Участь Эшеров

12

Ей и раньше доводилось ездить по крутым дорогам, но сейчас она бы предпочла оказаться на любой другой из них. Узкая проселочная дорога, по которой она ползла вверх на желтом «Фольксвагене», была так обильно усеяна мелкими камнями и грязными лужицами, что она опасалась за сохранность шин своего автомобиля. Она проделала вверх по склону на первой передаче уже более мили, и ей казалось, что она чувствует, как дымится трансмиссия. С того момента, когда она покинула дом Перри у подножия Бриатопа и сорок минут тряслась по дороге, она не встретила ни одной живой души и видела лишь несколько домишек, едва заметных в густом лесу.

Клинт Перри сказал ей, что надо искать дощатый дом с красными ставнями и двумя большими дубами, раскинувшими ветви над крышей. Он предупредил ее, чтобы она не съезжала на обочину, так как выбраться из нее будет трудно. Застрянешь там, сказал он, и не вылезешь до следующего года.

Нет, ей определенно не хотелось задерживаться на Бриатопе дольше, чем необходимо. Она была окружена лесом, гуще которого она никогда не видела, и хотя было почти десять часов утра, но даже яркий солнечный свет не мог проникнуть сквозь густую листву. Было тихо, не считая редких криков птиц. Ветер, ночью такой яростный, что она то и дело просыпалась, стих до едва слышного шепота. С деревьев слетали желтые и красные листья, устилая дорогу пестрым ковром.

«Фольксваген» задергался по серии скрытых лужицами рытвин. Только бы эти чертова подвеска выдержала, подумала она. Она проехала мимо ветхого домика с дымящейся трубой и увидела большого рыжего пса, сидящего перед домом на солнце. Пес навострил уши на шум машины, поленился даже тявкнуть. Он проводил машину глазами, а его язык свисал вниз, как розовый галстук.

Дорога пошла вверх еще круче. Она перегружала мотор, но если переключить на вторую передачу, он не вытянет. Не рассчитан на такое, мрачно подумала она.

Затем на повороте она чуть не переехала старика в лохмотьях, который медленно переходил дорогу, опираясь на сучковатую палку.

На мгновение ей показалось, что она собьет его. Она уже слышала хруст его костей. Она ударила по тормозам, и машина остановилась так резко, что ее бросило на руль.

Старик продолжал свой путь. Его обувь, старые ярко-оранжевые рыбацкие ботинки, шаркала по опавшим листьям. Он был истощен, его голова согнулась словно бы под весом длинной седой бороды, а плечи поникли. Палкой он аккуратно нащупывал дорогу.

Она высунула голову в окно.

– Извините, – сказала она, но он не остановился. – Мистер! Простите!

Наконец старик остановился, хотя и не смотрел в ее сторону. Очевидно, он ждал, что она скажет.

– Я ищу дом Тарпов. – Она говорила с южным акцентом, все еще сохранившем налет шотландско-ирландского говора. – Это далеко?

Он поднял голову, прислушиваясь, а затем, не проронив ни слова, перешел дорогу и начал уходить в лес.

– Эй! – крикнула она, но лес уже сомкнулся за его спиной, как многоцветная дверь. «Какие здесь все гостеприимные», – пробормотала она и поехала вперед. До нее только что дошло, что ее машина остановилась за мгновение до того, как она нажала на тормоз. Или это ей только показалось?

Совсем плохая стала, подумала она и вздохнула с облегчением, увидев впереди домик с красными ставнями футах в тридцати от дороги. Перед ним стоял видавший виды старый пикап с зелеными крыльями, коричневой дверью, красной крышей и ржавыми бамперами. В деревьях на боку валялась выброшенная стиральная машина. Рядом с ней, ржавея, лежало что-то, напоминающее двигатель.

Она съехала с дороги и остановилась за пикапом. Как только она вышла из машины, застекленная дверь дома открылась, и из нее на крыльцо вышла худощавая женщина средних лет с длинными темными волосами, одетая в выцветшие джинсы и бледно-голубой свитер.

– Миссис Тарп? – спросила приехавшая женщина, приблизившись.

– Кто вы такая? – резко, почти подозрительно спросила хозяйка.

– Меня зовут Рейвен Дунстан. Я приехала из Фокстона поговорить с вами.

– О чем?

– Вчера днем я беседовала с шерифом Кемпом. Он сказал мне, что ваш младший сын прошлой ночью пропал. Могу я войти и несколько минут поговорить с вами?

Майра Тарп скрестила руки на груди. Много лет назад она была симпатичной женщиной, но годы не пощадили ее. Суровый климат Бриатопа прочертил глубокие борозды на ее бледном лице, а маленькие темные глаза были окружены мелкими морщинами. Сейчас глаза у нее припухли от слез. У нее был тонкий рот и острый подбородок. Она смерила гостью горьким, но твердым взглядом.

– Никто не звонил шерифу, – ответила она. – Никто ему не говорил о Натане.

– Клинт Перри вчера звонил. Он ваш депутат, как вы знаете.

– Никто не просил вмешиваться посторонних, – сказала Майра. – Это не их дело. – Она изучала свою собеседницу: городская женщина, темно-синий жакет поверх белой блузки. Городская во всех отношениях. Ей, наверное, около двадцати пяти, высокая, с волнистыми светлыми волосами, рассыпавшимися по плечам. У нее были ясные светло голубые глаза и хорошая нежная кожа, из чего следовало, что она, конечно, работала не под открытым небом. Практически без косметики, симпатичная, но у нее что-то не в порядке с левой ногой, из-за чего она прихрамывала. Когда Рейвен подошла поближе к крыльцу, Майра заметила белый шрам, проходящий через ее левую бровь и задирающей ту вверх. Городская женщина. Даже руки у нее белые и гладкие. Что она делает здесь, на Бриатопе?

– Мне бы хотелось побеседовать с вами несколько минут о Натане, – сказала Рейвен. – Можно мне войти?

– Нет. Я выслушаю все, что вы хотите сказать, прямо здесь.

– Я из «Фокстонского демократа». – Рейвен вытащила из сумочки бумажник и показала удостоверение, но Майра даже не взглянула.

– Это газета? Я никогда их не читаю.

– Мистер Перри сказал шерифу, что поисковая группа вышла прошлой ночью искать двоих ваших сыновей и что один из них – его зовут Ньюлан? – вернулся утром домой. Мистер Перри сказал, что поисковая группа вчера выходила снова, но они не нашли следов Натана. Они собираются продолжить поиски сегодня?

– Несколько мужчин сейчас в лесу, – ответила Майра. – Если моего мальчика можно отыскать, они его найдут.

Что-то в том, как она это сказала, насторожило Рейвен.

– Вы думаете, они его найдут, миссис Тарп?

– Найдут, если ему суждено найтись.

Она была готова к сопротивлению. Ее отец рассказал ей об обитателях горы. Но сейчас Рейвен чувствовала прямую враждебность.

– Можно мне тогда поговорить с Ньюланом?

– Нет. Нью сейчас спит. Он пострадал в лесу.

– Надеюсь, ничего серьезного?

– Синяки и порезы. Через несколько дней он будет в порядке.

– Кто эти мужчины, которые ищут Натана, миссис Тарп?

– Мужчины, – сказала она, сузив глаза. – Вы их не знаете, вы ведь чужая здесь.

– Почему вы не пошли к шерифу? Он мог бы организовать необходимые поиски…

– Это появится в вашей газете? Вы пишете статью о моих мальчиках?

– Нет. Я собираю информацию лично для себя.

– Я вижу, – сказала Майра, кивнув. – Хорошо, в таком случае я сказала все, что могла.

– Что могли… или что хотели? – спросила Рейвен.

– И что хотела, и что могла. – Она отвернулась и стала смотреть в дом.

– Миссис Тарп, – окликнула ее Рейвен. – Я бы хотела поговорить с вами о Страшиле.

Ее собеседница замерла. Рейвен видела, как напряглись ее плечи. Затем Майра опять обернулась. Ее лицо было искажено гневом, а щеки покрылись пятнами.

– Убирайся с моей земли, городская женщина, – сказала она.

– Так вы знакомы со Страшилой?

– Разговор окончен.

– Почему? Вы думаете, Страшила слышит нас? Миссис Тарп! Скажите мне! Дайте мне войти и поговорить с Ньюланом.

– Я сказала, убирайся с моей земли. Я не буду повторять.

– Что с вами? – в голосе Рейвен слышалось раздражение. – Что вы пытаетесь скрыть? Боже мой, миссис Тарп! Ваш сын пропал два дня назад! Вы даже не сообщили об этом шерифу Кемпу! Чего вы здесь все боитесь?

Майра Тарп метнулась в дом и через мгновение вернулась, держа в руках короткоствольную винтовку. Без колебаний она направила ее на Рейвен.

– Даю тебе минуту, городская женщина, – тихо предупредила она. – Если за минуту ты не уберешься с моей земли, я прострелю твою прелестную задницу.

Рейвен начала аккуратно отступать от крыльца.

– Хорошо, – сказала она. – Я ухожу. Не надо нервничать.

– Я перестану нервничать, когда прострелю дырку в твоей голове.

Рейвен дошла до машины и залезла в нее. Проклятие, нога разболелась! Майра Тарп все еще целилась в нее, когда она завела «Фольксваген», дала задний ход и выехала на дорогу. Затем она поехала вниз, спускаясь на тормозах, чтобы не стирать шины. Ее руки крепко держали руль.

– Дура чертова, – пробормотала Майра Тарп, опуская винтовку. Это была винтовка Эшеров, и до того несчастного случая она была гордостью Бобби. Повернувшись, чтобы идти в дом, она увидела Нью, стоявшего в дверях. Шея и голова у него были перевязаны. Глаза опухли и под ними были большие синие мешки. Руки у него тоже были перебинтованы.

Он отступил назад, давая матери пройти, и закрыл за ней дверь. Она пересекла маленькую прихожую и поставила винтовку Бобби рядом с камином. Планировка дома была простой: две комнаты, кухня и прихожая. Дощатый пол в нескольких местах прогнулся и напоминал морскую волну, а тонкая деревянная крыша протекала как решето. Большую часть сосновой мебели Бобби сделал своими руками в мастерской, расположенной за домом. Чтобы скрыть пятна сырости, на полу лежали дешевые ковры. Сейчас в доме пахло ежевикой и пирожными. Мистер Бертон ожидал сегодня пироги.

– И что ты услышал? – спросила Майра Тарп, глядя на сына.

– Почти все.

– Тебе не следовало вставать с постели. Иди ложись.

– Почему ты не пустила ту женщину поговорить со мной? – тихо спросил Нью.

– Потому что наши дела – это наши дела, вот почему! Она чужая, городская. Это сразу видно.

– Может и так, – согласился Нью, – но, я думаю, она хотела помочь.

– Помочь, – сказала Майра с усмешкой. – Нам не нужна помощь чужаков! Это все глупости. А теперь иди обратно в постель, где ты должен находиться. – Она направилась на кухню, и пол заскрипел у нее под ногами.

– Ма? – сказал Нью. – Я видел его. На краю той ямы. И я слышал, как кралась его черная кошка.

– Ты ничего не видел и не слышал! – огрызнулась она, обернувшись. Она сделала несколько шагов вперед, но Нью не шелохнулся. Майра покраснела до корней волос. – Ты понимаешь меня, парень?

Она протянула руки, чтобы встряхнуть его, но он сказал:

– Не делай этого, мама. – Что-то в его тоне остановило ее. Она неуверенно моргнула. Он вырос так быстро! Она опустила руки, но в ее глазах была злость.

– Ты ничего там не видел и не слышал!

– Он унес Натана. – Голос Нью дрогнул. – Он засунул его к себе под мышку и уволок в лес. Я знаю, ма, потому что я видел, и никто не может сказать, будто я не видел.

– Было темно, и ты лежал в тех колючках весь изрезанный и избитый! У тебя шишка на затылке величиной с кулак! Откуда тебе знать, что ты там видел?

На бледном напряженном лице Нью яростно, как темно-зеленые изумруды, сверкали глаза.

– Я видел Страшилу, – сказал он твердо. – Он взял Натана.

– Не произноси это имя в нашем доме, парень!

– Та женщина была права. Ты боишься. Чего, ма? Скажи мне.

– Чужаки никогда не бывают правы! – Слезы выступили у нее на глазах.

– Ты ничего не понимаешь, Нью. Ничегошеньки. Ты не должен говорить с чужаками, особенно о нем. Мы не хотим, чтобы чужаки ошивались на Бриатопе, задавая дурацкие вопросы, и совали нос в каждый овраг. Мы сами о себе заботимся.

– Если я его не видел, – ответил Нью, – тогда что же случилось с Натаном, ма? Как случилось, что ни один из тех мужчин до сих пор его не нашел?

– Натан заблудился в лесу. Сбился с тропинки. Может, попал в колючки, я не знаю. Если ему суждено найтись, они его нам принесут.

Нью покачал головой.

– Они не найдут его. Ты знаешь это не хуже меня. Если бы его можно было найти, они бы его уже нашли. И Натан не сбился бы с дороги. Даже в темноте.

Майра начала было говорить, но запнулась. Когда к ней вернулся голос, то он был похож на страдальческий шепот.

– Не кличь беду, сынок. Не надо ее звать. Видит Бог, я сама схожу с ума по Натану, но… ты – это все, что у меня осталось. Ты должен быть главой семьи. Мы должны быть сильными и продолжать жить своей жизнью. Ты это понимаешь?

Нью не понимал. Почему мама не позволила ему поговорить с газетчицей? Почему она даже не дала ему поговорить с местными мужчинами, которые вызвались искать? Но он видел, как она близка к тому чтобы сорваться, и сказал:

– Да, мама.

– Хорошо. – Она выдавила слабую кривую улыбку, но в ее глазах было страдание. – Ты у меня хороший мальчик. А теперь иди назад в постель. Тебе нужен отдых. – Она помедлила мгновение и пошла обратно на кухню. Ее нижняя губа дрожала.

Нью вернулся в комнату, которую он делил с Натаном. Там было две койки, между которыми стоял шаткий сосновый стол. В комнате не было шкафа, а одежда Нью и Натана висела на металлической планке, привинченной к одной из стен. Единственное окно выходило на дорогу, из него Нью и увидел приехавшую газетчицу.

Нью закрыл дверь и сел на свою койку. Он чувствовал запах табачного сока и йода: лекарств, которыми мать лечила его порезы. Они жгли его, как в аду.

Этой ночью ему опять снилась Лоджия. Она была вся залита огнями, ярче которых Нью никогда не видел, и наблюдая за ней, он замечал в окнах силуэты, проходящие взад и вперед. Они двигались медленно, с величавой размерностью, словно танцуя на огромном приеме. И во сне, как это обычно бывает, он услышал как его зовет по имени с очень большого расстояния шепчущий искушающий голос, который иногда звал его на утесе Дьявола.

Его мучили вопросы о Страшиле. Кто это такой и почему он взял Натана? Проще спросить у луны, почему она меняет форму, подумал он. Страшила жил в ветре, в деревьях, в земле, в колючках. Страшила выходил из своих потайных мест, чтобы украсть зазевавшегося. Если бы я не упал в те колючки, сказал себе Нью, Натан был бы здесь. Он посмотрел на койку Натана. Я мог бы спасти его… как-нибудь. Я – глава семьи, и я мог бы что-нибудь сделать.

Но мог ли я?

Его папа позволил бы ему поговорить с этой женщиной, он знал это. Его папа ничего не боялся. Но теперь он глава семьи, а койка Натана пуста.

Нью приподнял тоненький матрас на своей койке и вытащил волшебный нож.

Он принес его в дом тайком, спрятав в рукав куртки. Этой хитрости его научил отец: суешь нож в рукав, при необходимости выпрямляешь руку достаточно быстро, и нож соскальзывает прямо в руку. Много лет назад, перед тем как жениться на маме, папа сильно пил, и Нью подозревал, что он использовал этот прием для самозащиты в некоторых кабаках.

Волшебный нож был его секретом. Сам точно не зная почему, он не показал его маме, но он знал, что, прежде чем рассказывать, хочет испытать его.

Он положил его на койку Натана и снова сел. Я хочу его, сказал он про себя, и протянул перевязанную руку.

Нож не шевельнулся.

Нужно хотеть сильнее. Он сконцентрировал свое внимание, заставляя нож прыгнуть ему в руку. Я хочу его, подумал он.

Вроде бы нож задрожал. А может, и нет.

Образ темного силуэта с Натаном под мышкой пришел к нему незваный. Он увидел лунный свет на лице брата, почувствовал колючки, крепко схватившие его, увидел отвратительную ухмылку на уродливом лице Страшилы.

Он набрал побольше воздуха.

Я ХОЧУ ЕГО – СЕЙЧАС ЖЕ!

Волшебный нож лезвием вперед взлетел с койки со стремительностью, поразившей его. Он закружился в воздухе, набирая скорость, затем устремился к его руке.

Но все это произошло очень быстро, быстрее, чем он мог контролировать. Он понял, что нож вполне мог порезать его руку.

В это время его мама открыла дверь, чтобы извиниться за срыв. Когда она заглянула в комнату, кинжал, описав кривую в дюйме от руки Нью, стремительно взметнулся к потолку.

Она охнула.

Нож торчал из потолка и вибрировал, как лопнувшая струна.

13

Рикс проснулся в объятиях призрака своей бабушки.

Комнату наполнял золотистый туман – это солнечный свет просеивался сквозь листву деревьев. Был уже одиннадцатый час. Рикс чувствовал жуткий голод и жалел, что его не разбудили к завтраку. Ленч будет только в двенадцать тридцать.

Он встал с кровати и потянулся. Он читал дневник Норы Эшер почти до двух часов ночи, и сцены жизни Эшеров в 1917 и 1918 годах запечатлелись в его памяти так же ярко, как старые фотографии, которые он нашел в библиотеке. После свадьбы записи в дневнике Норы становились все более и более лаконичными. Он чувствовал, как Нора из ребенка, находящегося под защитой домашнего крова, постепенно превращалась в робкую, но очень богатую женщину. Целые месяцы проходили без единой заметки, или иногда весь месяц был описан одной фразой о торжественном обеде или еще каком-нибудь мероприятии. Было ясно, что Нора смертельно скучала в Эшерленде и что Эрик, как только заполучил ее, также довольно быстро к ней охладел.

Рикс умылся в ванной холодной водой и провел пальцем по глубоким морщинам вокруг глаз. Не стали ли они за день менее глубокими, лицо – менее бледным, а глаза – менее усталыми? Он чувствовал себя прекрасно, но все равно принял витамины.

В дверь его спальни постучали, и Рикс открыл.

– Вставайте, вас ждут великие дела, – сказала Кэсс, заходя с подносом: яичница с ветчиной, овсянка и кофе.

– Доброе утро. Извини, что я проспал завтрак.

– Я кое-что вам оставила. Вы поздно легли этой ночью? – Она поставила поднос на стол, рядом с дневником Норы Эшер.

– Да. Довольно поздно.

Если Кэсс и заметила дневник, то не подала вида. Ее улыбка была широкой и солнечной.

– Ваша мать хотела вас разбудить. Ей пришлось завтракать одной этим утром, но я убедила ее дать вам поспать.

– Спасибо. Еда выглядит великолепно. А где был Бун этим утром?

– Не думая, что он появился до рассвета. – Прежде, чем Рикс успел достать до тетради, Кэсс обернулась, чтобы налить ему кофе. – Его любовь к покеру сильно вредит его банковскому счету. Что это? – Она кивнула в сторону дневника.

– Так… читаю кое-что.

– Выглядит очень старым. – Рикс увидел, как ее взгляд заскользил по странице, и она прекратила разливать кофе. – Где вы это взяли, Рикс? – спросила она, и по ее голосу Рикс понял: она знала, что это такое. Несколько секунд он не отвечал, пытаясь придумать подходящую историю, но Кэсс смотрела прямо на него, и он понял, что не сможет ей солгать.

– Эдвин дал мне ключ от библиотеки.

– О, тогда… Вам известно о книгах, которые принесли из Лоджии.

– Совершенно верно. И мне также известно о том, что Уилер Дунстан пишет историю дома Эшеров. Кэсс, почему ты не рассказала мне об этом?

Кэсс отставила кофейник в сторону, избегая взгляда Рикса.

– Не знаю, – сказала она с тихим вздохом. – Я полагала… я просто не думала, что это важно.

– Не важно? – недоверчиво переспросил он. – Какой-то чужак шесть лет работает над историей моей семьи, а ты не думаешь, что это важно? Кэсс! Когда Бун рассказал мне об этом, я чуть не подпрыгнул до потолка! Если кто и должен написать такую книгу, так это должен быть я, а не чужак.

– Дунстан никогда ее не закончит, – спокойно сказала она и подняла глаза.

– Но это, кажется, так встревожило отца, что он послал к нему адвоката.

– Ваш отец ценит свое уединение. Он хочет защитить имя Эшеров. Можете ли вы ставить это ему в вину?

Рикс помедлил с ответом. Лицо Кэсс выражало такую твердую уверенность, что он почувствовал, как склоняется к ее точке зрения.

– Нет, – сказал он. – Полагаю, нет.

– В настоящий момент, – продолжала она, – любая публикация принесет вред вашей семье. Рано или поздно репортеры пронюхают о смерти вашего отца. Они, не дай Бог, заполонят весь Эшерленд. Но я надеюсь, что это будет после того, как поместье и дело перейдут в другие руки.

Рикс фыркнул, взял чашку и отхлебнул кофе. – На кого папа положил глаз? – спросил он, стараясь казаться безучастным. – На Буна или Кэт?

– Я не знаю. Эдвин думает, что мистер Эшер отдает предпочтение вашей сестре. У нее лучше образование.

Рикс покачал головой.

– Нет. Я не думаю, что она хочет этого. Она слишком счастлива тем, чем сейчас занимается. – Следующий вопрос вырвался сам собой: – Она не употребляет наркотики?

– Насколько я знаю, нет, – ответила Кэсс и пожала плечами. – Она совсем не пьет, не считая случайного стакана вина. Она все еще слишком много курит, но это обычные сигареты, без всяких там штучек. После того, что случилось в Токио, да… – Остальное она оставила недосказанным.

Кэт была схвачена несколько лет назад при въезде в Японию – она должна была участвовать в показе мод – с двенадцатью граммами кокаина и унцией марихуаны в косметичке. Японская полиция крепко насела на нее, и шумиха продолжалась около месяца. Рикс, занятый в то время работой над романом о ведьмах под названием «Сходка», видел репортажи в газетах. На одной из фотографий Кэт, унылая и непричесанная, шла между отцом и Буном к лимузину, стоявшему перед полицейским участком. Уолен грозил тростью фоторепортерам, а Бун кривил рот.

– Так, – Кэсс махнула в сторону дневника, – вы читаете это ради развлечения… или работы?

– Если я скажу тебе, что я действительно твердо намерен написать эту книгу, то ты пойдешь к Эдвину или к папе?

Кэсс нахмурилась, и две морщинки между глазами углубились. Она на мгновение задумалась.

– Я поклялась вашему отцу соблюдать лояльность по отношению к нему, – сказала она в конце концов. – То же сделал и Эдвин. Согласно этой клятве, я обязана сообщить ему, если почувствую, что происходит что-то, о чем он должен знать.

Внезапно Рикса поразила ужасная мысль. Кэсс даже не придется ничего говорить Уолену. Если его слух достаточно обострен, чтобы слышать голоса в гостиной, то он, конечно, мог бы слышать этот разговор прямо сейчас! Но поймет ли полностью Уолен, о чем они говорят, или нет?

– Он нас сейчас слышит, да? – спросил Рикс нервным шепотом. Сердце его стучало. – Ты хочешь, чтобы он услышал прямо сейчас?

– Нет. Он не слышит. Час назад я приносила миссис Рейнольдс ее завтрак, и он спал. Она дала ему транквилизаторы, так как он провел беспокойную ночь.

Кэсс никогда не лгала ему, и он видел сейчас по ее лицу, что она говорит правду. Но он все равно был встревожен.

– Ты скажешь ему? – спросил он, не повышая голоса. Не дав ей ответить, он схватил ее руку. – Пожалуйста, не говори, Кэсс. Я умоляю тебя. Дай мне шанс. С тех пор… как умерла Сандра, дела у меня идут не слишком хорошо. Я больше не могу заставить свои идеи работать. Все выходит невнятным и запутанным. Сандра помогала мне выговариваться и идти вперед. Без нее… мне некому помочь, чтобы хоть что-то понять. – Он сжал ее руку.

– Я должен начать работать над новой книгой, Кэсс. Если я этого не сделаю, папа окажется прав насчет меня. Я буду просто жалким писакой, которому однажды улыбнулась удача.

– Почему вы так уверены, что сможете написать историю семьи? Мне кажется, что написать роман гораздо проще.

– Я не уверен, но я должен попытаться. Работа будет трудной, но ведь фабула уже есть! Все, что мне надо сделать, это собрать все воедино. Что, если Уилер Дунстан успеет первым? У него было шесть лет форы! Если я не использую свой шанс, я не знаю, что буду делать.

На ее лице отражались противоречивые эмоции.

– Я… дала клятву.

– Вы с Эдвином вот-вот уйдете. К тому времени, как я окончу книгу, вы будете далеко. Все, что я прошу у тебя – это немного времени. Если ты скажешь отцу, он отошлет все документы обратно в Лоджию, и тогда мне их уже не достать. Пожалуйста. Время – это все, о чем я прошу.

Кэсс высвободила руку.

– Я должна подумать. Я не могу вам ничего обещать.

Рикс почувствовал, как покрывается испариной, его сердце продолжало стучать.

– С вами все в порядке? – спросила Кэсс. – Вы побледнели.

Он кивнул.

– Полагаю, мне нужно поесть.

– Так ешьте, пока не остыло. – Она пошла к двери и на пороге остановилась. – Вы поставили меня в неловкое положение, Рикс, – тихо сказала она. – Я люблю вас, но мистера Эшера я тоже люблю.

– Кого ты любишь больше? – спросил он.

Кэсс вышла, не ответив.

Рикс почувствовал себя отвратительно. Просить Кэсс сделать выбор было манипуляцией в духе отца. Однако если о его идее узнает Уолен, он может спокойно о ней забыть. Но эта идея по праву принадлежит ему, а не чужаку! Он потрогал виски и почувствовал холодный пот.

Скелет с кровавыми глазницами медленно покачивался в его сознании взад и вперед, взад и вперед. Капельки крови сбегали по черепу. Волосы Сандры плавали в красной воде.

«Неудачник», – слышал он слова отца. – «Ты не кто иной, как обычный неудачник…»

Рикс схватился руками за стол. Его нервы были напряжены.

Золотой свет, заполнявший комнату, начал превращаться в резко-желтый, ослепительный, режущий глаза. Он слышал, как в трубах Гейтхауза булькает вода. Храп Буна за стеной напоминал завывания бензопилы. Шум, сперва слабый, как жужжание москита, становился все громче. Жужжание превратилось в вой. Это был вертолет, приближающийся к Эшерленду.

Нужно найти место, чтобы укрыться. Ближайшая Тихая Комната была у Буна, но чтобы туда попасть, надо было пройти мимо Паддинг. Еще был, по словам Уолена, туалет в комнате Кэт. Следует поторопиться, пока приступ не набрал силу. Он шатаясь пошел к двери, голова у него раскалывалась.

Но как только он протянул руку к дверной ручке и взялся за нее, она изменилась. Это был уже не большой восьмигранный кусок хрусталя, теперь она была отделана полированным серебром, и на ней была выгравирована морда ревущего льва.

Рикс отдернул руку, как от огня. Резкая боль обожгла голову, и в это мгновение он увидел истощенное тело, лежащее в темноте на кровати, и понял, что это не его отец, а он сам гниет в Тихой Комнате.

А затем все закончилось. Приступ миновал, оставив его, потного и дрожащего, стоять, упершись лбом в дверь. Интенсивность света и звуков ослабла.

Он посмотрел на вырезанную из хрусталя дверную ручку. Серебряная морда льва исчезла. Он видел эту серебряную дверную ручку раньше, но не мог вспомнить где. Возможно, предположил он, в своих постоянных кошмарах о Лоджии?

Он спрашивал себя, почему приступ закончился. Пот на его лице просыхал, сердце билось все ровнее. Если бы все шло, как обычно, сейчас он бы уже полз на животе. Неужели Уолен был прав насчет Эшерленда, думал он. Неужели возвращение пошло ему на пользу?

Все еще дрожа, Рикс надел штаны цвета хаки, белую рубашку и коричневый пуловер. В шкафу обнаружились три новых костюма его размера, брюки, свитеры и дюжина крахмальных сорочек. Он сел за стол и жадно принялся за еду, которую принесла Кэсс.

Затем, почувствовав себя намного лучше, стал листать дневник.

Он не имел ни малейшего представления о том, как выглядела Нора Сент-Клер-Эшер, но помнил фотографию с женщиной в белом на балконе. Она держалась с королевским достоинством, но в фотографии было что-то невыразимо печальное: одинокая фигура на фоне великолепия Лоджии, смотрящая вдаль, за угрюмое черное озеро. Он представлял себе Нору как женщину своего времени – ребячливую, невинную, быть может, немного избалованную, но, конечно, очень красивую. В воображении он наделял ее хрупким сложением, локонами каштановых волос, зачесанных назад и открывавших высокий лоб, и большими серыми глазами любопытного зверька. Естественно, она была роскошной женщиной, иначе Эрик не увлекся бы ею так пылко. Она была обаятельной, способной любезно болтать с любым из гостей Эрика в Эшерленде, и, вероятно, образцовой хозяйкой.

Рикс допил кофе и налил себе вторую чашку. Сейчас он чувствовал себя гораздо лучше. Завтрак сделал свое дело.

Он остановился на записи от 5 июля 1919 года. Это была первая запись за шесть с лишним месяцев. Она была сделана очень неровным почерком, а страницы пестрели пятнами и кляксами. Напряжение Норы было налицо.

На первой строчке было написано: «Он убийца».

По мере того, как Рикс вчитывался, Нора Сент-Клер-Эшер начинала говорить с ним через десятилетия. Ее слова разжигали его воображение, они преодолевали время и пространство, и внезапно он оказался на приеме по случаю Дня Независимости, устроенном в Эшерленде почти за тридцать лет до его рождения.

Тысячи японских фонариков мигали всеми цветами радуги на деревьях Эшерленда. На берегу озера для гостей Эрика Эшера были поставлены длинные столы, покрытые белыми ирландскими скатертями. Более шестисот человек пришло полакомиться жареной свининой, толстыми ломтями чикагской говядины, новоанглийскими омарами, телятиной, бараниной и мороженными устрицами, привезенных из Флориды. На столах также стояли маринованные перепелиные яйца, салаты с фазаньими языками, дымящиеся утки по-китайски и королевские крабы с Аляски размером с колесо от «Роллс-Ройса». Воткнутые в землю горящие факелы освещали происходящее. Вокруг сновала целая армия официантов в красных визитках и разливала шампанское в прозрачные бокалы. На белой сцене, украшенной американскими флагами, духовой оркестр играл марш. В лесу трещали цикады, и то и дело доносилось рычание льва или какого-нибудь другого хищника из личного зоопарка Эрика.

Рядом с каждой тарелкой стояли маленькие американские флажки. Гости были одеты так, как им было предписано в написанных золотыми буквами приглашениях. Все, начиная от дипломата из Вашингтона и заканчивая президентом Эшвилльского банка, были в красном, белом и голубом.

Сидящий во главе самого длинного стола Эрик Эшер неожиданно поднялся. Широкоплечий и неуклюжий, он был одет в ярко-красный костюм, белый галстук и голубую рубашку, на стеклах его очков поблескивали огоньки факелов. Он поднес мегафон к губам.

– Тост! – проревел он и поднял бокал шампанского.

Духовой оркестр смолк на середине мелодии. Шесть сотен человек перестали жевать и разговаривать и обратили к нему свои лица. Официанты в суете наталкивались друг на друга, пытаясь заполнить все поднятые бокалы. Пробки вылетали, как петарды.

– Ну? – прокричал Эрик в мегафон. – Встать, черт подери!

Гости поднялись, как перед президентом Соединенных Штатов, чей помощник сидел рядом с потрясенной Норой Эшер. Нора была в белом платье, голубых печатках, а в волосах у нее была красная лента. Поднявшись, Нора заметила пьяный блеск в глазах мужа. Вероятно, он выпил слишком много шампанского. Если этот прием будет похож на другие приемы, которые устраивал Эрик, то он может затянуться на несколько дней, пока гости не начнут ползать по земле и голыми купаться в фонтанах. Она подняла свой бокал вместе со всеми. Напротив нее рыгал Гарри Сандерсон, табачный магнат средних лет из Винстон-Салема.

– За Четвертое июля, – проревел Эрик, – и за те принципы, на которых стоит великая нация! Пусть наш флаг всегда развевается над этой страной, где каждый человек может засучить рукава и стать миллионером! – За его спиной и ровной поверхностью озера сверкала Лоджия. Это было величественное зрелище, но Эрик все заставлял рабочих продолжать строительство. В темноте, там, где была гора Бриатоп, сквозь деревья виднелось несколько огоньков.

– Мой пра-пра-дедушка приехал сюда из Уэльса с карманами, набитыми лишь угольной пылью! – сказал Эрик. – Но у него была идея. Он изобрел ружье, которое выбило краснокожих из Канзас-сити и догнало их до Канады, и этот сукин сын, не жалея себя, работал! Самозарядная винтовка Эшера открыла для этой страны новые рубежи, без нее мы сейчас вполне бы могли есть бобовый суп вместо ростбифа, и в карманах у нас вместо серебряных долларов гулял бы ветер!

Раздался смех. В конце стола молодая шлюшка, приехавшая вместе с пожилым и богатым торговцем порохом, хихикала как гиена.

Нора не пила спиртного. Вкус алкоголя был ей неприятен, и поэтому в ее бокале была просто вода со льдом. Вокруг, как голубой туман, клубился дым от сигар, который ее раздражал. За плечом Эрика она неожиданно увидела силуэт, двигающийся вдоль стеклянных стен купола самой высокой крыши Лоджии. За два года, в течение которых она была женой Эшера, отец Эрика, Лудлоу, практически превратился в затворника. Она редко видела его, и он никогда с ней не говорил. Большую часть времени он проводил в этом стеклянном куполе, но иногда по ночам Нора слышала, как он проходит по коридору мимо ее спальни. Она узнавала его по стуку трости по деревянному полу.

Внезапно Эрик опустил бокал, схватил Нору за руку и притянул к себе. Она споткнулась, залив водой все платье. От него пахло лошадьми, на которых он целыми днями скакал по поместью.

– И я хочу сделать заявление! – сказал он. – Я скоро стану отцом! – Раздались теплые аплодисменты и крики «браво!». Эрик похлопал Нору по животу, и она почувствовала, как вспыхнуло ее лицо. – Доктор сказал, что я стану отцом в феврале или марте! Так выпьем же за будущее и за всех Эшеров, которые еще не родились. Теперь все могут пить!

Нора вырвалась от него и села. Она собиралась сказать об этом в кругу близких друзей и думала, что Эрик не станет вмешиваться в ее планы. Она знала, что завтра это появится в эшвилльской газете. Она поймала взгляд миссис Ван Досс, которая наблюдала за ней с холодной улыбкой на лисьем лице. Напротив нее Гарри Сандерсон раскурил очередную семидюймовую гаванскую сигару и потребовал еще шампанского.

Фейерверк начался с оглушительного раската, который эхом прокатился вдоль озера и отразился от стен Лоджии. Небо расцветили буйные краски, там зажглись красные ракеты, голубые осветительные снаряды и золотые кольца. Это представление, стоившее Эрику более шестидесяти тысяч долларов, продолжалось более получаса. Когда оно завершилось и последний пепел зашипел в озере, нервы у Норы представляли собой дрожащий комок. Эрик весело улыбался. Нора видела, что огни уходили к стеклянному куполу.

После того, как аплодисменты утихли и Нора заставила себя вступить в разговор с пожилой светской львицей из Эшвилла по имени Далила Хьюкэби, Сандерсон закричал:

– Прекрасное представление, Эрик! Чертовски хорошее! Я бы сам лучше не сделал! – Его голубой галстук съехал, а глаза покраснели. Жена пыталась его сдерживать, но без особого успеха.

– Ты же знаешь Эшеров, Гарри, – ответил Эрик, разрезая кусок мяса в своей тарелке. – Мы всегда веселимся с помпой.

– Эрик, сколько тебе выделил папа на это шоу?

Эрик поднял глаза. Его лоснящийся рот растянулся в тонкой улыбке, глаза были как куски гранита.

– Тебе не кажется, Гарри, что ты слегка перепил?

– Как бы не так, парень! Слушай, я был на приеме по случаю сорокалетия твоего отца, здесь же, в Эшерленде. Вот тогда был прием! Старому ублюдку пришлось выложить на фейерверк сотню тысяч зеленых! А сколько он дал тебе на твой фейерверк?

Сандерсон нащупал больное место, и он это знал. Эрик Эшер был все еще на содержании своего отца. Хотя здоровье Лудлоу пошатнулось, казну он крепко держал в своих руках, и Нора слышала, как Эрик бесновался из-за того, что он считал жалкими подачками.

– Да, – продолжал Сандерсон, усиленно подмигивая Норе, – старик Лудлоу действительно знал как устраивать приемы. Он умел заставить людей сидеть и смотреть. Если вы побывали на одном из его приемов, то никогда этого не забудете. Он, должно быть, тратил по сотне тысяч на те фейерверки. Они продолжались битый час, не меньше.

– Да ну? – спросил Эрик. Огонь блестел на стеклах его очков. Около тридцати человек прислушивались к их разговору, но никто, кроме Норы, не знал, что закипает сейчас внутри ее супруга. – Так ты любишь фейерверки, Гарри?

– Продолжающиеся целый час, – сказал он. – Официант, шампанское сюда!

Эрик медленно встал, выпячивая грудь, как бойцовый петух. Нора знала, что это опасный признак.

– Если ты так обожаешь фейерверки… что ж, ты получишь фейерверки. Наслаждайся приемом. Пей и улыбайся. Мистер Конейс, вы не поухаживаете некоторое время за моей женой? Я скоро вернусь. – И не успела Нора спросить, куда он собрался, как Эрик широким шагом быстро пересек лужайку, возле которой были припаркованы автомобили, сел в «Роллс-Ройс», развернулся и поехал к воротам Эшерленда.

Оркестр вновь заиграл, и в течение следующего часа или около того Нора беседовала с мистером Конейсом о социальной обстановке в Вашингтоне. Гарри Сандерсон постепенно сползал со своего стула. Двое гостей прыгнули в озеро прямо в одежде. Кто-то достал пистолет и принялся палить по висящим фонарикам.

Беседа, которую вела Нора, была прервана ревом подъезжающих машин. Между деревьями замелькал свет фар. К Лоджии приближались три грузовика Эшеров, каждый из которых тянул за собой что-то, покрытое брезентом. Они остановились на дороге в тридцати ярдах от столов. Она услышала мужской голос. Он напоминал голос Эрика, но она не была в этом уверена. Из грузовиков стали вылезать люди. Из темноты появился Эрик, возвращавшийся к гостям, и Нора встала со своего места.

Лицо Эрика горело, и когда он проходил мимо нее, она услышала его прерывистое, как у разъяренного зверя, дыхание.

– Гарри? – спросил он, и пьяный гость поднял голову, не в силах сфокусировать взгляд. – Я приготовил тебе сюрприз, Гарри. Кое-что, что поможет тебе запомнить мой прием.

– Чертовски замечательно, – промямлил Гарри и тупо ухмыльнулся.

Брезент сняли, и Нора увидела, как мужчины из грузовиков стараются повернуть предметы, которые они привезли, вокруг своей оси. Нора почти сразу поняла, что скрывалось под брезентом.

Пушки. Полевые гаубицы Эшеров, похожие на те, что она видела на фотографии поля боя, которую ей как-то с гордостью показал Эрик.

– Фейерверк, – сказал Эрик, улыбаясь. Люди уже начали покидать свои места. Пушки были направлены прямо на толпу.

– Готовы, мистер Эшер! – прокричал один из пушкарей.

– Эрик, – начала пораженная Нора. – Боже мой, ты же не можешь…

– Надеюсь, тебе понравится представление, Гарри. – Эрик величественно повернулся к грузовикам и закричал: – Огонь!

Первая гаубица выстрелила. Снаряд пронесся над столами с грохотом грузового поезда, пролетел над Лоджией и ушел в сторону горы Бриатоп.

Гости в панике разбегались с криками, какие могли бы издавать грешные души в аду. Они натыкались друг на друга, сшибали столы с едой и шампанским. Начали стрелять остальные пушки. Земля дрожала от каждого выстрела, и эти сотрясения многих сбивали с ног. Мистер и миссис Сандерсон свалились со своих стульев как тряпичные куклы. Нора уходила, цепляясь за мистера Конейса. Бутылки шампанского взрывались прямо в ящиках. Японские фонарики бешено раскачивались. Снаряды продолжали пролетать над головами, и небо наполнилось жутким пульсирующим красным сиянием.

Выстрелы продолжались. Ошеломленная Нора опустилась на колени, наблюдая за людьми в визитках и вечерней одежде, которые бежали под прикрытие деревьев, падали от взрывных волн, поднимались и снова бежали. В ушах у нее звенело. В воздухе пахло порохом. Оркестранты побросали свои инструменты рядом с павильоном, который развалился как карточный домик. Некоторые снаряды были со светящимся покрытием, и Нора видела, как один из них просверкал над Лоджией и падающей звездой улетел в темноту, а затем она увидела красную вспышку взрыва на горе Бриатоп.

Боже мой, подумала она в ужасе. Пушки нацелены на гору! Он стреляет по домам людей!

Тут к ней вернулся голос, и хотя она не могла слышать себя в этом шуме, она закричала:

– Прекрати это, ты, ублюдок, прекрати, убийца, прекрати!

Артиллерийские снаряды взрывались на горе. Нора видела взметающиеся языки пламени там, где они ударялись о землю. Встав на ноги, она нетвердой походкой, натыкаясь на людей и спотыкаясь об упавших, пошла туда, где клубился дым.

Из тумана к ней приблизилась фигура, и только когда она оказалась прямо перед ней, Нора поняла, что это Эрик.

– Зачем? – закричала она. – Зачем?

Он остановился, уставившись на нее. На его лице застыла кривая улыбка.

– Потому, – сказал он, и тут Нора поняла, что канонада закончилась, – что я могу.

Затем он как лунатик прошел мимо нее в густые клубы дыма.

Она стояла, наблюдая огонь на горе Бриатоп. И тут она зарыдала. Под ее ногами валялись маленькие американские флаги, сорванные потоками воздуха от гаубиц.

Кто-то постучался в дверь Рикса.

– В чем дело? – буркнул он, оторвавшись от дневника.

Дверь открылась без предупреждений.

– На меня-то зачем огрызаться? – сказала Кэтрин Эшер, надувшись.

14

– Расскажи нам еще об этом приеме на яхте, – настаивала Маргарет, обращаясь к Кэт. В ее голосе звучал детский восторг. – Это звучит так восхитительно!

Кэт пожала плечами, быстро посмотрев через стол на Рикса.

– Ну, это был обыкновенный прием. На борту было около ста человек, я полагаю. Большинство работает в области рекламы и моды. Были другие фотомодели. Мы плавали вокруг острова при лунном свете. На всех судовых снастях также висели маленькие мигающие лампочки. Был легкий приятный бриз, а если посмотреть за борт в воду, то можно было увидеть рыб, плескавшихся рядом с бортами и оставлявших за собой прекрасный зелено-голубой след. Это как-то связано с микроскопическими обитателями морской воды. Во всяком случае, мы прекрасно провели время. На следующий день прием закончился, и я вернулась домой.

– Но разве ты не встретила там какого-нибудь обаятельного мужчину? – Маргарет выглядела разочарованной. – Уверена, что на этом приеме были богатые холостяки всех сортов.

– Мама, – сказала Кэт, мягко улыбаясь. – Я сто раз тебе говорила, что не желаю связываться ни с каким богатым холостяком. К тому же, я была в Барбадосе по работе.

– Звучит так, будто ты и в самом деле гнула там спину, – заметил Бун. Глаза у него были все еще припухшими ото сна, но он был одет к ленчу, в костюм в полоску и с шелковым галстуком. Он погрузил вилку в салат и набил им рот. – Вполне могла там погибнуть. Плавая таким образом ночью. Слышала когда-нибудь о рифах? Лодка напарывается на риф и раскалывается на части.

– Не говори с набитым ртом, – сказала Маргарет. Когда она снова взглянула на дочь, ее глаза зажглись. – Куда ты поедешь в следующий раз, Кэт?

– Точно не знаю. Может, в Швецию в ноябре. Я обещала придумать что-нибудь для пальто Стефана.

– Отморозишь там задницу, – сказал Бун. – Отморозишь, и можешь сказать «прощай» карьере фотомодели.

Кэт закатила глаза, и Рикс улыбнулся. Он, как всегда, был восхищен ее красотой. Прекрасное точеное лицо кельтской королевы. Шелковистая кожа, сейчас лишь слегка тронутая карибским солнцем, без единой морщинки – только у глаз, когда она улыбалась, собирались крохотные лучики. Коротко постриженные и уложенные светлые волосы с земляничными вкраплениями. Брови густые и тоже светлые. Фигура у нее была потрясающая, а глаза на редкость фотогеничны: большие и выразительные, но чуть раскосые и загадочные, словно признаки восточной крови. Северное сияние – зеленое, янтарное, оловянное – искрилось в ее зрачках. Сегодня Кэт не воспользовалась ни румянами, ни тушью, лишь тронула губы помадой, но ее красота от косметики никогда и не зависела. В свои тридцать один она вполне могла бы сойти за двадцатилетнюю.

Рикс много раз видел лицо сестры на обложках журналов. Когда он летел в Уэльс, ее лицо украшало авиационный журнал, засунутый карман кресла перед ним. Она улыбалась ему через Атлантику. Рикс вспомнил, как увидел ее на обложке журнала «Спорт иллюстрейтед» в купальнике под зебру, когда стоял в очереди в кассу супермаркета. Это было примерно за час до того, как он обнаружил Сандру мертвой в ванне.

Кэт прилетела из аэропорта на вертолете. Пока семья усаживалась за ленч, слуги вносили ее белые чемоданы и сумки. Рикс заметил, что для Паддинг опять не накрыли. В комнате был распылен дезодорант, но Рикс постоянно чувствовал запах отца. Кэт, если и чувствовала что-то, то не подавала виду.

Рикс очень любил ее, но в последние несколько лет они виделись редко. Когда Рикс приезжал в Эшерленд с коротким визитом, Кэт обычно бывала за границей на показе мод. Богатая женщина, сейчас она работала только для своих друзей-модельеров и просто для того, чтобы показывать лицо публике. Кэт регулярно звонила Риксу и читала все его книги. Рикс знал, что она считала себя президентом его фэн-клуба, если таковой клуб вообще существовал, и регулярно призывала его лишний раз приехать в Эшерленд.

Ее кажущаяся молодость была поразительной. Рикс знал, что Кэт играет в теннис, плавает, бегает, ездит верхом, фехтует, ходит на лыжах, поднимает тяжести и прыгает с парашютом. Он надеялся, что все проблемы с наркотиками остались позади. Судя по ее чистому взгляду, так оно и было.

– Хватит обо мне, – сказала она. У нее был низкий и тихий голос с мягким южным акцентом. – Я хочу узнать о тебе, Рикс. Как твоя поездка в Нью-Йорк?

– Полна сюрпризов. – Он взглянул на Буна, который сидел с каменным лицом. – Но, я полагаю, весьма продуктивна.

– Они покупают твою новую книгу? Как она называется? «Бедлам»?

– Верно. Ну… они еще думают.

– Что? – Маргарет положила вилку. – Ты хочешь сказать, что еще неясно, купят ли они твою работу или нет?

– Они купят ее, – сказал Рикс, защищаясь. – Издатели просто выжидают.

– Лучше бы ты написал книгу про шпионов, – сказал ему Бун. – Эти ужасы слишком нереалистичны.

– Но зато их забавно читать, – быстро сказала Кэт. – Особенно в самолетах. С книгами Рикса время летит быстрей. То есть, я хочу сказать… что это не единственная причина, по которой я их читаю, Рикс. Твоя лучшая книга – это «Сходка». Мне понравилась идея о сборище ведьм в южном городке. Ты написал об этом так убедительно, что веришь, будто все происходит на самом деле.

– Точно. – Бун грубо расхохотался. – И в лесу Страшила рыщет.

Кэт посмотрела на него и подняла брови.

– Может быть. Кто знает.

– Рикси думает, что должен что-то доказать, – сказал Бун, быстро посмотрев на мать. – Он, вероятно, вообще не может написать настоящую книгу, не так ли, мама?

Повторяющееся использование его детского прозвища, особенно перед Кэт, окончательно вывело Рикса из себя. Он почувствовал, что краснеет, и сердито посмотрел на Буна. – Почему ты никак не повзрослеешь, недоумок? Если ты что-то говоришь, будь мужчиной и не заставляй маму поддерживать тебя!

Бун ухмыльнулся, его глаза были коварными и холодными. Это была та самая ухмылка, которой Рикс так боялся в детстве, но сейчас она вызвала у него лишь желание дать брату по морде.

– Я буду говорить все, что захочу и как захочу, Рикси. А ты – всего лишь чертов неудачник и позор нашей семьи. Это тебе ясно?

– Не будем говорить о неудачниках, Бун. О них нам может рассказать Паддинг, не так ли?

Бун окаменел. Он медленно разинул рот и заморгал, как будто ему дали пощечину.

– Мальчики, – мягко сказала Маргарет. – Давайте не будем ссорится за обеденным сто…

– Что ты сказал? – Бун задохнулся от гнева и привстал со стула.

Рикс тоже привстал, его кровь кипела. Один удар, думал он. Дай мне сделать лишь один хороший удар.

Но тут он увидел, как кровь отлила от лица брата и Бун открыл от изумления рот. Он глядел через плечо Рикса. Рикс тоже обернулся посмотреть.

– Всм првет, – сказала Паддинг Эшер, глотая гласные.

Она стояла в дверях, одетая в белое вечернее платье до пола, усыпанное перламутром. Вокруг шеи у нее была повязана ярко-красная лента. С наглым, как у шлюхи, видом она облокотилась о косяк. Бедра выпирали из платья, груди готовы были вывалиться из декольте. Лицо покрывал толстый слой косметики, а в волосах сверкали золотые блестки. Было совершенно ясно, что под платьем у нее ничего нет, оно облегало ее так, что казалось, будто тело покрашено белой краской. На ногах Паддинг были ярко-красные ковбойские сапожки, украшенные искусственными бриллиантами.

Бун встал, едва не опрокинув стул. Рот Маргарет, сидящей во главе стола, превратился от изумления в букву «О».

– Что ты здесь делаешь? – рявкнул Бун.

– А что? Буни, дорогой, я тоже живу в этом доме. Мне надоело есть у себя в комнате, и я захотела прийти и сказать Кэт привет. – Паддинг натянуто улыбнулась. – Привет, Кэт.

– Привет.

Она вплыла в комнату, качая бедрами, словно на сцене в Атлантик-сити. Тогда был ее звездный час. Она повторяла свой выход перед публикой, на этот раз состоящей из трех человек.

– Гляди-ка, – сказала Паддинг. – Для меня нету места?

Когда заговорила Маргарет Эшер, в комнате повеяло глубоким холодом.

– Молодая леди, – сказала она, задыхаясь, – вы проспали ленч на двадцать минут. Ленч в этом доме подается в двадцать тридцать и ни секундой позже. Вы можете есть в своей комнате или оставаться голодной, но вы не будете есть за этим столом.

Паддинг наклонилась поближе к Маргарет. Пожилая женщина побледнела и поднесла к лицу кружевную салфетку. Паддинг шепотом, максимально подчеркивая свой южный акцент, стала произносить грязные ругательства.

– Бун! – завизжала Маргарет, пытаясь отвернуться, чтобы не чувствовать запах Паддинг. – Сделай что-нибудь с этой женщиной!

Он рванулся как на стометровке и схватил ее сзади за руку.

– Ты пьяна. Возвращайся обратно в свою комнату.

Она вырвалась.

– Нет. Я останусь здесь.

– Ты слышала, что я сказал! Иди в свою комнату, не то я тебя хорошенько выпорю!

– От нее пахнет! – простонала Маргарет. – О, Боже, убери это отсюда!

– Ну! – Бун схватил жену за запястье и вывернул ей руку, пытаясь вытащить ее за дверь. Паддинг яростно сопротивлялась, ее свободная рука тянулась к его лицу. Он увернулся от ее ногтей, но она вырвалась и наклонилась к столу, опрокинув стакан чая со льдом. Бун, кипя от гнева, схватил ее за волосы и за платье, в то время как Маргарет поднялась и стала звать на помощь.

– Оставь ее в покое! – закричал Рикс и обошел вокруг стола. – Бун, отойди от нее!

– О, Боже! – проговорила Кэт с отвращением и положила вилку рядом с тарелкой.

Бун и Паддинг отчаянно боролись. Он бросил ее на стол с такой силой, что воздух с шумом вышел из ее легких. Затем схватил ее за шею и стал тащить. Она уцепилась за скатерть, и тарелки, стаканы и прочая утварь с лязгом и звоном посыпались на пол. В дверях появилась горничная, но что делать, она не знала.

– Эдвин! – закричала Маргарет во всю силу своих легких.

Рикс схватил брата за плечо. – Брось, Бун! Черт возьми! Брось…

Бун по-звериному фыркнул и ударил Рикса тыльной стороной ладони по лицу так резко, что тот не успел увернуться. Удар ошеломил его, в глазах появились слезы. Его отбросило ударом на несколько шагов.

– Ублюдок! – заверещала Паддинг. – Импотент и любитель уродцев!

Бешеная волна ярости захлестнула Рикса. Он нащупал что-то правой рукой и крепко сжал в кулаке, а затем быстро занес руку. Даже поняв, что это обычный кухонный нож, он вознамерился с маху воткнуть его в спину Буна.

– Рикс! – услышал он сквозь шум голос Кэт. – Не надо!

Что-то в крике Кэт заставило Буна резко обернуться. Нож уткнулся в пиджак, но оказался слишком тупым, чтобы причинить сильный вред. Бун, не выпуская извивающуюся и чертыхающуюся Паддинг, заметил нож и выражение глаз брата. Он повернул Паддинг в сторону Рикса и, прикрываясь ею, стал пятиться. – Он пытался меня убить, мама! – закричал он дрожащим голосом. – Уберите его от меня!

В следующее мгновение гнев Рикса испарился. Он уставился на нож, пораженный тем, как быстро желание убить овладело им. Даже когда Рикс разжал руку, Бун продолжал орать. Нож упал на пол.

В дверях, оттолкнув в сторону испуганную горничную, появилась Кэсс. – Что происходит? Кто кого пытался убить?

– Убери отсюда эту безумную женщину! – распорядилась Маргарет и встала. Ее колени были залиты чаем. – Она не в своем уме!

– Рикс! – сказала Паддинг, и в ее влажных глазах был ужас. – Не дай им увести меня наверх! Он будет пороть меня ремнем! Рикс, не дай им это сделать!

Но Рикс уставился на свою пустую руку, сжимая ее в кулак и снова разжимая.

– Кэсс? – спокойно спросила Кэт. – Ты не поможешь моему брату с его супругой? Я думаю, ей нужен холодный душ.

– Да, мэм. Пойдемте, Паддинг. Никто не собирается причинять вам вред.

Паддинг снова попыталась вырваться, но в этот раз Бун держал ее крепче.

– Спросите его о том агентстве! – кричала она, пока Бун и Кэсс тащили ее из комнаты. – Только спросите его, какого рода… – Тут Бун зажал ей рот рукой, и ее вопли стали неразборчивы.

Маргарет захлопнула за ними дверь и стояла дрожа, не в силах вымолвить ни слова. В конце концов она поправила прическу и платье, а затем обернулась к детям.

– Этой женщине, – заявила она, – место в сумасшедшем доме.

Рикс продолжал сжимать и разжимать руку. У него заболела голова. Он пристально смотрел на нож, лежащий на полу, и никак не мог поверить, что только что пытался заколоть родного брата. Боже мой, подумал он и холодный пот выступил на его лице. Я пытался убить Буна! Если бы нож был острее, он мог проткнуть пиджак и войти ему в спину!

– Рикс? – осторожно спросила Кэт. – С тобой все в порядке?

На самом деле я не собирался его заколоть, думал Рикс. Я только хотел напугать его. Я знал, что нож тупой. Я знал. Он нагнулся, поднял нож и положил его на стол. Маргарет наблюдала за ним осуждающим взглядом. Действительно ли я собирался заколоть моего брата, спросил он сам себя.

Да…

Рикс задрожал. Ответ пришел тихим шипящим шепотом, который растекся по его венам как ледяная вода.

– Рикс? – позвала Кэт.

– Со мной все в порядке, – сказал он, все еще глядя на нож. Он опасался, что головная боль усилиться, но вместо этого она пошла на убыль. Он взял салфетку и вытер капельки пота со лба и щек. – Со мной все в порядке, – повторил он.

– Моя одежда испорчена, – стонала Маргарет. – Только посмотрите! Вонючая психопатка!

Кто-то постучал в дверь и, когда Маргарет открыла, один из пожилых дворецких-негров тихо сказал:

– Прошу прощения, миссис Эшер, но мистер Эшер сказал, что хотел бы видеть мисс Кэтрин.

– Я поднимусь через минуту, Маркус, – сказала ему Кэт, и почтенный старик удалился обратно по коридору. – Ну, – сказала она, глядя на разгром в столовой, – я полагаю, мне лучше подняться и повидать папу.

– Ты еще не поела!

– Он не любит ждать, – напомнила Кэт. Она подошла к Риксу поближе и осмотрела его лицо. – Ты точно в порядке?

– Да. – Он натянуто улыбнулся. – Как огурчик.

Кэт вышла из комнаты. Когда мать опять принялась браниться по поводу испорченного платья, он поспешил вслед за Кэт.

– Да знает ли в этом доме хоть кто-нибудь, что означает быть культурным? – крикнула Маргарет ему вслед.

Рикс и Кэт поднимались по лестнице. Случайный сквозняк принес с собой запах разложения.

– Я не знаю, почему я это сделал, – сказал Рикс. – Боже мой! Я действительно хотел его ударить!

– Нет, не хотел. Я видела, ты так повернул свою руку, чтобы не заколоть его. Я думаю, ты хотел его напугать, и это тебе удалось. Глаза у него сделались величиной с тарелку.

– Я человек спокойный. Но он издевается надо мной, Кэт. Ты знаешь, как он издевался надо мной раньше. Я больше не могу это терпеть. Боже, я вообще не знаю, зачем я сюда вернулся! Я думал, здесь что-нибудь должно измениться. Но здесь ничего не меняется, не так ли?

– Скоро здесь кое-что изменится, – сказала Кэт, когда они поднялись на второй этаж. – Очень скоро.

Она сказала это тоном спокойным и знающим. Рикс спросил:

– Что ты имеешь в виду?

– Я беседую сейчас с отцом, наверное, больше, чем за всю нашу жизнь. Думаю, он хочет, чтобы я унаследовала дело. О, он не говорил этого прямо, но у меня сложилось именно такое впечатление. Он рассказал мне о некоторых текущих проектах. Если я буду контролировать дело, я произведу ряд изменений.

– Например?

– Управление делом означает и управление поместьем, – сказала она, когда они шли по коридору. – Я собираюсь указать Буну на дверь. И я намерена начать развитие некоторых новых направлений.

– Но я думал, тебе нравится то, чем ты сейчас занимаешься! Неужели ты серьезно хочешь взять на себя ответственность за семейное дело?

– Вице-президенту и группе исследователей какое-то время придется поруководить, пока я не пойму, что к чему. Но я люблю перемены, Рикс. Мне нравится идти в неизведанное. Да и кто еще может его унаследовать? Только не Бун. Судя по тому, как он тратит свои собственные деньги, он развалит «Эшер армаментс» лет за пять. А ты ведь, конечно, не хочешь этого наследства.

Рикс не верил своим ушам.

– Неужели ты хочешь нести ответственность за дальнейшие смерти и разрушения?

Она остановилась перед лестницей, которая вела в Тихую Комнату, и повернулась к нему. Глаза на ее ангельском личике были темными и таинственными.

– Рикс, ты слишком оторван от реальности, не правда ли? Я желала бы всей душой, чтобы наша семья делала игрушки, или наперстки, или, наконец, электрические розетки. Но дела обстоят совсем по-другому. Вы с Буном, кажется, думаете, что вы единственные Эшеры, но вы ошибаетесь. Я тоже Эшер. Я сожалею, что у нас такой бизнес, но я не стыжусь его. Кто-то должен делать оружие. Если его не будем делать мы, его будут делать другие компании.

– Есть куда лучшие способы делать деньги.

– Есть, – согласилась она. – Но не для нас.

В этот момент Рикс посмотрел на свою сестру как на постороннюю. Он никогда не подозревал, что она хотя бы отдаленно интересуется деятельностью «Эшер армаментс», и теперь размышлял, так ли хорошо он в действительности ее знал. Что произошло с той маленькой девочкой, которая хвостом ходила за ним и сводила с ума глупыми вопросами?

– Я и не подозревал, что ты настроена таким образом, – сказал он.

– Вероятно, существует еще многое, чего ты обо мне не знаешь. – Несколько секунд она смотрела вдаль, а затем сказала: – Наверное, сейчас мне лучше подняться и повидать его. – Она поднялась по ступенькам, ведущим в Тихую Комнату, остановилась, чтобы надеть маску и резиновые перчатки, и вошла внутрь.

Рикс поспешил уйти, чтобы волна зловония не окатила его. Он шел по коридору к своей комнате, размышляя над позицией Кэт. Он понял, что у нее есть темные стороны, о которых он никогда не подозревал. Никто в здравом уме не может желать создавать такие орудия разрушения, какие делают заводы «Эшер армаментс»!

Впереди зазвонил телефон – в холле на столе. Перед Риском шел Маркус, пожилой дворецкий. Он остановился и на втором звонке поднял трубку.

– Резиденция Эшеров.

Рикс уже было прошел, когда Маркус сказал:

– Прошу прощения, мисс, но я не обязан докладывать о ваших звонках членам семьи. – И он начал опускать трубку.

Дочь Дунстана, подумал Рикс. Внезапно он повернулся и схватил трубку раньше, чем Маркус успел ее положить.

– Я отвечу, – тихо произнес он, а затем в трубку сказал: – Говорит Рикс Эшер. Почему вы постоянно беспокоите мою семью?

На другом конце линии изумленно молчали.

– Ну? – настаивал Рикс. – Так я слушаю.

– Прошу прощения, – сказала женский голос с мягким южным акцентом. – Я не ожидала, что к телефону подойдет Эшер.

– Я сам разберусь, – сказал Рикс Маркусу, и старик потихоньку поплелся прочь. – Чем я могу вам помочь, мисс Дунстан? – спросил он, когда Маркус ушел.

– Я удивлена тем, что вы меня знаете. Вы ведь жили вдали от Эшерленда семь или восемь лет, не так ли?

– Уверен, что вы звоните сюда не затем, чтобы спросить обо мне. Вы ведь знаете, что существует закон, запрещающий беспокоить людей по телефону.

– Все, что я хочу узнать, это ответ на один вопрос: как состояние Уолена Эшера?

– Его состояние? О чем вы говорите? Мой отец в полном порядке.

– Странно это слышать, – сказала она, – особенно, если учесть, что Уолен Эшер не был на заводе почти два месяца, а «Кадиллак», нанятый доктором Фрэнсисом из Бостона, ездит к вам три-четыре раза в неделю. Доктор Фрэнсис специалист по болезням клеток. Если Уолен Эшер здоров, то кто тогда болен?

Брось трубку, сказал он себе. Но, уже опуская трубку на рычаги, он понял выгоду сложившейся ситуации. Это была дочь человека, который шесть лет работает над историей Эшеров. Ей нужна информация. Риксу тоже нужна информация. Такой случай может больше не представиться.

– Можем ли мы где-нибудь встретиться? – тихо спросил он.

Опять возникла осторожная пауза.

– Решайте скорей. Я дьявольски рискую.

– Кафе «Широкий лист», – сказала она. – В Фокстоне. Можете вы встретиться со мной сегодня днем?

– Если меня не будет к трем, я не приду. До свидания.

Он положил трубку на рычаг и мгновенно почувствовал укол совести. Собирается ли он предать семейные интересы или это просто холодный практицизм? Информация о состоянии Уолена может оказаться ключом, в котором он нуждается, чтобы приблизиться к Уилеру Дунстану и узнать, как сильно тот продвинулся в работе над книгой и когда она будет закончена. Он хотел посмотреть на рукопись, и если для этого придется выдать что-то, что рано или поздно все равно всплывет, то так тому и быть.

Проходя мимо двери Буна, он услышал плач Паддинг. Бун ругался приглушенным, грубым голосом, а затем он услышал короткий шлепок удара ремня по телу.

Ублюдок, мрачно подумал Рикс. Бун надеялся вознаградить себя в один из этих дней, и Рикс страстно желал оказаться в этот момент рядом, чтобы посмотреть, как это произойдет.

О чем там говорила Паддинг, спрашивал Рикс себя. Что-то об агентстве Буна? Может, это агентство совсем не то, чем кажется, думал он. И, может, это будет полезно выяснить.

Звук следующего удара заставил его вздрогнуть. Он потянулся к дверной ручке, намереваясь прекратить избиение, но внезапно перед ним возник блестящий круг с головой ревущего льва, и он не посмел к нему притронуться. В следующее мгновение круг снова пропал.

Это было что-то в Лоджии, подумал он. Но что? Ручка двери? Какой двери, и куда она вела?

Сплошные тени, спрятанные в прошлом.

Он отдернул руку и пошел дальше.

15

Сидя в кафе «Широкий лист» в Фокстоне, Рейвен посмотрела на часы. Было семь минут четвертого. Рядом со стойкой сидели два фермера. Они пили кофе и ели подсохшие пирожные. Официантка, худощавая светловолосая женщина в желтой униформе, сидела на табуретке за стойкой и читала старый номер журнала «Пипл». Выходящие на улицу окна пропускали туманный солнечный свет. Мимо прогрохотал пикап. Яростно крутя педали, промчались на велосипедах двое детей.

Она решила дать Риксу еще пять минут. Она сидела здесь уже больше часа, съела кусок ежевичного пирога с ванильным мороженым и выпила три чашки густого черного напитка, значащегося в меню как кофе. Рядом с ней на скамье лежал последний номер «Демократа», исчерканный красными чернилами. Ими она отмечала типографские ошибки, несоответствия или заголовки, которые, по ее мнению, могли бы быть лучше. После разговора с Риксом Эшером она, чтобы разузнать про него побольше, позвонила отцу. Уилер сказал ей, что это средний ребенок в семье и ему около тридцати трех или тридцати четырех лет. В своей семье, рассказал ей Уилер, он белая ворона, а в 1970 году был арестован за участие в антивоенной демонстрации в студентов Университета Западной Каролины. Уилер сказал, что Рикс живет где-то на юге, но чем он зарабатывает на жизнь, Уилер не знал.

Звякнул маленький колокольчик над дверью, и Рейвен подняла глаза. Вошел грузный человек в коричневой кепке, сел за стойку и заказал бутерброд с ветчиной и жареное мясо. Определенно не Рикс, сказала она себе.

Последние две недели Рейвен звонила в Эшерленд каждый день, пытаясь разузнать хоть что-то о состоянии Уолена. Однажды она вынудила горничную признать, что хозяин очень болен, но тут кто-то выхватил у девушки трубку и швырнул ее на рычаг. Обычно она могла определить, когда к телефону подходили Эшеры, так как перед тем, как трубку бросали, был момент ледяной тишины. Эшеры несколько раз меняли номер своего телефона, но она его всегда узнавала с помощью старого институтского друга, работающего в эшвилльской телефонной компании. Отец внушил Рейвен уверенность в том, что если бык стучит в дверь сарая достаточно долго, то либо дверь слетит с петель, либо ее кто-нибудь откроет, чтобы прекратить проклятый стук.

В данном случае, думала Рейвен, эту дверь открыл Рикс Эшер.

Зазвенел колокольчик.

В кафе вошел высокий худощавый блондин в коричневом свитере. У него был вид надменного аристократа, возможно, свергнутого принца Уэльского, мечтающего с триумфом вернуться в замок предков. Он был очень бледен и слишком худ, как если бы болел и долго не был на свежем воздухе. Если это Рикс Эшер, значит, отец ошибся насчет его возраста. Этому мужчине было около сорока. Несмотря на ее чувства к клану Эшеров, сердце Рейвен забилось сильней. Она напряглась, наблюдая, как он приближается к ее столику. Он был красивым мужчиной, хотя из-за чего-то казался легко ранимым. Он осторожно посмотрел на нее своими серебристыми глазами, и Рейвен от неловкости немного подвинулась.

– Мисс Дунстан? – спросил Рикс.

– Совершенно верно. – Она показала рукой на другой конец скамьи, и Рикс сел.

Эта женщина оказалась явно моложе и привлекательнее, чем представлял себе Рикс. На самом деле он был приятно удивлен. У нее был волевой подбородок и голубые глаза, в которых светились ум и любопытство. Она не была красавицей в классическом смысле этого слова – рот был слишком широким, нос слишком острым и слегка загнутым, как будто был когда-то сломан и плохо сросся. Но сочетание превосходного цвета лица, черных волос и проницательных голубых глаз делало ее привлекательной. Чтобы скрыть свою заинтересованность, Рикс взял меню и принялся его изучать.

– Здесь есть что-нибудь приличное? – спросил он.

– Пирог, если вы любите яблоки, хурму или ежевику. Кофе не рекомендую.

Быстрым шагом подошла официантка. Рикс сказал, что не отказался бы от стакана воды, она пожала плечами и отправилась к стойке выполнить заказ.

– Я знаю, что вы постоянно беспокоите мою семью, – сказал Рикс.

– Полагаю, это часть моей работы.

– Неужели? Суд может посмотреть на это иначе. Собственно говоря, я не понимаю, почему моя семья не подала на вас и вашу газету в суд за чрезмерную назойливость.

– Сама удивляюсь, – ответила Рейвен, с вызовом глядя на него. – Но мне кажется, я знаю почему. Ваш отец очень болен. Он не хочет допустить ни малейшей огласки. Зеро. Ноль информации. Он знает, что если он затеет что-то с «Демократом», то другие газеты обратят на это внимание.

Официантка принесла Риксу воду, и он задумчиво отпил глоток. – Вы преувеличиваете значение «Демократа», мисс Дунстан. Это всего лишь одна из дюжины местных газетенок. Почему вы думаете, что это так важно?

– Потому что это действительно важно. «Демократ» издавался на этих холмах еще за тридцать лет до того, как в Эшерленде был заложен первый камень. Мой пра-пра-пра-прадедушка притащил на себе из Дублина ручной печатный станок и начал выпускать газету как бюллетень для фермеров табачных плантаций. Моя семья редактировала ее, издавала и писала в ней более ста шестидесяти лет. Конечно, существует много местных газет, но «Демократ» – самая старая из них. Мы освещаем вашу жизнь, жизнь Эшеров, начиная со старика Хадсона, осевшего здесь.

– То есть следите за нами.

Она слабо улыбнулась. Рикс посмотрел на шрам, проходивший через ее левую бровь, и удивился, что могло быть его причиной.

– Кто-то ведь должен. Ваша семья контролирует по меньшей мере семь южных газет. Одному только Богу известно, сколько у вас теле– и радиостанций. Если вы пойдете в суд, мистер Эшер, речь там может зайти о монополии и о конфликте интересов, как вы считаете?

– Никто не собирается подавать в суд, – сказал он. – Особенно на бульварные листки вроде «Демократа».

– Вы не очень-то высокого мнения об этой газете, не так ли? Что ж, может, вам будет интересно узнать, что ваш отец четыре года назад предлагал моему отцу около двухсот тысяч долларов за «Демократ». Он, естественно, отказался. «Демократ» распространяется по всему штату и имеет оплаченную подписку в сорок пять тысяч долларов.

– Но я должен сказать, что большинство этих людей читает его в поисках новостей об Эшерах, или, я бы сказал, в поисках скандальных намеков на нас. Я никогда не встречался с вашим отцом, но уверен, он согласится, что Эшеры помогают продавать его газету.

– Это больше не его газета, – сказала Рейвен и сложила руки на столе перед собой. – Это моя газета. Я владею ей с первого августа, когда приняла дела от отца.

– А, понимаю. Тогда, я полагаю, Уилер тратит все время на работу над этой своей книгой? Над той, что о семье Эшеров?

– Да, он работает над ней каждый день.

Боже правый, подумал Рикс, но заставил себя не проявлять эмоций.

– Моя семья не слишком этому рада. Они бы хотели знать, откуда он берет материал для работы.

– Из своих источников, – загадочно сказала она.

– Когда он собирается ее закончить?

– Возможно, в следующем году. Он хочет убедиться, что все факты верны.

– Надеюсь, что это так. Ради вашей же пользы. Моя семья не собирается подавать в суд на «Демократ», но из-за этой книги она обрушится на вас как ураган.

Рейвен изучала его лицо.

– Сколько осталось жить Уолену? И к кому перейдет после его смерти поместье?

Рикс покрутил кубик льда в своем стакане. Мне следует встать и уйти, сказал он себе. Не нужно было вообще соглашаться на встречу с ней! Но затем внутреннее беспокойство прошло, и он снова смог контролировать себя.

– Почему вы так уверены, что мой отец умирает?

– Весьма серьезно об этом свидетельствует присутствие специалиста по болезням клеток. К тому же доктор Фрэнсис не желает с нами говорить. Но действительно самый главный аргумент – ваше возвращение в Эшерленд. Я думаю, что клан собрался для объявления наследника.

– И вы хотите опубликовать статью до того, как большие газеты и телевидение узнают об этом, верно?

– Выход такой статьи был бы большим успехом для «Демократа». Мы бы выпустили специальный номер и распространили бы его по всему штату. Это, вероятно, утроило бы наш тираж и усилило бы нашу респектабельность.

– У вас, должно быть, большие планы относительно будущего вашей газеты.

– Вы попали почти в точку.

Рикс кивнул и слабо улыбнулся. Он немного выждал, а затем сказал:

– Ладно. Предположим, ради интереса, что я знаю, кто унаследует имение и семейное дело. Я понимаю, как много это значит для вас. – Он посмотрел на нее в упор. – Но мне тоже кое-что нужно.

– Что?

– Взглянуть на рукопись вашего отца. И я хочу знать, где он берет материал для работы.

Рейвен нахмурилась. Она не ожидала, что они будут вынуждены меняться информацией, как пара секретных агентов. Рикс Эшер ждал ее ответа.

– Это книга отца, а не моя. Я не могу…

– Если вы не можете мне помочь, – перебил он, – тогда я не буду помогать вам.

– Может, я тупа, – сказала Рейвен, – но почему вы мне должны помогать? Последнюю сотню лет наши семьи были не в лучших отношениях. Почему вы вдруг захотели мне помочь?

– Я любопытен. Я хочу видеть, что написал ваш отец.

– Чтобы вы смогли рассказать об этом своему?

– Никто не знает, что я здесь, – твердо сказал Рикс. – Я сказал, что пошел покататься, и взял одну из машин. Что бы ваш отец мне ни показал, это не вернется обратно в Эшерленд.

Рейвен была в нерешительности. По ее мнению, все Эшеры были скользкими, как змеи. Но сейчас она говорила с человеком, который был в семье Эшеров белой вороной и предлагал ей важную информацию. Зачем? Чего он сможет добиться, увидев рукопись отца?

– Не знаю, – в конце концов сказала она. – Ее думаю, что могу согласиться на что-нибудь подобное.

– Почему нет?

– Потому что мой отец очень строго охраняет свою работу. Даже я не видела ее. – Она опять изучающе посмотрела ему в глаза пытаясь понять, не один ли это из трюков Уолена. – Я должна буду поговорить с ним об этом. Можем ли мы снова встретиться?

– Когда и где?

– Давайте прямо здесь? Завтра в три часа?

– Мне нужно быть осторожным. Если кто-нибудь из Эшерленда увидит меня с вами, это может дойти до Уолена.

– И что он сделает? – Она подняла брови. – Отречется от вас за сотрудничество с врагом?

– Что-нибудь в этом роде. – Он подумал о документах в библиотеке. При малейшем подозрении Уолен отошлет их обратно в Лоджию, и его надеждам придет конец.

– Ладно. Завтра в три. – Он встал, испытывая облегчение от того, что первая встреча с Рейвен Дунстан почти закончена.

Рейвен не была удовлетворена. Все было как-то слишком просто.

– Мистер Эшер, – сказала она до того, как он успел уйти, – почему вам так важно увидеть книгу моего отца?

– Я же сказал, любопытство. Я сам писатель. – Осторожней, предупредил он себя.

– Вот как? И какого рода вещи вы пишете?

– Романы ужасов, – пояснил он, считая, что это не принесет вреда. – Хотя не под моим настоящим именем. Мой псевдоним – Джонатан Стрэйндж.

Рейвен никогда раньше не слышала такого имени и не была знакома с его книгами, но не подала виду.

– Интересный выбор профессии, – заметила она. Снова прозвенел колокольчик, и Рейвен взглянула на дверь.

Вошла Майра Тарп с сыном. Она принесла большую плетеную корзину и поставила ее на стойку возле кассы. Официантка заглянула на кухню и позвала мистера Бертона.

Рейвен встала. Вышел менеджер кафе «Широкий лист», плотно сложенный фокстонец с вьющимися темными волосами и бычьим лицом, чтобы взглянуть на пироги, которые принесла миссис Тарп.

– Ну, – сказал Рикс, – я встречусь с вами… – Но Рейвен уже прошла мимо него, и он увидел, как она приближается к бедно одетой женщине и мальчику. Он заметил, что Рейвен хромает, и подумал: интересно, из-за чего?

– Здравствуйте, миссис Тарп, – сказала Рейвен. Майра посмотрела на нее и заморгала, в ее глазах появился холодок подозрения. Рейвен как следует рассмотрела красивого паренька, стоявшего рядом с женщиной. На его щеке и лбу были тонкие бинты, и Рейвен почувствовала острый запах табачного сока. – Ты, должно быть, Ньюлан. Меня зовут Рейвен Дунстан.

– Да, мэм. Я видел вас сегодня утром из окна.

– Я приезжала поговорить с тобой, но твоя мать мне не позволила. Я хотела задать тебе несколько вопросов о…

– Слушайте, вы! – огрызнулась Майра. – Оставьте нас в покое, слышите?

Мистер Бертон нахмурился.

– Миссис Тарп, вы разговариваете с владелицей…

– Спасибо, я знаю, с кем разговариваю! – Майра гневно сверкнула глазами Рейвен и бросила быстрый взгляд на подошедшего Рикса. – Мой сын не хочет, чтобы его беспокоили. Вам ясно сказано? Мистер Бертон, я возьму за пироги мою обычную плату.

Рейвен посмотрела на мальчика. Она никогда еще не видела таких зеленых глаз, как у него.

– Ты достаточно большой, чтобы самому говорить за себя, – сказала она. – Я бы хотела узнать, что случилось с тобой и твоим братом позапрошлой ночью.

– Нью, иди в грузовик! – резко сказала Майра. Она протянула руку Бертону, который отсчитал из кассы несколько ассигнаций.

– Нью? – Голос Рейвен остановил его. – Посмотри на стенд, там, на стене. – Она кивком указала на него.

Нью и Рикс посмотрели туда. Рядом с дверью кухни висел желтый стенд с фотографиями четырех детей, трех мальчиков и одной девочки, в возрасте девяти или десяти лет. Сверху трафаретными буквами было написано: ВИДЕЛИ ЛИ ВЫ ЭТИХ ДЕТЕЙ? ЗА ИНФОРМАЦИЮ – НАГРАДА. КОНФИДЕНЦИАЛЬНОСТЬ ГАРАНТИРУЕТСЯ.

Внизу было написано: ЗВОНИТЬ В «ФОКСТОНСКИЙ ДЕМОКРАТ». И дан телефонный номер. Рикс не имел ни малейшего понятия, что означает этот стенд, но изучал каждую фотографию с растущим чувством беспокойства.

– Двое из этих детей, – сказала Рейвен, – пропали более года назад. Девочка исчезла первого числа этого месяца. Другой мальчик вышел на охоту с отцом две недели назад, и с тех пор они не возвращались. У шерифа Кемпа в офисе целая кипа досье, Нью. Каждое из них – на ребенка в возрасте от шести до четырнадцати лет, который пропал вдруг средь бела дня. Точно так же, как твой брат. Я пытаюсь понять, как и почему.

Нью пристально смотрел на стенд. Его глаза сузились, но он ничего не говорил.

Майра взяла деньги и схватила сына за плечо, чтобы вывести из кафе, но он словно врос ногами в пол. Она бросила острый взгляд на Рейвен, а затем, казалось, впервые заметила стоявшего за ней Рикса.

– Вы, – желчно прошептала она. – Вы ведь Эшер, не так ли?

О, боже, подумал Рикс. Бертон и все вокруг слушали.

– Я знаю, что вы Эшер. У вас вид Эшера. И вы здесь вместе с этой женщиной, мистер Эшер?

Рикс знал, что лгать не было смысла.

– Да.

– Городская женщина, – насмешливо сказала Майра, – то, что вы ищете, находится прямо у вас под носом. Спросите любого вокруг, что происходит ночью в Эшерленде. Спросите их о Лоджии и о тех тварях, что живут там, в темноте. Нью! Мы уходим!

Мысленно Нью видел лицо Натана среди других фотографий. Я должен рассказать этой женщине о том, что видел, сказал он себе. Сейчас он глава семьи и, рассказав, он поступит правильно. Мать сжала его руку.

– Нью, – сказала она.

Напряжение в ее голосе вывело мальчика из оцепенения. Он посмотрел на Рейвен Дунстан и захотел ей все рассказать, но тут мать дернула его и он позволил вывести себя за дверь. Чувствуя себя абсолютно беспомощной и побежденной, Рейвен наблюдала сквозь дверное стекло, как Майра Тарп садится за руль своего грузовика. Мальчик занял место пассажира, грузовик отъехал от тротуара и загрохотал по улице в сторону горы Бриатоп.

– Проклятие! – тихо выругалась Рейвен.

– Не вините ее, мисс Дунстан, – сказал Бертон. – Майра Тарп одна из тех, кто живет на горе, в изоляции. В начале года у нее умер муж. Она ничего не знает.

Вот тут вы ошибаетесь, подумала Рейвен.

Рикс отвлекся от стенда.

– Что все это означает?

– Кое-что, над чем я работаю. – Она не стала вдаваться в подробности, так как не хотела обсуждать это в присутствии посторонних.

Рикс торопился уйти. Он чувствовал на себе пристальные взгляды. Пока Рейвен платила по счету, Рикс снова взглянул на детские лица.

ИСЧЕЗЛИ ВДРУГ СРЕДЬ БЕЛА ДНЯ, говорила Рейвен. ТОЧНО ТАК ЖЕ, КАК ТВОЙ БРАТ.

Он резко повернулся и вышел на залитую ярким солнечным светом улицу. Свой красный «Тандеберд» он припарковал за углом, где его не было видно с главной улицы Фокстона.

– О чем она говорила? – спросил Рикс у Рейвен, когда та вышла. – Она упомянула Лоджию.

Рейвен посмотрела вдаль, туда, где прятался в облаках пик горы Бриатоп. Упоминание Лоджии Майрой Тарп было не первым намеком, который слышала Рейвен. Она принимала эти истории за местные суеверия, но теперь подумала, не было ли в них доли правды.

– Местные жители верят, что кто-то или что-то живет внутри Лоджии Эшеров. Когда ее закрыли?

– После смерти моего дедушки в 1945 году. Все комнаты остались как были, но там никто не живет.

– Вы уверены в этом? Не может ли там прятаться какой-нибудь бродяга? Или, быть может, браконьер?

– Нет. Там нет электричества, нет света. Окна заложены кирпичами, и никто не смог бы отыскать там дорогу в темноте.

– Лоджия заперта?

Он покачал головой. – Моя семья никогда не видела нужды ее запирать. У нас не было проблем с браконьерами.

– Но вы ведь не знаете наверняка, что Лоджия необитаема, не так ли? – настаивала Рейвен. – Во всех этих комнатах очень легко мог бы кто-нибудь спрятаться.

Рикс не ответил. Он понял, что она права. В Лоджии были сотни комнат, где мог бы укрыться бродяга, а с ружьем он мог бы легко обеспечивать себя едой.

– Мне нужно возвращаться в офис, – сказала Рейвен, посмотрев на часы.

– До завтра.

Рикс посмотрел, как она уходит, прихрамывая. Из его головы не шли фотографии детей на стенде, их улыбающиеся беззаботные лица. Дневной свет становился кровавым, и он поспешил за угол к своей машине.

Когда он ехал из Фокстона, в его голове кружился вихрь беспокойных мыслей. ИСЧЕЗЛИ СРЕДЬ БЕЛА ДНЯ… ВИДЕЛИ ЛИ ВЫ ЭТИХ ДЕТЕЙ… У ШЕРИФА КЕМПА В ОФИСЕ КИПА ДОСЬЕ… ИСЧЕЗЛИ СРЕДЬ БЕЛА ДНЯ, ТОЧНО ТАК ЖЕ, КАК ТВОЙ БРАТ…

Страшила ходит по лесу, внезапно подумал он. Нет, нет. Это всего лишь сказка, жуткая история для промозглых октябрьских вечеров.

В воображении Рикса возник скелет. Он ужасно медленно раскачивался, и из его глазниц капала кровь. В следующее мгновение Рикс был вынужден резко повернуть руль вправо, так как внезапно выехал на полосу встречного движения.

В миле от Фокстона Рикс взглянул в зеркало заднего обзора и заметил на дороге за собой старенький коричневый фургон. Фургон сопровождал его до следующего поворота, а затем, не доезжая Эшерленда, резко свернул на грунтовую дорогу. Самогонщик, подумал Рикс. Он, вероятно, успел изрядно хлебнуть горного зелья.

Когда красный «Тандеберд» скрылся из вида, коричневый фургон остановился, развернулся и направился обратно в Фокстон.

16

Ветер свистел и завывал за окнами Гейтхауза, ветки деревьев хлестали луну, а Нора Сент-Клер-Эшер медленно раскрывала Риксу свои секреты.

Был почти час ночи. Рикс читал дневник бабушки с восьми часов. Он отпросился из игровой после того, как Кэт разгромила его в шахматы. Она делала обдуманные точные ходы и не рассказала Риксу, о чем говорила днем с Уоленом. Приходил Бун. Он играл сам с собой в дартс и мутил воду, выспрашивая, куда это Рикс уезжал. Но Рикс успешно отразил все попытки брата вызнать, чем он занимался. После обеда Бун ушел в конюшни. Рикс, чтобы Паддинг не цеплялась к нему, загородил дверь своей комнаты шкафом и креслом.

Сейчас Рикс сидел за своим столом и аккуратно переворачивал хрупкие страницы. У Норы был ясный почерк и простой, без цветистых преувеличений, стиль. Некоторые страницы слишком выцвели, чтобы можно было разобрать написанное, но в воображении Рикса ее жизнь в Эшерленде была подобна изящной акварели. Он сумел увидеть Лоджию так, как ее описывала она: комнаты, коридоры, безукоризненные спальни, наполненные антиквариатом со всего мира, вощеные блестящие полы из дорогих сортов дерева, мириады окон всех форм и размеров. К январю 1920 года Нора окончательно смирилась с присутствием рабочих, которые приступали к работе на заре и трудились до темноты. Лоджия становилась все больше.

Ленивыми весенними деньками она обожала кататься на лодке по озеру, обычно в компании с Норрисом Бодейном, и наблюдать за дикими лебедями, которые гнездились на западном берегу. Во время одной из таких прогулок, в апреле 1920 года, когда Эрик уехал по делам в Вашингтон, она заметила в Лоджии одну любопытную особенность. Рабочие рубили высокие сосны с западной стороны дома, чтобы возвести строительные леса, и там же в стене Лоджии от крыши до фундамента была кривая заштукатуренная трещина шириною по меньшей мере два фута.

Когда она спросила о ней, Норрис со своим заметным западнокаролинским акцентом объяснил ей, что Лоджия под собственной тяжестью медленно погружается в остров. Эта трещина здесь уже много лет, и Эрик, чтобы быть уверенным в том, что она не будет расширяться, уравновешивает Лоджию новыми пристройками. Не беспокойтесь, сказал он, Лоджия еще будет стоять и для пра-пра-правнуков маленького Уолена.

У Норы были собственные комнаты в восточном крыле, и она редко отваживалась выходить из них. Она несколько раз терялась в Лоджии и безнадежно бродила по лабиринту комнат, пока ей не удавалось встретить кого-нибудь из слуг. Иногда проходили дни, а она даже не видела Эрика. Лудлоу был для нее не более чем призраком, которого она слышала по ночам, когда он ходил по коридорам.

Рикс был очарован ею. Он наблюдал, как маленькая девочка становилась женщиной. Затаив дыхание, читал восторженное описание банкета на триста человек. Она кипела от возмущения, когда ругала Эрика за то, что он летал на трофейном германском «Фоккере», привезенном из Англии после Первой мировой войны, мимо окон детской и испугал ребенка. О маленьком Уолене она писала с любовью и нежностью.

Маленький Уолен, мрачно подумал Рикс. О, Нора, если бы ты только могла видеть его сейчас!

Ветер яростно хлестал по деревьям за окном. Рикс приближался к последним страницам дневника. Он стал поверенным Норы, ее последним компаньоном. Он читал, а время сдвигалось, раскалывалось и затягивало его в водоворот людей и событий.

Нора стояла на балконе в длинном белом платье и наблюдала за угрюмым майским небом. Дождевые облака выкатывались из-за гор как товарные поезда, каждый из которых вез более тяжелый груз, чем предыдущий. Небо пронизывали темные нити, а вдали плясали быстрые вспышки молний. Когда капли дождя забарабанили по поверхности озера, Нора вошла в свою спальню и закрыла балконную дверь. Прогремел гром, и стекла в рамах затряслись.

Она вышла из своей комнаты и направилась через коридор в детскую, где Майя Бодейн смотрела за маленьким Уоленом. Ребенок радостно играл в колыбели. Майя, жизнерадостная молодая ирландка с волнистыми золотыми волосами, стояла перед большим окном, наблюдая водяную завесу дождя над озером.

– Как поживает сегодня мой ангел? – весело спросила Нора.

– Отлично, мэм. – Она подошла к колыбели и улыбнулась Уолену. У этой симпатичной женщины со спокойными серыми глазами тоже был сын, которого она назвала Эдвин. – Весел, как жаворонок.

Нора рассеяно посмотрела на своего милого мальчугана. Эрик уже заговаривал о новом ребенке, но Нора упиралась. В постели Эрик был холоден и груб. Она вспомнила совет отца: «Оставайся с ним, Нора. Дай ему время. Если ты упустишь из рук свой шанс, то будешь сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь».

Уолен весело смеялся и пускал пузыри, играя с новой игрушкой.

Когда Нора увидела, что это, ее лицо застыло.

Игрушка представляла собой маленький серебряный пистолет.

Она протянула руку и отобрала у сына пистолет. Уолен немедленно захныкал.

– Что это такое? – решительно спросила она. – Ты ведь знаешь, Майя, что я не люблю оружие!

– Да, мэм, – нервно сказала Майя, – но когда я вошла этим утром, пистолет был уже в его колыбели. Уолен, казалось, был так им увлечен, что я подумала…

– Кто дал ему это?

– Я не знаю. О, мэм, он ужасно расстроен! – Она взяла рыдающего ребенка и принялась его укачивать.

Нора крепко сжимала в руке возмутительную игрушку. Она говорила Эрику, что не хочет, чтобы ее сын связывался с оружием, даже игрушечным, до тех пор, пока ему не представится возможность увидеть, каким разрушительным оно может быть. Она была взбешена тем, что он так открыто пренебрег ее желанием.

– Черт побери, – фыркнула она, и Майя уставилась на нее, разинув рот.

– Я не позволю ему обращаться со мной подобным образом! – Выскочив из детской, Нора быстро пошла по коридору к лестнице, которая должна была привести ее на другой этаж, в личные апартаменты Эрика.

По окнам колотил дождь, с балконов стекали потоки воды. Когда Нора поднималась по ступенькам, ее ослепила вспышка молнии, а гром прогремел так близко, что ей показалось, будто вся Лоджия задрожала как корабль в бурю.

На третьем этаже тусклый свет, проходящий сквозь грязные окна, придавал этой части Лоджии вид омерзительного храма, где поклоняются какому-нибудь языческому богу войны. На стенах висели ружья, пистолеты и карабины, сделанные Эшерами. В широких коридорах стояли артиллерийские орудия. В тени притаились чучела животных: медведей, оленей, львов, тигров. Настоящий зверинец. Когда Нора проходила мимо них, ей казалось, что их стеклянные глаза пристально следят за ней. Она не раз оборачивалась, чтобы убедиться, что за ней никто не идет. Коридор свернул налево, затем направо и привел ее к ряду дверей в каменной стене и к узкой лестнице, ведущей наверх, в кромешную темноту. Далеко наверху, в мансарде, мерно, как сердце, стучали молотки рабочих.

Раскат грома напомнил ей канонаду той ужасной июльской ночи почти год назад.

– Эрик! – закричала Нора, и ее голос покатился по коридору, отражаясь и искажаясь, и, превратившись в шепот, вернулся к ней.

Через несколько минут Нора поняла, что она где-то не там свернула. Все было незнакомым. Снова и еще сильней ударила молния. Дюжина стеклянных сов, стоявших на пьедесталах вдоль коридора, задрожала, а одна из них свалилась на пол и со звуком ружейного выстрела разлетелась на мелкие кусочки.

– Эрик! – снова закричала она, и в ее голосе появились панические нотки. Она продолжала идти вперед и теперь уже искала лестницу вниз. Никого из слуг Нора не видела, а все окна, мимо которых она проходила, были покрыты пленкой воды. Стук молотков все продолжался, замирая и усиливаясь почти в такт с раскатами грома.

Она окончательно заблудилась. Хищники у стен беззвучно рычали на нее, а впереди на ее пути стояло чучело льва. Его зеленые блестящие глаза вызывающе смотрели на нее, как бы приглашая подойти поближе. Она свернула в другой коридор, где вдоль стен висели образцы средневекового оружия и лат. В конце коридора была тяжелая дверь. Она распахнула ее и снова позвала Эрика. Ответа не последовало, но стук молотков стал даже громче.

Перед ней была винтовая металлическая лестница, ведущая к белой двери футах в двадцати над ее головой. Она посмотрела наверх. Эти молотки, казалось, стучали прямо по голове. Осторожно переставляя ноги, она поднялась по лестнице и протянула руку, чтобы открыть дверь.

Но тут она остановилась. Дверь была обита толстой белой резиной, а ее медная ручка потускнела от частых прикосновений. Когда Нора прикоснулась к ней, по ее руке прошла холодная дрожь. Но дверь была заперта. Она собралась было постучать и попытаться под какофонию грома и стука молотков позвать на помощь, но тут щелкнул замок.

Дверь медленно начала открываться. Нора отступила назад. Из раскрывающейся двери сочился болезненно-сладковатый запах разложения. Внутри была кромешная тьма.

– Что такое? – прошептал тихий грубый голос.

– О, – сказала Нора. – Вы испугали меня. – Внутри она абсолютно ничего не видела. О, этот стук! Почему он никак не прекратится!

– Пожалуйста, – умоляюще сказал голос, – говорите как можно тише.

– Я… не хотела вас беспокоить. – Неожиданно до нее дошло. – Это… мистер Эшер?

Тишина. Затем:

– Вы опять заблудились?

Она кивнула.

– Я пыталась найти Эрика.

– Эрик, – тихо повторил Лудлоу Эшер. – Дорогой Эрик. – Дверь открылась пошире, и за ее край ухватилась рука. Пальцы были иссохшие, а ногти длинные и поломанные. Прошло больше двух месяцев с тех пор, как Нора последний раз видела Лудлоу, и она полагала, что он по-прежнему живет в стеклянном куполе. Этой комнаты она никогда раньше не видела. – Я люблю гостей, – сказал он. – Не желаете зайти? – Нора колебалась, и он спросил:

– Вы ведь не боитесь?

– Нет, – соврала она.

– Хорошо. Вы храбрая. Я всегда любил вас за это. Входите, и мы поговорим… только я и вы. Ладно?

Нора медлила. Сбежать сейчас выглядело бы глупо. Да и что ей бояться Лудлоу Эшера? Он старик. По крайней мере он может сказать, как выбраться из этого жуткого места. Она вошла в комнату, и Лудлоу, очертания которого во мраке были практически неразличимы, закрыл за ней дверь. Когда щелкнул замок, у Норы аж захватило дух.

– Не бойтесь, – прошептал он. – Дайте руку, я провожу вас к креслу. – Он взял ее за руку, и Нора подавила желание вырваться. Кожа Лудлоу была холодной и скользкой. Он провел ее в другой конец комнаты. – Теперь можете сесть. Хотите стаканчик шерри?

Нора нашла кресло и села в него.

– Нет, спасибо. Я… смогу остаться лишь на несколько минут.

– А, ну что ж. Вы не будете возражать, если я выпью? – Он откупорил бутылку и налил.

– Как вы можете здесь видеть? Здесь же ужасно темно!

– Темно? Ничего подобного. То есть, не для меня. – Он тяжело вздохнул. – Для меня свет просачивается сквозь швы в этих стенах. Он сочится из каждой поры вашего тела, Нора. Ваши глаза ослепительно сверкают. А обручальное кольцо на вашем пальце раскалено, как метеор. Я мог бы греться его теплом. Прислушайтесь к стуку молотков, Нора. Прекрасная музыка, не так ли? – Это было сказано с едким сарказмом.

Она прислушалась. В этой комнате стук молотков был совсем не слышен, зато был слышен другой шум. Он напоминал тихий приглушенный стук сердец. Некоторые стучали громче прочих, другие – резче. Шум, казалось, исходил отовсюду, даже от самих стен. Она слышала щелканье механизмов и слабый звон цепей.

– Мои часы, – сказал Лудлоу, как будто прочитав ее мысли. – В этой комнате находится шестьдесят пять напольных часов. Вначале их было более сотни, но увы, они ломаются. Прислушайтесь, и вы услышите, как качаются маятники. Звук уходящего времени успокаивает меня, Нора. По крайней мере, он помогает маскировать шум пил и молотков. О, вы только послушайте этих рабочих в мансарде! И эту бурю тоже! – Его дыхание внезапно сбилось. Когда он заговорил опять, в его голосе чувствовалось напряжение. – Вот сейчас молния ударила очень близко к дому, и гром был сильнее.

Нора не слышала ничего, кроме тиканья часов. Комната была без окон, а стены, похоже, были толщиною в несколько футов. Но в какой части дома находится эта комната, точно сказать она не могла.

– Вы, конечно, знаете, что я умираю, – ровно сказал Лудлоу.

– Умираете? От чего?

– Это… особенная болезнь. Я думал, Эрик уже рассказал вам. Он расскажет. Я не хочу портить ему удовольствие.

– Я не понимаю. Если вы больны, то почему вы здесь один, в темноте?

– Это, моя дорогая, как раз потому что я… – Он умолк. – Гром, – с усилием прошептал он. – Боже мой, вы слышали?

– Нет. Абсолютно ничего.

Он молчал, и у Норы создалось впечатление, будто он чего-то ожидает. Не дождавшись, он с шипением выдохнул воздух сквозь зубы.

– Я ненавижу грозы и ненавижу эту проклятую долбежку. Она не смолкает день и ночь. Эрик разрушает комнаты и вновь их отстраивает. Он сооружает коридоры, упирающиеся в каменные стены. Строит лестницы, которые никуда не ведут. Все это из-за меня, разумеется. О, Эрик хитер! Он пытается убить меня, понимаете?

– Пытается вас убить? Как?

– Шумом, моя дорогая, – сказал Лудлоу. – Бесконечным, действующим на нервы демоническим шумом. Стуком молотков и визгом пил, не смолкающим никогда. Даже это нелепое представление в День Независимости было устроено для меня. Звуки той канонады чуть не довели меня до самоубийства.

– Вы ошибаетесь. Эрик пытается уравновесить Лоджию. С западной стороны есть трещина…

Лудлоу перебил ее невеселым смехом.

– Уравновесить Лоджию? Вот это здорово! Возможно, он сказал так рабочим, но это ложь.

– Лоджия погружается в землю. Я сама видела трещину.

– О, трещина есть, совершенно верно. Я тоже ее видел. Но Лоджия никуда не опускается, моя дорогая. Лоджию повредило землетрясение… когда же это было? В 1892 году. Или в 1893. Точно не помню. Мы находимся в местах, чувствительных к подземным толчкам.

Нора подумала о стеклянных совах, дрожавших на своих пьедесталах, одна из которых упала на пол и разбилась.

– Эрик пытается меня убить, – прошептал Лудлоу, – потому что он хочет это.

Что-то коснулось ее плеча и она испугалась. Она быстро протянула руку и ощутила скользкую и гладкую поверхность черной трости, которую всегда сжимал в руке Лудлоу.

– Внутри у него из-за этого все горит, Нора. Знаете, почему? Это власть. Над поместьем, над фабриками, над всем. Даже над будущим. У меня нет выбора, кроме как передать это Эрику, хотя я и боюсь последствий. – Он убрал трость с ее плеча. – Вы видите, Эрик хочет ускорить мою смерть, и он может… – Она почувствовала, как он внезапно напрягся. – Гром! О, Боже, гром! – проскрежетал он.

На этот раз Нора тоже его услышала. Это был слабый далекий раскат, заглушенный каменными стенами. Она знала, что за стенами Лоджии яростно бушевала гроза.

– Подождите, – едва слышно произнес Лудлоу. – Не двигайтесь, подождите.

– В чем дело?

– Тише! – прошипел он.

Повисла тишина. Затем Нора услышала, как бутылки шерри стукнулись друг о друга. Через несколько секунд она почувствовала, что ее стул вибрирует. Вибрация прошла вверх по ее телу до самой макушки. Деревянный пол заскрипел и застонал. Часы, стоявшие повсюду в этой странной комнате, нестройно звякнули. Затем, так же внезапно, вибрация прекратилась.

– Этот дурак пытается притягивать молнии шпилями на крыше, – хрипло сказал Лудлоу. – Вы почувствовали? Дрожь? Теперь она кончилась, но я полагаю, множество кухонной посуды и несколько окон разбиты. Вот придурок! Он не понимает, что играет с огнем!

Он безумен, подумала Нора. Речи Лудлоу напоминали бред сумасшедшего.

– В вашей руке пистолет. Зачем он вам? Я думал, что вы ненавидите оружие.

– Кто-то положил его в колыбель Уолена. – Нора снова рассердилась. – Эрик знает, что я думаю насчет того, чтобы показывать оружие моему сыну, и я не собираюсь с этим мириться.

– Мне жаль вашего сына, – сказал Лудлоу. – Я знаю, что Эрик хочет нового ребенка. Он хочет плодить детей как чистокровных лошадей. Сопротивляйтесь ему, Нора. Ради вашего собственного благополучия, сопротивляйтесь.

– Почему?

– Почему? Почему? Почему? – грубо передразнил он. – Потому что я вам говорю! Слушайте меня хорошенько. Если у вас будет двое детей, один из них умрет. Если трое, погибнут двое. В конце концов лишь один избежит расправы. – От этого слова Нора вздрогнула. – И этот один, – прошептал Лудлоу, – унаследует ворота в ад. Избавьте себя от горя, Нора. Откажитесь носить нового ребенка.

– Вы… Вы не в своем уме! – запротестовала Нора. Темнота сжималась вокруг нее, поглощала ее, душила. Она чувствовала запах гниения, исходящий от Лудлоу, похожий на запах сырой зеленой плесени.

– Уезжайте из Эшерленда, – сказал он. – Не спрашивайте почему. Уезжайте сегодня. Сию минуту. Забудьте Уолена. Вы ничего не сможете для него сделать. Вы не заслуживаете, чтобы вас затянуло в ад.

Нора встала с кресла, ее лицо пылало от гнева. Она ударилась бедром о стол, отступила и задела еще что-то из мебели.

– Бегите, Нора. Бегите без оглядки… О, этот стук!

Ей стало ясно, что Эрик держит отца в этой комнате потому, что тот сошел с ума. Она на ощупь пошла к двери, наткнулась на стол и задела его ногой. Бутылки упали. Добравшись до двери, она принялась нашаривать замок, но никак не могла его найти. Ей показалось, что он подходит к ней сзади, и она закричала в темноту:

– Не подходите ко мне! Не прикасайтесь, черт вас подери!

Но Лудлоу оставался на другом конце комнаты. Он тихо, с болью вздохнул.

– Я не хотел вам говорить, – сказал он, и его голос стал почти нежным, – но я скажу. Это может спасти ваш разум и, возможно, душу. Видит Бог, мне нужно сделать хоть одно хорошее дело.

– Выпустите меня отсюда! – Нора все шарила в поисках замка.

– Эрик вас не любит, – сказал старик. – И никогда не любил. Ему нужна жена, чтобы плодить детей, будущих Эшеров. Вы прибыли сюда, в соответствии с соглашением, не одна, Нора, а с некоторым дополнением. Эрик всегда увлекался скачками. У конюшен вашего отца отличная репутация. Эрик и ваш отец заключили контракт, Нора. Он купил вас, Нора, вместе с четверкой лошадей, которые нужны ему для выведения победителя в дерби Кентукки. Ваш отец получил три миллиона долларов в день свадьбы и получит сверх этого по миллиону за каждого ребенка, которого вы родите Эрику.

Рука Норы замерла на замке.

– Нет, – сказала она. Она вспомнила слова отца: «Останься с ним, не упускай свой шанс». Даже когда он узнал, что она несчастлива, он изо всех сил понуждал ее оставаться с Эриком Эшером. – Зачем?

– Я подписал чек и направил его в конюшни Сент-Клер, – раздался голос из темноты. – Вы для Эрика просто мясо. Тело для размножения. Когда вы перестанете быть ему полезной, он отошлет вас пастись в одиночестве. Верьте мне, Нора. Умоляю вас, бегите из Эшерленда!

– Это мой дом, – храбро сказала она, хотя слезы застилали ее глаза. – Я жена Эрика Эшера.

– Вы его кобыла, – ответил Лудлоу. – И не верьте ни на секунду, что хоть один дюйм Эшерленда будет когда-либо принадлежать вам.

Она отперла дверь и рывком раскрыла ее настежь. Сумрачный свет ослепил ее. Она обернулась, чтобы посмотреть на Лудлоу Эшера.

Он был истощен до крайности и походил на скелет, одетый в черный костюм в полоску и серый широкий галстук. Его желтовато-белое лицо было все покрыто чем-то вроде струпьев. Жидкие седые волосы падали на плечи, но на макушке была лысина. В правом кулаке была зажата трость Эшеров. Пристально глядя на хозяина Эшерленда, Нора испытывала странное чувство жалости, несмотря на то, что увиденное потрясло ее. Его глубоко посаженные глаза были направлены на Нору, и в них, как в жерле доменной печи, горело красное пламя.

– Ради Бога, – сказал он, и в его горле булькнула мокрота, – бегите из Эшерленда!

Нора уронила игрушечный пистолетик и побежала. Она чуть не свалилась с коварных ступенек, затем побежала по коридорам и спустилась по первой попавшейся лестнице. Примерно через двадцать минут она наткнулась на пару сплетничающих горничных.

Этим вечером за ужином Нора сидела за длинным столом и наблюдала, как Эрик поглощал тушеную говядину. На его пиджак и рубашку летели брызги. Он позвонил и потребовал следующее блюдо и бутылку каберне.

За десертом – ежевика в сахаре – Эрик прервал пиршество, чтобы сказать ей, что его новый жеребец, с которым он сейчас работает, прекрасный гнедой по имени Король Юга, уже показывает скорость и уверенность победителя дерби Кентукки. Король Юга, напомнил он, был произведен от Рыжего Донована, одного из жеребцов, подаренных ее отцом на свадьбу. Эрик слизнул соус, прилипший к его усам, налил себе вина и провозгласил, что кубок дерби 1922 года будет стоять в конюшне Эшеров.

К Норе подошел слуга с серебряным подносом. Предмет, лежащий на нем, был покрыт белым шелковым платком. Он поставил поднос перед ней и удалился без объяснений.

– Что там? – спросил Эрик. – Что тебе принес Фостер?

Нора приподняла уголок платка. На подносе лежал игрушечный пистолет, который она обронила в комнате Лудлоу. Под ним лежал свернутый листок бумаги. Она отодвинула пистолет в сторону, взяла листок и развернула его.

Это был погашенный банковский перевод на три миллиона долларов, датированный вторым марта 1917 года. Под ним стояла угловатая подпись Лудлоу Эшера. Получателем были конюшни Сент-Клер.

– Что там, черт возьми? Не смей таить от меня секреты!

Зажав чек в кулаке, Нора взяла игрушечный пистолетик и пустила его изо всех сил по длинному столу. Он, вертясь и сверкая в свете великолепных канделябров, заскользил к Эрику и, пройдя футов тридцать, стукнулся о его тарелку.

– Как это понимать? – сказала Нора. – Ах ты, ублюдок!

Эрик рассмеялся. Он смеялся и смеялся. Отсмеявшись, он поднял бокал и сказал:

– За нашего второго ребенка.

На этом тетрадь заканчивалась, и Рикс ее закрыл. В библиотеке должно быть продолжение, подумал он. Где-нибудь в тех картонных ящиках обязательно должно быть продолжение. В этой истории осталось несколько вопросов без ответа. Что сказала Нора после того, как поняла, что Лудлоу говорил ей правду? Как ей удалось противиться желанию Эрика иметь новых детей? И, самое главное, что означало странное предупреждение Лудлоу? Во всяком случае, размышлял Рикс, Нора была права в отношении безумия Лудлоу. Было ясно, что жизнь в Тихой Комнате Лоджии свела его с ума и что боязнь грома была просто следствием обострения его чувств. Но что означали все эти разговоры о землетрясениях и трещине на западном фасаде Лоджии? Рикс решил, что нужно завтра пойти туда и самому все проверить.

Он взял дневник и тихо вышел в коридор. Посмотрев по сторонам, как если бы переходил через рельсы и ожидал, что вот-вот выскочит ревущий дизель, Рикс спустился вниз, прошел через игровую и курительную и отпер дверь в библиотеку.

Рикс положил дневник обратно в один из ящиков и начал рыться в поисках нового материала. Он взял маленькую книжку в кожаном переплете, и она рассыпалась у него в руках.

– Черт побери! – пробормотал он. Он нагнулся, чтобы собрать страницы и засунуть их обратно в переплет.

– Ну, ну, – раздался голос у него за спиной. – Неужто я нашел вора?

17

Нью Тарп сидел один в передней своего дома. Огонь почти догорел, но порывы ветра, которые гудели в дымоходе, оживляли угольки. В керосиновой лампе, стоявшей на каминной полке рядом с фотографией отца, горел ровный огонек.

На дом с бешеной силой обрушивался ветер и, попадая в щели стен, издавал жуткий гудящий звук. Он бы не удивился, если бы тонкая старенькая крыша внезапно сорвалась и, кружась, улетела ввысь. Свист ветра был слишком уж похож на дудку Натана. Из-за поворота слышался хриплый лай Берди, большой рыжей гончей Клайтонов.

Нью не мог спать. Порезы все еще беспокоили его, хотя они прекрасно заживали под бинтами. Долгое время он беспокойно крутился на своей койке, но сон не шел к нему. Перед ним стояло лицо городской женщины, а то, что она сказала ему в кафе «Широкий лист», преследовало его. Перед его глазами все время стоял тот стенд на стене, а когда он представил на нем фотографию Натана, то почувствовал, как его желудок сжимает сильная рука.

Он уставился на лампу на каминной полке и понял, что никогда больше не увидит своего брата. Натана забрал Страшила. Когда Страшила наносит удар, жертва никогда не возвращается домой. Но почему это происходит таким образом, спрашивал он себя. Кто такой Страшила и почему его никто не видел? Никто, дошло до Нью, кроме него самого. Он был главой семьи. Мог ли он что-нибудь сделать, чтобы как-нибудь помешать Страшиле утащить брата? Он чувствовал себя таким беспомощным, таким слабым! Его руки сжались в кулаки, а сквозь мозг, казалось, прошел разряд стыдливого гнева.

Керосиновая лампа задрожала, издавая дребезжащий звук.

Нью прищурился. Шевельнулась лампа или нет? Волшебный нож был спрятан под матрасом в его комнате. Когда он воткнулся в потолок над головой матери, она застыла, словно статуя, а ее лицо стало совершенно белым. Она тихо и коротко вздохнула, и Нью видел, как в ее глазах блеснул страх. Затем она ушла к себе, закрылась, и Нью слышал, как она там плачет. Несколько часов после этого она с ним не разговаривала. Затем она вернулась на кухню к пирогам, напекла их столько, сколько никогда не пекла, и все это время слишком уж весело болтала о том, как мужчины в конце концов найдут Натана, он вернется домой и все будет как раньше и даже лучше, потому что Нью и Натан получили полезный урок, что надо возвращаться домой вовремя.

Либо он сошел с ума, решил мальчик, либо керосиновая лампа шевельнулась.

Но если это он заставил ее двигаться… тогда волшебство в ноже или в нем?

Он отогнал прочь все мысли о матери, Страшиле и брате. Завывание ветра превратилось в шепот. Двигайся, скомандовал он. Ничего не произошло. Я сделал это неправильно, подумал он, не достаточно сильно сосредоточился. Я не владею волшебством! Это все нож, в конце концов! Но он представил, как лампа поднимается над каминной полкой, поднимается все выше и выше, пока почти не достает до крыши. Он сжал руками подлокотники кресла и подумал: «Поднимайся!»

Кресло под ним запрыгало, словно брыкающаяся дикая лошадь.

Он вскрикнул от изумления, но рук не разжал. Кресло, балансируя на одной ножке, яростно закрутилось и с грохотом упало на пол. Когда Нью выкарабкался из-под кресла, то обнаружил, что освещение в комнате изменилось.

Лампа.

Лампа поднялась с каминной полки примерно на три фута и парила под самой крышей.

– Боже, – тихо вымолвил Нью.

Но затем лампа начала падать, грозя разбиться о каминную полку. Он представил горящий керосин, дом в огне и сказал: – Нет! – Лампа заколебалась, замедлила падение и очень мягко опустилась обратно на каминную полку.

Я схожу с ума, подумал мальчик. Или уже сошел. Либо это, либо я заколдован. Одно другого лучше.

Скрипнули половицы. Нью обернулся и обнаружил, что в комнате стоит его мать. Одна ее руку была поднята к горлу. Она выглядела так, будто малейшее дуновение ветерка могло повалить ее, как столп из пепла.

– Это не нож, – только и смог он сказать. – Это я, мама.

– Да, – сказала она напряженным шепотом.

– Я заставил лампу двигаться, мама. Точно так же, как я заставлял нож. Что со мной происходит? Как вышло, что я могу это делать? – Его пронзило холодное лезвие паники. Заколдован, думал он. Как? Почему?

– Я не знаю, – сказала Майра. Затем она медленно отняла руку от горла и стояла, уставившись на опрокинутое кресло. С видимым усилием она зашаркала вперед и подняла кресло, поглаживая дерево руками, как будто ожидала нащупать что-нибудь живое.

– Мама, я заколдован. Это, должно быть, случилось, когда я упал в ту яму. Что бы это ни было, но это началось именно тогда.

Она покачала головой.

– Нет, Нью. Это началось не тогда. И если ты заколдован, то… значит, заколдован был и твой папа.

– Мама?

– Твой папа, – повторила она. Ее лицо было бледным, а взгляд бесцельно скользил по комнате. В трубе выл ветер, раздувая красные фонарики углей. – Я не знаю почему, я не знаю как, но я знаю, что твой папа был странным человеком. Он был хороший человек, Нью, богобоязненный человек, но все же в нем была странность. – Она подняла глаза и встретилась с его взглядом. – У него был сильный характер. Подчас на него находило. Однажды он рассердился на меня за что-то… я забыла, за что… что-то глупое, и мебель в доме начала прыгать, как кузнечики. Я видела, как он разбивал окна, даже не дотрагиваясь до них. Один раз ночью я проснулась и обнаружила, что твой папа стоит снаружи на дожде. Фары грузовика то зажигались, то гасли. Нью, – она моргнула, и ее рот искривился, – я клянусь тебе, что видела, как передняя часть грузовика поднялась над землей, точно у встающей на дыбы лошади. Затем грузовик опустился на место, очень медленно и аккуратно. У меня волосы вставали дыбом, когда я думала, какими способностями обладает твой папа, если он умеет делать такие вещи. Он почти не говорил об этом, потому что, казалось, он сам этого не понимал, но он говорил, что проделывал такое еще в школе, где он воспитывался, например, заставлял столы прыгать или однажды кинул какого-то задиру на ограду, лишь сильно об этом подумав. Он говорил, что не знает почему он это может, но такие вещи не составляют для него труда, и он это делает с одиннадцати или двенадцати лет. Конечно, он никому не рассказывал об этом, боясь пересудов.

– А что бы сказали люди, – спросил Нью, – если бы узнали обо мне, мама? Что я проклят? Заколдован? Почему это случилось со мной так внезапно? Пару дней назад, до того как я упал в эту яму, я был таким же, как все. – Он покачал головой, сконфуженный и растерянный. – Теперь… Я не знаю, что со мной, мама! Или почему я могу, например, двигать лампу, не прикасаясь к ней!

– Этого я не могу сказать. Твой папа всегда старался сдерживать себя. Он говорил, что лишь однажды выложился вовсю, когда наткнулся на какую-то ржавую болванку, которую физическими усилиями поднять не мог. – Она кивнула в сторону лампы. – Я видела, что ты делал. Я видела этим утром нож, и я поняла: все, что было в твоем папе, есть и в тебе. Может, в Натане этого не было, а может, и было, кто теперь скажет? Я плакала, Нью, потому что это очень сильно меня напугало. Это напомнило мне, что мог делать твой папа. Он был хороший человек, но… мне кажется, что-то в нем было не таким уж и хорошим.

Нью нахмурился.

– Почему?

Мать подошла к окну и выглянула на улицу. За поворотом, в доме Клайтонов, все лаяла Берди. Спустя мгновение Майра ответила.

– Он всегда был тревожным, Нью. Я не знаю, почему. Он тоже не знал. Мысленное передвижение предметов – это еще не все. – Она остановилась и выдохнула сквозь зубы. – Он никогда хорошо не спал, – тихо сказала она. – Он вставал посреди ночи и часами сидел в этой комнате, точно так же, как сидел ты, когда я заглянула. Когда Бобби закрывал глаза, то видел страшные вещи. Он видел огонь, разрушения и смерть. Это было так ужасно, что он не мог мне об этом рассказывать… а я не могла слушать. Он видел, как раскалывается земля, туда валятся дома, люди в огне. Это было похоже на конец света, говорил он. Конец света происходил прямо перед его глазами.

Она обернулась к сыну, и Нью поразился тому, какой слабой она выглядела. Он видел по ее темному взгляду, что у нее еще есть, что сказать.

– Ему чудилась Лоджия, Нью. Он видел ее, всю залитую огнями, как будто внутри идет прием, праздник или что-то в этом роде. И в своих фантазиях он был одет в костюм и знал, что живет внутри Лоджии и у него есть все, что он только мог желать. Все, что он хотел, у него было. Он говорил, что чувствует, как день и ночь Лоджия его затягивает. А голос в его голове, Нью, самый прекрасный голос на свете, призывал его спуститься в Эшерленд. Он говорил, что больше всего на свете хочет войти в тот дом, но он знал, что если он это сделает, то назад никогда не вернется. По крайней мере, таким же, каким был перед тем, как войти.

Нью замер. Он чувствовал, что Лоджия затягивает и его. Именно поэтому он останавливался при любой возможности на Языке Дьявола, чтобы помечтать о жизни в Эшерленде. Он думал, что это были лишь дурацкие грезы, но теперь он не был в этом так уверен.

– Эшерленд – проклятое место, – сказала Майра. – А Лоджия – его злобная душа. Один лишь Бог знает, что происходит там внутри из года в год. Я расскажу тебе об этом, Нью. Бобби подчинился тому, что его звало, и спустился в Эшерленд. Он долго стоял на берегу озера и смотрел на Лоджию. Когда он вернулся домой, его лицо было смертельно бледным. Он сказал мне, что если когда-нибудь он захочет покинуть этот дом после захода солнца, то надо держать его на мушке ружья, пока он снова не обретет контроль над собой. Он был храбрый человек, Нью, но там, внизу, в этой Лоджии, было что-то такое, что требовало его к себе и чего он боялся так сильно, что на ночь привязывал себя веревками к кровати. Он очень старался не показывать вам, как он встревожен. Что бы там внизу ни было, оно продолжало затягивать его и искушать. – Она дрожащей рукой убрала с лица волосы и уставилась на догорающие угольки. – Он говорил… что делал все, чтобы не слушать, чего Лоджия хотела от него.

В горле у Нью пересохло, и он сглотнул.

– Что, мама? Что это было?

– Убить нас, – ответила она. – Всех до единого. Поджечь дом, а затем найти старика.

– Старика? Ты имеешь в виду Короля Горы?

– Да. Его. Найти Короля Горы и… не просто убить его, Нью, а разорвать его на куски, положить эти куски в рюкзак и принести их в Лоджию. Это позволило бы ему туда войти.

– Король Горы? Он ведь всего лишь сумасшедший старик… разве нет?

Майра кивнула.

– Бобби собирался подняться наверх, в руины, чтобы найти старика, но не успел – у него в руках взорвалась та шина. Он хотел поговорить с ним, может, старик что-то знает о Лоджии. Но ему не представилась такая возможность. Я… никогда не говорила этого даже про себя. И больше никогда не скажу. Но я думаю… Лоджия каким-то образом причастна к смерти твоего отца. Она убила его до того, как он сумел добраться до старика.

– Нет, – сказал Нью, – это был всего лишь несчастный случай. Лоджия… не живая. Она ведь сделана из камня.

– Ты должен обещать мне, – умоляюще сказала мать, – что никогда не спустишься в Эшерленд. И никому не будешь показывать, что ты можешь мысленно двигать предметы. И самое главное, не говорить ни с кем о Страшиле, в особенности с проклятыми чужаками!

У него не было намерений идти в Эшерленд, и он был слишком ошеломлен своей новообретенной способностью, чтобы даже помыслить кому-то о ней рассказывать. Но последний пункт ему трудно было принять. Он чувствовал, что эта женщина, Дунстан, искренне хочет разузнать побольше о Страшиле, и может быть, рассказав ей о том, что он видел, он мог хоть немного помочь Натану или искупить свою вину за то, что не смог освободить Натана из рук того создания. Он был главой семьи. Не должен ли он принять решение самостоятельно?

– Обещай мне, – сказала Майра.

От него потребовалось усилие, чтобы кивнуть.

Она, казалось, вздохнула с облегчением.

– Теперь тебе надо идти в постель. Отдыхай. Твои раны тебя еще беспокоят?

– Немного. Они чешутся.

Она тихо вздохнула. – Использовать то снадобье, которым я лечу тебя, меня научил твой папа. Говорил, оно может снять практически любую боль. – Стекло за ее спиной задрожало от ветра, и она опять стала вглядываться в темноту. Лай Берди сменился редким глухим тявканьем. – Что-то нынче ночью собака разлаялась, а? Я полагаю, ее напугал ветер. Твой папа много знал о погоде. Он мог просто сидеть, наблюдая за облаками, и точно сказать, в какую минуту пойдет дождь. – Ее голос стал грустным, теперь она прижала пальцы к холодному стеклу. – Бобби был хорошим человеком. Ты знаешь, ему нравилось верить, что его отец был моряком. Капитаном корабля. Или даже адмиралом. В школе, когда он подрос, ему нравилось читать о пилигримах и всех тех людях, которые плыли из Англии на кораблях. Он частенько мечтал о кораблях с большими белыми парусами, надутыми ветром. Хотя, я думаю, он никогда не видел океана, не считая картинок. Он был полон жизни и был хороший человек.

Ветер снова завыл в трещине, и Нью услышал в нем свист игрушечной дудки своего брата.

– Вторую ночь поднимается сильный ветер, – сказала Майра. – Твой папа всегда говорил, что это к дождю на несколько дней. Возможно, к плохой погоде. – Она взглянула на потолок. – Я думаю, следовало бы поставить на крышу несколько новых досок, пока не ударили холода.

– Да, мама.

Несколько секунд она смотрела на него, а затем сказала:

– Лучше иди в постель.

– Сейчас иду.

– Мы еще поговорим завтра, – сказала она, и они оба знали, что она имеет в виду. Затем Майра повернулась и вышла из комнаты. Нью слышал, как за ней закрылась дверь.

Он снова опустился в кресло. Внутри у него все дрожало, а в голове царил полный беспорядок. Почему отец умел делать такие вещи? И почему он сам неожиданно оказался способен на это, если годы был таким же, как все? Для него это было слишком сложным, чтобы понять. Летающие ножи, парящая в воздухе лампа, прыгающая мебель, грузовик, встающий на дыбы словно дикий жеребец – все это было колдовство, думал Нью, которое под силу лишь самому дьяволу.

Ни для кого не было секретом, что зло бродило по горе Бриатоп в разных обличьях, начиная от Страшилы и заканчивая черной пантерой, известной среди местных жителей под кличкой Жадный Желудок. Их никогда не видели, но все знали, что они караулят в темноте.

И сейчас Нью приходилось гадать, кем же на самом деле был его папа. Он посмотрел на фотографию, стоявшую на каминной полке. Но она не говорила ему всего. Какого рода силы прятались за лицом Бобби Тарпа? И что пыталось заманить его в Эшерленд обещаниями богатства и роскоши?

Нью казалось, будто его спина сгибается под тяжестью дум. Он еще немного подумал, но его мысли крутились на одном месте. Тогда он встал, взял с каминной полки лампу и пошел обратно в свою комнату. Раздеваясь и задувая огонь, он услышал вой Берди. Он продолжался почти минуту, а затем внезапно оборвался. После этого Нью Берди не слышал.

А в густом лесу через дорогу напротив домика Тарпов уже более часа стояла фигура. Затем она медленно повернулась и исчезла в ночи.

18

– Да, сэр, – сказал Логан Бодейн, – похоже, вы находитесь там, где не должны были бы находиться. – Он стоял опершись о стену прямо у дверей библиотеки, и его лукавая, знающая ухмылка сводила Рикса с ума. Логан был одет в униформу дома Эшеров – темные слаксы, светло-голубая рубашка, галстук в полоску и серая куртка. Но он уже проявил себя. Галстук отсутствовал вовсе, ворот рубашки был расстегнут, а куртка местами помята. На лоб падала прядь медно-рыжих волос, а холодные голубые глаза над ухмылкой глядели невесело.

При первом звуке его голоса Рикс выпрямился. У его ног были разбросаны страницы.

– Что ты здесь делаешь? – решительно спросил он. На смену испугу пришел гнев.

– Вышел погулять. Решил зайти и осмотреть дом перед тем, как пойти спать. Я увидел свет в этой комнате с круглыми столами и услышал, как вы здесь шарите.

– Гейтхауз тебя не касается, – огрызнулся Рикс.

– Прошу прощения, сэр, но я понимаю это иначе. Мне сказали, что я должен управлять всем поместьем. Видите? – Логан вытащил связку ключей и зазвенел ею. – Во всяком случае, я полагал, что вы оцените мою бдительность. В наши дни невозможно быть слишком осторожным. – Он стал бродить по библиотеке, разглядывая книги на полках. Его взгляд скользнул по висящему оружию, и он тихо присвистнул. – Старинные, да? Античные и все такое.

– Эдвин знает, что ты шляешься по поместью?

– Не шляюсь, – сказал Логан и снова улыбнулся. – А, как я сказал, проверяю. – Он протянул руку и снял со стены пистолет «Марк III». – Тяжелая пушка. Ни черта не попадешь из такой дуры.

– Я, пожалуй, позвоню Эдвину и скажу ему, что ты мне досаждаешь. – Рикс потянулся к телефону на ореховом письменном столе.

– Вы ведь не хотите этого делать, мистер Эшер. Вы совершенно напрасно разбудите Эдвина и Кэсс. Убедиться, что на ночь все хорошо заперто, часть моей работы. Вот почему Эдвин дал мне эти ключи.

Рикс оставил эти слова без внимания. Он набрал номер Эдвина и стал ждать. Теперь, возможно, этого чертова ублюдка вышибут из Эшерленда пинком под зад. Телефон продолжал звонить. Рикс взглянул на свои часы. Без десяти два.

– Что ж, валяйте. – Логан пожал плечами, крутанул барабан револьвера и повесил его обратно. Он заметил разбросанные страницы и подошел посмотреть на картонные коробки. – Мне кажется, что вы находитесь не там, где должны были бы быть, – сказал Логан. – Довольно странно изучать книги в два часа ночи, не правда ли?

Кто-то взял трубку.

– Дом Бодейнов, – сонно сказал Эдвин.

В этот момент Рикс понял, что он сделал ошибку. Конечно, проверять, все ли заперто на ночь, входило в обязанности Логана, это ему сказал Эдвин, давая ключи. В опасности был именно Рикс. Как он объяснит свое пребывание в библиотеке в этот поздний час, особенно после того, как Логан расскажет, что Рикс рылся в старых документах? Эдвин сразу поймет, что Рикс замыслил, и из-за клятвы, которую он давал, может почувствовать себя обязанным сообщить об этом либо Уолену, либо Маргарет.

– Дом Бодейнов, – повторил Эдвин, и в его голосе появились нотки раздражения.

Логан взял из ящика одну из книг и внимательно посмотрел на Рикса. Проклятие, подумал Рикс и положил трубку обратно на рычаг.

– Никто не отвечает, – сказал он. – Во всяком случае, я не хочу будить их из-за тебя.

– Да, Эдвин спит как камень. Я через стену слышал его храп. – Его взгляд пронизывал Рикса насквозь, и на мгновение Рикс подумал, что выражение лица Логана показывало, что он заметил ложь.

– Уходи, – сказал Рикс, – и покончим с этим.

– Что это за хлам? – Логан кивнул в сторону ящиков. – Фотоальбомы?

– И альбомы тоже, да.

– Эдвин рассказал мне, что вы пишете книги про жизнь. Что вы здесь делаете? Проводите исследования или что-нибудь в этом роде?

– Нет, – сказал Рикс чересчур быстро. – Я просто спустился вниз за книгой, чтобы почитать.

– Вы, должно быть, «сова», как и я. Эй! Картинки! – Он запустил руку в один из ящиков и вытащил ворох пожелтевших фотографий.

– Поаккуратней с ними. Они хрупкие.

– Да, с виду жутко старые и все такое. – Однако Логан обращался с ними так, будто они были из коры. Рикс заметил, что на них были различные виды Лоджии. Фотографии были мятые, ломаные и попорченные временем. – Большой старый дом, не так ли? – спросил Логан, изучив их. – Готов спорить, что там внутри можно разместить с десяток фабрик. Эдвин говорил, что около сорока лет там никто не живет. Почему?

– Так решила моя мать.

– Готов спорить, что вы там могли бы заблудиться, – сказал он, и Рикс напрягся. – Там есть всякие разные потайные комнаты и все такое. Вы когда-нибудь были там внутри?

– Один раз, давно.

– Эдвин говорил, что собирается провести меня туда. Показать, как вы, Эшеры, раньше жили. Я слышал, что вы устраивали там раньше грандиозные пьянки.

Как Эдвин планировал обтесать этого кретина, Рикс не знал. Его манера говорить действовала Риксу на нервы. Он в лучшем случае закончил колледж. Смешно было даже думать, что этот парень займет место Эдвина!

– Почему бы тебе не уйти? – спросил его Рикс.

Логан положил фотографии на стол и молча уставился на него. За его плечом Рикс увидел портрет Хадсона. Они оба пялились на него. Затем Логан моргнул и сказал:

– Вы ведь не любите меня, не так ли?

– Верно.

– Почему? Потому, что Эдвин хочет выучить меня на свое место?

– Ты правильно понял. Я думаю, ты к этому не способен. Ты надменен, груб и неряшлив. И я не думаю, что тебе очень уж хочется работать в Эшерленде. Я считаю, ты видишь в этом всего лишь способ уйти с конвейера. Полагаю, спустя месяц после ухода Эдвина ты возьмешь то, что захочешь прибрать к рукам, и сбежишь.

– Но зачем мне это делать? Мне кажется, здесь весьма денежная работа. Конечно, здесь полно работы и все такое, но в основном надо организовывать других людей и смотреть, чтобы никто не отлынивал. Эдвин говорил, секрет успеха в том, чтобы дать всем понять, что ты босс, но слишком сильно не давить. Он сказал, что главное предвидеть проблемы и знать, как их предотвратить раньше, чем они возникнут. Жалованье хорошее, у меня будет собственный дом, машина, а также я буду заодно водителем того большого лимузина. Почему же я должен бежать от всего этого?

– Потому что, – ровно ответил Рикс, – ты не способен к этой работе. Мне все равно, Бодейн ты или нет. У тебя нет ни вкуса Эдвина, ни его манер, ни его образования. Ты знаешь это не хуже меня, и я не понимаю, почему этого не видит Эдвин.

– Я справлюсь. Быть может, я не такой благовоспитанный, как Эдвин, но я справлюсь. Я вкалывал на конвейере и два года подряд показывал лучшую производительность труда. Никто никогда не обвинял меня в отсутствии желания работать. Я усвою все, чему бы меня Эдвин ни научил, и буду старательно работать.

– Посмотрим.

Логан пожал плечами. Он сказал все, что хотел сказать, а мнение Рикса его не слишком волновало. Он направился к двери, но остановился и оглянулся назад.

– Если вам случиться ночью выходить из дома, – тихо сказал он, – будьте очень осторожны.

– Как прикажешь это понимать?

– Никогда не знаешь, что может оказаться в темноте. Я слышал, в лесу бегают разные дикие звери. Старина Жадный Желудок может решить, что неплохо бы закусить в полночь. Или вы можете наткнуться на Страшилу. Так что если захотите выйти после того, как стемнеет, лучше сначала позовите меня. – Логан слегка улыбнулся. – Спокойной ночи, мистер Эшер, – сказал он и затем вышел из библиотеки, закрыв за собой дверь.

Рикс нахмурился и тихо выругался. Он знал, что местные называют Жадным Желудком мифическую пантеру, которая якобы бродит по Бриатопу. Лишь несколько охотников мельком видели ее. Они так перепугались, что их рассказы, напечатанные, разумеется, в «Демократе», изобиловали нелепостями. Это создание якобы было величиной с машину и двигалось так быстро, что было видно лишь пятно. Один бедолага, который будто бы «видел» пантеру вблизи, клянется, что это не совсем черная пантера, а жуткая помесь хищной кошки и рептилии. У нее якобы хвост как у гремучей змеи, холодные глаза без век, как у ящерицы, и раздвоенный язык, который быстро выскакивает из пасти. Если там и есть пантера, то это, должно быть, старый и немощный потомок зверей, которые сбежали ночью из зоопарка Эрика Эшера, когда тот по неизвестным причинам поджег его.

Рикс, встревоженный вторжением Логана, наудачу вытащил из одного ящика пару книг. Там же лежала пачка старых писем, перехваченная резиновой лентой, и он ее тоже прихватил. Затем он просмотрел снимки, которые Логан положил на стол.

Это были фотографии Лоджии – не только снаружи, но и внутри: гигантские комнаты, обставленные громоздкой, обитой кожей или мехом мебелью и украшенные старинными гобеленами. Там стояли доспехи и охотничьи трофеи, висели огромные хрустальные люстры, а в каждом камине вполне мог бы поместиться. На обороте фотографий выцветшими черными чернилами были написаны названия комнат: «Салон для гостей», «Комната для завтрака», «Гостиная второго этажа» и «Главная галерея». «Морская комната» была заполнена моделями судов, корабельными штурвалами, якорями и прочей морской утварью. В «Арктической комнате» стояло в угрожающей позе чучело белого медведя, а с белого же потолка свисали декоративные сосульки. На стенах похожей на пещеру «Оружейной комнаты» висели сотни образцов пистолетов и ружей Эшеров, а в центре стояло чучело бизона.

Рикс дошел до сильно помятой и выцветшей фотографии, на которой была маленькая девочка, сидящая за огромным белым фортепиано. Ее пальцы застыли на клавиатуре, а улыбающееся лицо смотрело в объектив. На девчушке было кружевное платье с длинными рукавами, а ее ножки в остроносых ботинках нажимали на педали фортепиано. У нее были длинные темные волосы и красивые миндалевидные глаза, выдающие ее восточное происхождение. Ее прекрасное лицо, казалось, было высечено из слоновой кости. На обороте четкими, почти печатными буквами значилось просто «Мой ангел». Рикс знал, что это Шанн Эшер, дочь Арама от его жены, уроженки Востока.

Но следующая фотография заинтересовала Рикса еще больше.

На ней был изображен Эрик в покрытом густым белым мехом кресле. К креслу была прислонена черная трость. Эрик взирал на камеру как король на члена палаты общин. На его левом колене сидел мальчик четырех или пяти лет, одетый в темный костюм с маленьким галстуком в полоску. У ребенка были светлые волнистые волосы. Он радостно улыбался и тянулся к объективу.

Позади Эрика стояла высокая светловолосая женщина с красивым, но напряженным лицом. Ее глаза были темными и загадочными, словно таили какую-то внутреннюю печаль. Высокую прическу удерживала тиара с алмазами. На руках она держала младенца, которому, вероятно, было не больше года.

Рикс перевернул фотографию. На обороте неровным почерком Эрика было написано: «Уолен и Симмс. Август 1923 года».

Боже мой, подумал Рикс. У маленького мальчика были глаза его отца, а копна его волнистых волос лучилась светом и здоровьем. Но кто такой Симмс? Младенец на руках у женщины? Была ли это Нора Сент-Клер-Эшер, баюкающая второго ребенка? Имя Симмс было двусмысленным – мальчик это или девочка?

Рикс встретил это имя в первый раз. Неужели на фотографии – родной брат Уолена? Рикс всегда думал, что Уолен был единственным ребенком в семье. Что случилось с этим младенцем и почему Уолен никогда не упоминал про Симмса?

Глаза Норы Эшер, если, конечно, это была она, проницательно смотрели на него. Она была красивой, как Рикс себе и представлял, но в ее лице была какая-то безучастность, безжизненность. Рассеянный взгляд Эрика, напротив, отражал невежество и самодовольную скуку.

Рикс сунул фотографии в одну из книг, которые он держал в руках. Он хотел разузнать о Симмсе побольше. Возможно ли, чтобы у него был живой дядя или живая тетя, а он даже не слышал об этом?

Количество вопросов без ответа множилось, и Рикс осознал, какой необъятный материал ему предстояло разобрать и разложить по полочкам. Он должен увидеть рукопись Дунстана! Рикс выключил свет и вышел из библиотеки, заперев за собой дверь. В тиши своей спальни он внимательно рассмотрел радостное лицо отца на фотографии и испытал такое потрясение, что к горлу подступил комок. В конце концов, Уолен Эшер был человеком. Когда-то он был улыбающимся ребенком и не знал, какое будущее его ждет. Что превратило его в того разлагающегося монстра, который лежит наверху? Просто течение времени или что-то еще?

Когда Рикс в конце концов заснул – беспокойно, постоянно вздрагивая от порывов ветра, – то увидел сон.

Он снова заблудился в коридорах Лоджии, где гулял ветер. Он чувствовал, как ее огромная тяжесть занесена над ним для удара, словно кулак. Впереди во мраке была единственная закрытая дверь, и когда Рикс приблизился к ней, то увидел серебряный круг, на котором была выгравирована ревущая пасть льва. Он видел, как его рука вытянулась и схватилась за этот круг, оказавшийся вдруг обжигающе холодным. Круг начал уменьшаться в размерах.

Дверь распахнулась. Внутри, как жуткий маятник, качался скелет с кровавыми глазницами, светящимися красным светом. Весь пол был залит кровью, она струилась широкими ручьями. Рикс отпрянул и попытался закричать, но голос ему не повиновался. Он чувствовал, как что-то приближается к нему из коридора, что-то большое, темное и жуткое бежит к нему невероятно быстро.

И тут, оттолкнув пластмассовые кости в сторону, с садистской ухмылкой на лице в дверях появился Бун.

– Я подловил тебя, Рикси! – прокаркал он. – Да ты никак обмочился!

Рикс сел в темноте своей комнаты. Его лицо было мокрым от пота и он весь дрожал. В окно стучал бушующий снаружи ветер. Он встал с кровати, приготовившись, если вдруг начнется приступ.

Шум ветра изменился, и Риксу показалось, что он слышит, как его зовут по имени. Тихим шепотом, как родитель осторожно окликает своего ребенка. Затем это исчезло. Рикс посмотрел в окно, туда, где в кромешной тьме стояла Лоджия.

ДЕСЯТЬ МИЛЛИАРДОВ ДОЛЛАРОВ, раздался голос в его голове. ЭТО ЖЕ ПРОСТО НЕМЫСЛИМЫЕ ДЕНЬГИ.

Он задрожал. Голова болела, но приступа не последовало. Мне становится лучше, подумал он.

ДЕСЯТЬ МИЛЛИАРДОВ ДОЛЛАРОВ.

Убедившись, что приступа не будет, он вернулся в постель и на этот раз заснул крепко, без сновидений.