Убрать Слепого

Глава 12

Слежка за полковником ни к чему не привела.

Этого, строго говоря, и следовало ожидать, но надежда, как известно, умирает последней, и Глеб пропутешествовал за белым «шевроле» полковника до нового здания ФСБ. Полковник загнал машину во двор, ворота за ней закрылись, и Сиверов остался с носом, да вдобавок в таком месте, от которого ему сейчас следовало держаться подальше.

Подтверждения этому не пришлось ждать долго: неторопливо проезжая воль фасада здания, Глеб вдруг увидел генерала Потапчука, который так же неторопливо двигался по тротуару ему навстречу.

Глеб инстинктивно вжался в сиденье и немного увеличил скорость, чтобы как можно скорее разминуться с генералом. Потапчук скользнул по хорошо знакомой ему машине равнодушным, словно не узнающим взглядом и отвернулся.

"Ну, и чего, интересно знать, я испугался? – с некоторым изумлением думал Глеб, перестраиваясь в крайний левый ряд и увеличивая скорость до максимально разрешенной. – Это уже какая-то мания преследования. Федор Филиппович – единственный человек на всем белом свете, который знает про меня все. Скорее всего, он и так уверен, что я стану искать тех, кто отдает приказы Сердюку, и эта случайная встреча только подтвердила его догадку. Он не запрещал мне этим заниматься – во всяком случае, в приказном порядке.

Правда, и помогать не стал. Может быть, потому и не запрещал, что был уверен: до самого верха мне не добраться? Ох, не знаю… Мы ведь не первый год работаем вместе, не может генерал так во мне ошибаться. Чего-то он тогда не договорил, утаил что-то… Похоже на то, что товарищ генерал доверяет мне не до конца. А если так, то держи ухо востро, Глеб Петрович!"

По дороге к себе в мансарду Глеб заскочил в кафе и плотно перекусил – за последние трое суток, в течение которых у него не было ни одной свободной минуты, ему до смерти надоели хот-доги и дрянной растворимый кофе в пластмассовых стаканчиках. За едой он подумал, что не худо было бы заглянуть домой – посмотреть, как там дела, и, может быть, даже смахнуть с горизонтальных плоскостей наверняка скопившуюся за время его отсутствия пыль. Мысль была здравая, но от этого ничуть не более привлекательная.

Глеб даже скривился, не донеся кусок до рта. «Да ну ее к дьяволу, эту квартиру, – подумал он. – Стояла месяц и еще постоит, ничего с ней не случится. Что, у меня других дел нет?»

На душе сразу полегчало. Домой Глеб в последнее время наведывался все реже и постепенно перестал воспринимать полупустую квартиру как свой дом.

Там витал трудно уловимый, но явственный дух заброшенности – притаившийся где-то у самой грани восприятия затхлый запашок покинутого, нежилого помещения, затаившего обиду на небрежного хозяина.

Прежде время Сиверова было поделено между работой, мансардой, которая была частью работы, и Ириной, которая была для него всем остальным. "Теперь вместо Ирины у меня майор Сердюк, – невесело усмехнулся Глеб. – Замена, конечно, неравноценная, но зато вероятность обмануться куда меньше. Батя, конечно, тоже непредсказуем, как женщина, но от него, по крайней мере, изначально не ждешь ничего хорошего. Если на миг допустить совершенно фантастическую возможность откровенного разговора между мной и Сердюком, то, как ни крути, получается, что он понял бы меня гораздо лучше Ирины, хотя с ним мы и знакомы-то всего несколько дней, а с ней провели годы и, казалось бы, изучили друг друга досконально.

Конечно, многого я просто не мог ей сказать, но должна же она понимать, что человек и организация, в которой он работает, – вовсе не одно и то же! Поняла бы, если бы любила по-настоящему, – ожесточаясь, подумал он. – А если бы даже и не поняла, то хотя бы поверила. И вообще, любовь – это вера, а вера не нуждается в понимании, логическом осмыслении и научном обосновании. Верующий – верит, любящий – любит. А укоренившаяся привычка постоянно видеть перед собой одно и то же, симпатичное тебе лицо, слышать приятные слова, регулярно или даже не очень регулярно получать хороший секс и дорогие подарки, чувствовать рядом плечо, на которое можно опереться в трудную минуту, в которое можно поплакать, когда тебя обхамили в троллейбусе, закрывая глаза на то, что это плечо иногда оказывается перевязанным – это, конечно, в высшей степени удобно, но вряд ли именно это называется любовью. Такая любовь не прочнее оконного стекла, которое бьется, стоит лишь посильнее хлопнуть рамой, что и было недавно доказано экспериментальным путем."

Эти мысли были похожи на медленно растекающуюся по поверхности стола концентрированную кислоту, которая, дымясь от соприкосновения с воздухом, неотвратимо разъедает все на своем неторопливом пути. Глеб прекрасно понимал, что они несправедливы, более того – не слишком умны, но они приносили облегчение, словно, плюнув на запрет, он сорвал повязку с невыносимо зудящей заживающей раны и принялся сладострастно чесаться, не чесаться – остервенело драть, расчесывать, зарываясь ногтями в кровоточащую плоть, не в силах остановиться, не в силах даже трезво оценить то, что делает.

"Хватит, – думал Глеб Сиверов, внешне спокойно кладя вилку на край опустевшей тарелки и принимаясь за кофе, – с меня хватит. Сколько можно насиловать себя, разрываясь между взаимоисключающими крайностями? Крошка-сын к отцу пришел, и спросила кроха: что такое хорошо и что такое плохо? Считается, что со знанием дела рассуждать на темы морали и нравственности – это хорошо. Ладно, это я умею. Но считается также, что подобные рассуждения несовместимы со стрельбой по живым мишеням, по крайней мере в мирное время, точнее, в то время, которое большинство обывателей полагает мирным. Они считают, они полагают… Все это, если разобраться, бред сивой кобылы. Никакого мирного времени на самом деле нет и никогда не было с тех пор, как на Земле зародилась самая первая цивилизация, а Вагнер, оказывается, прекрасно совмещается с работой наемного убийцы.

Правда, от такого совмещения голова идет кругом и едет крыша, но это уже мои проблемы. Все дело в том, – родилась вдруг у него чеканная формулировка, – что по роду своей деятельности я нахожусь за гранью моральных норм, как бы по ту сторону добра и зла. Моральные нормы и придуманы-то как раз для обывателя, чтобы знал свое место и не зарился на чужое.., по преимуществу на то, что принадлежит сочинителям этих самых моральных норм. Когда отбившаяся от стада овца начинает считать себя умнее пастуха, а то и, чего доброго, пытается стянуть у последнего узелок с завтраком, не миновать ей встречи с овчаркой, чтобы не брала чужого и не забрела, дура безмозглая, в пасть к волку. Овчарка, вообще-то., зверюга многоцелевая – можно овец пасти, можно на соседа натравить… Так чего же вы от нее хотите, от овчарки?

Каких таких моральных устоев? Она же не дура, она же все понимает, если, конечно, не дура. Так вот, я вам не дура, я все понимаю. И действовать буду соответственно."

Расплатившись, Глеб покинул кафе и отправился в свою мастерскую. Тройной щелчок втянувшихся в дверное полотно стальных ригелей прозвучал, как дружеское приветствие. Глеб вошел в полутьму, где витал неистребимый запах хорошего кофе, включил свет и неторопливо повесил куртку на вешалку. Молчаливый, невидимый миру взрыв, приключившийся с ним в кафе, оставил внутри странную пустоту, но это не была гнетущая пустота развалин – напротив, более всего это напоминало пустоту расчищенной стройплощадки или новенькой, готовой к заселению квартиры, спокойно дожидающейся жильцов. Нервное напряжение, не отпускавшее Глеба в течение последнего месяца, чудесным образом спало. Теперь Сиверов был по-настоящему спокоен. Движения его сами собой сделались размеренными и плавными, и больше не приходилось то и дело усилием воли сдерживать дрожь в руках или спонтанно возникавшее желание крушить все, что подвернется под руку. Примирившись, наконец с самим собой, Слепой впервые в жизни ясно увидел расстановку сил. Она была предельно проста: по одну сторону баррикады стоял он, Глеб Петрович Сиверов, а по другую – все остальные, весь огромный равнодушный мир, готовый раздавить своего оппонента, лишь только тот встанет ему поперек дороги. Это ничуть не пугало Слепого, он был натренирован на то, чтобы оставаться в живых и добиваться своего именно в таких ситуациях.

Работа предстояла огромная, и терять время на дальнейшее философствование вряд ли стоило. Включив кофеварку, Слепой вскрыл тайник, в котором хранились деньги, и неторопливо отсчитал пять тысяч долларов. Когда кофеварка начала издавать задушенные булькающие хрипы, сигнализируя о том, что залитая в нее вода выкипела, деньги уже были надлежащим образом упакованы и уложены в карман куртки вместе с захватанным листком бумаги, на котором каллиграфически выписанными цифрами был обозначен номер более не существующего конфиденциального телефона покойного депутата Госдумы и лидера национал-патриотического фронта России Владимира Ивановича Малахова.

Спустя час Слепой, привычно проверив, нет ли за ним слежки, сел за руль своей серебристой БМВ и выехал из тихого дворика в шум и толчею вечернего города.

Изменив обыкновению, Батя не стал присаживаться на край стола. Как правило, он говорил с подчиненными, сидя там вполоборота, глядя на них через плечо и болтая ногой в воздухе. На этот раз он придвинул себе такой же, как у остальных, жесткий стул со скользким пластмассовым сиденьем и основательно утвердился на нем, широко расставив ноги и упершись локтями в стол, из чего Глеб, да и не он один, сделал вывод, что разговор предстоит серьезный.

Выглядел майор Сердюк не лучшим образом, если можно так сказать о человеке, чье лицо даже в минуты радости представляло собой кошмарную, перекошенную неверно сросшимися шрамами дьявольскую маску. «Самое интересное, – подумал Глеб, – что тут нет никакого обмана. Это у него действительно профессиональное, а не какая-нибудь ерунда вроде последствий автомобильной аварии или падения мордой в битое стекло по пьяной лавочке. Он ведь был боевым офицером и приобрел свое новое лицо там же, где и я – в Афганистане. В старом, добром, давно всеми забытом Афганистане».

Майору Сердюку не повезло – его угораздило попасть в плен. Полонившие его бородачи слыхом не слыхали о Женевской конвенции и каких-то правах военнопленных, так что Сердюк хлебнул горячего до слез и выжил чудом. Не дожидаясь освобождения, дожить до которого ему, скорее всего, было не суждено, он как-то выбрался из ямы, в которой его содержали, голыми руками задушил часового и ухитрился живым добраться до своих. Строго говоря, перед Глебом сидел герой, причем герой вдвойне, поскольку подвиг его был совершен не в состоянии аффекта, а явился результатом сознательного усилия. Девяносто девять из ста человек на его месте просто подохли бы на дне той вонючей ямы, утонув в собственном дерьме. Странно, но, как бы плохо ни кормили человека, испражняться и от этого не перестает. Это вызывало невольное уважение, что, впрочем нисколько не влияло на намерение Слепого прикончить майора в ближайшее время.

– Для начала – получка, – объявил Батя, вынимая из-под стола знакомый Глебу пластиковый пакет и вытряхивая на стол его содержимое. – Такса обычная: за каждого жмура по штуке, за главного клиента – пять, дежурному – штука, доли убитых делим поровну.

– Ну, за Шалтая-Болтая получать нечего, – сказал Сапер, потирая руки. – Его прямо на заборе шлепнули, как ворону.

– А ты не жадничай на халяву, – назидательно изрек Рубероид, рассовывая по карманам тугие пачки долларов. – Вот Слепой у нас нынче именинник, – добавил он, взглянув на увесистый, расползающийся на отдельные пачки брикет, который Батя пододвинул к Глебу. – Кто хорошо работает, тот хорошо живет.

– Главное, долго, – вставил Молоток и засмеялся собственной шутке.

Батя бросил на него короткий взгляд, который наверняка прожег бы в Молотке две дыры, будь у того кожа потоньше.

Он сразу же прикрыл глаза веками, но Глеб успел перехватить его взгляд и внутренне усмехнулся, снова поблагодарив незнакомого полковника с сытым голосом: тот бросил всхожее зерно на благодатную почву, и оно дало стойкий росток.

Когда последняя пачка денег исчезла со стола, в бункере воцарилась несколько нервная тишина: все смотрели на Батю, ожидая продолжения. Глеб точно знал, каким оно будет, Рубероид, возможно догадывался, а Сапер и Молоток просто молча ждали, привыкнув действовать, как все. Майор Сердюк характерным жестом провел рукой по бритому черепу, словно поправляя отсутствующую прическу, почесал кончик носа указательным пальцем и заговорил.

– Скоро нас ожидает работа, – сказал он, и Глеб удивился: он ждал от майора совсем других слов. – Нас осталось мало, но и работа будет попроще, чем в прошлый раз. Кстати, о прошлом разе.

Глеб немного расслабился – все-таки майор, хотя и вильнул в сторону, вернулся в проложенную для него колею. Сердюк помолчал, катая на щеках желваки, отчего изуродованная кожа на его лице страшновато шевелилась.

– Командование недовольно тем, как прошла последняя операция, – продолжал майор. – Слишком много было шума, и, кроме того, мы понесли потери, которые в данный момент в силу некоторых причин не представляется возможным восполнить.

– А какого хрена они недовольны? – возмутился Сапер, резко отталкивая от себя некое опутанное проводами устройство, над которым он между делом колдовал, вооружившись паяльником. При этом все присутствующие, в том числе и майор Сердюк, непроизвольно вздрогнули – если Сапер что-то мастерил, то это непременно было взрывное устройство страшной разрушительной силы. – Недовольны они, – повторил Сапер. – Ведь ясно же, что там была засада.

До сих пор в толк не возьму, как мы оттуда свои задницы унесли, а они недовольны. Козлы, блин.

Батя, как ни странно, выслушал его внимательно и даже с каким-то удовлетворением, кивая головой в такт его словам.

– Умного человека приятно послушать, – подозрительно мягко сказал он.

– Так ясное же дело, – остывая, буркнул Сапер и снова подтащил к себе свою адскую машинку.

Батя некоторое время наблюдал за тем, как Сапер скручивает оголенные провода и увлеченно тычет в недра агрегата дымящимся паяльником, словно ожидая, не скажет ли тот чего-нибудь еще. Сапер молчал, и тогда Сердюк, с видимым усилием отведя от него тяжелый взгляд, заговорил снова:

– Как видите, даже Сапер понимает, что нас кто-то заложил…

– Штабные крысы, – мстительно сказал толстокожий Молоток, и Глеб подумал, что он напрасно открыл рот, но Сердюк опять ограничился коротким взглядом в сторону очередного оратора.

– Возможно, – с вызвавшей у Глеба легкое содрогание кротостью сказал он. Сердюк сейчас был просто страшен, он напоминал гестаповца из старых фильмов про войну: точно так же мягко стелил, на самом деле имея в виду деревянный бушлат.

Глеб быстро посмотрел на Рубероида и заметил, что тому тоже не по себе.

– Возможно, что ссучился кто-то наверху, – продолжал майор, неторопливо закуривая и обводя своих бойцов взглядом прищуренных от дыма глаз. – Правда, те, с кем я поддерживаю контакт, считают это маловероятным, и я, если честно, с ними согласен.

Я думаю, что это сделал кто-то из наших.

– Что за дерьмо?! – воскликнул Сапер, на этот раз так отшвырнув свое рукоделье, что оно, прокатившись по столу, замерло под носом у резко отшатнувшегося Рубероида, растопырив разноцветные щупальца проводков.

– Осторожнее, мудило гороховое, – сказал Рубероид. – Но я с ним согласен, – добавил он, повернувшись к Бате.

– Это ты, командир, того.., загнул, – пробасил Молоток.

– А ты почему молчишь, Слепой? – спросил майор Сердюк, резко подавшись вперед. Наступила долгая пауза.

– Я здесь недавно, – сказал, наконец, Глеб.

– Ничего, не стесняйся, – все так же ласково предложил Батя. – Здесь все свои.

– Я не стесняюсь, – пожал плечами Глеб. – Я хотел сказать совсем другое. Я здесь недавно, и поэтому у меня по отношению к вам нет чувства ложного товарищества…

– Чего это? – спросил Сапер, поднимая голову от своей поделки.

– Заткнись, дурак, – сказал ему Рубероид. – Дай послушать образованного человека. Поет, блин, как соловей.

– Это значит, – повернувшись к Саперу, сказал Глеб, – что в бою я вытащу любого из вас, даже если мне придется оставить там половину собственной задницы, но я недостаточно с вами сроднился, чтобы покрывать стукача, спасая честь мундира.

– Сильно завернуто, – восхитился Рубероид. – Прямо Ленин в октябре.

– : Звучит так, будто ты знаешь, кто настучал, – медленно процедил Батя. – Говори.

– Я ничего не знаю, – сказал Глеб с ноткой презрительного раздражения в голосе, – но надо же иметь мозги! Для штабного заниматься такими делами рискованно, да и выгода мизерная. Ну, что можно получить за один звонок по телефону? Пшик, три-пять тысяч.., ну, пускай даже десять. Стоит это дырки в голове?

– Для кого как, – сказал Молоток. – Ребята вообще задаром полегли.

– Вот именно, – подхватил Глеб. – Это ты по существу подметил: кому как. Это штабному три штуки – на один день, а для меня или для тебя, например, это деньги.

– Так, все-таки, для тебя или для него? – вкрадчиво уточнил майор Сердюк, еще сильнее подаваясь вперед.

– Только не надо изображать женщину-змею, – все тем же полупрезрительным тоном сказал Глеб, – шею растянешь. Если бы я захотел совершить самоубийство, то нашел бы способ попроще и, во всяком случае, не стал бы поручать такое ответственное дело каким-то недоделанным фашистам, которые и стрелять-то толком не научились. А что до денег, то мое от меня никогда не уйдет, – и он показал присутствующим пакет с только что полученной премией.

– Так я же про то и говорю, – снова затесался в разговор Сапер. – Не мог никто из наших этого сделать, самим же потом пришлось под пули лезть…

Он вдруг замолк на полуслове, отвесив челюсть, как какой-нибудь мультипликационный герой.

«Похоже, до него дошло», – подумал Глеб.

– Ах ты, сука! – совершенно лагерным голосом завизжал вдруг Сапер и через стол бросился на все еще ничего не понимающего Молотка, ухватив того за грудки. – Пидор гнойный, стукачок!

Чувствительный Рубероид испуганно зажмурился, поскольку в своем праведном гневе Сапер упал животом на недопаянную бомбу. Послышался хруст, из-под Сапера повалил густой вонючий дым – он придавил собой включенный паяльник, но до пламени дело не дошло, поскольку Молоток, оправившись от шока, оправдал свое прозвище, влепив Саперу прямой в переносицу, от которого тот отлетел к стене и, врезавшись головой в оружейный шкаф, затих на полу. Молоток уже стоял и бешено озирался по сторонам, ища, кому бы еще засветить. Сидевший рядом с ним Рубероид на всякий случай немного отодвинулся вместе со стулом, чтобы не попасть под горячую руку, заинтересованно наблюдая за развитием событий.

– Сидеть, – негромко сказал Молотку Батя. В руке у него уже тускло поблескивал вороненой сталью неразлучный «магнум», и Глеб в очередной раз подивился, где он его прячет и как умудряется так стремительно и незаметно доставать.

– Да ты что, командир, – бледнея на глазах, упавшим голосом сказал Молоток. – Ребята, да вы что?

– Сядь, Молоток, – повторил Батя. – Хотя нет, погоди, постой еще немного, раз уж все равно встал.

Рубероид, проверь, что там у него.

Глеб сидел, безмятежно откинувшись на спинку стула, и без интереса наблюдал за тем, как Рубероид обыскивает совершенно обалдевшего Молотка. На стол. для чистки оружия легли только что полученные Молотком деньги, пачка сигарет, зажигалка, пружинный нож явно зековской выделки, несвежий носовой платок, дешевая пластмассовая расческа, портмоне…

– Посмотри в кошельке, – приказал Батя.

Рубероид открыл портмоне и бесцеремонно вытряхнул его содержимое на стол. Крутясь, в сторону отлетела захватанная пальцами бумажка с каллиграфически выписанным телефонным номером.

– Телефончик, – сказал Рубероид, подхватывая бумажку и передавая ее Сердюку.

Глеб зевнул, деликатно прикрыв рот ладонью.

Ему не было жаль Молотка.

– Чей это телефон? – спросил Батя.

Молоток пожал плечами.

– Впервые вижу, – угрюмо ответил он.

Сердюк вынул из кармана сотовый телефон и протянул его Рубероиду.

– Проверь.

– Прямо по этому номерку и позвонить? – спросил Рубероид.

– Не стоит, – сказал Батя, не сводя с Молотка холодных глаз. – Не думаю, что там тебе кто-нибудь ответит. Позвони в нашу справочную.

Рубероид вышел в соседнюю комнату, прикрыв за собой лязгнувшую бронированную дверь. Через минуту он вернулся и отдал телефон Бате.

– Малахова телефончик, – сообщил он и окинул Молотка сочувственным взглядом. – Конфиденциальный, незарегистрированный.., для прямой, значит, связи, – Ах, какая неприятность, – сказал Сердюк. – А, Молоток?

– Меня подставили, – сказал Молоток. – Слышишь, Батя, это же явная подстава!

– Может быть, – пожал плечами майор. – Рубероид, проверь-ка его шкафчик.

– Что я, вертухай? – осторожно окрысился Рубероид. – Почему все время я?

– Потому что Слепой у нас человек новый, – сказал Батя, – он и сам этого не отрицает, а Сапер устал. Видишь, как крепко спит.

Рубероид покосился на Сапера, который только теперь начал подавать слабые признаки жизни, и ушел в комнату, служившую «вольным стрелкам» чем-то вроде раздевалки. Там он возился минут пять, почему-то гремя железом и тихо матерясь, и, вернувшись, с отвращением бросил на стол перед майором туго перевязанный бечевкой прямоугольный сверток в оберточной бумаге. Батя поднял на него вопросительный взгляд.

– Прилепил скотчем к задней стенке с обратной стороны, – пояснил Рубероид, снимая с рукава нити пыльной паутины. – Я смотрю: на полу царапины.

Ага, думаю, кто-то шкафчик двигал, и недавно совсем.

Чуть не надорвался, блин. Голову себе прищемил… Ну и сука ты, Молоток, – добавил он, обращаясь непосредственно к виновнику торжества.

– Что в пакете? – спросил Батя у Молотка.

– Откуда я знаю, что мне эта обезьяна чернозадая подбросила, – буркнул тот.

Севший было на свое место Рубероид сделал резкое движение, собираясь вскочить.

– Сидеть, – не повышая голоса, скомандовал майор, и Рубероид сник.

Сердюк неловко разорвал пакет одной рукой – другая все еще сжимала наведенный на Молотка револьвер. Стали видны серо-зеленые срезы пачек.

– Двадцатки, – сказал Рубероид, заглянув в пакет. – Немного, тысяч на пять, не больше.

– Недорого берешь, – заметил Батя, взводя курок «магнума».

– Да вы что, охренели все тут, что ли?! – взорвался Молоток, вскакивая и отталкивая бросившегося к нему Рубероида. – Уйди, гуталин хренов… Батя, ты сам подумай: ну что я, больной – деньги здесь прятать?

– Не знаю, – сказал майор каким-то очень человеческим голосом. – Не знаю, Толик. Может, конечно, и подставили тебя, да только очень уж хорошо все совпадает. Большие у меня подозрения, Толик.

– Да пусть менты подозревают! – крикнул Молоток. – Им за это бабки платят!

– Это ты прав. Пусть менты подозревают, а мне этим заниматься некогда. Мне работать надо. Ты уж извини.

За долю секунды до того, как раздался выстрел, Глеб уловил в глазах майора Сердюка голодный и одновременно радостный блеск.

– Мы с тобой, Слепой, вроде похоронной команды, – сказал Рубероид, накрывая известковую яму массивной крышкой. – Второго жмурика на горбу таскаем. Надо бы пару прощальных речей сочинить, что ли.

– Интересно, – сказал Глеб, – много ли в этой яме костей?

– Я не проверял, – ответил Рубероид. – Если хочешь, нырни. Этот бункер, вроде бы, в тридцатых строили, – становясь серьезным, добавил он, – заодно с метро. Так что, кто ее знает, эту яму. Как же это Молоток-то наш оскоромился?

– А может, его и вправду подставили? – спросил Глеб.

– Кто его знает, – пожал плечами Рубероид, с натугой поворачивая выкрашенное красным, облупленное колесо прижимного винта. – По мне, так Батя что-то сильно торопится.

– Что же это, выходит, Батя нас заложил?

– Не думаю, – сказал Рубероид. – И тебе не советую. Ты, конечно, мужик крутой, но не советую.

А это, часом, не ты?

– Что – не я? – спросил Глеб.

– Да нет, – снова пожав плечами, сказал Рубероид, – ничего. Просто, пока ты не появился, все было тихо-мирно.

– Думай, Рубероид, – посоветовал Глеб.