Убийство Генриха IV

Заключение

Удар ножа Равальяка — вероятно, во многом вопреки его намерениям, — помог укреплению абсолютизма во Франции. Тем самым Равальяк способствовал спасению Франции, пусть ее спасения таким образом он и не хотел. XVII век был веком тяжелым. Франция должна была бороться за свою независимость, за свое достоинство сначала с Габсбургами и с их поползновениями поработить Европу, потом с морскими державами — Голландией, Англией, и участвовать в долгих и изнурительных войнах: Тридцатилетней войне по 1648 г., которая из-за войны с Испанией как бы продлилась до 1659 г.; потом в Деволюционной войне 1667 г., войне с Голландией с 1672 по 1679 г., быстро переросшей в конфликт с коалицией; далее, после периода относительного, но вооруженного мира, — в больших войнах против Аугсбургской лиги с 1688 по 1697 г. и в войне за испанское наследство с 1701 по 1704 г., в которых Франция в схватке с европейской коалицией, подстрекаемой морскими державами, в борьбе за европейскую, морскую, колониальную, мировую гегемонию часто оказывалась в положении «большой осажденной крепости». Франции оставалось бороться, либо смириться с зависимостью, с положением вассала, с расчленением. Короли выбирали борьбу.

Эти войны, вести которые французских королей вынуждали европейская ситуация и забота о благе королевства, делали необходимым громадное увеличение налогового бремени. Они выпали на период, когда податная способность населения страны снизилась вследствие экономического спада XVII века. Постепенное сокращение торговли с испанской Америкой, уменьшение поступления драгоценных металлов, сошедшего к 1650 г. почти на нет, и, как следствие, замедление подъема цен по 1630 г., сохранение их в совокупности на одном уровне с 1630 до 1640 г., а потом снижение вплоть до минимума, достигнутого в 1675–1685 гг., осложняли жизнь производителям, крестьянам, ремесленникам, продававшим свою продукцию все менее выгодно и испытывавшим трудности с приобретением монет, необходимых, чтобы рассчитаться с налогами. Сказались также крупные стихийные бедствия и их последствия, плохие урожаи, дороговизна, недороды, эпидемии — «моры» (mortalités), как говорили тогда, — и дезорганизация экономики. «Моры» были настолько частыми, что некоторые историки предполагают возможность перемены климата, которая, впрочем, маловероятна: скорее следует говорить о периодических феноменах. Крупные «моры» имели место в 1630–1632 гг., в 1648–1653 гг., во время Фронды, в 1661–1663 гг., в 1693–1694 гг., в 1709–1710 гг. В результате как голода, так и эпидемий население надолго впало в бедность. Два-три неурожая превращали половину жителей сельских приходов, которые до того были мелкими собственниками, в нищих. Они становились бродягами и жили милостыней. Дома стояли заброшенными, деревни пустели. Население целых деревень, лишаясь корней, перемещалось из беднейших регионов в менее пострадавшие. Земля оставалась невозделанной, ее цена резко падала, и мелкие собственники продавали ее за бесценок. В городах во время эпидемий в большом количестве умирали ремесленники, более уязвимые, чем другие социальные группы, а в результате падало производство и прекращалась торговля. Зажиточные люди бежали в загородные дома. Муниципалитеты запрещали впускать чужаков, откладывали проведение рынков и ярмарок, не пропускали товары извне. Это был экономический кризис. Города и общины, чтобы лечить больных и кормить голодающих, влезали в долги.

Все эти явления ощущались тем тяжелее, что обладали кумулятивным эффектом: новый мор наступал, когда население еще не оправилось от предыдущего, так что с 1630 г. Франция постоянно испытывала экономические трудности, а с 1652 г., периода, большая часть которого совпадает со временем пребывания Кольбера на министерском посту, можно говорить о настоящей катастрофе при реальной нехватке людей.

Вот в таких-то условиях и приходилось требовать от страны напрягать силы для ведения войн. Подобное напряжение страшно усугубляло ситуацию. Ведь когда в результате резкого роста налогов у населения истощались все запасы, продовольственные кризисы наносили более сильные удары, а «моры» косили больше народа. Чтобы навязывать необходимые решения, вытягивать деньги, вербовать солдат, набирать ополчение, требовать подвод, добывать саперов, затыкать рот пораженцам, расстраивать замыслы предателей, обнаруживать шпионов, укреплять дух жителей, надо было нарушать многие частные права и жертвовать многими законными интересами, рушить привычный жизненный уклад и глубоко менять систему обычаев французов при помощи настоящей армии королевских комиссаров, из которых наиболее известны знаменитые провинциальные интенданты, разрушившие союз короля с чиновниками. Королевский совет, желая навязать эдикты, постановления, то есть законы, регламенты, общие решения, направленные на введение единообразия в королевстве, на то, чтобы все подданные короля равно служили государству, игнорировавший частные привилегии, традиционные свободы, права, приобретенные в существующей иерархии, порой внушал ужас; но еще больший ужас, иногда заставлявший волноваться население целых местностей, вызывал холод, исходивший от закона, холод этих безличных решений, приходящих издалека, от неизвестных людей, или от тех, о которых знали лишь их имя, в лучшем случае представленных чужаком — королевским комиссаром, решений, встававших между верным сторонником и покровителем, между клиентом и патроном, между вассалом и сеньором, разрывая эти традиционные связи, к которым достаточно часто примешивались взаимные любовь и преданность и которые в любом случае были личными связями между людьми, где было нечто теплое, живое, человеческое. Вероятно, не желая этого, но находясь под влиянием легистов, проникнутых идеями равенства, единого закона и государственных интересов, король и его Совет осуществляли постепенную революцию.

Многие воспринимали это как холод смерти. И потому вздрагивали и содрогались, ощутив его. Иногда народы чувствовали потребность в абсолютизме, но его последствия внушали им ужас. XVII век был веком восстаний. Некоторые из них были стихийными движениями ремесленников или крестьян, которых довели до отчаяния новые налоги или сборы, сметавшими все на своем пути. Чаще всего у этих движений были подстрекатели — либо сельские дворяне, мутившие народ, либо городские чиновники. В немалом числе случаев мы видим, что все население — дворяне, чиновники, буржуа, крестьяне, ремесленники — единым фронтом выступает против фиска и королевского правительства, в защиту провинциальных и местных привилегий, «вольностей края».

Эти восстания были многочисленными, в них участвовали тысячи людей, порой все население города или местности. Но в этой яростной реакции никогда не было, так сказать, отстаивания новой идеи. Повстанцы добивались только сохранения существующего положения или возврата к прежнему. Мотивом большинства восстаний становилось сохранение местных привилегий для сословий, корпораций или лиц, сохранение функций, а значит, престижа и доходов парламентов, на чье достоинство и чьи интересы посягали все более многочисленные комиссары. В лучшем случае восставшие добивались представительства сословий в местных, провинциальных, Генеральных штатах, а то и формирования сословного государства в том виде, в котором оно обозначилось в ходе Столетней войны. Парижский парламент в принципе хотел бы стать постоянной комиссией Генеральных штатов, которые собирались крайне редко. Дворяне грезили о феодальной раздробленности. Для тех и для других речь шла о возврате к той идеализированной, отчасти мифической социально-политической ситуации, которую они в своем воображении относили ко времени до Людовика XI или к временам Гуго Капета. В XVII веке настоящими революционерами были король и его Совет. Это положение в какой-то мере переменилось в XVIII веке[346].

Без победы принципа абсолютизма король Франции не мог бы победоносно продолжать войны, спасти независимость Франции и свободу Европы, расширить французскую территорию, добиться от французов необходимых трансформаций. Идея сословного государства, Stândestaat, как говорят немцы, уже сделалась утопичной. Эта форма государства получила широкое развитие в Германии. Во многих местах там сословные представительства вотировали налоги, распределяли их и собирали сами при помощи назначенных ими чиновников, назначали армейских офицеров, приносивших им присягу, в общем, делили власть с главой государства. В ходе войн XVII века такие представительства проявили себя скверно по причине медленного принятия решений, возможности для защитников частных интересов противостоять мерам, отвечающим общему интересу, возможности отказывать в необходимых средствах. Государства, ставшие сильными державами, заменили их той или иной формой абсолютизма. Пусть нам не возражают, приводя пример сословных представительств в Голландии или в Англии. Прежде всего, они смогли сдержать успехи Людовика XIV и добиться раздела испанского наследства, лишь противопоставив абсолютистской Франции другую силу со склонностью к абсолютизму — Австрийский дом. Далее, Голландия, страна Штатов, обязанная недолговременным могуществом лишь совершенно особой ситуации, с конца XVII в. была второразрядным государством, следующим в фарватере Англии. Что касается Англии, то ее революция сделала ее не сословным, а парламентским государством. Как сказал один английский депутат парламента при Карле I, важно не то, есть ли в Англии абсолютизм, избавленный от обязанности считаться с частными правами и привилегиями, возникшими в результате длительного исторического развития и положения вещей, а важно, кто обладает абсолютной властью — король или парламент. С 1640 г. парламент превзошел Стюартов, присвоил себе абсолютную и неограниченную, поистине суверенную власть, о какой мечтали короли. Парламент закрепил два фундаментальных принципа — суверенитет народа и интересы государства и утвердил в Англии свой абсолютизм. В XVII в. обстоятельства навязывали абсолютизм любому государству, которое хотело обеспечить свою независимость, расти, существовать. Для Франции в этот момент абсолютизм был условием выживания. А удар ножа Равальяка очень помог укреплению абсолютизма во Франции. Тем самым Равальяк немало содействовал сохранению и развитию Франции, однако той, какой он не хотел, какую хотел поразить в лице Генриха IV, — Франции абсолютистской и галликанской, патриотической и национальной, настроенной как суверенное государство против папы и императора. С этой точки зрения день 14 мая 1610 года вполне можно считать одним из тех, которые содействовали созданию Франции.

31 июля 1963 г.