Удар! Ещё удар!..

ВЫСТРЕЛЫ В ЦЕХУ

Несчастье случилось, как всегда, неожиданно. Михаил Филимонович — директор завода, низенький, пожилой, с круглой, наголо обритой головой и умными юркими глазами — сидел за столом и просматривал бумаги. Вдруг в кабинет влетел главный технолог.

— Беда! — прямо с порога крикнул он. — В туннельном в печи выползли три кирпича…

Не дослушав его, директор схватил шляпу и, мелко семеня ногами, как был, без пальто, выскочил из кабинета. Вслед за ним, чуть не бегом, двинулся главный технолог.

Туннельный цех находился рядом с заводоуправлением: старое, большое, плоское, как папиросная коробка, двухэтажное здание, с плоской же, почерневшей от копоти стеклянной крышей. Вдоль всего цеха тянулась длиннющая — стодвадцатиметровая — печь, основа всего завода.

Печь называлась туннельной и в самом деле напоминала пробитый в горах железнодорожный туннель: длинный, узкий, тяжело сдавленный со всех сторон массивными каменными стенами полутораметровой толщины. И, словно для полного сходства, в глубь печи, как в настоящий железнодорожный туннель, уходили сверкающие рельсы, и по ним катились вагонетки. Только двигались они медленно-медленно: сквозь стодвадцатиметровую печь ползли трое суток.

Возле печи уже толпилось много людей.

— Вот, Михаил Филимонович, — главный технолог подвел директора к вагонетке, недавно выехавшей из печи.

Главный технолог был еще сравнительно молод и любил хорошо, даже чуть щеголевато одеваться. Сегодня он был в узких темно-серых брюках, зеленоватом пиджаке, красивой, в крупную клетку, рубашке. В жарком, наполненном шумом и мельчайшей глиняной пылью цехе, среди грубых комбинезонов и спецовок, такая одежда выглядела странно. И директор, хотя уже давно привык к слишком «изящному» виду своего главного технолога, сейчас с неприязнью поглядел на его новый бледно-лиловый галстук, ровный пробор на голове и перевел взгляд на вагонетку.

На ней стояли фарфоровые изоляторы — и маленькие, и огромные, выше человеческого роста. Не изоляторы, а целые башни. Покрытые глазурью, они сверкали, как костяные. От них еще веяло сухим, палящим жаром.

Директор внимательно оглядел вагонетку. Справа на ней изоляторы, прошедшие обжиг, размещались в строгом порядке, а слева!. Огромный, стоящий более девятисот рублей, облитый глазурью, изолятор для ГЭС был сдвинут с места и верхушка его смята. Будто какой-то силач, забавляясь, провел в фарфоре три глубокие рваные борозды.

— Кирпичи, — хмуро пояснил главный технолог и поправил галстук.

Он подвел директора к огромным воротам печи, помог ему забраться на пустую металлическую платформу, влез сам — и, заслоняя лица рукавами от пышущего из печи зноя, они заглянули внутрь.

Там полыхало пламя. Весь «туннель» был заполнен им, заполнен настолько, что огненных языков совсем не было видно: будто в печь просто налили желто-оранжевую кипящую жидкость.

В глубине печи эта огненная жидкость сверкала, бурлила, переливалась и дрожала, словно знойное марево в пустыне; и так же, как в пустыне, в этом мареве все предметы — вагонетки, изоляторы — теряли свои устойчивые очертания, расплывались и трепетали.

— Во-он, видите, слева, — показал в глубь печи технолог.

Директор, приставив руку козырьком к бровям и прищурив слезящиеся глаза, с трудом различил там, вдали, три слабые светлые полоски.

Это и были вылезшие из полусферического свода кирпичи: раскаленные добела, они торчали, как зубья, в округлом «потолке» печи; задевали за изоляторы, сбрасывали их с вагонеток, мяли и портили.

Михаил Филимонович молча, неловко слез с платформы и зашагал к себе в кабинет. Поодаль шумной группой потянулись за ним инженеры, начальники цехов.

— Да, вот как, — осторожно сказал главный технолог, догнав директора. Шагая рядом, он аккуратно огибал стеллажи с полуфабрикатами, ванные с глазурью, ящики с песком. Директора это почему-то раздражало.

— Придется, пожалуй, остановить печь.

— Нет, — отчеканил директор.

Надо было войти в печь, обрубить торчащие кирпичи. Обрубить-то пустяк: полчаса — и всё. Но чтобы печь остыла — а в ней ведь 1350 градусов! — и чтобы потом опять разогреть ее, потребуется самое малое три недели.

«Значит, на три недели остановится чуть не весь завод, — шагая, думал директор. — А это, — он торопливо прикинул цифры, — примерно двести тысяч убытка. Двести тысяч!»

Михаил Филимонович покачал головой. На миг представил себе кипу телеграмм, лежащую у него на столе. С Братской ГЭС, с Урала, из Казахстана — со всех строящихся электростанций и линий передач.

«Быстрее, быстрее высылайте изоляторы!»

А теперь завод недодаст сотни изоляторов, задержит строительство электростанций?

В кабинете директора собрались почти все руководители завода.

— У кого какие предложения? — хмуро обвел глазами собравшихся Михаил Филимонович. От волнения у него то и дело подергивалась левая бровь.

Все молчали.

— Гм, может, попробовать… — сказал начальник теплобюро Смехов. — Над тем местом, где торчат кирпичи, разобрать свод, вынуть кирпичи и снова залатать.

— Без остановки печи? — Директор вопросительно посмотрел на главного технолога.

— Не годится, — спокойно сказал тот, поглаживая свои тонкие ровные усики. — Этак, чего доброго, весь свод обвалим…

— И учти: при такой температуре попробуй-ка разбери свод, — добавил начальник туннельного цеха.

Все снова замолчали.

— Может быть, — задумчиво сказал главный инженер, — используем вынужденную остановку печи для капитального ремонта? Все-таки сэкономим время. А то года через два печь все равно придется ремонтировать.

— Остановки не допущу, — жестко произнес директор.

Он понимал: его слова звучат легковесно и похожи просто на бахвальство. Как это не «допущу»? И это еще больше злило его.

— Есть идейка, — сказал главный технолог.

Он по-прежнему поглаживал и пощипывал свои усики, и директор старался не замечать этого.

— Пока мы не придумаем, как обрубить эти проклятые кирпичи, — давайте ставить на вагонетки продукцию так… Левую сторону не очень загружать, чтобы изоляторы не задевали…

Идея понравилась. Директор сразу оживился:

— А что?! Просто и хорошо!

«Башковитый мужик», — подумал он, глядя на главного технолога вмиг потеплевшими глазами и уже не замечая ни его модных узких брюк, ни яркой рубашки в крупную клетку.

Так и решили.

В течение недели вагонетки загружались по-новому. В туннельном цеху облегченно вздохнули.

Однако вскоре все убедились — плохо. Во-первых, вагонетки ходят на треть пустые. А во-вторых, и это главное, — продукция получается низкосортной, бракованной. В печи все время должен сохраняться очень точный тепловой и газовый режим. А из-за неполной загрузки вагонеток этот режим нарушался.

— Обидно, но… — Главный технолог развел руками и запретил этот, им же самим придуманный, способ загрузки вагонеток.

— А может, как-нибудь?.. А? — осторожно нажимал на него директор. — Не останавливать же печь?

Главный технолог нервно дергал плечом:

— Производить заведомый брак?

Вечером к директору пришел Вольт Семенович, которого все на заводе добродушно звали Вольтом Амперовичем.

Это был очень высокий мужчина лет тридцати трех, такой высокий, что он даже стеснялся стоять рядом с низкорослым директором и при первой возможности спешил сесть.

Вольт Семенович руководил спортивной работой на заводе.

— Опять о волейбольных мячах? — хмуро спросил директор. — Нашли время…

— Я понимаю! Все понимаю, — торопливо перебил Вольт Семенович. — Печь — это, конечно, беда. Общая наша беда. Но, видите ли, жизнь — она продолжается. Через три дня, например, соревнования по боксу. А перчаток приличных нет. Скоро первенство по фехтованию — нужны рапиры, эспадроны. Вот… — Он положил перед директором список.

Директор бегло взглянул:

Список был длинный, залезал даже на оборотную сторону листка — и майки, и штанга, и клюшки, и насосы, и какие-то шлемы, и даже перчатки для велосипедистов. (Хотя директор, честно говоря, всю жизнь был убежден, что велосипедисты ездят без перчаток. Летом-то зачем они?).

— Сколько? — не доглядев список до конца, спросил директор.

— Две тысячи. На все про все — две тысячи рублей…

— Только-то?

— Вот вы всегда так, — насупился Вольт Семенович. — Инвентарь крайне нужен. Закупим — и даю слово: больше к вам не буду приставать…

— Сколько? — усмехнулся директор. — Неделю? Или даже две?..

Он встал, развел короткими пухлыми руками:

— Нет у меня двух тысяч…

Вольт Семенович тоже встал. Он побледнел; голос его задрожал от обиды.

— Недооцениваете! — сумрачно сказал он. — Всегда вот так. Как на что иное — деньги есть. А вот на физкультуру…

Директор действительно не любил спорт. Вольт Семенович полагал, что всему виной — низкорослая, женоподобная фигура директора: мягкие покатые плечи, широкие бедра, округлые колени. Вероятно, он в юности не занимался физкультурой и невзлюбил ее.

Ничего не добившись, Вольт Семенович ушел.

Начальник туннельного цеха долго задумчиво глядел на печь, потер переносицу и произнес всего одно слово:

— Таран…

Никто не понял.

— Таран, — повторил начальник цеха. — Нагрузим на вагонетку всякие тяжести. Она, как таран, ударит по кирпичам и обломает их…

— Блестяще! — воскликнул кто-то.

Мысль в самом деле была оригинальна и хороша.

Только чем таранить? Хорошо бы укрепить на вагонетке металлическую балку. Но… металл расплавится! 1350 градусов!

Утром на вагонетку аккуратно уложили целый штабель огнеупорных шамотных плит, укрепили их.

— Ну, — сказал начальник цеха. — Давай!..

Вагонетку втолкнули в печь, и она покатилась по рельсам.

Все замерли. В огромном цеху стало непривычно тихо. Только шумел вентилятор. И тут, в тишине, вдруг обнаружилось, что старый, всем надоевший вентилятор издает очень смешной звук: посопит-посопит, потом тяжко вздохнет и опять сопит. Как младенец…

Прошло много времени. Вдруг в печи раздался удар, треск.

— Ур-ра-а! — крикнул какой-то парень.

Спустя полтора дня механический толкатель выкатил вагонетку из печи. Но что такое? Верхние плиты на ней — прочные, массивные, огнеупорные плиты — были разбиты и раздроблены.

Несколько рабочих одновременно бросилось к воротам печи. Так и есть! В глубине, где полыхало ровное, мощное пламя, под полукруглым сводом по-прежнему сверкали три добела раскаленные полоски. Они были такие, как раньше, — ни кусочка не обломалось.

Парень, кричавший «ура», плюнул и громко выругался.

— Контр-таран, — сказал главный технолог.

Да, так и вышло. Огнеупорные кирпичи, простоявшие десятки лет при тысячеградусной температуре, так закалились, что сами сломали прочные шамотные плиты.

— Попробуем еще разок?! — азартно воскликнул все тот же парень. — Авось!..

— Нет, — вмешался главный инженер. — Больше никаких проб. Опасно. Чего доброго, разворотим весь свод.

— Как же быть? — тихо спросил кто-то.

Главный инженер пожал плечами и медленно пошел из цеха.

Приближалось первенство по борьбе и соревнования низовых коллективов по волейболу. Как всегда бывает в таких случаях, неожиданно выявилась масса мелочей, которые немедленно надо было утрясти, устранить, что-то где-то достать, подать списки, заявки.

Вольт Семенович был занят целыми днями и все-таки то и дело вспоминал о печи. Неужели действительно придется остановить всю эту махину? Неужели иначе никак не обрубить кирпичи?

«Да куда ты суешься? Твое ли это дело? — внушал он сам себе. — И что ты в этом смыслишь?»

Но все же мысль невольно возвращалась к этим трем проклятым кирпичам.

Однажды, сидя в завкоме и составляя список фехтовальщиков, Вольт Семенович задумался, слегка барабаня пальцами по стакану. Стакан зазвенел. Вольту Семеновичу на миг представились все те же три кирпича: прокаленные, они, наверно, так же звенят от малейшего щелчка. И хрупки, наверно, тоже, как стекло.

«Щелкнуть — и конец», — подумал он.

Шевельнулась какая-то неясная мысль. Он еще сам не мог ухватить ее, четко выразить.

«Щелк — и всё, щелк — и всё», — повторял он.

Вышел из завкома, пошел по заводскому двору, на ходу поднял железный болт, тяжелую гайку. Когда-то, еще мальчишкой, он ловко и метко кидал камни. И теперь не упускал случая иногда побросать в цель.

Возле забора были свалены обломки бракованных изоляторов. Размахнувшись, Вольт Семенович бросил гайку. Раздался сухой щелчок — и осколки фарфора брызнули во все стороны.

«Щелк — и всё», — усмехнулся он.

Вот бы так же попасть в те кирпичи. Ловко бы! Он покачал головой. Не выйдет. От ворот печи до кирпичей метров пятьдесят — шестьдесят. Не попасть.

Он пошел дальше по заводскому двору.

«Щелк — и всё…»

И вдруг ему показалось, что он нашел решение. Оно было таким простым, что он сперва даже не поверил.

«Постой… постой… не торопись… — сдерживал он себя. — Если это так просто, почему же остальные не додумались? Надо проверить…»

Завод лихорадило. Все знали: туннельную печь с минуты на минуту придется погасить.

Директор ездил в совнархоз, в научно-исследовательский институт. Помочь никто не мог.

Однажды рано утром в директорский кабинет вошел Вольт Семенович. Он был, как всегда, в широкой лыжной куртке и ботинках на толстой каучуковой подошве.

Директор, хмурый, расстроенный, как и все последние дни, встретил его неприветливо:

— Опять о спорте? Левый край, правый край, не зевай!

Вольт Семенович сел.

— Именно о спорте. И о ремонте печи…

— Не вижу связи, — сердито пробормотал директор. — Ваши спортсмены, конечно, закаленные. Но не настолько, чтобы лезть в печь!

Вольт Семенович пропустил мимо ушей ядовитую шутку.

— Скажите, Михаил Филимонович, — произнес он. — Что, если какой-нибудь фокусник или волшебник взялся бы починить туннельную печь? За десять минут. Ну, скажем, на всякий случай, за полчаса. Само собой, — без остановки. Уплатили бы вы ему две тысячи?

— Двадцать две! — крикнул директор. — Да что там — сорок две! И еще объявил бы этому волшебнику благодарность в приказе!..

— Благодарности не надо! — скромно сказал Вольт Семенович. — Подпишите, пожалуйста, — и протянул директору листок.

Тот взглянул на бумажку:

— Итого — две тысячи рублей, — сказал Вольт Семенович. — Подпишите…

— А печь?

— Исправим…

— Вы?! — директор засмеялся. — Шутник!

Вольт Семенович придвинулся ближе к столу.

— Есть у нас электромонтер Миша Замятин. Знаете?..

Директор кивнул.

— Так вот, этот Миша…

Вольт Семенович успел сказать всего три фразы, как директор вскочил из-за стола.

— Гениально! — Он хлопнул себя по лбу. — И как это я не догадался! Гениально!

Подписал листок, нажал кнопку звонка и приказал секретарше:

— Немедленно!.. Замятина ко мне!

В туннельном цеху возле ворот печи два плотника быстро сбивали из досок высокий помост.

— Артисты приедут!

— Танцплощадка!

— Загорать! Поближе к солнцу! — сыпались насмешливые догадки рабочих.

Плотники вяло отшучивались. Они и сами толком не знали, для чего это сооружение.

Вскоре в цехе появился Михаил Замятин — невысокий, тщедушный, курносый, с редкими, словно выщипанными, бесцветными бровками. Он деловито осмотрел помост, вместе с плотниками придвинул его поближе к воротам печи, забрался на него, лег, поерзал, сказал: «Порядочек!» — слез и ушел.

Плотники неторопливо собрали инструменты и тоже ушли.

Вскоре Замятин вернулся. На этот раз с ним была винтовка, патроны и темные очки.

Был как раз конец смены. Рабочие окружили маленького, застенчивого Замятина.

— Тир здесь откроешь?

— Дай пальнуть!

— Ружье-то повыше его самого! — слышались возгласы.

Народу в цеху все прибывало. Пришел главный технолог и главный инженер. Пришли рабочие из других цехов. Пришел даже повар из заводской столовой.

— Братцы! А ведь он хочет отстрелить кирпичи! — тихо проговорил кто-то.

— Ловко!

— Как в кино!

— Фокусник, ей-богу! — восхищались одни.

— Ни черта не выйдет. Попробуй попади, когда и самого-то кирпича почти не видать.

— И не прицелишься! В лицо так и шибает жаром! — горячились другие.

А в углу уже разгорелся спор: сколько патронов потребуется для «ремонта» печи.

— Восемьдесят пять!

— Сорока хватит!

— Сказал тоже! Не меньше сотни!

— Спорим? На пару пива?

— Идет!

К вентилятору пристроили несколько листов фанеры, чтобы струя охлажденного воздуха овевала стрелка. Ведь помост стоял совсем рядом с печью, и жара была дьявольская.

Вольт Семенович помог Замятину забраться на помост, передал ему винтовку, патроны, ватник. Замятин надел темные очки, казавшиеся огромными на его щуплом лице, расстелил стеганку, лег, изготовился.

Там же, на помосте, рядом с Замятиным, тоже подстелив под себя ватник, устроился с большим тяжелым биноклем токарь по фарфору — Ваня Крышкин. Он, как и Замятин, увлекался стрелковым спортом. А сейчас взял на себя обязанности корректировщика.

В цеху стало тихо.

Замятин целился. Много раз выступал он на стрелковых соревнованиях. Бил в мишени гораздо более удаленные, поражал мгновенно исчезающего «бегущего оленя», стрелял навскидку по маленьким летящим тарелочкам. Но никогда не испытывал Миша Замятин такого волнения, как нынче.

Его сухое худенькое личико было бледным, хотя рядом дышала пламенем огромная печь; бледным, сосредоточенным и даже сердитым.

Нет, пожалуй, однажды, только один раз за всю жизнь, Миша волновался вот так же. Это было лет семь назад, когда к ним в детдом приехал известный московский поэт — огромный, толстый, с красивой полированной палкой, — и Миша должен был при всех ребятах, воспитателях и, главное, при самом поэте декламировать его стихи. У него тогда губы запеклись, как в лихорадке. А ноги подгибались.

И сейчас, лежа на помосте в цеху, Миша чувствовал, что губы у него пересохли.

«Шляпа! Пижон! Раскис!» — бранил он себя.

Он всегда ругал себя, когда нужно было быстро успокоиться.

Вольт Семенович, стоя внизу, тоже волновался. Глядел на тщедушную фигурку Миши Замятина — видна была только его русая голова и узкие плечи — и думал: «А зря я ему поручил. Лучше бы Крылову.»

Это был здоровяк-обжигальщик, тоже отличный стрелок.

Вдруг в цеху, по толпе зрителей, пробежал легкий гул.

Замятин, не сделав выстрела, приподнялся, сел, снял очки, что-то сказал Ване Крышкину.

Тот кивнул, тоже сел, достал из кармана коробок спичек. Он зажег спичку, а Замятин наклонил над дрожащим язычком пламени мушку винтовки.

— Чего это он? — зашептались в толпе.

— Ворожит! — хохотнула молоденькая разбитная глазуровщица.

— Тю! — цыкнул на нее пожилой крановщик. — Понятие иметь надо! Мушку коптит, чтобы, значит, отблески не мешали…

Закоптив мушку и прицельную рамку, Замятин снова лег. Лег и Ваня Крышкин, приставив к глазам бинокль.

Все в цеху замерли.

Замятин целился, наверно, побольше минуты. Но опять не выстрелил. Повернувшись на локте, он что-то тихо сказал Крышкину. Оба встали.

— Что такое? — тревожно спросил снизу Вольт Семенович.

— Переноску достаньте, — попросил Замятин. — У меня в шкафу…

В темных очках он походил на слепого, а маленькое, бледное его лицо от этих больших очков казалось еще суше и меньше.

Вольт Семенович принес переносную лампу с длинным, свитым в кольцо шнуром. Замятин подключил ее к проводке и, повесив над помостом, лег.

И Крышкин лег. Лампочку Замятин укрепил как раз над мушкой. Вероятно, так ему было виднее — и блики уничтожались.

В цехе снова стало тихо. Замятин целился.

— Ну! — нетерпеливо шепнула глазуровщица.

И, словно следуя ее приказанию, раздался выстрел.

— Есть! — тотчас радостно крикнул Ваня Крышкин, не отнимая бинокль от глаз. — Отколол кусок от крайнего слева…

Гулко хлопнул второй выстрел.

— Есть! — снова воскликнул Ваня. — Крайний слева срезан! Чисто!

— Ур-ра! — крикнул кто-то.

Снова хлестнул выстрел.

— Есть! — крикнул Крышкин.

Шесть раз стрелял Замятин. Всего шесть раз. Три кирпича были начисто сколоты.

— Итак, — торжественно провозгласил Вольт Семенович, глядя на часы, — весь «ремонт» печи занял восемнадцать минут.

В толпе засмеялись.

Замятин слез с помоста. Директор обеими руками тряс ему руку так долго и так энергично, словно качал насос.

«Откуда он взялся?» — подумал Вольт Семенович.

Увлеченный стрельбой, он даже и не заметил прихода директора.

— Эх, милый, — растроганно сказал директор стрелку, — как бы мне тебя отблагодарить?!

Они стояли рядом, оба маленькие, только директор — полный, а Замятин — щуплый.

— Да никак, — засмущался Замятин.

Но Вольт Семенович ловко оттер его плечом.

— Очень даже просто, товарищ директор, — сказал он. — Проще простого. Постройте при заводе стадиончик. Маленький: тысяч на тридцать…

— Зрителей? — ахнул директор.

— Что вы?! Что вы?! Рублей! — засмеялся Вольт Семенович. — Видите: спортсмены — они всегда пригодятся…

— Пожалуй, — сказал директор. Подумал-подумал и засмеялся. — Ладно уж. Будет вам стадион! Ешьте меня с потрохами…