руках одно из ситечек Мадлен. Из очень старой, тонированной стеклянной банки он осторожно высыпал в ситечко несколько коричневых комочков, похожих на камешки и густо покрытых грязью. Смыл грязь — и они оказались меньше, светлее и на вид куда более однородными, чем казались сначала. Он расстелил бумажное полотенце на столешнице возле мойки, высыпал туда содержимое сита, другим полотенцем тщательно обсушил «камешки», затем взял их вместе с голубоватой банкой и отнес к себе в кабинет, поставив рядом с ноутбуком и большой лупой. Включил компьютер, открыл документ, который вел в специальной археологической программе, купленной месяц назад — вскоре после того, как он обнаружил в вишневой роще над прудом остатки старого каменного погреба. То, что он увидел во время осмотра, навело его на мысль: подвал мог служить фундаментом строения конца семнадцатого или начала восемнадцатого века — возможно, дома поселенца на тогдашней дикой окраине.

Программа «Археология» позволяла накладывать на свежие фотографии подвала точно масштабированную сетку и маркировать клетки кодами тех предметов, что были найдены в соответствующих точках. В сопровождающем списке каждый код связывался с кратким описанием и фотографиями отдельных находок. К этому моменту у него значились: два железных крюка, которые, судя по его интернет-поискам, употреблялись для растягивания шкур; инструмент из крупной кости — вероятно, скребок для выделки; нож с черной рукоятью; проржавевшие остатки нескольких звеньев железной цепи и железный ключ.

Он поймал себя на том, что смотрит на эту россыпь предметов, едва освещенную его скромными знаниями об эпохе, к которой они, похоже, принадлежали, как на первые дразнящие кусочки большой головоломки — точки, которые придется соединить с теми, что еще только предстоит открыть.

Зафиксировав место своей последней находки, он взялся через лупу разглядеть стеклянную банку — голубоватую, чуть матовую. Судя по фотографиям похожих емкостей в сети, она соответствовала предполагаемому возрасту фундамента.

Потом переключился на «камешки». Достав из ящика скрепку, он разогнул ее, превратив в ровную проволочку, и принялся ею подвигать один из предметов, поворачивая под лупой то так, то эдак. Поверхность оказалась относительно гладкой, за исключением одной грани — крохотного углубления с тонкими, острыми краями. Он перешел ко второму — та же структура. К третьему, четвертому, затем к оставшимся четырем. Тщательное рассмотрение показало: все восемь предметов, хотя и не совсем одинаковые, имели одну и ту же базовую конфигурацию.

Он задумался, чтобы это могло значить.

И его осенило: возможно, это вообще не камни.

А зубы.

Маленькие зубы. Вероятно, человеческие молочные.

Если так, то тут же возникло несколько новых вопросов — таких, что ему немедленно захотелось вернуться на участок и копнуть глубже.

Он поднялся из-за стола — и в кабинет вошла Мадлен. Бросила быстрый взгляд на мелкие предметы, разложенные на бумажном полотенце, и на лице промелькнула легкая тень отвращения — та самая, что появлялась всякий раз, когда ей напоминали о раскопках, теперь перегородивших узкую тропинку, которую она так любила. Не облегчало ситуацию и то, что подход Дэйва к месту находок напоминал ей, как он бы работал на месте убийства в бытность детективом нью-йоркского отдела по расследованию убийств.

Одним из постоянных источников напряжения в их браке оставался разрыв между ее желанием окончательно распрощаться с городской жизнью и безоговорочно принять деревню и его неспособностью — или нежеланием — оставить карьерные устремления, эту неуемную потребность что-нибудь расследовать.

Она натянуто весело улыбнулась:

— Сегодня чудесное весеннее утро. Пройдусь по карьерной тропе. Вернусь часа через два.

Он ждал продолжения. Обычно, сообщив, что уходит, она спрашивала, не хочет ли он пойти вместе. Обычно он находил повод отказаться — всегда находилось что-то, что «надо доделать». Простой факт был в том, что лесные прогулки не приносили ему того покоя, что ей. Его собственное чувство покоя, силы и самоуважения рождалось не столько из наслаждения природой, сколько из стремления понять, что происходит и почему. Мир — через исследование. Мир — через открытие. Мир — через логику.

Но на этот раз она не позвала. Вместо этого сказала без особого энтузиазма:

— Звонил Шеридан Клайн.

— Окружной прокурор? Зачем?

— Хотел поговорить с тобой.

— Что ты ему сказала?

— Что тебя нет дома. Он позвонил буквально за минуту до того, как ты вернулся с этими штуками, — она указала на разложенные «камешки». — Оставить сообщение отказался. Сказал, перезвонит в половине двенадцатого.

Гурни взглянул на настенные часы в кабинете. Без четверти одиннадцать.

— Он хоть как-то намекнул, о чем речь?

— Голос напряженный. Может, это из‑за неприятностей в Уайт-Ривер?

Он на миг задумался.

— Не представляю, чем я мог бы ему помочь.

Мадлен пожала плечами:

— Просто предположение. Но что бы ему ни было нужно, вряд ли он скажет прямо. Он — змея. Будь осторожен.

2.

Пока Мадлен в прихожей затягивала шнурки на своих походных ботинках, Гурни сварил себе чашку кофе и с ней устроился в одном из кресел-«Адирондак» на патио, вымощенном голубоватым камнем, у самой грядки со спаржей.

С площадки открывался широкий вид на низинное пастбище, амбар, пруд и уединенную городскую дорогу, упиравшуюся в их пятьдесят акров леса и полей. Давным-давно это было настоящей фермой, но ныне то, что они с Мадлен по привычке называли «пастбищами», представляло собой заросшие травой луга. Брошенность, как это порой бывает, лишь прибавила им естественной прелести — особенно теперь, в начале мая, когда по склону холма распускались первые полевые цветы.

Мадлен вышла во внутренний двор через распахнутые французские двери — на ней была нейлоновая ветровка цвета фуксии, наполовину застёгнутая поверх футболки яркого шартреза. То ли весенний воздух подействовал, то ли предвкушение прогулки, но настроение у неё явно улучшилось. Она наклонилась над его креслом и легко поцеловала его в макушку:

— Ты уверен, что отсюда будет слышно звонок?

— Я оставил окно открытым, — ответил он.

— Ладно. Увидимся часа через два, — сказала Мадлен.

Он поднял на неё взгляд и в мягкой улыбке увидел ту самую женщину, на которой женился четверть века назад. Его вновь поразило, как стремительно меняется погода в их отношениях — как опасны бывают мелочи и жесты, и насколько заразительны чувства, ими вызванные.

Он проводил её взглядом: по высокой траве «горного» пастбища она ушла к сосновой опушке, куртка вспыхивала бликами на солнце. Вскоре Мадлен скрылась в лесу, направляясь к старой грунтовке, что соединяла цепочку заброшенных каменоломен вдоль северного хребта. Его неожиданно кольнуло: жаль, что она не позвала его с собой; жаль, что звонок Клайна поступит на домашний стационар, а не на мобильный у него в кармане.

Он посмотрел на часы. Мысли о предметах из старого погреба уже полностью вытеснила попытка представить, что именно вертится в голове у окружного прокурора — и насколько туманными могут оказаться намерения этого человека.

Ровно в половине двенадцатого Гурни уловил далёкий рокот машины, поднимавшейся по узкой городской дороге к сараю. Через минуту сверкающий чёрный Lincoln Navigator проскользнул между амбаром и прудом, немного помедлил там, где гравийная дорожка сходила на нет, затем, преодолев разбитую колею фермерской дороги через заросшее пастбище, выкатился на открытую площадку за домом и остановился у запылённого сельского крыльца Гурни.

Первым сюрпризом было то, что из громоздкого внедорожника выбрался сам Шеридан Клайн. Вторым — что он вылез с водительского места. Он приехал на служебной машине, но без водителя — заметный шаг для человека, влюблённого в привилегии своей должности, отметил про себя Гурни.

Клайн был безупречно одет; пару раз поспешно одёрнул брюки, выправляя складки. На первый взгляд показалось, будто он стал ниже ростом с их последней встречи десять месяцев назад — на тех беспорядочных судебных слушаниях по делу Питера Пэна. Неприятное чувство, к тому же болезненное напоминание. В жуткой развязке той истории погибло много людей, и Клайн, казалось, был вполне готов пришить Гурни непредумышленное убийство. Но стоило СМИ выбрать героическую версию о роли Гурни, как Клайн с «искренним» воодушевлением поддержал её — до степени, которую Мадлен считала тошнотворной.

Теперь он приближался к патио, с застывшей улыбкой на лице, скользя взглядом по окрестностям, оценивая всё и вся.

Гурни поднялся ему навстречу:

— Думал, ты собирался звонить.

Улыбка не дрогнула.

— Планы поменялись. Я как раз заехал в Уайт-Ривер на встречу с шефом Бекертом. Всего сорок миль отсюда, сорок пять минут без пробок. Подумал: почему бы не поговорить лицом к лицу? Так всегда лучше.

Гурни кивнул в сторону автомобиля:

— Сегодня без водителя?

— Я же государственный служащий, как-никак, — отозвался тот, выдержал паузу, расплёскивая нервную энергию. — Знаешь, вождение меня часто расслабляет, — добавил он, и в уголках его напускной, решительной улыбки дёрнулся лёгкий тик.

— Вы прямо из Уайт-Ривер?

— Как уже сказал: после встречи с Бекертом. Собственно, об этом и хотел поговорить, — он кивнул на кресла-«Адирондак». — Может, присядем?

— Не хотите внутрь?

— Не особенно, — скривился он. — День чудесный. Я и так слишком много торчу в кабинетах.

Гурни подумал, не боится ли тот, что за ним следят, и не по этой ли причине предпочитает патио — здесь безопаснее, чем в доме. Может, поэтому он и не стал звонить.

— Кофе? — предложил Гурни.

— Сейчас не нужно.

Гурни указал на стул напротив, сам сел и стал ждать.

Клайн снял пиджак от дорогого серого костюма, аккуратно повесил на спинку стула, ослабил галстук и присел на самый край сиденья.

— Перейду к сути. Задача перед нами непростая. В общем-то, это не должно было стать полной неожиданностью, учитывая подстрекательские выпады от BDA – Братства защиты черных, но, когда подобное происходит, оно всегда бьёт как гром. Вы двадцать пять лет отработали в нью-йоркской полиции — могу лишь догадываться, что вы сейчас чувствуете.

— А что, по-вашему, я чувствую?

— Стрельбу, — коротко сказал он.

— Какую стрельбу?

— Боже, насколько вы тут, на своей горе, отрезаны от мира? Хоть знали о демонстрациях, что всю неделю идут в Уайт-Ривер?

— В годовщину того смертельного ДТП? Лакстон Джонс? Трудно не знать. Но утренние новости я ещё не видел.

— Ночью застрелили полицейского из Уайт-Ривер. Пытался не допустить, чтобы расовые протесты вышли из-под контроля.

— Господи…

— Господи. Чёрт возьми, вот именно, — буркнул Клайн.

— Это случилось на акции Союза защиты чернокожих?

— Естественно.

— Я думал, они строго ненасильственная группа.

— Ха!

— Полицейский был белый?

— Конечно.

— Как это произошло?

— Снайпер. Смертельный выстрел в голову. Там кто-то прекрасно знал, что делает. Это не кокаиновый придурок на субботнем шоу. Это было спланировано, — Клайн нервно провёл пальцами по коротким тёмным волосам.

Гурни отметил, насколько эмоционален окружной прокурор — реакция обычная для людей, но нетипичная для холодного, расчётливого политика, который, как считал Гурни, оценивает события лишь по шкале пользы для своих амбиций.

Клайн задал вопрос ровно в тот момент, когда Гурни собрался спросить сам:

— Вам интересно, почему я пришёл с этим к вам? — Он подался вперёд, уставившись Гурни прямо в глаза, словно считал, что только прямой взгляд способен выразить искренность. — Я здесь, Дэвид, потому что мне нужна твоя помощь. На самом деле, очень нужна.

3.

Шеридан Клайн молча застыл у распахнутых французских дверей и смотрел, как Гурни на кухне возится с кофеваркой, готовя два горячих напитка. Они не обменялись ни единой репликой, пока снова не заняли свои места на улице. Окружной прокурор по-прежнему выглядел натянутым и неловким, но теперь, по всей видимости, после собственных наблюдений за процессом заваривания, успокоился: Гурни не воспользовался шансом спрятать в карман какой-нибудь «жучок». Он сделал несколько глотков, поставил кружку на плоский деревянный подлокотник кресла.

Он глубоко вдохнул — так вбирает в себя воздух человек, решившийся нырнуть в ледяную воду:

— Я буду совершенно откровенен, Дэвид. У меня огромная проблема. В Уайт-Ривер все готово взорваться. Не знаю, насколько внимательно ты следишь за новостями, но на прошлой неделе в районе Гринтон вспыхивали мародёрства и поджоги. В воздухе — постоянный запах гари. Тошнотворный. И ведь всё могло бы быть куда хуже. Целая бочка динамита, и ребята из BDA будто бы изо всех сил пытаются поднести к ней фитиль. Как и это последнее нападение. Хладнокровное убийство полицейского.

Он умолк, качая головой.

Через пару мгновений Гурни мягко подтолкнул его к пояснениям:

— Вы говорили, что приехали прямо со встречи с начальником полиции Уайт-Ривер?

— Делл Бекерт и его помощник, Джадд Терлок.

— Обсуждали, как реагировать на стрельбу?

— Среди прочего. В целом — всю ситуацию. Все возможные последствия, — Клайн сморщился, словно его заставили проглотить что-то несъедобное.

— Между той встречей и вашим визитом сюда есть какая-то связь?

Он снова состроил страдальческую мину:

— Да и нет.

— Поясните, что значит «да».

Прежде чем ответить, Клайн потянулся за кружкой, сделал большой глоток и осторожно вернул её на подлокотник. Гурни заметил дрожь в его пальцах.

— В Уайт-Ривер ситуация предельно запутанная. Нервы с обеих сторон оголены. Я назвал это бочонком динамита, но точнее сказать — чистый нитроглицерин: капризный, непредсказуемый, беспощадный. Споткнись, ткни не туда — и нас разнесёт на куски.

— Понимаю. Расовые предубеждения. Отвратительные эмоции. Возможность полного хаоса. Но…

— Но как ты тут вписываешься? — Он блеснул улыбкой озабоченного политика. — Дэвид, за всю мою карьеру ещё не было такой острой нужды мобилизовать все доступные нам ресурсы. Я говорю о мозгах — правильных мозгах. О способности видеть перспективу. Заглядывать за угол. Я не хочу, чтобы нас застали врасплох только потому, что мы недоглядели.

— Вы сомневаетесь, что отдел Бекерта справится?

— Нет, ничего подобного. От меня вы не услышите критики в адрес Бекерта. Этот человек — символ закона и порядка. Послужной список — что надо, — он сделал паузу. — Ходят даже слухи, что он присматривается к внеочередным выборам генпрокурора штата. Ничего определённого, конечно. Он был бы идеальным кандидатом: правильный имидж, нужные связи. Не все в курсе, да и сам он это не афиширует, но его нынешняя жена — двоюродная сестра губернатора. Правильный человек в правильном месте и в правильное время.

— При условии, что все пойдёт гладко. Или хотя бы ничего не рухнет.

— Само собой.

— И чего именно вы хотите от меня?

— Твоих исследовательских инстинктов. Твоего чутья на правду. Ты чертовски хорош. Твой послужной список в нью-йоркском убийственном отделе говорит сам за себя.

Гурни озадаченно посмотрел на него:

— В распоряжении Бекерта — целое управление Уайт-Ривер. У вас — собственный штат следователей. Если этого мало, могли бы разыграть расовую карту и привлечь ФБР.

Он быстро затряс головой:

— Нет-нет-нет. Как только появляется ФБР — мы теряем контроль. Они любят говорить про «сотрудничество», но играют по своим правилам. У них своя повестка. Господи, да ты и сам знаешь, как федералы работают. Последнее, что нам нужно, — потерять рычаги управления процессом.

— Хорошо, забудем ФБР. Но у вас с Бекертом всё равно достаточно людей.

— Кажется — да, а на деле — нет. Мой штат съёживается. Моя правая рука, Фред Стиммел, полгода назад ушел на пенсию и укатил во Флориду. Две следовательницы — в декрете. Остальные по уши в делах, от которых их не оторвёшь без риска получить серьёзные процессуальные проблемы. Думаешь, у меня полно ресурсов? На самом деле — впритык. И да, ты прав: формально расследование — зона ответственности полиции Уайт-Ривер, а не окружного прокурора. Мяч у Бекерта, пусть он и бежит по своему знаменитому эффективному детективному маршруту. Верно? Но я говорю: ставки слишком высоки, чтобы играть в эту игру иначе, чем всем составом. Это значит — всё, что я могу собрать, и на моей стороне, и на стороне Бекерта. Точка!

По мере того, как говорил Клайн, тонкая жилка на его виске набухала.

— Вы хотите, чтобы я присоединился к вашей команде чем-то вроде внештатного помощника следователя?

— Вроде того. Детали обсудим. У меня есть полномочия и фонд на непредвиденные расходы. Мы уже работали вместе, Дэвид. Твой вклад в дело Меллери и Перри был огромным. А сейчас ставки зашкаливают. Нам нужно быстро раскрыть убийство полицейского — и сделать всё безупречно, чтобы потом это не вцепилось нам в задницу. Сделаем неправильно — и хаос неизбежен. Что скажешь? Могу на тебя рассчитывать?

Гурни откинулся на спинку и посмотрел на стервятников, лениво парящих над северным хребтом.

Улыбка Клайна сморщилась в гримасу:

— У тебя есть сомнения?

— Мне нужно подумать и поговорить с женой.

Клайн на миг прикусил нижнюю губу:

— Ладно. Просто повторю: на кону чертовски много. Больше, чем ты себе представляешь. Правильный исход принесёт огромную пользу всем, кто в этом замешан.

Он поднялся, поправил галстук, надел пиджак. Достал визитку, протянул её Гурни. Политическая улыбка вновь засияла во весь блеск:

— На карточке — мой личный мобильный. Позвони завтра. Или сегодня вечером, если сможешь. Я уверен, ты поступишь правильно — ради всех нас.

Через две минуты чёрный «Навигатор» протиснулся между прудом и сараем и взял курс к городской дороге. Хруст гравия под шинами вскоре стих.

Стервятники исчезли из неба. Небо стало пронзительно голубым, склон холма — ярко-зелёным, как на картине. У приподнятой грядки, возле патио, тянулась в рост спаржа, обещая скорый урожай. Над её нежными побегами почти неощутимо колыхались тонкие воздушные перья.

Общую картину весеннего совершенства портил лишь лёгкий намёк на едкий запах в воздухе.

4.

Следующий час Гурни провёл, бродя по множеству интернет-ресурсов, стараясь сложить более объёмную картину кризиса в Уайт-Ривер, чем та, что прозвучала в изложении Клайна. Его не покидало ощущение, что им пытаются управлять, подкладывая под нос искусно скомпонованный доклад.

Сдержав порыв наброситься на самые свежие сводки о перестрелке, он решил сперва вернуться к истокам — восстановить в памяти обстоятельства смертельной стрельбы в мае прошлого года, приуроченной к демонстрациям Альянса защиты чернокожих.

В онлайн-архиве газеты «Quad-County Star» он наткнулся на один из первых репортажей. Заголовок на первой полосе относился к тревожно множащимся штампам: «Незначительная остановка транспорта приводит к смертельному исходу». Далее шло краткое изложение происшедшего.

Примерно в 11:30 во вторник офицер полиции Уайт-Ривер Киран Годдард остановил автомобиль с двумя пассажирами у перекрёстка Секонд-стрит и Сливак-авеню в районе Гринтон за то, что водитель не подал сигнал поворота перед перестроением. По словам представителя полиции, водитель, Лакстон Джонс, оспорил замечание и неоднократно отказался предъявить права и регистрацию. После этого офицер Годдард приказал Джонсу выключить зажигание и выйти из машины. Джонс ответил серией непристойностей, включил заднюю передачу и стал хаотично сдавать назад. Офицер Годдард приказал остановиться. Тогда Джонс снова включил зажигание и ускорился в сторону полицейского; тот выхватил табельное оружие и выстрелил через лобовое стекло приближающегося автомобиля. Затем он вызвал скорую помощь, а также соответствующих наблюдателей и вспомогательные службы. По прибытии в больницу «Милосердия» Джонс был объявлен мёртвым. Вторая пассажирка, двадцатишестилетняя женщина, опознанная как Блейз Лавли Джексон, была задержана в связи с обнаружением в автомобиле запрещённого вещества.

Следующая заметная публикация в «Стар» появилась спустя два дня, на пятой полосе. В ней приводилось заявление общественного активиста Марселя Джордана, утверждавшего, что полицейская версия случившегося «сфабрикована, чтобы оправдать казнь человека, поставившего их в неловкое положение — человека, посвятившего себя разоблачению и огласке ложных арестов, лжесвидетельства и жестокости, царящих в Управлении городской полиции. Утверждение офицера о том, что Лакстон пытался сбить его, — откровенная ложь. Он не представлял для этого офицера никакой угрозы. Лакстон Джонс был хладнокровно убит».

Очередное упоминание «Стар» о деле вышло неделей позже. В статье описывалась напряжённая сцена на похоронах Лакстона Джонса — ожесточённая стычка между присутствовавшими и полицией. Сразу после похорон прошла пресс-конференция, на которой Марсель Джордан — в сопровождении Блейз Лавли Джексон, освобождённой под залог, и Девалона Джонса, брата погибшего, — объявил о создании Братства защиты чернокожих. Новая организация провозгласила своей миссией «защиту наших братьев и сестёр от обыденных злоупотреблений, хаоса и убийств, совершаемых расистскими правоохранительными органами».

Статья завершалась репликой начальника полиции Уайт-Ривер Делла Бекерта: «Негативные заявления группы, называющей себя “Альянс защиты чернокожих”, прискорбны, бесполезны и не соответствуют действительности. Они унижают честных мужчин и женщин, посвятивших себя безопасности и благополучию сограждан. Это циничное притворство углубляет заблуждения, разрушающие наше сообщество».

В остальных изданиях северной части штата Гурни почти ничего не обнаружил, а в общенациональной прессе — и вовсе крохи: ни подробностей о расстреле Лакстона Джонса, ни о деятельности Братства защиты чернокожих в последующие одиннадцать месяцев — вплоть до объявления о памятных демонстрациях к годовщине и «для повышения осведомлённости о расистских действиях полиции».

Судя по последующему освещению, за изначально мирной акцией последовали единичные вспышки насилия в районе Гринтон на Уайт-Ривер. Беспорядки тянулись неделю, день ото дня становясь всё более конфронтационными и разрушительными — и вызывая всё более истеричный тон в прессе.

То, что он осознавал это лишь отчасти, объяснялось их с Мадлен решением отказаться от телевизора после переезда из города в Уолнат-Кроссинг и сторониться новостных сайтов. Они считали, что термин «новости» слишком часто прикрывает фабрикацию противоречий, поверхностную полуправду и те события, на которые невозможно повлиять. Всё это означало лишь одно: ему предстояло многое наверстать.

Недостатка в репортажах о том, что один из медиасайтов окрестил «Уайт-Ривер в огне», не было. Он решил читать местные и федеральные материалы в порядке их появления. Нарастающая истерия, проступавшая в меняющемся тоне заголовков, недвусмысленно говорила о том, что ситуация выходит из-под контроля:

- В СЕВЕРНОЙ ЧАСТИ ШТАТА ОБСУЖДАЮТСЯ СПОРЫ МНОГОЛЕТНЕЙ ДАВНОСТИ

- ПРОТЕСТ BDA РАЗБЕРЕДИЛ СТАРЫЕ РАНЫ

- МЭР УАЙТ-РИВЕР ПРИЗЫВАЕТ К СПОКОЙСТВИЮ ПЕРЕД ЛИЦОМ ПРОВОКАЦИЙ

- ЛИДЕР BDA МАРСЕЛЬ ДЖОРДАН НАЗЫВАЕТ ПОЛИЦЕЙСКИХ УБИЙЦАМИ

- ДЕСЯТКИ ЧЕЛОВЕК ПОЛУЧИЛИ РАНЕНИЯ В РЕЗУЛЬТАТЕ БЕСПОРЯДКОВ НА ДЕМОНСТРАЦИЯХ

- ДЖОРДАН — БЕКЕРТУ: «НА ВАШИХ РУКАХ КРОВЬ»

- УАЙТ-РИВЕР НА ГРАНИ ХАОСА

- БРОСАНИЕ КАМНЕЙ, ПОДЖОГИ, МАРОДЁРСТВО

- ПРОТЕСТУЮЩИЕ ИЗБИТЫ И АРЕСТОВАНЫ В СТОЛКНОВЕНИЯХ С ПОЛИЦИЕЙ

- СНАЙПЕР УБИВАЕТ МЕСТНОГО ПОЛИЦЕЙСКОГО — ПОЛИЦИЯ ОБЪЯВЛЯЕТ ВОЙНУ BDA

Содержимое статей добавляло немногое к тому, что уже кричали заголовки. Беглый просмотр разделов с комментариями под каждым материалом лишь укрепил его в мысли: подобные «инструменты вовлечения» — чаще всего приглашение к глупости.

Главным же оставалось другое — нарастающее беспокойство из‑за стремления Клайна втянуть его в надвигающуюся бурю.

5.

Когда Мадлен вернулась с прогулки — сияя тем самым удовлетворением и воодушевлением, которое ей неизменно дарили вылазки на свежий воздух, — Гурни все еще сидел в своей «берлоге», согнувшись над экраном компьютера. Отставив в сторону интернет-новости, он изучал город Уайт-Ривер в Google Street View.

Хотя город находился всего в часе езды от Уолнат-Кроссинга, ему еще ни разу не доводилось туда по-настоящему собраться — не было весомого повода. В его представлении это место было квинтэссенцией упадка крупных городов северной части штата Нью-Йорк, пораженных промышленным коллапсом, исчерпанием сельскохозяйственных возможностей, сокращением среднего класса, просчетами политического руководства, расползающейся героиновой эпидемией, неблагополучными школами, ветшающей инфраструктурой и натянутыми отношениями полиции с заметной частью местной общины меньшинств — проблемой, которая особенно остро вскрылась теперь.

По иронии судьбы, репутация Уайт-Ривер омрачалась еще и нависающим присутствием крупнейшего работодателя округа и главного источника его экономической подпитки — исправительного учреждения Уайт-Ривер. Или, как говорили местные, Ривкор.

То, что открылось Гурни при виртуальной прогулке по главным улицам, только подкрепило его мрачные ожидания. Даже железнодорожные пути имелись — тот самый привычный рубеж, отделяющий «хорошую» часть города от «плохой».

Мадлен встала рядом, нахмурившись, и уставилась в экран.

— Что это за город?

— Уайт-Ривер.

— Тот, где сейчас все проблемы?

— Да.

Она нахмурилась еще сильнее.

— Из-за той истории, где в прошлом году на остановке застрелили чернокожего водителя?

— Да.

— И еще памятник какой-то, который хотят снести?

Гурни поднял на нее глаза.

— Какой памятник?

— В клинике на днях несколько человек обсуждали: памятник человеку, связанному с первыми годами существования тюрьмы.

— Об этом я не знала.

Она чуть склонила голову набок, с любопытством.

— Это как-то связано с твоим звонком от Шеридана Клайна?

— На самом деле, звонок превратился в визит. Пришел он сам, собственной персоной.

— О?

— Сказал, мол, живет относительно недалеко и предпочитает общаться лично. Но подозреваю, он изначально планировал явиться.

— Почему не сказал об этом сразу?

— Зная его склонность к манипуляциям и паранойе, предположу: хотел застать меня врасплох, чтобы я не стал записывать разговор.

— Тема настолько щекотливая?

Гурни пожал плечами.

— Мне так не показалось. Но трудно судить наверняка, не понимая, чего именно он от меня добивается.

— Он проделал весь путь и так и не объяснил, чего хочет?

— И да, и нет. Он уверяет, будто ему нужна моя помощь в расследовании смертельной стрельбы. Говорит, не хватает людей, время поджимает, город на грани Армагеддона и прочее в том же духе.

— Но…

— Но не сходится. По процедуре расследование убийства — исключительная компетенция полиции. Если требуются дополнительные силы, это решает руководство департамента — через установленные каналы. Окружной прокурор и его люди, ведущие свою линию, не вправе туда влезать… разве что он что-то от меня скрывает.

— Ты сказал — стрельба со смертельным исходом. Кто погиб?

Гурни запнулся. Смерть сотрудников правоохранительных органов всегда была болезненной темой для Мадлен, особенно после того, как два года назад он сам получил ранение во время дела Джиллиан Перри.

— Прошлой ночью снайпер застрелил полицейского из Уайт-Ривер на демонстрации Альянса защиты чернокожих.

Ее лицо застыло.

— Он хочет, чтобы ты нашел снайпера?

— Так он говорит.

— Но ты ему не веришь?

— Есть ощущение, что я еще не все понял.

— Что же ты собираешься делать?

— Пока не решил.

Она одарила его одним из тех испытующих, почти пронизывающих взглядов, от которых ему всегда казалось, будто душа выставлена напоказ, — и резко переключилась:

— Помнишь, что сегодня вечером мы идем на большой благотворительный вечер для «LORA» у Гелтеров?

— Это сегодня?

— Возможно, тебе даже понравится. Говорят, дом Гелтеров стоит увидеть.

— Я предпочел бы посмотреть его, когда там не будет толпы идиотов.

— Почему ты так зол?

— Я не злюсь. Просто не горю желанием проводить время с этой публикой.

— Некоторые из них очень даже милые.

— Вся эта затея с «LORA» кажется мне слегка безумной. Их логотип на бланках… Чертова сурчина на задних лапах, да еще с костылем. Господи.

— Это центр реабилитации пострадавших животных. Как ты думаешь, каким должен быть их логотип?

— Вопрос лучше: почему мы вообще должны присутствовать на сборе средств для «хромающих сурков»?

— Когда нас зовут участвовать в общественных делах, иногда приятно согласиться. И не уверяй меня, будто не злишься. Ты явно раздражен, и точно не из-за сурков.

Он вздохнул и уставился в окно кабинета.

Лицо Мадлен внезапно просветлело — одна из тех быстрых метаморфоз, что были частью ее эмоционального склада.

— Хочешь пройтись со мной по пастбищу? — спросила она, подразумевая заросшую травой дорожку, которую они регулярно подкашивали по периметру поля на склоне над домом.

Он недоверчиво поморщился.

— Ты только что вернулась с двухчасовой прогулки по хребту и снова хочешь гулять?

— Ты слишком много времени проводишь, уткнувшись в экран. Как тебе такая альтернатива?

Первая реакция у него так и осталась невысказанной. Нет, ему не хотелось тратить время на бесцельное брожение по старому пастбищу. В голове теснились неотложные мысли: протесты, грозящие перейти в массовые беспорядки, убийство полицейского, сомнительная история Клайна.

А потом он передумал, вспомнив, что всякий раз, когда принимал одно из ее «раздражающих» предложений, итог неизменно оказывался лучше ожидаемого.

— Можно пройтись один кружок по полю.

— Отлично! Может, даже найдем маленькое хромое созданьице, которого ты сможешь привести на вечеринку.

Дойдя до конца тропы, Гурни предложил заглянуть в его археологический уголок — в вишневом леске над прудом.

Добравшись до частично обнаженного фундамента, он стал показывать, где находил разные артефакты из железа и стекла, которые заносил в каталог на компьютере. Когда он указал место, где обнаружил зубы, Мадлен резко воскликнула:

— Боже мой, только посмотри на это!

Он проследил за ее взглядом, устремленным к верхушкам деревьев.

— Что ты видишь?

— Листья… солнце, просвечивающее сквозь них… сияющую зелень. Этот свет!

Он кивнул, стараясь не показать раздражения.

— То, чем я тут занимаюсь, тебя тревожит, да?

— Думаю, меня это не радует так, как тебя.

— Дело не только в этом. Что именно в моих раскопках тебя так задевает?

Она промолчала.

— Мэдди?

— Ты хочешь разгадать тайну.

— В каком смысле?

— Тайну о том, кто жил здесь, когда они здесь жили, почему. Верно?

— Примерно так.

— Ты хочешь добраться до тайны того, что их сюда привело, что держало их здесь.

— Полагаю, да.

— Вот это меня и беспокоит.

— Не понимаю.

— Не все нужно выяснять… выкапывать, разбирать по частям, оценивать. Некоторые вещи стоит оставить в покое — с уважением к ним.

Он задумался над ее словами.

— Ты полагаешь, остатки этого старого дома попадают в такую категорию?

— Да, — ответила она. — Это похоже на могилу.

В 17:35 они сели в машину и направились на благотворительный вечер «LORA», устроенный в знаменитой, единственной в своем роде резиденции Марва и Триш Гелтер, что стояла на вершине холма в нарядной деревушке Локенберри.

Судя по тому, что доводилось слышать Гурни, Локенберри находился достаточно близко к Вудстоку, чтобы тянуть к себе ту же манхэттенско-бруклинскую публику любителей искусства, и в то же время достаточно далеко, чтобы выковать собственный независимый стиль, выросший вокруг «колонии поэтов». Известная просто как «Колония», она была основана Милдред Локенберри — наследницей одноименной династии, сколотившей состояние на китовом жире, — чьи стихи почитались за их непроницаемость.

Так же как стоимость недвижимости в самом Локенберри зависела от расстояния до Колонии, цена любой собственности в восточной части графства определялась степенью близости к Локенберри — феномен, который Гурни отметил, любуясь безукоризненностью домов, амбаров и вытесанных в девятнадцатом веке каменных оград, тянувшихся вдоль последних миль дороги, ведущей в деревню. Восстановление и поддержание всего этого великолепия не могло обходиться дешево.

И хотя природное богатство окрестных земель и зданий в непосредственной близости от Локенберри было заботливо ухожено и тщательно подчеркивалось, весь путь от Уолнат-Кроссинга, петлявший через гряду холмов и длинные речные долины, оставался по-своему растрепанным и необработанным, но удивительно прекрасным: дикие фиолетовые ирисы, белые анемоны, желтые люпины и поразительно синие кисти мышиного гиацинта рассыпались среди нежной зелени весенних трав. Этого оказалось достаточно, чтобы он хотя бы понял — пусть и не проникся в полной мере — тот восторг Мадлен, с которым она показывала ему залитые солнцем листья у их пруда.

Когда GPS на приборной панели их «Аутбэка» сообщил, что до точки назначения остается пятьсот футов, Гурни плавно съехал на усыпанную гравием обочину и остановился у старинных железных ворот в высокой стене из сухой кладки. Недавно подсыпанная грунтом и гравием подъездная аллея широкой дугой уходила от распахнутых ворот через пологий луг. Он достал телефон.

Мадлен вопросительно посмотрела на него.

— Мне нужно сделать пару звонков, прежде чем мы начнем, — сказал он.

Он набрал номер Джека Хардвика — бывшего следователя полиции штата Нью-Йорк, с которым не раз пересекался с тех пор, как они познакомились много лет назад, ведя в разных юрисдикциях громкое дело об убийстве Питера Пиггерта. Их странная связь возникла благодаря гротескной совпавшей прозорливости: в один и тот же день, поодиночке, в тридцати милях друг от друга, они нашли разрозненные половины последней жертвы Пиггерта. Которой оказалась мать Пиггерта.

В дальнейшем отношения между Гурни и Хардвиком переживали и взлеты, и падения. Взлеты держались на одержимости раскрытием убийств и сопоставимом уровне ума. Падения же были следствием конфликта характеров: спокойная, аналитичная манера Гурни против навязчивой тяги Хардвика разоблачать, дразнить и провоцировать — привычки, стоившей тому места в полиции штата и приведшей к нынешней роли частного детектива. Запись на автоответчике у Хардвика была, по мнению Гурни, относительно безобидной:

«Оставьте сообщение. Будьте кратки».

Гурни подчинился:

— Это Гурни. Звоню насчет Уайт-Ривер. Хотел узнать, знаешь ли, там кого-нибудь, кто мог бы сообщить что-то, чего еще не было в новостях.

Второй звонок он сделал на мобильный номер, который Шеридан Клайн дал ему сегодня. Записанный голос Клайн звучал столь же елейно-обходительно, насколько голос Хардвика — резким:

«Здравствуйте, это Шеридан. Вы позвонили на мой личный телефон. Если у вас юридические, деловые или политические вопросы, пожалуйста, свяжитесь со мной по номеру, указанному на сайте окружной прокуратуры. Если ваш звонок личного характера, после сигнала оставьте имя, номер и сообщение. Благодарю вас».

Гурни перешел прямо к сути:

— Относительно вашего сегодняшнего описания ситуации в Уайт-Ривер у меня сложилось впечатление, что вы умолчали о каком-то важном факторе. Прежде чем решать, стоит ли вмешиваться, мне нужно знать больше. Мяч на вашей стороне.

Мадлен кивком указала на часы на приборной панели — было 18:40.

Он взвесил все «за» и «против» третьего звонка, но пришел к выводу, что, возможно, делать его сейчас, в присутствии Мадлен, не лучшая идея. Он завел двигатель, проехал через открытые ворота и покатил по безупречно чистой подъездной дороге.

Мадлен заговорила, не поднимая взгляд:

— Ваше защитное одеяло?

— Извините?

— У меня сложилось впечатление, что ты предпочел познакомиться с успокаивающим мирком убийств и беспорядков, прежде чем встретиться с пугающей неизвестностью коктейльной вечеринки.

Через полмили от дома Гелтеров подъездная дорога пошла в легкий подъем и внезапно вывела их к краю поля, утыканного тысячами нарциссов. В косых лучах раннего вечернего солнца это зрелище ошеломляло — почти так же, как массивный кубический дом без окон, возвышавшийся над полем на вершине холма.

6.

Подъездная дорожка вывела их прямо к фасаду. Массивная лицевая стена из темного дерева оказалась безупречно квадратной — примерно пятьдесят футов в высоту и столько же в ширину.

— Это то, о чем я думаю? — удивленно нахмурилась Мадлен.

— Что ты имеешь в виду?

— Посмотри внимательнее. Контуры буквы.

Гурни прищурился. Лишь с трудом он смог различить искаженные очертания гигантской буквы «Г», будто выцветшую литеру из детской азбуки, отпечатанную прямо на доме.

Пока они все еще вглядывались, к машине подбежал молодой человек с волосами цвета шартрез, в свободной белой рубашке и узких джинсах. Он распахнул пассажирскую дверцу и придержал ее, пока Мадлен выходила, затем стремительно переместился к водительскому месту.

— Можете проходить, сэр, вы и леди, — сказал он, протягивая Гурни маленькую карточку с именем «Дилан» и номером мобильного. — Когда решите уезжать, позвоните по этому номеру — я подгоню вашу машину. — Сверкнув улыбкой, он запрыгнул в пыльный внедорожник и объехал дом.

— Приятная деталь, — заметила Мадлен, когда они шли через внутренний двор.

Гурни неопределенно кивнул.

— Откуда ты знаешь Триш Гелтер?

— Я же уже раза три говорила. Виньяса.

— Вин...

Она вздохнула:

— Мой класс йоги. На который я хожу каждое воскресное утро.

Когда они подошли к входной двери, та распахнулась, словно створка огромного шкафа, и на пороге появилась женщина с копной волнистых светлых волос.

— Мадле-е-е-н! — пропела она, придав имени игриво-французский оттенок, так что оно прозвучало как ласковая шутка. — Добро пожаловать в «Скайвью»! — Она улыбнулась, продемонстрировав интригующую щель между передними зубами — как у Лорен Хаттон. — Ты выглядишь потрясающе! Платье — восторг! И ты привела знаменитого детектива! Чудесно! Входите, входите! — Она отступила в сторону и, удерживая в руке голубой коктейль с сахарной кромкой, пригласила их в пещероподобное пространство — не похожее ни на один дом, который Гурни когда-либо видел.

Казалось, весь дом был одной-единственной кубической комнатой — если столь огромное пространство вообще уместно называть «комнатой». Кубы разных размеров служили столами и стульями; на них расселись группы гостей, оживленно беседуя. Наборы сдвинутых кубиков образовывали кухонные стойки у каждого края плиты ресторанного масштаба из матовой стали. Каждый куб имел свой собственный, неповторимый цвет. Как Гурни заметил и снаружи, в стенах, высотой с пятиэтажный дом, вовсе не было окон, но внутри царил залитый солнцем свет. Крыша состояла из прозрачных стеклянных панелей. Над зданием раскидывалось безоблачное синее небо.

Мадлен улыбнулась:

— Триш, это потрясающее место!

— Налей себе что-нибудь и хорошенько осмотрись. Здесь полно сюрпризов. А пока я познакомлю твоего застенчивого мужа с интересными людьми.

— Удачи, — сказала Мадлен и направилась к бару, составленному из двух кубов высотой около четырех футов: один — цвета пожарной машины, другой — кислотно-зеленый. Триш Гелтер повернулась к Гурни, лизнув кончиком языка губы.

— Я прочла о вас все, и вот у меня появилась возможность лично встретиться с суперполицейским.

Он поморщился.

— Именно так вас обозвал «Нью-Йорк Мэгэзин». Писали, что у вас самый высокий процент арестов и обвинительных приговоров по убийствам за всю историю департамента.

— Этой статье больше пяти лет, и она до сих пор вызывает у меня недоумение.

Своим послужным списком в нью-йоркской полиции он не брезговал — порой это могло пригодиться, открывая какие-то двери. Но и стыдился немного.

— Журналы любят возводить людей в супергерои и супермонстры. Я не отношусь ни к тем, ни к другим.

— Вы выглядите как герой. Вы похожи на Дэниела Крейга.

Он неловко улыбнулся, желая переменить тему:

— Эта гигантская буква на фасаде...

— Постмодернистская шутка, — подмигнула она.

— Простите?

— Что вы знаете о постмодернистском дизайне?

— Ничего.

— И сколько вы готовы узнать?

— Достаточно, чтобы понять, что такое «Биг Джи».

Она отхлебнула свой голубой коктейль и вспыхнула своей фирменной редкозубой улыбкой:

— Ирония — сердцевина постмодернистского дизайна.

— Буква «Г» — это ироническое высказывание?

— Не только «Г». Весь дом целиком — ироничное произведение искусства. Бунт против скучного модернизма, лишенного чувства юмора. Сам факт, что этот дом и все, что внутри, спроектированы Кирики Килили, говорит сам за себя. Кирики обожает подтрунивать над модернистами своими кубическими шутками. Модернисты мечтают о доме как о безликой машине — чистая эффективность. — Она сморщила нос, словно от самой эффективности исходил неприятный запах. — А Кирики хочет, чтобы дом был местом веселья, радости, развлечений. — На последнем слове она задержала на Гурни взгляд на пару лишних секунд.

— Большая буква «Г» что-то означает?

— «Глупый», «беззаботный», «желторотый» — выбирайте.

— Это шутка?

— Это способ воспринимать дом как игрушку, забаву, абсурд.

— Ваш муж — веселый парень, верно?

— Марв? Боже упаси. Марв — финансовый гений. Очень серьезный. Человек, который швыряется деньгами. Я здесь за веселье отвечаю. Видите камин? — Она указала на одну из стен, у основания которой зиял широким проемом очаг — не меньше десяти футов. — Языки пламени по всей ширине переливаются всеми цветами радуги. Иногда я настраиваю его на полный спектр. Или делаю просто зеленым. Обожаю зеленый огонь. Я как ведьма с магическими способностями. Ведьма, которая всегда получает, чего хочет.

Над камином висел телеэкран — самый большой, какой он когда-либо видел. На экране — ленты кабельных новостей. Несколько гостей увлеченно смотрели.

— Триш? — сквозь общий гомон прорезался громкий мужской голос из угла.

Она наклонилась к Гурни:

— Меня зовут долг. Боюсь, меня сейчас представят кому-то ужасно скучному. Я всем существом это чувствую. — Ей удалось изобразить, будто сквозь неё пробежала мелодия. — Не исчезайте. Вы первый детектив убойного отдела, которого я встречаю. Настоящий эксперт по убийствам. У меня столько вопросов. — Она мягко сжала его руку и, лавируя через помещение, принялась преодолевать полосу препятствий из кубов.

Гурни пытался во всем этом разобраться.

Постмодернистская ирония?

Большая буква «Г» — символ абсурда?

Весь дом — многомиллионная шутка?

Ведьма, которая получает все, что захочет?

И где, черт возьми, остальные комнаты?

В частности, где тут ванная?

Окинув взглядом беседующих гостей, он заметил Мадлен. Она разговаривала со стройной женщиной с короткими черными волосами и кошачьими глазами. Он подошел.

Мадлен удивленно взглянула:

— Что-то не так?

— Просто... перевариваю услышанное.

Она кивнула на собеседницу:

— Это Филона. Из «Виньясы».

— Ах. Виньяса. Рада знакомству. Интересное название.

— Оно пришло ко мне во сне, — сказала Филона.

— Правда?

— Мне нравится это место. А вам?

— Это и впрямь нечто. Не подскажете, где здесь туалеты?

— В дополнительном кубе на заднем дворе, — ответила Филона. — а гостевая ванна — вон там. — Она указала на пару вертикально поставленных кубов, футов по восемь в высоту, стоявших в нескольких шагах от них. — Дверь с обратной стороны. Управляется голосом. В этом доме почти все откликается на голос, остальное — через телефон. Будто всё живое. Натуральное.

— И что, надо сказать двери в ванную?

— Все что угодно.

Гурни вопросительно посмотрел на Мадлен.

Она слегка пожала плечами:

— Голосовая система тут реально работает. Просто скажи, что тебе нужно в туалет. Я слышала, кто-то так и сделал минут десять назад.

Он уставился на нее:

— Утешительно слышать.

Филона добавила:

— Тут не только ванная. Лампам можно указать яркость. Термостат попросить сделать — теплее, прохладнее, что хочешь. — Она на мгновение расплылась в полуулыбке. — Это самое веселое место, какое только можно отыскать здесь, у черта на куличках, понимаете? Последнее, чего ожидаешь — и в этом весь кайф. Вот это да, сюрприз.

— Филона работает в приюте «ЛОРА», — сказала Мадлен.

Он улыбнулся:

— Чем вы там занимаетесь?

— Я — католик. Нас трое.

Все, что пришло ему в голову, — римско-католическая церковь.

— Католик?

— Товарищ по выздоровлению. Прости за путаницу. Когда чем-то живешь, забываешь, что не все вокруг в теме.

Он чувствовал на себе пристальный взгляд Мадлен.

— Значит, «ЛОРА» - особенная?

— Очень особенная. Всё упирается в дух. Люди думают, что забота о брошенных животных — это прогнать глистов и блох, накормить и дать крышу. Но это лишь про тело. «ЛОРА» исцеляет душу. Люди покупают животных как игрушки, а потом выбрасывают, когда те перестают вести себя как игрушки. Знаете, сколько кошек, собак, кроликов выбрасывают каждый день? Как мусор. Тысячи. Никто не думает о боли, которую это причиняет маленьким душам. Вот почему мы сегодня здесь. «ЛОРА» делает то, чего никто не делает. Мы дарим животным дружбу.

Голоса телевизионных «говорящих голов» вдруг стали навязчиво громкими, спор резче, интонации — острее. Теперь отчетливо слышались отдельные слова и фразы. Гурни старался не отвлекаться от Филоны.

— Ты даришь им дружбу?

— Мы общаемся.

— С животными?

— Конечно.

— Филона еще и художница, — заметила Мадлен. — Очень талантливая. Мы видели несколько ее работ на выставке в Кеттлборо.

— Кажется, припоминаю. Пурпурные небеса?

— Мои бургундские космологии.

— Ах да. Бургундия.

— Мои бургундские полотна написаны свекольным соком.

— Понятия не имел. Если позволите, отлучусь на минутку... — Он кивнул в сторону кубической конструкции с ванной. — Я скоро вернусь.

На дальней стороне он обнаружил врезанную дверную панель. Рядом горела крошечная красная лампочка над тем, что он принял за микрофон. Далее он заключил, что красный огонек означает: ванная занята. Не торопясь возвращаться к обсуждению бургундских космологий, он остался ждать.

Разнообразие людей, с кем Мадлен поддерживала дружеские отношения, вновь поразило его. Он обычно настораживался при первых признаках неискренности или пустословия у новых знакомых, тогда как ее внимание неизменно притягивали доброта, живость, изобретательность. Он считал, что к большинству людей стоит подходить с осторожностью; она же неизменно находила в них что-то восхитительное. И при этом — без наивности. Наоборот, на реальную опасность она реагировала быстро и эффективно.

Он проверил лампочку. Все еще красная.

Стоя у двери в ванную, он хорошо видел широкий экран над камином. Перед ним уже собрались еще несколько гостей с напитками в руках. «Говорящие головы» исчезли. Под фанфары и синтезированные эффекты пёстрые буквы сложились в строки:

ЛЮДИ — СТРАСТИ — ИДЕИ — ЦЕННОСТИ

АМЕРИКАНСКАЯ МЕЧТА В КРИЗИСЕ

Список исчез, сжавшись в строку, и уступил место трем заявлениям во всю ширину экрана, сопровождаемым барабанной дробью в строевом ритме:

ВЗРЫВНОЙ КРИЗИС — ПРОИСХОДИТ СЕЙЧАС

СМОТРИТЕ ЭТО НА ПОЛЕ БИТВЫ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ

НЕТ НИЧЕГО БОЛЕЕ РЕАЛЬНОГО, ЧЕМ RAM‑TV

Мгновение спустя эти лозунги разлетелись на осколки, уступив место ночной уличной сцене: разъяренная толпа скандировала:

— Правосудие для Лакстона... Правосудие для Лакстона... Правосудие для Лакстона...

Демонстранты с плакатами, где значилось то же самое, качали их вверх-вниз в такт скандирующим. Толпу удерживало передвижное ограждение по пояс, за ним стояла шеренга полицейских в защитном снаряжении. Когда картинка сменила ракурс, Гурни понял: демонстрация проходит у здания с гранитной облицовкой. На каменной притолоке над входом читалось: «ПОЛИЦЕЙСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ УАЙТ‑РИВЕР».

Внизу экрана ярко‑красной бегущей строкой мигали слова: «ПОЛЕ БИТВЫ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ — ТОЛЬКО НА RAM‑TV».

Видео переключилось на, казалось бы, другую демонстрацию. Камеру поставили за спинами участников, лицом к оратору. Он говорил голосом старого проповедника — то взвинчивая тон, то сбавляя, смакуя паузы и растягивая слова:

— Мы просили справедливости. Умоляли о справедливости. Выпрашивали справедливость. Взывали к справедливости. Мы плакали так много. Плакали так долго. Проливали горькие слёзы о справедливости. Но те дни прошли. Теперь мы не просим, а требуем. Сегодня, в этот день, сотворённый Господом, в этот день из дней, в день расплаты, мы ТРЕБУЕМ справедливости. Прямо здесь и сейчас — ТРЕБУЕМ. Повторю, чтобы не остались глухи высокие чины: мы ТРЕБУЕМ справедливости. Мы ТРЕБУЕМ справедливости для Лакстона Джонса, убитого на этой самой улице. Стоя на этой самой улице, на месте, обагрённом его невинной кровью, мы ТРЕБУЕМ справедливости!

Он поднял оба кулака над головой, и голос перешёл в хриплый рёв:

— Это его священное ПРАВО пред Богом. Его ПРАВО, как сына Божьего. И в этом ПРАВЕ никто ему не откажет. Правосудие ДОЛЖНО восторжествовать. Справедливость восторжествует!

Пока он говорил, его драматические паузы наполнялись громкими «аминь» и другими возгласами согласия, всё настойчивее по мере нарастания речи. На видео поверх кадра всплыла идентифицирующая строка — словно субтитр к фильму на иностранном языке: «Марсель Джордан, Альянс защиты чернокожих».

Группа перед телевизором у Гелтеров — с цветными коктейлями и тарелочками с закусками — выросла и стала внимательнее, напомнив Гурни простую неприятную истину: ничто так не собирает толпу, как агрессивные эмоции. Похоже, эта одна-единственная истина вытеснила всё остальное в политическом дискурсе страны и в новостных программах.

Когда демонстранты взялись петь старый гимн борьбы за гражданские права «Мы победим», картинка снова сменилась. На экране — ночная толпа на улице, но почти ничего не происходило. Люди стояли спинами к камере на травянистой площадке сразу за обсаженным деревьями тротуаром. Свет, очевидно от уличных фонарей, частично гасили кроны. Откуда-то за кадром доносились обрывки речи в микрофон — камера улавливала лишь ритм. Два офицера в усиленной экипировке против беспорядков патрулировали тротуар, перемещаясь взад и вперед.

Тот факт, что в отобранном для эфира фрагменте ничего существенного не происходило, мог означать лишь одно — вот‑вот что-то случится. Едва мысль оформилась, как кадр застыл, и поверх него всплыло предупреждение:

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ!!!

СЕЙЧАС БУДЕТ ПОКАЗАНА СЦЕНА НАСИЛИЯ

ЕСЛИ ВЫ НЕ ХОТИТЕ ЕЁ ВИДЕТЬ,

ЗАКРОЙТЕ ГЛАЗА НА СЛЕДУЮЩИЕ ШЕСТЬДЕСЯТ СЕКУНД

Видеоряд продолжился: двое полицейских снова медленно шагали по тротуару, не сводя глаз с толпы. Гурни поморщился, стиснув зубы — он уже знал, что произойдёт.

Внезапно голова одного из них дёрнулась вперёд, и он рухнул лицом вниз на бетон — тяжело, будто невидимая рука пригвоздила его к земле.

Гости у телевизора разразились криками шока и смятения. Большинство продолжало смотреть: панические движения второго полицейского, когда до него дошло, что случилось; его отчаянные попытки оказать помощь; крики в сотовый; распространяющееся по толпе понимание беды; путаные перемещения и поспешное отступление ближайших зевак.

Два факта бросались в глаза. Выстрел пришёл не из толпы, а откуда-то сзади по отношению к жертве. И либо стрелявший был достаточно далеко, либо использовал хороший глушитель — звука выстрела аудиосистема камеры не зафиксировала.

За спиной Гурни щёлкнул замок — открылась дверь ванной, — но он не отвёл взгляда от экрана. Подбежали ещё трое полицейских, двое с оружием; один снял защитный жилет и подсунул под голову раненому; раздалось несколько новых звонков по мобильному телефону; толпа начала рассасываться; вой далёкой сирены стремительно приближался.

— Проклятые животные.

За спиной послышался грубый голос, в котором не скрывалось презрения.

Он обернулся — перед ним стоял мужчина одного с ним роста, телосложения и возраста. Черты — правильные, почти идеальные, но будто не вязались друг с другом.

— Гурни, верно?

— Верно.

— Детектив нью‑йоркской полиции?

— В отставке.

В его глазах, посаженных чуть ближе, чем хотелось бы, мелькнул испытующий блеск.

— Технически, да?

— Чуть больше, чем «технически».

— Я к тому, что быть полицейским у нас в крови. Это не проходит, верно? — Он улыбнулся, отчего стало лишь холоднее, чем без улыбки.

Гурни ответил улыбкой:

— Откуда вы знаете, кто я?

— Жена всегда ставит меня в известность, кого она приводит в дом.

Гурни вспомнил кошку, которая тем самым узнаваемым мяуканьем извещает, что притащила добытую мышь. Он улыбнулся и произнёс:

— Итак, вы — Марв Гелтер. Приятно познакомиться.

Они обменялись рукопожатием, и Гелтер уставился на него с тем интересом, с каким изучают занятный предмет — прикидывая его потенциальную полезность.

Гурни кивнул в сторону телевизора:

— У вас там что-то занятное.

Гелтер на секунду прищурился на большой экран:

— Животные.

Гурни промолчал.

— Вам доводилось иметь дело с подобным дерьмом в городе? — спросил Гелтер.

— В полицейских стреляли?

— Всё это. Весь этот цирк дерьма. Право, — последнее слово он выделил зловещей чёткостью. Его глаза сузились — он уставился на Гурни, явно ожидая реакции, согласия.

И снова Гурни не ответил. На экране спорили две «говорящие головы». Одна настаивала, что нынешние беды — часть бесконечной платы за нравственную катастрофу рабства; распад семей нанёс неисправимый ущерб, передающийся из поколения в поколение.

Оппонент отрицательно покачал головой:

— Проблема никогда не заключалась в порабощении африканцев. Это миф. Политкорректная сказка. Суть проще и безобразнее. Суть в самих... африканцах! Посмотрите на факты. Миллионы африканцев никогда не были в рабстве. Но Африка по-прежнему — тотальная катастрофа! Каждая страна — катастрофа! Невежество. Неграмотность. Безумие. Болезни, о которых мерзко даже говорить. Массовые изнасилования. Геноцид. Это не следствие рабства. Такова природа Африки. И африканцев!

Кадры застыли. По краям экрана заплясали разноцветные треугольники, складываясь в буквы уже знакомых лозунгов:

СЕЙЧАС ПРОИСХОДЯТ ПОТРЯСАЮЩИЕ НОВОСТИ

СМОТРИТЕ ВСЁ ЭТО НА ПОЛЕ БИТВЫ СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ

НЕТ НИЧЕГО БОЛЕЕ РЕАЛЬНОГО, ЧЕМ RAM‑TV

Гелтер одобрительно кивнул, не отрывая взгляда от экрана, и сказал:

— Убойный пункт насчёт всей этой мути с рабством. И правду он высказал об африканской выгребной яме. Приятно слышать человека с яйцами, у которого хватает смелости рубить правду-матку.

Гурни пожал плечами:

— Яйца... или психическое расстройство.

Гелтер промолчал, отметив реплику лишь острым боковым взглядом.

Трёхстрочный лозунг на экране снова распался на осколки, а из кувыркающихся цветных фрагментов сложилась новая строка — СПОРЫ ПРОДОЛЖАЮТСЯ — и она тут же рассыпалась за пределы кадра.

Появилась новая «говорящая голова» — молодой человек чуть за двадцать, с тонкими чертами, свирепым взглядом и густыми рыжевато-светлыми волосами, убранными в конский хвост. Внизу высветилось: «Кори Пэйн, Белые за справедливость для чёрных».

Пэйн начал резким голосом:

— Полиция утверждает, что защищает верховенство закона.

Гелтер поморщился:

— Хотите услышать о психическом расстройстве — послушайте этого мудака!

— Они твердят, будто являются хранителями верховенства закона, — повторил Пэйн. — Но это ложь. Они защищают не верховенство закона, а законы правителей. Законы манипуляторов — властолюбивых политиканов, диктаторов, жаждущих контролировать нас. Полиция — их инструмент давления и карательный аппарат системы, которая служит лишь правящим и их прихлебателям. Полиция уверяет, что стоит на нашей защите. Это абсолютно не соответствует действительности.

Гурни подозревал, что этот отрепетированный поток обвинений Пэйн произносил уже не раз. Но ничего заученного не было в той ярости, что его подстёгивала. И в той сильной эмоции, что темнела в глазах молодого человека.

— Те из вас, кто ищет справедливости, — берегитесь! Те из вас, кто верит в миф о надлежащей правовой процедуре, — берегитесь! Те из вас, кто думает, что закон вас защитит, — берегитесь! Люди другого цвета кожи — берегитесь! Те, кто говорит открыто, — берегитесь! Опасайтесь силовиков, которые используют моменты беспорядков в своих целях. Этот момент — как раз такой. Был застрелен полицейский. Власти собираются мстить. В воздухе сгущаются месть и репрессии.

— Понимаете, к чему я? Чистейшая ахинея! — Гелтер кипел. — Сознаёте, с чем столкнулась цивилизация? Подстрекательская дрянь, которую извергает из себя этот маленький самодовольный засранец…

Он осёкся, когда к нему подошла Триш — торопливая и встревоженная:

— Тебе звонят на домашний.

— Прими сообщение.

Она замялась:

— Это Делл Бекерт.

Выражение лица Гелтера изменилось.

— А, ясно. Ладно. Полагаю, стоит ответить.

С этими словами он исчез за одной из дверей в задней стене. Триш широко улыбнулась:

— Надеюсь, вы любите азиатскую веганскую кухню. Я нашла самого симпатичного молодого камбоджийского шеф-повара. Мой маленький мастер вока.

7.

Дорогу домой они почти целиком провели в молчании. Ночью в машине Мадлен редко заводила разговоры. Со своей стороны, он старался не отчитывать те светские затеи, в которые она его втягивала, а сказать о вечеринке у Гелтеров что-то положительное у него не получалось. Уже у двери прихожей, выходя из машины, Мадлен нарушила тишину:

— С какой стати им держать телевизор включённым весь вечер?

— Ирония в духе постмодерна? — предположил Гурни.

— Будь серьёзен.

— Серьёзно, понятия не имею, зачем Триш делает что-либо. Я не уверен, кто она на самом деле. Не думаю, что за упаковкой многое разглядишь. Марв, возможно, не глушит телевизор, чтобы оставаться злым и всегда правым. Желчный маленький расист.

— Триш говорит, что он финансовый гений.

Гурни пожал плечами:

— В этом нет противоречия.

Лишь когда они вошли в дом, и он принялся варить себе кофе, она заговорила снова, с тревогой глядя на него:

— В тот момент... когда офицер...

— Был застрелен?

— С тобой... всё было в порядке?

— Более или менее. Я знал, что это произошло. Так что само видео не стало шоком. Просто... потрясло.

Её лицо посуровело.

— И это они называют новостями. Информацией. Настоящее убийство на экране. Что за способ завоевать аудиторию! Продавайте ещё больше рекламы! — Она покачала головой.

Он предположил, что часть её гнева и впрямь была вызвана лицемерием медиабизнеса, построенного на прибыли. Но подозревал, что большая его доля питалась источником куда более личным — ужасом от того, что она увидела гибель полицейского, человека такой же профессии, как её собственный муж. Цена её способности к глубокому сопереживанию заключалась в том, что чужая трагедия легко становилась её собственной.

Он спросил, не поставить ли чайник для чая.

Она покачала головой:

— Ты действительно собираешься во всё это ввязываться?

С некоторым усилием он выдержал её взгляд.

— Всё так, как я говорил тебе раньше. Я не могу принимать никаких решений, пока не узнаю больше.

— Какая информация поможет... — Её вопрос прервал звонок его мобильного.

— Гурни слушает, — отозвался он. Хотя прошло уже четыре года с тех пор, как он покинул отдел убийств нью-йоркской полиции, манера отвечать на звонки не изменилась.

Хриплый, ехидный голос на другом конце провода не нуждался в представлении:

— Получил твоё сообщение, будто ты ищешь информацию по Уайт-Ривер. Типа чего? Дай ориентир, чтобы я мог направить тебя к тому сорту дерьма, который ты имеешь в виду.

Гурни привык, что звонки Джека Хардвика стартуют с едких выпадов, и научился их игнорировать.

— Шеридан Клайн нанес мне визит.

— Сам этот сукин сын прокурор? И чего он хотел?

— Хочет, чтобы я нанялся временным штатным следователем.

— По какой части?

— Расследование стрельбы в полицейского. По крайней мере, так он говорит.

— Есть причина, по которой обычный детективный отдел полиции Уайт-Ривер с этим не справится?

— Насколько знаю, нет.

— С какого чёрта он туда лезет? Это не его поляна. И почему ты?

— Вот именно вопрос.

— Как он это объяснил?

— Город на грани хаоса. Нужно срочно провести серьёзные аресты. Принять все меры к пресечению деятельности. Нет времени на разборки. Задействовать все силы. Самых лучших и талантливых. И прочая такая же песня.

Хардвик помолчал, затем с подчеркнутой гадливостью прочистил горло:

— Странный звук. Характерный запах конского навоза. На твоём месте я бы внимательней смотрел, куда ступаю.

— Прежде чем куда-то ступить, я хочу узнать больше.

— Это всегда здравая мысль. Так чего ты хочешь от меня?

— Всё, что сможешь быстро достать. Факты, слухи — вообще что угодно. О политике, о застреленном полицейском, о департаменте, о самом городе, о давней истории с Лакстоном Джонсом, об Альянсе защиты чернокожих. Всё, что угодно.

— Тебе всё это было нужно ещё вчера?

— Завтра будет достаточно.

— Ну да, ты же не слишком многого просишь, а?

— Я стараюсь этого избегать.

— Чрезвычайно любезно с твоей стороны, — проворчал Хардвик и высморкался буквально в дюйме от трубки. Гурни так и не понял, то ли у того хронические проблемы с пазухами, то ли он попросту наслаждается отвратительными звуковыми эффектами.

— Ладно, сделаю пару звонков. У меня заноза в заднице, зато душа щедрая. Ты свободен завтра утром?

— Постараюсь освободиться сам.

— Встретимся в Диллуиде. У Абеляра. В девять тридцать.

Завершив разговор, Гурни снова повернулся к Мадлен, вспомнив, что она как раз собиралась о чём-то его спросить.

— О чём ты говорила перед тем, как зазвонил телефон?

— Ничего такого, что не могло бы подождать до завтра. День выдался длинным. Я пойду спать.

Его подмывало последовать за ней, но вопросы о ситуации в Уайт-Ривер не давали покоя. Допив кофе, он принёс из кабинета ноутбук и поставил его на стол в уголке для завтрака. Пододвинул стул и набрал в поисковике: «Уайт-Ривер, Нью-Йорк». Просматривая результаты в надежде на статьи, которые он мог упустить, он отметил несколько пунктов:

— Материал в «Таймс», подчёркивающий постоянный характер проблемы: «Смерть полицейского углубляет расовый раскол в северной части штата».

— Короткая, но едкая заметка в «Пост»: «Полицейский застрелен на митинге BDA».

— Сдержанный тон «Уайт-Ривер Обсервер»: «Мэр Шакер призывает к спокойствию».

А затем — громкий рекламный крик RAM: «ПЕРВАЯ КРОВЬ ПРОЛИТА В РАСОВОЙ ВОЙНЕ? ПОЛИЦЕЙСКИЙ ЗАСТРЕЛЕН, КОГДА АКТИВИСТ ПОДСТРЕКАЛ ТОЛПУ. СМОТРИТЕ ВСЁ ЭТО В BATTLEGROUND СЕГОДНЯ ВЕЧЕРОМ — ПРЯМАЯ ТРАНСЛЯЦИЯ НА RAM-TV.ORG».

Перелистав статьи, открывавшиеся по этим заголовкам, и не обнаружив ничего, чего он уже не знал, он пошёл дальше. Наткнувшись на ссылку на официальный сайт муниципалитета Уайт-Ривер, щёлкнул по ней. Предсказуемая подача: городские департаменты, бюджетные данные, ближайшие события, местные достопримечательности, история. В разделе «Вакансии» — место официантки на полставки в магазине мороженого «Счастливая корова». В блоке «Новости сообщества» сообщалось о преобразовании фабрики шерстяных носков «Уиллард» в ремесленную пивоварню «Зимний гусь».

Там были фотографии чистых, но пустынных улиц, краснокирпичных зданий и тенистого парка, названного в честь полковника Эзры Уилларда, одного из той носочной семьи. На первой из двух фотографий в парке Уилларда — статуя самого полковника, в форме времён Гражданской войны, верхом на грозной лошади. В подписи он значился как «герой Уайт-Ривер, отдавший свою жизнь в великой войне за сохранение Союза».

На второй — две улыбающиеся матери, одна белая, другая смуглая, качают своих разыгравшихся малышей на соседних качелях. На всём сайте — ни слова о смертельной стрельбе или о вспышках ненавистнического насилия, охвативших город. Ничего и об исправительном учреждении, которое фактически кормило округ.

Следующим его внимание привлёк раздел об Уайт-Ривер на сайте под названием «Комментарии граждан без цензуры». Казалось, он притягивал расистские вопли, оставленные людьми с именами вроде «Правдоискатель», «Права белых», «Американский Защитник» и «Покончить с чёрной ложью». Сообщения, датированные несколькими годами ранее, свидетельствовали: открытая расовая вражда в городе — не новость. Они напомнили слова одного мудреца о том, что мало что на свете хуже, чем вооружённое невежество, рвущееся в бой.

Он на миг вернулся к разделу муниципального сайта про парк и статую полковника Уилларда, размышляя, не об этой ли статуе говорила ему Мадлен как о цели нынешних протестов. Не найдя ответа, он перешёл к более широкому поиску, перебирая сочетания: «Эзра Уиллард», «Гражданская война», «статуя», «штат Нью-Йорк», «Уайт-Ривер», «расовые разногласия», «исправительное учреждение», «парк Уилларда», «Союз», «Конфедерация». Наконец, добавив «рабство», он наткнулся на ответ в журнале одного из исторических обществ по гражданской войне.

Статья касалась федеральных законов о беглых рабах, легализовавших на Севере поимку рабов, спасавшихся от южных хозяев. Среди примеров практики значилось «создание в 1830 году меркантильной семьёй Уиллардов в северной части штата Нью-Йорк удерживающего изолятора для пойманных беглых рабов на время переговоров о выплатах за их возвращение южным владельцам».

В сноске указывалось, что эта прибыльная деятельность прекратилась с началом войны; что по крайней мере один член семьи, Эзра, в итоге сражался и погиб на стороне Союза; и что после войны бывшее место заключения стало ядром того, что постепенно перестроили и расширили в государственную тюрьму — нынешнее Исправительное учреждение Уайт-Ривер.

Размышляя об уродливой природе семени, из которого выросло это учреждение, Гурни мог понять порыв протестовать против увековечения памяти одного из Уиллардов. Он поискал о самом Эзре ещё сведений, но, кроме кратких упоминаний в новостях о требованиях BDA убрать его статую, ничего не нашёл.

Отложив исторические раскопки, он решил вернуться к текущей повестке — насколько это возможно. Снова зашёл на сайт RAM в надежде выудить крупицу пользы из самодовольного шума, который там выдавали за «новости и аналитику».

Сайт загружался медленно, и это дало ему время поразмышлять над иронией интернета: крупнейшее в мире хранилище знаний обернулось рупором для идиотов. Как только страница прогрузилась, он пролистал варианты и добрался до раздела, озаглавленного: «Поле битвы сегодня вечером — прямая трансляция».

Он сперва растерялся от увиденного на экране: с высоты птичьего полёта крупным планом полицейский автомобиль, сверкая огнями и воем сирены, нёсся по проезжей части. Ракурс показывал, что камера расположена над патрульной машиной и чуть позади неё; когда та на перекрёстке резко вильнула вправо, камера повторила манёвр. Когда автомобиль остановился в узкой улочке позади ещё трёх патрульных машин, камера сбавила ход и зависла, слегка просев. Эффект напоминал кадр слежения в киношной сцене погони.

Он понял: использовано сложное беспилотное устройство, оснащённое видео- и аудиопередатчиками. Пока дрон удерживал позицию, его камера медленно приближалась к месту, событий. Полицейские в касках полукругом обступили темнокожего мужчину, который наклонился вперёд, упершись ладонями в стену здания. Когда двое полицейских из подъехавшего автомобиля присоединились к остальным, на мужчину надели наручники. Спустя несколько мгновений, после того как его втолкнули на заднее сиденье одной из первых машин, в нижней части экрана появилась строка: «10:07 вечера... Данстер-стрит, район Гринтон, Уайт-Ривер... Нарушитель комендантского часа взят под стражу... Подробности смотрите в следующей сводке новостей RAM».

Как только патрульная машина отъехала, видео переключилось на другой эпизод — пожарная машина у тлеющего кирпичного здания; двое пожарных в защитном снаряжении держали шланг и вбивали мощную струю воды в разбитую витрину магазина на первом этаже. Потёртая вывеска над окном гласила, что обугленные останки — это «Барбекю Бетти Би».

Ракурс совпадал с прежним, отчётливо намекая: съёмку снова ведёт высококлассный дрон. Гурни с интересом отметил, что RAM, по-видимому, задействовала немалые ресурсы для освещения событий в Уайт-Ривер.

Следом пошёл уличный опрос — женщина-репортёр с микрофоном и рослый пожарный в чёрном шлеме с золотыми буквами «КАПИТАН». Репортёр — стройная темноволосая, лицо и голос выражали глубокое беспокойство.

— Я Мэрилин Мейз, беседую с капитаном пожарной охраны Джеймсом Пелтом, человеком, ответственным за наведение порядка в этой хаотичной обстановке на бульваре Бардл, — сказала она, поворачиваясь к крупному мужчине, а камера приблизилась к его широкому, румяному лицу. — Скажите, капитан, приходилось ли вам когда-нибудь видеть нечто подобное?

Он покачал головой:

— Пожары бывали и серьёзнее, Мэрилин — в смысле жара и горения токсичных материалов, — но не в таких обстоятельствах, не с такой бессмысленностью разрушений. Вот в чём разница — в абсурдности происходящего.

Она кивнула с профессиональной озабоченностью:

— То есть вы склонны считать, что эти пожары — дело умышленных поджигателей?

— Это моё предварительное заключение, Мэрилин, — ответил он. — Его, разумеется, проверит наш специалист по поджогам. Но именно к такому выводу я бы сейчас пришёл.

Лицо репортёра отразило соответствующий ужас:

— Значит, вы утверждаете, капитан, что эти люди — некоторые из этих людей, уточню, мы говорим о части нарушителей закона среди населения, — что часть этих людей сжигает собственный район, свои магазины, свои дома?

— Ни малейшей логики, правда? Похоже, чувство разумности вообще выпало из нашего восприятия. Это трагедия. Печальный день для Уайт-Ривер.

— Благодарю, капитан, что нашли время поговорить с нами, — сказала она и повернулась к камере: — С вами были показательные комментарии капитана Джеймса Пелта о безумии и трагедии того, что творится на улицах этого города. Я — Мэрилин Мейз, веду прямой репортаж для «Поле битвы» сегодня вечером.

Кадр вернулся к формату «говорящих голов». Как и прежде, экран был поделен на три части. Центральное место теперь занимала ведущая. Она напомнила Гурни девушек определённого типа из групп поддержки: светлые волосы, ровный нос, широкий рот и расчётливый взгляд — каждое слово и жест просчитаны на успех.

Она заговорила с холодной улыбкой:

— Спасибо, Мэрилин, за этот наводящий на размышления разговор с капитаном Пелтом. Я — Стейси Килбрик из аналитического центра RAM News, и у меня в гостях двое влиятельных спикеров с противоположными точками зрения. Но прежде — несколько важных сообщений.

Изображение померкло. На тёмном фоне вспыхнули ключевые слова, выделенные жирным красным шрифтом, а зловещий голос, перекрываемый грохотом далёких взрывов, произнёс:

— Мы живём во времена опасности... безжалостные враги — внутри страны и за её пределами. Пока мы говорим, заговорщики ищут способ лишить нас данного Богом права защищать себя от тех, кто стремится разрушить наш образ жизни.

Затем «Голос» предложил бесплатную брошюру о нависших угрозах жизни, ценностям и Второй поправке.

Во втором ролике подчёркивалась исключительная ценность золотых слитков как самого надёжного средства сбережения, «поскольку наша погрязшая в долгах финансовая система близка к краху». Прозвучала древняя анонимная цитата: «Мудрейший — тот, чьё сокровище в золоте». И снова — обещание бесплатной брошюры.

Реклама завершилась, и в центральной части экрана вновь появилась Стейси Килбрик. По правую руку — темнокожая женщина лет тридцати с резкими чертами и короткой стрижкой «Афро». По левую сторону стола — белый мужчина средних лет, с короткими песочными волосами и лёгким косоглазием. В голосе Килбрик искусно смешались уверенность и тревожная нотка:

— Тема сегодняшнего вечера — нарастающий кризис в маленьком городе Уайт-Ривер, штат Нью-Йорк. Существуют противоречивые взгляды на то, что всё это значит.

По нижнему краю экрана проплыла жирная строка:

«Кризис в Уайт-Ривер — перспективы столкновения».

Она продолжила:

— Справа от меня — Блейз Лавли Джексон, женщина, которая год назад находилась в машине с Лэкстоном Джонсом, когда он погиб во время стычки с офицером полиции Уайт-Ривер. Она также — сооснователь Black Defense Alliance и активная представительница позиции BDA. Слева — Гарсон Пайк, основатель ASP, движения «Отмена специальных привилегий». ASP — политическая инициативная группа, добивающаяся отмены особой правовой защиты для групп меньшинств. Мой первый вопрос к мисс Джексон. Вы — сооснователь Альянса защиты чёрных и организатор демонстраций в Уайт-Ривер — демонстраций, которые теперь привели к гибели полицейского. Вопрос: вы о чём-нибудь сожалеете?

Поскольку участники явно находились в разных студиях и общались через мониторы, каждый обращался прямо к камере. Гурни внимательно изучал лицо Блейз Лавли Джексон. Внутри неё будто пульсировала почти пугающая решимость, непреклонность.

Она обнажила зубы в враждебной улыбке:

— Неудивительно, что у вас всё чуть-чуть наизнанку. Это не ново — молодых чёрных мужчин убивают всё время. Улицы залиты кровью чёрных парней, и это продолжается бесконечно. Отравленная вода, крысы, кусающие младенцев, сгнившие дома, пропитанные их кровью. Прямо здесь, в нашем маленьком городке, стоит огромная мерзкая тюрьма, полная крови чёрных, даже крови рабов. Теперь застрелен один белый полицейский — и это ваш вопрос? Вы хотите узнать, как сильно я жалею? Не понимаете, что у вас всё наоборот? Вам в голову не пришло спросить, с чего всё началось? Чёрные стреляли в белых копов? Или белые копы — в чёрных? Похоже, у вас проблемы с последовательностью. Мой вопрос — где сожаление о Лэкстоне Джонсе? Где сожаление о всех тех чёрных, которым стреляли в голову, в спину, забивали до смерти — год за годом, веками, сотни лет — без всяких причин? Сотни лет — и конца не видно. Где же сожаление об этом?

— Это можно обсудить шире, — с покровительственным недовольством сказала Килбрик. — Прямо сейчас, мисс Джексон, я задаю разумный вопрос, вызванный бессмысленным убийством государственного служащего, который пытался обеспечить общественную безопасность на митинге BDA, организованном вами. Я хочу знать, что вы думаете об убийстве этого человека.

— Об одном-единственном? — ринулась в ответ Блейз. — Вы хотите, чтобы я отодвину в сторону сотни, тысячи молодых чёрных парней, убитых белыми мужчинами? Чтобы я их отодвинула — ради сочувствия одному белому парню? А потом расписала вам своё раскаяние? И, может, ещё добавила, как сильно жалею о выстреле, к которому не имела ни малейшего отношения? Если этого вам хочется, леди, скажу прямо: вы не представляете, в каком мире мы живём. И ещё кое-что скажу вам сейчас, прямо в ваше милое личико: вы даже не отдаёте себе отчёта, насколько вы не в себе.

Килбрик продолжала хмуриться, но в её глазах читалось удовлетворение — возможно, от осознания достигнутой цели: накалить противоречия до предела. Она слегка улыбнулась:

— А теперь, мистер Гарсон Пайк, взглянем на ситуацию с другой стороны. Сэр, какова ваша точка зрения на происходящее в Уайт-Ривер?

Пайк в ответ лишь покачал головой и натянуто, почти жалобно улыбнулся. Его речь зацепилась за первую букву, будто через силу пробираясь наружу:

— П... совершенно предсказуемая трагедия. Причина и следствие. Цыплята возвращаются на насест. Это та цена, которую мы все п... платим за годы либеральной вседозволенности. П... цена за политкорректность.

В его голосе звенела деревенская интонация. Серо-голубые глаза подрагивали в такт каждому лёгкому запинанию. Он продолжил, уже уверенней, горячее:

— Эти атаки джунглей на закон и порядок — п... цена трусости.

Килбрик одобряюще наклонилась вперёд, словно подбросив полено в разгорающийся костёр:

— Не могли бы вы поподробнее рассказать об этом?

— Наша нация давно идёт по траектории безрассудного умиротворения. Раз за разом уступает требованиям всяческих расовых меньшинств — чёрных, коричневых, жёлтых, красных, как вы их называете. Уступает, целым армиям беспородных нахлебников и террористов. Уступает нажиму культурных саботажников — атеистов, сторонников абортов, содомитов. Ужасная правда, Стейси, в том, что мы живём в стране, где у каждого мерзкого п... извращения и у каждого никчёмного слоя общества есть свои защитники на высоких постах, своя особая правовая защита. И чем отвратительнее объект, тем сильнее мы его оберегаем. Естественный итог такой капитуляции — хаос. Общество становится вверх дном. Сторонников порядка бьют на улицах, а нападавшие изображают жертв. От нас требуют политкорректности, пока они непрестанно твердят, что их меньшинства поставлены в невыгодное положение. Чёрт, например — что? Нравится, когда тебя выстраивают в очередь на рабочие места, повышения, особые привилегии меньшинств? А потом они жалуются, будто их непропорционально много в п... тюрьмах. Причина предельно проста: они совершают непропорционально больше преступлений, за которые туда и попадают. Устраните преступность среди чёрных — и в Америке почти не останется преступности.

Он выразительно кивнул и умолк. Эмоциональный накал, который нарастал в ходе его тирады, отозвался мелкими судорожными подёргиваниями в уголках рта.

Килбрик лишь задумчиво поджала губы:

— Мисс Джексон? У нас осталось около минуты, если вы соизволите ответить кратко.

Взгляд Блейз Лавли Джексон стал ещё жёстче, словно резанул:

— Да, я буду кратка. Вся эта болтовня Пайка — та же самая фашистская чушь, которой вы, ребята из RAM, годами откармливаете своих фанатов из трейлер-парков. Я скажу, что это на самом деле. То, что вы делаете, — это неуважение. Белый человек вечно заставляет чёрного чувствовать себя ничтожеством, внушает, что у него нет никакой силы, что он не такой, как все. Вы не даёте ему приличной работы, а потом заявляете, что он никчёмен, потому что у него нет приличной работы. Я скажу, как это называется. Это грех неуважения. Услышьте меня сейчас, даже если больше ничего не услышите. Неуважение — мать гнева, а гнев — огонь, который сожжёт эту страну дотла. У Лэкстона Джонса не было ни наркотиков, ни оружия, ни ордера на арест. Он не нарушал никаких законов. Он не совершал ни одного преступления. Этот человек никому ничего не сделал. И всё равно в него выстрелили. Ему пустили пулю в лицо. Как часто полиция делает такое с белым человеком? Как часто они убивают белого, который не преступал закон? Если вы хотите понять, где мы на самом деле стоим, если хотите понять, что такое BDA, — подумайте об этом.

Глаза Килбрик вспыхнули возбуждением:

— Ну вот, всё на виду! Две стороны кризиса в Уайт-Ривер — в лобовом столкновении. Сегодня вечером на полигоне «Поле битвы». А теперь переключаемся на наши камеры на месте — вы видите напряжённые улицы Уайт-Ривер. Я — Стейси Килбрик, жду срочных новостей. Оставайтесь с нами.

Студийная картинка сменилась съёмкой города с высоты птичьего полёта. Гурни разглядел, как с крыш трёх зданий вьётся дым. На одном из них вспыхнули оранжевые языки пламени. На главном бульваре тянулась вереница полицейских машин, поблёскивала пожарная машина, стояла карета скорой помощи. Беспилотный дрон ловил завывание сирен и дробные команды через мегафоны.

Гурни отодвинул стул от стола, будто желая отстраниться от того, что видел на экране компьютера. Циничное превращение боли, ярости и разрушений в подобие реалити-шоу вызвало у него отвращение. И дело было не только в RAM. Медиакомпании по всему миру участвовали в нескончаемой эксплуатации и раздувании конфликтов — бизнес-модели, питаемой ядовитой догмой: разногласия продаются. Особенно те, что коренятся в расовых различиях. Эту же догму сопровождала столь же ядовитая аксиома: ничто так не цементирует лояльность, как общее чувство ненависти. Было очевидно, что RAM и множество её отвратительных подражателей без зазрения совести культивируют эту ненависть, чтобы взращивать преданную аудиторию.

И всё же он понял: пора отложить в сторону обиды, на которые он не может повлиять, и сосредоточиться на вопросах, где, возможно, уже скрываются ответы. Например: могла ли ярость Блейз Лавли Джексон по отношению к полиции оказаться настолько глубокой, чтобы толкнуть её на шаги, выходящие за пределы организации протестов? Такие, как планирование, подстрекательство или даже осуществление снайперской атаки? И почему Клайн до сих пор не перезвонил? Не отпугнул ли его вопрос, который Гурни оставил в голосовой почте, — тот самый о недостающем компоненте в их разговоре? Или же возможный ответ настолько деликатен, что требует долгих размышлений или, быть может, согласования с кем-то ещё из участников игры?

Эта мысль, обходным путём, привела к другому вопросу, не дававшему покоя с той минуты, как Марв Гелтер покинул свою вечеринку, чтобы ответить на звонок Делла Бекерта. Какие отношения связывали миллиардера-расиста с начальником полиции Уайт-Ривер?

— Ты не знаешь, закрыты ли окна на верхнем этаже?

Голос Мэдлин заставил его вздрогнуть. Он оглянулся и увидел её в пижаме, на пороге коридора, ведущего в спальню.

— Окна?

— Дождь начинается.

— Я проверю.

Он уже тянулся, чтобы выключить компьютер, когда на экране всплыло объявление жирным шрифтом:

ЭКСТРЕННАЯ ИНФОРМАЦИЯ.

ПРЕСС-КОНФЕРЕНЦИЯ В ПРЯМОМ ЭФИРЕ — ЗАВТРА в 9:00.

С ШЕФОМ БЕКЕРТОМ, МЭРОМ ШАКЕРОМ, ОКРУЖНЫМ ПРОКУРОРОМ КЛАЙНОМ.

Он мысленно отметил время, надеясь, что мероприятие завершится до того, как ему придётся отправиться на встречу с Хардвиком.

Наверху оказалось открыто лишь одно окно, но и этого хватило, чтобы комната наполнилась цветочным ароматом весенней ночи. Он постоял, вдыхая мягкий, сладкий воздух.

Его беспокойные мысли уступили место первобытному чувству умиротворения. В памяти всплыла когда-то прочитанная фраза — вырванная из неизвестного контекста и тут, внезапно, ставшая точной: исцеляющее спокойствие.

И снова, как, бывало, прежде, за простой просьбой Мэдлин, которую он исполнил без колебаний, последовали приятные и совсем не ожидавшиеся последствия. Он был достаточно рационален, чтобы не усматривать в этом ничего мистического. Но сам факт их появления отрицать не мог.

Когда ветер сменился и дождь начал негромко барабанить по подоконнику, он закрыл окно и спустился вниз — ложиться спать.

8.

Спокойствие, увы, не было для него естественным состоянием. За несколько часов прерывистого сна родная химия мозга дала о себе знать — принесла лёгкую тревогу и привычные, тягучие кошмары. В какой-то момент он на мгновение проснулся: дождь стих, за редеющими облаками мелькнула полная луна, и где-то далеко завыли койоты. Он вновь провалился в сон.

Его разбудил новый вой — уже ближе к дому, — вырвав из видения, в котором Триш Гелтер шагала вокруг белого куба посреди поля нарциссов. Каждый раз, обходя куб, она произносила: «Я самая весёлая». За ней следовал окровавленный мужчина.

Гурни попытался вытолкнуть навязчивое изображение из головы и снова задремать, но непрекращающиеся завывания, вперемешку с простой надобностью сходить в туалет, в конце концов подняли его с постели. Он принял душ, побрился, натянул джинсы и старую футболку нью-йоркского полицейского управления и пошёл на кухню готовить завтрак.

К тому времени, как он расправился с яичницей, тостами и двумя чашками кофе, солнце уже выползло над сосновым гребнем на востоке. Он распахнул застеклённые двери, впуская утренний воздух, и услышал, как в курятнике под яблоней заурчали и закудахтали куры. Выйдя во внутренний двор, он с минуту наблюдал за щеглами и синицами, слетающимися к кормушкам, которые Мадлен установила рядом со спаржевой грядкой. Взгляд скользнул через низинное пастбище — к сараю, к пруду, к месту его раскопок.

Когда он случайно наткнулся на погребённый фундамент — разгребая крупные камни на тропе над прудом — и расчистил его настолько, чтобы понять, что строение древнее, ему пришло в голову позвать доктора Уолтера Трэшера взглянуть на находку. Трэшер был не только окружным судебно-медицинским экспертом, но и страстным любителем колониальной истории, коллекционером артефактов. Тогда Гурни сомневался, стоит ли привлекать его к делу, но теперь склонялся к этому. Знания Трэшера о руинах старых домов могли оказаться любопытными, а личный доступ к нему — полезным, если Гурни решит принять приглашение Клайна и подключиться к расследованию дела Уайт-Ривер.

Он вернулся в дом, взял телефон и снова вышел во дворик. Пролистал список контактов, нашёл Трэшера и нажал на номер. Звонок ушёл на голосовую почту. Записанное сообщение было коротким, как у Хардвика, но интонация — не грубая, а выверенно-деликатная. Звонившему предлагали оставить имя и номер, однако Гурни решил добавить деталей.

— Доктор Трэшер, это Дэйв Гурни. Мы познакомились, когда вы были судебно-медицинским экспертом в отделе убийств Меллери. Мне сказали, что вы специалист по колониальной истории и археологии на севере штата Нью-Йорк. Звоню, потому что обнаружил на своей земле участок, вероятно, восемнадцатого века. Там немало артефактов — инструмент для разделки мяса, нож с рукоятью из чёрного дерева, железные звенья цепи. И, возможно, человеческие останки — по-моему, детские зубы. Если захотите узнать подробности, свяжитесь со мной по мобильной связи в любое время.

Он продиктовал номер и закончил запись.

— Ты там с кем-то разговариваешь?

Он обернулся — в стеклянных дверях стояла Мадлен. Её слаксы и блейзер напомнили ему, что сегодня у неё рабочий день в психиатрической клинике.

— Разговаривал по телефону.

— Я подумала, что, может быть, Джерри уже приехала. Она сегодня заедет за мной.

Она вышла во дворик, подставив лицо косым утренним лучам.

— Терпеть не могу в такой день сидеть взаперти в офисе.

— Тебе вовсе не обязательно где-то запираться. Денег у нас достаточно, чтобы...

Она перебила его:

— Я не это имела в виду. Я просто хотела бы, чтобы мы могли встречаться с клиентами на свежем воздухе в такую погоду. Для них это тоже было бы лучше. Свежий воздух. Зелёная трава. Голубое небо. Полезно для души. — Она слегка склонила голову. — Кажется, слышу, как Джерри поднимается на холм.

Спустя несколько мгновений жёлтый «Фольксваген-жук» пробрался по заросшей сорняками дороге через низкий выгон, и Мадлен прибавила:

— Ты ведь выпустишь кур, хорошо?

— Я займусь этим.

Она не обратила внимания на резкость в его голосе, поцеловала его и направилась мимо спаржевой грядки как раз в тот момент, когда энергичная коллега-терапевт Джеральдин Миркл опустила стекло и крикнула:

— Поехали! Маньяки нас ждут! — И подмигнула Гурни: — Я про персонал!

Он смотрел, как они, подпрыгивая на кочках, пересекли пастбище, обогнули амбар и скрылись на городской дороге.

Он вздохнул. Его сопротивление — в ответ на просьбу Мадлен о курах — было ребячеством. Глупая попытка контролировать ситуацию там, где не было ни малейшей необходимости тянуть с делом. Первая жена упрекала его в одержимости контролем — в двадцать с лишним он этого не понимал. Теперь стало очевидно. Обычно Мадлен реагировала на подобное разве что лёгким изумлением, что делало его упрямство ещё более детским.

Он подошёл к курятнику и распахнул маленькую дверцу, ведущую в огороженный загон. Насыпал на землю корма — кукурузные зёрна, семечки подсолнечника, — и четыре курицы, выбежав, принялись клевать. Он постоял, понаблюдал за ними. Вряд ли они когда-нибудь увлекут его так же, как Мадлен.

За несколько минут до девяти он сел за кухонный стол, открыл ноутбук и зашёл в раздел «Прямая трансляция» на сайте RAM. Пока ждал обещанную пресс-конференцию, зазвонил телефон. Номер на экране показался смутно знакомым.

— Гурни слушает.

— Это Уолтер Трэшер. Вы нашли что-то, представляющее исторический интерес?

— Ваше мнение было бы куда авторитетнее моего. Хотели бы взглянуть на место?

— Вы упоминали зубы? И нож с чёрной рукоятью?

— Среди прочего. Куски цепей, петли, стеклянная банка.

— 18 века?

— Похоже на то. Фундамент каменный, в голландской кладке.

— Само по себе это не сенсация. Я приеду. Завтра. Рано утром. Подойдёт?

— Хорошо.

— Тогда увидимся — если, конечно, за это время в округе больше никого не подстрелят.

Трэшер отключился первым, не попрощавшись.

Как раз в этот момент ведущий RAM News объявил о начале пресс-конференции, и по нижней кромке экрана поползла жирная строка:

ОФИЦИАЛЬНЫЕ ЛИЦА СООБЩАЮТ О НОВЫХ ШОКИРУЮЩИХ СОБЫТИЯХ.

С ведущей, на лице которой странно сочетались спокойствие и тревога, картинка переключилась на троих мужчин в строгих костюмах, усевшихся за длинный стол лицом к камере. Перед каждым — табличка с именем и должностью: мэр Шакер, шеф полиции Бекерт, окружной прокурор Клайн.

Взгляд Гурни невольно притянул Бекерт — сухощавый, с квадратной челюстью, немигающим взглядом и коротко остриженными по-военному волосами цвета соли с перцем. Он был смысловым центром всей троицы, осью, вокруг которой вращалась сцена.

Мэр Шакер — тучный, с пухлыми губами, настороженным, почти подозрительным взглядом и гладко зачёсанными назад волосами ржаво-рыжего оттенка.

Клайн, сидевший по другую руку от Бекерта, казался противоречивее, чем обычно: решительная линия губ каждые несколько секунд дрожала легкой рябью — и это, к удивлению Гурни, напомнило ему крошечные толчки вдоль разлома Сан-Андреас, чьи слабые колебания бросают тревожные отблески на гладь спокойной воды.

По нижнему краю экрана снова и снова вспыхивали сообщения о кризисе. Камера приблизилась к Бекерту. Когда мигающая строка исчезла, он заговорил. Голос — чистый, сухой, без какого-либо акцента. В нём было что-то знакомое, но Гурни никак не мог уловить, что именно.

— Час назад подразделение специального назначения полицейского управления Уайт-Ривер провело успешный штурм штаб-квартиры Альянса защиты чернокожих, — сообщил он. — На основании соответствующих ордеров объект оцеплен, на месте идёт обыск. Изъяты файлы, компьютеры, телефоны и иные материалы, потенциально представляющие доказательственную ценность, — всё это направляется на судебно-медицинскую экспертизу. Четырнадцать человек задержаны на месте по обвинениям в тяжких преступлениях, нападении, домогательстве, воспрепятствовании правосудию, хранении наркотиков и оружия. Эта операция стала ответом на гибель в перестрелке патрульного офицера Джона Стила. Будьте уверены: все наши следственные ресурсы брошены на розыск лиц, причастных к чудовищному убийству одного из лучших офицеров Уайт-Ривер, человека, заслужившего моё глубочайшее уважение и восхищение.

Он почтительно склонил голову, выдержал паузу и продолжил:

— У меня важная просьба. Двое высокопоставленных членов организации BDA, Марсель Джордан и Вирджил Тукер, были замечены, покидающими демонстрацию в парке Уиллард всего за полчаса до того, как был застрелен офицер Стил. Мы стремимся установить их местонахождение в момент выстрела. Есть основания полагать, что те же люди ускользнули из штаб-квартиры BDA незадолго до утреннего рейда. Нам жизненно важно найти этих двоих. Если вы знаете, где они находятся, или располагаете сведениями, которые помогут нас к ним вывести, пожалуйста, звоните нам в любое время дня и ночи.

Рядом со словами «Горячая Линия Полиции» замигал номер 800. Бекерт закончил, не меняя ровной интонации:

— Это жестокое нападение на цивилизованное общество встретит необходимый отпор. Мы не позволим закону джунглей восторжествовать. Мы сделаем всё, чтобы положить конец этой анархии. Обещаю: порядок восторжествует.

С выражением непреклонной решимости он повернулся к Шакеру:

— Мэр, скажете несколько слов?

Шакер моргнул, опустил взгляд на листок в руках, затем снова посмотрел в камеру.

— Прежде всего, миссис Стил, примите мои соболезнования в связи с этой трагедией, — произнёс он. Снова взглянул на бумагу: — Те, кто пытается запугать наше сообщество бессмысленным насилием и нападает на героев, нас защищающих, — преступники наихудшего свойства. Их порочные действия должны быть пресечены, чтобы вернуть мир нашему прекрасному городу. Мы молимся за семью Стил и отважных защитников Уайт-Ривер.

Он сложил листок, поднял глаза:

— Боже, благослови Америку!

Бекерт повернулся к Клайну:

— Шеридан?

Окружной прокурор заговорил, как чеканя каждый слог:

— Ничто не бросает столь откровенного вызова верховенству закона, как нападение на мужчин и женщин, поклявшихся его охранять. Мой офис задействует все ресурсы: проведём тщательное расследование, установим истину и обеспечим справедливость для семьи Стил и для всего нашего сообщества.

На экране вновь появилась ведущая:

— Благодарим вас, джентльмены. Теперь перейдём к нашим вопросам от группы журналистов.

Снова — трое мужчин за столом; за кадром посыпались реплики.

Первый мужской голос:

— Шеф Бекерт, полагаете ли вы, что Джордан и Тукер — основные подозреваемые в убийстве полицейского?

Бекерт, бесстрастно:

— Они, безусловно, представляют интерес для нашего расследования.

Второй мужской голос:

— Вы считаете, что они скрываются от правосудия?

Бекерт тем же ровным тоном:

— Мы крайне заинтересованы в том, чтобы их найти. Они скрываются, их текущее местонахождение неизвестно.

Первый женский голос:

— У вас есть доказательства их причастности к стрельбе?

Бекерт:

— Как уже сказано, мы очень заинтересованы в их поимке. На достижение этой цели направлены значительные ресурсы.

Тот же женский голос:

— Думаете, Джордана и Тукера предупредили о рейде заранее?

Бекерт:

— Разумный человек мог бы прийти к такому выводу самостоятельно.

Первый мужской голос:

— Каков ваш план против продолжающегося хаоса? Пожары в районе Гринтона до сих пор не погашены.

Бекерт:

— Наш план — ответить полным спектром силы. Мы не потерпим беспорядков и тех, кто угрожает беспорядками. Тем, кто склонен прикрывать мародёрство и поджоги политическим протестом, я отдал указание офицерам применять оружие везде, где это необходимо для защиты жизни наших законопослушных граждан.

Другой мужской голос уточнил, сталкивалась ли группа спецназа с вооружённым сопротивлением со стороны членов BDA. Бекерт ответил, что во время операции оружие было, и дополнительные сведения обнародуют после предъявления официальных обвинений.

Тот же голос спросил, были ли раненые. Пока Бекерт — не выходя из режима «подробнее позже» — формулировал очередную отсылку на будущее, Гурни взглянул на время в углу экрана. Девять пятнадцать. Значит, к девяти тридцати он должен быть у Хардвика. Любопытство тянуло досмотреть пресс-конференцию, но он знал: программы телеканала обычно уходят в архив и доступны для просмотра позже. Он закрыл ноутбук, схватил телефон и направился на встречу.

9.

Когда-то это был старый, скрипучий сельский магазин с явственным запахом сырости, но теперь «Абеляр» оказался в руках бывшей участницы бруклинской арт-сцены по имени Марика. Абстрактная экспрессионистка, энергичная женщина чуть за тридцать, она обладала эффектной фигурой и нисколько не смущалась её демонстрировать; на ней пестрели многочисленные пирсинг и татуировки, а волосы меняли оттенки с поразительной смелостью и частотой.

Если Марика не писала картины и не лепила скульптуры, она принималась преображать пространство. Исчез холодильник для живца и витрины с вяленой индейкой. Широкие доски пола она заново отшлифовала и отполировала. Появились новый холодильник, наполненный органикой и фермерскими продуктами, контейнер с хлебом местной выпечки, высококлассная эспрессо-машина и четыре изящных кофейных столика со стульями, расписанными вручную. При этом кованый жестяной потолок, подвесные шаровые светильники и грубо сколоченные стеллажи она оставила нетронутыми.

Гурни припарковался рядом с классическим «мускул-каром» Хардвика — красным GTO выпуска 1970 года. Войдя, он сразу заметил его в глубине зала за одним из маленьких круглых столиков. На Хардвике были чёрная футболка и чёрные джинсы — фактически его униформа со времен, как его выставили из полиции штата за чрезмерную склонность оскорблять начальство. Воинственный, с бледно-голубыми глазами аляскинской ездовой собаки, с умом острым, как бритва, язвительным остроумием и тягой к непристойностям, он относился к той породе людей, которые почти могут понравиться — если только сначала не поперхнёшься их манерой себя вести.

Его мускулистые руки лежали на столешнице, которая казалась слишком хрупкой, чтобы их выдержать. Он разговаривал с Марикой, и та смеялась. Сегодня её волосы напоминали колючее лоскутное полотно переливчато-розовых и металлически-голубых прядей.

— Кофе? — спросила она, когда Гурни подошёл к столику. Её завораживающее контральто всякий раз приковывало его внимание.

— Конечно. Двойной эспрессо.

Кивнув одобрительно, она направилась к кофемашине. Гурни сел напротив Хардвика, который провожал её взглядом.

Когда Марика скрылась за дальним прилавком, он повернулся к Гурни:

— Девчонка славная; и вовсе не такая пустышка, как можно подумать. Или, по крайней мере, наполовину не такая пустышка, как ты, если собираешься влезать в это безумие в Уайт-Ривер.

— Плохая идея?

Хардвик усмехнулся, поднёс к губам кружку, сделал большой глоток и поставил её на стол с такой осторожностью, словно имел дело с взрывчаткой:

— В этом деле слишком много добродетельных персонажей. Каждый из них абсолютно уверен в собственном представлении о справедливости. Нет ничего гаже, чем стая фанатиков, которые знают — абсолютно точно знают, — что правы.

— Ты про Альянс защиты чернокожих?

— Они — часть картины. Но только часть. Всё зависит от того, во что ты готов поверить.

— Расскажи подробнее.

— С чего бы начать?

— С чего-то, что объяснит, зачем Клайну втягивать меня.

Хардвик на миг задумался.

— Скорее всего, это из-за Делла Бекерта.

— С какой стати Бекерту хотеть, чтобы я оказался замешан?

— Он бы не захотел. Я о другом: Бекерт может быть проблемой Клайна.

Прежде чем продолжить, Хардвик поморщился, будто на языке у него остался привкус тухлятины.

— Я знаю его по тем временам, когда мы вместе работали в Бюро, лет десять назад. Ещё до того, как он стал той важной персоной, что сейчас. Но уже тогда он уверенно шёл по своей тропе. Видишь ли, в чём фокус: Бекерт всегда куда-то идёт. Он зациклен на результате. Та самая одержимость победой любой ценой, что превращает людей в подонков.

— Насколько слышал, у него репутация скорее защитника порядка, чем подонка.

— Как и многие высококлассные мерзавцы, он мастерски лелеет и полирует свою репутацию. У него врождённый инстинкт разворачивать всё себе на пользу — особенно негатив.

— Например?

— Например, семейная жизнь. В то время там царил полный бедлам. Сын, лет тринадцати, был отвратительным малым — ненавидел отца, делал всё, чтобы его опозорить. Рисовал свастики на полицейских машинах. Пожаловался в Службу защиты детей, будто папаша торгует конфискованными наркотиками. Потом пацан попытался подпалить пункт вербовки морпехов — вероятно, из-за того, что отец был морским пехотинцем. Вот тогда папаша и сделал свой ход: парня отправили в очень жёсткую южную школу-интернат для коррекции поведения — больше похожую на тюрьму, чем на школу. И затем… — Хардвик выдержал театральную паузу.

Гурни вперился в него взглядом:

— А потом?

— А потом Делл Бекерт показал главный талант: обратил вонючую кучу дерьма в золото. Большинство копов прячут семейные беды. Он сделал наоборот: выступал перед родительскими группами, давал интервью, ходил по ток-шоу. Стал знаменитостью в мире мам и пап с «трудными» детишками. Жёсткий полицейский, поступающий как надо. А когда его жена, подсевшая на обезболивающие, через год умерла от передозировки героина, он и это превратил в актив: стал борцом с наркотиками, чья беспощадность к дилерам будто бы исходила из личной боли, из сердца.

Гурни ощутил неприятную горечь во рту.

— Кажется, характер у него грозный.

— Ледяной. Но ему удалось позиционировать себя идеальным крутым копом, которого обожает каждый белый избиратель. И за которого можно голосовать.

— Голосовать — за что?

— Официально ничего не объявлено. Но ходят слухи, что он метит на пост генпрокурора штата на внеочередных выборах.

— Клайн говорил о том же.

— Для его драгоценного резюме это была бы идеальная следующая звезда.

Марика принесла Гурни двойной эспрессо. Хардвик продолжил:

— И резюме у него, надо признать, чертовски внушительное. На всех экзаменах на повышение в NYSP набирал максимум. После нескольких жёстких лет в Бюро успел получить магистра госуправления, возглавил отдел профессиональных стандартов. Затем ушёл в частный сектор, основал консалтинговую контору, работал с полицейскими управлениями по всему штату — оценивал психологическое состояние офицеров после силовых столкновений, консультировал их и докладывал руководству о природе и причинах инцидентов с насилием.

— И чем это обернулось?

— Для Бекерта — прекрасно. Он стал куда шире и глубже интегрирован в правоохранительную среду.

— Но?

— Активисты-юристы утверждали, что цель его «консультаций» — научить полицию описывать сомнительные эпизоды так, чтобы минимизировать шанс уголовной или гражданской ответственности.

Гурни отпил крепкого кофе.

— Любопытно. Как же эта восходящая звезда оказалась шефом полиции Уайт-Ривер?

— Три-четыре года назад, как раз перед твоим переездом, грянул коррупционный скандал. Взломали телефон тогдашнего шефа, наружу вывалилось много грязи. Похоже, шеф, один капитан и трое детективов пытались ограбить банду, которая гнала мексиканский героин на север штата Нью-Йорк. Пиар-провал — катастрофа. Нужна была новая команда. Кто лучше Бекерта — с его опытом в профессиональных стандартах и жёсткой репутацией — чтобы провести дезинфекцию, успокоить граждан и перестроить отдел?

— Ещё одна победа?

— Большинство сочли это успехом. Уволив запятнавшихся, он подтянул своих людей — союзников из полиции штата и своей консалтинговой фирмы, — у Хардвика дёрнулась челюсть, — включая особенно близкого соратника, Джадда Терлока, которого поставил заместителем.

— Насколько близкого?

— Терлок учился с ним в академии, отчитывался ему в Бюро и был правой рукой в консалтинге. Они даже вместе служили в чёртовой морской пехоте.

— Похоже, этот тип тебе не по душе.

— Трудно любить социопатичного цепного пса.

Гурни обдумал услышанное, снова пригубил кофе.

— Считаешь, работа Бекерта в Уайт-Ривер успешна?

— С какой стороны смотреть. Улицы он прочистил. Посадил немало наркоторговцев. Взломов меньше, грабежей меньше, тяжких — тоже.

— Но…

— Были инциденты. Сразу после его назначения, за пару лет до дела Лэкстона Джонса, остановка машины переросла в избиение и арест молодого чёрного водителя — Нельсона Таггла. Коп заявлял, что нашёл под передним сиденьем пистолет и пакетик кокаина, и будто бы Таггл замахнулся на него. Таггл добивался проверки на детекторе лжи. Его адвокат пошёл в наступление и, привлекая прессу, публично потребовал полиграфа сразу для обоих — клиента и полицейского. Дня через два Таггла нашли мёртвым в камере. Судмедэксперт определил — передоз героина. Дескать, достал тюремную контрабанду, так объяснил коп. Пара знакомых с улицы говорили, что это чушь: Таггл, может, изредка покуривал, но до серьёзных наркотиков ему далеко.

— Кто-то это расследовал?

— У Таггла ни семьи, ни свидетелей, ни друзей. Всем было плевать.

— Видится ли тут система? Народ говорит, что полиция Уайт-Ривер играет по своим правилам?

— Большинство осуждённых наркоторговцев твердят именно это. Доказать, разумеется, никто не может. Здесь судьи и присяжные в массе своей на стороне копов. Но факт остаётся фактом: очки, которые Бекерт набирал на белом берегу Уайт-Ривер, он терял на чёрном. Речь не о том, что люди не хотят избавиться от криминала — у них чувство, будто этот человек играет в Бога и чрезмерно давит на чернокожих, чтобы доказать свою правоту.

— Значит, скороварка разогревается?

— К несчастью для Бекерта, негодование, которое никак нельзя было выразить в защиту наркоторговцев, нашло идеальный выход в деле Лэкстона Джонса. Разница между Джонсом и Тагглом в том, что Джонс был не один. У него была девушка — свидетельница случившегося, одержимая желанием что‑то предпринять. Блейз, чудесная Джексон.

— Я видел её сегодня вечером в программе «Поле битвы РЭМА». Сказал бы, что это злая женщина.

— До безумия злая. Но одновременно — очень умная. Так что Бекерта ждут чертовски непростые дни: сплошные ловушки, которых ему придётся избегать, если он намерен добраться туда, куда стремится.

— Ты имеешь в виду кресло генпрокурора?

— И не только. Этот ублюдок, глядишь, однажды и себя в Белом доме вообразит.

— Звучит, конечно, натянуто. Но кто знает? Вид у него действительно соответствующий — куда приличнее, чем у многих мерзких выскочек, метящих на верхнюю ступеньку служебной лестницы. Лицо у него и правда точёное — хоть на гору Рашмор помещай.

— Тем временем, — сказал Гурни, — в нашей истории появился снайпер. Узнали что‑нибудь про Стила?

Хардвик пожал плечами: — Прямой лист. Всё по уставу. Голова на плечах. Выпускник колледжа. В свободное время грызёт гранит юриспруденции. Хочешь, копну глубже?

После короткой задумчивой паузы Гурни покачал головой: — Пока нет.

Хардвик посмотрел с любопытством: — И что дальше? Ты записался на охоту за снайперами?

— Не думаю. Если Клайна тревожат методы Бекерта — это его забота, не моя.

— Значит, откажешься от участия?

— Похоже на самый разумный вариант.

Хардвик сверкнул жёсткой улыбкой: — То есть у тебя нет охоты трахаться в тёмном чулане? Чёрт, Гурни, ты благоразумнее, чем я думал.

10.

Всю дорогу от «Абеляра» до дома Гурни перебирал в голове всё, что рассказал ему Хардвик о Бекерте, и убеждал себя: отступление — в сущности, лучший возможный шаг.

Когда он выбрался из машины у крыльца, в доме зазвонил городской телефон. Он с усилием дёрнул дверь прихожей, которую в тёплую погоду то и дело заклинивало, и к тому моменту, как добрался до аппарата, мрачный женский голос уже заканчивал сообщение, диктуя номер для обратного звонка.

Он снял трубку:

— Гурни слушает.

— О… мистер Гурни?

— Да?

— Это Ким Стил. Жена Джона Стила.

Он поморщился, мгновенно представив телевизионный сюжет: полицейский падает лицом на тротуар.

— Мне ужасно жаль, миссис Стил. Правда, очень жаль.

Повисла длинная пауза.

— Я могу чем‑нибудь помочь? — спросил он.

— Можно я приеду и поговорю с вами? Не хочу говорить по телефону, — снова тишина, за которой последовало то, что Гурни принял за сдавленное рыдание. — Я знаю, где вы живёте. Смогу быть у вас минут через двадцать пять. Это вас устроит?

Он помедлил:

— Да. Всё в порядке.

Он повесил трубку — и тут же придумал три веские причины, почему «нет» было бы куда разумнее.

Думая о том, зачем вдове убитого полицейского понадобился разговор именно с ним и откуда она вообще узнала о его существовании, он решил использовать оставшееся время, чтобы порыться в интернете: вдруг найдутся публикации о перестрелке, где есть хоть что‑то сверх той пустой сводки, которую он уже видел.

Он подошёл к столику в уголке для завтраков, где оставил ноутбук. Комбинация «Стил» и «Уайт‑Ривер» выдала ссылки на пресс‑конференцию Бекерта, медийные репортажи об инциденте и мнения представителей всех политических лагерей — каждое с претензией на окончательную истину. Нигде — ни строки о жизни Джона Стила, кроме сухого: «женат, оставил вдову».

Он попробовал вбить имена «Джон Стил» и «Ким Стил» на разных платформах соцсетей. Сначала зашёл в Facebook. Пока страница грузилась, его отвлёк звук за французскими дверями — на низком пастбище. Он поднялся как раз вовремя, чтобы увидеть, как три белохвостых оленя выскакивают из пролома в древней каменной стене, отделявшей пастбище от леса. Решив, что их что‑то спугнуло, он глянул в сторону сарая и пруда. И тут, у конца просёлочной дороги, глаз зацепился за вспышку — будто от зеркала, возможно, от машины или пикапа. Что бы это ни было, его скрывал крупный куст форзиции у угла амбара.

Он открыл дверь и вышел во внутренний дворик. Ясности это не добавило. Он уже собрался спуститься к сараю, чтобы утолить любопытство, как зазвонил стационарный. Он вернулся и бросил взгляд на экран определителя. Шеридан Клайн.

— Привет, Дэйв, — голос Клайна переливался маслянистой искренностью. — Отвечаю на твоё сообщение. Правда в том, что тут есть тонкости, о которых мне не хотелось бы говорить ни с кем, кто не входит в официальный круг правоохранителей. Думаю, ты понимаешь. Но если решишь войти в команду, уже в первый день я позабочусь, чтобы ты знал всё, что знаю я. Получишь лучшее из обоих миров — официальный статус плюс независимость от бюрократии. Отчитываться будешь только мне.

Последнюю фразу он произнёс так, словно обещал драгоценную привилегию.

Гурни промолчал.

— Дэйв?

— Перевариваю сказанное.

— Хорошо. Хорошо. Оставим всё как есть. Чем скорее дашь ответ, тем больше у нас шансов спасти пару жизней.

— Я на связи.

— С нетерпением жду.

Гурни опустил трубку, понимая, что упустил удобный момент сказать Клайну о своём решении не ввязываться. Едва он начал оправдывать себе собственную медлительность, как вспомнил о возможном транспортном средстве у сарая.

Он вышел через застеклённую дверь и направился к пастбищу. У дальнего куста форзиции его поджидали два сюрприза. Первый — автомобиль: элегантная Audi A7, редкий зверь в краях, где «роскошная машина» обычно означает пикап с двойной кабиной и чудовищными шинами. Второй — в машине никого.

Он огляделся. Никого.

— Эй! — окликнул он.

Ответа не было.

Он обошёл сарай. Сочная весенняя трава, укрытая тенью старых яблонь, была влажна от росы — но никаких следов.

Вернувшись к Ауди, он снова оглядел окрест: пастбище, пруд, расчищенную полосу вдоль опушки леса. Ни души.

Пока он раздумывал, что делать дальше, послышался слабый скребущий звук. Ещё раз — теперь отчётливее, и, казалось, из зарослей над прудом. Единственное, что там бросалось в глаза, не относясь к флоре, — трактор, которым он пользовался для расчистки своего маленького археологического участка.

Подогретый любопытством, он пошёл по тропинке, ведущей к раскопу. Скрежет усилился. Завернув за поворот, он увидел широкое прямоугольное отверстие, но источник звука обнаружил лишь у самого края.

Мужчина, с головой ушедший в работу, ручным шпателем вычищал щель между двумя камнями фундамента. На нём были бежевые брюки, дорогие коричневые мокасины и спортивная рубашка в тропическом стиле — яркий принт с пальмовыми листьями и туканами.

Не поднимая глаз от земли, мужчина произнёс:

— Я бы датировал это семнадцатым веком. Плюс‑минус двадцать лет. Может, даже тысяча шестьсот восьмидесятый. Здесь интересные очаги коррозии.

Он постучал кончиком шпателя по поверхности перед собой — и Гурни узнал инструмент: тот самый, что он держал на месте раскопок.

— Четыре отдельных слоя, с интервалом примерно в три фута.

Теперь он распрямился — долговязый, журавлиного сложения, с редеющими волосами цвета своих бежевых брюк. Когда он взглянул на Гурни, линзы роговой оправы увеличили глаза.

— Те остатки цепей, о которых вы упоминали в сообщении? Они тянулись вдоль основания этой стены, верно?

Кого‑то могло оттолкнуть, что доктор Уолтер Трэшер — слегка аутичный — пренебрегает светскими приличиями, но Гурни, ценивший прямой переход к сути, считал это достоинством.

— Верно. Прямо под пятнами ржавчины, — подтвердил он, озадаченно нахмурившись. — Я думал, вы говорили, что приедете завтра. Я что, потерял день?

— Ничего вы не потеряли. Просто проезжал мимо. Ехал из Уайт‑Ривер в Олбани, подумал: вдруг вы дома. Подкатил к сараю, увидел ваш трактор и решил, что не ошибся местом. Интересно. Очень интересно.

С этими словами он отложил мастерок и с неожиданной ловкостью вскарабкался по короткой лестнице из котлована.

— Интересно — в каком именно смысле?

— Не хотел бы забегать вперёд. Всё зависит от природы артефактов. Вы говорили о молочных зубах? И о ноже?

— И ещё немного стекла, ржавые фрагменты металла, крючья для растягивания шкур.

Во взгляде Трэшера появилась особая, собранная напряжённость. — Сейчас нет времени разбирать всё подряд. Возможно, только нож и зубы. Беглый осмотр устроит?

Гурни пожал плечами: — Без проблем. Он хотел было попросить Трэшера подбросить его к дому, но прикинул: низкая посадка А7, скорее всего, увязнет в колее на пастбище. — Подождите здесь. Я мигом.

Трэшер стоял у своей машины, когда Гурни вернулся с ножом и банкой из тёмного стекла с зубами внутри.

Трэшер внимательно, но быстро осмотрел нож — особенно отметину на чёрной рукояти, похожую на вырезанный полумесяц величиной с ноготь. Наконец коротко кивнул, удовлетворённо хмыкнул и вернул нож. Баночку же взял осторожнее, почти благоговейно: сперва поднял на свет, изучая содержимое сквозь стекло, затем открутил крышку и посмотрел на крошечные зубы. Он медленно наклонил банку, позволив одному зубу мягко скатиться на ладонь, поворачивал её то так, то эдак, ловя разные ракурсы. Потом вновь положил зуб обратно и плотно закрыл крышку.

— Не возражаете, если я заберу это на день‑другой? Нужен микроскоп, чтобы понять, что именно у нас.

— Вы сомневаетесь, что это молочные зубы?

— О, это определённо молочные. Тут сомнений нет.

— Ну тогда…

Трэшер запнулся; на лице на миг проступила тревога. — Они могли попасть в эту банку разными путями. Пока не взгляну поближе, давайте оставим вопрос открытым.

11.

От амбара к дому вели две дороги. Одна — прямее, подъездная, шла через пастбище. Другая, кольцевая, уводила в лес за пастбищем, затем огибала его и подходила к дальнему краю курятника и внутреннему дворику, выложенному голубым камнем.

Гурни выбрал второй маршрут. Он вбирал в себя лес, позволяя его красоте, шуму и аромату пропитать его душу — шорохи и щебет, сладость воздуха, крошечные голубые цветы среди сочных папоротников, — чтобы развеять ту неясную тревогу, что осталась после реплики Трэшера.

Когда он этим обходным путём вышел к дому, с городской дороги донёсся шум приближающегося автомобиля. Вскоре из‑за сарая показалась маленькая белая машина. Она сбавила ход и, подпрыгивая, поползла через пастбище.

Машина остановилась в сорока–пятидесяти футах от боковой двери, возле которой стоял припаркованный “Аутбэк” Гурни. Из белой машины вышла женщина и на мгновение застыла у открытой дверцы. Решив, что это, должно быть, Ким Стил, Гурни двинулся к ней через пастбище. Он уже собирался окликнуть её, когда она вернулась за руль и попыталась развернуться — и тут заднее колесо угодило в нору сурка и провалилось.

Он увидел, как она, уткнувшись лбом в обод руля, рыдает, вцепившись в него обеими руками. Тёмные вьющиеся волосы растрёпаны; лицо осунулось.

Гурни моргнул, на секунду сбитый с толку тем, что женщина была наполовину афроамериканкой — как‑то это не вязалось с его невольно сложившимся образом супруги белого полицейского из северных округов штата. Испытав досаду на собственные нелепые ожидания — и на скрытую под ними предвзятость, — он прочистил горло.

— Миссис Стил?

Под её глазами залегли красноватые, припухшие тени — такие остаются после долгих часов плача.

— Миссис Стил?

Она всхлипнула, не поднимая взгляда от руля: — Чёртова… дурацкая… машина.

— Я могу вытащить вашу машину трактором. Пойдемте к дому, а о колесе я позабочусь. Ладно?

Он уж было собрался повторить предложение, как она резко распахнула дверцу и выбралась наружу. Он отметил, что рубашка застёгнута неровно. Несмотря на жару, она плотнее закуталась в свободную хаки‑куртку.

Он провёл её во внутренний дворик и показал на один из стульев у маленького металлического столика, как в уличных кафе:

— Не хотите чего‑нибудь выпить? Воды, кофе?

Она села и покачала головой.

Он опустился напротив. Видел в её лице скорбь, истощённость, колебание, тревогу.

Он заговорил мягко:

— Трудно понять, кому можно доверять, верно?

Она моргнула и посмотрела на него пристальнее:

— Вы полицейский в отставке?

— Был детективом убойного отдела в нью‑йоркской полиции. На пенсии после двадцати пяти лет службы. Мы с женой уже три года живем здесь, в Уолнат‑Кроссинге, — он сделал паузу. — Не хотите сказать, зачем вы хотели меня видеть?

— Не уверена. Я ни в чём не уверена.

Он улыбнулся:

— Возможно, это к лучшему.

— Почему?

— Сомнение — самый здравый подход, когда на кону слишком много.

Он вспомнил случаи, когда сам был в растерянности, и как только разговор с Мадлен помогал уложить мысли и выбрать курс. Ему чудилось, что у Ким Стил с мужем могли быть такие же отношения — опора в диалоге, проясняющем сомнения.

Слёзы снова покатились по её щекам.

— Простите, — сказала она, качая головой. — Мне не следовало тратить ваше время.

— Вы его не тратите.

Она пристально посмотрела на него.

Он видел, как у неё внутри идёт борьба — и как внезапно приходит решение.

Она сунула руку в карман свободной хаки‑куртки, которая, как он догадался, принадлежала, вероятно, её мужу, что добавило особой горечи тому, как она в неё куталась. Достала смартфон. Пару раз коснулась экрана и протянула его через стол, чтобы Гурни мог прочесть сообщение. Когда он потянулся за ним, она отдёрнула руку.

— Я подержу, — сказала она. — Просто прочитайте.

Это было текстовое сообщение: «Будь осторожен. Вечером на тебя могут напасть и повесить это на BDA».

Гурни прочитал трижды. Отметил дату и время — вечер убийства Джона Стила, примерно за час до перестрелки.

— Что это?

— Телефон Джона. Я нашла в нём это сообщение.

— Как вышло, что он всё ещё у вас? Его не забрали криминалисты?

— Его не было на месте. На службе они пользуются BlackBerry. Это личный телефон Джона. Он остался дома.

— Когда вы наткнулись на сообщение?

— Вчера утром.

— Показывали полиции?

Она покачала головой.

— Потому что…?

— Сам текст. То, что в нём сказано.

— И что это значит для вас?

Хотя солнце припекало, она ещё крепче закуталась в куртку.

— Его предупреждали держать ухо востро. Разве это не может означать, что кто‑то, кто должен был быть на его стороне, на самом деле на ней не был?

— Вы думаете о ком‑то из департамента?

— Я не знаю, о чём думаю.

— Ваш муж был бы не первым копом, у которого есть враги. Порой у лучших полицейских враги самые яростные.

Она встретилась с ним взглядом и твёрдо кивнула:

— Джон и был таким. Лучшим. Лучшим человеком на свете. Абсолютно честным.

— Вы не в курсе, занимался ли он чем‑то, что менее честные коллеги могли воспринять как угрозу?

Она глубоко вздохнула:

— Джон не любил говорить о работе дома. Иногда я краем уха слышала его разговоры. Замечания о старых делах со скользкими уликами, о смертях в местах заключения, о разборках. Вы же понимаете, о чём это, да?

Он кивнул. Некоторые копы не выходили на дежурство без незарегистрированного пистолета, который можно подбросить к телу застреленного, якобы как “доказательство”, что тот был вооружён.

— Откуда он знал, какие дела копать?

Она замялась, чувствуя неловкость:

— Возможно, у него были какие‑то… источники?

— Люди, которые указывали на конкретные дела?

— Может быть.

— Из Альянса чёрной защиты?

— Я и правда не знаю.

Она лгала плохо. Это было не страшно. Куда хуже — хорошие лгуны.

— Он когда‑нибудь говорил, что в этом может быть замешано начальство департамента?

Она промолчала. Её застывшее, как у оленя в свете фар, выражение было ответом.

— Что привело вас ко мне?

— Я читала об убийстве Питера Пэна, которое вы раскрыли в прошлом году, и о том, как вы вскрыли полицейскую коррупцию, стоявшую за этим.

Звучало это правдоподобно.

— Как вы узнали, где меня искать?

Взгляд оленя в свете фар вернулся. Он понял: правду она сказать не может, а лгать — не станет. Реакция честного человека, загнанного обстоятельствами.

— Хорошо, — сказал он. — Оставим этот вопрос. Чего вы хотите от меня?

Она ответила без малейшей паузы:

— Я хочу, чтобы вы нашли того, кто убил моего мужа.

12.

Пока Ким Стил дожидалась во внутреннем дворике, Гурни успел перегнать свой трактор с места раскопок, вытащил её машину из обвалившейся норы сурка и поставил носом в нужную сторону. Он пообещал выяснить все возможное с ситуацией в Уайт-Ривер. На прощание они пожали друг другу руки, и на пару мгновений улыбка на её лице растопила безнадёжность во взгляде.

Как только она благополучно выехала на шоссе, он вернулся в дом, открыл на компьютере новый документ и по памяти набрал текст сообщения с телефона её мужа. Затем позвонил Джеку Хардвику, оставил на голосовой почте краткое содержание его беседы с Ким, и попросил через свои связи разузнать прошлое Делла Бекерта и его правой руки, Джадда Терлока. Для надёжности тут же продублировал Хардвику текст сообщения по электронной почте.

После этого он вышел с мобильным во двор — там сигнал ловился лучше всего, — включил запись разговора и набрал личный номер Шеридана Клайна.

Тот ответил на втором гудке. В голосе — дружелюбие, за которым угадывалось напряжение:

— Дэйв! Рад тебя слышать. Итак, на чём мы остановились?

— Зависит от того, верно ли я понял ваше предложение. Позвольте уточнить, на что именно я соглашаюсь: полный статус сотрудника прокуратуры — полномочия и защита как у сотрудника вашего следственного подразделения; автономия следователя с подчинением лично вам; оплата по стандартной почасовой ставке контрактного старшего следователя. Контракт бессрочный, расторгается любой стороной в любой момент. Я правильно понял?

— Ты это записываешь?

— У вас с этим какие-то трудности?

— Никаких. Я подготовлю договор. Сегодня днём в управлении полиции Уайт-Ривер совещание CSMT — Команды по управлению критическими ситуациями. В три тридцать. Встретимся на парковке в три пятнадцать. Подпишешь контракт, зайдёшь на встречу и приступишь к работе.

— Увидимся.

Звонок закончился, и тут курица в вольере у спаржевой грядки, громко закудахтала. Этот звук всё ещё действовал на него как тревожный сигнал, хотя за год ухода за птицей он усвоил: громкие звуки у них редко соотносятся с чем-то, что поддаётся разумной расшифровке.

И всё же он подошёл к загону — убедиться, что всё в порядке.

Крупный рыжий род-айлендский цыплёнок стоял, как на картинке, — классический профиль, будто сошедший с деревенской вывески. Это напомнило Гурни, что пора вымести курятник, сменить воду и пополнить корм.

Если Мадлен радовало разнообразие её жизненных ролей, то его собственная реакция на множество обязанностей была куда сдержаннее. Давным-давно психотерапевт советовал ему оставаться каждым из тех, кем он является: мужем для жены, отцом для сына, сыном для родителей, коллегой для коллег, другом для друзей. Истинное равновесие и мир в душе возможны только тогда, когда человек присутствует и активно действует во всех своих жизненных проявлениях. Логика казалась безупречной. В качестве принципа — верно. Но на практике он её отверг. При всех ужасающих сторонах профессии именно работа детектива давалась ему легче всего. Быть мужем, отцом, сыном, другом — требовало особых усилий, возможно даже особой отваги — иной, чем та, что нужна, чтобы выслеживать убийц.

Разумеется, в глубине души он понимал: быть мужчиной — больше, чем быть полицейским; жить достойно часто означает идти против течения собственных склонностей. И в памяти всплывала любимая фраза психотерапевта: правильно поступить можно лишь сейчас. С этой мыслью, вооружившись чувством долга и целеустремлённостью, он взял в прихожей хозяйственную метлу и отправился к курятнику.

Справившись с подстилкой, водой и кормом, он почувствовал бодрящее удовлетворение и решил перейти к следующей заданию — скосить широкую полосу, опоясывающую высокогорное пастбище. Это занятие, в отличие от многих других, сулило и удовольствие: душистые волны от дикой мяты, вид на нетронутые зелёные хребты с вершины, сладкий воздух, лазурное небо.

В конце пастбищной дорожки он вышел на тропу над прудом — она вела к его раскопкам. В тени трава росла медленнее, но он всё равно решил пройтись и там, продвигаясь под раскидистыми вишнями, пока не дошёл до самого раскопа. Тут он остановился, представив себе найденные артефакты, и вспомнил странную ремарку Трэшера о зубах. Интуиция подсказала: гнать эту мысль прочь и довести косьбу до конца. Но другая мысль взяла верх: уделить ещё несколько минут, углубить фундамент на пару дюймов — вдруг попадётся что-нибудь любопытное.

Мини-экскаватор на тракторе стоял у дома, зато рядом с раскопом лежала лопата. Он спустился по лесенке и принялся аккуратно выбирать землю от основания каменной стенки, которую щупал Трэшер. Продвигаясь вдоль, он находил лишь грунт; поймав себя на навязчивости, уже собирался вернуться к косьбе. Но, сгребая последнюю кучу, наткнулся на что-то твёрдое. Сначала показалось — просто залежалый кусок красновато-коричневой глины. Когда он поднял находку и повертел в руках, из глины показался ржавый железный фрагмент — толстый, изогнутый. Убрав ещё немного слипшейся земли, он разглядел железное кольцо диаметром примерно три дюйма, к которому крепилось массивное звено цепи.

Применений у такой вещи могло быть много, но одна ассоциация бросалась в глаза. Это походило на разновидность кандалов — будто половина примитивных наручников.

13.

Дорога на запад, к Уайт-Ривер, превратилась в плавный спуск: с невысоких гор и пологих лугов — через холмистые гряды и широкие долины — в зону обшарпанных торговых центров. Символом местной депрессии торчал заброшенный каменный карьер Уайт-Ривер — прославившийся после сенсационного репортажа: взрыв унёс жизни шестерых проезжавших автомобилистов, компания обанкротилась, а затем вскрылась пропажа более сотни шашек динамита.

Навигатор довёл Гурни до центра унылого городка, на проспект у границы с частично сожжённым и разграбленным районом Гринтон. В конце проспекта высилось управление полиции Уайт-Ривер. Прямоугольная коробка серо-бежевого кирпича в стиле шестидесятых смотрелась резким контрастом к живописно обветшавшим амбарам и покосившимся силосным башням Уолнат-Кроссинга. Территория без деревьев и травы была столь же стерильна, как алюминиевые оконные рамы и автостоянка цвета пыли.

Возле въезда на парковку мимо него прокатился мужчина на чём-то вроде малой мебельной тележки, отталкиваясь от тротуара руками в рукавицах. На нём — замызганная армейская куртка и бейсболка. Присмотревшись, Гурни понял: ниже колен у него не было ног, а «перчатками» служили кухонные прихватки. С древка старой метлы, приделанной к задку тележки, вяло свисал американский флаг. Каждый взмах рук он сопровождал голосом, скрипучим, как ржавая петля:

— Солнце... солнце... солнце...

Заехав на стоянку, Гурни сразу отметил сверкающий чёрный Navigator Клайна. В ряду с табличкой «Зарезервировано» он стоял ближе всех к входной двери. Гурни припарковался рядом, вышел — и его накрыл запах дыма, палёного пластика, мокрого пепла.

Тонированное заднее стекло Navigator опустилось, Клайн взглянул — сначала удовлетворённо, затем с тревогой:

— Всё в порядке?

— Неприятный запах.

— Поджог. Бессмысленная дурь. Садись. У меня твой контракт.

Гурни скользнул на заднее сиденье рядом с Клайном — всё вокруг дышало роскошью: мягкая кожа, деликатный свет.

— Машина что надо, — заметил Гурни.

— Никаких затрат для налогоплательщиков.

— Конфискат?

— Конфискация имущества, использованного для содействия незаконному обороту наркотиков.

Видимо, приняв молчание Гурни за немую критику спорной практики изъятия собственности до суда, Клайн добавил:

— «Живые Сердца» любят причитать из‑за редких случаев, когда кому-то, кто в итоге оказался чист, доставили неудобства. Но в девяноста девяти случаях из ста мы просто перенаправляем незаконно нажитое барахло от подонков — правоохранителям. Совершенно законно и, скажу честно, это доставляет большое удовлетворение.

Он отщёлкнул атташе-кейс на сиденье между ними, достал два экземпляра договора и протянул вместе с ручкой:

— Я уже подписал. Подпиши оба, один оставь себе.

Прочитав текст, Гурни удивился: никаких ловушек — ни малейших отступлений от условий, что он изложил по телефону. Эта прямота показалась ему даже подозрительной. Он был уверен: в действиях Клайна всегда скрыта тактика. Честность у него служила путём к чему-то большему. Но возражать против контракта на таком основании было бы странно.

— Что по повестке встречи?

— Обмен известными фактами. Приоритеты. Распределение ресурсов. Рекомендации для общения со СМИ. Координация работы всех участников.

— «Всех» — это кого именно?

— Делл Бекерт; его правая рука, Джадд Терлок; главный следователь Марк Торрес; мэр Дуэйн Шакер; шериф Гудсон Клутц. — Он сделал паузу. — Предупрежу насчёт Клутца, чтобы не застал тебя врасплох. Он слепой.

— Слепой?

— Предположительно. Хитрый деревенский лис, говорящий как деревенщина. Заведует окружной тюрьмой. В последние три выборных цикла его переизбирали без малейшего сопротивления.

— Есть особая причина, по которой он входит в эту так называемую команду?

— Понятия не имею.

— Они все меня ждут?

— Я предупредил Бекерта. Пусть он введёт остальных в курс.

— Есть какие-то связи с внешними ведомствами? ФБР? Полиция штата? Генпрокуратура?

— Мы не пускаем ФБР, если только нас не вынудят к их вмешательству. У Бекерта есть свои тайные каналы в полиции штата, он пользуется ими по собственному усмотрению. Что до офиса генпрокурора — у них проблем невпроворот после смерти шефа.

— Какие ещё проблемы?

— Несколько неприятных вопросов. Сам факт, что он скончался в гостиничном номере в Вегасе, наводит на определённые мысли. Похотливые домыслы. — Он скривился, глянул на свой «Ролекс», затем на контракт на коленях у Гурни. — Время встречи. Подпишете это, и мы пойдем.

— Ещё один вопрос.

— Что?

— Как вы, уверен, знаете, я сегодня утром встречался с Ким Стил. Она поделилась со мной своим видением гибели мужа, а также уликами, которые нашла в его телефоне. — Он сделал паузу, наблюдая, как меняется лицо Клайна. — Я гадал, кто направил её ко мне. Потом дошло, что это были вы.

Глаза Клайна сузились.

— Почему я?

— Потому что то, что она мне сообщила, стало прямым ответом на вопрос, который я задал вам, — о том, что вы упустили в своём изложении ситуации. Текстовое сообщение на телефоне Стила и его возможные последствия. Ким побоялась идти с этим в местную полицию, которой не доверяет, и обратилась к вам. Но тема слишком щекотливая, чтобы вы делились ею со мной, пока я оставался вне команды. А если бы об этом рассказала вдова жертвы, вы бы избежали любых последствий. К тому же визит скорбящей женщины надавил бы на меня — и я принял бы ваше предложение.

Клайн смотрел прямо перед собой, молча.

Гурни поставил подпись на обоих экземплярах договора, один передал Клайну, второй сунул в карман пиджака.

Внутри управление полицией Уайт-Ривер оказалось предсказуемо тусклым отражением фасада — жужжащие люминесцентные лампы, окрашенные акустические потолочные плитки, запах дезинфицирующего раствора, смешанный с неизбежной кислинкой того, что подвергалось дезинфекции.

Клайн провёл его через пост охраны, и они пошли по длинному коридору с бесцветными шлакоблочными стенами. В самом конце была неосвещённая переговорная. Клайн нащупал выключатель — флуоресцентные лампы дрогнули и вспыхнули.

Противоположную стену почти полностью занимало широкое окно с опущенными жалюзи. В центре — длинный стол для совещаний. Слева на стене висела белая доска; чёрным маркером на ней было выведено время начала — 15:30. Судя по круглим часам над доской, сейчас было 15:27. Повернув голову вправо, Гурни с удивлением заметил, что стул в торце стола уже занят худощавым мужчиной в тёмных очках. Перед ним на столе лежала белая трость.

Клайн дёрнулся и обернулся:

— Гудсон! И не заметил, что ты тут.

— Зато теперь видишь, Шеридан. Я-то, разумеется, тебя увидеть не могу. Неведение — моё естественное состояние. Такой крест я несу — вечная зависимость от милостей зрячих товарищей.

— Никто в этих краях не знает обо всех и обо всём, больше тебя, Гудсон.

Худой хихикнул. Обмен репликами прозвучал как шутливый ритуал, из которого давным-давно выветрился его прежний юмор.

В коридоре послышались приближающиеся шаги и отрывистое сморкание. В комнату вошёл невысокий, тучный мужчина, которого Гурни узнал по пресс-конференции: мэр Дуэйн Шакер. Прижал к лицу носовой платок.

— Чёрт возьми, чёрт возьми, — протянул слепой. — Похоже, ты сам себя опылил.

Мэр сунул платок в карман слишком тесного пиджака, опустился на дальний конец стола и зевнул.

— Рад вас видеть, шериф. — Он снова зевнул и перевёл взгляд на Клайна: — Привет, Шеридан. Всё стройнее и злее, чем когда-либо. Хотел спросить тебя ещё на пресс-конференции — ты всё ещё марафоны бегаешь?

— Никогда не бегал, Дуэйн, разве что пятёрку иногда.

— Пять тысяч, пятьдесят тысяч — мне всё равно. — Шмыгнув, он окинул Гурни беглым взглядом. — Вы — новый следователь нашего окружного прокурора?

— Верно.

Худой на другом конце стола чуть приподнял трость, словно приветствуя:

— Я догадывался, что в зале еще кто-то есть — оставалось узнать, когда вы дадите знать о себе. Гурни, верно?

— Верно.

— Человек действия. Наслышан о ваших подвигах. Надеюсь, наш скромный уровень беспредела в этой лесной глуши вас не утомляет.

Гурни предпочёл промолчать. Клайн выглядел смущённым.

Мужчина аккуратно положил трость обратно и изобразил широкую улыбку:

— Серьёзно, мистер Гурни, скажите, что вы, житель большого города, думаете о нашей маленькой проблеме?

Гурни пожал плечами:

— Мне кажется, слово «маленькая» здесь не очень уместно.

— Какое слово вы бы…

Его перебило стремительное появление двух мужчин. Высокого, в безупречном тёмном костюме, Гурни узнал сразу — Делл Бекерт. В руках — тонкий портфель. Второй, по всей видимости, Джадд Терлок, в неприметной спортивной куртке и свободных брюках, сочетал телосложение линейного защитника с бесстрастной физиономией гангстера.

Бекерт кивнул Клайну, затем повернулся к Гурни:

— Я — Делл Бекерт. Добро пожаловать. Вы уже со всеми познакомились? — Не дожидаясь ответа, продолжил: — Не хватает Марка Торреса, руководителя ИТ-аналитики отдела расследования убийств. Он задержится на пару минут. Но начнём. — Он обошёл стол с другой стороны, выбрал центральный стул, поставил портфель прямо перед собой и сел. — Не могли бы мы добавить света?

Джадд Терлок поднялся за спинкой Бекерта и неторопливо приподнял жалюзи. Сидевший напротив, Гурни невольно залюбовался строгой композицией пейзажа, открывшегося из панорамного окна.

Чёрно-щебёночная дорога, окаймлённая сетчатыми заборами с колючей проволокой по верху, вела от управления полиции к другому бесцветному кирпичному корпусу, куда крупнее, но с узкими окнами. Чёрно-белая вывеска гласила: Центр содержания Хэлдона К. Эпперта — официальное название окружной тюрьмы. На возвышении в нескольких сотнях ярдов за ним громоздилась бетонная стена и сторожевые вышки — исправительное учреждение Уайт-Ривер, государственная тюрьма, носящая имя города. На фоне этого мрачного панно, служившего декорацией человеку, занявшему центр стола, Гурни пришло в голову: если кому-то взбредёт вообразить эти места вратами ада, то Бекерт выглядит их привратником.

— Мы подготовили план действий. — Бекерт вытащил из портфеля несколько бумаг. Терлок раздал каждому по экземпляру. — Упорядоченность процесса особенно важна, когда имеешь дело с безумным уровнем хаоса.

Гурни пробежал глазами краткий перечень тем. Он был системным, но мало что прояснял.

— Начнём с записей с камер наблюдения на месте убийства в Уиллард-парке, — сказал Бекерт. — Цифровые файлы хранятся…

Он осёкся, услышав торопливые шаги в коридоре. Мгновение спустя в комнату влетел стройный молодой латиноамериканец, виновато кивнул всем и занял место между Гурни и шерифом. Терлок подвинул через стол копию повестки дня, которую новичок пробежал взглядом, сосредоточенно нахмурившись. Гурни протянул руку:

— Дейв Гурни, офис окружного прокурора.

— Знаю. — Он улыбнулся — Марк Торрес. Полиция Уайт-Ривер.

С лёгким раздражением Бекерт продолжил:

— Исходные цифровые файлы на доработке в компьютерной лаборатории судебной экспертизы. Пока что нам хватит этого.

Он кивнул Терлоку. Тот постучал по нескольким значкам на небольшом планшете. Высоко на стене за спиной шерифа ожил большой видеомонитор.

Первая часть клипа оказалась более длинной версией той, что Гурни видел у Марва и Триш Гелтер. Дополнение включало несколько минут, предшествовавших ключевому моменту: офицер Стил мерил шагами тротуар на краю парка, не спуская глаз с толпы. Чуть в стороне, будто готовясь ворваться в людской водоворот на своём массивном каменном коне, вырисовывался памятник полковнику Эзры Уилларду, увеличенный сверх натуральной величины.

То ли из-за меньшего числа отвлекающих деталей, чем у Гелтеров, то ли потому, что запись была длиннее, Гурни заметил то, что упустил раньше: крохотную красную точку, скользящую по затылку Стила. Она следовала за ним не меньше двух минут до рокового выстрела — замирала, когда он останавливался, двигалась, когда он шёл, стабильно целя в основание черепа чуть ниже кромки защитного шлема. Мысль о том, что это — лазерный прицел винтовки, вызвала у Гурни неприятный холодок.

Затем ударила пуля, швырнув Стила лицом вниз на тротуар. Хотя Гурни знал, что сейчас это произойдёт, он вздрогнул. В памяти всплыли слова мудрого человека, которого он когда-то знал: сочувствие к чужой травме — суть сострадания, а сострадание — суть человечности.

По знаку Бекерта Терлок остановил видео и погасил экран.

— Тишину в зале нарушил мэр Шакер: — Ущерб, который несет бизнес этого города, из‑за этого проклятого видео, просто чудовищен. Телеканалы гоняют эту чёртову запись снова и снова. Из‑за неё наш маленький город выглядит как зона боевых действий. Место, которого лучше избегать. У нас есть рестораны, гостиницы формата «постель и завтрак», музей, прокаты каяков — туристический сезон вот‑вот начнётся, а на горизонте ни одного посетителя. Эта медийная шумиха просто убивает нас.

Бекерт не выказал ни малейшей реакции. Он перевёл взгляд на противоположный конец стола:

— Клутц? Насколько знаю, вам уже подробно пересказали, что на видео. Замечания?

Клутц с неприятной улыбкой погладил белую трость:

— Я искренне понимаю деловую тревогу Шакера. Естественно, инвестор, вкладывающий в экономику города, испытывает такие чувства. С другой стороны, вижу определённую пользу в том, чтобы дать людям по всему штату представление о том варварском дерьме, с которым мы здесь имеем дело. Людям надо это увидеть, чтобы оценить масштабы шагов, которые нам предстоит предпринять.

Гурни показалось, что он уловил едва заметный кивок согласия Бекерта.

— Есть другие комментарии?

Клайн покачал головой:

— В данный момент нет.

— А что скажет наш новый следователь?

Гурни пожал плечами; голос его звучал непринуждённо:

— Как думаете, почему стрелявшему потребовалось так много времени?

Бекерт нахмурился:

— Долго?

— Точка лазерного прицела висела на голове Стила довольно продолжительно.

Бекерт равнодушно пожал плечами:

— Сомневаюсь, что это существенно. Перейдём к следующему пункту повестки — отчёту судмедэксперта. Полные копии скоро будут доступны, но доктор Трэшер ознакомил меня с основными тезисами.

Он вынул из портфеля лист и прочитал вслух:

— «Больница милосердия Министерства здравоохранения США. Джон Стил. Причина смерти: катастрофическое повреждение продолговатого мозга, мозжечка и задней мозговой артерии, повлекшее немедленную остановку сердечной и дыхательной функций. Повреждение вызвано прохождением пули через затылочную кость у основания черепа, через критические области головного мозга и ствола, с выходом через структуру слёзной кости».

Он убрал листок обратно в портфель:

— Доктор Трэшер также неофициально предположил, что пуля, вероятно, была высокоэнергетической FMJ тридцатого калибра. Эта оценка подтверждена предварительным баллистическим анализом обнаруженной в Уиллард‑парке пули. Вопросы?

Шакер шмыгнул носом:

— Что, чёрт возьми, такое FMJ?

— Цельнометаллическая оболочка. Она предотвращает расширение или фрагментацию пули, благодаря чему та проходит цель практически не деформируясь. Плюс в том, что сохраняются следы нарезов для баллистической экспертизы, так что мы сможем сопоставить пулю с оружием, из которого она была выпущена.

— При условии, что мы это оружие найдём. Ещё вопросы?

Клайн сцепил пальцы:

— Есть какие‑нибудь успехи в поисках стрелка?

Бекерт перевёл взгляд на Торреса:

— Мяч на твоей стороне, Марк.

Молодой директор по информационным технологиям, казалось, остался доволен таким пасом:

— Мы сужаем круг, сэр. Сопоставив положение головы жертвы в кадре момента попадания с местом обнаружения пули, получили общее представление о траектории. Нанесли вектор на карту местности, чтобы определить возможные точки. Приоритет — тем, что дальше всего от жертвы, поскольку на месте не было слышно выстрела, а камеры не зафиксировали звуковых следов. Сейчас наши патрульные обходят все соответствующие дома.

Клутц лениво провёл пальцами по трости:

— И от наших граждан из числа меньшинств вы не добьётесь ни крупицы сотрудничества. Я прав?

Гурни отметил про себя, что ногти у шерифа были аккуратно наманикю́рены.

Торрес нахмурился; челюсти у него напряглись:

— Уровень сотрудничества до сих пор был разным.

Клайн продолжил:

— Марк, что ещё помимо «поквартирных» обходов?

Торрес подался вперёд:

— Мы собираем и анализируем видеоданные с камер безопасности, дорожных камер и медиа‑источников в районе. Тщательная обработка этих массивов, вероятно, позволит…

Мэр Шакер перебил:

— Я хочу знать вот что: есть ли у нас хоть какие‑то реальные зацепки по этим сукиным детям, что скрываются? Это должно быть приоритетом. Поймайте их, посадите и покончите с этим чёртовым кошмаром.

В голосе Бекерта зазвенели жёсткие нотки:

— Джордан и Тукер — возглавляют наш список. Мы их возьмём. Это моя личная гарантия.

Шакер, похоже, несколько оттаял.

Клайн снова сцепил пальцы:

— У нас есть возможность напрямую связать их со стрельбой?

— От надёжных информаторов известно, что они были вовлечены. И только что пришло от заслуживающего доверия источника, что вместе с ними, возможно, действовал третий — предположительно белый мужчина.

Клайн выглядел удивлённым:

— Не думал, что в BDA есть белые члены.

— Формально — нет. Но у них имеются белые помощники, включая финансовую подпитку.

— Психи‑леваки, им бы мозги проверять, — вставил шериф.

Клайн выглядел огорчённым.

Бекерт никак не отреагировал:

— Мы рассчитываем установить личность третьего и задержать Джордана с Тукером в ближайшие сорок восемь часов. И ожидаем, что Марк со своей командой очень скоро получит убедительные вещественные доказательства — с места стрельбы, из материалов BDA, изъятых при рейде, и от сотрудников BDA, согласившихся сотрудничать.

— Кстати, — сказал шериф, — надеюсь, Шеридан договорится с судьей насчёт достаточно высокого залога для наших задержанных, чтобы они не выпорхнули на свободу как грёбаные птицы. Чем дольше они пробудут под стражей, тем больше шансов получить то, что нам нужно.

Гурни понял, к чему он клонит. Несомненно, задержанных уже разделили и посадили к «тюремным осведомителям», которые охотно обменяют компромат на сокращение сроков. Одна из самых гнусных частей прогнившей системы.

Бекерт взглянул на часы:

— Есть ещё вопросы?

Гурни заговорил вежливо, с любопытством:

— Как вы считаете, есть вероятность, что ваша гипотеза ошибочна?

— Какая именно гипотеза?

— Что за стрельбу отвечает Альянс защиты чернокожих.

Бекерт уставился на него:

— Почему вы спрашиваете?

— Я сам не раз ошибался, слишком рано уверовав. Перестаёшь задавать вопросы, когда думаешь, что ответы уже у тебя.

— Это общая постановка или у вас есть конкретный камешек в ботинке?

— Сегодня утром ко мне пришла Ким Стил, вдова Джона Стила.

— И?

— Показала странное сообщение, отправленное на личный телефон её мужа в ночь, когда в него стреляли. Я записал. — Гурни вывел текст на экран своего телефона и придвинул его через стол.

Бекерт, нахмурившись, прочитал:

— Ты видел это, Шеридан?

— Дэйв обсудил это со мной до нашей встречи.

Гурни вдруг подумал, что один из талантов Клайна — обманчиво честное использование правды.

Бекерт передал телефон Терлоку. Тот без выражения посмотрел на экран и вернул устройство обратно.

Шериф сладким голосом протянул:

— А кто‑нибудь мог бы просветить меня?

Бекерт зачитал вслух, чуть сморщившись от уличного сленга:

— «Будь осторожен. Вечером на тебя могут напасть и повесить это на BDA».

— Что, чёрт возьми, всё это значит?

Проигнорировав вопрос, Бекерт пристально посмотрел на Гурни:

— Телефон Стила у вас?

— Нет.

— Почему нет?

— Миссис Стил не была готова его передать, а у меня не было полномочий требовать.

Бекерт задумчиво склонил голову:

— Почему она пришла именно к вам?

— Сослалась на мою работу по другому делу.

— Какую работу?

— Я помог оправдать женщину, которую коррумпированный полицейский обвинил в убийстве.

— И какое это имеет отношение к нынешнему делу?

— Понятия не имею.

— В самом деле? Совсем никакого?

— Я настроен смотреть на всё непредвзято.

Бекерт долго удерживал взгляд Гурни:

— Нам нужен этот телефон.

— Я знаю.

— Она отдаст его добровольно или нам придётся брать ордер?

— Я поговорю с ней. Если смогу убедить — это лучший вариант.

— Займитесь этим. Тем временем Джадд получит ордер. На случай, если понадобится.

Терлок, который до этого разминай пальцы и разглядывал костяшки, кивнул.

— Хорошо, — сказал Бекерт. — На этом пока всё. И последнее слово. Процедура — ключ к успеху. Отсутствие выстроенной процедуры рождает хаос, хаос ведёт к провалу, а провал — не вариант. Вся коммуникация идёт через Джадда. Он — центр притяжения. Всё течёт к нему и всё исходит от него. Вопросы?

Вопросов не было.

Гурни показалось это странным, ведь обычно такую центральную роль исполняет директор по информационным технологиям — в данном случае Марк Торрес. А бюрократическая жёсткость редко бывает эффективна. Но эта потребность в контроле очевидно вытекала из самой сути личности Бекерта, и Гурни не желал ещё сильнее обострять с ним отношения, поднимая этот вопрос. По крайней мере, не сейчас.

14.

Клайн и Гурни вышли из здания плечом к плечу и молча дошли до своих машин. Клайн, оглянувшись по сторонам с видом человека, которого могут подслушивать, наклонился ближе:

— Хочу кое-что прояснить, Дэвид. Не хочу, чтобы у тебя сложилось впечатление, будто я с тобой не до конца откровенен. На встрече ты сказал, что не мог попросить у Ким Стил телефон, потому что у тебя на тот момент не было официального статуса по делу. По сути, по этой же причине я не сообщил тебе, что она обращалась ко мне. Понимаешь деликатность ситуации?

— Та же деликатность, которая помешала тебе рассказать об этом Бекерту?

— Я немного потянул с этим, — в основном из уважения к опасениям Ким. Но одно цепляется за другое. Даже самые благие намерения способны создать проблемы.

— Например?

— Сам факт, что вообще возникла задержка. Если это всплывёт, может показаться, что я разделяю недоверие Ким к департаменту. Вот почему я поступил именно так, а не из желания ввести тебя в заблуждение. Кстати, то, как ты обошёлся с телефонной темой на собрании, было идеально.

— Это была чистая правда.

— Разумеется. А правда — штука полезная. Чем её больше, в разумных пределах, тем лучше.

На лбу Клайна выступили бисеринки пота. С их первой встречи — ещё в самом начале дела Меллери — Гурни отметил в Клайне два слоя: внешний — уверенного политика, уже видящего перед собой «золотое кольцо», и внутренний — испуганного маленького человечка. Удивляло то, как этот страх, кажется, рос.

Клайн снова огляделся и взглянул на часы:

— Ты заметил на встрече что-нибудь неожиданное?

— Меня зацепила идея о возможном третьем участнике.

— И как ты это оцениваешь?

— Говорить рано.

— Твой следующий шаг?

— Хочу собрать больше информации.

— Например, какой?

— Хочешь, я пришлю список по электронной почте?

— Так удобнее.

Он достал телефон, пару раз коснулся экрана:

— Пошла запись.

— Мне нужны: рапорт о происшествии; фотоматериалы с места; копии тех видео, что мы только что смотрели; баллистическое заключение; биография жертвы; криминальная история Джордана и Тукера; всё, что ты сможешь вытянуть из Бекерта насчёт его информаторов; и я хотел бы понимать, откуда у него такая явная ненависть к Джордану и Тукеру.

Клайн отключил запись:

— На последнее отвечу сразу. Сильная сторона Бекерта как полицейского — его страсть к порядку. Он видит в Джордане, Тукере и во всём BDA проводников анархии. Делл Бекерт и BDA — как материя и антивещество: столкновение, которое вот-вот рванёт.

По дороге домой Гурни думал о двух вещах. Первая — очевидная тревога Клайна. Это намекало на недоверие к тому, как департамент и лично Бекерт ведут дело. Он задавался вопросом, не кроется ли причина глубже, чем загадочное сообщение в телефоне. Вторая — мотоцикл, который с самого выезда из Уайт-Ривер держался ярдах в ста позади его «Аутбэка».

Он снизил скорость с семидесяти до шестидесяти — мотоцикл сделал то же. Увеличил до семидесяти пяти — результат повторился.

Спустя несколько минут, миновав знак о зоне отдыха в миле впереди, мотоцикл перестроился в левую полосу и быстро поравнялся с «Аутбэком». Мотоциклист, с лицом закрытым шлемом, вытянул руку с золотым значком детектива и указал на приближающийся съезд.

Зона отдыха оказалась всего лишь несколькими парковочными местами, перед небольшим кирпичным строением, с парой туалетов, отделённая от шоссе полосой разросшихся кустов. Когда мотоцикл остановился в двух шагах, поскольку вокруг никого не было, Гурни переложил "Беретту" из бардачка в карман куртки.

Мотоциклист снял шлем — и Гурни с удивлением узнал Марка Торреса.

— Извините, если показалось, будто я за вами следил. Мы с женой живём рядом, в Ларватоне. Следующий съезд.

— И?

— Хотел с вами поговорить. Не уверен, что правильно обращаться к вам напрямую и конфиденциально, как сейчас. Не люблю обходить официальные каналы — всё должно проходить через заместителя шефа Терлока, — но решил, что это допустимо, раз мы уже встречались.

— Встречались?

— Вы, вероятно, не помните: пару лет назад я был на вашем семинаре в академии по методике расследований. Это было действительно впечатляюще.

— Рад, что понравилось, но…

— Перейду к сути.

Он поморщился, будто это доставляло физическую боль:

— Дело в том, что… у меня словно что-то не сходится в голове по этому делу.

Гурни выждал, пока по другую сторону кустов с рёвом пронесутся несколько тяжёлых грузовиков:

— В каком смысле?

— Полгода назад меня перевели из патруля в бюро расследований. Быть назначенным на такое громкое дело, когда ставки так высоки… — он покачал головой. — Честно говоря, мне не по себе.

В его речи звучал лёгкий акцент.

— Из-за ответственности? Или из-за чего-то другого?

Торрес замялся:

— Я вроде как директор по информационным технологиям, и в то же время — не вполне. Похоже, шеф Бекерт реально рулит расследованием. К примеру, его зацикленность на Джордане и Тукере — будто он убеждён в их виновности. А я не вижу достаточной базы, чтобы быть настолько уверенным. Большая ли это ошибка — говорить вам об этом напрямую?

— Зависит от того, чего ты хочешь.

— Может, просто ваш номер телефона? Хотел бы иметь возможность связаться. Если это не проблема.

Отказывать причин не было, хотя Бекерту это вряд ли понравится. Гурни пожал плечами и продиктовал номер мобильного.

Торрес поблагодарил и уехал, оставив Гурни разбираться с впечатлениями. Как и всё прочее в этом деле, что-то в этой встрече казалось неправильным. Его занимал вопрос: является ли скрытность Торреса следствием его собственной неуверенности, укоренившихся полицейских порядков в Уайт-Ривер, или же это симптом более глубоких, негативных аспектов системы в целом.

Мысли прервали скользящие тени пары стервятников, круживших над заросшим бурьяном полем у туалетов. Он усмехнулся, размышляя о том, как птицы, чья пища – лишь мертвая плоть, и которые не причиняют вреда ни одному живому существу, в народном представлении превратились в безжалостных хищников, убивающих свою добычу. Это ещё один случай, когда общественное мнение предпочитает не замечать правду.

Эти размышления оборвал звонок.

Звонил Хардвик.

— Гурни на связи.

— Чёрт побери! Это сообщение, что ты переслал с телефона Стила — может оказаться настоящим предупреждением. Или чем-то подобным. Или чем-то вовсе иным. Знаешь, откуда пришёл звонок?

— Выясним, когда заполучим телефон миссис Стил. Но почти уверен, что упрёмся в предоплаченный анонимный мобильник. Есть что-нибудь по Бекерту или Терлоку?

— Чуть больше, чем было. Попросил услугу у знакомого из штаб-квартиры NYSP, у него доступ к старым кадровым архивам — к оригинальным резюме соискателей. Заявления Бекерта и Терлока указывают на давнюю связь. Они оба учились в одной и той же военной подготовительной школе в округе Бутрис, Вирджиния. Бекерт старше Терлока на год, но школа маленькая — должны были тренироваться вместе.

— Любопытно.

— Ещё любопытнее запись в заявке Терлока: у него были неприятности с законом в той школе. «Слушание в суде по делам несовершеннолетних проводились в закрытом порядке. Объяснения заявителя, подкреплённые показаниями шерифа округа Бутрис, признаны достаточными для рассмотрения заявления». Это всё, что в примечании.

Тени стервятников снова прошли по асфальту и по заросшему травой полю.

— Хм. А у Бекерта — были какие-нибудь проблемы?

— Если и были, никто не заметил. Каждый год — первый в классе. Чист как родниковая вода округа Бутрис.

— Неплохо бы узнать, за что Терлока судили.

— Нужна была бы чертовски весомая причина, чтобы убедить судью Вирджинии открыть закрытое досье на замначальника полиции, да ещё по делам несовершеннолетних. А пока у нас никаких причин.

— Неплохо было бы их обрести.

— Для человека, который не уверен, что хочет в это ввязываться, звучишь чертовски увлечённым.

Гурни дождался, пока прогремит ещё одна колонна грузовиков:

— Кажется, одна мелочь цепляет другую — и пошло-поехало.

— Например?

— Например, отношения Клайна с Бекертом. Клайн описывает его как воплощение закона и порядка. Даже сообщил с благоговейной интонацией, что Бекерт женат на двоюродной сестре губернатора.

— И что?

— Тогда почему он не доверяет этому образцу правосудия?

— Ты так считаешь?

— Мне кажется, в подходе Бекерта к расследованию этого убийства есть нечто, что пугает Клайна.

— Как ты думаешь, что там за чертовщина?

— Понятия не имею. Может, это связано с планами Бекерта баллотироваться на пост генпрокурора?

Хардвик расхохотался.

— Что смешного?

— Только что дошло. По последним слухам, уход бывшего генпрокурора к своей небесной награде, в отеле Лас-Вегаса, оказался похабнее, чем предполагалось. Похоже, под его трёхсотфунтовой тушей оказалась проститутка.

— И какое это отношение имеет к Бекерту?

— Этот позор для бывшего генпрокурора — плюс для мистера Закон и Порядок. Новая чистая метла, чтобы выметать старое дерьмо.

Гурни на секунду задумался:

— Недавно ты говорил, что первая жена Бекерта умерла от передозировки. Есть ещё детали?

— Судебного разбирательства не было — соответственно, и открытых записей по делу. К чему, чёрт возьми, ты ведёшь?

— Не знаю. Я просто задаю вопросы.

Когда Гурни вернулся домой, первым делом заметил у грядки со спаржей жёлтый «Жук» Джеральдины Миркл. Женский смех послышался во внутреннем дворике.

Джеральдина и Мадлен согнулись пополам от смеха. Наконец Мадлен взяла себя в руки, вытерла глаза и сказала:

— Добро пожаловать домой, милый. Джерри как раз рассказывала о встрече с клиентом.

— Звучит забавно.

— О, ты даже не представляешь! — вспыхнула Джеральдина, и ликование разлилось по её круглому лицу. — Но мне уже пора. Буфорд начинает беситься, если ужин не подают вовремя.

Она встала — на удивление проворно для полной женщины — и поспешила к своему «Жуку». Уже устраиваясь за рулём, крикнула:

— Спасибо за чай, дорогая!

Заливисто рассмеявшись, она укатила.

Мадлен, поймав вопросительный взгляд Гурни, пренебрежительно махнула рукой:

— Просто немного мрачного клинического юмора. Трудно объяснить. Надо было слышать в контексте.

Она снова промокнула глаза, откашлялась и добавила:

— Я подумала, что сегодня поужинаем на улице. Воздух — просто рай.

— Меня это устраивает, — пожал он плечами.

Мадлен ушла в дом и минут через десять вернулась с кухонными ковриками, приборами и двумя большими тарелками, до краёв наполненными её любимым салатом: холодные креветки, авокадо, кубики помидоров, красный листовой латук и крошки голубого сыра.

Оба были голодны и пока ужинали, почти не разговаривали.

— Буфорд — её кот, — сказала Мадлен, откладывая вилку.

— Я подумал, что это её муж.

— У неё нет мужа. И, кажется, она вполне счастлива и без него.

После паузы Гурни вкратце пересказал всё, что случилось за день, включая разговор с Клайном на парковке.

— Чем больше он уверяет меня в своей открытости и честности, тем меньше я ему верю. Похоже, придётся принять решение.

Мадлен ничего не ответила. Лишь склонила голову набок и посмотрела на него с недоверием.

— Ты думаешь, моё участие — плохая идея? — спросил он.

— Плохая идея? Это плохая идея — позволить человеку, которого ты подозреваешь во лжи, использовать тебя в расследовании убийства? Отдавать свою жизнь в руки тому, кому не доверяешь? Боже мой, Дэвид, на какой планете это считалось бы хорошей идеей?

Отдавать свою жизнь в руки Клайна — звучало слишком драматично, но, по сути, она была права.

— Я подумаю об этом.

— Правда?

— Правда.

В глубине души он склонялся к тому, чтобы продолжить своё расследование — хотя бы ещё какое-то время. Он намеревался «переспать» со своими выводами по поводу Клайна.

Она посмотрела на него долгим взглядом, затем собрала тарелки и вилки и унесла в дом.

Он достал телефон и набрал номер, который дала ему Ким Стил. Звонок тут же ушёл на голосовую почту. Он оставил сообщение: было бы полезно получить телефон её мужа — с любой цифровой информацией, которая могла на нём сохраниться. Он тщательно избегал формулировок, звучащих категорично. Его лучший шанс — оставить ей возможность отказать.

Потом он откинулся на спинку стула, закрыл глаза и попытался стереть суету прошедшего дня. Но мысли упорно возвращались к странной динамике власти на совещании в Уайт-Ривер: Бекерт явно доминировал, хотя за столом сидели три выборных лица, все выше его по рангу, — мэр, окружной прокурор и слепой шериф.

Спустя полчаса он всё ещё сидел на патио, вдыхая сладковатый весенний ветерок и пытаясь расслабиться, когда услышал, как Мадлен возвращается. Он открыл глаза и увидел её сразу после душа — волосы ещё влажные, босиком, в одних трусиках и футболке.

Она улыбнулась:

— Думаю, нам стоит лечь пораньше.

Это оказалось превосходным решением проблемы с концентрацией.

На следующее утро он проснулся, будто его толкнули. Приснилось, что он лежит на дне котлована, прикованный чёрной железной цепью к стене фундамента. На краю стоял слепой мужчина в тёмных очках и размахивал длинной белой тростью. Он взбешённо хлестал воздух туда-сюда, и каждый взмах отзывался пронзительным криком.

Когда Гурни пришёл в себя в постели рядом с Мадлен, крик превратился в звонок телефона на тумбочке. Он поднял трубку, пару раз моргнул, чтобы прояснить зрение. На экране — входящий от Шеридана Клайна.

Он прочистил горло и нажал кнопку:

— Гурни слушает.

Голос Клайна звенел:

— Самое время тебе ответить.

Гурни глянул на часы на тумбочке. 7:34.

— Проблемы?

— Час назад Деллу Бекерту позвонил пастор крупнейшей епископальной церкви Уайт-Ривер. Его взбесило заявление Бекерта в RAM News.

— В каком смысле?

— Ему показалось, что Бекерт сказал: Джордан и Тукер — убийцы полицейских.

— Пастор был расстроен этим?

— В ярости.

— Почему?

— Потому что Марсель Джордан и Вирджил Тукер в момент убийства были у него, в приходском доме. Они обсуждали пути прекращения насилия. Господи Иисусе! Вот почему они ушли с демонстрации раньше. Это значит, у них железное алиби. Они этого не делали. Не могли сделать. Разве что мы решим поверить, будто самый популярный белый пастор Уайт-Ривера в кармане у BDA.

— Ладно. Значит, не они. Есть алиби. И что?

— «И что?» — Да их только что нашли. Вот что.

— Нашли?

— Нашли. Мёртвыми.

— Что?

— Раздетых догола, привязанных к тренажёру на детской площадке в парке Уиллард, очевидно, забитых до смерти. На чёртовой детской площадке!