Ученица Калиостро

Глава третья Пятерка отравителей?

— Это был немолодой уже господин, лет сорока пяти или более, — сказал Давид Иероним. — Сложения очень плотного, весь порос черным волосом. По бумагам — Карл фон Бохум, а на самом деле он чуть ли не турок, нос крючковатый, брови густые, глаза черные… И голова плешивая, носил парик.

— И точно ли отравлен?

— Точно. Все приметы налицо… — Давид Иероним выжидающе поглядел на приятеля в надежде, что тот замашет руками, умоляя избавить от грубых подробностей. Но философ — не светская дама, и химик продолжал: — В пищеводе и в желудке — воспаление, в желудке оно выражено сильнее. Содержимое — бурое из-за большой примеси крови. В печени — темно-красные прожилки, в легких — отек, лимфатические узлы также отечны… Затем — в содержимом желудка мелкие белые крупинки, как если бы истолкли в порошок фарфоровую тарелку. А уж с ними мне доводилось иметь дело.

— Мышьяк?

— Ангидрид мышьяка. Тоже сомнительное лакомство…

— Не было ли еще одной особенности? — спросил Маликульмульк.

— Какую вы ждали услышать?

— Этого господина вряд ли мыли в ванне, прежде чем уложить на стол в анатомическом театре. Может быть, вы, милый Давид Иероним, заметили — кончики его пальцев могли быть выпачканы мелом.

— Да, это правда, — согласился Гриндель. — Видимо, перед смертью играл в карты или в бильярд. Я просто не думал, что вам это будет любопытно.

— Очевидно, есть подозреваемые?

Беседу эту они вели прямо в аптеке Слона, куда Маликульмульк явился сразу после урока немецкого языка. Герр Струве куда-то ушел, оставив заведение на Гринделя. Поскольку велись переговоры о том, чтобы молодой человек, его ученик, в ближайшем будущем выкупил аптеку, герр Струве был уверен, что Давид Иероним прекрасно обслужит любого посетителя. Так что молодой химик сидел по одну сторону прилавка, Маликульмульк — по другую, и оба пили ароматный кофе, закусывая печеньем. Из задних комнат доносился стук, двое учеников толкли в ступках какие-то зелья.

— Трудно сказать — тело нашли в номере примерно сутки спустя после смерти. Тот, кто отравил этого господина, уж, верно, далеко успел убежать.

— А не выиграл ли господин фон Бохум накануне большой суммы денег?

— Я не знаю. В номере, кажется, таких денег не обнаружили — а то бы уж все об этом кричали. Вы полагаете, его отравили, чтобы забрать выигрыш?

— Да. Именно так я и полагаю.

— Этим делом занимаются полицейские сыщики, — как-то неуверенно сказал Давид Иероним. — Я надеюсь, они всех расспросят и поймут, кто был отравителем…

— Возможно, тот, кто сутки назад съехал из гостиницы, не заплатив, так торопился…

— Неужели вам так все это любопытно?

— Пожалуй, да…

Химик задумался.

— Поиски убийцы, возможно, могут быть занимательны, — согласился он, — но, с другой стороны, чаще всего они просто скучны. Сыщику приходится расспрашивать множество народа, записывать показания, сверять их, бродить по окрестностям, и, наконец, он находит преступника — дурного человека, который соблазнился деньгами. Что бы ни попадалось по дороге, результат один — дурной человек. А вот мы с Георгом Фридрихом ставим опыты — и сами не знаем, что получится в результате. Мы открываем новые сущности, о которых раньше никто не ведал. Скоро Георг Фридрих придет, и мы сегодня, Бог даст, узнаем кое-что новенькое о гальваническом токе.

— Узнаете, а потом?

— Напишем статью в почтенный журнал, выступим с докладом в столице.

— А потом?

— Будем развивать свой успех! Вот что хорошо в нашем деле! Сыщик поймал своего дурного человека, а на следующий день все начинается сначала — другое преступление и другой злодей. А мы продолжаем свои исследования с того места, на котором остановились, и продвигаемся вперед. Человек не должен ходить по кругу! — убежденно воскликнул Давид Иероним. — Если Господь дал ему разум более острый, чем у соседей, он должен двигаться вперед и только вперед!

На это Маликульмульк ничего не ответил. Ему стало жаль химика. Вот сам он, явившись в столицу, именно так и видел свой путь — вперед и вверх, опираясь на силу своего таланта! И что же? Расшиб башку о потолок. Написать «Проказников» лучше, чем они написаны, он не может — но забыты все связанные с ними скандалы, а пьесу так и не поставили. Играть на скрипке лучше, чем играл четыре года назад, не может — но и тогда он не достиг славы Хандошкина. То есть Господь во благости своей ставит зачем-то непреодолимые барьеры — будет такой барьер и у симпатичного Давида Иеронима, всему свое время…

Очевидно, нужно выбирать как раз то, что принесет результат сразу. Ты схватишь этот результат жадными руками, а завтра сделаешь то же самое, и послезавтра, и через год.

Математические способности — именно то, что требуется для Большой Игры. Их и надо развивать, а прочее — милые таланты как раз такого размера, чтобы блистать в гостиной у Варвары Васильевны. Вот только пьеска, кулинарная пьеска…

Стало быть, придется ехать в «Иерусалим»…

Сейчас игроки затаились. Скорее всего, перебрались в какое-то иное место. Но быть того не может, чтобы хозяин «Иерусалима» не оказался с ними в сговоре. Главное, предстать перед ним в образе Косолапого Жанно, и тогда он сам даст знать своим приятелям: прилетела жирная пташка, которую грех не ощипать!

— Не стану отрывать вас от ваших гальванических успехов, милый Давид Иероним, — сказал Маликульмульк. — Кланяйтесь герру Парроту.

И увидел, что Гриндель рад его уходу.

Давид Иероним, человек по характеру пылкий, но мягкий, совершенно не желал, чтобы в его аптеке встретились люди, один из которых другому отчего-то неприятен. Что же, он прав — необъяснимое противостояние начальника губернаторской канцелярии и профессора Дерптского университета тут ни к чему.

Пока Маликульмульк пил кофе в аптеке Слона, прошел дождь, круглобокие камни мостовой блестели, одни отливали синим, другие тускло-красным, иные — рыжеватым. На сей раз он забыл считать шаги от аптеки до Рижского замка — голова была занята иным.

Он сочинял, что сказать хозяину «Иерусалима». Идея была, весьма неплохая идея, но недоставало сведений. У кого получить сведения — он пока не знал. Но, подходя к Южным воротам, он уже примерно представлял себе свой завтрашний трудовой день.

В декабре 1797 года покойный император Павел окончательно решил предоставить убежище в Митаве брату казненного французского короля, которого уже называли Людовиком Восемнадцатым. В марте следующего, 1798, года король прибыл в Митаву с двумя племянниками своими, герцогами Беррийским и Ангулемским, сыновьями его младшего брата, графа дʼАртуа. Позднее приехала королева Мария-Жозефина-Луиза Савойская — как и король, со свитой. Последней, в июле, явилась Мария-Луиза-Шарлотта Французская — та, кого называли «тампльской сиротой». Лишь она уцелела из всех детей покойного Людовика Шестнадцатого. 10 июля она обвенчалась со своим кузеном — герцогом Ангулемским.

В Митаве образовался маленький королевский двор. Туда съезжались знатные эмигранты, чтобы, объединившись, дождаться лучших времен. Но длилось это всего два года — Павел Петрович, вдруг проникшись уважением к узурпатору-корсиканцу, решил жить мирно с нынешним властелином Франции и вздумал выставить королевское семейство из пределов России. Людовик Восемнадцатый с близкими поселился в Варшаве, аристократы разбрелись кто куда.

Они-то и были нужны Маликульмульку — точнее, не они сами, а их знатные имена. В переписке между Санкт-Петербургом и Рижским замком эти люди непременно упоминались. Больше проку было бы от переписки Санкт-Петербурга с курляндским губернатором Ламсдорфом, но, поди, ее раздобудь. А канцелярский архив был в полном распоряжении Маликульмулька.

К обеду у него уже был готов списочек знатных имен — оставалось только его заучить. Герцог де Берри, граф де Сен-При, виконт дʼАгу, кардинал де Монморанси, граф дʼАварей — имена были роскошные.

Графини де Гаше среди них, понятное дело, не оказалось. Была герцогиня де Гише — но вряд ли эта дама стала бы раскатывать по Риге в наемном экипаже с молодым Дивовым.

Затем Маликульмульк стал выяснять, как добраться до «Иерусалима». Летом он не вздумал бы задавать таких вопросов, он любил ходить пешком. А осенью шлепать под дождем — сомнительное удовольствие. Ему посоветовали перейти через мост, а на том берегу взять извозчика. Почему-то извозчики неохотно ездили через Двину. Маликульмульк даже обрадовался — наконец-то он сможет измерить ширину реки шагами.

На следующий день он насчитал по мосту девятьсот шестьдесят два шага, но часть моста лежала на песчаной мели, которую он, разумеется, заметил слишком поздно — не сразу понял, отчего бревна под ногами перестали колыхаться. Мель была искусственного происхождения, ее много лет назад насыпал полковник Вейсман на самом конце Газенхольма, а народ прозвал ее носом Вейсмана.

Настроение у Маликульмулька было бодрое. Все ипостаси, которые составляли в этом году и в этом городе его личность, находились в приподнятом состоянии духа. Косолапый Жанно предвидел вкусную еду. Маликульмульк — увлекательное наблюдение за причудами и страстями человеческими. Проснувшийся после долгой спячки господин Крылов заранее радовался Большой Игре.

Искомое заведение «Иерусалим» располагалось примерно в полутора верстах от моста, в Торенсберге. Сперва это была простая корчма, и даже не на Митавской дороге, а чуть в стороне, на берегу рукотворного Мариинского пруда. Потом вокруг корчмы зародился целый мир.

Некий купец Торсен построил по соседству на холме дачу и разбил на берегу искусственного пруда небольшой парк. Этот парк семь лет назад арендовал у него рижский бюргер Расмус Менде, уговорившись платить восемь талеров в год. Сделал он это, сообразив, что рижане повадились ездить в «Иерусалим». Место не так чтоб удаленное от крепости, но тихое, и природа являет прелестные картины. Отчего бы не предложить господам увеселительный парк с качелями, где зимой будет также расчищено место на пруду для конькобежцев? И не только место, им можно выдавать за малую плату кресла на полозьях для милых дам. Даже название придумал красивое — Алтона.

Обнаружив на пруду такие новости, хозяин «Иерусалима» схватился за голову: а я-то куда гляжу? И перестроил свою корчму так, что она стала почти рестораном, нанял лучших поваров, пристроил гостиницу на случай, если загулявшим посетителям будет не с руки возвращаться домой.

Маликульмульк взял извозчика и поехал в этот земной рай. Он пересек прибрежный поселок, затем городской луг, утыканный еще не почерневшими круглыми сенными копнами; экипаж обогнал две телеги, что везли мешки с зерном на водяную мельницу, поставленную на самом краю Мариинского пруда, который для того и был выкопан, чтобы собрать воду из окрестных болот и речек. И землевладельцам хорошо — такие угодья осушены, и городу, владеющему мельницей, чье колесо вращает эта вода.

С погодой повезло, вечер был приятный, почти теплый, дождь прошел утром и возвращаться, кажется, не собирался. Миновав мельницу, извозчик остановился у подножия холма, на который вела каменная лестница. Там, наверху, среди лип и кленов, и стоял знаменитый «Иерусалим», после перестроек мало похожий на обычную лифляндскую корчму. Длинное приземистое здание, где под одной крышей были и обеденный зал, и конюшня, и сеновал, и каретник. Все службы «Иерусалима» находились на склоне холма, обращенном к пруду.

Извозчик доставил увесистого гостя прямо к выметенным ступеням, чтобы тот не пачкал подошвы начищенных сапог. Сам проехал подальше и остался у коновязи покормить и напоить лошадь.

Внутри было две компании — одна мужская, другая с дамами, но благопристойная. И еще два господина в углу играли в шахматы. Маликульмульк расстегнул зеленый редингот и сел за небольшой стол в эркере, откуда мог видеть мельницу и суету вокруг нее. Тут же подбежал кельнер с неизбежной крахмальной салфеткой, перекинутой через руку.

— Позови мне, братец, хозяина, — сказал Маликульмульк по-русски, уверенный, что его поймут.

И точно — явился хозяин, несколько встревоженный: мало ли какое упущение обнаружил хорошо одетый гость?

— Я начальник канцелярии господина генерал-губернатора, моя фамилия Крылов, — представился Маликульмульк уже по-немецки. — Прибыл к вам по приватному делу. Садитесь, пожалуйста. — Свою речь он составил заранее и даже посмотрел некоторые слова в лексиконе. — Знаете ли вы о событиях, имевших место в Митаве зимой сего года?

— Про это знают все. Угодно господину заказать угощение?

— Немного погодя. Слушайте меня. Когда несчастный французский король, изгнанный покойным нашим императором, отправился из Митавы в Варшаву едва ли не пешком, часть его свиты последовала за ним, другая часть осталась здесь. Некоторые из этих господ полагали переждать неприятности в Риге. Иные уехали в Санкт-Петербург, где у них были родственники — как граф де Сен-При, виконт дʼАгу, кардинал де Монморанси, граф дʼАварей.

Куда подевались эти господа на самом деле — Маликульмульк понятия не имел.

— О, да, да, — согласился хозяин «Иерусалима». — Я знаю этих господ! Они приезжали ко мне отведать жаркого из косули и бутерброд с вальдшнеповой кишкой. Коли господину угодно, велю подать, но сперва хочу предложить вестфальскую ветчину, паштет и заливное из поросенка…

— Какой бутерброд? — заинтересовался Косолапый Жанно.

— Бутерброд с содержимым кишки вальдшнепа. Господин, должно быть, в Риге недавно, господин не знает, что это самый знатный деликатес!

Косолапый Жанно поесть любил, более того — обожал. Он сам себя считал гурманом — знал толк в пирожках, гусе с груздями, жареной свинине, устрицы также иногда соблазняли его желудок, и он уничтожал их не менее восьмидесяти, но никак не более ста, запивая английским портером. Но на кишечное содержимое его гурманство не распространялось, и он энергично помотал головой.

Нехитрая политика хозяина была ему понятна: о чем этого господина ни спроси, все сведет к угощению. Значит, следовало начать хотя бы с вестфальской ветчины и паштета.

Когда закуска была сервирована и Косолапый Жанно ее одобрил, Маликульмульк пустился в дальнейшие расспросы.

— Молодой государь добр и благороден, — сказал он и, не давая хозяину приплести к государю какие-нибудь сосиски, быстро продолжал: — Французские эмигранты при нем вздохнули с облегчением и стали отыскивать друг друга. Госпожа княгиня Голицына получила письмо, ее просят о помощи. В Митаве жила француженка, графиня де Гаше. Когда оттуда уехало большинство французских дворян, она тоже куда-то исчезла. Ходили слухи, что она из Курляндии перебралась в Лифляндию. Ее ищет семейство графа де Сен-Пре…

Излагая эту заготовленную историю, Маликульмульк внимательно глядел на хозяина. Тот, будучи приглашен отведать его собственной ветчины, в лице чуть переменился — сдвинул брови. Это, с точки зрения Маликульмулька, означало недоверие.

— И графиня д’Аварей также хотела бы видеть свою давнюю подругу, — сказал он. — Но это дело деликатное. Бедная графиня де Гаше, когда ее благодетели уехали, осталась совершенно без денег. Невозможно знать, в каком положении она будет обнаружена. Поэтому розыск ведется приватно, вы меня понимаете?

— Стало быть, эта дама — графиня? — переспросил хозяин.

— Стало быть, она какое-то время жила у вас?

— Господин говорит правильно — она жила у меня. Я был в недоумении — она платила за свое содержание вовремя, ей подавались лучшие блюда, а меж тем ее горничная… я бы не доверил этой горничной кормить свиней…

— При ней состояла только одна женщина?

— Да, герр Крылов, хотя она могла бы держать двух — и куда более опрятных.

Маликульмульк вспомнил донесение кучера Терентия. Проныр-то Проныр, а наслушался сплетен про веселый дом. Но нужно было убедиться в его ошибке.

— И что же, других женщин возле нее не было? Никто больше о ней не заботился?

— Нет, одна только горничная, которая вела себя совершенно по-свински.

— А бедная графиня де Гаше терпела?

— Да, она терпела.

Маликульмульк удивился — имея деньги, можно нанять кого угодно. Тем более в Риге, которая славится вышколенными девицами, обожающими чистоту. И тут он сообразил, в чем дело.

— Они говорила с горничной по-французски?

— Да, герр Крылов, немецкого языка она не знала.

— Не оставила ли она адреса, по которому ее искать?

— Она уехала очень скоро, была сильно напугана… Господин, наверно, знает, какая у нас случилась беда.

— Я знаю, что у вас умер постоялец… — Маликульмульк помолчал несколько, принимая решение, и сказал наконец: — Верно ли, что он был отравлен?

— Его увезли в анатомический театр. Я не знаю, что там обнаружили.

Но хозяин «Иерусалима» явно и беспардонно лгал. Он прекрасно знал, что Карла фон Бохума отравили. Не мог не знать — все власть имущие в здешних краях ему прекрасно известны, и он отлично представляет себе, к кому послать записочку, чтобы получить внятный ответ. А если неизвестны — какой же он тогда содержатель ресторана?

— Очевидно, не только графиня де Гаше, но и другие постояльцы, узнав про смерть герра Бохума, съехали от вас?

— Да, и это — в такое неудачное время! Осень — ни то ни се! Зимой сюда часто приезжают из Риги, живут по два, — по три дня. Летом тоже, для господ нарочно построена купальня, есть лодки. По ту сторону пруда летние лагеря рижского гарнизона, господа офицеры приезжают и даже приходят пешком, в Алтоне такое веселье! Путешественники останавливаются во множестве! Осень же самое скверное время. Вот поглядите, — он обвел рукой обеденный зал. — Летом помещение в это время полно, зимой тоже редко пустует. Сейчас — одни убытки…

— А меж тем ваша кухня в городе известна. Я доложу о своем визите господину князю, он любитель хорошей кухни, — пообещал Маликульмульк. — Если сюда станет приезжать сам князь Голицын, то и те русские, что живут в крепости и Цитадели, устремятся к вам. У князя сыновья и воспитанница, которым конечно же захочется покататься на коньках.

— Фриц! — радостно воскликнул хозяин. — Неси сюда старое мозельское! Пусть ставят в печь наш славный айнтопф! Господин еще не пробовал такого айнтопфа, в него входят семнадцать — семнадцать! — составных частей! Кто поест моего айнтопфа — два дня не ощутит голода! Я угощаю вас, вы мой новый и почетный гость.

Маликульмульк усмехнулся — о, природа человеческая… Косолапый Жанно мысленно зааплодировал.

К тому времени, как на стол прибыл огромный дымящийся горшок, Маликульмульк уже знал о графине де Гаше немало. Она (к некоторому его удивлению) действительно появилась зимой — после изгнания французов из Митавы. Жила очень тихо, принимала немногих, по вечерам играла в карты в небольшой приличной компании; правда, засиживались заполночь, но не шумели, все было весьма благопристойно. Иногда графиня уезжала на двое суток — говорила, что в крепости у нее есть давняя подруга. Ее партнерами за карточным столом в «Иерусалиме» были Иоганн Мей (по-французски говорил прилично), Леонард Теофраст фон Димшиц (тоже объяснялся с графиней очень бойко и, сам имея кислую физиономию, умел ее насмешить), Эмилия фон Ливен (дама немногим моложе графини, весьма неприятная и скупая особа), молодой красавчик Андреас фон Гомберг (этот говорил по-французски, с точки зрения хозяина, безупречно), а неделю назад в компанию был принят Карл фон Бохум. Судя по всему, его отравил кто-то из господ картежников — более некому. И действительно, накануне он удачно играл и был в выигрыше. Сумма выигрыша неизвестна — а только повара, спустившись поздно вечером в Алтону подышать воздухом на сон грядущий, слышали отчаянную мужскую ругань на немецком языке. Кто-то из игроков проклинал заезжего шулера. Им показалось, что это был Андреас фон Гомберг. На следующий день компания завтракала вместе, после чего разъехалась — и мужчины по сей день не возвращались, хотя некоторые их вещи лежат в комнатах. Эмилия фон Ливен в тот день вообще не появлялась, а вечером отбыла и графиня де Гаше — якобы к подруге.

— То есть все они, уезжая, знали, что мертвый фон Бохум лежит у себя в комнате? Или что он вот-вот примется помирать?

— Откуда мне знать, что они знали!

Маликульмульк задумался. Примерно так и должна вести себя игроцкая шайка, попав в беду. Кому охота объясняться с полицией из-за трупа!

— А часто ли к компании присоединялись новички?

— Случалось, кто-то приезжал из крепости. Летом, разумеется, господа офицеры.

— Были ли среди этих господ русские?

— Был один молодой человек, я его встречал в крепости. Он несомненно русский, но не гарнизонный офицер. Одет он был прекрасно, имел дорогие перстни. Может быть, он и приютил госпожу де Гаше, а не подруга.

— Отчего вы так решили, почтенный хозяин?

— Оттого что они… меж ними было нечто, хотя она гораздо старше его… Он при мне домогался ее благосклонности. Они вместе прогуливались у пруда, вон там, — хозяин показал на темное окно. — Они доходили до самой мельницы, поворачивали, шли через Алтону к дальнему концу пруда, потом обратно…

— И давно ли это было?

— Весной, в начале лета. Не слишком любезный молодой человек, скажу я вам… Он ссорился с господином фон Гомберг и господином фон Димшиц… И собой не был хорош — худ, как щепка. По-немецки говорил куда хуже, чем по-французски. Они с мадам де Гаше только по-французски объяснялись.

Маликульмульк понял — это мог быть Михаил Дивов. Он стал вспоминать все, что наговорили ему сперва госпожа Дивова, потом Терентий.

Косолапый Жанно меж тем добрался до дна горшка. Обычный человек съел бы половину и запросил пощады — так жирен и сытен был айнтопф, сложное блюдо вроде густой похлебки. А вот Косолапый Жанно считал, что такой горшочек — в самый раз.

Итак, игроки испугались и разбежались. Но долго они без карт не проживут. Они наверняка собрались где-то в Петербуржском предместье, чтобы продолжить свой промысел.

Знают ли они, кто отравил Карла фон Бохума?

Маликульмульк не обольщался относительно рода человеческого. Он допускал, что шайка сговорилась и совместно подсыпала «счастливчику» мышьяк. Среди всех пороков человеческих числится и преступный сговор с целью убийства. Но, насколько он знал игроков, они скорее уж втянут такого счастливчика в новую игру, чтобы, разгадав его приемы, обчистить до последней копейки. Даже если он шулер высокого полета, компания сперва испробует все мирные средства — вплоть до предложения о сотрудничестве.

Скорее всего, затеял это кто-то один. А статочно — одна. Мышьяк — не мужское дело. Женщин в компании было две, Эмилия фон Ливен и графиня де Гаше. Эмилии не было за столом, где завтракали и имели возможность отравить заезжего шулера. Графиня за тем столом была. Уехала она из «Иерусалима» последней. Был ли тогда еще жив фон Бохум? Когда его на самом деле отравили? Может, не за завтраком, а за обедом?

Все это были умственные упражнения, для Маликульмулька не имеющие практической ценности. От времени убийства совершенно не зависело, в какую сторону подались игроки.

Кто бы мог разгадать эту загадку?

Косолапый Жанно перестарался — айнтопф уложил его наповал. В сон потянуло так, что, кажется, прямо в обеденном зале свернулся бы под столом клубочком.

Наказав разбудить себя пораньше и, подав хороший завтрак, выпроводить из «Иерусалима», Иван Андреевич отправился ночевать в тот самый номер, где жила съехавшая графиня де Гаше.

Кучер Терентий в такую погоду был предоставлен сам себе. Князь занимался делами, не выходя из замка. Княгиня заперлась в своих апартаментах. Детей выводили погулять на примыкавший к замку бастион Хорна. Он чувствовал бы себя совсем ненужным, кабы не Косолапый Жанно.

Когда это сокровище не явилось ночевать, Терентий сильно забеспокоился. Первая мысль была о беспутной Маврушке. Если б можно было уверенно сказать про Косолапого Жанно, что потешит плоть и преспокойно вернется домой, под теплое крыло Терентия, то и беспокоиться не о чем. Но этот чудак столько времени обходился без баб — теперь он для всякой полымянки легкая добыча! И некому взять его за шиворот, отвести в сторонку и сказать: «Делай, как я говорю!»

Видимо, все то, что наговорил Терентий о Маврушке, оказалось недостаточным. Нужно было набрать новых пакостей и отвадить простофилю от хитрой девки. Пусть бы его княгиня на своей приживалке женила — все лучше, чем подобрать такую бесстыжую тварь!

На следующий день Терентий проведал, что Косолапый Жанно прибыл рано утром на извозчике с очень довольной физиономией. (А как ей не быть довольной после сытного завтрака в «Иерусалиме»? Предвкушая, какая счастливая жизнь начнется, если в число завсегдатаев войдет лифляндский генерал-губернатор, хозяин накормил господина начальника канцелярии всем лучшим, что держал в погребе и на леднике.)

Терентий явился к княжьему дворецкому, держась за живот, и доложил, что съел какую-то дрянь. При этом сквасил рожу — от одного созерцания такой рожи во рту кисло становится. Его погнали лечиться травами. Он действительно взял у конюха Семена пучок сушеных веточек — а потом исчез.

Под замком были понарыты ходы. Один такой лаз открывался в конюшне, его все хотели засыпать, да никак не могли собраться. Лаз выводил в конурку, откуда можно было выйти в галерею, опоясывавшую Южный двор. А в Южном дворе к воротам ведет целый туннель в четыре сажени. Если забежать в этот туннель да в известном месте прижаться к стенке — то, когда ворота откроются, впуская телегу, экипаж или всадника, можно легко выскочить наружу. Повернув налево и обойдя Свинцовую башню, окажешься в том месте, где Замковая улица выходит на замковую площадь. И ты уже вольный казак!

Пока Терентий быстрым шагом приближался к Петербуржскому предместью, в голове у него расцветали буйные и великолепные прожекты. Он представлял себе, как избавит Косолапого Жанно от скверной бабы Маврушки — так на нее гаркнет, что баба навеки заикой останется. Затем он представлял себе, как будет руководить Косолапым Жанно, давать ему хорошие советы, чтобы в канцелярии трудился на совесть и заводил полезные знакомства. До сих пор, как Терентию было известно, его протеже на новом месте еще не освоился и на каждом шагу нуждался в помощи старых канцеляристов. Где бумаги — там и деньги, так что нужно научить чудака брать деньги, когда их предлагают. Даже то, чтобы положить нужную бумагу сверху на стопку тех, которые приносят князю, или же, наоборот, в самый низ, чтобы князь подписал, почти не глядя, тоже ведь денег стоит!

От этих замыслов он перешел к иным. Косолапого Жанно непременно надо женить, и найти ему невесту из хорошей семьи, с приданым, но лучше всего — смиренную сироту. В мыслях Терентий эту невесту нашел, сосватал, отправил пару под венец, а потом, поскольку они, зажив своим домком, без его, Терентия, советов и присмотра не обойдутся, он внушил Косолапому Жанно мысль выкупить себя у князя Голицына. Князь даже мог бы подарить кучера тому, кого зовет «послушай-ка, братец!», а потом можно сподвигнуть женатого недоросля дать своему главному советчику и покровителю вольную. И тогда уж вся крыловская семья станет собственностью Терентия, он будет карать и миловать, заведовать всем хозяйством и давать Косолапому Жанно деньги на игру в количестве не более трех рублей (эту склонность подопечного он отлично знал).

Романовка, где жили Морозовы, была частью в Петербуржском, частью в Московском форштадте. А они поселились чуть ли не на границе, довольно далеко от крепости. Терентий в прошлую свою вылазку, собирая сведения, свел знакомство с морозовским кучером Данилой. Сейчас он полагал найти приятеля и напеть ему в уши про беспутство Маврушки и ее гнусные планы обвенчаться с простаком чиновником. Эта новость, дойдя до ушей главы семейства, произведет задуманное действие: Маврушку изгонят с позором. А донести Косолапому Жанно, что бесстыжая горничная замечена во многих шашнях с мужчинами, уже несложно.

Но Данила горел желанием рассказать совсем другие новости. Морозов-самый-младший, двадцатилетний щеголь, проигрался, да так, что родителей чуть кондрашка не хватила. Утром он, пропадавши более суток, явился и пошел к отцу каяться. Узнав, что подписаны векселя на какую-то несусветную сумму, отец едва не вышиб сыночку зубы — бездельник чудом успел выскочить из комнаты, и где теперь прячется, неведомо. Дома все сидят перепуганные, и ясно, что платить придется: Морозов-отец с боями пробивается в Большую гильдию, и скандальная история с неоплаченными векселями и сыном-картежником ему ни к чему.

Терентий был умен — умел слушать. Но во всей речи Данилы не нашлось ничего полезного. Он пробовал было подпустить загадок: плохо-де в вашем доме не только за детьми, но и за дворней глядят. Если бы Данила проявил любопытство, то Терентий сообщил бы, что новая горничная не ночевала дома, и дал ход целой интриге. Но Данила сразу согласился и стал рассказывать про своего злейшего врага, дворника Луку.

А время меж тем шло.

Терентий обладал способностью растягивать его и умещать в полчаса, в половину круга минутной стрелки, дел часа на два. Но это — по вдохновению. Сейчас Данила сбил с него все вдохновение, и Терентий ощущал, как время, пощелкивая секундной стрелочкой с княжеских часов, уносится прочь.

Нужно было уходить — а он ничего не разведал и ничего не сделал. Нужно было бежать на Родниковую улицу, искать ту Маврушкину подружку, Дуняшку, с которой она в тот самый день, когда старик Дивов выставил ее из дома, умудрилась как-то поссориться.

А ведь Маврушка сделала для Дивовых и кое-что хорошее — именно она нашла им скромное и недорогое жилье в доме, где жила с теткой Дуняшка, и вскоре после того ей отказали от места. Она, уже нанявшись к Морозовым, потихоньку прибегала иногда, по старой памяти помочь госпоже Дивовой по хозяйству. Терентий это прекрасно знал — и не желал знать, потому что Маврушка в сражении за Косолапого Жанно была первым врагом.

Дуняшка, сгоряча рассказавшая ему про графиню де Гаше и амуры с беглым Никишкой, была скромной белошвейкой, работала на модную лавку, перенимая узоры и выкройки с привозных образцов. Тетка, выучившая ее ремеслу, тоже трудилась, не покладая рук. Обе копили на приданое — Дуняшке было чуть за двадцать, тетке — около сорока. Поэтому жили в крошечной комнатушке, можно сказать — на чердаке, и полтина, которую Терентий дал девушке за сведения, в ту же копилку пошла.

Она, голубушка, проговорилась, что между комнатушкой и новым жилищем Дивовых — такая тонкая перегородочка, что каждый чих слыхать. И Терентий нюхом чуял, что однажды это пригодится.

От Романовки до Родниковой было близко. Терентий напряг все свои мистические способности, стал быстрее перебирать ногами — и время замедлило свой бег, стало вытягиваться в длину, так что каждая секунда сделалась полупрозрачной, вроде того штрудельного вытяжного теста, которое он всякий раз, пускаясь в колдовство, вспоминал.

И он увидел Дуняшку…

Дуняшка была не одна — она стояла у калитки с кавалером, который сразу же вызвал сильное недовольство Терентия. Он был красив, как картинка в модном журнале, и причесан на модный лад — длинные вьющиеся пряди закрывали и лоб, и щеки, чуть простираясь ли не до носа. Такая мужская красота вызывает обычно сомнение в высоких духовных качествах: откуда бы им взяться у человека, который обречен быть любимцем дам? Этот кавалер пытался ухватить Дуняшку за руку, она не давалась, но и не пыталась скрыться во дворе.

На ней было модное платьице, подпоясанное под грудью, и поверх серая домотканая шерстяная накидка с каймой, какие носили небогатые рижские мещанки. Они переняли этот наряд у латышек из предместий — недорого, тепло, служит долго, летом годится для ребенка вместо одеяльца. А если угодно щеголять — добывай себе турецкую шаль с таким причудливым узором, что ни одна вышивальщица не повторит. Большая Дуняшкина коса не помещалась в маленький кокетливый чепчик и спускалась по спине поверх накидки. Едва взглянув на нее, можно было сказать — тут большого приданого не жди. Стало быть, красавчик кавалер жениться и не собирался.

Терентий встал неподалеку, ожидая, пока эта парочка распрощается. Он хотел задать девушке несколько вопросов, и главный из них: есть ли у Маврушки убежище, куда она могла привести на ночь избранника? Какая-нибудь нищая родня, готовая предоставить кров за небольшое вознаграждение? Какой-нибудь трактир, с хозяином которого у нее подозрительная дружба? Да хоть богадельня! Чем чердак богадельни хуже любого другого чердака?

Если бы удалось узнать, что это за место, был бы знатный козырь в объяснении с Косолапым Жанно! Терентий сказал бы, что вся Рига знает про сей притон разврата, один господин начальник канцелярии ничего не знает!

Видимо, кавалер уж очень решительно пошел на приступ. Дуняшка так стремительно исчезла за калиткой, что Терентий только рот разинул. И тут же затрещали, застрекотали секунды.

Кавалер, усмехнувшись, пожал плечами. При этом он глядел победителем. Он прошел мимо Терентия той неторопливой, несколько разболтанной походкой, которая позволяет встречным оценить все достоинства наряда. А наряд был такой, что Терентий недовольно фыркнул.

Кучер считал себя зрелым мужчиной и из принципа не одобрял новых мод. Когда его еще мальчиком взяли в голицынский особняк сперва казачком, потом форейтором, наконец, начали учить кучерскому ремеслу, мужской гардероб состоял из кафтана, камзола, коротких кюлот, чулок и туфель. Сапоги приличный человек обувал редко — они принадлежали к военной форме. Кафтану надлежало быть расстегнутым, чтобы всем была видна дорогая ткань камзола, камзол тоже нужно было уметь правильно застегнуть — не на все пуговицы, а на несколько посередке, чтобы последняя приходилась как раз под животом, и от нее уж полы камзола немного разбегались в стороны. Это, с точки зрения Терентия, было красиво — подчеркивало сытость и дородство кавалера. А теперешние молодые господа носили пресмешные штаны, начинавшиеся выше талии, свободные в ляжках, но сужавшиеся к колену и совсем тесно облегавшие икры. Эти штаны были заправлены в сапожки с изящно вырезанным верхом. Фрак же спереди до талии не доходил, а завершался в полувершке от верхнего края штанов, так что виднелась полоска короткого жилета. Кроме того, этот двубортный фрак полагалось застегивать на все пуговицы — у кавалера, который увивался за Дуняшкой, их имелось четыре пары, светлых и сверкающих, как бляхи парадной сбруи княжеской упряжки. Василькового цвета фрак, серые штаны, черные лаковые сапожки — далеко было этому обмундированию до сверкающих галуном кафтанов былых времен. И жилет! Им бы похвалиться — а он виден лишь снизу, сверху шея кавалера обмотана каким-то шелковым платком до самых ушей.

К тому же кавалер был одет чересчур модно для патриархальной Риги. Такую диковинную элегантность можно было встретить разве что в столице; появлялась она и на московских гуляньях; однако рижане до сих пор предпочитали старые добрые кафтаны и фраки, как при покойной государыне.

Терентий проводил кавалера взглядом — хотел запомнить подробности, чтобы обсудить их в «высшем свете» голицынской дворни, когда его туда снова пригласят. Кавалер же встал на углу, дожидаясь, чтобы к нему подкатил экипаж, и это было совсем близко к Терентию.

Дверцы наемного экипажа отворились, кавалер подал руку и помог выйти даме. При этом он по-французски называл ее госпожой графиней.

Терентий знал сколько-то французских слов. И как не знать, когда служишь самому князю Голицыну! Однако понять, о чем расспрашивала эта немолодая дама красавчика кавалера, он не мог. Он предложил ей руку, и они прошлись по Родниковой взад-вперед. Прохожие сторонились, давая им дорогу. Каким-то образом они понимали, что дама — не из простых.

Эти двое были странной парой — словно маменька с сыночком. Дама, ростом кавалеру по плечо, тоже была одета модно, куталась в шелковую шаль с кистями, а на голове у нее была странная на Терентьев взгляд шляпа — крошечная, с большим пушистым пером, спускавшимся на плечо. Завитые локоны, по два с каждой стороны, спускались на щеки — и эти локоны отливали серебром. Дама не скрывала своей седины. А ведь так, казалось бы, просто — приколоть фальшивые вороные букольки!

Маленькая, тощенькая, с продолговатым лицом, с довольно большим ртом, эта дама не должна была бы нравиться — однако, отвечая на какой-то вопрос, она улыбнулась кавалеру — и Терентий понял, что соблазн сидит в ней, переполняет ее, и до самой смерти ее не покинет. Но сам бы он этому соблазну не поддался — в походке дамы, в ее жестах, в губах и взглядах было чересчур много какой-то сомнительной суеты.

Да и возраст — седина, допустим, бывает ранняя, а лицо точно немолодое, лицу — за сорок. Терентий же считал себя бравым мужчиной, которого женщины старше двадцати пяти не должны интересовать. Довольно было уже того, что жена старше его на три года. Больше старух он знать и видеть рядом с собой не желал.

Вдруг его осенило: да это же и есть та графиня де Гаше, которая норовила нанять госпожу Дивову якобы в горничные, а на деле — срамно сказать на какую должность. Терентий уставился на даму во все глаза — вот как выглядит, оказывается, богатая содержательница борделя! Кавалер же, что-то ей втолковывая, показывает именно на тот дом, где поселились обнищавшие Дивовы. Эк оно все складно получается — да только что пользы? К той речи, что Терентий готовил для Косолапого Жанно, эту чертову графиню не пришьешь.

Графиня меж тем стала спорить со своим спутником, указывая крошечной ручкой на хороший и крепкий дом напротив, не чета развалюхе, приютившей Дивовых. Не дожидаясь конца их спора, Терентий двинулся прочь. Он был крепко недоволен — ничего полезного не узнал. А если сведений нет, то что нужно сделать? Нужно их сочинить.

Он исхитрился встретить Косолапого Жанно, когда тот шел из канцелярии к себе в башню за скрипкой. Скучающая княгиня опять желала музыки.

— А я вот вам дровишек несу, — сказал Терентий. — Истопник-то немец по этакой лестнице с мешком не полезет, а я вон лезу. Что б вы без меня делали… И правды-то вам бы никто не сказал!

— И впрямь, пора уж затопить печку, — отвечал Косолапый Жанно. В башне, как во всяком древнем каменном строении, был камин, но, поскольку башню поделили надвое и камин остался в другой половине, то в комнате канцелярского начальника сложили печку, и сложили не очень удачно — грела она плохо. А меж тем осень и все ветра, овевавшие башню Святого Духа, выстужали ее основательно. Следовало ожидать, что зимой в ней вообще будет холоднее, чем во дворе замка, где хоть ветры не гуляют.

— А правда такова, что есть же на свете поганые девки. Душа горит, не могу молчать! — воскликнул Терентий, тащась с мешком вслед за неторопливым Косолапым Жанно. — Эти стервы не с одним грешат — оно бы еще полбеды! А у них на каждый день недели — по кавалеру! И место, куда они кавалеров своих водят, не пустует! Это я доподлинно знаю!

Лестница скрипела и взвизгивала под ногами. Мешок цеплялся за стену. Косолапый Жанно, освещавший восхождение сальной свечой, скорбно молчал. Терентий понимал это так: слушать пакости про зазнобу кому же приятно? Однако не спорит, в драку не лезет — значит, обдумывает сердитые слова.

И очень скоро скажет:

— Вразумил ты меня, брат Терентий! Теперь вижу, что тебя во всем слушать надо!

На самом деле Косолапый Жанно сейчас дремал, зато вовсю рассуждал Маликульмульк.

Разбежавшуюся игроцкую компанию искать следует в гостинице. Вон напротив замка стоит «Петербург» — с него начать. Возле ратуши — «Лондон», недавно открытый. И во всякий трактир сунуть нос. Далеко эта братия не убежала. Должны знать, кто куда подевался, где кого искать. Скоро снова сойдутся. И тут возникает вопрос: называть ли, когда удастся с ними сойтись, свою должность? С одной стороны, начальник губернаторской канцелярии — не нищий, и им любопытно было бы заманить такого игрока за свой карточный стол. С другой — заподозрят ловушку и поклянутся, что отродясь карт в руки не брали. С третьей — сочтут врунишкой и не захотят играть. Вот и ломай голову…

Однако искать их надо, начиная с завтрашнего дня. Потому что уже невтерпеж. Кончики пальцев, соприкасаясь случайно, вызывают волнение в крови. Тоскуют пальцы по этим твердым и гладким кусочкам картона.

Где-то в этом городе идет Большая Игра. Настолько Большая, что шулера-соперника травят мышьяком. Вот она-то и нужна!