Учителю — с любовью

Глава 3

Почти весь первый этаж занимала столовая, она же спортзал. Мы вошли и сели за стол, стоявший чуть в стороне от шеренги складных столов для учеников. Когда собрались все, мистер Флориан поднялся и прочитал молитву: «Возблагодарим бога за пищу, нам ниспосланную». Громкое «Аминь» тут же утонуло в перезвоне ножей и вилок, шумной болтовне и бряцанье кастрюль и сковородок.

Дети сидели по восемь человек, двое из них по очереди обслуживали остальных. Занимались этим и мальчики и девочки — миски они наполняли быстро и сноровисто. После каждого блюда дежурная пара собирала посуду и бегом сносила на кухню. Когда обед заканчивался, скатерть на каждом столе стряхивали и складывали, потом все спокойно ждали, когда разрешат расходиться.

После обеда мистер Флориан поднялся, и в столовой тут же наступила тишина. Он дал команду, и дети без спешки, одна группа за другой, вышли из столовой. Я вместе с остальными учителями направился в учительскую, где миссис Дейл-Эванс вскоре начала готовить чай.

— Я стоял у окна и смотрел на разрушенную церковь, как вдруг где-то совсем близко раздались громкие звуки ритмичной музыки. Я обернулся. Мисс Клинтридж заметила недоумение на моем лице и объяснила:

— Это наши ежедневные танцульки. С часу до без четверти два спортзал отдается на откуп ребятне — как закон. Они крутят пластинки через громкоговоритель. Я и сама иногда могу с ними сплясать, и Трейс тоже. А по большим праздникам и директор не прочь тряхнуть стариной.

— Это, мой будущий коллега, крайне слабо и неточно сказано, — при всей своей неопрятности Уэстон в придачу обладал на редкость визгливым голосом. — Подобными недомолвками вы, Клинти, можете ввергнуть нашего загорелого друга в заблуждение, а это по отношению к нему будет просто нечестно. Стоит ему увидеть, как дергаются эти кретины, он поймет, что отплясывают они отнюдь не из любви к искусству. — Он медленно поднялся и лениво оперся о камин. Все вопросительно смотрели на него. — Не такие они дураки. Танцы — это в данном случае разминка перед куда более увлекательной забавой, забавой под названием «травля учителей». Сегодня музыка звучит громче обычного, и этому есть свое объяснение — у них небольшой шабаш по поводу отречения нашего бывшего, но нисколько нами не оплакиваемого коллеги.

— Ну и паяц же вы, Уэстон, — только и сказала мисс Клинтридж.

— Не обращайте внимания на мистера Уэстона, — голос миссис Дру звучал ровно и сдержанно. — Он без подковырочек не может.

Уэстон обворожительно улыбнулся.

— Что ж, — произнес он, — так или иначе наш живописный друг вскоре все поймет сам. Остается надеяться, что он будет удачливее некоторых его предшественников.

— Послушайте, Уэстон, вы словно нарочно стараетесь отпугнуть человека, — вмешалась миссис Дейл-Эванс.

Уэстон воздел руки к небу, словно призывая бога в свидетели.

— Вы несправедливы ко мне, милая Грейс, — нежно проблеял он. — Менее всего я хочу его отпугнуть. В конце концов, никому из нас не хочется, чтобы эти, как бы сказать, беспечные создания сели тебе на голову, верно?

— Интересно, дадут ли с уходом Хэкмена объявление о вакансии? — перебила его миссис Дру. Тут все заговорили разом, и я направился к двери — мне ведь нужно было зайти к директору. У выхода меня опередила мисс Бланшар. В коридоре на нас обрушилась лавина звуков.

— Как-то странно, вам не кажется? — Она старалась перекричать назойливый вой трубы, но голос ее все равно звучал мягко и тепло.

— Это вы об Уэстоне?

— И о других тоже. Боюсь, если бы он разговаривал в таком тоне со мной, я бы просто ударила его по лицу. — Она произнесла эти слова с таким спокойным достоинством, что я понял — она бы действительно его ударила. — Но вас он, я надеюсь, не испугал?

Я посмотрел на нее и встретил прямой, открытый взгляд, в котором ничего не смог прочесть. Все же вопрос ее оставил неприятный осадок.

Мы приоткрыли дверь в зал, и меня захлестнула мощная волна звуков — вдохновенно солировала труба. Танцевали в основном девочки, пар двадцать, и только четыре смешанные пары. Лица сосредоточенно-нейтральные, рты чуть приоткрыты, юбки колесом. Повинуясь внутреннему ритму танца, тела покачивались и вращались, пары двигались легко и слаженно — наверно, результат постоянной практики. Вдоль одной из стен на низкой скамье сидели несколько мальчиков, они наблюдали за танцующими, перешептывались и перемигивались — снизу им открывалась щедрая перспектива на мелькающие ножки. Девочкам, судя по всему, было об этом хорошо известно, и каждая вовсю старалась привлечь внимание публики к себе.

На фоне вкрадчивого шелеста ударных приглушенная труба вела и вела танцующих, ритм захватил даже сидевших на скамьях наблюдателей, они легонько хлопали в ладоши, отбивали такт ногой и подергивали плечами. Мне вдруг захотелось попрыгать вместе с ними.

— Здорово танцуют, да? — услышал я шепот мисс Бланшар. — Жаль, что я так не умею.

Я повернулся к ней:

— Хотите попробовать?

— Что? Я? Здесь?

В голосе ее прозвучало удивление с оттенком брезгливости, и я снова повернулся к танцующим. Музыка кончилась, пары слились в маленькие группки, и, пока меняли пластинку, со всех сторон слышалась веселая болтовня и хохот. От одной группы отделилась девушка и подошла к нам. Это оказалась рыжеволосая, с которой я столкнулся утром. В ее статной фигуре, гладкой коже, нарочито небрежной осанке было нечто неодолимо притягательное. Она остановилась прямо передо мной и спросила:

— Вы танцуете джайв?

К такому вопросу я был никак не готов и что-то быстро пробормотал в ответ — надеюсь, отказ прозвучал достаточно вежливо. Девушка холодно взглянула мне в глаза, потом повернулась на каблуках и грациозно прошествовала назад к подругам. До меня донесся ее звонкий смех, который тут же растворился в начальных тактах новой пластинки.

Я обернулся к мисс Бланшар, но она успела куда-то исчезнуть, и я быстро пробрался к выходу, минуя танцующие пары. Мне вдруг стало ясно: иметь дело придется с почти взрослыми людьми — перспектива удручающая, но и заманчивая.

Мистер Флориан сидел за столом в вертел в руках какой-то предмет. Он протянул его мне, когда я сел, — это была довольно убогая маленькая статуэтка из зеленоватой в крапинку глины, изображала она обнаженную.

— Ужасная безвкусица, да? Попалась мне в Австрии уж не помню сколько лет назад. С первого дня собираюсь ее разбить, и все никак.

Он вздохнул и с преувеличенной осторожностью поставил статуэтку на стол.

— Итак, что вы решили? — Вежливый, но прямой взгляд.

— Я попробую. — ответил я, следя за своим голосом.

— Отлично. Сейчас я введу вас в курс дела. — И не тратя лишних слов, он дал своей школе четкую характеристику: — Возможно, вы слышали о нашей школе, Брейтуэйт. О нас все время идут разговоры, к сожалению, ведутся они людьми, ничего толком о нас не знающими, но заранее настроенными против всех наших методов.

Большинство детей у нас — это те, кого обычно называют трудными. В младших классах они отличались непослушанием, не подчинялись преподавателям. Что это были за преподаватели — вопрос отдельный, важно, что вся система воспитания строилась на страхе, на наказании, телесном или каком-то другом. И вот в случае с нашими детьми эта система не сработала. Мы, преподаватели этой школы, считаем, что дети — это те же мужчины и женщины в процессе развития, и развитие это во всех его аспектах не должно зависеть от доброй или недоброй воли субъекта, которому судьба дала над ними определенную власть.

Дети нашего района не знают, что такое наесться досыта, у них нет изысканных нарядов, их жилищные условия оставляют желать лучшего. Обстановка в районе неизбежно оказывает на них дурное влияние, отражается на их духовном, нравственном и физическом развитии, и мы пытаемся разобраться в причинах этого влияния, устранить их — такова наша задача, наша цель.

Прежде всего мы должны помнить, что у большинства живущих здесь семей не хватает средств на минимум питания, тепла, гигиены жилища — стало быть, это отражается на здоровье. В некоторых семьях так называемый кормилец хронически не имеет работы, а иногда в не очень хочет ее искать. Поэтому питаются в такой семье от случая к случаю, о качестве пищи и говорить не приходится. Представьте себе ребенка, который проспал ночь в душной, переполненной комнате, а утром позавтракал, чашкой слабого чая с куском хлеба. Вряд ли у него возникнет живой интерес к математическим формулам, к тонкостям правописания, и наказание (или угроза его) тут совсем не лучший помощник.

Я слушал мистера Флориана, и в душе моей росла глухая волна протеста. Я вошел сюда преисполненный уважения к этому человеку, я был готов согласиться со всем, что он мне предложит, но рассказ о проблемах детей вызвал у меня раздражение. Вдруг вспомнилось все, что пришлось испытать за последние два года мне самому, и тут же возникла мысль: да ведь все эти дети — белые! Сытые или голодные, голые или одетые — они были белые, а чем еще отличаются друг от друга баловни и пасынки судьбы, как не цветом кожи? Да, я очень хотел получить эту работу, я был готов вложить в нее все свое умение, но это будет именно работа, а отнюдь не любимый труд.

— Должен вас также предупредить, — продолжал мистер Флориан, — об их поведении. Вскоре вы увидите, что многие из них курят, сквернословят и часто грубят. Мы пытаемся отучить их от дурных привычек без принуждения, потому что понимаем — это часть общей болезни, заразившей весь район. Вместо насилия мы отдаем им свою любовь, доверие, наставляем на верный путь, да, именно в таком порядке. Опыт показывает, что более всего эти дети обездолены духовно. Лишь малую часть дня они проводят в стенах школы — здесь за ними смотрят, здесь они в безопасности. Но вот уроки кончились, дети расходятся — сколько всякой мерзости подкарауливает их вокруг! Только поглядите, что творится в этом районе — он же просто наводнен всякими подонками, проститутками, сутенерами и извращенцами.

Я смотрел на него, внимая каждому слову. Глубокая, неподдельная забота о детях, искренность его любви к ним поразили меня. Раздражение прошло, но сомнения остались. Говорил он так, словно речь шла о каких-то крошечных, беззащитных созданиях, и это никак не вязалось с рослыми мальчишками и девчонками, лихо отплясывавшими в спортзале. Наверно, благополучие этих детей действительно было для мистера Флориана делом всей жизни, но верил ли он сам в то, что говорил, или просто хотел заинтересовать меня? Проводилась ли такая душеспасительная беседа с каждым новобранцем? А Хэкмена — его он тоже пытался вдохновить подобным образом? Мистер Флориан мне нравился: преданность делу, цельность натуры с лихвой компенсировали малый рост. Я снова услышал низкий, взволнованный, завораживающий голос:

— Считается, что мы здесь проповедуем свободную дисциплину. Это не так, совсем не так. Было бы правильнее сказать, что мы стараемся — по мере сил и возможностей — ввести у себя свободу в рамках дисциплины, то есть достичь состояния, при котором дети будут вольны учиться, играть и проявлять свою личность, не боясь тех, кто обязан направлять их действия по нужному руслу. Пока мы не можем требовать от наших детей высоких академических показателей, но добиться того, чтобы их ограниченные возможности использовались максимально, — это в наших силах. — Тут он едва заметно улыбнулся, словно вспомнил что-то забавное. — Мы всегда с удовольствием даем им право отстаивать свою точку зрения, независимо от обстоятельств. Поначалу они пользуются этим правом в довольно грубой форме, но мы надеемся, что с помощью различных школьных советов и комитетов они постигнут разницу между прямотой и грубостью, между скромностью и заискиванием. Мы пытаемся показать, что между их работой на уроках и ими самими существует связь — она скажется, когда придет время проститься со школой.

Как можем помочь им мы, учителя? Мы должны заставить их уважать нас, уважать по-настоящему, чтобы наше влияние могло сгладить или даже перевесить окружающее зло.

Он поднялся и подошел к большому одностворчатому окну, выходившему на церковь, и несколько секунд смотрел перед собой, сцепив руки за спиной и прислонив львиную голову к прохладному стеклу. Потом с мягкой улыбкой обернулся ко мне.

— Вот, собственно, и все. Боюсь, что предложить вам готовый рецепт не смогу. Он не подойдет, тем более для нашей школы. С первой минуты вам придется прокладывать курс самому. Разумеется, все преподаватели, включая меня, с радостью помогут вам делом и советом, но придет ли к вам успех — это будет полностью зависеть от вас. Я сейчас наметил вам самые общие контуры — если вы в своей работе не выходите за их пределы, я не вмешиваюсь. К сожалению, есть такие учителя, которые, будучи сами по себе прекрасными людьми, оказываются для такой работы совершенно непригодными. Как вы понимаете, от частой смены преподавателей проигрывают все: и дети и мы. Что ж, от имени школы и всех наших учителей желаю вам успеха. С завтрашнего дня вы будете преподавать в старшем классе, вам придется вести все уроки, кроме занятий по физкультуре для мальчиков. Все необходимые сведения вы получите у миссис Дру, моего заместителя. Думаю, на знакомство с классом вам и следует потратить остаток дня.

Он подошел ко мне. Я поднялся навстречу, и руки его стиснули мою в крепком дружеском рукопожатии.

— Запомните, — сказал он, — это чудесные ребята, если только с ними сойтись. Почему-то мне кажется, что вам это удастся. Желаю успеха.

Я вышел от него и направился в учительскую, где меня встретили вопросительными взглядами. Миссис Дейл-Эванс закрыла газету и спросила:

. — Ну, какие новости?

— С завтрашнего дня я работаю в классе мистера Хэкмена, — ответил я.

— Да будет бог милостив к бедной душе вашей, — с притворной напыщенностью продекламировал Уэстон.

— Ну, девчонкам повезло, — застрекотала мисс Клинтридж. — Наконец-то в школе появился настоящий мужчина — и целиком в их распоряжении!

— А у вас, Клинти, и у самой душа на небе от удовольствия. — Писклявый голос Уэстона пробился сквозь рыжую бороду — движения губ видно не было. Клинти, всю жизнь прожившая среди простых лондонцев, была остра на язык, не сплоховала она и сейчас.

— Она всегда там, когда я вижу настоящего мужчину. — Ударение на слове «настоящего» прозвучало уничтожающе.

Когда зазвенел звонок на урок, ко мне подошла миссис Дру, рассказать о кое-каких неизбежных обязанностях — ведении журнала, сборе денег на обед и тому подобном. Последние уроки я просидел в ее классе, с интересом наблюдая, как этой женщине удается сочетать терпение с твердостью, порядок с бурлящей деятельностью. Ученики, разбившись на несколько групп, выполняли разные задания, при этом в классе стоял ужасный шум и гам. Я спросил миссис Дру, как она к этому относится, и она сказала, что не обращает на него внимания. Дети заняты делом — вот что главное, а кажущийся беспорядок — это не страшно. Подрастут, поймут, что лучше работать в тишине, сосредоточившись.

Наконец раздался последний звонок — уроки кончились.

Я шел вечером домой, и радость переполняла меня, она так и рвалась наружу — мне хотелось кричать в полный голос. Школа, дети, Уэстон, убогие грязные улицы, по которым я почти бежал, — все это не могло затуманить моего счастья. Я получил работу! Наконец-то я получил работу, и пусть даже придется выкладываться до последнего, но теперь у меня есть возможность — какое прекрасное слово — работать как равный среди равных на благо общепризнанной профессии.

Итак, с сегодняшнего дня я учитель, у меня есть работа. Правда, учитель-новичок, но в этом даже есть свои преимущества. Предстоит познать много нового, и, бог свидетель, я сделаю все, что смогу. Ничто меня не остановит. Миссис Дру справляется, миссис Дейл-Эванс справляется, мисс Клинтридж справляется, справлюсь и я, наизнанку вывернусь, а справлюсь. Четыре года назад мне и в голову не пришло бы, что я могу стать учителем. Никакого призвания к этой профессии я не чувствовал. Мной не руководили соображения высшего порядка, такие как воспитание молодежи в духе гуманизма или расширение системы образования. Я стал учителем по довольно прозаической причине — мне очень хотелось есть. Я стал учителем потешу, что так сложились обстоятельства, цепь которых началась неделю спустя после моей демобилизации из английских ВВС в 1945 году.