Участь Эшеров

Пролог

Над Нью-Йорком ударил чугунный колокол грома. Тяжелый воздух расколола молния. Ударив в высокий шпиль церкви Джеймса Ренвика на Девятой Восточной улице, она затем поразила насмерть полуслепую ломовую лошадь на Четырнадцатой Западной улице. Хозяин лошади, бледный от ужаса, выпрыгнул из повозки и бросился прочь, оставив груз картофеля утопать в грязи.

На дворе было 22 марта 1847 года, и «Нью-Йорк Трибьюн» предсказала «ночь ужасной бури, вселяющей страх в людей и животных». На сей раз предсказание полностью соответствовало действительности. Яркая вспышка озарила небо над Маркет-стрит, и молния ударила в дымоход магазина. Деревянное строение мгновенно вспыхнуло, набежала толпа пялиться на веселое пламя. Паровые машины и повозки перестали ездить по улицам. Деревянные колеса и лошадиные копыта утопали в грязи. Множество собак, крыс и свиней металось по проулкам, на которых банды типа «Давер Бойс», «Плаг Оглис» и «Моан Стикерс» поджидали свои жертвы, вдоль прямых мощеных улиц. Под газовым фонарем изваянием застыл полицейский.

Нью-Йорк, город молодой, уже был переполнен. Жизнь здесь так и бурлила, полная опасностей – ибо невольного участника этого исполняемого в бурном темпе уличного представления могли в любой момент бесцеремонно избавить от имеющихся при нем ценностей, – и щедрая на удачи вроде кошелька, полного золотых монет. Одинаково оживленные улицы вели от доков к театрам, от кегельбанов к веселым домам, от Поворота Убийств к Сити-Холлу, хотя по некоторым авеню прогресса невозможно было пройти из-за куч мусора и отходов.

Опять прогремел гром, и с небес на землю обрушились целые потоки воды. Щеголи и девицы, выходившие из дверей «Дельмонико», мгновенно промокли до нитки. Вода била в чердачные окна домов и просачивалась вниз, в лачуги скваттеров, черная от сажи. Дождь загасил фонари, унял драчунов, ускорил неприличные предложения и смертельные нападения. Мутные потоки воды уносили в реку грязь с улиц. По крайней мере ненадолго ночной поток людей был нарушен.

Две рыжие лошади, склонив головы под дождем, тянули черное ландо по Бродвею в сторону к гавани. Кучер-ирландец ежился в насквозь сыром коричневом пальто. Вода стекала с полей его низко надвинутой шляпы. Он проклинал тот час, когда решил проехать мимо отеля «Де Пейзер» на Кэнал-стрит. Если бы не подобрал пассажира, мрачно думал кучер, то был бы уже дома, грея ноги у камина с кружкой крепкого портера в руках. Конечно же, сейчас у него в кармане золотой, но чем может помочь золотой, когда он продрог до костей? Он подстегивал лошадей, хотя знал, что они не пойдут быстрее. Проклятье! Что этот пассажир ищет?

Этот джентльмен сел у отеля «Де Пейзер», вложил в руку кучера золотой и велел ехать как можно скорей в редакцию газеты «Трибьюн». Там ему было велено ждать, и спустя пятнадцать минут одетый в черное джентльмен появился снова и назвал новый адрес. Небо тем временем заволокли тучи, и вдалеке грохотал гром. Они ехали в пригород, расположенный по соседству с Фордхэмом во впадине между Лонг-Айлендскими холмами. Там они остановились у слегка зловеще выглядящего коттеджа, где джентльмена приняла полная, средних лет женщина. Очень неохотно, как показалось кучеру. Спустя полчаса под холодным ливнем, что обещало кучеру тесное знакомство с простудой, джентльмен в черном появился с новыми адресами: обратно в Нью-Йорк, как можно быстрее, ради посещения нескольких дешевых таверн в самом опасном районе города. Юг Треугольника ночью! – печально думал кучер. Одно из двух: то ли этому джентльмену нужна дешевая шлюха, то ли ему захотелось поиграть со смертью.

Углубившись в лабиринт южных улиц, кучер испытывал некоторое облегчение от того, что сильный дождь удерживает бандитов под крышей. «Слава Богу!», – подумал он, и в это мгновение два молодых парня в лохмотьях выбежали из подворотни, направляясь к экипажу. В руке одного из них кучер с ужасом заметил булыжник – видно, парень намеревался размозжить колесо, а затем как минимум избить и ограбить обоих. Кучер отчаянно взмахнул кнутом и крикнул: «Пошла! Пошла!» Лошади, почуяв надвигающуюся опасность, рванули вперед по скользкой мостовой. Брошенный камень ударил рядом с кучером, затрещала древесина. «Пошла!» – снова закричал кучер и держал лошадей на рысях еще две улицы.

Штора позади кучера приоткрылась.

– Извозчик, – осведомился пассажир, – что это было?

Его голос был спокойным, но с повелительными интонациями. «Привык отдавать распоряжения», – подумал кучер.

– Прошу прощения, сэр, но… – Он оглянулся через плечо и посмотрел на своего пассажира. В тусклом свете фонаря он увидел худое, бледное лицо, на котором выделялись серебристые аккуратные усы и борода. Глубоко посаженные, цвета вороненой стали глаза смотрели на кучера с властностью аристократа. Его возраст был странно неопределенным, лицо казалось гладким, без каких-либо морщин, кожа была мраморно-белая. На джентльмене были черный костюм и блестящий черный цилиндр. Его руки, длиннопалые, затянутые в черные кожаные перчатки, играли тростью черного дерева с роскошным серебряным набалдашником – головой льва со сверкающими изумрудными глазами.

– Что «но»? – спросил он. У кучера слова застряли в горле.

– Сэр… это не самое безопасное место в городе. Вы выглядите вполне респектабельным джентльменом, сэр, – такие, как вы, редко заезжают в эту часть города.

– Не лезьте не в свои дела, – посоветовал джентльмен. – Мы напрасно теряем время, – сказал он и снова задернул шторку.

Кучер тихо выругался в промокшую от дождя бороду и повел экипаж вперед. «Слишком многого хотят от человека за один золотой! – думал он. – Хотя с ним можно неплохо провести время в баре».

Первой остановкой был кабачок на Энн-стрит под названием «Уэльский погребок». Джентльмен прошел внутрь, пробыл там мгновение и вернулся. Столько же времени он провел и в «Павлине» на Салливан-стрит. «Мечта джентльмена», таверна двумя кварталами западнее, также была удостоена лишь краткого посещения. На узкой Пил-стрит, где дохлая свинья привлекла стаю бродячих собак, кучер подогнал экипаж к захудалой таверне под названием «Погонщик мулов». Как только джентльмен вошел в таверну, кучер надвинул шляпу на лоб и погрузился в раздумья, не стоит ли вернуться к работе на картофельных полях.

Внутри «Погонщика мулов» при тусклом свете лампы развлекалось пестрое сборище пьяниц, игроков и хулиганов. В воздухе стоял табачный дым, и джентльмен в черном брезгливо поморщился от смешанного запашка плохого виски, дешевых сигар и промокшей одежды. Несколько мужчин посмотрели на джентльмена, оценивая его как потенциальную жертву, но его крепкие плечи и твердый взгляд подсказали им искать поживу в другом месте.

Он подошел к стойке, за которой разливал зеленоватое пиво смуглый мужчина в штанах из оленьей кожи, и произнес имя.

Бармен слегка улыбнулся и пожал плечами. По грубой сосновой стойке скользнула золотая монета, и в маленьких черных глазах мелькнула жадность. Он потянулся за монетой, но трость, увенчанная серебряным львом, прижала его руку к стойке. Джентльмен в черном повторил имя, негромко и спокойно.

– В углу, – бармен кивком указал на одиноко сидящего человека, старательно пишущего что-то при свете масляного светильника, в котором коптила ворвань. – Надеюсь, вы не представитель закона?

– Нет.

– Не причиняйте ему вреда. Он, знаете ли, наш американский Шекспир.

– Нет, не знаю. – Джентльмен поднял трость, и бармен быстро сгреб монету.

Джентльмен в черном намеренно медленно подошел к одинокому человеку, пишущему рядом со светильником. На грубом дощатом столе перед писателем стояла чернильница и лежала стопка дешевой бледно-голубой бумаги для письма. Рядом стояли полупустая бутылка шерри и грязный стакан. Скомканные испорченные листы были разбросаны по полу. Писатель, бледный, хрупкий человек со слезящимися серыми глазами, работал; перо, зажатое в тонкой нервной руке, быстро бегало по бумаге. По прекратил писать, подпер лоб кулаком и секунду сидел так без движения, словно у него в голове не было ни одной мысли. Вдруг он нахмурился, желчно выругавшись, скомкал лист и швырнул его на пол, где тот ударился о ботинок джентльмена.

Писатель поднял взгляд, озадаченно моргнул, на лбу и щеках его выступила лихорадочная испарина.

– Мистер Эдгар По? – тихо спросил джентльмен в черном.

– Да, – ответил писатель; болезнь и шерри сделали его голос глухим, а речь – невнятной. – А вы кто?

– С некоторых пор мне очень хотелось повстречаться с вами… сэр. Могу я сесть?

По пожал плечами и махнул в сторону кресла. Под глазами у него были большие синие отеки, губы серые и дряблые. Дешевый коричневый костюм был в грязи. Белая льняная сорочка и изношенный черный галстук усеяны винными пятнами. Потертые манжеты делали его похожим на бедного школяра. От него веяло жаром, порой его пробирала дрожь, и тогда он откладывал перо и подносил дрожащую руку ко лбу. Темные волосы были влажными от испарины, бисеринки пота блестели в желтоватом свете горящей ворвани. По сильно и громко закашлялся.

– Простите, – сказал он. – Я болен.

Мужчина аккуратно, стараясь не задеть чернильницу или бумагу, положил свою трость на стол и сел в кресло. Сразу же возле него появилась дородная барменша спросить, что их милость желает, но он отослал ее легким движением руки.

– Вам следует попробовать здешнее амонтильядо, сэр, – сказал ему По.

– Оно зажигает искру разума, а на худой конец согревает желудок в сырую ночь. Извините меня, сэр. Вы видите, я работаю. – Он прищурил глаза, пытаясь сфокусировать взгляд на джентльмене. – Как, вы сказали, ваше имя?

– Мое имя, – сказал джентльмен в черном, – Хадсон Эшер. Родерик Эшер был моим братом.

По на мгновение застыл с полуоткрытым ртом, слабо вздохнул, а затем разразился громким смехом. Он смеялся, пока смех не перешел в кашель и По не осознал, что может задохнуться.

Овладев собой, он вытер слезящиеся от смеха глаза, еще раз закашлялся и плеснул себе в стакан шерри.

– Это отличная шутка! Примите мои поздравления, сэр! Теперь можете вернуть свой наряд в магазин костюмера и скажите моему дорогому другу преподобному Грисволду, что попытка уморить меня смехом почти удалась! Скажите ему, что столь милого розыгрыша я никогда не забуду! – По набрал полный рот шерри, серые глаза заблестели на болезненно-бледном лице. – О, нет – стойте! Я ему еще кое-что передам! Знаете ли вы, мой дорогой «мистер Эшер», что я сейчас пишу? – По пьяно ухмыльнулся и постучал по исписанным страницам. – Это шедевр, сэр! Лучшее, что я написал! Взгляд на сущность самого Господа Бога! Все здесь, все… – Он зажал страницы в руке и с хитрой ухмылкой прижал их к своей груди. – Этот труд поставит Эдгара По в один ряд с Диккенсом и Готорном! Конечно, все мы ослепли от сияния этого светоча литературы, преподобного Грисволда, но я с этим еще поспорю!

Он помахал страницами перед лицом собеседника. На листках, казалось, не было ничего, кроме расплывшихся клякс и пятен шерри. – Много он вам заплатил за шпионство для его плагиаторского пера? Убирайтесь, сэр! Мне вам сказать больше нечего!

На протяжении всей этой тирады джентльмен в черном не шелохнулся. Затем он смерил Эдгара По твердым как сталь взглядом.

– Вы настолько же глухи, насколько пьяны? – спросил он со странным певучим акцентом. – Я сказал, что мое имя Хадсон Эшер, а Родерик, человек, которого вы имели наглость злостно оклеветать, мой брат. Я оказался в этом американском бедламе по делу и решил потратить день, чтобы найти вас. Сначала я пошел в «Трибьюн», где я узнал от мистера Горация Грили адрес вашего загородного дома. Ваша приемная мать снабдила меня списком…

– Крикунья? – По задохнулся. Одна из страниц выскользнула из его рук и упала в лужицу пролитого пива. – Вы были у моей Крикуньи?

– …списком кабаков, в которых вас можно отыскать, – продолжал Хадсон Эшер. – Насколько я понимаю, я немного разминулся с вами в «Уэльском погребке».

– Вы лжец! – прошептал По с расширенными от потрясения глазами. – Вы не можете… не можете быть тем, кем вы назвались!

– Не могу? Прекрасно, тогда, может, перейдем к фактам? В 1837 году мой больной старший брат утонул во время наводнения, разрушившего наш дом в Пенсильвании. Я со своей женой был в то время в Лондоне, а моя сестра незадолго до этого сбежала с бродячим актеришкой, оставив Родерика одного. Мы спасли что смогли и сейчас живем в Западной Каролине. – Неопределенного возраста лицо Эшера, казалось, напряглось и застыло, как маска, а глаза его сверкали долго сдерживаемым гневом. – Теперь вообразите мое неудовольствие, когда спустя пять лет я наткнулся на книжицу презренных маленьких небылиц, именуемую «Гротески и арабески». Естественно, гротески. Особенно рассказ, названный… Впрочем, я уверен, вы сами прекрасно понимаете, о чем идет речь. В нем вы изобразили моего брата психом, а мою сестру ходячим трупом! О, я очень хотел встретиться с вами, мистер По; «Трибьюн» часто писала о вас, как я помню, около года назад вы были литературным львом, не правда ли? Но сейчас… Да, слава – тонкая субстанция, не так ли?

– Чего вы от меня хотите? – спросил пораженный По. – Если вы пришли требовать денег или хотите смешать мое имя с грязью на процессе по делу о клевете, вы зря теряете время, сэр. У меня очень мало денег и, клянусь Богом, я никогда не имел намерения порочить вашу фамилию или честь. Сотни людей в нашей стране носят фамилию Эшер!

– Возможно, – согласился Эшер, – но есть только один утонувший Родерик и только одна оболганная Маделейн. – Он помедлил минуту, изучая лицо и одежду По, затем чуть заметно недобро улыбнулся, показав краешек белых ровных зубов. – Нет, мне не нужны ваши деньги; я не верю, что из камня можно выжать кровь, но если бы я мог, я бы изъял все до одного экземпляры этого вздорного рассказа и устроил бы из них костер. Мне просто хотелось узнать, что вы из себя представляете, и показать вам, что из себя представляю я. Дом Эшеров еще стоит, мистер По, и будет стоять еще долго после того, как вы и я обратимся в прах. – Эшер вытащил портсигар и достал из него первосортную гаванскую сигару; он зажег ее от светильника и убрал портсигар. Выпустив в лицо По струю дыма, он произнес: – Я спустил бы с вас шкуру и прибил бы ее к дереву за очернение моего рода. Вас следует по меньшей мере заточить в приют для умалишенных.

– Я клянусь, я… я писал этот рассказ как фантазию! Он всего лишь отражение того, что было у меня на уме и в душе!

– В таком случае, сэр, мне жаль вашу душу. – Эшер затянулся сигарой и пустил дым сквозь ноздри, его глаза превратились в маленькие щелки. – Но позвольте мне высказать предположение относительно того, как вы наткнулись на эту грязную идею. Никогда не было секретом, что мой брат страдал душевно и физически. Он утратил душевное равновесие, когда наш отец погиб в руднике, еще до того как мы переехали в эту страну из Уэльса. Когда Маделейн оставила дом, он, должно быть, чувствовал себя всеми покинутым.

Во всяком случае, состояние Родерика и обветшание дома, оставленного мною на его попечение, не остались не замеченными простолюдинами, живущими в ближайших деревнях. Неудивительно поэтому, что его смерть и разрушение дома во время наводнения стали источником всякого рода пагубных слухов! Я допускаю, мистер По, что семя, из которого произросли ваши домыслы, было подобрано вами в месте, подобном этому, где хмель развязывает языки и будоражит воображение. Возможно, вы слышали о Родерике Эшере в какой-нибудь таверне между Питсбургом и Нью-Йорком, а ваше пьяное воображение дорисовало остальное. Я казнил себя, что оставил Родерика одного в столь тяжелое для него время. Так что вы должны понять: ваш гнусный рассказец уколол меня в самое сердце!

По положил страницы на стол и погладил их так, словно они были живые. Он издал тихий стон, заметив страницу, выпавшую в грязь на полу. Он аккуратно поднял ее и вытер рукавом, после чего некоторое время пытался дрожащими руками сложить страницы ровно.

– Мне… было нехорошо некоторое время, мистер Эшер, – сказал мягко По. – Моя жена… недавно умерла. Ее звали Вирджиния. Я… Я очень хорошо понимаю, что значит навсегда расставаться с близкими людьми. Я клянусь вам перед Богом, сэр, что и в мыслях не имел порочить ваше имя. Возможно, я… слышал где-то имя вашего брата или читал об обстоятельствах этого дела в газете – не помню, это было так давно. Но я писатель, сэр! А писатель имеет право на любопытство! Я прошу у вас прощения, мистер Эшер, но должен также заметить, что, как писатель, я вынужден видеть мир собственными глазами!

– В таком случае, – холодно сказал его собеседник, – мне кажется, было бы лучше, если бы вы родились слепым.

– Я сказал вам все что мог, сэр, – По опять потянулся к своему стакану с шерри. – У вас есть ко мне еще что-то?

– Нет. Я лишь хотел взглянуть на вас, и, как оказалось, один взгляд – это все, что я могу вынести. – Эшер потушил сигару в чернильнице писателя. Раздалось легкое шипение, и По тупо уставился на Эшера, не донеся стакан до рта. Эшер взял свою трость, поднялся и бросил на стол золотую монету. – Возьмите еще одну бутылку, мистер По, – сказал он. – Похоже, вы черпаете оттуда вдохновение. – Он подождал, наблюдая, как По подбирает монету.

– Я… желаю вам и вашей семье долгого и счастливого существования, – сказал По.

– И пусть ваша судьба вас не минует. – Эшер прикоснулся кончиком трости к краю цилиндра и вышел из бара. – Отель «Де Пейзер», – сказал он мокрому кучеру, усевшись в ландо.

Когда они тронулись, Эшер опустил фонарь, чтобы дать глазам отдых, и снял цилиндр. Под ним оказалась роскошная серебристая шевелюра. Он был доволен прошедшим днем. Его любопытство в отношении Эдгара По было удовлетворено. Этот человек, без сомнения, в сильной нужде, почти безумен и стоит одной ногой в могиле. По не знал ничего действительно важного о семье Эшеров; его рассказ был просто фантазией, слишком близко подошедшей к истине. Не пройдет и пяти лет, уверял себя Эшер, как Эдгар По окажется в гробу, и рассказ, который он написал, будет всеми забыт, как и другие, столь же малозначащие «литературные» эксперименты. И на этом все кончится.

Дождь барабанил по верху повозки. Эшер прикрыл глаза, его руки сжимали трость.

О, думал он, если бы Эдгар По знал всю историю! Если бы он только знал истинную природу безумия его брата Родерика! Но Родерик всегда был слабаком. Это он, Хадсон, унаследовал грубую силу и целеустремленность их отца, инстинкт самосохранения, передающийся сквозь поколения древнего валлийского рода Эшеров. Эшер ходит где пожелает, размышлял он, и берет что захочет.

Имя Эшеров будет воткано в гобелен будущего. Хадсон Эшер был уверен в этом. И Бог в помощь тем, кто станет на пути Эшеров.

Повозка цокала по скользкой мостовой, и Хадсон Эшер, выглядевший в свои пятьдесят три года от силы на тридцать, улыбнулся улыбкой ящерицы.

– Отель «Де Пейзер», пожалуйста, – сказал высокий блондин в коричневом твидовом костюме, садясь в такси на Шестнадцатой Восточной улице менее чем в трех кварталах от Центрального парка.

– Э-э? – таксист нахмурился. Это был растафарьянец с рыжими патлами и янтарными глазами. – Где это, дорогой?

– Кэнал-стрит, на пересечении с Грин.

– Вы будете там, дорогой. – Он завел автомобиль, нажал на гудок и влился в дневной поток машин, выругавшись, когда его чуть не задел грузовик. Он ехал на юг по Пятой авеню, пробираясь сквозь море такси, грузовиков и автобусов.

Пассажир на заднем сиденье расстегнул воротник и ослабил узел галстука. Он обнаружил, что руки его дрожат. Звуки улицы отдавались в его мозгу словно удары отбойного молотка, и он жалел, что мало выпил в «Ля Кокотт», маленьком французском ресторанчике, где только что позавтракал. Еще один бурбон смягчил бы грохочущие удары в его голове. Но все будет в порядке, решил он. Он был живчиком, и смог достойно встретить те плохие новости, которые ему только что сообщили.

Резкий гудок грузовика позади них чуть не доконал его. В голове запульсировала острая боль, словно она вся превратилась в гнилой зуб. Плохой знак. Он прижал руки к бокам, пытаясь сконцентрироваться на мерном тиканье счетчика такси, но вдруг обнаружил, что не отрываясь смотрит на водителя, на крошечный скелет, болтающийся у него в левом ухе. Скелет прыгал вверх и вниз, реагируя на рывки в движении автомобиля.

Мне становится хуже, подумал пассажир.

– Вы профессионал, Рикс, – сказала ему Джоан Рузерфорд менее чем час тому назад в «Ля Кокотт». – И во всяком случае, это не конец света. – Она была крепкой женщиной с крашенными черными волосами и заядлой курильщицей, не вынимавшей изо рта прокуренный мундштук из слоновой кости. Один из лучших литературных агентов, она работала с тремя его предыдущими романами ужасов и сейчас сообщала ему жестокую правду насчет его четвертого творения. – Я не вижу у «Бедлама» какого-либо будущего, по крайней мере в его нынешней редакции. Роман слишком отрывочен, слишком перегружен персонажами, и дьявольски трудно следить за развитием сюжета. Вы нравитесь издательству «Стрэтфорд Хаус», Рикс, и они не прочь издать вашу следующую книгу, но, думаю, не эту.

– Что вы мне предлагаете сделать? Выбросить эту книгу в мусорный ящик после того, как я потратил на нее больше шестнадцати месяцев? В этом проклятом романе почти шестьсот страниц! – Он заметил в своем голосе просительные интонации и сделал паузу, чтобы справиться с собой. – Я переписывал его четыре раза и не могу просто так взять и выбросить!

– «Бедлам» не лучшее из того, на что вы способны, Рикс. – Джоан Рузерфорд спокойно посмотрела на него голубыми глазами, и он почувствовал, что его прошиб пот. – У вас персонажи словно сделаны из дерева. Какой-то маленький слепой мальчик, способный видеть прошлое или что-то в этом роде, сумасшедший доктор, который режет на куски людей в подвале своего дома. Я до сих пор не могу понять, что у вас там происходит. Вы написали роман в шестьсот страниц, который читается как телефонный справочник.

Съеденная им пища опилками лежала на дне его желудка. Шестнадцать месяцев. Четыре мучительных переделки. Его последняя книга, средненький бестселлер, «Огненные пальцы», был издан «Стрэтфорд Хаусом» три года назад. Полученные за него деньги уже кончились. Дела с киношниками тоже заглохли. Железная рука нужды взяла его за горло, и ему начали сниться кошмары, в которых голос отца с удовлетворением говорил, что он рожден не для побед.

– Хорошо, – сказал Рикс, уставившись в свой бурбон. – Что мне теперь прикажете делать?

– Отложите «Бедлам» и начинайте новую книгу.

– Легко сказать.

– Да перестаньте! – Джоан ткнула сигаретой в маленькую керамическую пепельницу. – Вы уже не маленький, вы сможете! Когда профессионал сталкивается с проблемами, он отступает и начинает с начала.

Рикс кивнул и мрачно улыбнулся. На душе у него было мрачно, как на кладбище. За три года, прошедших после выхода его бестселлера, он пытался написать несколько разных книг, даже ездил в Уэльс исследовать одну свою идею, которая, однако, не прошла, но все замыслы рассыпались словно карточные домики. Обнаружив, что он сидит в баре в Атланте и размышляет над продолжением «Огненных пальцев», Рикс понял, что дела совсем никуда. Идея «Бедлама» пришла к нему ночью в кошмаре, в котором смешались темные коридоры, искаженные лица и трупы, висящие на крюках. Написав половину романа, он обнаружил, что и эта идея расползлась, как ветхая ткань. Но отказаться от нее после таких трудов! Выбросить из головы все сцены как мишуру, выкинуть из глубины воображения все персонажи и позволить им умереть! Джоан Рузерфорд сказала «начни другую книгу», как будто это так же просто, как сменить одежду. Он боялся, что никогда уже не сможет закончить другую книгу. Он чувствовал, что выжат как лимон этими бесплодными попытками, и уже не доверял своему чутью на подходящие сюжеты. Его здоровье ухудшалось, пришли страхи, доселе неведомые – как боязнь успеха, боязнь провала, боязнь риска. В охватившем его смятении он слышал и издевательскую нотку смеха своего отца.

– Почему бы вам не попробовать писать рассказы? – спросила Джоан и попросила счет. – Я могла бы разместить что-нибудь в «Плейбое» или «Пентхаузе». И, как вы знаете, я много раз говорила, что использование вашего настоящего имени тоже может принести выгоду.

– Я думал, вы согласны с тем, что Джонатан Стрэйндж – удачный псевдоним.

– Да, но почему бы не поэксплуатировать ваше настоящее имя, Рикс? Ничего страшного, если станет известно, что вы потомок тех самых Эшеров, о которых писал По. Я думаю, это будет плюс, особенно для того, кто работает в жанре ужасов.

– Вы знаете, я не люблю рассказы. Они меня не интересуют.

– А ваша карьера вас интересует? – резко спросила Джоан. – Если вы хотите быть писателем, вы должны писать. – Она достала кредитную карточку «Америкэн экспресс» и после внимательного ознакомления со счетом отдала ее официанту. Затем прищурилась и посмотрела на Рикса Эшера так, будто давно его не видела. – Вы мало съели за завтраком. Похоже, вы похудели со времени нашей последней встречи. Вы себя хорошо чувствуете?

– Да, все в порядке, – соврал он.

Оплатив счет, Джоан сказала, что вышлет рукопись в Атланту, и покинула ресторан. Он остался сидеть, вертя в руках стакан с вином. Полоска света, появившаяся, когда Джоан открывала дверь, неприятно резанула глаза, хотя стоял пасмурный октябрьский день.

Еще один глоток. Допью, и пора уходить.

Неподалеку от площади Вашингтона шофер сказал:

– Вот черт, гляди-ка!

Посреди Пятой авеню какой-то маньяк играл на скрипке.

Водитель нажал на гудок, и у Рикса возникло чувство, будто по его позвоночнику провели скребком.

Сумасшедший скрипач, пожилой, с покатыми плечами, продолжал терзать инструмент, застопорив движение на перекрестке.

– Эй, чудила! – закричал водитель из окна. – Уйди с дороги, милок! – Он хлопнул рукой по гудку и нажал на газ. Машина рванулась вперед, едва не задев скрипача, который продолжал играть с закрытыми глазами.

Другая машина внезапно выскочила на перекресток и, намереваясь объехать сумасшедшего, врезалась в бок почтового фургона. Еще одна машина, с орущим итальянцем за рулем, пытаясь избежать столкновения со скрипачом, задела левое переднее крыло их автомобиля.

Оба водителя выскочили из своих машин и принялись кричать друг на друга, а также на скрипача. Рикс сидел, окаменев, его нервы вибрировали. Голова трещала невыносимо; голоса шоферов, гудки машин и нытье скрипки рождали настоящую симфонию боли. Он крепко сжал кулаки, так, что ногти вонзились в ладони и повторял: «Все будет в порядке. Нужно только сохранять спокойствие. Сохранять спокойствие. Сохранять…»

Звук легкого удара, а затем шипение жира на сковородке, снова удар и снова шипение. Звуки участились. Лишь через некоторое время Рикс понял, что это такое.

Дождь.

Дождь стучал по крыше и скатывался по стеклу.

Рикс был уже весь в холодном липком поту.

– Чокнутый старикашка! – орал итальянец на продолжавшего играть скрипача. Дождь лил как из ведра, барабаня по крышам машин, застрявших на перекрестке. – Эй, ты! Тебе говорю!

– Кто платит за мою машину, милок?! – спросил водитель Рикса у другого шофера. – Ты стукнул мою машину, тебе и платить! – провозгласил он.

Стук дождя по крыше автомобиля напоминал Риксу канонаду. Каждый гудок острой иголкой пронзал уши. Сердце немилосердно частило, и он понял, что если останется здесь, в эпицентре шума, то сойдет с ума. За барабанным боем дождя он расслышал еще один звук – гулкий низкий стук, который становился все громче и громче. Рикс зажал уши, на глазах от боли выступили слезы, но этот стук отдавался у него в голове, словно кто-то бил его молотком по макушке. Хор автомобильных гудков казался палочными ударами. Сирена приближающейся полицейской машины острой бритвой резанула по его натянутым нервам. Рикс осознал, что глухой стук был стуком его сердца, и паника едва не затопила его сознание.

Со стоном ужаса и боли Рикс вырвался из машины под дождь и бросился к тротуару.

– Эй, – закричал водитель голосом, вонзившимся в шею Рикса, как стальной коготь. – А как насчет платы за проезд, милок!

Рикс бежал, голова раскалывалась, сердце бухало в такт шагам. Капли дождя били по навесу над тротуаром словно артиллерийские снаряды. Он поскользнулся и, падая, опрокинул мусорный ящик, высыпая его содержимое. Перед глазами Рикса закружилась черная пыль, и тусклый серый свет внезапно сделался таким ярким, что он был вынужден прищуриться. Серые дома ослепительно сияли, серый тротуар блестел как зеркало. Он попытался встать и поскользнулся на мусоре, ослепленный сводящим с ума многоцветьем автомобилей, вывесок, одежды людей. Оранжевый рисунок на боку городского автобуса изумил его, как нечто из иного мира. Пестрый зонтик прохожего, казалось, излучал лазерные лучи боли. Электрическая надпись на углу выжигала глаза. А когда благонамеренный пешеход попытался помочь ему встать, Рикс с криком вырывался – прикосновение руки жгло его тело сквозь твидовый костюм.

Тихая комната – он должен попасть в Тихую Комнату.

Атакуемый со всех сторон светом и шумом, Рикс пробирался вперед, как затравленный зверь. Он чувствовал тепло человеческих тел, словно люди вокруг него были ходячими факелами. К оглушительному стуку его собственного сердца добавлялся стук их сердец. Вселенная человеческих сердец, бьющихся в разных ритмах, с разной интенсивностью. Когда он вскрикивал, его голос повторялся в голове снова и снова, как шальное эхо, записанное на магнитофон. Он бежал по улице, а желтые, красные, зеленые, голубые тени кружились рядом и хватали за пятки. Споткнувшись о бордюр, он порвал рукав и ссадил колено, и когда смутно различимая сверкающая фигура с оглушительно бьющимся сердцем остановилась возле него, он закричал, чтобы к нему не прикасались.

Дождь усилился, капли колотили по асфальту рядом с ним с таким грохотом, словно это падали булыжники, выпущенные из катапульты. Каждая капля, попавшая ему на лицо, волосы или руки, жгла кожу, словно кислота. Ему не оставалось ничего другого, кроме как бежать – бежать к спасительному месту в отеле «Де Пейзер».

В конце концов в белом сиянии пульсирующего неба показался готический шпиль отеля. Его окна блестели и сверкали отраженными огнями, а видавший виды красный навес над входом со стороны Грин-стрит даже кричал, чудилось Риксу. Когда он перебегал улицу, скрип тормозов вызвал новую волну боли, но он не осмелился замедлить бег. Зажимая уши, он влетел во вращающиеся двери отеля и пересек длинный холл, покрытый аляповатым красным ковром с вытканными золотыми кругами. Не обращая внимания на окружающих, Рикс жал и жал кнопку вызова единственного лифта. Каждый раз контакт с пластиком вызывал у него боль. Он слышал, как высоко вверху шумят механизмы. Когда лифт подошел, Рикс, зайдя внутрь, захлопнул дверь, не дав никому войти, и нажал кнопку восьмого, самого верхнего этажа.

Лифт поднимался мучительно медленно. Рикс при этом слышал шум воды в трубах, теле– и радио-шоу, рок-музыку, диско; прошедшие через толстые стены человеческие голоса напоминали ему разговоры в ночных кошмарах, понять которые невозможно. Рикс сидел, скорчившись в углу, с плотно закрытыми глазами, зажав голову между коленями.

Дверь открылась, и Рикс побежал к своей комнате в конец тускло освещенного коридора, лихорадочно нашаривая ключ. Он ворвался в номер, окно которого, к счастью, зашторенное, выходило на Грин-стрит. Свет, просачивающийся сквозь дешевую ткань, был болезненно ярким. Рикс достал из кармана старинный медный ключ, с годами слегка позеленевший. Он вставил его в замок белой двери рядом с дверью ванной, повернул его и распахнул тяжелую, обитую резиной дверь, ведущую в безоконную Тихую Комнату.

С непроизвольным воплем облегчения Рикс занес ногу, чтобы переступить порог.

Но внезапно перед ним в дверном проходе возник скелет с кровоточащими глазницами, преграждая ему путь. Костлявые руки тянулись к нему, и Рикс, шатаясь, отступил. Он подумал панически, что Страшила все-таки отыскал его.

В номере раздался взрыв знакомого смеха. Рикс, дрожа и покрываясь потом, упал на колени и, глянув вверх, увидел лицо своего брата, Буна.

Бун ухмылялся. Длинные белые зубы и грубоватое лицо придавали ему в глазах Рикса вид хищного животного.

– Я подловил тебя, Рикси! – сказал он грубым и громким голосом, от которого Рикса забила дрожь. Бун начал было опять хохотать, но тут заметил, что у младшего брата приступ, и улыбка на его лице застыла. – Рикс? Ты… С тобой все в порядке?

– Нет, – прошептал Рикс, оседая на пол на пороге Тихой Комнаты. Дешевый пластиковый скелет в человеческий рост болтался перед ним, повешенный на крюк перед дверью. – Занеси меня… У меня не было времени добраться до тихого места…

– Господи! – Бун отступил на несколько шагов, боясь, что его брата вырвет. – Подожди минуту, держись! – Он открыл дверь в ванную комнату, где он сидел и читал «Роллинг Стоунз», когда в номер ворвался Рикс, и вынес ему пластиковый стакан виски. У виски был легкий привкус ржавчины, чего Бун, конечно же, не мог заметить, когда покупал его в винном магазине за углом. – Льда, к сожалению, нет, – сказал он, протягивая стакан Риксу.

Рикс быстро осушил стакан. Шотландское виски немедленно повздорило у него в желудке с бурбоном, и Рикс зажмурился так крепко, что на глазах выступили слезы. Когда он снова открыл глаза, свет уже не казался таким ярким. Дорогой темно-синий костюм Буна больше не сверкал в темноте, как сапфир, и даже яркий блеск его зубов немного померк. Шум отеля, как и стук сердца, тоже стал тише. Хотя в голове у Рикса еще яростно бухало, а в глазах кололо, он знал, что все проходит. Еще одна или две минуты. Спокойно, говорил он себе. Вдохни глубоко. Плавно выдохни. Еще раз вдохни. Боже всемогущий, какой сильный был приступ! Он медленно покачал головой, его чудесные рыжеватые волосы слиплись от дождя и пота.

– Почти прошло, – сказал он Буну. – Подожди минуту. – Он сел, ожидая, когда стихнет шум в голове. – Мне уже лучше, – просипел он. – Помоги мне встать, а?

– А ты не собираешься блевать?

– Помоги мне встать, черт тебя подери!

Бун взял Рикса за протянутые руки и поставил на ноги. Поднявшись, Рикс стукнул брата кулаком по лицу, вложив в удар все силы, какие смог собрать.

Получился слабый шлепок. Бун отступил, и его губы вновь растянула ухмылка, когда он заметил, как ярость исказила лицо Рикса.

– Тупой ублюдок! – вскипел Рикс. Он хотел было сорвать с крюка пластиковый скелет с грубо сделанными кровавыми глазницами и бросить его на пол, но его рука застыла на полпути. По каким-то причинам он не смог этого сделать и опустил руку. – В чем смысл этого?

– Просто шутка, не более. Думал, тебе понравится, учитывая, что это соответствует твоим вкусам. – Бун пожал плечами и усадил скелет в кресло.

– Выглядит вполне натурально, а?

– Но зачем ты повесил его в Тихой Комнате? Почему не в ванной, не в туалете? Ведь ты понимаешь, что есть только одна причина, по которой я открываю эту дверь!

– О, – Бун нахмурился. – Ты прав, Рикси. Я не подумал об этом. Просто мне показалось, что это подходящее место, только и всего. Ну, ладно. Все кончилось хорошо. Дьявол! Эта проклятая штука, вероятно, спугнула твой приступ! – Он по-ослиному заржал и показал на штаны Рикса. – Ха! Ты опять за свое! Никак, обмочился?

Рикс отправился к шкафу за чистыми брюками и рубашкой.

Бун развалился в изящном кресле, которое явно с трудом выдерживало его шестифутовое тело, и положил ноги на кофейный столик со стеклянными ножками. Он массировал скулу, по которой его ударил Рикс. В Западной Каролине Бун набил бы брату морду за куда менее значительное оскорбление.

– Воняет, как в конуре! Неужели они даже ковров не моют?

– Как ты сюда попал? – спросил Рикс, переодевшись. Его дрожь еще не прошла.

– Как любой, кто зовется Эшером, – ответил Бун и положил ногу на ногу. Он был обут в бежевые ковбойские сапоги из кожи ящерицы, которые никак не подходили к его консервативному костюму. – Знаешь, что я слышал об этом месте? Что будто бы коридорные иногда видят здесь человека, одетого в черное, в цилиндре и с тростью. Похоже, это сам старик Хадсон, а? Несчастный ублюдок, вероятно, обречен целую вечность мерить коридоры «Де Пейзера». Говорят, в его присутствии воздух становится ледяным. Чертовски хорошее место для вечного успокоения, а, Рикси?

– Я тебя просил не называть меня так.

– О, прошу прощения. Должен ли я называть тебя Джонатан Стрэйндж? Или на этой неделе твое имя мистер Знаменитый Автор?

Рикс проигнорировал колкость.

– Как ты попал в Тихую Комнату?

– Попросил ключ. У них там, внизу, целый ящик в сейфе. Эти старые зеленые штуки выглядят как ключи от гробницы. На некоторых видны отпечатки пальцев. Интересно, сколько Эшеров ими пользовались? Что до меня, то я бы и ночи не провел в этом склепе. Боже, почему у нас нет здесь света!

Бун встал и прошел через комнату к окну. Он раздвинул шторы, позволив тусклому свету пробиться сквозь забрызганное стекло, и постоял минуту, наблюдая за уличным движением. На его широком красивом лице морщин почти не было, и хотя три месяца назад ему исполнилось тридцать семь, он запросто мог бы сойти за двадцатипятилетнего. Его пышная волнистая шевелюра была темнее, чем у брата, и имела каштановый оттенок. В чистых, глубоко посаженных, изумрудно-зеленых глазах играли темно-зеленые искорки. Он был крепким и широкоплечим, в расцвете сил и лет.

– Извини насчет твоего приступа, – сказал он Риксу. – Я бы не устраивал такой идиотской шутки, если бы подумал хорошенько. Увидев по дороге сюда эту штуку в витрине магазина, я подумал… не знаю, я подумал, тебе это понравится. Ты знаешь, у меня не было приступов почти шесть месяцев. И последний приступ был не сильный – всего три или четыре минуты. Может, я забыл, какими тяжелыми они бывают. – Он отвернулся от окна, взглянул на брата и от изумления застыл.

Он не видел брата почти год и был поражен тем, как он изменился. Сеть морщин на лице Рикса напоминала битый фарфор. Его тускло-серые глаза смотрели устало и были обведены кругами. И хотя Рикс был на четыре года моложе Буна, выглядел он по меньшей мере на сорок пять лет. Он казался изнуренным и больным. Бун заметил на его висках седину.

– Рикс, – прошептал он. – Боже всемогущий! Что с тобой произошло?

– Я болел, – ответил Рикс, зная, что это не все. По правде говоря, он и сам толком не знал, что с ним происходит – только, что его приступы стали болезненными и непредсказуемыми, во сне его постоянно преследуют кошмары и чувствует он себя семидесятилетним. – Думаю, я слишком много работал. – Он осторожно, так как дрожь его еще не отпустила, пристроился в кресло.

– Слушай. Тебе надо есть бифштексы, чтобы улучшить свою кровь. – Бун выпятил грудь. – Я ем бифштексы каждый день, и посмотри на меня! Здоров, как племенной бык.

– Великолепно, – сказал Рикс. – Как ты узнал, что я здесь?

– Ты звонил Кэт и сказал, что вылетаешь из Атланты, чтобы встретиться сегодня со своим литературным агентом, не так ли? Где еще, кроме этой старой дыры, ты мог остановиться в Нью-Йорке?

Рикс кивнул. Отель «Де Пейзер» был куплен Хадсоном Эшером в 1847 году. В то время отель представлял собой великолепное готическое здание, возвышавшееся над простоватыми строениями. Насколько Рикс знал, компания Хадсона Эшера по производству пороха, расположенная близ Эшвилла в Западной Каролине, поставляла огромное количество пороха и снарядов в Европу через Нью-Йорк. Хадсон хотел присматривать за посредниками и оборудовал в этом номере на случай внезапного приступа обитую резиной Тихую Комнату. Она не менялась с годами и использовалась поколениями Эшеров, в то время как сам номер становился все более безвкусным. Рикс подозревал, что его отец, Уолен, когда получил выгодное предложение от подрядчика, все еще оставался единственным владельцем «Де Пейзера». Семья редко покидала Эшерленд, свое огромное поместье двадцатью милями западнее Эшвилла.

– Ты не должен работать так много. Когда выходит твоя следующая книга? – Бун налил себе еще стакан виски и снова сел. Когда он подносил стакан ко рту, на его пальце блеснул ярко-розовый бриллиант. – Прошло много времени после выхода «Огненных пальцев», верно?

– Я только что закончил новую книгу.

– Да? И когда она выходит?

– Может, следующим летом. – Он даже сам удивился тому, с какой легкостью соврал.

Бун опять встал.

– Ты должен написать настоящую книгу, Рикс. Знаешь, про что-нибудь, что действительно может случиться. Эти дерьмовые ужасы – просто вздор. Почему бы тебе не написать такую книгу, которую ты с гордостью подписал бы собственным именем?

– Давай не будем снова об этом, хорошо? – При каждой встрече с Буном ему приходилось защищать свой жанр.

Бун пожал плечами.

– Идет. Просто мне всегда казалось, что с людьми, пишущими такое дерьмо, должно быть, что-то неладно.

– Насколько я понимаю, ты приехал сюда не для того, чтобы обсуждать мою литературную карьеру, – сказал Рикс. – В чем дело?

Бун помедлил, сделав глоток. Затем тихо сказал:

– Мама хочет, чтобы ты приехал домой. Папе стало хуже.

– Какого дьявола он не ляжет в больницу?

– Ты знаешь, что папа всегда говорил. «Эшер не может жить вне Эшерленда». И глядя на тебя, братец Рикс, я думаю, он прав. Должно быть, что-то есть в воздухе Западной Каролины, раз ты так сильно сдал с тех пор, как покинул ее.

– Мне не нравится имение, мне не нравится Лоджия. Мой дом в Атланте. Кроме того, у меня есть работа.

– О? Мне показалось, ты говорил, будто только что закончил очередную книгу. Дьявол, если она вроде трех предыдущих, никакая доработка ее не спасет!

Рикс мрачно улыбнулся.

– Спасибо, обнадежил.

– Папа умирает, – сказал Бун, и быстрый огонек гнева промелькнул в его глазах. – Я пытаюсь делать для него все, что в моих силах, и все эти годы я пытался быть там, где он хочет. Но теперь он хочет видеть тебя. Я не знаю почему, особенно после того, как ты отвернулся от семьи. Я думаю, он настаивает на этом потому, что хочет, чтобы ты был рядом с ним, когда он будет умирать.

– Тогда, если я не приеду, – ровно ответил Рикс, – может быть, он не умрет? Может быть, он встанет с кровати и опять займется лазерными пушками и бактериологическим оружием, а?

– О Боже! – Бун сердито вскочил со своего места. – Не надо разыгрывать передо мной святошу, Рикс! Этот бизнес принес тебе лучшее поместье в стране, накормил тебя, одел и послал учиться в лучшую бизнес-школу Америки! Толку от этого, правда, не было. И никто не говорит, что ты непременно должен будешь идти в Лоджию, если приедешь. Ты всегда безумно боялся Лоджии, не так ли? Когда ты там заблудился и Эдвин вытащил тебя оттуда, твое лицо цветом напоминало зеленый сыр… – Он внезапно замолчал, потому что ему вдруг показалось, что Рикс бросится на него через стол.

– Мне помнится нечто иное, – с напряжением в голосе сказал Рикс.

Несколько секунд они пристально смотрели друг на друга. Рикс вспомнил сцену из своего детства. Брат обхватил его сзади, повалил ничком на землю и, придавив коленом, так, что лицо Рикса вжималось в грязь Эшерленда и стало трудно дышать, издевался: ВСТАВАЙ, РИКСИ, ЧТО ЖЕ ТЫ НЕ ВСТАЕШЬ, А, РИКСИ?

– Хорошо. – Бун достал из внутреннего кармана пиджака авиабилет первого класса до Эшвилла и бросил его на стол. – Я повидал тебя и сказал все, что должен был сказать. Это от мамы. Она думала, что, быть может, у тебя осталась хоть капля жалости и ты навестишь папу на смертном одре. Если нет, пусть останется тебе на память. – Он подошел к двери, затем остановился и обернулся. – Да, катись в свою Атланту, Рикси, – сказал он.

– Возвращайся в свой выдуманный мир. Черт, да ты и сам уже выглядишь, как выходец из могилы. Я скажу маме, чтобы не ждала тебя. – Он вышел из номера и закрыл за собой дверь. Его кожаные ботинки заскрипели по коридору.

Рикс сидел, уставившись через комнату на скелет. Скелет усмехался ему как старый друг, как знакомый по множеству фильмов ужасов, которые Рикс смотрел. Символ смерти. Скелет в чулане. Кости, спрятанные под полом. Череп в шляпной картонке. Рука скелета, тянущаяся из-под кровати. Кости, лезущие из могилы.

Мой отец умирает, думал он. Нет, нет. Уолен Эшер слишком упрям, чтобы сдаться смерти. Они со смертью закадычные друзья. Они заключили джентльменское соглашение. Его «дело» давало смерти пищу – зачем ей кусать руку дающего?

Рикс взял авиабилет. Он был на завтрашний дневной рейс. Уолен умирает? Он знал, что здоровье отца за последние шесть месяцев ухудшилось, но смерть? Рикс сидел в оцепенении, не зная, плакать ему или смеяться. Он никогда не ладил с отцом, они на протяжении многих лет были друг другу чужие. Уолен Эшер был такой человек, что назначал своим детям часы для встречи и держал их на коротком поводке. Рикс как-то нагрубил ему, заслужив неиссякаемую ненависть отца.

Он не был уверен, любил ли он отца. Он сомневался, знает ли вообще, что такое любовь.

Рикс знал, что Бун всегда был большим любителем розыгрышей.

– Папа не умирает, – сказал он скелету. – Это просто выдумка, чтобы заманить меня обратно. – Пластиковые костяшки нагло блеснули, но промолчали. Глядя на них, он вспомнил скелет, болтавшийся в ухе шофера. По спине пробежали мурашки, и он был вынужден позвать горничную, чтобы убрали скелет – Рикс не мог заставить себя притронуться к нему.

Потом он позвонил в Эшерленд.

За четыре тысячи миль от него горничная ответила: «Резиденция Эшеров».

– Позовите Эдвина Бодейна. Скажите ему, что это Рикс.

– Да, сэр. Одну минуту, сэр.

Рикс ждал. Сейчас он чувствовал себя лучше. Он справился с приступом. Предыдущий приступ был у него неделю назад, посреди ночи, когда он слушал пластинку из своей коллекции джазовой музыки дома в Атланте. После того, как приступ прошел, он разбил пластинку вдребезги, думая, что спровоцировать его могла музыка. Он где-то читал, что определенные аккорды, тона и вибрации могут оказывать физическое воздействие.

Он знал, что эти приступы – симптомами состояния, названного в нескольких медицинских журналах «недуг Эшеров». Лекарств не было. Если отец умирает – значит, «недуг Эшеров» дошел до последней, смертельной стадии.

– Мастер Рикс! – сказал теплый, добродушный и слегка скрипучий голос в Западной Каролине. – Где вы?

– В Нью-Йорке, в «Де Пейзере». – Голос Эдвина наградил Рикса приятными воспоминаниями. Он представил высокого мужчину в униформе Эшеров

– серая куртка и темно-синие брюки с такими острыми складками, что можно порезаться. Он всегда чувствовал себя ближе к Эдвину и Кэсс Бодейнам, чем к собственным родителям.

– Желаете ли вы поговорить с…

– Нет. Ни с кем другим я говорить не хочу. Эдвин, у меня только что был Бун. Он сказал, что папе хуже. Так ли это?

– Здоровье вашего отца быстро ухудшается, – сказал Эдвин. – Я уверен, Бун объяснил вам, как сильно ваша матушка хочет, чтобы вы вернулись домой.

– Я не хочу возвращаться, и ты знаешь, почему.

Возникла пауза. Затем Эдвин произнес:

– Мистер Эшер спрашивает о вас каждый день. – Он понизил голос. – Я хочу, чтобы вы вернулись. Вы нужны ему.

Рикс не смог подавить натянутый, нервозный смешок.

– До этого он во мне никогда не нуждался!

– Нет. Вы не правы. Ваш отец всегда нуждался в вас, а сейчас нуждается больше, чем когда-либо.

Правда дошла до него прежде, чем он смог от нее закрыться: патриарх могущественного клана Эшеров и, возможно, самый богатый человек Америки лежит на смертном одре. Несмотря на то, что его чувства к этому человеку представляли собой мучительный клубок, Рикс знал, что должен навестить отца. Он попросил Эдвина встретить его в аэропорту и быстро повесил трубку, чтобы не передумать. Он пробудет в Эшерленде несколько дней, не больше, сказал он себе. Затем вернется в Атланту и приведет собственную жизнь в порядок, найдет какой-нибудь сюжет и приступит к работе, чтобы окончательно не загубить свою карьеру.

В комнату вошел присланный для уборки испанец с мешками под глазами. Он ожидал увидеть очередную мертвую крысу и с облегчением услышал приказание убрать пластиковый скелет.

Рикс лег и попытался заснуть. В его сознании возникли картины Эшерленда: темные леса его детства, где в подлеске, говорят, рыщут кошмарные твари; горы, смутной громадой темнеющие на оранжевой полосе неба; серые знамена облаков, венчающие верхушки гор, и Лоджия – непременно появляется Лоджия – огромная, темная и тихая, как могила, хранящая свои секреты.

Скелет с кровоточащими глазницами медленно вплыл в его сознание, и он сел, озаренный мрачным светом.

Давняя идея вновь захватила его. Это была та самая идея, ради которой он ездил в Уэльс, ради которой рылся в генеалогической литературе от Нью-Йорка до Атланты в поисках упоминаний об Эшерах в полузабытых записях. Иногда ему казалось, что все получиться, если он действительно того захочет, иногда – что тут чертовски много работы и все впустую.

Может, теперь время пришло, сказал он себе. Да. Ему однозначно нужна тема и он в любом случае возвращается в Эшерленд. По его губам пробежала улыбка; казалось, он услышал гневный крик Уолена за четыре тысячи миль.

Рикс вышел в ванную за стаканом воды и прихватил номер «Роллинг Стоунз», который Бун сложил и оставил на кафеле. Когда он развернул его в постели, крупный тарантул, аккуратно завернутый в журнал, выпал на его грудь и стремглав метнулся вдоль плеч.

Рикс выпрыгнул из постели, пытаясь стряхнуть с себя паука. Приступ, налетевший на него черной волной, загнал его в Тихую Комнату. При ее закрытых дверях никто не мог слышать его вопли.

Бун всегда был большим шутником.