Убитая в овечьей шерсти

Глава 6 МИССИС РУБРИК СОГЛАСНО ПРОТОКОЛАМ

С прибытием Маркинса дискуссия оборвалась, словно в открытую дверь хлынула холодная волна трезвого здравомыслия. Дуглас хлопотал, предлагая Аллейну виски. Аллейн, который считал себя при исполнении служебных обязанностей, отказался и с сожалением подумал, не тот ли это виски из бесценной партии, бутылку из которой Клифф Джонс разбил на полу погреба. Дальнейшая беседа была невозможна из-за присутствия миссис Эйсуорси, которая шутливо напоминала о позднем часе. Пора, пора, приговаривала она, цыплятам в гнездо. Она многозначительно осведомилась, привез ли Аллейн грелку. После этого намека он пожелал всем спокойной ночи. Фабиан принес свечи и предложил проводить его в спальню.

Они отправились наверх в сопровождении своих гигантски увеличенных теней. На лестничной площадке Фабиан произнес:

— Вы, конечно, поймете, что находитесь в комнате Флосси. Она самая лучшая, но все мы предпочли не занимать ее.

— Да, понятно.

— Ведь у вас нет никаких воспоминаний.

— Ни единого.

Фабиан проводил его до двери. Он зажег свечи на туалетном столике, и комната выплыла из мрака, большая светлая комната с яркими занавесками, изящным бюро, роскошной кроватью и с обилием гравюр на стенах, изображающих цветы. Пижама Аллейна была выложена на кровать, очевидно рукой Маркинса, невскрытая почта и сумка со следственными документами были многозначительно водружены на бюро. Он усмехнулся про себя.

— У вас есть все необходимое? — осведомился Фабиан.

— Да, благодарю вас. Могу ли я взглянуть на вашу мастерскую?

— Почему бы нет, пойдемте.

Это была вторая дверь налево по коридору, Фабиан снял ключ с шеи.

— Как вы видите, на шнурке. Никакого обмана. Нам сюда.

Яркая электрическая лампа над их рабочей скамьей ослепила глаза, привыкшие к свету свечей. Она осветила полку с инструментами и аккуратно сложенный чертежный набор. Маленький токарный станок стоял у боковой скамьи, которая была завалена обрезками металла. Большой комод с висячим замком был встроен в правую стену, и рядом с ним Аллейн увидел современный сейф со сложным устройством. Три вместительных ящика под скамьей тоже были заперты.

— Важные чертежи и формулы всегда находятся в сейфе, — пояснил Фабиан. — Как видите, все хранится под замком. Обратите внимание на жалюзи моей конструкции, которые старина Дуглас подверг беспощадной критике.

— Совершенно безупречная работа, — сказал Аллейн.

— И могу вас уверить, единственная в своем роде, — добавил Фабиан.

Он уселся на скамью и заговорил об их работе.

— Это магнитный взрыватель для противовоздушных снарядов, — объяснил он. — Снаряд сделан из металла, не содержащего железа, и имеет взрыватель с магнитным управлением, который и сработает, как только приблизится к аэроплану или другому подобному устройству. Мы надеемся, что он будет чрезвычайно эффективен на больших высотах, где невозможно прямое попадание. Собственно говоря, я позаимствовал идею магнитной мины, которая, как вам известно, взрывается на магнитном поле вокруг стальных кораблей. Если даже в нем содержится большое количество примесей, мотор аэроплана должен, по необходимости, содержать достаточное количество стали и, кроме того, иметь магнитное поле от защитных металлических тросов. Наш взрыватель существенно отличается от взрывателя магнитной мины, но родствен ему в том отношении, что взрывает снаряд в магнитном поле аэроплана. Вообще-то, — сказал Фабиан, и глаза его заблестели, — если это получится, а должно получиться, эффект будет колоссальный.

— Конечно, конечно. Не сомневаюсь. Я только хотел задать один вопрос. Как насчет непредвиденных взрывов от притяжения к самому орудию или при перевозке?

— Взрыватель снабжен предохранительным устройством, и он не сработает, пока снаряд, вращаясь, не вылетит из ствола орудия. Получилась, собственно, воздушная магнитная мина. Я покажу вам светокопии по предъявлении официального документа, — сказал Фабиан с усмешкой.

— Мне будет крайне интересно. Но не сегодня, если вы не возражаете. Мне необходимо поработать.

— В таком случае я препровожу вас обратно в вашу комнату, убедившись предварительно, что какой-нибудь авантюрист не прячется под скамьей. Итак, идем?

Вернувшись в комнату Аллейна, Фабиан прикурил от свечи и внимательно взглянул на гостя.

— Будет ли какой-нибудь толк, или это бредовая затея?

— Вы имеете в виду наши беседы?

— Ну да. Этот посмертный опрос. Не глупо ли все это?

— Я так не считаю.

— Завтра, я полагаю, вы поговорите с семьей Джонсов и со слугами, и так далее.

— Если это возможно.

— Мы вам поможем. Вы увидите хозяйство. Оно почти не изменилось. Вот только…

— Да? — подхватил Аллейн, так как Фабиан остановился.

— Пресс новый. Я просто не мог смотреть на тот. Правда, он такого же типа.

— Я побываю там, если можно.

— Да. Хорошо. Я не знаю, устраивает ли вас наш немыслимый режим. Пожалуйста, поступайте, как вам удобнее. Завтрак без четверти шесть.

— Да, конечно.

— Потом я провожу вас в овчарню. Если вам что-нибудь понадобится, я к вашим услугам.

— Мне нужна только свобода действий. Я буду признателен, если на меня не будут обращать внимания.

— Боюсь, что это не так просто. Но, разумеется, у вас полная свобода. Я сказал всем людям и Дак, что вы будете беседовать с ними.

— Как они к этому отнеслись?

— Вполне одобрительно. Это все напоминает бестселлер об убийстве. Они ведь простые обыватели! Однако не все так просто. Уилсон, сортировщик шерсти, и Джек Мерривезер, прессовщик, вовсе не горят желанием давать показания. Ваш коллега младший инспектор Джексон не самым удачным образом общался с ними. И еще Томми Джонс.

— Отец мальчика?

— Да. Он довольно трудный субъект, этот Томми. Хотя я лажу с ним неплохо. У Томми свои взгляды, и в политике они во многом совпадают с моими. — Фабиан усмехнулся. — Поэтому я считаю его отличным малым. Но с ним сложно. Он не одобрял отношения Флосси и молодого Клиффа, и его трудно винить. И вообще, он не жалует полицию! Вряд ли он покажется вам очень покладистым.

— А сам мальчик?

— Он славный малый. Но у него тоже есть свое мнение. Мы с ним хорошие приятели. Я даю ему читать «Новый член правительства», и он пересматривает устройство государственных органов, традиции и моральные нормы человечества в среднем два-три раза в неделю. Он хороший музыкант, хотя, боюсь, у него мало опыта. Я пытался уговорить его поиграть на рояле, который стоит наверху, но этот упрямый щенок не хочет.

— Почему?

— Рояль принадлежал Флосси.

— Значит, они всерьез поссорились?

— Да. Молодому Клиффу просто повезло, что в критический момент он решил сбацать Баха на этой старой развалине в проходной комнате. Все вокруг знали о ссоре и его бегстве после нее. Ваш приятель, младший инспектор, сразу сделал стойку, услышав о ней, но, к счастью, мы все могли присягнуть, что пианино играло без перерыва.

— Чем можно объяснить историю с виски?

— Не имею представления, но совершенно уверен, что он его не воровал. Я пытался вытянуть хоть что-то из него, но он не раскалывается, черт его побери.

— Хорошо ли он уживается с остальными?

— Неплохо. Одно время они были склонны считать его уродом. Всему виной его образование и вкусы. В этой стране о молодых людях судят в основном по их успехам в спорте и физических упражнениях. Однако Клифф выполнял свою работу с таким рвением, что они взглянули иначе и на прочие его интересы. Даже стали одобрять, что по вечерам он играет на пианино. Когда он вернулся домой, совершенно «полевев», они были в восторге, естественно. Они неплохой народ — большинство из них.

— Не все?

— Повар стригалей противный малый, но он появляется лишь в сезон стрижки. За постоянными работниками следит мистер Джонс. Большинство стригалей сколотят кругленькую сумму — и в трактир, напиваются до чертиков. Это дело обычное, и ничего нельзя изменить, не меняя их социального положения. Но повар держит спиртное в кухне, и если в течение сезона мы не наблюдаем припадка белой горячки, мы считаем, что нам повезло. Он изрядная дрянь, но без него не обойтись. Как ни странно, относятся к нему неплохо. Разнорабочий, Элби Блек, довольно близок с ним. Он был также в приятельских отношениях с Клиффом, но между ними произошла стычка. Оно и к лучшему, я думаю. Элби — это безнадежный случай. Вот если бы Элби таскал виски, я бы меньше удивился. Или Перс. Повара зовут Перси Гаулд, но обычно его называют Перс. Все христианские имена сокращают в этой стране.

— Как миссис Рубрик ладила с людьми?

— Она считала, что пользуется огромной популярностью. Она обычно подтрунивала над ними. Они подыгрывали ей, усмехаясь про себя, как мне кажется. Ей казалось, что она выстроила что-то вроде местной феодальной системы. Она жестоко ошибалась, конечно. Я видел, как сортировщик шерсти, отличный парень, с большим вдохновением изображал ее однажды вечером. Я рад, что рабочие были за пятнадцать миль от фермы в ту ночь. У младшего инспектора ярко выраженное классовое самосознание. Он всегда подозревает нижестоящих.

— Глупости, — бодро изрек Аллейн.

— Отнюдь нет. Но тут Дуглас выступил с версией о Маркинсе. Маркинс, будучи слугой, скорее мог оказаться убийцей, чем мы, представители благородного сословия. Просто тошно слушать!

— Скажите мне, — произнес Аллейн, — вы подозреваете кого-нибудь из них?

— Никого! Я думаю, что бездомный или бродяга забрел в сарай и решил устроиться там на ночь. Флосси вспугнула его и поскандалила с ним. В пылу спора он немного погорячился и прикончил ее. Когда до него дошло, что он натворил, он надел спецовку Томми Джонса, замел следы и ушел вглубь страны. Она ненавидела бродяг. Многие дают им ночлег и еду в обмен на труд, но не Флосси. Так я думаю. Это единственное объяснение, которое выглядит разумным.

— Но ведь это все равно представитель подлого сословия?

— Да, — откликнулся Фабиан, помолчав. — Вы меня подловили?

— Ваша версия достаточно убедительна, но никакого бродяги не видели поблизости в тот день. Они обычно не удаляются от дороги, и их знают в близлежащих домах.

— Но не в Маунт Мун, где хозяйка Флосси.

— Возможно. Но все равно ваш бродяга остается фигурой, которую не видел никто ни до, ни после ночи исчезновения.

— Боюсь, что другого объяснения предложить не могу, и потому оставляю вас. Спокойной ночи, сэр. Я все-таки рад, что вы приехали.

— Надеюсь, вы не разочаруетесь, — промолвил Аллейн. — Но перед уходом скажите мне, сколько человек играли в теннис в ночь исчезновения?

— Ну, это, — проговорил Фабиан спокойно, — просто пустяк. Зачем это вам? Только Дуглас и я.

— Значит, во время поисков на вас была обувь с резиновой подошвой?

— Конечно.

— А на остальных? Вы не помните?

— Шиповки. Как всегда по вечерам.

— Когда миссис Рубрик впервые сказала, что пойдет в овчарню?

— Вскоре после того, как мы собрались. А может быть, и раньше. Она любила пококетничать. «А как вы думаете, что сейчас будет делать смешная старая Флузи?» Что-то в этом духе. Потом она развивала свою тему: вечер и все такое.

— Ясно. Большое спасибо. Спокойной ночи.

Фабиан ушел, и Аллейн остался один в безмолвной комнате. Он был неподвижен, его высокая худая фигура темнела на фоне горящих свечей. Затем он подошел к бюро и открыл один из запертых ящиков. Оттуда он достал маленький клочок ваты и уронил его на ковер. Даже при свете свечей он был заметен — белый штрих на темно-зеленом фоне. Так должен был выглядеть клочок шерсти, когда Урсула, наутро после исчезновения Флоренс, убрала его пылесосом. Тем не менее, она не заметила его. Или просто забыла? Все они соглашались, что Флоренс ни за что не потерпела бы его присутствия. Она поднималась в свою комнату после обеда и перед прогулкой по саду. Следовательно, тогда шерсти на ковре не было. Аллейн мысленно услышал голос Урсулы: «Кто-то был на площадке без пяти три в ту ночь».

Аллейн вынул трубку, уселся за стол и открыл свой кейс. Там лежали полицейские протоколы. Со вздохом он открыл их и разложил перед собой. Комнату заволок табачный дым, страницы медленно переворачивались, и старинные напольные часы показывали полночь, затем половину первого и час ночи.

«19 февраля 1942 года я получил распоряжение отправиться на склад шерсти братьев Ривен по адресу: проспект Джерниган, 68. Я прибыл туда в 2 часа 50 минут в сопровождении Р.С. Уэтербриджа. Нас встретили кладовщик Артур Кларк и мистер Сэмюэль Джозеф, закупщик шерсти. Мне показали несколько тюков шерсти, и я отметил сильный запах, похожий на запах разложения. Мне показали крюк, на котором осталось буровато-красное пятно. Я видел, что вокруг крюка обвилась прядь волос красновато-желтого цвета. Сомнительный тюк был частично распорот. Я отдал распоряжение разрезать и вскрыть тюк, что и было сделано в нашем присутствии. Сэмюэль Джозеф не присутствовал, так как испытывал недомогание и вышел на воздух. В тюке шерсти мы обнаружили тело в стадии сильного разложения. Оно находилось в сидячем положении, с ногами, согнутыми и привязанными к туловищу при помощи двенадцати витков шнура, который был опознан как упаковочный шпагат. Руки были согнуты в локтевом суставе и привязаны к телу при помощи двадцати пяти витков упаковочного шпагата. Подбородок уткнулся в колени. Тело находилось на подстилке из овечьей шерсти, хорошо спрессованной, шести футов в глубину. Над телом до самого верха — спрессованная овечья шерсть. Тюк был 28 дюймов в ширину и 4 фута в высоту. Я оставил его в прежнем положении и перешел к… — страницы медленно перевернулись — повреждению в задней части головы. Согласно медицинской экспертизе, оно могло быть вызвано ударом тупого орудия сверху и сзади. Трое медиков считают вероятным, что повреждение было нанесено железным клеймом, найденным в сарае. Микроскопическое исследование этого клейма позволило обнаружить пятна, которые, как показал анализ, являлись пятнами человеческой крови. Осмотр тела установил, что смерть наступила от удушения. В ноздрях и во рту найдена овечья шерсть. Повреждение черепа вызвало почти наверняка лишь потерю сознания. Вероятно, убийца после нанесения удара удушил покойную, когда она находилась в бессознательном состоянии. Медицинские эксперты отрицают возможность наступления смерти в результате несчастного случая или самоповреждения».

Далее следовал подробный отчет полицейского хирурга.

«Треугольный разрыв у каймы платья, соответствующий по расположению кости левой щиколотки… верхушка наиболее… гвоздь в стене овчарни за прессом… уцелевшая нитка материала… Отсутствие свидетелей вследствие продолжительного времени…»

«Как будто я этого не знаю!» — Аллейн вздохнул и перевернул страницу.

«…Джон Мерривезер, прессовщик, показал, что 29 января вечером, ко времени отбоя, обе половины пресса были загружены. Пресс был набит, но не зажат. Он оставил его в этом положении. На следующее утро пресс оказался в том же положении. Обе половины были готовы к работе, верхушка в положении „на середине“. Он спрессовал шерсть, как обычно, используя храповик, не заметив ничего особенного. Как обычно, шерсть в верхней половине сжималась, пока не опустилась до уровня „на середине“. Затем тюк зашили, поставили клеймо, сложили в ряд с остальными и днем отправили всю партию вглубь страны.

Сидней Барнес, водитель грузовика, показал, что 30 января он собрал и увез партию шерсти с Маунт Мун. Артур Кларк, кладовщик, получил партию с Маунт Мун 3 февраля и оставил ее вплоть до дальнейших распоряжений… Джеймс Мак-Брайд, правительственный консультант по шерсти… 19 февраля почувствовал запах, но приписал его дохлой крысе… Сэмюэль Джозеф, закупщик…»

Итак, круг замкнулся, подумал Аллейн и вновь набил трубку. Эти расследования на своем языке подытожили, обезличили и привели в систему то, что ему пришлось выслушать прошедшим вечером. «Совершенно очевидно», заявили протоколы спустя двадцать минут, «что скрыть тело можно было не быстрее, чем за сорок пять минут. Ставились соответствующие опыты. Шерсть необходимо было убрать из пресса. Тело надо было привести в максимально компактное положение, поместить в нижнюю часть пресса и обмотать шерстью. Затем шерсть надо было спрессовать в обеих половинах, верхнюю часть привести в положение „на середине“.

Томас Джонс, управляющий, показал, что на следующее утро он обнаружил на своей спецодежде пятна и разрывы. Он обвинил „временных“ в том, что они воспользовались его спецовкой. Они отрицали это».

Становилось очень холодно. Аллейн нашел свитер и натянул его. Дом тонул в безмолвии. Очевидно, он был таким же, когда Урсула Харм, внезапно проснувшись, услышала продолжение сна — а именно, шаги на площадке и когда Дуглас Грейс услышал удалявшиеся шаги по коридору. Было бы неплохо, устало подумал Аллейн, если бы выяснилось, что ночной злоумышленник был в обоих случаях одним и тем же лицом. Он неловко поднялся и подошел к большому платяному шкафу, который стоял впритык к противоположной стене комнаты. Отворив дверцы, он увидел свою одежду, аккуратно развешенную на плечиках. Снова бесценный Маркинс. Именно здесь, за шкафом, спрятанный под тремя сложенными половиками, был найден чемодан Флоренс Рубрик, уложенный для путешествия на север, которое так и не состоялось. Его обнаружила Теренция Линн спустя три дня после вечера в саду. Кошелек с деньгами и официальными пропусками нашли в ящике туалетного столика. Может быть, ради этого и приходил ночной визитер? Чтобы спрятать чемодан и кошелек? И, может быть, именно тогда он обронил клочок шерсти? С ботинка, который утаптывал овечьи завитки над головой убитой Флосси Рубрик? Да, подумал Аллейн, все было проделано аккуратно и стремительно. Удар по голове, достаточно сильный, чтобы оглушить, но не настолько зверский, чтобы превратить ее в кровавое месиво. Удушение, затем устранение тела. Очень хладнокровно и дерзко. Рискованно, но тщательно продумано и вполне результативно. Самую трудную часть задачи выполнили другие люди. Аллейн размышлял. О чем думал убийца, когда на следующее утро пришли стригали, когда прессовщик, в свой черед, бросил очередной груз на рычаг храповика и утрамбованная шерсть из верхней половины пресса перешла в нижнюю? Мог ли убийца быть уверенным, что в этот момент не последует никаких вздутий, никаких пятен? А когда пришло время поднять тюк на крюке, чтобы закинуть его в ожидавший грузовик? Ее вес? Она была очень хрупкого сложения, и все же, и все же… Он вернулся к протоколам.

«Судебно-медицинские эксперты придерживаются мнения, что тело связали не позднее чем через шесть часов с момента смерти, так как затвердение мышц сделало бы этот процесс невозможным. Они уточняют, что в данных условиях, а именно: определенная температура, отсутствие сильных физических движений перед смертью, затвердение мышц должно было наступить быстро».

Терпение, подумал Аллейн. Предположим, что это был мужчина. Мог ли убийца Флоренс Рубрик, уверенный, что его не потревожат, завершать свою ужасную работу, когда люди еще не спали? Стригали ушли, но ведь оставались семейство Джонсов, и Маркинс, и Элберт Блек. Разве свет в окнах овчарни мог не возбудить их любопытства? Или окна были затемнены? Видимо, нет, так как Урсула Харм утверждает, что в овчарне было темно, когда она искала свою опекуншу.

Следовательно, она ожидала увидеть свет. Если шаги, которые слышала Урсула, принадлежали убийце, вернулся ли он, чтобы спрятать кошелек и чемодан и таким образом сохранить иллюзию, что жертва отбыла на север? Были ли убийство, переброска и сокрытие тела совершены друг за другом или с перерывом? Она была убита после восьми часов; никто не может указать точное время, когда она прошла по лавандовой тропинке и свернула влево. Она собиралась порепетировать в овчарне и вернуться. При этом она наверняка беспокоилась, нашлась ли брошь. Неужели она более десяти — пятнадцати минут могла изображать члена парламента, обращаясь с речью к самой себе в совершенно пустом сарае? Вряд ли. Следовательно, она была убита либо до, либо сразу после того, как поисковая партия вернулась в дом. Было пять минут девятого, когда отыскали брошь, и тогда же Клифф Джонс перестал играть и ушел с матерью в дом. После этого люди легли спать, и до возвращения рабочих с вечеринки овчарня была пуста. Грузовик смолк, не доехав до ворот, но голоса людей послышались задолго до того, как они подошли к сараю. У него еще было время потушить свет и, при необходимости, спрятаться. Тогда получается, подумал Аллейн, что, если преступление совершил один из членов поисковой партии, в его распоряжении было не более пяти минут. Следовательно, он должен был вернуться позже, чтобы совершить жуткую процедуру упаковывания тела, а затем снова наполнить пресс, чтобы он находился в прежнем положении. Эти операции требовали немалой точности.

Но предположим, что Урсула без пяти три слышала именно шаги убийцы. Если его задачей было сокрытие чемодана и кошелька, он должен был обязательно выждать, пока все в доме уснут.

Аллейн сам был уже сонным и усталым. Холодок переутомления полз по его конечностям. «День был долгим, — подумал он, — а я не в лучшей форме». Он переоделся в пижаму и сделал холодное обтирание. Затем он лег в постель в ночной сорочке, чтобы согреться. Его свеча, превратившись в огарок, оплывала, захлебываясь собственным воском, и, наконец, погасла. На письменном столе стояла другая, но у Аллейна в изголовье был фонарь, и он не пошевелился. Была половина третьего. Приближалось холодное утро. «Могу ли я позволить себе вздремнуть, — пробормотал он, — или написать Трой?» Трой, его жена, находилась на расстоянии тринадцати тысяч миль, занятая съемками вместо того, чтобы писать портреты. Он подумал с тоской: «О ней так тепло вспоминать!..» Представив себе ледяное путешествие из постели к бюро, он нырнул под одеяло и через минуту замер.

Ни единый ночной шорох не пробегал по занавескам, ни одна мышь не шевельнулась под обшивкой. Где-то вдалеке, там, где жили слуги, один раз тоскливо и одиноко залаяла собака. Но внимание Аллейна привлек звук внутри дома. Это был равномерный скрип старых ступенек под чьей-то тяжестью. Затем очень медленно, но отчетливо на площадке раздались шаги. Аллейн насчитал восемь, дотянулся до фонаря и приготовился, что сейчас щелкнет замок в его двери. Его глаза привыкли к темноте, и он различал белизну контуров дверного проема. Дверь приоткрылась, сначала медленно, затем резким толчком она распахнулась, и показалась мужская фигура. Мужчина стоял спиной к Аллейну. Он деликатно прикрыл дверь и обернулся. Аллейн включил фонарь. Словно в фокусе, появилось лицо с прищуренными от внезапного света глазами. Это был Маркинс.

— Как долго вы шли! — сказал Аллейн.

Когда была зажжена вторая свеча, Маркинс оказался похожим на птицу. Он был худощав, черные волосы резко зачесаны назад, словно дешевый парик без пробора. У него были маленькие черные глаза, тонкий нос и подвижный рот. Поверх черных брюк на нем был рабочий халат слуги. Он говорил на смеси кокни и американизмов, но в целом в нем не было ничего примечательного. Лицо его выражало наивность и откровенность, почти невинность, но темные глаза были чуть прищурены, и, несмотря на свои манеры, в целом приятные, он, казалось, был постоянно настороже.

Маркинс перенес зажженную свечу на ночной столик Аллейна и стоял в ожидании, вытянув руки.

— Сожалею, что не мог раньше, сэр, — тихо произнес он. — Они все чутко спят, ничего не поделаешь. Все четверо.

— Не больше? — прошептал Аллейн.

— Пятеро.

— Пятый выбыл.

— Было шестеро.

— От шести отнять два, будет четыре плюс один лишний.

Они посмотрели друг на друга с усмешкой.

— Правильно, — сказал Аллейн. — Я до смерти боюсь, как бы не забыть чего-нибудь.

— Это вряд ли сэр, а я-то узнаю вас повсюду.

— Мне следует возить с собой накладную бороду, — мрачно произнес Аллейн. — Ради Бога, сядьте и включите свет. Хотите сигарету? Как давно мы с вами встречались?

— В тридцать седьмом, не так ли? Я вступил в спецподразделение в тридцать шестом, а встретился с вами перед тем, как уехал в Штаты на эту работу перед войной.

— Верно. Мы вас устроили стюардом на германский лайнер, если не ошибаюсь.

— Так точно, сэр.

— Между прочим, можно ли говорить, а не шептать?

— Думаю, что да, сэр. С этой стороны никого нет. Молодые леди — через коридор. Их двери заперты.

— Хотя бы вполголоса можно рискнуть. Вы очень хорошо справились с первым заданием, Маркинс.

— Боюсь, сэр, что в этот раз не так удачно. Я был вообще против этого.

— Ну, ладно, — решительно произнес Аллейн, — расскажите все, как было.

— С самого начала?

— Желательно.

— Итак, сэр, — начал Маркинс, переставляя стул поближе к кровати.

Они наклонились друг к другу, со стороны напоминая классическую иллюстрацию к Диккенсу: Аллейн в темной сорочке, с длинными руками, сложенными на одеяле, и Маркинс, маленький, осторожный, сосредоточенный. Свеча мерцала, словно нимб, за его головой, и тень Аллейна, сутулая, карикатурно увеличенная на стене, казалось, грозила им обоим. Они говорили тихо, но отчетливо был слышен каждый звук.

— Меня продержали в Штатах, — заметил Маркинс, — вы, конечно, знаете об этом. В мае 1938 года, мистер Аллейн, я получил указания от ваших людей выйти на японского закупщика шерсти, мистера Курату Кана. Он находился в Чикаго. Понадобилось время, но, в конце концов, я добился своего через его слугу. Этот слуга был полукровка и ходил в какую-то вечернюю школу. Я тоже поступил туда и заметил, что этот метис подлизывается к другому ученику — тот работал швейцаром там, где делали секретные детали моторов для аэропланов. У него было задание, у этого метиса. За информацию платят сразу же, даже если она невелика, и он играл в эту игру вместе с Каном. Мне пришлось на целые недели зарыться с головой в географию и историю Америки, пока я смог нащупать ниточку. Я продал им сказочку о том, как я находился на службе в нашем посольстве в Вашингтоне и был уволен. После этого мне закапало. Я продал мистеру Кану маленькую аккуратную фальшивку. Потом он переехал в Австралию. Я получил указания следовать за ним. Мне нашли место слуги в Сиднее. Предполагалось, что я на службе у артиллерийского офицера, который посещал губернатора Нового Южного Уэльса. Он сообщал мне кое-какие сведения о правительственных делах. Он был связан с вашими людьми, сэр. И через некоторое время я заглянул к мистеру Кану. Он был рад меня видеть, и я передал ему те сведения, которые, как считалось, удавалось выудить из моего офицера, когда он бывал под хмельком. Ваша контора снабдила меня этим.

— Я помню.

— Как оказалось, мы попали в точку. Он, конечно, часто разъезжал за шерстью. Ничего особенного не случилось до августа 1940 года, когда он сказал, что неплохо было бы мне поехать с письмом от него к его приятельнице, миссис Артур Рубрик, члену парламента, которой был нужен слуга-англичанин. Он сказал, что племянник миссис Рубрик занят работой, которая их интересует. Они очень пронырливые, эти япошки.

— Да, именно.

— Вот так. Я отправил кодированную телеграмму в спецотдел, и они приказали мне ехать. Они очень заинтересовались мистером Каном. Я приехал сюда, и все было в порядке. Меня наняла миссис Рубрик, и все шло как по маслу. Однако что я скажу Курате Кану? Спецотдел предупредил меня, что работа Лосса важная, и дал мне разную мелочь по телефону на случай, если Кан будет недоволен. Это сошло. Я даже попытался кое-как собрать разрозненные части радиостанции. Я установил плохое освещение и сделал некачественный снимок, а потом сказал ему, что снимал через закрытое окно наверху лестничной площадки. Я думал, скоро появится какой-нибудь знаток, посмотрит на снимок и скажет, что его одурачили. Кан был вполне доволен. Он ни в чем не разбирался. Он был просто передаточным звеном. Конечно, так долго продолжаться не могло. Они поймали его, наконец, на моей информации, и это был полный финиш.

— Только в том, что касалось Кана.

— Правильно, сэр. Был еще второй раунд. Но вы знаете об этом все, мистер Аллейн.

— Я бы хотел услышать об этом от вас.

— В самом деле, сэр? Хорошо. Инструкции, которые исходили от вашего учреждения, сводились к тому, чтобы я ни в коем случае не позволял миссис Рубрик или молодым джентльменам усомниться в том, что я лишь тот, чью роль играю. Через некоторое время ваши люди сказали мне, что произошла утечка информации, не той, фальшивой, телефонной, а настоящей информации о магнитном взрывателе. Не через японские каналы, а через германские. Это было серьезно. Так что теперь, три года проработав фиктивным агентом, я должен был искать настоящего. И тут, — жалобно сказал Маркинс, — я просто руками развел. Решительно не за что было уцепиться. Ни одного намека.

— Мы так и думали, — вставил Аллейн.

— Самое обидное для меня как для профессионала было то, что кто-то работал у меня под носом в этом самом доме месяцами. Кем я себя почувствовал, когда узнал об этом? Дерьмом. Считать себя асом, специалистом по фальшивкам — и все это время позволять накалывать себя таким образом.

— Если это вас утешит, — сказал Аллейн, — один канал утечки перекрыт. Два месяца назад германское торговое судно было задержано у побережья Аргентины. Детальные чертежи магнитного взрывателя и зашифрованные инструкции были обнаружены на его борту. Единственным связующим звеном между этим судном и Новой Зеландией был журналист, который путешествовал по свету на грузовом судне. Конечно, таких спортсменов не счесть, и большей частью они безобидные чудаки. Этот тип, уроженец Португалии, посетил почти все порты в стране в прошлом году. Наши люди выследили, как он отправился в трактир в нейтральном порту, пил там со шкипером этого немецкого судна и неожиданно оказался при больших деньгах. Мы извлекли на свет эту историю, и фигура журналиста оказалась довольно темной. В общем, все как обычно. Мы в нем довольно уверены, и он не получит разрешения на берег в следующий раз, когда пожалует на этом судне, этакий любитель романтических путешествий.

— Я припоминаю, — вставил Маркинс, — синьор дон Какой-то де Откуда-то. Он был в городе в прошлом году, когда отправлялись рейсы на восток. Оба молодых джентльмена и большинство домашних поехали туда дня на три, но я остался. Мистеру Рубрику было худо.

— А мисс Линн?

— И она осталась. Не хотела бросать его. — Маркинс бросил беглый взгляд на Аллейна. — Все это печально, — добавил он.

— Очень. Мы выяснили, что этот джентльмен жил на борту судна все время пребывания в порту. Он появлялся во время рейсов в белом берете скорее по соображениям удобства, чем из щегольства. Прелюбопытный тип. Мы думаем, что все сведения о взрывателе вручались ему в это время. Они были очень компактными. Бумага новозеландского производства.

Маркинс закудахтал.

— Прямо у меня из-под носа.

— Ваш нос находился здесь, а эти встречи во время рейсов могли происходить за две тысячи миль отсюда.

— Все равно.

— Как видите, нам повезло, мы заткнули эту брешь, и сведения, насколько нам известно, не дошли до врага. Мистера Лосса предупредили в штабе, чтобы он ни с кем не делился, даже с партнером, тем, что ему известно об этой попытке. Как ни странно, он относится к опасности шпионажа довольно скептически. А капитан Грейс с самого начала очень мрачно относится — как вы думаете, к кому?

— Вы еще спрашиваете, сэр, — произнес Маркинс с негодованием. — Послушайте, сэр, он забрался ко мне в комнату и все перерыл, как в шахте. Копался в моей одежде, оставляя всюду запах своего бриолина, и просто чертовски странно, как это он у меня из кармана визитную карточку не вытащил. Да, надо сказать, это было сработано очень топорно. Если бы он нажаловался в штабе, что я шпион или что-то в этом роде, пришлось бы меня убирать. Это было бы смешно. Я тут стерегу эту его проклятую установку, а он меня считает тем, кем я притворяюсь для Кана и компании.

— Наверное, вы чем-нибудь возбудили его подозрения.

— Никогда! — возмутился Маркинс. — С какой стати? Я в жизни близко не подходил к этой проклятой мастерской, если не считать того раза, когда миссис Рубрик срочно вызывали к телефону. Я услышал голоса наверху и подошел. Он и мистер Лосс шептались в дверях и не заметили меня. Когда же он меня увидел, он взглянул на меня так, словно я король ада.

— Он утверждает, что слышал, как вы крались по коридору ночью за две недели до убийства миссис Рубрик.

Маркинс заскрежетал зубами.

— Черта с два он мог слышать! Что мне делать возле его мастерской? И после этого он бросается к хозяйке и говорит, что меня надо уволить.

— Значит, вы слышали об этом?

— Мадам сказала мне. Она сказала, что хочет серьезно поговорить и что меня заподозрили в том, будто я лазаю в мастерскую. Если бы меня растаскивали на части при помощи булавок, я был бы меньше ошарашен. И рассержен! Наверно, мой вид убедил ее. Во всяком случае, она поверила. Надо сказать, мистер Аллейн, что я сам слышал чьи-то шаги той ночью. Я ведь сплю чутко. Это не были молодые джентльмены. Они иногда засиживаются в мастерской допоздна, но на цыпочках не ходят. Я встал с постели, но все было тихо. Я сказал хозяйке. Она очень встревожилась. Я убедил ее, конечно, но сам я проворонил какое-то пикантное дельце. Кто же крался по коридору? Перед тем как уйти, она сказала: «Маркинс, мне это совсем не нравится. В следующий раз, когда поеду в Веллингтон, поговорю с властями. Пусть молодые люди работают под охраной. Это в их интересах». Никак не могу понять, почему капитан взял в голову, что я агент.

— Потому что вы похожи на него, Маркинс.

— Я начинаю думать, что это правда, мистер Аллейн.

— В действительности обстоятельства были подозрительными. Он открыл дверь и увидел свет, удалявшийся в направлении вашей комнаты. В тот день, как вы сами признаете, вы наткнулись на молодых людей, когда они договаривались, где хранить ключ от мастерской. Я думаю, у него были причины для тревоги.

Маркинс бросил на Аллейна острый взгляд.

— Она не сказала об этом ни слова, — произнес он.

— Вот как?

— Ни единого. Только, что капитан встревожился, услышав шаги в коридоре. Я не слышал их разговора днем. Они говорили слишком тихо и замолчали, увидев меня. — Он тихо присвистнул в раздумье. — Тогда другое дело. Тогда совсем другое дело. Он что-нибудь видел?

— Свет, — ответил Аллейн и повторил рассказ Дугласа о ночном посетителе.

— Самое важное свидетельство, а я его пропустил, — сказал Маркинс. — Что говорить, время просить повышения. Я сам себе противен.

Аллейн заметил, что, кто бы ни был злоумышленник, он не получил доступа в мастерскую в ту ночь. Но Маркинс возразил, что за неудачей должен был последовать успех, иначе копии с чертежей не были бы вручены португальскому журналисту.

— Я не оправдал ваше доверие, сэр, — скорбно прошептал он. — Вам на меня тошно смотреть, и я вас не виню. Честно говоря, этот ловкач меня вводит в тупик. Он влез в мастерскую и добрался до чертежей, а я понятия не имею, кто это такой и как он это сделал. Это позор. Лучше бы мне быть на Среднем Востоке.

— Ну, — промолвил Аллейн, — это действительно неприятно, но бесполезно это повторять или ругать себя. Я смотрел мастерскую. Лосс оснастил ее мощными жалюзи, которые защищают окна на ночь. На двери американский замок, и после этого переполоха он носил ключ на шее. Можно получить доступ в комнату, пробив дыру в дверном косяке и воспользовавшись проволокой. Возможно, именно это и входило в задачу ночного злоумышленника. Тогда ему это не удалось, но, возможно, он выполнил задачу ближе к Пасхе. Как вы думаете?

— Нет, сэр. Я осматривал дверь. Никаких следов взлома. И, когда они уезжали на Пасху, мастерская была опечатана, мистер Аллейн.

— Тогда, возможно, доступ был получен до переполоха, и этот контрабандист предпринимал вторую попытку, когда Грейс услышал его. Есть возражения?

— Вряд ли, — задумчиво произнес Маркинс. — Он достаточно поработал над тем, что вручил португальцу. Этого хватило.

— Ладно, — сказал Аллейн. — Ваши соображения?

— Это могла быть сама старуха, — проговорил Маркинс, — вот! Против этого нет серьезных возражений.

— Миссис Рубрик?

— Да, она часто входила в мастерскую. Бывало, постучит в дверь и спросит: «Могут ли мои хлопотливые пчелки уделить мне минутку внимания?»

Аллейн задвигался, и его тень на стене вместе с ним. Будет трудно беседовать с Маркинсом днем, и дел слишком много. Он уже знаком с четырьмя версиями характера Флосси, а сейчас не менее половины третьего. Нужно ли выслушивать пятую? Аллейн потянулся за сигаретами.

— Что вы думаете о ней?

— Она странная, — откликнулся Маркинс. — Честолюбивый тип. Таких можно встретить повсюду. Очень часто это именно бездетные женщины. Способная. Имела успех, но я бы не сказал, что она была удовлетворена. Знала, как добиться своего.

Когда женщины вступают в этот возраст, — продолжал Маркинс, — они бывают трех типов. Могут быть нормальными. Могут становиться ревнивыми по отношению к более молодым женщинам и проявлять комплексы по отношению к мужчинам, особенно более молодым. Они могут брать реванш в работе. Она была третьего типа. Окуналась в работу с головой и разбрасывала всех вокруг. Хотела быть большим начальником и в местном масштабе была им. Вы спрашиваете меня, сэр, могла ли она стать вражеским агентом. Не из-за денег. Ей их хватало. Могла ли она работать против своего народа и своей страны? Она много говорила и об империализме, и о патриотизме. Не знаю, как идут дела дома, сэр, давно там не был, но, кажется, мы привыкаем меньше болтать и больше действовать. Возьмите тех англичан, которые уехали в Америку в начале войны. Поверьте, многие из них так краснобайствовали, что просто диву даешься, как же остальные справились без них, когда пришлось туго. А уж когда кто-то заикался о том, что у нас беспорядок или что мы разболтались, как они возмущались! Сам слышал. Они говорили, что концентрационные лагеря были бы очень кстати, и не помешало бы критиканов сдать в гестапо. Вот и миссис Рубрик была немного в этом роде.

— Мисс Харм утверждает, что она хотела остаться в Англии и работать.

— В самом деле? Но могу поспорить, что она была согласна только командовать. Я вот о чем думаю иногда. Предположим, что ей предложили бы какой-нибудь крупный пост… Устояла бы она? Вот о чем я спрашиваю себя.

— И что вы себе отвечаете? — осведомился Аллейн.

— Сомнительно. Понимаете, раз только у нее была возможность часто заходить в мастерскую, я поневоле много думал о мадам. Она могла сделать свой ключ, когда на дверь вешали английский замок. Ее нельзя сбрасывать со счетов. И чем больше она разглагольствовала о необходимости избавиться от вражеских агентов в этой стране, тем чаще я задумывался, уж не является ли она сама одним из них. Она говорила, что мы не должны бояться заимствовать все здоровое, что было в нацистских методах: их систему воспитания молодежи и распространения националистических идей, и очень сурово осуждала свободное критическое мышление. В этом, конечно, не было ничего особенного. Так думают многие твердолобые. Она к тому же читала много довоенных книг. И терпеть не могла евреев. Говорила, что они паразиты. Я начинаю так думать о ней, а потом вроде как шлепаюсь с размаху о землю и говорю, что я свихнулся.

Аллейн спросил, не располагает ли он более существенными доказательствами, и он печально покачал головой. Нет, ничего. Кроме ее интереса к работе молодых людей, а она по натуре была любопытна, ничего нельзя было сказать. Можно было, заметил он, встать на другую точку зрения, во многих отношениях более разумную. Миссис Рубрик была членом комиссии по борьбе со шпионажем и могла угрожать успеху агента. Возможно, она возбудила подозрения и выдала себя. Она была недостаточно скрытной. Не исключено, что именно это послужило мотивом ее убийства.

— Да, — сухо сказал Аллейн, — именно поэтому, кстати, капитан Грейс считает, что ее убили вы.

Маркинс ответил со злобой, что капитан сам не свободен от подозрения в убийстве.

— Он настолько глуп, что может сделать что угодно, — сердито прошипел он. — А его прошлое? Гейдельберг. Почему бы ему не симпатизировать нацистам? Уж эту подробность трудно не заметить.

— Но ведь вы так всерьез не думаете? — улыбнулся Аллейн.

— Не уверен, — прошептал Маркинс непримиримо.

— Есть еще один вопрос, — продолжал Аллейн. — Надо иметь в виду, что у агента могли быть и другие задачи. Например, его интересовали сведения о деятельности миссис Рубрик в комиссии по борьбе со шпионажем. Эта информация не требует документального подтверждения. Следовательно, встает вечный вопрос о радиопередатчике.

— Знаю я это, — проворчал Маркинс. — Тут в горах его спрятать ничего не стоит.

— Значит, это вполне возможно. Он должен вести передачу тогда, когда вражеский флот находится достаточно близко, чтобы уловить сигналы. В протоколах значится, что под предлогом поиска миссис Рубрик проводились серьезные расследования. Они даже привозили в машине радиолокатор и обшаривали им речное дно. Но вы сами были в этой партии.

— Да, — согласился Маркинс, — я был вместе с ребятами. Они хотели, чтоб я показал им механизм, ну что мне оставалось делать? Заткнуться и прикинуться дураком. Это ж надо, я шпион! Жестокий мир, сэр.

— Вы правы, — произнес Аллейн, подавив зевок. — Нам обоим вскоре предстоит появиться с сияющими утренними лицами. Я в неважной форме, а вы на работе. Будем считать, что сейчас все-таки ночь.

Маркинс сразу поднялся и стоял, учтиво наклонившись, моментально возвращаясь к роли слуги.

— Открыть окно, сэр? — предложил он.

— Пожалуйста. Вот хорошо, и отдерните занавески. Я задую свечу. У вас ведь есть фонарь?

— Мы тут не слишком беспокоимся о затемнении, мистер Аллейн.

Крылья занавески затрепетали. Слабо освещенный квадрат появился на стене. Свежий воздух с плато хлынул в комнату. Аллейн лицом ощутил его прохладу. Он потушил свечу и услышал, как Маркинс на цыпочках идет к двери.

— Маркинс, — глуховато прозвучал голос Аллейна.

— Сэр?

— Есть другое решение. Вы, конечно, думали об этом?

Последовало продолжительное молчание.

— Он может показаться высокомерным, — прошептал Маркинс. — Но, когда узнаешь его поближе, он славный молодой джентльмен.

Дверь скрипнула, и Аллейн остался один. Уснул он с трудом.