Убежать от зверя

Глава 19

Доктор Малкольм Хатт каждую среду приезжает из Лондона, чтобы встретиться со мной у нас дома. Наша первая встреча произошла через неделю после аборта, на следующий день после моего обследования в госпитале. Я здорова и не беременна, и поэтому решаю, что пришло время для беседы с психотерапевтом. Доктор Хатт был лучшим в коротком списке кандидатов. Я не ожидала, что он будет свободен и сможет приехать сам, да еще и так быстро, равно как и не ожидала звонка домой, но, вероятно, он своего рода светило, которое приближается к уходу на пенсию и ищет пациентов. Это просто великолепно. Для него.

— Давай договоримся, — произносит он, сидя на диване и балансируя дорожной кружкой на своем колене. Его записная книжка, а точнее бланки протоколов, которые, в конечном итоге, стали его записной книжкой, рассыпаны по стоящему рядом кофейному столику. Я сижу на любимом месте. Это не то, чего я ожидала. — Ты говоришь со мной честно, и тогда мне не захочется задавать тебе тупые вопросы, ответы на которые мы оба знаем, просто чтобы ты сказала это вслух. Договорились?

— Это ваше обычное предложение? — интересуюсь я. — Или я особенная?

— Ты особенная, — говорит он. — Кроме того, я проехал два часа, и, по всей видимости, в твоем городе отсутствуют такие основные человеческие потребности, как Тим. (Примеч. Тим или «Тим Хортонс» — популярная в Канаде сеть кафе-кондитерских. Первая кофейня была открыта канадским хоккеистом Тимом Хортоном в Гамильтоне (Онтарио) в 1964 году).

— Магазин кофе на центральной улице по-настоящему хорош, — возражаю я ему. — И вы будете единственным, если сделаете заказ у Альмы лишь однажды. Она никогда не забывает ничего в своей жизни. Ну, ничего, связанного с кофе.

— Рад это узнать, — говорит он. — Какая твоя самая большая проблема именно на этот момент?

Его вопрос притупляет мою бдительность, и я отвечаю, не задумываясь. Вероятно, он сделал это умышленно.

— Пробуждение, — говорю я.

— Потому, что ты не помнишь о том, что произошло? — спрашивает доктор Хатт.

— Нет, — говорю я. — Потому что в это мгновенье я не помню, где нахожусь или что делала, и это похоже на то, будто я снова прихожу в сознание в госпитале.

— Это имеет смысл, — говорит он. — Что еще?

— Я слишком много думаю обо всем, — признаюсь я. — Что я говорю, что делаю. Обо всем. Это очень раздражает.

— И?

— Я точно уверена, что делаю все неправильно, — говорю я.

— Что вообще все это значит? — спрашивает он. Я смотрю на него, а он улыбается. — Серьезно, Гермиона. Я обещал не задавать никаких глупых вопросов. Просто объясни мне это.

— Хотелось бы, чтобы я смогла рассказать вам об этом, — признаюсь я. — Но я не могу. Это не отрицание или умышленная попытка ввести в заблуждение. Это не то, чего я стыжусь. Я по-настоящему рассержена. И если бы я могла рассказать вам о случившемся, я бы прокричала об этом с крыши.

— Но ты не помнишь, — заканчивает он мою мысль за меня.

— Дело не только в этом, — говорю я ему. — Я не помню, что у нас было на ужин в прошлую пятницу, но я точно помню, как ужинала. Я не помню, как просила Санту о велосипеде, но я помню, как нашла его рождественским утром. Это — нападение на меня — просто огромное белое пятно. Я не помню ничего и поэтому не могу ничего чувствовать. Только я должна что-то чувствовать. Но я не чувствую.

— Тебе бы помогло, если бы я сказал, что это вполне допустимо? — спрашивает доктор Хатт. — Что это нормально, даже с учетом потерянного времени?

— Да, — отвечаю я, задумавшись на мгновенье. Эти провалы в памяти никогда бы не происходили, если бы я была нормальной. — Это хорошо помогает.

— Расскажи мне, на что были похожи ощущения, а не то, на что, как ты думаешь, они должны быть похожи, — просит он.

— Это как история, которую мне кто-то рассказал, — говорю я. — О девушке, которая уехала в лагерь, а вернулась совсем другой. Мне плохо, когда я думаю об этой девушке, потому что с ней произошло нечто ужасное, но это не сочувствие. Сочувствие — это когда ты понимаешь чью-то боль. Сострадание означает, что ты чувствуешь себя плохо из-за этого, именно это я и чувствую. Сострадание к самой себе. Это разъединение. Я знаю, что произошло. Я просто не помню этого. Разве что, когда кто-то напоминает мне, тогда я чувствую себя человеком, который сел в тот автобус, который пошел в тот вечер на танцы. Но сама по себе я не часто вспоминаю об этом.

— Ты хочешь вспомнить? — спрашивает он.

— Я не знаю, — отвечаю честно. Я отвожу взгляд и терзаю шов на обитом тканью подлокотнике стула, на котором сижу. — Я не знаю, будет ли мне от этого хуже или лучше.

— Твои родители сказали, что ты много бегаешь, — замечает он. — Ты же понимаешь, что это защитный механизм, да?

— Так было до аборта, — говорю я, снова глядя на него. — Это я помню.

— Ощутила ли ты разъединение с эмбрионом? — спрашивает он.

— Да, — признаюсь я, — почувствовала. Но я не думаю, что это также отрицание. У меня не было утренней тошноты, я никогда не ощущала себя как-то по-другому, даже после того, как узнала, что беременна.

— Итак, чтобы быть уверенным, что правильно тебя понял: ты не ощущаешь правильной реакции, потому что не помнишь о том, что произошло? — произносит доктор Хатт. — И если ты не помнишь момента, когда изменилась, тогда изменилась ли ты вообще?

— Да, именно, — соглашаюсь я. Я могу чувствовать, как наклоняюсь вперед и возвращаюсь назад. Так происходит с тех пор, как все говорят мне о том, что имеет определенный смысл. — Ну, практически. Когда бы я ни проснулась, наступает этот момент. И в первый день возвращения к черлидингу, без стопроцентной уверенности в том, что ни один парень из моей собственной команды не мог изнасиловать меня, было неловко.

— Ты думаешь, что они не могли бы? — спрашивает он.

— Большинство из них я знаю всю свою жизнь, — отвечаю я. — И я думаю, что смогла бы заметить, если бы они скрывали что-то подобное. Может, это та часть, где я вступаю на территорию абсолютного отрицания. Тест ДНК снимает с них все подозрения. Я не уверена, но справляюсь, когда внушаю себе, что это не мог быть ни один из них.

— Пока мы говорим о твоих товарищах по команде, — говорит он. — Как я понимаю, ты и Лео Маккена встречались? В своей анкете ты только указала, что разорвала свои отношения. Почему ты сделала это?

— Если мне необходимо быть честной, то я должна вам признаться, что мы как бы оба бросили друг друга, — говорю я. — Громко и на публике. А затем я как бы ударила его по лицу на уроке химии, что, вероятно, выглядело, как ничем не спровоцированное нападение.

— Интересно, — замечает доктор Хатт и делает запись. — За что?

— Я пропустила первую неделю занятий в школе, и за это время распространились исключительно гадкие слухи обо мне, — говорю я. — Лео мог прекратить эти сплетни, но не сделал этого. Он ревновал.

— Ревновал к чему?

— К моему времени, — понимаю, это звучит глупо, особенно произнесенное вслух, и все же, для Лео это много значило. — Он думал, что в лагере я слишком много времени проводила с другими парнями. Он вел себя так, будто это моя вина, не в том плане, что я просила об этом, а потому, что я не была рядом с ним, и он не смог защитить меня. После того, как мы расстались, я узнала об этом, а затем я просто… ударила его по лицу.

— Ты ударила его по-настоящему сильно? — спрашивает доктор Хатт, демонстрируя значительный дефицит профессионализма.

— Он пришел на ланч с красной отметиной, — признаюсь я и улыбаюсь, вспоминая об этом. — Но я не выбивала ему зубы или еще что в этом роде.

— В конечном итоге, вероятно, это к лучшему, — произносит он.

— Если не возражаете, я замечу, что вы очень странный психотерапевт, — осторожно говорю я.

— Потому что я выбрал диван и не прошу тебя излить мне свою историю жизни? — интересуется он. — Это старомодный подход.

Вопреки всему, я смеюсь.

— У этого есть свой смысл, — продолжает он. — Но, по большей части, ты корректируешь оценку самой себя. Ты не ведешь себя как человек, которого изнасиловали. Ты ведешь себя как человек, близкий друг которого был изнасилован. В каком-то смысле, если твои воспоминания вернутся, ты сломаешься. Это не делает тебя слабой. Просто так это обычно происходит. И когда это произойдет, я уже буду знать, кто ты, о чем ты думаешь, и таким образом буду в состоянии помочь тебе вылечиться.

— Спасибо, — благодарю я. — Я подумаю об этом.

— Не пойми меня неправильно, — говорит он. — Твой случай очень интересный. Большинство моих коллег ведут дела со срывами, потому что они не требуют много профессионального терпения. Ты вынуждаешь меня сидеть здесь, узнавать так много, как только могу, и ждать, когда стихнет шторм, чтобы сделать свою работу. И я очень близок к пенсии, поэтому у меня есть время. У некоторых других врачей, или, по крайней мере, других врачей моей квалификации, не нашлось бы этого времени, ни за разумную цену и, определенно, не в этом городе, где нет приличного кофе.

— Уверяю вас, — снова повторяю я, — вы полюбите Альму.

— Это к делу не относится, — говорит он. — Я буду приезжать сюда по средам, а твои родители будут находить повод, чтобы покинуть дом, и в течение часа мы будем беседовать с тобой. Мы можем при этом делать твою домашнюю работу по математике, но мы будем разговаривать. И в один день это все окупится.

— Надеюсь на это, — говорю я. — Практически в каждой программе интересующих меня университетов математика — профилирующий предмет.

— Когда я просил тебя быть честной, я не ожидал такого сарказма, — говорит доктор. Хотя он не выглядит злым. Более того, он выслушал все, что я вообще смогла предложить на рассмотрение, и не проявил интереса переступить через это. Я решаю, что это просто слишком плохо для него. Это моя вечеринка, и если захочу, я буду чрезмерно саркастичной.

— Извините, — говорю я. — Это отголоски подросткового периода, и я все еще очень хороша в этом.

— Ты все еще посещаешь вечеринки и тому подобное? — спрашивает он.

— На самом деле, пока здесь еще не было ни одной, — говорю я. — В первые недели обычно очень тихо. Хотя они начнутся спустя несколько недель, и на этих выходных будет нечто подобное.

Доктор Хатт делает паузу, сжимая свою кружку с наполовину выпитым кофе, и я понимаю, что он думает о начале следующего месяца. Полагаю, также он взвешивает, прозвучит ли непрофессионально еще одна шутка про обычаи причудливого маленького городка.

— Ты планируешь туда пойти? — наконец, спрашивает он, и я благодарна ему, что не надо ничего объяснять. Он может выяснить это у Альмы.

— Возможно, — отвечаю я. — Я имею в виду, обычно в эту ночь мы презентуем черлидинг. Все выпускники возвращаются для последнего просмотра и все такое, а затем мы все едем на чью-нибудь ферму, где все тайком проносят пиво в гараж. Если я не пойду, люди подумают, что я хрупкая, а мне этого уже достаточно.

— Логично, — говорит он. — Но ты должна быть готова к тому, что это может спровоцировать твои воспоминания. Это может быть что-то, что вызовет у тебя ассоциации с той ночью танцев в лагере.

Я думаю о запахе сосны, который сбросил меня с дороги, когда я бегала. Это может быть запах или темнота, или ритм музыки. Это может быть что угодно.

— Я не хочу бояться, — говорю я.

— А, возможно, следует, — замечает он. — Но я верю в тебя. Ты похожа на тот тип людей, которые едят боязнь на завтрак.

— На самом деле, я не такая, — признаюсь ему. — Но совершенно уверена, что моя подруга Полли такая, поэтому обычно я держусь рядом с ней.

— Находи таких людей, — говорит он. — Я уверен, рядом с тобой уже есть такие, но продолжай в том же духе. Люди будут говорить, что ты ведешь себя неправильно, но, на самом деле, нет правильного пути. Все, что позволяет тебе двигаться вперед, является правильным так долго, пока не причиняет вреда. Тебе нужно найти свой путь.

— Вы определенно очень странный психотерапевт, — замечаю я.

— Это то, что делает меня лучшим, — спокойно говорит он. — А сейчас, пока я не умер от отсутствия культуры, где на центральной улице находится тот магазин с кофе, о котором ты говорила раньше?

Я указываю ему направление (он закатывает глаза, потому что это направление звучит скорее как «проедете вниз по главной улице, и там будет только один, все еще открытый магазин»), а затем провожаю его до двери. Мама с папой будут дома через пятнадцать минут, так что я разогреваю одну порцию лазаньи сострадания, которую мы храним для вечера, когда ужин в одиночестве не так уж сильно и травмирует меня. Я думаю о том, что теперь у меня есть психотерапевт, и я могу справиться с этим. По крайней мере, это может привести нас к интересному разговору, конечно, после того, как мы закончим мою домашнюю работу по математике. Мне нужна вся помощь, которую я только могу получить.

Глава 20

Я характеризую свою новую жизнь как нормальную. Я выдерживаю взгляды и жалость окружающих и делаю все возможное, чтобы не обращать на это внимания. Ребята в школе перестают шептаться обо мне, по крайней мере, когда я их вижу, они переходят к другим, более свежим сплетням, таким как слухи о двоих абсолютно голых под мантиями в момент вручения дипломов, или тому, что случилось позже на вечеринке. Признаюсь, на вечеринке было очень скучно. Это был холодный октябрь, так что, по большей части, мы толпились у костра позади гаража и слушали рассказы выпускников о первой неделе учебы в университете, что почти наверняка было неправдой. Хотя я и не возражала, потому что наконец-то внимание всех было направлено не на меня.

Мои учителя ведут себя так, будто всего этого никогда не случалось, что нормально, потому что я вроде как веду себя так же. Временами у меня возникают крошечные вспышки воспоминаний — запах или чья-то рука на моей — но сейчас, когда доктор Хатт рассказал мне, что такая моя реакция практически нормальная, я перестала пытаться притворяться, что ничего не происходит. Доктор продолжает приезжать по средам, и мы разговариваем о моих мыслях и чувствах, но, по большей части, он экспресс-методом обучает меня математике. По-видимому, мне не придется париться по поводу математики приблизительно до второго курса универа, что реально бесит моего учителя математики.

— Я бы мог изображать ее, если хочешь, — предлагает доктор Хатт, когда на четвертой или пятой встрече я говорю ему, что да, в его подходе есть смысл, но мне нужно показать свою работу.

— Мне нужно быть в состоянии принимать ее всерьез, — говорю я ему. — Но, может, после экзаменов?

И черлидинг, который также прогрессирует в течение трех недель после моего аборта, вплоть до того момента, когда офицер Плуммер проезжает весь путь от Пэрри Саунда, чтобы рассказать мне о результатах сравнения ДНК. Она стучит в дверь в пятницу вечером, через неделю после Дня Благодарения. Мама и папа оба вернулись с работы, и я прошу прийти Полли, потому что нуждаюсь в ней.

Офицер Плуммер изменилась с тех пор, как я видела ее последний раз. Когда мы познакомились, она выглядела как новичок, нетерпеливая и напряженная. Я и мой случай сформировали ее карьеру. Ей пришлось выучить новые порядки и протоколы, чтобы заниматься мной, и теперь она на пути к тому, чтобы стать профи. У нее хорошо получается. Я отталкиваю волны обиды, но собираюсь использовать это — понимание того, что для кого-то я стала причиной, которая помогла найти себя, пусть даже это и дерьмовая причина. Это не заставляет меня сжимать зубы настолько сильно как прежде.

— Кофе, офицер? — спрашивает моя мама, и офицер Плуммер кивает. Это была длинная поездка, и все, что я знаю, — это то, что ей придется развернуться и ехать обратно, когда она поговорит с нами.

— Привет, Гермиона, — говорит она, когда мама уходит на кухню, где папа нагружает поднос. Она звучит устало. Бесстрастное выражение на ее лице стало лучше, и в этот раз я не могу прочитать ее. — Как все проходит?

Она спрашивает, все ли в порядке в школе. Есть ли у меня ночные кошмары. Могу ли я смотреть на парней без желания завернуться в простыню. Ее озабоченность неподдельная и профессиональная. И в этом она не изменилась.

— Я на самом деле хорошо справляюсь, — говорю я ей. В конце концов, в этом большая доля правды. — В школе все хорошо. У меня не появляется желания прятаться в уборной каждый раз, когда парни проходят мимо меня; с черлидингом все очень неплохо, и получилось так, что мой психотерапевт в дополнение ко всему стал моим репетитором по математике.

— Рада это слышать, — говорит она совершенно искренне. Я задумываюсь: она приехала сюда, чтобы разрушить или чтобы исцелить меня?

Мама с папой возвращаются с подносом и усаживаются на диван. Они едва сдерживают себя. Не знаю, когда я стала так хороша в чтении людей. Когда была такая возможность, я весьма серьезно применяла подростковое равнодушие. Хотя теперь я могу прочитать любого человека: как они отреагируют и как они себя поведут. Мне приходится иметь пути отхода или планы на атаку. Я не знала, что способна обдумывать одновременно такое количество мыслей. Это очень раздражает.

— Простите, я опоздала! — кричит Полли от задней двери. Она не стучит в дверь со времен седьмого класса. — Мама поздно вернулась с работы, и я не могла оставить Силвию и Эдди, пока она не вернется домой.

— Все в порядке, милая, — говорит мама, пока Полли усаживается в кресло возле меня. На самом деле, оно не предназначено для двух человек, но обычно это нас не останавливает. — Мы только что собирались начать.

— Я просто перейду сразу к делу, — говорит офицер Плуммер после того, как делает большой глоток своего кофе. — Лаборанты сверили все образцы с ДНК эмбриона, и ни один из них не совпал.

Мама издает звук, похожий на тот, когда пинают щенка, и папа обнимает ее рукой. Я не шевелюсь, но Полли все равно обнимает меня.

— На это может быть несколько причин, — продолжает Плуммер. — ДНК эмбриона не всегда лучший источник для сопоставления образцов. Также возможно и то, что один из парней, согласившихся сдать образцы, мог как-то подменить свой. Все офицеры должны были лично забрать все образцы, но иногда люди не так профессиональны, как нам хотелось бы.

— Это должен быть кто-то из лагеря Manitouwabing, — настаивает Полли. — Они могут просто заново взять образцы?

— У нас недостаточно образцов эмбриона, чтобы заново сверить все это, — говорит офицер Плуммер. Как ни странно, она звучит расстроено. — Конечно, у нас есть первоначальный результат, и если бы было совпадение, этого было бы достаточно. Нам нужны подозреваемые, — она делает еще один глоток своего кофе. Теперь я знаю, что так она успокаивает свои нервы. — Ты хоть что-нибудь вспомнила? — она смотрит на меня, когда задает этот вопрос, и я возвращаю ей прямой взгляд.

— Нет, — отвечаю. — Не вспомнила.

— Я понимаю, что, вероятно, это страшно, — говорит она и впервые звучит как равнодушный профессионал. — Но если ты сможешь переломить себя, снова пережив случившееся, это даст нам лучший шанс поймать парня.

— Дело не в переживании этого заново, — говорю я немного резко. — У меня такое ощущение, что со мной этого никогда не происходило. Я знаю, что это произошло, потому что там было несколько неопровержимых доказательств, но большую часть времени это все еще ощущается так, будто все произошло с кем-то другим.

— Прошу прощения, Гермиона, — говорит женщина, и она опять тот самый офицер, которого я увидела, когда пришла в сознание после нападения. — Мне, правда, жаль. Это та процедура, которой я обязана следовать, но со стороны это всегда выглядит равнодушно. С этого момента я буду просто разговаривать с тобой.

— Я ценю это, — отвечаю я.

— На самом деле ничего нет? — мама достаточно восстановилась для разговора. — Я имею в виду, должно быть хоть что-то.

— Мне очень жаль, миссис Винтерс, — говорит офицер Плуммер. — Но ДНК не такое волшебное средство, как все думают. По большей части, оно очень непрочное и работает лучше в сочетании с показаниями свидетелей. Я бы посоветовала вам проконсультироваться с психотерапевтом вместе с Гермионой.

— Спасибо, что лично проехали весь этот путь, чтобы встретиться с нами, — говорит мой отец. — Я знаю, что это долгий путь.

— Это моя работа, мистер Винтерс, — отвечает Плуммер. — Я отвечу вам в любой момент, как буду нужна.

— Спасибо, — благодарит мама.

Мы вчетвером сидим, глядя друг на друга или в пол, пока офицер Плуммер закрывает за собой дверь. Через мгновение ее машина заводится, а затем она уезжает. У Полли стабильный пульс, ее грудь прижата к моей спине в кресле. Так уютно.

— Ты притихла, Гермиона, — говорит мама. — Как ты себя чувствуешь по поводу всего этого?

— Я как будто снова переживаю это, — говорю я ей. — Я имею в виду, я хочу, чтобы его поймали и наказали, но мысль о том, чтобы дать свидетельские показания и свидетельствовать о том, чего я не помню… это было бы очень страшно.

Папа кивает, и Полли позади меня расслабляется. Она все еще хочет поджечь парня на костре, но мой страх это что-то, что ей понятно.

— Я подумаю, — медленно говорю я. — Хотя я, наверное, спрошу доктора Хатта о том, есть ли более действенный путь, чтобы восстановить мои воспоминания. Гипнотерапия или еще что-то. Если он скажет, что это мошенничество, то я отброшу эту идею, но если он сможет помочь, я доверюсь ему, чтобы сделать это. А вы, ребята, конечно, будете рядом, если это будет перебором.

— Конечно, милая, — говорит мама. — Полли, ты останешься на ужин?

Меня изумляет, что она может так резко изменить свои убеждения, но мы обе по-своему справляемся с этим.

— Пожалуй, да, — говорит Полли.

— Давай поднимемся наверх, пока все не будет готово, — говорю я, и мы смываемся прежде, чем папа успевает предложить посидеть за столом.

— Мы в порядке, правда? — говорю я, как только мыс подругой остаемся в безопасности в моей комнате за закрытой дверью. — Я имею в виду, что ты не злишься, потому что я не злюсь, так?

— Да, — говорит она. — У меня нет мыслей по поводу дачи показаний. Это было бы очень отстойно, если бы твои воспоминания были бы нечеткими. Надеюсь, доктор Хатт поможет тебе восстановить какие-то полезные воспоминания.

Полли не садится. Обычно она садится на мою кровать и возится с подушкой, пока мы разговариваем. У меня их две, и мы много раз обменивались ими на протяжении ночи, шепчась между собой. Полли всегда уютно устраивалась здесь, но сейчас она стоит в углу, и я не пойму, почему. Мне это не нравится.

— В чем дело? — спрашиваю я. — О чем ты хотела поговорить со мной?

— Я пыталась подобрать хорошее время, — говорит она, в ее тоне отчаяние. Это не та Полли, которую я знаю. Она неуверенная и нервная, и это заставляет и меня чувствовать себя неуверенно. — Но затем случилось это.

— Просто скажи мне, — прошу я.

— Эйми хотела приехать проведать тебя ненадолго, — говорит она. — Она хочет увидеться с тобой. Она все еще переживает, что потеряла тебя на танцах.

— Она может приехать и проведать меня, когда бы ни захотела, ты знаешь это, — отвечаю я.

— Дело не только в этом, она также хочет приехать и проведать меня.

В этом нет смысла. Я имею в виду, нет смысла не в том, что Эйми захотела повидаться с Полли. Нет смысла в том, что Полли чувствует себя неловко по этому поводу.

— Я не понимаю, — признаюсь я.

— Ты примерно месяц не заглядывала в интернет, правильно? — говорит Полли.

— На самом деле, учитывая лагерь, два месяца, — поправляю я. — А что?

— Ну, если бы ты была на Фейсбуке, Эйми бы добавила тебя в друзья, и ты бы увидела всю переписку, которую мы вели, начиная с лагеря.

— Полли, используй уже чертовы слова, — говорю я. — Ты хороша, когда прямолинейна, а не как сейчас!

— Мы встречаемся, — выпаливает она. — Преимущественно мы сохраняли дистанцию со времен лагеря, хотя я ездила повидаться с ней на День Благодарения. И я не хочу, чтобы ты чувствовала себя так, будто я бросила тебя, как лучшую подругу, потому что ты моя лучшая подруга. Эйми просто…

Она затихает, но я не слушаю. Я могу думать только о двух вещах. Первая, что моя лучшая подруга — лесбиянка, и я была слишком эгоистичной, чтобы заметить это. Вторая — то, как я позволяла ей дотрагиваться до себя все это время, когда она хранила секреты. Это эгоистично. Это худшее, что я когда-либо делала за всю свою жизнь, но я не могу остановить это. Я оставляю ее стоять в моей комнате и бегу в ванную, закрывая дверь. А затем, несмотря на то, что обещала себе, что не буду этого делать, меня рвет прямо на пол.

Глава 21

У Полли всегда довольно много шпилек в волосах, поэтому у нее не занимает много времени, чтобы открыть дверь и увидеть уже вымытый пол.

— Ну, теперь я хороша в хранении секретов? — спрашивает она, присаживаясь на край ванны.

— Ты — да, — отвечаю я. — И, пожалуйста, пойми, все это не реакция на то, что ты встречаешься с девушкой. Это реакция на то, что я временами немного сумасшедшая. У меня есть психотерапевт и все такое.

— Я рада слышать это, — говорит она. — И если это поможет тебе чувствовать себя слегка получше, ты не мой типаж.

— У тебя есть типаж? — спрашиваю я, на самом деле не задумываясь об этом.

— Что, а у тебя нет? — она смеется, и я чувствую, как мир снова вращается с правильной скоростью.

— Я думала, Лео был моим типажом, — говорю я ей. — И посмотри, как это все обернулось.

— Ты и Лео всегда казались… Я не знаю, дисциплинированными, что ли?

Я фыркаю на это, и она улыбается. Приятно знать, что мы можем вот так разговаривать, и я не разваливаюсь на части.

— Все кусочки выглядели совместимыми, — признаюсь я. — Я думала, что мы будем вместе, по крайней мере, до конца школы.

— Лео думал, что вы с ним будете вместе вечно, — замечает Полли, — что и было в значительной степени твоей проблемой.

Я киваю и прислоняюсь головой к ее коленям. Некоторое время мы сидим в тишине, и это хорошо.

— Когда ты поняла, что тебе нравятся парни? — наконец спрашивает Полли. Я не отвечаю. Как минимум, потому, что не знаю, как на это ответить. — Я просто думала, что все парни, которых я знала, были идиотами, — говорит она мне. — Потом я познакомилась с Эйми.

— Ты рассказала своим родителям? — спрашиваю я. Это важно, потому что моя мама слышала шум, который я только что создала, и будет задавать вопросы на протяжении всего ужина, и, скорее всего, позвонит маме Полли, чтобы поблагодарить ее за воспитание либеральной, полезной и рациональной дочери, как только Полли выйдет за дверь.

— Нет, — говорит она. — Если я расскажу им до того, как Эйми приедет в гости, они будут чувствовать себя по-настоящему неловко, а я не хочу этого.

— Плюс, — добавляю я, ощущая себя болтушкой, какой и была в старые добрые времена, — если ты расскажешь им, они не позволят вам делить комнату!

Полли начинает истерично хихикать, сжимая край ванны, и если бы здесь не пахло рвотой, было бы как раньше: мы тусуемся вдвоем, крася ногти на ногах или пробуя новые прически.

Раздается деликатный стук в дверь.

— С вами двумя все в порядке? — спрашивает мой папа. Мне интересно, разыграли ли они с мамой это на бумажках, в камень-ножницы-бумагу, на камнях, или он просто был недалеко отсюда?

— Я в порядке, спасибо, мистер Винтерс, — говорит Полли. — Просто причудливая реакция на то, что сказала офицер Плуммер.

— С тобой все будет в порядке до ужина? — спрашивает он.

— Ох, ага, — говорит Полли. — Теперь я в порядке. Как вы?

— Серьезно? — шепчу я.

— Эй, он тоже услышал плохие новости! — шепчет она в ответ. Впрочем, папа хорошо слышит нас обеих, потому что смеется.

— Через пятнадцать минут все будет готово, — говорит он. — Я крикну.

— Спасибо, пап, — отвечаю я. Я выкидываю бумажное полотенце и мою руки, плескаю водой в лицо и для верности полощу горло.

— Извини, что не сказала тебе раньше, — говорит Полли, когда мы возвращаемся в комнату. — Правильный момент никак не наступал, и я не хотела сбрасывать на тебя что-то еще, когда ты нуждалась во мне.

— Это часть тебя. И я не злюсь или еще что-то из-за того, что ты не рассказала мне. В последнее время я была довольно паршивым другом с точки зрения взаимности.

— Мы в порядке, — говорит Полли, когда садится на край моей кровати. — Я просто… Я боялась, что ты будешь опасаться меня. Я знаю, что ты не боишься парней, не совсем, но ты насторожена. Это бы убило меня, если бы ты была настороженной со мной.

— Я обещаю, что ты все еще можешь спать в моей постели, когда у нас будут пижамные вечеринки, — говорю я, пробегая рукой по старому одеялу. — Если хочешь, я даже скажу Эйми, что ты не перетягиваешь одеяло. Замолвлю за тебя словечко и все такое.

— Ты не посмеешь, — говорит Полли, заливаясь краской. — Я еще не решила, что мы будем делать с договоренностью о ночевке. Я просто не хочу, чтобы мама и папа вмешивались в это.

— Я, определенно, понимаю это, — Лео и я не часто развлекались, но я все равно была раздражена изменением в поведении моих родителей по отношению к нему, когда он перешел из ранга товарища по команде в ранг моего парня. Не то чтобы я изменилась на фундаментальном уровне. — Расскажи мне, как это будет происходить.

Полли снова становится красной. Я смеюсь, но затем быстро становлюсь серьезной.

— Не смей, — говорит она, проницательная, как никогда. — Это совсем другое и не сравнится с твоим первым разом. Ты, как минимум, должна идти на это осознанно, чтобы все просчитать.

— Существуют правила? — спрашиваю я.

— Конечно, — она смотрит в сторону, возясь с одной из подушек на моей кровати. — Я, эм, возможно, засматривалась на некоторых из них, когда стала задумываться: если бы у меня был секс с другой девушкой, перестала бы я быть девственницей?

— Таких, как ты, больше нет, — и слава Богу. Я не уверена, что смогла бы пережить это.

Теперь мы вдвоем довольные устроились на моей кровати, прислонившись спинами к подушкам. Это хорошие ощущения — близкие и знакомые. Я, с одной стороны, рада, что в моей жизни кто-то еще сделал серьезное открытие о себе, которое не связано со мной. И это, к тому же, положительные ощущения после стольких других.

— Так что, как долго вы планируете скрывать это? — спрашиваю я. Полли по большей части примирилась с образом стойкой, мудрой и популярной девушки, и я совершенно уверена, что никому из команды не будет до этого дела.

— Я не хочу, чтобы команда думала, что я врала им, или другую подобную глупость, — говорит Полли. Моя голова на ее плече, так что я не могу увидеть ее лица. — Я имею в виду, что у Кларенса со всеми все хорошо, но он вне игры уже вечность.

— Ну, ты знаешь, если захочешь, я унесу это с собой в могилу, — предлагаю я.

— Спасибо, — говорит она. — Я хочу придержать это, чтобы посмотреть, как все будет продвигаться с Эйми. А потом двигаться дальше.

— Великолепно, — говорю я. — Мне нравится иметь план.

Папа зовет нас с нижнего этажа, и мы спускаемся ужинать. Полли выдумывает историю о том, как ее переполнял гнев, и никто из моих родителей не сомневается в этом. Моя тетя позвонила во время ужина, чтобы отчитаться, что в новостях сказали, что действия полиции Онтарио ни к чему не привели, и мама, не вдаваясь в детали, подтвердила это. Моя тетя очень хороша в просмотрах и чтении новостей, поэтому нам не приходится этим заниматься. Они скрыли от журналистов тот факт, что это был ДНК эмбриона, так что даже она не знает, каким был вторичный образец. Только все это провалилось.

Мама вешает трубку, когда мы с Полли убираем со стола. В школе появится больше слухов, но после этого, вероятно, все снова стихнет до тех пор, пока я не сделаю рывок, который добудет неопровержимые доказательства.

— Дерьмо, — говорю я, вспомнив о своем обещании, данном доктору Хатту. Я проверяю своих родителей, которые перешли в гостиную, а затем наклоняюсь к Полли. Быть ближе к ней всегда было самой естественной частью моей жизни. — Ну, я вроде как пообещала своему психотерапевту, что буду говорить ему только правду, что теоретически означает, что я должна буду рассказать ему о тебе. Но он реально хорош в конфиденциальных вещах. Помимо того, что он периодически изображал миссис Абернатти, но, как правило, это происходило потому, что он был раздраженным.

— Все в порядке, — говорит Полли. В ней нет ничего неискреннего. Такая Полли мне нравится больше всего. — Я доверяю твоему психотерапевту. Я не уверена, что это актуально, но неважно.

— Ну, мне придется рассказать ему, если Лео снова начнет с кем-то встречаться, — не так просто говорить о Лео, будто он ничего не значит, но я больше не чувствую себя так плохо, когда делаю это. — Так что, я думаю, для меня имеет смысл рассказать ему о том, что моя подруга интересуется девушками и встречается с девушкой, которая винит себя за то, что не осталась рядом со мной на танцах, на которых я была изнасилована.

— Ладно, когда ты поворачиваешь это с такой стороны, то да, — говорит Полли. — Насчет последней части про Эйми, смысл в том, что в то время она смотрела, как я танцую, но мы работаем над этим, и я думаю, она в порядке.

— Как ты любишь говорить, в этом не было ничьей вины, кроме ублюдка, который изнасиловал меня, — напоминаю я ей.

— Я весьма находчива, — говорит она и начинает наполнять раковину горячей водой.

Когда я рассказываю все доктору Хатту, он смеется на протяжении пятнадцати минут, со слезами и прочей ерундой. Это как бы раздражает.

— Вы это тоже будете пародировать? — спрашиваю я.

— Конечно, нет, — говорит он. — Так изобразить девушек подростков практически невозможно, особенно, когда они такие друзья, как ты и мисс Оливер. Я смеюсь просто потому, что жизнь такая удивительная и реальная, и я только что попал в мыльную оперу.

— Я буду стараться поддерживать ваш интерес, — говорю я. — И, говоря об этом, нам нужно поговорить о способах возвращения моей памяти.

— Потому что тест на ДНК не сработал? — спрашивает он.

— Да, — говорю я. — И я думала, вы не будете задавать глупых вопросов.

— Это не глупый вопрос, — возражает он. — Все, что я знаю, это то, что ты внезапно стала переполненной каким-то нездоровым любопытством.

— Не совсем так, — спорю я.— И я также не под давлением полиции Онтарио. Офицер Плуммер хочет, чтобы я сделала это, чтобы поймать парня, но она не давит на меня.

— Рад это слышать, — говорит он. Доктор сидит на своем месте на диване так, будто ждет, что его начнут снимать для документального фильма о том, какие раздражительные дети в наши дни. — Хотя я скажу тебе кое-что. Я не большой фанат восстановления воспоминаний. Многие из моих коллег ручаются за гипнотерапию и когнитивные интервью, но я чувствую, что в этом слишком большой простор для продвижения пациента к ответам на вопросы. (Примеч. Когнитивное интервью — это метод получения достоверной, исчерпывающей личностной (субъективной) информации от потерпевших и свидетелей преступления о признаках внешности, поведении преступника (преступников) и обстоятельствах содеянного им (ими) на основе реализации системы приемов, базирующихся на достижениях когнитивной психологии). Если хочешь, я могу перенаправить тебя к кому-нибудь, но я думаю, что предпочел бы продолжить лечить тебя и посмотреть, сможем ли мы придумать путь к восстановлению твоих воспоминаний, не прибегая к шарлатанству.

— По телевизору это всегда срабатывает, — говорю я настолько небрежно, как только могу. Я собираюсь выяснить, насколько сильно способен взбеситься этот мужчина, даже если это убьет меня.

— Именно, — говорит он. — Видишь, ты уже начинаешь находить свой спусковой механизм. Если ты сможешь следовать этому в своем собственном темпе, я думаю, что в конечном итоге так будет лучше. Конечно, в этом деле время поджимает, так что если ты ничего не вспомнишь, скажем, к июню, мы рассмотрим другие методы, но я на самом деле думаю, что этот путь лучше.

Я киваю.

— Нельзя сказать, чтобы я тоже спешила с этим. У знания определенно есть свои преимущества, но не знать — это тоже… хорошо. По крайней мере, сейчас. Это то, с чем я научилась справляться, и я думаю, что у меня получается, поэтому я не хочу ничего менять.

— Работай со мной, — говорит он. — И, эй, ты получаешь «А» по математике. (Примеч. «А» — наивысшая оценка в американский и канадских школах, а также в школах ряда других стран). Тебе есть, что еще сказать?

— Эйми приезжает в эти выходные, — говорю я. — На танцы по случаю Хэллоуина в пятницу, а затем зависнет здесь вплоть до воскресенья.

— Ты переживаешь, что будешь «третьим колесом»? — спрашивает доктор Хатт. — Как была на танцах в Manitouwabing?

— Не так, как на танцах, нет, — говорю я. — На самом деле, это не считалось, как быть «третьим колесом». Тогда у них просто все только начиналось. Но сейчас, возможно, да. Я понятия не имею.

— Ну, дашь мне знать, как все прошло, — говорит он. — Какой у тебя костюм?

— Черт, — говорю я, и он снова смеется. Я знала, что о чем-то забыла.

Глава 22

Я наряжаюсь в костюм зомби. Полли подавлена, но не потому, что мой костюм слишком устрашающий, а потому, что я выбрала самый уродливый костюм из всех возможных. И думаю, больше всего она раздражена тем, что не может сделать мне прическу.

— Серьезно, — говорит она, сморщив носик, пока Эйми сбрызгивает лаком мои дико начесанные и специально спутанные волосы. — Это какой-то странный вид защитного механизма?

Эйми начинает постепенно привыкать к прямолинейности Полли. Это приятно видеть. Она не вздрагивает от этих слов, просто продолжает разбрызгивать лак. Похоже, в ближайшие две недели мне придется держаться подальше от открытого огня.

— Нет, — отвечаю я. — Это то, что было у меня под рукой.

— По крайней мере, она не зомби-черлидер, — замечает Эйми.

— Спасибо, — благодарю я. Если есть какая-то иерархия в костюмах зомби, тогда, вероятно, я на самом ее дне. Умные и креативные люди одевают костюмы зомби-пиратов или зомби-медсестер. Я просто облажалась. Вполне вероятно, что кто-нибудь подумает, что я нарядилась в бомжа.

— Мы еще недостаточно опоздали? — спрашивает Эйми. Я думаю, что она нервничает. Ее костюм не предусматривает маску, так что другие черлидеры, скорее всего, узнают ее.

— Мы пойдем, как только закончим мой макияж, — говорю я ей.

Я выбираю зеленый и коричневый цвета и наношу их на свою забеленную кожу.

— Может, тебе лучше пойти в костюме Медузы, — предлагает Полли. — Я смогла бы сделать соответствующую прическу.

— Представь, какой интересной могла бы быть твоя жизнь, если бы ты могла видеть свой собственный затылок, — говорю я ей.

— Я подумаю об этом, — парирует она. Она одета в костюм Королевы Червей, не в костюм принцессы, а с огромной короной и в бальном платье, переделанном из платья, в котором ее мама принимала участие на каком-то официальном приеме. Она накрахмалила воротничок и добавила кринолин для объема. Она выглядит поразительно, и каждый раз, когда Эйми смотрит на нее, она краснеет. К счастью, на танцах будет темно. А у Полли будет молоточек для игры в крокет.

Эйми терпеливо сидит на кровати. Полли отклонила костюм кота, который та привезла из Миссиссоги, и вместо него Эйми оделась в костюм вампира, традиционного вампира с клыками и накидкой, а не в сияющего вампира, где требуется слишком много блесток для тела. Ее волосы завиты намного лучше, чем у меня, что немного успокоило Полли, и уложены в таком радикальном стиле, что я опасаюсь, что они не переживут такой тряски и жары сегодняшнего вечера.

— Ты уверена насчет этого? — спрашивает Эйми. — Я имею в виду, ты реально хороша в прессинге, но я, на самом деле, нет. Что, если кто-то все поймет по моей вине? Я совершенно готова остаться здесь, если ты не против.

Я чувствую себя очень, очень навязчивой, но Полли садится рядом с Эйми и берет ее за руку, будто они находятся одни в этой комнате.

— Я этого не боюсь, — уверяет она. Это абсолютно точно самая милая вещь, которую я когда-либо видела в своей жизни, не считая щенят. — И я, правда, хочу пойти потанцевать.

— Гермиона? — спрашивает Эйми, подняв на меня взгляд. — Ты в порядке?

— В полном, — отвечаю я. — Я вроде как тоже соскучилась по танцам, и если я запаникую, я хочу, чтобы рядом со мной были люди, которым я доверяю. Это Полли и ты.

— Спасибо, — благодарит она.

— И если кто-то узнает о нас и пойдут слухи, мы просто разберемся с этим, — говорит Полли. — Что не убивает тебя, то делает тебя сильнее, и все такое дерьмо.

— Ты когда-нибудь мечтала о дне, когда твоя жизнь, пусть ненадолго, станет похожей на песню Келли Кларксон? — спрашиваю я. (Примеч. Ке́лли Бри́анн Кла́рксон (англ. Kelly Brianne Clarkson), род. 24 апреля 1982 года, Форт-Уэрт, Техас, США) — американская певица и актриса. Кларксон обрела известность после участия в телешоу «Американский идол» в 2002 году).

— Постоянно, — отвечает Полли. — Пойдемте. Мы опоздали достаточно, чтобы избежать неловкости на открытии. Надеюсь, там сейчас достаточно людей, чтобы не чувствовать себя совершенно нелепо.

Это весьма нелепо. Танцы проходят в спортивном зале, потому что потолок кафетерия недостаточно высокий, чтобы можно было повесить прожекторы для вечеринки. Спортзал слишком большой, как для успешных декораций, так и для большого количества пришедших детей. Они выключают свет и позволяют компании по прокату позаботиться обо всем, так что, по крайней мере, спортзал не похож на продуктовый магазин. До сих пор довольно сложно игнорировать баскетбольную сетку и ленты на полу, которыми Кэлдон выделяла наши позиции в танце.

Несмотря на это, нам весело. Обычно танцы на Хэллоуин собирают достаточно много народа, потому что у детей нашего возраста не так много возможностей одеваться как-то необычно. Фойе задекорировано крепированной бумагой черных и оранжевых цветов, а вокруг двери в спортзал вывешены тыквенные головы, потому что отец Мэлори всегда счастлив пожертвовать подобное дерьмо для школы. Мэлори ждет нас в фойе вместе с Карен и Брендой. Если бы Челси не поехала на выходные к своему отцу, то была бы здесь тоже. Когда они видят Эйми, то буквально окружают ее, выкрикивая приветствия (и этим, вероятно, привлекая внимание каждой собаки в радиусе десяти километров) и время от времени стискивая ее в объятиях.

— Эй! — говорит Полли. — Поаккуратней с волосами!

— Все в порядке! Все в порядке! — говорит Карен. — Я бы мало чего смогла добиться в жизни, если бы не знала, как обнимать человека с высокой прической.

Бренда соединяет свою руку с моей, что позволяет всему этому выглядеть более натурально, когда Полли соединяет свою руку с рукой Эйми, и мы все вместе идем на танцы. Здесь типичная толпа прыгающих в центре зала десятиклассников, а большая часть парней тусуется по углам спортзала, прислонившись к трибунам. Кэлдон и часть других учителей патрулируют этаж, хотя я совершенно уверена, что Кэлдон больше волнуется о том, что люди на танцполе слишком близки к ее ленточным разметкам и могут их повредить.

Мэлори, конечно, пытается сделать перерыв, чтобы иметь возможность наблюдать и делать вид, что подсчитывает, кто здесь есть, или типа выполняет задание от студенческого совета, но Полли к этому готова и хватает ее за руку.

— О! Ты не сделаешь этого! — говорит Полли, перекрикивая музыкальные басы.

Мэлори, несмотря ни на что, ухмыляется, и я полностью расслабляюсь. Я нервничала, но такой была моя жизнь раньше, и я скучала по этому. Хорошо снова вернуться. Я позволяю Бренде вытянуть себя на танцпол, и мы вшестером танцуем так, будто никто на нас не смотрит.

В течение четырех треков парни ломаются, маскируясь и тщательно избегая меня. Только они присоединяются к кругу, начинается медленная песня. Я нахожу быструю дорогу к чаше с пуншем, но Эйми повезло меньше. Тиг ловит ее, и она, улыбаясь, достаточно быстро соглашается потанцевать с ним. Я кидаю взгляд в сторону Полли, но она тоже смеется. Полли всегда, когда дело доходит до общения с Тигом, старается смеяться последней, и мне приходится участвовать в этом до тех пор, пока все это не станет менее реальным.

Полли соглашается на танец с Эриком, который слишком смелый, либо потому что в маске, либо потому что уже выпил. Я замечаю Лео, который также идет в направлении стола с напитками и пытается сменить свое направление, но затем Мэлори удивляет меня, делая это для команды, и хватает его за руку. Он выглядит удивленным, но, тем не менее, идет танцевать с ней. Между ними бездна, и это не выглядит так, будто каждому из них весело, но, по крайней мере, я могу спокойно взять свой напиток. Мгновение я колеблюсь, пока черпаю для себя напиток в стакан. Это не похоже на разбавленный пунш на школьных дискотеках. Но миссис Абернатти караулит тут, сколько я себя помню, с начала времен, так что я просто беру напиток, доверяя ее работе. Я представляю, что по этому поводу здесь тоже было собрано совещание. «Гермиона Винтерс будет на танцах», — говорили они, — «так что вы должны убедиться, чтобы никто не смог ничего подмешать в этот пунш!» или, возможно, там больше говорилось о том, как учителям любыми средствами помешать учащимся заполучить выпивку на территории школы. В любом случае, пунш холодный, именно такой, как и раньше, и я приношу стаканчик для Мэлори в знак благодарности, когда завершается песня, и она улыбается мне.

Снова возвращаются биты музыки, громкие и пульсирующие звуки, от которых нарушается покой в моем желудке, и я чувствую себя некомфортно. Я не могу сразу же узнать песню, что для меня необычно. Эрик держит нас всех в курсе, что нового и танцевального появляется в музыкальной сфере. Я делаю глоток своего напитка, пластиковый стакан царапает мое чересчур накрашенное лицо, и меня словно громом поражает. Не желая этого, я роняю стакан, но в нем не так уж много пунша, так что это не приводит к большому переполоху, когда он падает на пол. Полли, фальшиво флиртующая с Дионом, замечает меня, и ее лицо мрачнеет. Я иду в обратном направлении, стараясь выбраться наружу, но внезапно повсюду меня окружает множество людей.

Тиг поскальзывается на пунше и кричит. Он, однозначно, пьян, потому что обычно этого было бы недостаточно, чтобы свалить его с ног, но он тяжело падает на пол спортзала. На танцполе разворачивается куча-мала, когда Полли пытается пробраться ко мне, но Тиг рукой хватает ее за юбку, очевидно, там было намного больше пунша, чем я думала изначально, потому что внезапно все люди вокруг начинают скользить. Мое дыхание учащается, а затем я начинаю переживать о том, что это все вообще не остановится.

Чьи-то руки обвивают мои плечи, и я начинаю паниковать. Я в наносекунде от крика, когда узнаю Диона. Он поднимает меня над толпой, унося в угол спортзала, и когда он опускает меня на ноги, я более-менее прихожу в себя.

— Ты в порядке? — кричит он. Он наклоняет свое лицо прямо к моему уху, и он чересчур близко, но если бы он стоял дальше, я бы не смогла его услышать.

— Это все песня, — кричу я в ответ. От него пахнет потом и дешевой косметикой. Не сосной. И в пунше ничего не было. Я в безопасности.

— Гермиона! — Полли врезается в меня. Эйми сразу за ней. Они тащат меня прочь от Диона, в сторону коридора, где будет тише, и я смогу скрыться от звуков музыки, пока не закончится песня. Слишком шумно, чтобы я смогла сказать им, что я в порядке. Что я чувствовала себя в безопасности рядом с Дионом. Я думаю, они нуждаются в том, чтобы спасти меня. Так что я позволяю им сделать это.

Глава 23

Эйми взяла с собой свой матрас, но когда мы вернулись домой после танцев, мы смыли свой макияж и в изнеможении свалились на мою кровать, как будто нам не по семнадцать, а по семь. Я оказалась между ними двумя, но когда попыталась перелечь, Полли схватила меня за плечо.

— Все нормально, — сказала она. — Ты в порядке? Ты мало что сказала в фойе, и я думаю, это впервые, когда мы ушли со школьных танцев так рано.

Она не ошиблась. Я не чувствую себя так, как сказала, потому что не была уверена, что именно должна была сказать, и когда Эйми предложила нам уйти, я ухватилась за этот шанс. Я танцевала до тех пор, пока они не выдернули меня за дверь.

— Я в порядке, — отвечаю ей. — Просто было реально шумно, и песня, которую поставили, это была та песня, которая играла, когда я выпила пунш с подмешенной дрянью в лагере.

Полли тут же становится обеспокоенной, а глаза Эйми округляются.

— Ты что-нибудь вспомнила? — спрашивает Полли.

— Только песню, — говорю я. — До этого момента, полагаю, я никогда не задумывалась о чем-то таком, но я не помнила, какая музыка тогда играла. Я не вспомнила о том моменте, или чем-то подобном. Только о песне.

— Хочешь послушать ее еще раз и посмотреть, что из этого выйдет? — предлагает Эйми. — Ты можешь послушать, а мы будем здесь, рядом с тобой, если понадобимся.

Это заманчиво. Это бы значило, что я больше не окажусь на краю. Я разрываюсь между тем, чтобы стоять на краю утеса или оставаться в безопасности в своем гнездышке, в котором пряталась так много раз за последние несколько недель, что у меня появилось головокружение.

— Нет, — говорю я. — Я думаю, что дождусь следующей встречи с доктором Хаттом. Он будет знать, какие вопросы задать, чтобы помочь мне.

Полли кивает и падает обратно на подушку. Я задумываюсь: мы реально собираемся так спать, уложенные, как сардины?

— Я проголодалась.

— Ты знаешь, где лежат закуски, — говорю я. — Я истощена и не хочу снова спускаться по лестнице.

На самом деле, я подразумеваю, что не хочу снова разговаривать со своими родителями. Когда мы пришли домой, они ждали нас на кухне, снова проявляя заботу. Они не допрашивали нас слишком жестко, но я, правда, не хочу возвращаться и отвечать на еще большее количество вопросов, бессмысленных или, наоборот, слишком осмысленных.

— Вниз и вниз, — выкрикивает Полли. — Я скажу им, что ты распутываешь ту катастрофу, которую называешь прической. Пойдем, Эйми, ты позаботишься о кружках.

Они направляются обратно к лестнице, снова начав хихикать. Я делаю все возможное, чтобы не думать о песне или музыке, или о том, как от этого я себя чувствую, и в результате вместо этого начинаю думать о Дионе. Мы с Лео не совсем придерживались модели подросткового целомудрия, хотя у нас и было негласное соглашение, что один из нас остается в штанах. Я бы не стала заходить так далеко, сказав, что с Лео я чувствовала себя некомфортно, по крайней мере, не до того момента, когда начались эти дикие вещи с ревностью в Manitouwabing, но между нами всегда присутствовали некоторые элементы запрета, когда мы развлекались. Дион дотронулся до меня всего на десять секунд, и, возможно, я одна так на это отреагировала, потому что была эмоционально уязвима, но он ощущался таким безопасным.

Мне стало интересно, было ли это его целью. Если он смог как-то распознать мою панику и решил прийти мне на помощь. Кроме того, он танцевал с Полли. Вероятнее, что она наблюдала за мной, и когда увидела, что я начала паниковать, то сказала об этом ему. Его костюм был менее громоздким, чем ее, так что он мог пересечь танцпол с большей скоростью. Да, в этом есть смысл. В этом не было ничего особенного. Это просто было очень…мило.

Я слышу приближающихся к лестнице Полли и Эйми и делаю все возможное, чтобы прогнать эти мысли из своей головы. Начнем с того, что я точно уверена, что не буду ни с кем встречаться до тех пор, пока не закончу школу. В школе все ведут себя со мной, как с жертвой, но я не думаю, что мои одноклассники будут знать, что делать, если я снова начну вести себя, как обычный человек, или, по крайней мере, как человек, которым была раньше. Что более важно, Дион в одиннадцатом классе. Так просто нельзя.

— Земля вызывает Гермиону! — говорит Полли, запрыгивая с ногами на кровать. Я слышу глухой звук и шорох, будто под одеялом хранится дюжина пластиковых коробок и бутылок с газировкой. — Ты выглядела так, будто что-то вывихнула.

— Очень смешно, — отвечаю я, садясь. Я бросаю взгляд на то, что они принесли. — Боже правый, вы оставили что-нибудь на завтрак?

Полли и Эйми, по-видимому, принесли понемногу каждого блюда, что были на кухне, и сложили это все на моей кровати. Мои родители, должно быть, очень рады, что у меня снова есть друзья.

— Твой отец просто передал мне все это, — говорит Эйми, извиняясь.

— Все в порядке, — заверяю я ее, разглядывая чипсы, газировку и леденцы с Хэллоуина, которые засоряют мою кровать. — Спасибо, Господи, за ваше быстрое отступление. Спасибо, Господи, что мама раздала все яблочные леденцы.

— Это так здорово, что вы, ребята, можете раздавать домашние леденцы, — говорит Эйми. — Если бы мы попробовали это сделать в Миссиссоге, то, вероятно, приехала бы полиция, чтобы убедиться, что мы не скользим по лезвию ножа.

— У маленьких городов свои преимущества, — замечает Полли. — Даже если наша ночная жизнь в высшей степени спокойная.

— Ты хотя бы хорошо провела время? — спрашиваю я у Эйми. Вероятно, наши танцы, где играла песня «She Thinks My Tractor’s Sexy», она посчитала забавными.

— О, ага, — говорит она. — Было весело никого не знать. Это все, своего рода, надежда черлидеров Святого Игнатия. Вы, ребята, просто смешались с толпой.

— Ну, в этом году все вещи чуточку другие, — говорю я. — Команда стала самостоятельной, в хорошем плане, в основном начиная с момента нападения на меня.

— Это довольно круто, — говорит Эйми. Я ощетиниваюсь, и она быстро продолжает. — Я имею в виду, отстойно, что это произошло благодаря тебе, но если бы что-то подобное случилось со мной, скажем так, я бы, вероятно, перевелась в другую школу. Или перешла на домашнее обучение.

— Я об этом не задумывалась, — говорю я. — Первые недели было достаточно тяжело, но стало лучше.

— Полли держала меня в курсе, — признается Эйми.

— Хорошо, прежде чем мы превратимся в сумасшедших плакс, что, черт возьми, произошло между Лео и Мэлори? — спрашивает Полли. — Полагаю, я что-то пропустила, но она практически бросилась на него!

— Мы с ним в одно и то же время направились к столу с пуншем, — объясняю я. — Мэлори вела себя, как герой.

— Это объясняет, почему эти танцы были самыми странными из всех, — кивает Полли. — Прости, что не смогла спасти тебя от Тига, Эйми.

— Все нормально, — уверяет Эйми. — Он весьма неплохой танцор.

— Еще одна неловкость иметь тесно связанную команду, — говорю я. — Обычно парень с трудом может танцевать.

— Говоря об этом, — оживляется Полли. — Я думаю, должна предупредить тебя, что Дион провел все время, пока мы танцевали, наблюдая за тобой как ястреб.

— Я думала о том, как он так быстро смог оказаться рядом со мной, — признаюсь я. — Обычно ты всегда одна из первых.

— Ну… — выдавливает Полли. — Там было что-то разлито.

— Ничего там не было разлито, — вру я, чертовски надеясь, что не покрылась яркими пятнами. — Он отвел меня в сторону и спросил, в порядке ли я. А затем появились вы, ребята.

— Он был чертовски близко к тебе, — Эйми вроде бы подкалывает меня, но, скорее всего, она думает о том, не собиралась ли я ударить его в пах и убежать прочь.

— Там было действительно шумно, — говорю я. — Я его практически не слышала. Я даже вас не слышала, пока мы не вышли в фойе.

Полли выбирает этот момент, чтобы свернуть пакетик из-под чипсов, и частички жаренной картошки от хлопка разлетаются по всей моей кровати. Это эффективно помогает сменить тему.

— Итак, — говорит Эйми, когда мы убрали практически весь беспорядок и вытряхнули одеяло. — Надувной матрас?

— Я устала, — зевает Полли. — Давайте просто ляжем спать здесь.

— Ты не против этого? — спрашивает меня Эйми. Не могу сказать, она переживает о том, что нам будет тесно, или о том, чтобы не быть «третьим колесом», что довольно справедливо, потому что я больше ни в чем не уверена.

— Если и ты не возражаешь, — отвечаю я. — Но я сплю с краю, и я не буду делить одеяло с Полли. Она пинается.

— Гермиона! — протестует Полли. — Ты обещала!

— Ты обсыпала мою кровать совсем не нужным крахмалом, — отстреливаюсь я.

Пока мы заканчиваем приготовления ко сну, все сопровождается смехом. Эйми и Полли достигают негласного решения держать свои руки по большей части при себе. Я понимаю, что они провели не так много вечеров, имея возможность дотрагиваться друг до друга, и выходные с проявлением своих чувств друг к другу были чисто метафорическими. Возможно, мне надо было настоять, чтобы они спали дома у Полли, вместо того чтобы приглашать их после танцев к себе.

Конечно, если бы я так поступила, то осталась бы одна в постели, без закуски и остального, но со странными мыслями о Дионе, плавающими в моей голове. Я практически счастлива этому. Что я все еще могу чувствовать это без желания умереть или без появляющихся плохих воспоминаний. Если я все еще могу чувствовать, то, возможно, в один день я смогу заняться сексом с тем, кто мне будет нравиться, и это не станет проблемой. Но, в то же время, есть Дион. Он не вещь, он — человек. И я использую его мысленно в разных комбинациях, в качестве эксперимента, чтобы понять, являюсь ли я все еще обычной девушкой.

Я концентрируюсь на воображаемой черно-белой стене, заставляя себя делать вдохи и выдохи в определенном ритме. Доктор Хатт предложил мне этот метод, если у меня будут панические атаки, но я забыла об этом, пока чуть раньше не взревела та музыка. Сейчас я достаточно уставшая, чтобы относительно легко очистить свой разум. Я забываю о Лео и Дионе, о своем уродливом костюме зомби, и о своих опасениях насчет пунша. Я останавливаю себя от представления о том, что скажет мне Дион, когда я увижусь с ним в понедельник утром. Я заставляю себя перестать думать о том, что буду делать, говорить или о чем буду думать, когда увижу его. Рядом со мной очень тихо шепчутся Полли и Эйми. Это звучит так, будто ветер колышет деревья. Будто волны на озере бьются о берег. Я отпускаю и это. А затем я проваливаюсь в сон.

Глава 24

Когда я просыпаюсь, вспоминаю, где я нахожусь, но не помню, что произошло. На несколько великолепных секунд вокруг царит мир. Полли на своей стороне, ее руки лежат на лице, пока она спит, и это похоже на любую другую ночевку из тех, что у нас были. Я всегда просыпаюсь раньше нее, неважно, в моем мы доме или в ее. Около плеча Полли лежит Эйми. И затем я вспоминаю обо всем, что произошло, и мирное утро рушится. Снова.

На улице снегопад, поэтому я остаюсь под одеялом и жду, пока они проснутся. Я чувствую себя так, будто мешаю им — для них это должно быть важно, но это моя кровать, и я не хочу подниматься. Я решаю отвернуться, и этого движения становиться достаточно, чтобы разбудить Полли, которая начинает трясти Эйми с угрозами, что та пропустит панкейки, если еще хоть ненадолго останется в постели. Это что-то новенькое. В любом случае, мои подъемы вместе с Полли по утрам подходят к концу, но это такие изменения в моей жизни, которые, на самом деле, мне нравятся.

В воскресенье днем Эйми уезжает домой, к этому моменту первый снегопад заканчивается, и, к счастью, после того, как все избавляются от своей внезапной забывчивости, как правильно водить машину по заснеженной дороге. В понедельник утром снег больше не идет, но уже не потеплеет.

Команда черлидеров переходит в режим регулярных тренировок зимнего сезона, что означает, что мы концентрируемся на хореографии и невысоких лифтах до тех пор, пока не станет достаточно тепло и сухо, чтобы мы могли вернуться на улицу для высоких бросков. Это также означает, что мы начинает фокусироваться на двух специальных номерах. Первый номер, который мы делаем для баскетбольной игры выпускников, что пройдет где-то между Рождеством и Новым годом, а второй номер мы готовим для начальной школы в рамках программы нашей последней вербовки.

На самом деле, это своего рода бессмысленно. Время от времени все слышали об этом от нас еще со времен третьего класса или около того, и если ученики восьмого класса на самом деле хотят в команду, они, вероятно, должны были начать тренироваться с того возраста, который подходит для специального летнего лагеря Кэлдон для начинающих. Но мне нравится показывать шоу, или, по крайней мере, нравилось, так что я не возражаю. Два этих маленьких номера без высоких бросков и без разработки трюков позволяют нам не слишком концентрироваться на эффектных частях черлидинга. Здесь много тяжелой основополагающей работы, танцы, синхронность движений и все такое. Это не только твои крепкие руки и подбрасывание в воздух крошечных блондинок.

Доктор Хатт не понимает ничего в этом. Он никогда не стесняется, высказывая своего рода оскорбительные комментарии в адрес черлидинга. Обычно, это что-то типа: «Знаешь, я впечатлен! Я никогда не ожидал, что черлидеры так хороши в математике». Это немного бесит, но, к сожалению, в этом нет ничего нового. По-видимому, не имеет значения, как сильно ты стараешься. До тех пор, пока ты остаешься черлидером, ты никогда не будешь настоящим атлетом.

Хотя он мгновенно заинтересовывается, когда я рассказываю ему о своей реакции на песню на танцах. Мы пропустили первые две недели ноября, потому что ему нужно было быть на какой-то конференции, так что это первый раз, когда он слышит о моем прогрессе. После танцев на Хэллоуин я купила эту песню на «Айтюнс», хотя до сих пор так и не слушала ее. Я не напугана, вернее, не совсем, но я веду себя чересчур осторожно. К тому же, это не одна из великих песен, которую я была бы рада послушать, не взбесившись при этом. Когда он просит меня об этом, я включаю песню и сажусь на свое кресло, закрыв глаза.

— Ну? — спрашивает он, когда первый раз заканчивается песня. Я скинула ее в отдельный плейлист, поэтому другой трек не играет, когда эта мелодия заканчивается.

— Ничего, — говорю я. — Может, это слишком быстро.

Доктор Хатт поднимается и добавляет звук. Одновременно он ставит песню на повтор.

— Думай о танцах, — велит он.

— О каких именно? — спрашиваю я.

— Это не важно, — отвечает он. — Просто сделай все возможное, чтобы думать о звуках, о том, как там было темно, как много людей тебя окружали.

— Я думала, вы сказали, что не доверяете методу когнитивного интервью, — замечаю я, но сама уже застряла в мыслях об этом.

— Ты когда-нибудь читала справочные материалы без какого-либо поощрения? — спрашивает он. — Отлично. Это типично тяжело для черлидера.

И еще одно очко в его пользу на сегодняшний день.

— Спасибо, — говорю я.

— Дальше без разговоров, — распоряжается он и нажимает пуск.

В этот момент я могу ощутить музыку даже своими костями. Это не тот же уровень басов, по большей части потому, что моим родителям нравятся их соседи, но это намного больше похоже на звуки с танцев. С закрытыми глазами я практически могу представить, что нахожусь в спортзале, в окружении остальных людей, и танцую. Песня начинается снова, и я открываю глаза.

— Держи свои глаза закрытыми, — говорит доктор Хатт. Ну, он практически прокричал это.

Даже сквозь музыку я могу слышать скрип дивана. Он поднимается. Потребность открыть глаза переполняет меня, но я держу их закрытыми. Я ощущаю движение половиц под его ногами и понимаю, что он идет через комнату к тому месту, где оставил свою сумку, когда заходил в гостиную. Хоть я и не могу услышать, что он там делает.

Я двигаюсь еще до того момента, как осознаю это, откидываюсь назад на спинку кресла. К счастью, оно большое и не опрокидывается. Мои глаза открыты, и время от времени нога стучит по полу, и я замечаю в руках у доктора Хатта баллончик, как я понимаю, очистителя мебели с запахом сосны, хотя только одному Богу известно, откуда он его взял. Мое дыхание ускоряется, сердце колотится, и я не могу найти пути выхода из этой комнаты, потому что этой комнате положено быть безопасной, а доктор Хатт просто стоит там, глядя на меня.

— Выключите это, — кричу я. Я не уверена, имею ли я в виду убрать музыку, что вполне возможно сделать, или запах, а вот этого сделать нельзя. — Выключите это!

Он делает это, Слава Богу, и без музыки запах ощущается не так плохо.

— Ну, — говорит он до абсурда спокойно, когда садится обратно на диван. — Ничего с того времени?

Я обхожу кресло и снова сажусь, зажав голову между колен, пока мое сердцебиение не восстанавливается.

— Я думаю, что ненавижу вас, — говорю я.

— Даже после всей той помощи с математикой, которую я оказал тебе? — спрашивает он. Его тон мягкий и нейтральный, но я вполне уверена, что если попытаюсь ударить его в лицо, он будет готов остановить меня.

— Заткнитесь, — говорю я. — И нет, я ничего не вспомнила.

— Это была довольно бурная реакция для того, кто ничего не вспомнил, — замечает он.

Я мечтаю о том, чтобы открыть окно и прогнать этот запах, но до тех пор, пока за окном зима, я не могу этого сделать.

— Я не вспомнила ничего полезного. Просто ощущения.

— Расскажи мне, — просит он. — А я решу, полезны ли они.

— Это типа тех ощущений, что и на танцах, — объясняю я. — Я вспомнила, что это была та песня, что играла в лагере. Я вспомнила, что воздух пах сосновыми деревьями. Я только не могу вспомнить, с кем я тогда была.

— Итак, ты не можешь вспомнить о том, что произошло, но начинаешь вспоминать о том, что все это произошло на самом деле? — предполагает он, и я осознаю, что это именно то, что и происходит.

— Это шаг вперед, правильно? — спрашиваю я. — Я имею в виду, хороший шаг.

— Да, — говорит он. — При условии, что ты хочешь вспомнить.

— На самом деле, нет, — говорю я. — Я имею в виду, я могу прожить без знания всех деталей, но это, по крайней мере, может помочь мне со страхами о потерянном времени и с ежедневными подъемами.

— Я думаю, это поможет, — говорит он. — Хочешь попробовать еще раз?

— Нет, — возражаю я. — Думаю, на сегодня этого достаточно.

— Тогда мы просто оставим это на потом, — говорит он. А затем смотрит непосредственно на меня. — Итак, не считая возвращения памяти, как в целом прошли твои танцы?

— Эйми и Полли, судя по всему, неплохо поработали над этим, — говорю я. — Все было замечательно. И Мэлори повела себя как герой и танцевала с Лео, так что нам не пришлось стоять вдвоем в одно время около столика с пуншем.

—Ты с кем-нибудь танцевала? — спрашивает он.

— Нет, — отвечаю я. — Ну, не медленные танцы. Я была с группой танцующих, пока песня не спровоцировала мою память. После этого мы сразу ушли.

— Но было весело? — допытывается он. — Без неловкостей или чего-то такого?

— Иисус, — вздыхаю я. — Я даже от мамы никогда не получала таких вопросов.

— Твоя мама не получала такую обширную подготовку в области того, какие именно вопросы нужно задавать, — замечает доктор Хатт. — Слушай, я понимаю, эта песня будто отворачивает тебя от амурных дел, но факт в том, что ты можешь продолжать близкую дружбу без ее полного пересмотра, с этой точки зрения все, что произошло, это хорошо. Я хочу быть уверенным, что ты будешь держаться этого курса.

— Значит, нас таких двое, — признаюсь я.

— Хорошо, — говорит он. — Итак, расскажи мне, что еще произошло на танцах.

Черт, откуда он всегда все знает?

— Когда я свихнулась, — говорю я, и он кривится, поэтому я поправляюсь, — когда у меня началась паническая атака, один из парней моей команды, Дион, подошел к тому месту, где я находилась. Там была толпа, и я не могла выбраться из нее, и я повсюду разлила свой пунш, а он просто поднял меня и перенес к трибунам.

— И это заставило тебя еще больше паниковать? — спрашивает он.

— Нет, — отвечаю я. — Наоборот. Это произошло, и я понимала, что это все дурацкая песня, но это было мило. Не страшно. Не волнующе. Просто… мило.

— Люди теперь не так часто касаются тебя, да? Я имею в виду, помимо тренировок с твоей маленькой командой поддержки.

Второе очко. Вероятно, он составляет эти фразы как компенсацию упущенной возможности обижать меня во время рождественских каникул.

— Нет, — говорю я. Я замечала это и прежде, но это впервые, когда я услышала эти слова. До того, как меня изнасиловали, всегда были руки на моих плечах и внезапные объятия. Были легкие заигрывания в коридорах. Сейчас это происходит только во время тренировок, всегда профессионально, за исключением танцев, и смотрите, к чему это привело. — Я имею в виду, Полли, и мои мама и папа снова стали регулярно обнимать меня, но не так, как раньше.

— Выглядит так, будто ты скучаешь по этому, — замечает доктор Хатт. — Даже если и боишься этого. В обоих случаях, это нормально. Когда Дион поднял тебя, ты просто внутренне боролась собой и поэтому победила. Это превосходная новость, когда ты задумаешься над этим.

Я думала об этом, несмотря на то, что после танцев велела себе этого не делать. Доктор Хатт намного более объективен, чем я, что одновременно и хорошо, и плохо. Я имею в виду, что хочу, чтобы мои чувства были настоящими, но также я не хочу, чтобы эти чувства у меня были на первом месте.

— Вы думаете, я должна? — спрашиваю я.

— Подумать об этом? — спрашивает он. — Дотрагиваться до людей? Снова начать встречаться с кем-нибудь? Будь более конкретной.

— Я… — начинаю я, но затем проваливаюсь. Я не знаю.

— Послушай, Гермиона, — говорит он, вздохнув. — На самом деле, я не советчик в плане свиданий. Ты должна сначала спросить об этом у себя, а затем я помогу тебе со всеми последствиями на твоем пути. Я также не могу сказать всем людям, окружающим тебя, как правильно им вести себя рядом с тобой. Но совершенно точно, что ты должна об этом подумать, потому что ты уже начала это делать. Просто дай мне знать, что ты решила, и я буду готов добавить это в твое досье.

— Вы собираетесь однажды написать обо мне книгу? — подозрительно спрашиваю я.

— Черт, нет, — говорит он. — Когда мы с тобой закончим, я отправлюсь рыбачить в Маскоку, и, вероятно, никогда не вернусь назад.

— Спасибо, — говорю я. Он смеется, и я чувствую, что должна пояснить. — На самом деле, нет. Я не это имела в виду. Я рада, что не являюсь тем особенным случаем, который продвинет вашу карьеру. Меня реально тошнит от мысли об этом.

— Я знаю, Гермиона, — говорит он. — Это одна из причин, почему уровень моей работы такой низкий.

— Какие-нибудь планы на Рождество? — спрашиваю я.

— Не совсем, — говорит он. — Семья и все такое. У тебя?

— Черлидинг, — отвечаю я. — Это никогда не прекратится.

— Если ты так говоришь, — соглашается он. — Но, в любом случае, я вернусь в январе, а ты должна быть готова к сдаче итогового теста по математике. Конечно, это означает, что нам придется найти что-то, о чем мы сможем говорить на протяжении твоего второго семестра.

— Не переживайте, — успокаиваю его я. — Я притягиваю драмы. Вы сможете помочь мне пробежаться по тексту или типа того.

Впервые я думаю, что расстроила его. Но это того стоило.

Глава 25

Прежде чем я осознаю это, наступает февраль. Спасибо Рождеству и итоговым экзаменам, потому что оба события настолько заняли всех, что ко мне перестали относиться как к особенной, или чужой, или новичку. Был только один короткий момент неловкости на игре выпускников перед Новым годом, когда я подслушала, как один из баскетболистов спрашивал, какая из черлидерш та «изнасилованная девушка». Мэлори посчастливилось стоять достаточно близко, и ее выражение лица меня выдало. Часть игры люди наблюдали за мной, но, не считая этого, все в порядке. Сейчас мы тренируемся для школьного турнира, а затем настанет время увеличить обороты для провинциального, и, если все пойдет по плану, то и для национального турнира.

Я стала больше общаться со своими родителями, особенно после того, как поймала своего отца, исследовавшего программы дистанционного обучения на своем лэптопе по вечерам.

— Ты хочешь, чтобы я получила университетский диплом, сидя в своей комнате? — огрызнулась я, и тут же сменила свой резкий тон на извиняющийся. Я подкинула своим родителям замечательную маленькую мысль, что им должен понравиться десятичасовой перелет от дома в Европу, но, увидев выражение боли на лице отца, я взяла в расчет то, что он чувствует себя виноватым за все случившееся.

Так что мы поговорили о поступлении в университет, и я объяснила, что мои планы и мечты не изменились. Мы сопоставили расстояние и репутацию и выбрали университет с тремя лучшими программами. Я сделала все возможное, чтобы объяснить, что я не инвалид. Я знаю, что они меня поняли, потому что отец стал чаще посещать церковь по воскресеньям, а мама перестала подавлять свои веселые яркие улыбки, когда спрашивала меня о том, как прошел мой день в школе. Отец снова молится о чем-то оптимистичном, а мама знает, что я не просто делаю вид, что все хорошо. Они спрашивают о своей обновленной дочери не больше, чем я прошу относиться ко мне по-новому, но мы работаем над этим, и в процессе этого мы понимаем, что ни одна из самых важных вещей в нашей жизни не изменилась, несмотря на все бедствия.

Я стала проводить больше времени с Мэлори и другими черлидерами двенадцатого класса, и меньше времени непосредственно с Полли. Я думаю, это хорошо для нас обеих. Я знаю, что она всегда будет моей лучшей подругой, как и я для нее, но мы, определенно, собираемся в разные университеты, так что ее отношения с Эйми — это практически тренировка перед тем, как мы больше не будем жить в одном районе. Эйми скрупулезно относится к тому, чтобы проведать меня, когда приезжает в город, и я никогда не чувствую себя неловко или «третьим колесом» Но когда Полли едет к ее родителям, меня рядом нет. Это немного ранит, но я знаю, как бывает хорошо сделать что-то в одиночку, так что не держу обиду. Она все еще звонит мне практически каждый вечер перед сном, и она все еще является первым человеком, которая встанет на мою защиту, если я буду в этом нуждаться. На данном этапе мы просто учимся быть самостоятельными. Еще до изнасилования, я понимала, что этот год станет концом чего-то. Я просто думала, что буду в состоянии контролировать этот конец.

Я не имею ни малейшего представления, что делать с Дионом. Я не могу избегать его, потому что он в команде. Во время тренировок он ведет себя полностью профессионально. Он выполняет подъемы и поддержки без задержек. Но за пределами тренировок я замечаю изменения. Непонятно как, но он всегда рядом, улыбается и никогда не подходит достаточно близко, чтобы коснуться меня. Я думаю, что смогла бы справиться с этим, если бы он пригласил меня в кино или еще куда-нибудь. Если бы он положил свою руку мне на плечо в кафетерии. Я представляю, как бы отреагировали на это остальные. Полли вполне смогла бы убить его на месте. Лео бы глазел, но он всегда так делал, когда кто-нибудь был милым со мной. Тиг бы рассмеялся и сказал какую-нибудь неуместную непристойность о похищении из кровати, а Мэлори делала бы все возможное, чтобы вести себя так, будто ничего не произошло.

За неделю до Зимнего Бала после тренировки я убираю на места маты. Сейчас я делаю это для себя, потому что у меня впервые свободное утро. Я могу пойти в душ последней, даже если придется ждать появления горячей воды, это не будет иметь значения. Когда Дион подходит, чтобы помочь мне, я уже знаю, как именно все будет происходить, несмотря на то, что не уверена, как вести себя, когда мы к этому придем. Полагаю, мне нужно привыкать к таким ощущениям.

— Гермиона, — говорит Дион. По крайней мере, он спокоен. Если бы он нервничал, я бы, вероятно, убежала прочь. Я могу справляться с этим так долго, пока один из нас остается уравновешенным.

— Привет, Дион, — мой голос не скрипит. Превосходно.

Я вижу, как он раздумывает, рассматривая свои варианты. Будем ли мы говорить о хоккее или о номере, который только что отрабатывали? Или о погоде? Выражение его лица меняется, и я понимаю, что он решил покончить со всем и просто сделать это.

— На следующей неделе Зимний Бал. Не хочешь пойти на него со мной? — он произносит это спокойно, чтобы снять напряжение, если я буду удивлена, но я не удивлена. Хотя я все еще не знаю, что собираюсь ответить, так что притворяюсь, что борюсь с раскладкой матов. Конечно, это приводит к обратным результатам, потому что Дион — джентльмен, и он подходит, чтобы помочь мне.

— С радостью, — отвечаю я. Я сжимаюсь в ожидании волны паники от возможности выхода из зоны комфорта, но ничего не происходит. В конце концов, я хочу пойти на танцы. У меня есть платье и все необходимое.

— Круто, — говорит он и улыбается. Я вижу небольшую нервозность в его улыбке, но он счастлив. Я не могу сгладить неловкость или просто избежать сцены; но могу сделать его по-настоящему счастливым. Не знаю, когда последний раз делала это. — Какого цвета твое платье?

— Темно-фиолетовое, — быстро говорю я, думая о том, что это также сделает счастливой и мою маму. — Но не цвета баклажана.

Дион кивает. Это значит, что он будет делать так постоянно. Он заедет за мной, потом, вероятно, будут цветы и фотографирование.

Он все еще не прикасается ко мне. Он делает все это, все еще не будучи уверенным, что я буду танцевать с ним. В конце концов, я ни с кем не танцевала на Хэллоуин, и, помимо черлидинга, я ни с кем не танцевала со времен лагеря.

— Хорошо, — говорит он. — Я достану билеты. Могу я заехать за тобой в восемь?

Танцы начинаются в восемь. Мы опоздаем, и поэтому не сможем эффектно появиться. Меня это устраивает. Я вздыхаю, все еще неуверенная, нужно ли мне вернуться обратно к укладке матов. Я делаю его счастливым. И он не сломает меня. Это может сработать.

Именно в тот момент я понимаю, что это не сработает. Или сработает небезупречно. Я бросаю последний мат в стопку и поворачиваюсь к Диону лицом.

— Дион, подожди, — зову я.

Он встречается со мной взглядом, и я могу сказать, что он уже знает. Вероятно, наши отношения могут стать самыми быстрыми отношениями во всем мире. Я ужаснейший человек.

— Я не могу, — говорю я ему. — Я имею в виду, я могу. И хочу этого. Но по неправильной причине. Мне не нужен бойфренд, и, безусловно, прямо сейчас я не на той стадии, где могу быть чьей-то подружкой. Я просто… я просто хочу…

— Ты хочешь просто посмотреть, сможешь ли зайти в темную комнату с парнем, — отвечает он. — Я понимаю это. Я думаю, это нормально. Или, по крайней мере, полезно.

— Я не хочу использовать тебя, — говорю я. — Это было бы нечестно.

— Спасибо, — говорит он. — За честность. Рад знать, что не пугаю тебя. Это было бы отстойно.

— Извини, — отвечаю я. Наверно, я собираюсь произнести это слово еще миллион раз.

— Все в порядке, — говорит он снова. — Ты хотя бы потанцуешь со мной?

— Я танцую с тобой постоянно, — шучу я, но мы оба знаем, что я имею в виду.

Дион стоит близко. Очень близко. Я могу чувствовать его дыхание в своих волосах, около моего уха. И у меня нет панической атаки. Это хорошо. Конечно, именно поэтому мне приходится сказать «нет». Я не могу быть настолько беспристрастной. Это нечестно. Но он не двигается с места.

— Только один танец, — шепчет он, и это звучит как вопрос. Выбор, который я принимаю. Я немного люблю его, совсем немного, за то, что дает мне право выбора. И это тот момент, когда я понимаю, чего именно боюсь. Я не боюсь, что использую его. Я боюсь, что влюблюсь в первого человека, который со мной мил, только потому, что он мил. Слава Богу, что я не во вкусе Полли. — Только один.

— Хорошо, — шепчу я в ответ. Я дрожу. Я не хочу пугать его, но не могу остановиться. Хотя, я думаю, что он тоже дрожит, потому что он не замечает этого.

Он целует меня. Не так, будто я сломаюсь, но и не слишком решительно. У него теплые губы, и он раньше уже целовался, потому что он небезнадежен. Одна его рука на моем бедре, а другая на моей шее, запутавшись в моих волосах. Он после душа, а я все еще пахну тренировкой, но, очевидно, его это не волнует. Он не целует меня так, будто я девушка, которую он не хочет напугать, или девушка, которую он хочет впечатлить. Это просто честно. Просто. С отсутствием вспышек. Проклятье, почему это должно быть таким милым?

Когда он отклоняется, я дышу чуть тяжелее, чем должна. Поцелуй был почти беззвучным, и я не паниковала, но я могу чувствовать волны, пробегающие по моей спине.

— Мне нужно, чтобы ты меня понял, — говорю я. — Что бы ни случилось, это не связано с тобой.

Мне действительно нужно, чтобы он меня понял. Потому что однажды я могу захотеть, чтобы он снова меня так поцеловал.

— Я понимаю, — отвечает он. — Нормально и полезно, помнишь?

— Отлично, — соглашаюсь я.

Затем я разворачиваюсь и бегу в женскую раздевалку. Все остальные уже ушли, потому что прозвенел звонок. Я захожу в душ и остаюсь здесь намного дольше положенных пяти минут, которые нам выделяют на использование школьного душа. Вода становится все холоднее и холоднее, но я не выхожу. Я не оцепенела. Я могу чувствовать каждую каплю, каждую сосульку, попадающую в мои волосы и стекающую на мою кожу. Вместе с ними смывается и пот от тренировки, и пыль от матов, и боль от удерживания Полли на своих плечах, пока мы репетировали поддержки. Вода не забирает воспоминания, или ощущения, или мысли. Я стою в душе, и единственное, что уходит в водосток, это вода.

Он меня поцеловал. Я просто стояла там, но позволила ему поцеловать себя. И я не сломалась. И не сошла с ума, ну, не слишком. Я не плачу, и меня не тошнит, и я не использую номер телефона доктора Хатта, который он мне дал на чрезвычайный случай или если появятся воспоминания.

Дион поцеловал меня, и я могу чувствовать воду. Я чувствую себя живой.

Глава 26

— Итак, Гермиона, — спрашивает репортер газеты. — Что является самым лучшим в черлидинге в школе Палермо?

— Конечно, моя команда, — отвечаю я, глубокомысленно кивая, будто совершенно точно уверена в том, о чем говорю. Каждый год, прямо перед финалом Провинциальных соревнований, в нашей местной газете появляется обзор о черлидинге, и как со-капитан я даю интервью. Это похоже на речь перед костром, только менее искреннюю, потому что репортер уже решила, о чем именно будет писать. Если бы мы хотели чего-то нового, нам бы пришлось над этим поработать, а мы с Полли решили, что это на самом деле того не стоит. Кроме того, мы отвечаем именно на те вопросы, которых и ожидали. — По большому счету, черлидинг — это коллективная работа, фактически, ты доверяешь кому-то поймать тебя, когда падаешь, и я не могла бы представить лучшей команды, чем наша.

Полли делает тот трюк с закатыванием глаз, практически не шевелясь, и я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не засмеяться. Ее поддельный настрой работает во всю мощь, но так как репортер не очень хорошо ее знает, она не может знать, что все происходящее лишь шоу.

— Что насчет тебя, Полли? — принужденно спрашивает репортер. — Какая твоя самая любимая часть?

— Понимание того, что школа так близка ко мне, а я практически за ее пределами, — говорит она. Ее неискренность невыносима, но это заметно, только если ты знаешь, что искать в ее словах.

— Хорошо, хорошо, — бормочет репортер, записывая это все в свой блокнот. Затем она поднимает голову и смотрит прямо на меня. — Гермиона, после того нападения в конце прошлого лета, есть ли у тебя какие-нибудь советы другим девушкам, как быть достаточно умной, чтобы с ними не случились такие ужасные вещи?

— Ч-что? — заикаюсь я. Позади меня задорный настрой Полли плавится и капает на пол. Этого нет в сценарии.

— Возможно, какие-нибудь предупреждения, которые вы бы сами хотели когда-то получить, — поясняет репортер. — Или что-то, о чем бы вам хотелось узнать до того, как вы отправились в лагерь Manitouwabing?

— Я думала, вы здесь, чтобы взять интервью о черлидинге, — говорю я, отчаянно увиливая от ответа. Я знаю, без сомнения, каким бы ни был мой ответ, он будет дословно напечатан в газете, и это слегка выводит меня из себя, потому что это застает меня врасплох, и я должна была это предвидеть. Я могу чувствовать, как Полли начинает закипать, но все-таки пока сдерживается. Она заставляет меня взять инициативу в свои руки. Мне придется быстренько что-нибудь придумать.

— Лагерь Manitouwabing не закрыли, — комментирует репортер, не обращая внимания на резкое изменение нашего настроения. — Это означает, что другие черлидеры из этой школы поедут туда вновь. Вы не думаете, что должны что-то сделать, чтобы предотвратить такие ужасные вещи?

От злости мой разум пустеет. Даже несмотря на то, что мне есть, что сказать мудрого и полезного, а также, возможно, слегка саркастичного, я говорю первое, что приходит мне в голову.

— Если бы я была парнем, спросили бы вы меня об этом?

— Ну, нет, — отвечает репортер. — Конечно, нет.

— Итак, давайте разберемся, — говорит Полли, ее голос обманчиво спокойный. — Вы считаете нормальным, спрашивать девушку, которая была одета в красивое платье, у которой была милая прическа, которая пошла на танцы со своими друзьями по хижине, выпила немного пунша, как и все остальные… Вы считаете нормальным спрашивать об этом эту девушку, которая допустила ошибку, и вам в голову не приходит спросить парня о том, как ему избежать чьего-то изнасилования?

Репортер делает шаг назад, будто Полли ударила ее, и выглядит так, словно не может подобрать правильные слова.

— Стала бы эта история лучше, если бы Гермиона знала, что именно она пила? Если бы ее юбка была на два сантиметра короче? Если бы ее рост был ниже среднего?

Сейчас от Полли исходит как огонь, так и холод. Я никогда в своей жизни не видела такой взрослой отдачи. Это дарит мне баланс, будто Полли ловит меня и снова ставит на ноги.

— Ага, я не уверена, что хочу отвечать на вопрос, — говорю я. — Поскольку он недостаточно правильный. И единственный человек, который во всем виноват, это мой насильник. Никак не лагерь, и уж точно не я.

— Я не пыталась этого предположить, — начинает она, отчаянно записывая все в блокнот, но я прерываю ее.

— Мне все равно. Лучше бы в вашей статье не появилось никаких цитат, кроме наших слов о черлидинге. Я могу развернуть такую кампанию, которую вы даже представить не можете.

— И у нее это здорово получится, — добавляет Полли, скалясь. — А сейчас нам надо идти в школу. Спасибо за интервью.

— Удачи на Провинциальных соревнованиях, — произносит репортер. Это абсолютно механическое прощание.

Полли берет мою руку, и мы вместе покидаем спортзал так, будто это наш личный дом. И на самом деле, вроде как так и есть. По пути мы минуем Лео, который, как неофициальный лидер мужской части команды, дал интервью прямо перед нами. Он не хочет встречаться со мной взглядом, но я знаю, что он все слышал.

Мы добираемся до раздевалки, и Полли начинает переодеваться в школьную одежду. Сегодня мы были одеты полностью в свою форму, частично для съемок, а частично потому, что хорошо время от времени практиковаться в юбках, чтобы понять свои ограничения. Тем не менее, я медлю. Прошло много времени, все синяки поблекли. Единственное реальное повреждение — эмоциональное, ну, это и когда я сделала аборт.

Полли смотрит на меня.

— На самом деле, я не думала об этом, — говорю я.

— Что ты имеешь в виду? — спрашивает она, натягивая через голову юбку и собираясь поправить прическу и макияж.

— Я знаю, что это не было моей виной, — отвечаю я. — И никто не говорит об этом вслух, но это именно то, о чем все думают.

— Я так не думаю, — заверяет меня Полли. — Даже в глубине души.

— Ты — это не все, — говорю я. — Ты — Полли. Я имею в виду остальных.

— Наверняка, Лео думает именно так, — говорит Полли. — И так считает телевидение. Я больше не могу смотреть CSI, ты знаешь. (Примеч. «C.S.I.: Место преступления» (англ. CSI: Crime Scene Investigation) — американский телесериал о работе сотрудников криминалистической лаборатории Лас-Вегаса, Премьера которого состоялась 6 октября 2000 года на канале CBS). Я от этого очень злюсь.

— Извини, — говорю я, ухмыляясь так, чтобы она поняла, что на самом деле я не имела этого в виду. — Я знаю, что ты обожала эти шоу.

— Заткнись, — огрызается она. — Я серьезно.

— Я ценю это, — уверяю ее я. — Это просто сбило меня сегодня, когда она задала этот вопрос. Я никогда не слышала, чтобы кто-то говорил об этом так громко.

— Люди всегда будут тупыми, — говорит Полли. — Я думаю, что мы напугали ее настолько, чтобы она не пустила в печать ничего из этого.

— Что есть, то есть, — говорю я.

— Поторапливайся, — подгоняет она. — Я хочу поговорить с Кэлдон до того, как начнутся занятия. Она должна была выяснить, куда нас назначат на Провинциальных.

Так как Онтарио самая большая провинция, соревнования разделили на два уровня. Два победителя из обоих объединений плюс следующие достижения по количеству набранных очков. Это вроде как разыграть удачу, но объединения завершаются перевесом в одну или другую сторону. Если мы попадем в легкое объединение, нам удастся немного расслабиться. Если попадем в сложное объединение, вероятно, нам придется отказаться от социальной жизни вплоть до следующей весны. Возможно, Кэлдон вообще не выпустит нас из спортзала.

Я переодеваюсь в свою одежду и поправляю волосы. На мне нет косметики, и когда я разворачиваюсь, Полли стоит прямо передо мной с помадой в руках. Я слегка приоткрываю рот, чтобы она смогла накрасить мне губы, и не вовремя вспоминаю о том, как перед Зимним Балом меня поцеловал Дион.

— Эээ, Дион поцеловал меня перед Зимним Балом, — говорю я, правда только после того, как она отворачивается от меня, чтобы не остаться с полосой от помады на лице.

— Не может этого быть! — обалдевает она. — Ты позволила какому-то парнишке из одиннадцатого класса поцеловать себя? Господи, Гермиона, где твоя гордость?

Я так сильно смеюсь, что мне приходится присесть, и когда Полли тянет меня вверх, чтобы я встала на ноги, а потом ведет на выход, она тоже смеется. Дойдя до кабинета Кэлдон, мы все еще продолжаем хихикать. Технически, она делит его с тремя другими учителями физкультуры, но с тех пор, как они преподают также и математику, то большую часть времени проводят на ступеньках кафедры математики.

— Я не хочу знать, — говорит Кэлдон, махнув рукой и приглашая нас войти. Годы, проведенные со взвинченными старшеклассниками-черлидерами научили Кэлдон достаточно неплохому подходу к нашим проделкам, но она выглядит немного серьезней, чем обычно, слишком серьезной, даже если мы и попали в сложное объединение. — И я не узнала о распределении.

— И? — спрашивает Полли, сразу перейдя к делу.

— Ну, команда Святого Игнатия в другом объединении, — сообщает Кэлдон. У нее абсолютно каменное лицо, и Полли, надо отдать ей должное, смогла сдержать ровное выражение лица. Она не распространяется об этом в школе по большей части потому, что ей нет дела ни до кого-либо, но Эйми часто приезжает к нам, и совсем не потому, что является частью моей группы поддержки.

— Это очень кстати, — говорю я. — Что-нибудь еще?

— Наше объединение выглядит довольно неплохо, — говорит она. — С нами обе школы Сарнии (Примеч: Sarnia — город в Онтарио), и они очень сильны, но мы сможем с этим справиться. Я переживаю о школе Сир Адам Бэк, недалеко от Лондона. Думаю, на этом все.

— Здорово! — отвечает Полли. — Итак, мы едем на Национальные. Что вы нам не договариваете?

За последние несколько месяцев я стала так хороша в прочтении людей, что и забыла о том, как трудно прочесть Кэлдон. Я получше присматриваюсь к ней и понимаю, что Полли права. Она знает что-то, что ей не нравится, и она пока не может решить, как лучше сказать нам об этом.

— Обычно некоторые школы Торонто принимают гостей, когда соревнования проходят в Онтарио, — говорит она. — Но в этом году большинство заявок поступило с северных школ, и они решили объединить всех.

— Выглядит честно, — говорит Полли. — Даже если они не подготовятся, у них все еще будет много других мест, и мы сможем справиться с долгой поездкой на автобусе, если нам придется ехать в Тандер Бэй или еще куда-то.

— Не в Тандер Бэй, — говорит Кэлдон. — Условием было выбрать место не севернее Садбери, даже несмотря на то, что по правилам место должно быть достаточно большим, чтобы вместить всех людей, приехавших на Национальный Чемпионат.

— И что же они будут делать? — спрашиваю я.

Кэлдон колеблется, а затем наклоняется вперед.

— Они арендовали место, которое достаточно большое, — говорит она. — Там будет место для проживания и приема пищи. Настоящее соревнование развернется снаружи, что будет бесить каждого с запада, но с нами все будет в порядке, поэтому, мне все равно.

— Кэлдон, — говорит Полли тоном учителя, который я никогда раньше от нее не слышала. Но я все поняла. Это именно тот вид бюрократического кошмара, который всегда случается, когда бы западный Онтарио не выиграл право на проведение каких-либо соревнований. Я кладу свою руку на руку Полли, потому что знаю, что как только Кэлдон скажет это, Полли взорвется. Слава Богу, мы не узнали об этом до встречи с репортером. Голова Полли, вероятно, взорвалась бы.

— Они арендовали лагерь, — говорит Кэлдон. — Национальный чемпионат в этом году пройдет в лагере Manitouwabing.

Глава 27

Я делаю все возможное, чтобы не думать о Национальных соревнованиях вплоть до того момента, пока мы не пройдем Провинциальные. В обоих случаях мы делаем одно и то же, так что, обычно, нет никаких трудностей. В этот раз все немного сложнее из-за того, что я знаю, где именно будет проходить финальный чемпионат, но я справляюсь. Кэлдон усердно работает с нами вплоть до последней недели, а потом ненадолго тренировки прекращаются, чтобы никто ничего не переломал себе, так как все либо уставшие, либо напряженные. Наша сильная сторона — хореография; мы максимально используем время в паузах между музыкальными композициями. В целом, у нас есть десять минут, и мы должны провести семь с половиной минут из них с активными кричалками. Часы начнут свой отсчет в тот момент, когда я, как со-капитан, дотронусь до мата, и в этот момент наступит черед Полли. Штрафуют за повышения или понижения, или резкость движений, но у нас достаточно практики, чтобы наша точность была на высшем уровне.

Автобус быстро доезжает до Лондона, и я могу видеть, как каждый в своей голове считает шаги и прокручивает слова композиции, под которую мы будем выступать. Мы проезжаем три дома, пока не достигаем места назначения, и незамедлительно принимаемся за очень серьезные дела типа прически и макияжа. Понятия не имею, чем занимаются парни помимо того, что сидят здесь и еще больше нервничают, но это тот самый момент, когда девушки наконец-то просыпаются и начинают вести себя как чрезмерно энергичные девчонки, но я привыкла справляться с этим.

— Дженни, подойди и сядь здесь, — говорит Левша, это прозвище после сегодняшнего голосования мы дали Саре с темными волосами. Добром это не кончится.

Дженни подходит и садится, и Сара начинает вплетать золотистые ленточки в ее косички. У каждой из нас настолько крепкие прически, насколько это вообще возможно в наше время. Это необходимо, чтобы минимизировать вероятность возникновения катастрофы, что означает «рыбий хвост» или французские косы у тех из нас, у кого длинные волосы, и миллион заколок у светловолосой Сары, чьи волосы длиной до подбородка не поддаются даже парикмахерским навыкам Полли.

— Все будет хорошо, — заверяет Карен, когда светловолосая Сара поднимает руку, ощупывая свою голову.

— Мне, правда, очень жаль, — говорит она. — Я не думала, что так получится, когда подстригала их. Я вечность не ходила с такими короткими волосами. Но я обещаю, что они быстро отрастут. Я справлюсь с…

Она останавливает сама себя. Не думать о Национальных соревнованиях. Я заставлю ее выйти из комнаты и сплюнуть, если она скажет это, и она знает, что я так и сделаю.

— Пляжным сезоном, — поправляет она себя, несмотря на то, что в этой фразе нет ни малейшего смысла.

— Гермиона, твоя очередь, — говорит Полли, и я сижу, пока она прикрепляет ленту к моим волосам. Все парни брюнеты, так что они одеты во вторую часть расцветки нашей школы. Кроме того, черные ленты, определенно, намного дороже, так что мы приберегли их на особый случай. Полли практически пихает меня, когда заканчивает с моими волосами, и прежде чем успеваю понять это, я уже среди подготовленной толпы.

— Все встаем! — командую я, и они выстраиваются для проверки. Звучит глупо, но намного, намного лучше решить все проблемы с одеждой в раздевалке, чем на сцене. Я прохожусь взглядом вверх и вниз, проверяя футболки и залакированные волосы, пока не дохожу до конца шеренги. Я смотрю на Полли, она ухмыляется и кивает.

— Ладно, давайте разыщем ребят, — говорит Полли. Она так счастлива и взволнована, что фальшивая поддержка звучит намного реальнее, чем когда-либо.

Парни, увидев нас, кричат и мяукают, — честно говоря, я должна была заметить, что оценивающие гляделки между Камероном и Алексис взаимны, — и провожают нас взглядами, повернув головы, когда мы проходим мимо них. Это часть нашего ритуала перед выступлением, и это та часть, которую я больше всего люблю. Ты не сможешь одержать победу без выступления, но можешь ее почувствовать, и прямо сейчас я чувствую, что все возможно.

— Ладно, давайте обнимемся, — говорю я, и все восемнадцать человек сжимают друг друга в объятиях. — Я знаю, что это был странный год, но я бы не хотела пройти через это ни с кем другим, кроме вас.

Это точно не та воодушевляющая речь, которую я планировала произнести. Брови всех приподнимаются. Лео смотрит в пол, а я продолжаю.

— Вы меня вдохновляете, именно вы, ребята, — продолжаю я. — Вы вдохновляете меня, и в этом и есть смысл черлидинга. Вы заставляете людей, команду, думать, что они смогут все, потому что вы верите в них. Вы поверили в меня, когда я сама в себя не верила. И сейчас я верю в вас. Мы — «Боевые Золотые Медведи», и мы собираемся победить.

Они кричат вокруг меня, и даже Лео улыбается. Я знаю, что наши крики слышны и снаружи, где нас ждут Кэлдон и Флори. Мои родители и большинство других родителей приехали сюда вместе, и будут болеть за нас, когда объявят наш выход. Я приглашала доктора Хатта, но все, что он ответил, это: «Я думаю, что болеть за черлидеров, это, на мой взгляд, слегка экзистенциально», и удалился чертить линии на Макбете.

— Леди и джентльмены! — я слышу голос диктора, и выкидываю из головы мысли обо всем, кроме нашего номера. — «Боевые Золотые Медведи» из средней школы Палермо!

Мы выбегаем наружу, сверкая улыбками и лентами, и когда включается музыка, мы идеальны. Мы выполняем весь номер, который снова и снова репетировали на тренировках, но в этот момент все по-настоящему. Этот момент — главный. И когда мы заканчиваем, толпа ликует, а когда судьи выставляют за наше выступление самые высокие оценки за этот соревновательный день, крики становятся еще громче.

Автобус увозит домой все, кроме тишины, и я когда я захожу в дом, я все еще в приподнятом настроении. Вечеринка проходит у Мэлори, потому что ее родители не против того, чтобы восемнадцать подростков сильно шумели у них в амбаре. Кэлдон угрожает смертью любому, кто выпьет, но ей не стоит беспокоиться — даже Тиг боится матери Мэлори, и большое спасибо ей за лед, который она приготовила для нас еще с обеда. Мы слишком долго задерживаемся, уже становится темно, все еще немного прохладно для уличной вечеринки, и пока Полли везет меня домой, я не могу перестать смеяться и улыбаться, и говорить ей о том, какие мы крутые.

Мои родители на кухне, ждут меня, и как только я захожу в дверь, я уже знаю причину этому. В первый раз с прошлого сентября мои родители усаживают меня для серьезного-серьезного разговора.

— Это не потому, что мы не хотим, чтобы ты ехала, — сразу переходит к делу папа. — И это не потому, что мы считаем это опасным. Просто… ты добилась такого прогресса. Ты настолько далеко продвинулась, чтобы не оглядываться назад. Ты уверена, что хочешь это сделать сейчас?

Мне интересно, будет ли у меня такой же разговор с доктором Хаттом в четверг? По всей вероятности, они уже сами позвонили ему. Я не могу винить своих родителей за то, что они отошли в сторону и позволили разбираться со мной специалисту. Я уж точно никогда не думала об этом в таком ключе. Несколько месяцев назад я сказала маме, что мне нужно, чтобы она оставалась для меня мамой, и по сегодняшний день так и есть. Мне кажется, я готова, чтобы мои родители снова заняли главную роль.

— Я знаю, что тебе трудно найти слова, чтобы это объяснить, — говорит мама. — И это нормально. Нам не нужно это понимать. Мы просто хотим, чтобы ты сказала это вслух.

У них определенно был разговор с доктором Хаттом. Полагаю, в этом есть смысл.

— Хорошо, — отвечаю я. — Была не была.

Папа улыбается и перестает рвать на кусочки салфетку в подставке, которая стоит прямо перед ним.

— Вещи, которые на самом деле помогли мне прорваться сквозь трудности всего этого года, и не только через последствия от нападения на меня, а через все, что происходило с нормальными выпускниками в их последний год в средней школе, связаны с черлидингом, — говорю я. — И я очень его люблю, о чем вы оба хорошо знаете. Так что, даже несмотря на то, что это будет означать, что мне придется быть на публике, именно поэтому я буду держаться за черлидинг. Это то, что я люблю.

Мама кивает и возвращается обратно в свое кресло. Она ничего не записывает, но у нее превосходная память.

— Знаете, как действуют персонажи в тех банальных фильмах «Если мы не сделаем этого, террористы победят»? — спрашиваю я.

— Да, — кивает папа. — Обычно это происходит перед взрывом.

— Ну, не стоит преувеличивать, но примерно так я себя чувствую, решив вернуться в Manitouwabing для черлидинга, — говорю я. — Если я сейчас откажусь, или отступлю только из-за расположения места для соревнований, я не выиграю. А я, правда-правда, хочу победить.

— Звучит хорошо, — одобряет мама. — Если ты снова наткнешься на репортеров, так им и скажи.

В газетной статье ничего не написали из того нашего разговора, но на всякий случай я рассказала своим родителям о тех нелепых вопросах, которые мне тогда задавали. Мама намного превосходит меня в написании петиций.

— Естественно, мы приедем посмотреть, — уверяет папа. — Ну, я приеду.

Мама использовала свой отпуск за год, взяв его, чтобы присматривать за мной в прошлом сентябре. Она могла бы разыграть карту «моя дочь — жертва насилия», но я рада, что она не стала этого делать, даже несмотря на то, что будет отстойно, что она пропустит мой Национальный чемпионат. В конце концов, я планирую надрать несколько серьезных задниц.

— Ну, для этого Бог и изобрел телефоны с камерами, — говорит мама.

— Я не уверена, что Бог изобрел телефоны с камерами, — возражаю я ей.

— Вероятно, он с этим помог, — говорит она. — Ты ела у Мэлори? Полагаю, нет. Что ты хочешь на ужин?

Технически, у меня подготовка, и поэтому должна питаться здоровой пищей. Но я все еще чувствую, как растворяюсь в этом моменте, поэтому мы садимся за свой воскресный ужин с мороженым.

— Никогда никому не говори, что я позволила тебе это, — предупреждает мама.

— Не переживай так сильно, милая, — успокаивает ее папа. — У нее уже есть превосходный психотерапевт.

И так я понимаю, что с нами все будет хорошо.