Убрать Слепого

Глава 3

По экрану поплыли бесконечные титры, сопровождавшиеся песней, от которой у Глеба немедленно свело скулы. Судя по всему, решил он, эта мелодия в ближайшее время станет весьма и весьма популярной. В зале зажегся свет, вокруг зашаркали ногами, мягко захлопали, откидываясь, сиденья, и публика потянулась к выходу. Слепой заметил, что многие женщины, не таясь, утирают слезы, в спертом воздухе кинозала то и дело слышалось шмыганье носов.

Глеб покосился на Анечку, делая вид, что расправляет полы пальто. Его приемная дочь, слава богу, не плакала, но вид имела серьезный и не по годам сосредоточенный. Сиверов повернулся к Ирине и встретил ее внимательный взгляд. Он улыбнулся и подмигнул ей, и Быстрицкая неожиданно залихватски подмигнула в ответ. Глеб видел, что она с трудом сдерживает смех, и подивился тому щемящему чувству, которое вдруг охватило его при взгляде на любимую. «До чего же она красивая, – в который уже раз подумал он. – Вон как величаво ступает – не идет, а плывет по проходу…»

В кино их вытащила, конечно же, Анечка, которой не терпелось посмотреть новый, основательно разрекламированный фильм, который некоторые ее одноклассницы, оказывается, уже успели посмотреть по несколько раз. Видеокассета ее категорически не устраивала, Глеба же категорически не устраивало то обстоятельство, что Анечка пойдет в кино одна, без сопровождения – не имея никакого опыта воспитания детей, он дрожал над дочерью Ирины, пожалуй, гораздо сильнее, чем того требовали обстоятельства и простой здравый смысл. Переубедить его Ирина не смогла, а лишать ребенка удовольствия из-за того, что у него не ко времени расшалились нервы, Глеб не хотел, и тогда его осенило. «Послушайте, девушки, – сказал он, – где мы с вами только не были! В кино мы с вами вместе ни разу не были, вот где. Аида все втроем!»

Анечка с визгом захлопала в ладоши – Глеба она любила так, что Ирина иногда ловила себя на том, что ревнует их друг к другу. Вопрос был решен, а всякие мелочи были небрежно отметены в сторону небрежным движением широкой мужской ладони. Для Ирины Глеб так и остался Федором, поскольку, открыв ей свое настоящее имя, пришлось бы либо рассказывать обо всем остальном, либо снова лгать, да и потом, она уже привыкла к тому, что он – Федор, так к чему менять то, что стало привычным?

Фильм оказался просто очередной слезливой мелодрамой, правда, снятой со вкусом, вполне профессионально и с массой спецэффектов, выглядевших довольно убедительно.

– Мне в голову пришла печальная вещь, – сказал Глеб, когда они шли к машине.

– Какая же? – спросила Ирина, бросая на него короткий взгляд.

– Вот я смотрел на все эти компьютерные заморочки, которые на экране выглядят едва ли не более убедительными, чем реальные люди и предметы, и думал о том, что искусство скоро умрет. Не будет художников, композиторов, актеров – останутся только прекрасно обученные операторы компьютерных систем, которые будут управлять нашими эмоциями, просто нажимая на кнопки. Они точно будут знать, какое сочетание цветов необходимо для того, чтобы смотрящий на экран почувствовал легкую грусть, и какая частота звуковых колебаний со стопроцентной гарантией заставит слушателя плакать от счастья…

– Какой кошмар, – сказала Ирина, зябко передернув плечами. – Прямо антиутопия какая-то.

– Антиутопия – это когда все плохо? – спросила Анечка, серьезно заглядывая Глебу в глаза снизу вверх.

– Н-ну, – немного растерялся тот, – коротко говоря, да.

– А я читала, что компьютер не может нарисовать картину, – сказала девочка.

– Без человека пока что не может, – подтвердил Глеб.

Машину им пришлось оставить в трех кварталах от кинотеатра – в последние годы Москва в смысле поиска места для парковки стала сильно напоминать Нью-Йорк и Лос-Анджелес. Идя под руку с Глебом, Ирина рассеянно вслушивалась в серьезную, на равных, беседу мужа и дочери, которые увлеченно обсуждали вопросы компьютерной графики и программирования – естественно, на том уровне, который был доступен для ребенка, – и думала о Глебе. Эти мысли заставляли ее легонько хмуриться – муж по-прежнему оставался для нее тайной за семью печатями. Постоянная тревога и неуверенность в завтрашнем дне могут за несколько лет измотать даже самую крепкую нервную систему, и Ирина чувствовала, что близка к нервному срыву.

Она уже почти не сомневалась в том, что Федор каким-то образом связан со спецслужбами. Никакая другая профессия, насколько могла судить Ирина, не предполагала подобного образа жизни – за исключением, разве что, профессионального бандитизма, но уж на кого-кого, а на бандита Федор Молчанов походил меньше всего. На них-то Ирина насмотрелась вдоволь – половина заказчиков, для которых она проектировала роскошные загородные дома, наверняка были бандитами высшей пробы. Нет, бандитом ее супруг не был.

Наивная чепуха насчет того, что он может оказаться полярным летчиком, давно перестала ее даже забавлять. Нет, он явно работал на ФСБ или какую-то еще более засекреченную, но родственную службе безопасности структуру. Одна его дружба с генералом Лоркипанидзе чего стоит… «И кстати, – подумала она, – почему он ничего не сказал мне о смерти старика? Неужели просто не хотел волновать? Ох, что-то я в этом сильно сомневаюсь. Скорее уж, это вышло у него по привычке – ведь он никогда и ничего мне не рассказывает. И эти его шрамы, которых с каждым годом становится все больше, и огромный пистолет, который иногда заметно оттягивает карман его куртки, когда он приходит домой, пытаясь скрыть усталость… Впрочем, если он ничего мне не рассказывает, это означает лишь то, что он заботится обо мне, не желая расстраивать, а то и, чего доброго, подвергать опасности. Я сейчас как жена Синей Бороды, – подумала она с внезапной вспышкой раскаяния, – которая стоит перед запертой дверью и, точно зная, что ничего хорошего ее там не ждет, упорно пытается разглядеть хоть что-нибудь сквозь замочную скважину. Что изменится от того, что я буду точно знать, кто он? Ведь главное, что он любит меня, а я его.»

Это, конечно, была правда, но далеко не вся. Ирина чувствовала, что одной любви все-таки недостаточно для того, чтобы построить нормальную, крепкую семью. А о чем еще может мечтать русская баба?

О чем еще ей мечтать? О деньгах – пошло, о мире во всем мире – глупо… О карьере, быть может? Но карьера в конечном итоге – это те же деньги. Нет, главнее семьи ничего нет и быть попросту не может, и хотелось бы быть уверенной, что ее муж не сгинет в один прекрасный день без следа на годы, а то и навсегда… Федор давал ей все – любовь, деньги, заботу, защиту – все, кроме этой самой уверенности, без которой не может быть семьи.

«Но не может же это продолжаться вечно, – подумала Ирина. – Когда-нибудь он сам устанет от своих вечных тайн и внезапных отлучек, после которых подолгу молчит и прячет глаза. Такие, как он, должны быстро выходить на пенсию, а ведь у него уже половина головы седая… Перестань молоть чушь, – одернула она себя. – Это ничего не значит, кроме того, что с каждым днем у тебя становится все больше шансов рано овдоветь. Совершенно непохоже, что он собирается остановиться. И, если он занимается тем, о чем я думаю, то непохоже, чтобы ему позволили остановиться.»

Она подняла глаза и поймала на себе внимательный взгляд мужа.

– Тебе нехорошо? – спросил он.

– С чего ты взял?

– Ты меня не слушаешь.

– Извини, я просто задумалась немного.

– О чем же, если не секрет?

– Не секрет. Я думала о нас с тобой. Точнее, о тебе.

Глеб посмотрел на Анечку, Та вырвалась вперед и уже добежала до машины. Теперь она подпрыгивала возле серебристого БМВ Сиверова, одной рукой держась за ручку запертой дверцы, а другой призывно размахивая над головой. Ярко-красная варежка мелькала, как сигнальный флажок.

– Обо мне не надо думать, – сказал Глеб. – Меня надо просто любить, вот и все. Думает обо мне мое начальство, и даже этого, на мой взгляд, слишком много.

– Это уже прогресс, – с невольно прорвавшейся горечью сказала Ирина. – У тебя, оказывается, тоже есть начальство?

– А у кого его нет? – нарочито легким тоном сказал Глеб и внутренне передернулся от того, как фальшиво и неискренне прозвучал его голос. От него не ускользнула горечь в словах жены, и он сменил тему разговора. – День сегодня какой чудесный, – сказал он. – Мороз и солнце, прямо по Пушкину.

Представляешь, как сейчас здорово за городом? Может, махнем?

– Ну погоди, – сказала Ирина. – Вот доберемся до дома, я тебе покажу, как дразнить несчастную женщину.

– Очень хотелось бы посмотреть, – сделав серьезное лицо, сказал Глеб. Они уже почти дошли до машины, и он свободной рукой рылся в кармане, ища ключи.

– Хочу хурмы, – голосом капризной барышни заявила Ирина.

– Ого, – с сомнением сказал Глеб.

– И апельсинов.

– Ого, – с еще большим сомнением повторил он.

– Мы хотим хурмы и апельсинов! – радостно закричала Анечка, снова принимаясь подпрыгивать.

– Девочки, – осторожно спросил Глеб, – а макароны вас не устроят?

– Нет!!! – в один голос ответили девочки.

– А картошка в мундирах?

– Нет!!!

– Тоже нет? – Глеб с сокрушенным видом почесал затылок. – Что ж, придется разбить копилку и выкопать кубышку с золотыми червонцами. Но учтите: потом придется голодать.

– Долго? – с серьезным видом спросила Ирина.

– Года два. Максимум три. Вообще-то, точно сказать трудно, но уверен, что не больше пяти.

– Ну как, – спросила Ирина у дочери, – потерпим?

– Потерпим, – решительно сказала та.

– Тогда вперед, – махнул рукой Глеб и открыл дверцу машины.

Кроме хурмы и апельсинов, он купил большой букет алых гвоздик для Ирины и шоколадного зайца для Анечки. Потом они все-таки поехали за город и почти час бродили по заснеженной опушке елового леса, выглядевшего так, словно весь он, до последнего прутика, целиком был перенесен сюда с рождественской открытки.

За шумными восторгами по поводу зимних красот и игрой в снежки вопрос о том, чем занимается секретный агент ФСБ Глеб Петрович Сиверов по кличке Слепой в свое рабочее время, был начисто забыт.

Впрочем, Слепой ни секунды не сомневался в том, что затишье это временное.

Майор Коптев замерз – куртка с чужого плеча сидела на нем плохо и почти не грела, а ноги в кирзовых рабочих башмаках на рифленой резиновой подошве вообще превратились в две ледышки. Майор отлично понимал, что все это не имеет ровным счетом никакого значения – ему ломилась вышка, а теперь, после дерзкого побега из СИЗО, стоившего жизни двоим конвоирам, тому, кто подстрелит бывшего майора ФСК Коптева, даже не придется, наверное, отвечать на вопросы – меткому стрелку просто с благодарностью пожмут руку, а то и наградят почетной грамотой за успехи в огневой подготовке. Так что всякие там ангины и пневмонии были теперь последним, о чем стоило беспокоиться Коптеву, и он понимал это умом, но вот организм ни в какую не желал внимать голосу разума – организму было холодно, и он хотел в тепло.

Помимо этого, организм сильно хотел есть. Майор решил, что если его жертва не появится на горизонте в ближайшие час-полтора, ему придется покинуть свою засаду и замочить какого-нибудь прохожего просто ради куска хлеба и теплой одежды. Экс-майор вынул из кармана куртки грязную, неприятно пахнущую руку и сильно потер заросшие трехдневной седоватой щетиной щеки. Подышав в кулак, он снова спрятал руку в карман. Карман был дырявый, и рука Коптева, скользнув в прореху, снова сомкнулась на холодной рукоятке короткоствольного израильского «узи», надежно упрятанного под бомжевской рваниной, в которую был одет бывший майор. Он криво усмехнулся, на мгновение обнажив желтоватые, давно не чищенные зубы – у него отобрали все, кроме его памяти, в которой надежно, как в сейфе, хранились адреса нескольких конспиративных квартир, принадлежавших ФСК. К сожалению, в той квартире, куда удалось проникнуть Коптеву, не оказалось ни денег, ни одежды, но зато тайничок с оружием, о котором был осведомлен бывший майор, оказался на месте и не пустовал, так что теперь Слепого можно было смело списывать со счетов – всего-то и осталось, что дождаться эту сволочь да нажать на спусковой крючок. При той совершенно фантастической скорострельное™, которая отличала спрятанную под курткой майора уродливую тупоносую поделку еврейских оружейников, через две секунды после первого выстрела сквозь Слепого можно будет читать газету или отцеживать макароны, как через дуршлаг.

Коптев хорошо понимал, что с его психикой происходят странные вещи. В конце концов, лично для него, бывшего майора контрразведки Коптева, засыпавшегося на попытке подменить пятьдесят миллионов долларов фальшивыми бумажками, изготовленными некогда в недрах КГБ для подрыва американской экономики, должно было быть безразлично, останется ли в живых человек, в одиночку проваливший тщательно спланированную аферу генерала ФСК Разумовского – для участника этой аферы Коптева все было кончено в любом случае, и фантастический, как во сне, побег был продиктован лишь совершенно иррациональным желанием забрать Слепого вместе с собой в могилу. «Правда, – снова ухмыльнувшись, подумал Коптев, – терять мне нечего: что так, что этак – все одно дырка.»

Другой на его месте, возможно, попытался бы скрыться, залечь на дно, исчезнуть, но Коптев хорошо знал, как работает его родное ведомство, и не питал на этот счет никаких иллюзий. Можно прятаться неделю, месяц, год, в постоянном страхе, ужом переползая из норы в нору, но рано или поздно все равно найдут, дадут в морду кованым сапогом и поставят к стенке…

И самое поганое, что это снова может оказаться Слепой. «Нет, – решил майор, – пускай я псих, но эту тварь я закопаю. А потом можно будет и поиграть – а вдруг да выкручусь? Не выкручусь – плевать, ну а вдруг?..»

Он переменил позу и немного подвигался, пытаясь согреться – на чердаке царил казавшийся плохо одетому майору совершенно запредельным холод, из разбитого слухового окна сильно дуло, но зато отсюда прекрасно просматривался весь двор и подъездная дорожка, на которой давно должен был показаться, но все никак не показывался серебристый БМВ Слепого. Зимний день короток, и солнце уже ушло за крыши соседних домов, от которых через весь двор протянулись сплошные синие тени. Коптев начал волноваться – темнота могла сильно осложнить его задачу. И потом, он чувствовал, что, посидев еще немного на этом продуваемом кинжальными сквозняками чердаке, вполне может замерзнуть насмерть, сэкономив тем самым государству массу времени и денег, которые в противном случае пошли бы на поимку беглеца, содержание его в камере, судебный процесс и последнюю пулю, которая, как известно, тоже не на дереве выросла, а стоила державе определенных трудовых и финансовых затрат.

Коптев снова подышал на окоченевшие руки, не ощутив при этом никакого тепла. «Водочки бы сейчас, – с тоской подумал он. – Удастся ли еще хоть раз водочки отведать? Кто знает, кто знает… Поживем – увидим. Только куда же все-таки этот гад запропастился?»

Ему до смерти хотелось встать и походить по чердаку, разгоняя кровь по замерзшему телу, чтобы снова ощутить словно совсем переставшие существовать ноги, но дом был старый, возможно, даже с деревянными перекрытиями, и Коптев боялся, что его услышат жильцы и, чего доброго, вызовут ментов – приезжайте, мол, у нас на чердаке какой-то бомж. Только перестрелки с ментами ему сейчас и не хватало для полного счастья, все остальное было на месте: отмороженные ноги, начинающийся сухой кашель, голодный бунт в желудке и неизвестно куда запропастившийся Слепой. Тем не менее, Коптев знал, что будет караулить до последнего, пока не пристрелит Слепого или не подохнет сам от мороза или от ментовской пули.

Вздохнув, Коптев нашарил в кармане последний окурок и долго чиркал спичкой по истертому коробку, с трудом удерживая и то, и другое в окоченевших негнущихся пальцах. Добыв, наконец, огонь, он прикурил свой бычок, но спичку не потушил, грея руки над слабым огоньком до тех пор, пока тот не погас сам.

После первой же затяжки сильно закружилась голова, к горлу подкатил тугой тошный ком – завзятый курильщик Коптев не курил уже очень давно и теперь чувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Отчасти это было даже неплохо – борьба с подступающим обмороком на время отвлекла его, ему даже показалось, что ядовитый дым согрел измученное морозом тело. Он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул Холодный пыльный воздух чердака, затем снова поднес окурок к губам. У Слепого в кармане непременно должны быть сигареты.., да и деньги, если уж на то пошло. Надо будет как-нибудь исхитриться и обыскать тело. Что, что? Мародерство, говорите? Ну да, а что такое? Не корысти ради, но ведь до стенки-то еще дожить надо, а то вертухаям и шлепнуть будет некого. Прошмонать карманы, забрать деньги, курево, ключи от машины, прыгнуть за руль БМВ.., тачка классная, на такой можно поводить ментов за салом, особенно если уметь это делать. Бывший майор контрразведки Коптев не без оснований полагал, что уж кто-кто, а он умеет – пока в дело не вступят профессионалы из ФСБ, засыпаться можно только по неосторожности.

Сделав последнюю глубокую затяжку, он раздавил то, что осталось от окурка, о пыльную раму слухового окна, между делом отметив, что небо темнеет прямо на глазах. Однако попереживать по этому поводу он уже не успел – во двор, сверкнув тонированным лобовым стеклом, бесшумно вкатился знакомый серебристый БМВ.

Коптев вскочил, словно его ткнули шилом в тощий зад, сделал шаг на деревянных ногах, едва не упал, удержал равновесие и устремился к лестнице, на ходу выцарапывая из-под драной куртки вороненый автомат.

Короткий зимний день клонился к закату, когда серебристый БМВ Сиверова свернул в Берингов проезд и въехал во двор дома Ирины Быстрицкой.

Глеб остановил машину напротив подъезда, поправил на шее легкий белый шарф и распахнул дверцу. В салон ворвался свежий морозный воздух.

– Бр-р-р, – сказала Ирина и зябко передернула плечами под шубой. – Давно не было такого холодного ноября.

Глеб рассмеялся.

– Я сказала что-нибудь не так? – с улыбкой спросила Ирина.

– Просто это так прозвучало… Знаешь, как раньше в газетах писали: по свидетельствам старожилов, подобных морозов в это время года в Москве не наблюдалось с тысяча восемьсот двенадцатого года…

Как будто тебе лет девяносто.

– Вот так комплимент, – притворно обиделась Ирина.

– Ты у меня самая молодая и самая красивая, – с покаянным выражением сказал Глеб, открывая дверцу с ее стороны и помогая ей выйти.

– Это, конечно, вранье, но мне все равно приятно, – сказала Ирина, выходя из автомобиля и принимая от сидевшей на заднем сиденье дочери букет. – Ну, принцесса, – обратилась она к Анечке, – ты собираешься выходить или будешь ночевать в машине?

Позади них, взвизгнув петлями, открылась и с пушечным грохотом захлопнулась дверь подъезда.

Глеб с привычной быстротой обернулся на звук и увидел какого-то неказистого мужичонку, по виду стопроцентного бомжа, торопившегося прямо к ним семенящей походкой. Одет мужичонка был в драную засаленную болоньевую куртку не по размеру, невообразимо грязные, чересчур широкие и длинные джинсы, а небритую физиономию до половины закрывал сломанный козырек низко надвинутой кепки.

Глеб мысленно скривился от отвращения – он терпеть не мог нищенствующих мужиков, особенно когда они начинали приставать к нему, выпрашивая мелочь на опохмелку, хватать за рукав грязными лапами с обломанными ногтями и отпускать сомнительные комплименты в адрес его жены. Данный же конкретный индивид явно не нравился Слепому еще и тем, что казался смутно знакомым.

Глеб гадал, где он мог видеть это лицо с острым подбородком и тонким, как оставленный скальпелем шрам, ртом, но надвинутая кепка мешала разглядеть остальное, и догадка, вертевшаяся где-то у самой поверхности сознания, никак не давалась в руки.

– В чем дело? – спросила Ирина. – Что ты там увидел?

– Погоди, – сказал ей Глеб, не слыша собственного голоса, – все будет хорошо.

– Что будет хорошо? – удивилась та, но Глеб не услышал. Он смотрел на приближающуюся нелепую фигуру, пытаясь наскоро разобраться в своих ощущениях. В ушах его словно вдруг зазвучал стремительно набирающий силу басовый аккорд, нарастающий, ревущий, нечеловеческий вопль смертельной опасности, совершенно не вязавшийся с тщедушной ковыляющей фигурой, наряженной в рванье. Повинуясь рефлексу, рука Глеба скользнула за пазуху, нащупывая рукоять пистолета, которого там, конечно же, не было.

Заметив это движение, мужичонка, до которого теперь оставалось не более десятка метров, неприятно осклабился и ловким, профессиональным движением циркового фокусника извлек из-под своих лохмотьев тускло блеснувший тупоносый карликовый автомат с длинным магазином, смертоносный «узи», который израильтяне словно специально сконструировали для гангстеров и наемных убийц. В коллекции Глеба имелся один экземпляр этого оружия, но Слепой, как правило, избегал пользоваться им – он не любил стволов, эффективность которых определялась не мастерством стрелка, а количеством выпущенных пуль. Это было своего рода шапкозакидательство, которое органически претит любому профессионалу, но в данном случае убийца, пожалуй, сделал правильный выбор.

– Федор, забери у меня сумку, – попросила Анечка, распахивая заднюю дверь автомобиля.

– Назад! – крикнул ей Глеб.

Он резко захлопнул дверцу, ничуть не заботясь о том, что может напугать или даже ушибить ребенка, сильно толкнул в плечо Ирину, сбив ее с ног, и нырнул вперед в ту самую секунду, как Коптев нажал на спусковой крючок.

Теперь Глеб узнал бывшего майора и понял, что происходит. Это было словно дурной сон, затянувшийся липкий кошмар, из которого хочешь и никак не можешь выбраться. Сиверов давно забыл о Коптеве, резонно полагая, что майор уже получил свою заслуженную пулю, и внезапное появление этого засаленного чучела прямо у дверей его подъезда смахивало на эпизод из фильма ужасов, вот только не тянулись за майором клейкие желатиновые сопли бутафорской слизи, без которой, если верить кинематографистам, не обходится ни один мало-мальски уважающий себя монстр.

Секунды стали резиновыми, потянулись, как годы. Глебу казалось, что он различает темные размытые комочки веером разлетающихся из автоматного ствола пуль. Бледное пламя, бившееся у блестящего дульного среза, мигало, как светофор в ночном режиме; медленно, будто в замедленной съемке, оплывали вдоль серебристых бортов БМВ водопады стеклянных осколков, а захлебывающийся треск автомата превратился в размеренное глухое уханье, словно где-то неподалеку в мерзлый грунт забивали бетонные сваи. Ирина падала и все никак не могла упасть, разметавшиеся волосы заслонили лицо, алые гвоздики рассыпались по снегу, и все звучал, не умолкая, нечеловеческий басовитый рев, только теперь это было не в сознании Глеба, а наяву, и он не сразу понял, что это кричит Коптев, перекрикивая грохот автомата.

Глеба словно железной палкой ударило в бедро, и тут же обожгло бок. Щеку пробороздил раскаленный коготь, что-то шевельнуло волосы на голове, словно, подныривая под низко свисающую ветку, он недостаточно сильно пригнулся, но Коптев был уже на расстоянии вытянутой руки, и в то же мгновение боек сухо щелкнул, упав на пустой патронник. На какую-то долю секунды Глеб придержал удар – майора теперь можно было спокойно завязывать в узел и сдавать с рук на руки ментам, тем более, что где-то неподалеку уже завывала, стремительно приближаясь, милицейская сирена, но тут Слепому вспомнилось, что живьем он Коптева уже брал. Его рука стремительно и мощно, как поршень, рванулась вперед, и в следующее мгновение бывший майор ФСК перестал страдать от холода, голода и неутоленной жажды мести.

Глеб Сиверов медленно выпрямился, рассеянно вытирая кровь со щеки выбившимся из-под пальто кончиком белого шарфа, и обернулся. Звякнула, откатившись, задетая носком ботинка стрелянная гильза.

Ирина сидела на снегу, привалившись спиной к переднему колесу машины. Рассыпавшиеся пышные волосы по-прежнему закрывали побледневшее лицо, руки были прижаты к животу. Забыв обо всем, Глеб бросился к ней и упал на колени. Ирина подняла голову, и он увидел мелькнувшую между разошедшимися в болезненной гримасе губами белую полоску намертво стиснутых зубов.

– Что случилось? – хватая ее за плечи, спросил Глеб. – Тебя зацепило?

Она отрицательно помотала головой и коротко застонала.

Глеб снова выпрямился, ощущая, как немеет простреленная нога и как неприятно холодит бок пропитавшаяся кровью одежда. Шарф и воротник пальто с левой стороны тоже были скользкими и холодными.

Он слепо зашарил по карманам в поисках ключей от машины, но тут во двор, истошно воя сиреной, влетел милицейский «уазик». На повороте его занесло, и во двор он въехал боком, юзом скользя по гололеду и чудом не зацепившись задним крылом за угол дома. Из машины посыпались омоновцы в полной боевой экипировке, застучали тяжелые сапоги, кто-то сгоряча рванул Сиверова за плечо и, поставив лицом к машине, принялся обыскивать, кто-то присел над Ириной, взяв под мышку короткоствольный автомат, кто-то уже переворачивал Коптева лицом вверх, кто-то кричал в рацию, требуя немедленно выслать «скорую помощь», вокруг суетились неповоротливые фигуры в бронежилетах, топча рассыпавшиеся гвоздики, а секретный агент ФСБ Слепой стоял, уперевшись руками в крышу своей расстрелянной машины, и скрипел зубами от бессильной ярости – этот недоносок Коптев не только чуть было не убил его и Ирину, но и провалил Сиверова, засветив его перед целым отделением омоновцев. Теперь, понимал Слепой, ему придется надолго лечь на дно.

Молодой старлей, возглавлявший группу захвата, заглянул в салон машины, некоторое время разглядывал там что-то, потом вылез и, деликатно отвернувшись, высморкался в два пальца.

– Эх, – сказал он усатому старшине, – девчонку жалко. Глеб вздрогнул, как от удара, и, оттолкнув в сторону попытавшегося преградить ему дорогу омоновца, нагнулся к распахнутой настежь задней дверце. Он все еще смотрел вовнутрь, бесцельно перебегая взглядом с рассыпавшихся фруктов на кровавые пятна, усеявшие обивку салона и заднее сиденье, когда позади страшно закричала Ирина.