Удар небесного копья

Глава третья Заклятые друзья

Сказать, что славный рыцарь и воин Храма[39] Гуго Сакс ненавидел Фридриха Барбароссу – значит, ничего не сказать. Всё зло мира сконцентрировалось для Гуго в этом рыжебородом самозванце, провозгласившем себя Императором и некогда поставившем на колени самого Папу. Гуго не просто желал Фридриху смерти – он желал ему смерти долгой, мучительной, страшной – такой, чтобы муки ада, куда, без сомнения, попадёт Фридрих после своей кончины, показались тому облегчением.

Самое любопытное, что ненависть эта не имела под собой никакой логической мотивации – в другие времена её назвали бы «животной», – и сам Гуго нередко задумывался, почему же он мечтает о скором наступлении того светлого дня, когда сможет выпустить кишки человеку, которого, по идее, должен оберегать и в случае опасности прикрыть своей грудью. А когда задумывался, то вспоминал свой давний разговор с Папой. Подробности этого разговора были единственной тайной Гуго, которую он не раскрыл бы и на исповеди. Впрочем, нужды исповедоваться у Гуго Сакса теперь не было: Папа предусмотрительно отпустил ему все грехи: и прошлые, и будущие.

Вообще же этот разговор, состоявшийся незадолго до того, как Папа Римский Урбан III обратился к государям христианским, призывая их соединиться в походе против неверных, коварно захвативших Иерусалим и осквернивших Гроб Господень, многое изменил в жизни Гуго. Из нищего безземельного squire,[40] который не смог бы выплатить заявленный Фридрихом сбор в три марки серебром, необходимый для вступления в армию Крестового похода, Гуго в одночасье превратился в уважаемого лорда со своим banniere,[41] командора и официального представителя Рима с правом голоса на военном совете германского короля. И, разумеется, выбор в пользу рядового воина Храма Гуго Сакса не был случайным, а являлся следствием Божьего промысла, а значит, всё у Гуго получится, и ненавистный Фридрих вскоре отправится в ад.

А было так. Печальные новости из Палестины застали Гуго в миланском командорстве Ордена. Весть о падении Иерусалима и ужасной смерти Великого магистра Жерара де Ридфора от руки главного врага христиан Салах-ад-Дина в мгновение ока облетела командорство. Храмовники были настроены решительно: следует объявить новый Крестовый поход и освободить Иерусалим, захваченный подлыми язычниками. Они готовы были отправиться хоть сегодня, благо жажда мести за убиенного магистра распаляла их сердца. Один только Гуго, недавно принявший обеты и сделавший это, скорее, от отчаяния, а не по долгому размышлению, относился к готовящемуся Походу с безразличием: вряд ли ему, молодому и новоиспечённому члену Ордена, выпадет удача участия в Походе, который, как известно, кроме воинской славы, приносит крестоносцам чистый доход в виде трофеев. Да и о каком доходе можно мечтать после обязательства жить сообразно канонам святого Августина?

Безразличие Гуго не укрылось от проницательного взгляда командора Бриана де Буагильбера. Однажды под вечер он вызвал Сакса к себе в келью. Гуго ждал скорого строгого допроса и последующего наказания, но вместо этого командор долго расспрашивал его о том, что он думает о предстоящем Походе в Святую Землю, как относится к возможным предводителям этого Похода – к королю Фридриху, королю Ричарду и королю Филиппу Августу. Гуго отвечал, что как истинный католик и тамплиер, поклявшийся до самой смерти служить Святой Церкви, всем сердцем приветствует Поход за освобождение христианских реликвий и желал бы в нём участвовать, если на то будет дозволение командора или нового магистра; что королей Филиппа и Ричарда он чтит, зная об их благородстве, храбрости и набожности – несмотря на то, что сейчас эти два короля ведут войну друг с другом, не приходится сомневаться: когда Папа объявит Поход против язычников, они без колебаний примут крест, забыв о прежних распрях. Если же говорить о короле Фридрихе, то он не кажется столь благочестивым, его притязания на трон владыки Римской империи смешны, а сам он известен непомерной жадностью, вероломством и еретическими высказываниями.

Командор на эти ответы одобрительно кивал и менял тему, спрашивая, например, где Гуго научился так хорошо обращаться со своим мечом, и кто и когда нанёс ему colee.[42] Беседа между Гуго и его командором закончилась далеко заполночь. И, судя по всему, Бриан де Буагильбер был её итогами полностью удовлетворён.

«Идите, брат мой, – сказал он Саксу, – и хорошенько выспитесь. После утренней мессы я жду вас у конюшни – мы отправляемся в Венецию[43]».

Душа Гуго затрепетала, он почуял скорые и необратимые изменения в своей неинтересной монотонной жизни. Что ждёт его в будущем: слава, богатство, власть, или, может быть, смерть без креста и покаяния – какая, в сущности, разница? Главное – перед молодым и честолюбивым тамплиером открылись небывалые перспективы, а чем за это придётся расплачиваться, Гуго мало волновало.

Дорога от Милана до Венеции неблизкая – почти три дня пути, но два тамплиера, не обременённые слугами и обозом, на хороших лошадях, избегая городов, добрались за сутки. Бриан де Буагильбер перепоручил Гуго командору венецианских тамплиеров, а сам отправился на аудиенцию к Папе. Гуго накормили сытным обедом и дали выспаться. Де Буагильбер вернулся к вечеру, очень довольный собой и совершенно не выглядящий усталым, словно и не было изнурительной скачки по пыльным ухабистым дорогам Северной Италии и долгого ожидания встречи с главой христианского мира.

«Папа хочет говорить с тобой», – сообщил он оторопевшему Гуго.

Тот о подобной чести не смел и мечтать, а потому несколько растерялся.

«Не смущайтесь, брат мой, – сказал проницательный командор. – Папа – мой близкий друг, а я рассказал о вас только самое хорошее – вам нечего опасаться».

И вот встреча состоялась. Гуго Саксу никогда до того не приходилось бывать в Венеции, но даже если бы и пришлось, он вряд ли сумел бы опознать дом, в который его привезли на гондоле по сложной сети каналов под покровом тёмной безлунной ночи. Потом была слабо освещённая комната, куда высокий и мускулистый мавр в одеянии послушника препроводил де Буагильбера и Гуго. В комнате пахло какими-то незнакомыми Гуго благовониями, причём запах был столь силён, что от него слегка мутился рассудок.

Урбан III сидел на деревянном троне с высокой спинкой и массивными подлокотниками. Оказавшись в комнате, тамплиеры преклонили колени, но Папа велел им встать и подойти ближе. Несмотря на восторг, вызванный значительностью происходящего с ним события, Гуго обратил внимание на то, с каким трудом Папа произносит слова, – они словно застревали у него в горле, фразы получались отрывистыми и каждая из них заканчивалась звуком, напоминающим воронье карканье. Он стар и болен, подумал Гуго о Папе, но это ничего не значит, потому что его устами говорит сам Господь.

«Я рад видеть… – сказал Урбан III, – столь доблестных рыцарей… в моей скромной обители… но я вызвал вас… не только… дабы убедиться в том… что воинство христово… по-прежнему сильно… и готово к великим свершениям во славу Господа… Я вызвал вас… чтобы просить выполнить… одно важное и богоугодное дело…»

Тут Папа остановился, прерывисто дыша, потом вдруг поднял руку и поманил Сакса пальцем:

«Подойди ко мне, Гуго… сын мой…»

Гуго оглянулся на командора, тот едва заметно кивнул, и тогда молодой тамплиер подошёл к самому трону. Папа чуть наклонился вперёд, и в слабом свете стали видны серые пятна, покрывающие его болезненно бледное лицо.

«Скажи мне, Гуго… – обратился Урбан III к тамплиеру, – ты хотел бы стать командором… и участвовать в Крестовом Походе… на правах военного советника короля Фридриха?»

Чувства захлестнули Сакса.

«Что мне нужно сделать?» – спросил тамплиер.

«Я расскажу тебе, сын мой, одну историю… – отвечал Папа. – Когда Господь наш Иисус Христос… умирал на кресте… охранявший его центурион… по имени Гай Кассий… нанёс милосердный удар копьём… прервавший жизнь Спасителя… Это было необычное копьё… Его выковали из небесного железа по приказу самого Финееса… Иисус Навин держал это копьё в руке… когда его войска штурмовали Иерихон… Ирод Великий владел этим копьём… когда отдавал приказ истребить невинных иудейских младенцев… В этом копье заключена великая сила… и все короли земные стремятся завладеть им… Император Константин Великий получил его от итальянских христиан… перед битвой с Максенцием… Король вестготов Теодорих с этим копьём побеждал варваров Атиллы… Используя силу копья, Карл Мартелл остановил нашествие сарацин… в битве при Пуатье… Император Оттон Великий разгромил армию мадьяр под Аугсбургом… и в руке у него снова было это копьё… полученное от отца… германского короля Генриха…»

Слушая историю величайшей реликвии, Гуго не смел и дышать, на непокрытом лбу выступила испарина. Ведь перед ним – рядовым воином Храма – раскрывалась одна из величайших тайн христианского мира.

«Ныне копьём владеет рыжебородый Фридрих… – сообщил Папа. – Он никогда не расстаётся с ним… и верит в его силу… С копьём он отправится на Иерусалим…»

Урбан III снова остановился, чтобы перевести дыхание. Гуго терпеливо ждал, забыв обо всём на свете, кроме слов, только что произнесённых Папой: «Копьё – у рыжебородого Фридриха… Копьё – у рыжебородого Фридриха». Догадка осенила Гуго: так вот почему германский король, претендующий на трон Римской империи, столь непобедим! Только сражение под Леньяно, в котором Фридрих потерпел сокрушительное поражение, заставило самозваного императора встать на колени перед новым Папой – Александром III. Но то была Господня воля, а в таких случаях не поможет никакое копьё.

«Ты станешь командором, Гуго… и войдёшь в военный совет Фридриха… – Урбан III понизил голос до свистящего шёпота; суровый недобрый взгляд, казалось, пронизывал молодого тамплиера – Но только затем… чтобы отнять у самозванца реликвию… которая ему не принадлежит…»

Предложение было столь ошеломляющим, что на мгновение Гуго потерял дар речи, а когда речь всё-таки вернулась к нему, то Сакс не сумел сдержать вопроса:

«Но почему?!»

Папа прищурился.

«Почему ты должен отнять реликвию?» – уточнил он.

Молодой тамплиер поспешно кивнул, подтверждая догадку Урбана III.

«Потому что земные короли алчны… вероломны… Даже лучшие из них нечестивы и в помыслах, и в поступках… Великая реликвия должна принадлежать Святой Церкви… только верные слуги Господа… такие как ты, сын мой… имеют право распоряжаться копьём…»

Гуго был смущён и польщён одновременно.

«Но ведь если Фридрих останется без копья, – сказал он, – поход может закончиться поражением?»

Молодой тамплиер сам поразился своей смелости, но это был как раз тот самый вопрос, который следовало задать в любом случае.

«Ты умён, Гуго, – отметил Папа с одобрением. – Это хорошо… Значит, Фридрих не сможет тебя обмануть… И я отвечу на твой вопрос… Поход в Святую Землю – это благое дело… но не такому человеку как Фридрих… возглавлять его… Воины Храма должны вести тех, кто примет крест, в этот Поход…Ты и другие… Ты понимаешь меня, Гуго?»

«Да, понимаю», – быстро согласился молодой тамплиер.

«Скоро… очень скоро Господь призовёт меня… – сообщил Папа, а когда Гуго попытался возразить, остановил его нетерпеливым движением руки. – Я не боюсь смерти… я верю, что Господь будет милосерден ко мне… Но не это сейчас главное… Когда ты узнаешь о моей смерти, Гуго, ты не должен колебаться… придёт другой Папа… и Святая Церковь не угаснет… а копьё должно вернуться… И тогда Орден Храма обретёт невиданную силу и богатство…»

«Я всё сделаю, – горячо пообещал Гуго. – Я верну реликвию».

«Я знал, сын мой… – торжественно произнёс Папа, – что ты без колебаний согласишься… выполнить волю Господа и Святой Церкви. Отправляйся в путь, не медля. Я благословляю тебя… и отпускаю все грехи – прошлые и будущие…»

На этом встреча закончилась, и тамплиеры отправились восвояси. По дороге командор посвятил своего младшего брата по Ордену во все подробности предстоящей миссии. Как оказалось, Гуго в ней отводилась важнейшая роль. Известно, что Фридрих недолюбливал французов, а особенно тех из них, кто посвятил свою жизнь служению Храму и Святой Церкви – но Сакс, хотя и был отпрыском дворянского рода, более столетия назад обосновавшегося под Винчестером, по крови считался германцем. Кроме того, Фридрих явно захочет узнать побольше о посланце Папы и новоиспечённом члене своего военного совета, но не сумеет – а это очень важно! – узнать о нём ничего такого, что могло бы быть использовано против молодого тамплиера. Чтобы с Гуго по неопытности не случилось беды (Рыжебородый известен своим коварством), командор Бриан де Буагильбер вызвался сопровождать брата по Ордену под личиной скромного щитоносца. Гуго подумал, что, наверное, это будет престранное и пренелепейшее зрелище: молодой лорд и пожилой сквайр при нём, но потом вспомнил, как не раз наблюдал подобное на дорогах Европы, а значит, и такое соседство не вызовет подозрений.

Потом тамплиеры обсудили, как им сподручнее будет завладеть реликвией. Бриан де Буагильбер объяснил Гуго, что Фридрих носит наконечник копья на груди, а значит, придётся улучить момент, когда Рыжебородый останется один, и только после этого действовать.

Тогда ни командор, ни тем более Гуго не помышляли о том, что им, возможно, придётся убить Фридриха, чтобы завладеть реликвией. Но по прошествии двух лет их планы претерпели заметные изменения. Крестовый Поход начался с череды неудач, а очень скоро стало ясно, что он может закончиться полнейшим разгромом. То ли реликвия утратила свою великую силу, долгое время находясь в руках чванливого самозванца, именующего себя императором, то ли Всевышний действительно сильно обозлился на этого человека – в любом случае катастрофа была близка.

Тамплиеры нагнали тридцатитысячное войско крестоносцев уже в Византии. Фридрих не упустил случая показать новичкам своё пренебрежение, но гнать, разумеется, не стал. Только буркнул в сторону: «Присылают юнцов. У Папы не осталось опытных воинов?», чем вогнал Гуго в краску.

Греки вели себя нагло – словно огромная армия, медленно продвигавшаяся по их землям, совсем ничего не значила. Договор, заключённый ещё в Нюрнберге между Фридрихом и посольством базилевса Исаака Ангела, согласно которому Константинополь брал на себя обязательства по снабжению армии Похода всем необходимым в обмен на лояльность к местным законам, не соблюдался. Крестоносцы жестоко страдали от голода, недостатка дров и фуража. Почти сразу начались грабежи, местное население озверело, и стычки с ним, редкие поначалу, заметно участились… А когда Фридрих обратился за помощью к сербам и болгарам, базилевс окончательно разорвал договор и бросил послов Фридриха в темницу. Фридрих взъярился и двинул войско на Константинополь. Сметая всё на своём пути, крестоносцы взяли, разграбили и сожгли несколько городов. Когда до византийской столицы оставалось всего несколько лиг,[44] а Поход против сарацин грозил перерасти в кровавую войну с империей греков, Исаак Ангел запросил пощады, прислал в лагерь Фридриха заложников из числа ближайшей родни, возобновил снабжение и высказал пожелание снабдить крестоносцев кораблями для переправы через Геллеспонт.[45] И Фридрих принял эти условия: он всерьёз собирался освободить Иерусалим от язычников, и в его планы не входило растрачивать силы на осаду и штурм Константинополя – очередь этого богопротивного города ещё настанет.

Невероятные трудности подстерегали крестоносцев и в Малой Азии. Земля, опустошённая частыми и затяжными войнами, была не самым подходящим местом для успешного ведения военных действий. Запасы провианта и фуража, полученные от греков, закончились чуть ли не в первую неделю, а восполнить их было нечем. При этом растянувшаяся на много миль армия подвергалась постоянным нападениям со стороны турок-сельджуков, опустошавших её ряды подобно урагану. Все эти обстоятельства не способствовали укреплению духа крестоносцев, многие из них начали роптать, а у тех, кто с самого начала испытывал неприязнь к Фридриху, появился повод позлословить на его счёт. И именно тогда враждебность Гуго по отношению к германскому королю переросла в неприкрытую ненависть, а желание просто похитить драгоценную реликвию превратилось в жажду крови. Однако подходящего случая пока не представлялось: Фридрих практически всё время находился на виду и под охраной своих вассалов. Кроме того, Гуго ни разу не удалось увидеть его раздетым хотя бы по пояс, а следовательно, точно установить, носит ли Фридрих реликвию постоянно или всё-таки прячет её в специальную шкатулку, оставляя под надзором слуг. Это по-настоящему бесило молодого тамплиера, и он не находил себе места, придумывая планы один другого хитроумнее, как бы выманить Фридриха из-под охраны и наконец покончить и с рыжим самозванцем, и с затянувшимся Походом, – задерживаться в армии крестоносцев после обретения священного копья тамплиеры не собирались. Командор Бриан де Буагильбер, наоборот, казался невозмутимым и даже весёлым, храбро бился с сельджуками и заводил полезные знакомства среди знатных рыцарей, участвующих в Походе. Когда Гуго, таясь, излагал ему очередной «хитроумный» план, он только качал головой и посмеивался, подёргивая себя за кончик седого уса, а потом в несколько слов объяснял молодому товарищу, почему его план плохо продуман и не может быть реализован ни при каких обстоятельствах.

Наконец, истощённые и потерявшие в пути половину лошадей крестоносцы подошли к стенам Икония,[46] изготовились к штурму. И вот тут Гуго впервые увидел копьё. На военном совете Фридрих заявил, что город должен быть взят с первой попытки, долгой осады не пережить самим осаждающим. Отдельные члены совета высказали сомнения в оправданности подобного сценария. Тогда германский король напомнил присутствующим, что последнее слово в любом случае остаётся за ним, но для того, чтобы придать решимости своим воинам, он готов прибегнуть к древнему ритуалу, обратившись к великой силе, заключённой в Копье Судьбы (почему-то именно так он называл реликвию). К удивлению Гуго, выяснилось, что многие из германцев знают о реликвии – они поддержали Фридриха криками одобрения. Фридрих удалился к себе в походный шатёр (он никогда не обнажался прилюдно), и в его отсутствие было изготовлено древко. Вскоре Фридрих вышел из шатра, одетый в полный боевой доспех – кольчугу с капюшоном, чулки из металлических колец со шпорами, шлем с наносником. Под палящим солнцем Азии в подобной броне было, мягко говоря, неуютно, но, по всей видимости, Фридрих считал наличие доспеха неотъемлемой частью готовящегося ритуала. На выставленной вперёд ладони рыжебородый король нёс длинный наконечник копья, который собственноручно насадил на древко. Потом он преклонил колени, и его примеру последовала вся армия. Молитва заняла совсем немного времени, Фридрих встал, слуги подвели его боевого коня[47] и помогли взобраться в седло. Германский король обернулся к своей армии и, воздев священное копьё над головой, прокричал: «Христос царствует! Христос побеждает!». И словно молния полыхнула. Тысячи глоток исторгли боевой клич, от которого содрогнулись, казалось, самые основы мироздания, и тут же всё пришло в движение: конные и пешие воины с крестами на плащах устремились к Иконию и, невзирая на тучу стрел и камни, сыплющиеся на них со стен, приступом взяли город.

Боевое безумие охватило и Гуго. Сакс мчался на своём гнедом и орал вместе со всеми, а много позже удивлялся, вспоминая, сколь легко он отделался с учётом того, что совсем себя не берёг и лез в самую гущу битвы, – поневоле вспомнишь о чудесной силе принадлежащего Фридриху копья.

Сражение закончилось оглушительной победой, крестоносцы воспрянули и повеселели: тем более что Иконий слыл богатым городом, а значит, здесь было чем поживиться. Султан сельджуков обратился к Фридриху с нижайшей просьбой о заключении мира. Был предложен отступной в виде золота, серебра, провианта и породистых скакунов. Фридрих отказываться не стал, а принял послов и дары с удовольствием.

Через несколько дней хорошо отдохнувшая армия снова двинулась в путь. Горными тропами преодолев Тавр, крестоносцы оказались в Сирии, где и встали лагерем в долине Селефа, у быстрой и полноводной реки Киликии. Там Гуго вызвал своего командора на откровенный разговор.

– Нам нужно что-то делать, брат мой, – сказал он. – Фридрих воспользовался силой Копья и будет теперь побеждать. Ещё немного, и мы навсегда потеряем реликвию.

– Ты разгорячён, брат, – отвечал Бриан де Буагильбер невозмутимо. – Ты желаешь уже не столько Копья, сколько крови Фридриха. Твоя ненависть благородна и чиста, но наше дело требует холодного сердца.

Гуго почувствовал себя оскорблённым.

– Но я хоть что-то делаю, – возмутился он. – Ты же, брат мой, только треплешь попусту языком.

Сказано было намного крепче (чего-чего, а браниться тамплиеры всегда умели), но командор только рассмеялся.

– Не всё является тем, чем кажется, – обронил он загадочно. – Будь внимателен, брат мой, и тебе откроется истина.

Гуго заморгал своими длинными, как у девушки, ресницами. Бриан де Буагильбер взял его за плечо, придвинул к себе и быстро зашептал на ухо:

– Время пришло, брат. Скоро твои мечты сбудутся. В девятом часу[48] незаметно отлучись, слуг по благовидным предлогом отошли, сам снаряди ездовых, возьми оружие: мечи и арбалет, доспехи оставь. Как управишься, езжай от лагеря вверх по течению реки. Остановись в миле от дозора, и жди.

– И что будет? – тоже шёпотом спросил Гуго.

Командор отстранился.

– Увидишь, – с усмешкой ответил он. – Но будь готов ко всякому. И к позору, и к смерти – тоже.

– Я не боюсь ни позора, ни смерти! – Гуго гордо выпрямился.

– Я знаю.

Сказавши так, Бриан де Буагильбер слегка поклонился товарищу и ушёл в неизвестном направлении.

Изнывающий от любопытства и возбуждения Гуго едва дотерпел до девятого часа, но всё сделал в точности так, как велел ему де Буагильбер, и к концу вечерни был в трёх милях восточнее лагеря. Там Сакс остановил лошадей и огляделся вокруг, но никого не заметил – лишь ветер шумел в зарослях тростника, да кричала пронзительно какая-то птица. Гуго спрыгнул на землю и отвёл ездовых в тень, благо вдоль реки росли достаточно высокие деревья, под сенью которых можно было укрыться от лучей азиатского солнца, которое под вечер жарило особенно немилосердно.

Командор появился внезапно – выскользнул из-за деревьев плавным шагом крадущегося тигра и в одно мгновение оказался рядом с Гуго. Лицо де Буагильбера блестело от пота, а сам он тяжело дышал, как от быстрого и продолжительного бега. Одет тамплиер был более чем легко – в кожаные штаны и исподнюю рубаху. Из оружия при нём был только короткий кинжал в ножнах на поясе.

– Отлично, брат мой, – одобрил командор расторопность Гуго. – Коней нужно стреножить и спрятать.

– И что будет дальше? – Гуго лихорадило от предощущения скорой схватки.

– Скоро по этой дороге проедет Фридрих, – не стал более мучить Бриан де Буагильбер своего молодого товарища. – Он будет один.

– Не может быть! – изумился Гуго. – Он никогда не остаётся один.

– Кроме тех случаев, когда ему нужно раздеться, – напомнил командор. – А он разденется, уверяю тебя. Но пора действовать..

Последнее замечание оказалось более чем своевременным. Едва тамплиеры успели спрятать коней, как со стороны дороги раздался дробный стук копыт, и из-за деревьев показался Фридрих на своём вороном. Место, на котором только что стояли воины Храма, также показалось германскому королю подходящим. Он слез с коня и, что-то ласково ему нашёптывая, повёл под уздцы к реке. Там он привязал вороного к дереву, осмотрелся и начал раздеваться. Гуго, наблюдавший за происходящим из густого кустарника, был поражён, насколько точно его старший товарищ предсказал, как будет вести себя Рыжебородый. Значит, действительно зря времени не терял, и его беспечность была кажущейся.

Фридрих раздевался без спешки. Отстегнул меч, снял плащ, кожаную куртку, штаны. Стараясь не шуметь, тамплиеры подкрались ближе. Когда король снял рубаху, Гуго едва сдержал возглас: он понял, почему Рыжебородый прячет своё жилистое тело от посторонних взглядов. Фридрих страдал от какой-то кожной болезни – спину и грудь его, поросшую редким рыжим волосом, покрывали язвы, кое-где – старые, засохшие, кое-где – новые, кровоточащие. Впрочем, Гуго тут же забыл о язвах – на шее Фридриха висела золотая цепочка, а на цепочке вместо креста – наконечник священного копья.

Раздевшись донага, король принялся яростно чесаться. Он по очереди чесал бока, живот, грудь и плечи. Ногти срывали чёрную коросту с язв, но Рыжебородый только ухал довольно и продолжал чесаться. Момент был самый подходящий, чтобы сразить Фридриха прицельным выстрелом из арбалета, но кутюм[49] запрещал подобное благородным рыцарям.

Тамплиеры рассчитывали, что Рыжебородый снимет цепочку с реликвией, когда войдёт в воду, но тот, по всей видимости, действительно никогда не разлучался с наконечником – на берегу он оставил только одежду и оружие.

Фридрих быстро залез в воду по грудь и поплыл – как оказалось, плавал он неплохо, но при этом шумел и отфыркивался, словно бобёр. Собратья по Ордену переглянулись.

– Пора, – сказал командор.

Более скрываться не было необходимости. Тамплиеры вышли из кустов, выпрямившись в полный рост: впереди вышагивал командор, удерживая руку на поясе с кинжалом, за ним следовал Гуго с заряженным арбалетом наперевес.

При их появлении привязанный вороной громко заржал и забил копытом. Германский король услыхал ржание и повернулся.

– Эй вы, подонки! – крикнул он грозно. – Идите прочь!

Командор с улыбкой поклонился на оклик, но с места не сдвинулся.

Германский король поплыл к берегу, нащупал ногами дно и, стоя по пояс в воде, изучающе рассмотрел тамплиеров. При этом он щурился, что выдавало старческую слабость зрения, но испуга или каких-то других признаков смятения не выказал: слишком был для этого горд.

– Я узнал вас, – сказал он медленно. – Вы храмовники, посланцы Папы, и вы здесь неспроста.

– Конечно, неспроста, – кивнул Бриан де Буагильбер, он вытащил кинжал и принялся обрезать ногти на руках. – Мы пришли за реликвией.

Фридрих по-прежнему оставался невозмутим.

– Что ж, я ждал чего-то подобного от Папы, – признался он. – Кто приказал вам взять Копьё? Климент? Григорий? Или ещё Урбан?[50]

– Это неважно, – сказал де Буагильбер. – Отдай Копьё, и мы уйдём.

– Иди и возьми его, – вызывающе предложил Фридрих.

Гуго растерянно оглянулся на командора: такого поворота событий он не ожидал. Бриан де Буагильбер не колебался ни секунды.

– Готовь арбалет, брат, – сказал он.

Сердце Гуго часто и радостно забилось. Он сорвал кожаный чехол с арбалета, сдвинул предохранительную скобу и наставил оружие на ненавистного германского короля.

– Стойте, – Фридрих поднял руку, – я отдам Копьё.

Столь быстрая перемена выглядела более чем подозрительно. Но командор кивнул товарищу, и Гуго снова опустил арбалет. Рыжебородый двинулся к берегу, выходя из воды, и Сакс подумал, что, наверное, никогда теперь не будет с прежним почтением относиться к королям и владетельным лордам – кто он такой этот голый больной старик, чтобы называть себя императором Рима и помазанником божьим?

Оскальзываясь в грязи, Фридрих выбрался на берег и шагнул к своей одежде. Дальнейшее произошло настолько быстро, что позже Гуго не сумел точно воспроизвести в памяти последовательность событий. Только что Бриан де Буагильбер протягивал руку, чтобы сорвать с шеи Фридриха драгоценную реликвию, и вот уже он стоит на коленях, вокруг его шеи обмотана золотая цепь, на котором висел наконечник священного копья, тамплиер хрипит и пытается перехватить цепь, а Фридрих с напряжённым лицом, разведя руки в стороны, высится за его спиной, и его покрытое язвами тело уже не выглядит столь немощным, каким казалось ещё мгновение назад. Но самым неожиданным и страшным было другое – оказывается, Гуго успел сделать выстрел (точнее, инстинктивно нажал на спуск) и теперь ложа арбалета была пуста, а арбалетный болт насмешкой торчал из земли, уйдя в неё по самое оперение. Командор продолжал хрипеть, Фридрих продолжал затягивать золотую удавку, а Гуго стоял дурак дураком и смотрел на торчащий болт.

Бриана де Буагильбера спасло слабое звено в цепи – не выдержав нагрузки, оно лопнуло, и моментально освободившийся командор развернулся и с размаху ударил Фридриха в неприкрытую грудь. Король пошатнулся, но устоял. Тогда тамплиер нанёс новый удар – кулаком по лицу. Фридрих упал спиной в воду. Но подниматься не стал, а оттолкнувшись ногами от дна, нырнул. Де Буагильбер кинулся было за ним и даже вроде бы успел ухватить, но король вывернулся и всплыл не менее чем в двух перчах[51] от командора. Легко справляясь с течением, Фридрих погрёб к противоположному берегу.

Громко и витиевато ругаясь, тамплиер вылез на сушу.

– Чего стоишь?! – рявкнул он на Гуго. – Заряжай!

Гуго завозился с арбалетом, натягивая тетиву, потом вдруг остановился и, пришибленно глядя на старшего товарища, напомнил:

– Но ведь реликвия… Она у Рыжебородого. Если я выстрелю…

Тут Бриан де Буагильбер произнёс загадочную и в чём-то кощунственную фразу, смысл которой молодой тамплиер понял много позже, когда целовал туфлю Папы Климента III, воцарившегося в Риме.

– Сила не в реликвии, – сказал командор. – Сила в вере в реликвию. Заряжай!

Фридрих уже отплыл на расстояние половины фурлонга,[52] когда Гуго удалось наконец справиться с зубчатым заряжающим механизмом.

– Теперь стреляй! – крикнул командор. – Если он уплывёт, нам не жить!

Гуго упёр приклад арбалета в плечо, медленно выдохнул, прицелился и нажал на спуск. С характерным звоном распрямилась пеньковая тетива. Тяжёлый болт за два удара сердца нагнал Фридриха и пробил капюшонную мышцу. Речная вода окрасилась кровью. Копьё выскользнуло из разом ослабевшей руки короля, и в последние мгновения своей жизни Фридрих Барбаросса закричал в отчаянии, словно утрата Копья была для него страшнее собственной смерти…

За две недели до того, как генерал-майор войск ПВО и активнейший деятель нелегальной патриотической организации «Белый орёл» Юрий Анатольевич Зартайский поставил перед капитаном ФСБ Владимиром Фокиным боевую задачу, в Центральном парке Нью-Йорка состоялась встреча между резидентом Главного разведывательного управления и его агентом, фигурирующем в документах ГРУ под псевдонимом Джимми-Доллар.

Этот агент, в миру более известный под именем Роберт Фоули, не испытывал никакого энтузиазма от предстоящей встречи. Более того, он с радостью и не колеблясь ни секунды отдал бы все свои сбережения в банке, дом, автомобиль и правую руку в придачу только за то, чтобы никогда больше не видеть и не слышать человека, который раз в месяц присылал на пейджер Фоули сообщение, состоящее из двух слов: «Нужно встретиться» и подписи: «Bear».[53] Резидент это знал и каждый раз обещал оставить Фоули в покое. И каждый раз обманывал.

Роберт подозревал, что так оно и будет продолжаться, – возможно, ещё не один год – но ничего поделать с этим не мог. Можно отказаться от счёта в банке, от дома и автомобиля, но как откажешься от карьеры – фактически от собственного будущего?..

Возвращение Фоули из России было триумфальным. Он с честью выполнил задание, показал себя толковым оперативником и был немедленно представлен к повышению. Через три месяца он уже возглавлял один из отделов Управления внешней разведки Оперативного Директората ЦРУ. Отдел занимался молодыми мусульманскими странами, появившимися на карте мира после развала СССР, и считался весьма перспективным в смысле дальнейшего служебного роста его сотрудников. В один момент потерять это многообещающее место, попасть в список неблагонадёжных и несколько лет провести «под колпаком» у собственных коллег не входило в планы Роберта. Поэтому когда по возвращении из Мурманска, он сел писать отчёт, то вполне осознанно упустил некоторые нюансы этой командировки. В частности, Фоули ни словом не упомянул об инциденте, произошедшем за два часа до встречи с резидентом военной разведки курируемой им страны, фигурировавшем в оперативных сводках отдела под именем Ивана Ивановича Иванова. Роберта тогда взяли просто: в обменном пункте гостиницы ему подсунули пачку фальшивых рублей, а когда он попытался ими расплачиваться, арестовали – благо, в пределах визуальной видимости совершенно случайно (а как же иначе?) оказался представитель российских «компетентных органов». Разумеется, почти сразу же «недоразумение» разрешилось, но не в пользу Фоули. Его завербовали – безыскусно, примитивно, на уровне теоретического курса «Планирование агентурной сети», и он, конечно же, уже тогда догадывался, что подневольным участием в конкретной миротворческой акции, призванной остановить эскалацию вооружённого конфликта в российском Заполярье, дело не ограничится. Спецслужбы никогда не выпускают из виду тех, кто по разным причинам оказывается в зоне их особого внимания, а уж если речь идёт о высокопоставленном сотруднике разведки чужого государства, то и говорить нечего.

Отчитавшись и получив должное количество похвал от вышестоящих коллег, Фоули вернулся к текущей работе и стал ждать того дня, когда человек, прикидывавшийся шофёром такси, а на поверку оказавшийся лейтенантом ФСБ Владимиром Фокиным, снова напомнит о себе. И день этот настал.

Как-то после изнурительной рабочей смены Роберт отдыхал в «Адмирале Грире», одном из лучших ресторанов Лэнгли, в компании со своим старым приятелем Джоном Муром. Последний рассказывал новый анекдот о президенте Клинтоне и политкорректности, коих в преддверии выборов появилось великое множество, а Фоули утомлённо пережёвывал стейк, запивая его холодной минералкой. Тут у Роберта промурлыкал сигнал сотового телефона – он извинился перед Муром и поднёс трубку к уху.

«Добрый день, господин Фоули, – сказал мягкий незнакомый Роберту голос. – Я адвокат одного известного вам таксиста и хотел бы встретиться с вами, чтобы урегулировать возникшее недоразумение».

«Но я не…» – начал было Фоули, который действительно в первый момент не понял, о каком таксисте идёт речь, но потом его пробило, и он, прикусив язык, украдкой взглянул на Мура.

Приятель, казалось, не проявлял никакого интереса к тому, что говорит Роберт, изображая, будто бы целиком поглощён потреблением десерта. Но всё равно следовало быть очень осторожным и с ним, и с другими сослуживцами.

«Я понял, – сказал Роберт, тщательно подбирая слова. – И готов встретиться и выслушать ваше предложение. Где и когда?»

«Нью-Йорк, Чайна-таун, уличное кафе „И Цзин“ – там такое одно, не перепутаете. Жду вас к девяти часам. Я – белый высокий мужчина в очках и с бородой. Чтобы вы меня с гарантией опознали, на груди у меня будет значок Адвокатского клуба. До встречи».

Невидимый «адвокат» отключился, а Фоули, нервно скомкав салфетку, встал.

«Неприятности?» – вежливо поинтересовался Мур.

«Ерунда, – голос Роберта почти не дрогнул. – Ведь проблемы и существуют для того, чтобы их решать».

Итак, первая встреча с резидентом состоялась. Пока Роберт добирался до Нью-Йорка, он успел обдумать тактику своего поведения и начал беседу весьма агрессивно. Фоули с ходу заявил, что не знает, почему Таксист направил к нему своего «адвоката», поскольку была договорённость о непродолжительном и однократном сотрудничестве и свою часть обязанностей по этой договорённости он, Фоули, уже выполнил. На это «адвокат» мягко улыбнулся и, не вдаваясь в подробности, объяснил Роберту, что Таксист помнит о договорённости, но не считает сотрудничество законченным, поскольку проблема, которая свела его с Робертом, пока не решена; он предлагает ещё пару раз «поработать на общее благо» и даже готов за это хорошо заплатить.

Фоули спросил, что произойдёт, если он откажется от дальнейшего сотрудничества. Лжеадвокат ответил, что в таком случае в одном из серьёзных и пользующихся уважением московских журналов будет опубликована тематическая статья, посвящённая иностранным фальшивомонетчикам, подделывающим (подумать только!) российские рубли, и в качестве одного из иллюстративных материалов к ней будет использован известный Роберту документ. Тема безусловно необычная и в чём-то сенсационная, поэтому легко можно предсказать реакцию западных средств массовой информации на появление этой статьи.

«Ну а если я, поклявшись на Библии, заявлю, что упомянутый документ – фальшивка?» – предположил Фоули.

«Хозяин – барин, – сказал лжеадвокат по-русски. – Попробуйте. Но я бы не советовал. Во всём мире спецслужбы одинаковы – оглянуться не успеете, как окажетесь в очереди за пособием».

Фоули подумал. Ему не понравилось, что этот хлыщ с дерьмовым значком на лацкане так уверен в себе. И ещё очень захотелось согнать с его холёной физиономии эту дурацкую ухмылку.

«Откуда вы знаете, что я уже не доложил по инстанциям о вас и о Таксисте? – спросил Роберт с нажимом. – Откуда вы знаете, что наш разговор не записывается, а вы уже не взяты под наблюдение?»

Согнать ухмылку не удалось. Наоборот, резидент заливисто рассмеялся и ответил так:

«Знаю. Иначе меня здесь не было бы».

Слова прозвучали весомо. Он действительно знает, понял Фоули и более не задавался вопросом, удастся ли ему отвертеться от сотрудничества. Не удастся.

Тогда Роберт заявил, что не будет брать деньги за свои услуги, если дело, к которому его просит подключиться Таксист, по-настоящему «благое». Потом посетовал на занятость («Ведь я начальник оперативного отдела!») и намекнул, что не сможет выполнять серьёзные задания.

Лжеадвокат намёк понял, посочувствовал и высказался в том смысле, что Таксист и не предполагал использовать Фоули «на полную катушку», а просил бы выполнить несколько небольших, но ответственных поручений. «В общем-то ничего делать вам и не придётся. За вас всё сделают другие. Вам только нужно в определённый момент и в определённом месте на том или ином обсуждении поднять тот или иной вопрос».

«Я могу быть уверен, что это не принесёт вреда моей стране?» – уточнил Фоули.

На самом деле в этой ситуации ему было совершенно наплевать на интересы страны, но с другой стороны, нельзя допускать, чтобы Таксист и этот хлыщ слишком зарывались.

«Абсолютно. Ведь я уже говорил, что это благое дело».

Поручения действительно оказались необременительными. Однажды резидент попросил Фоули собрать сотрудников отдела на внеплановое совещание и на примере недавней операции, успешно проведённой в Узбекистане, обсудить новые возможности по расширению сети «агентов влияния» в подконтрольных странах. Роберт не считал операцию удачной, так как держал новоиспечённого «агента» за обычного проходимца, который деньги возьмёт, но реальной пользы не принесёт. С тяжёлым сердцем он провёл это совещание и стал следить за оперативными сводками, полагая, что скоро этих проходимцев начнут вербовать пачками, нанося реальный вред бюджету Разведывательного Управления. И был приятно удивлён, когда через две недели узнал, что проходимец снят со всех постов по личному распоряжению Президента Узбекистана, имущество его конфисковано, а сам он на неопределённый срок отправлен в камеру предварительного заключения.

Следующие поручения были того же порядка, и хотя Фоули очень часто не мог увязать своё действие с каким-нибудь событием, произошедшим в другом полушарии, он надеялся, что Таксист не перемудрит и не подставит по-глупому. Надежда слабая, но всё-таки лучше надежда, чем вообще ничего.

«Главное, что я отказался от денег, – успокаивал себя Фоули, – ведь все сгорают на деньгах».

И вот новый вызов. И снова одолевают сомнения: ехать или плюнуть на всё и пойти каяться к Директору. И снова – с гарантией испорченное настроение. Но и на этот раз Роберт Фоули собрался и поехал в Нью-Йорк.

Беседы с резидентом теперь были кратковременными. Лжеадвокат излагал задачу и раскланивался. Как лучше её решить должен был придумать сам Фоули.

Они встретились на скамейке Центрального парка, и резидент, не глядя на Роберта, быстро заговорил:

– Вам необходимо под благовидным предлогом увидеться с Директором. В ходе разговора вы сообщите ему, что хотели бы участвовать в готовящейся экспедиции в Антарктиду.

– Но я не собираюсь ни в какую Антарктиду! – возмутился Роберт: это уже не напоминало «небольшое поручение».

– Когда Директор спросит, откуда вам стало известно о готовящейся экспедиции, – невозмутимо продолжал резидент, – вы скажете, что получили эту информацию от одного из своих агентов, работающих в Ингушетии. Например, от агента Томаса. Его вчера подстрелили на границе, и вашу «легенду» не смогут проверить.

– Томас убит? – Фоули ошалело помотал головой.

«Не слишком ли много потрясений за пару минут, а, Роберт?»

– Разумеется, вы должны были поинтересоваться источником информации, – резидент вновь проигнорировал смятение Роберта. – Но Томас не пожелал разглашать его. И вы сделали вывод, что произошла утечка. Какой объём информации реально «утёк» на восток, вы не знаете. Но предполагаете, что вина за разглашение тайны лежит на одном из высокопоставленных участников экспедиции, посвящённом во все её подробности. Такой вывод вы делаете на основании того, что Томас знал о конечной цели экспедиции – обнаружении секретной базы нацистов, сохранившейся там со времён Второй мировой войны.

Фоули удивлённо спросил:

– Вы серьёзно?

– Я никогда не шучу, – с достоинством отвечал резидент.

– Допустим, – Роберт попытался собраться с мыслями. – Допустим, это не блеф и такая экспедиция на самом деле готовится. Но что я там буду делать – в этой дерьмовой Антарктиде?

– То, что вам поручит Директор. А он вам поручит провести негласное расследование и установить источник утечки.

– А такая утечка действительно имела место? – насторожился Фоули.

Какой шанс для служебного роста! Если лжеадвокат хотя бы намекнёт, даст зацепку, Роберт может вернуться из Антарктиды ещё большим триумфатором, чем из России, и к тому же поможет родимому Управлению избавиться от очередного предателя.

– Нет, никакой утечки по этому направлению не было. Так что отдыхайте, набирайтесь впечатлений.

Фоули, разумеется, не поверил.

– Но если утечки не было, откуда вы знаете об экспедиции? – поддел он.

– Есть вещи, о которых лучше не говорить и не думать, – ответил резидент и добавил зловеще: – Чтобы не сойти с ума.

«Да он просто не хочет выдавать источник, – догадался Фоули. – Что ж, справимся своими силами».

Сидеть в экспедиции, сложа руки, Роберт не собирался. В конце концов резидент сам втянул его в эту игру, и возможность утереть нос ему, Таксисту и ГРУ с ФСБ вместе взятыми Роберт упускать не хотел.

На следующий день Фоули записался на приём к Директору, и всё получилось именно так, как предсказывал лжеадвокат. Директор нахмурился, потом велел подчинённому подождать в приёмной, а через полчаса Роберта уже допрашивал Джек Риан – «независимый эксперт», личность легендарная и участвующая только в самых секретных проектах Управления. Фоули строго придерживался версии, предложенной резидентом, и очень скоро понял, что теперь его участие в экспедиции – вопрос решённый.

– Ваше участие в экспедиции – вопрос решённый, – заявил Риан после двухчасового интервью, которое довело Роберта до состояния выжатого лимона. – Но вы должны дать подписку о неразглашении.

– Я начальник оперативного отдела Управления внешней разведки, – напомнил Фоули. – Я знаю, что такое государственная тайна.

– Это особая подписка, – сказал Риан. – В ней вы предупреждаетесь, что в случае разглашения любой информации об экспедиции по отношению к вам могут быть применены любые меры наказания вплоть до физической ликвидации.

«Фьють! – мысленно присвистнул Фоули. – Что же они там собираются делать, в этой Антарктиде?.. Нацистская база? – вспомнил он слова резидента. – Бред какой!»

До сих пор ему не приходилось оформлять подписки подобного уровня, и поэтому он с полным вниманием изучил предложенную бумагу.

– Вам выделяется двадцать четыре часа на подготовку всех документов и передачу дел заместителю, – говорил тем временем Риан. – После этого вы переходите в моё распоряжение. Самолётом мы отправляемся в Норфолк, после чего всякие контакты с внешним миром для вас исключены.

– А если я захочу написать письмо маме?

– Пишите. Но имейте в виду: вся почта участников экспедиции перлюстрируется.

Фоули, который вроде бы давно привык к ограничениям в собственных правах, связанных со спецификой выбранной профессии, был вновь неприятно поражён. На какое-то мгновение ему даже показалось, что всё это происходит не с ним в его родной реальности, а с персонажем по имени Уинстон Смит из реальности мрачного романа Оруэлла под названием «1984».

Но отказаться Роберт уже не мог. И подписал бумагу, соглашаясь с условиями, изложенными в ней.

Документы ему изготовили быстро. Чиновник Административного Директората ЦРУ (тот самый, который некогда оформлял паспорт для поездки Фоули в Россию) равнодушно взглянул на официальный приказ о переводе, заполнил соответствующий бланк, и специальная машинка с чмоканьем выплюнула новое удостоверение Роберта.

В конце рабочего дня этот чиновник заказал к своему возвращению домой две пиццы с тунцом, выбрав их по каталогу ближайшего ресторана «Пицца-хат», в котором он считался постоянным клиентом. Пицца с тунцом значилась в каталоге под номером 67. Такой же номер является частью специфического обозначения CVA-67 USS, под которым в военных справочниках фигурирует авианосец Атлантического флота США «Джон Ф.Кеннеди».

Ещё через четверть часа магическое число «шестьдесят семь» стало известно резиденту ГРУ, на которого работал Роберт Фоули. Недостающее звено в цепи замкнулось, и резидент дал своей агентурной сети команду отслеживать малейшие упоминания об авианосце. Через сутки, к тому моменту, когда Роберт вместе с «независимым экспертом» Джеком Рианом с комфортом расположились в креслах салона первого класса «Боинга-747», летящего в Ричмонд,[54] лжеадвокат уже располагал довольно подробными сведениями о готовящейся экспедиции.

Кстати сказать, резидент, действующий от имени Владимира Фокина, не был с ним лично знаком. Точно так же Фокин ничего не знал о существовании резидента. Однако это не помешало зашифрованному отчёту с точными данными о составе и сроках экспедиции попасть куда нужно. А именно – лечь на стол генерала-майора Юрия Анатольевича Зартайского.

Авианосная ударная группировка (АУГ) считается основой боевой мощи США. С начала XX века Америка заявляла о себе как о морской державе, и авианосцы в сопровождении флотилий вспомогательных кораблей были лучшим тому подтверждением. Об эффективности таких группировок до сих пор ведутся ожесточённые споры. Однако значение их при решении тех или иных геополитических задач трудно переоценить: попробуй-ка поспорь о геополитике, когда в твоих территориальных водах бросает якоря этакий плавучий остров, с которого круглые сутки взлетают смертоносные птицы, способные в несколько минут сравнять с землёй целый город.

Существует определённый порядок формирования авианосных группировок. Их собирают под решение конкретных задач, а потому состав произвольно взятой АУГ может варьироваться в самых широких пределах. Обычно группировка состоит из авианосца и около десяти кораблей боевого охранения – четыре крейсера, два-три миноносца или фрегата, одна-две многоцелевые атомные подводные лодки. Кроме того, группировку могут сопровождать эскадренные корабли снабжения.

Однако главной и обязательной составляющей авианосной группировки, без которой её существование теряет всякий смысл, является авиационное крыло, приписанное к авианосцу. В состав авиакрыла входят несколько эскадрилий: истребительные, истребительно-штурмовые, штурмовые, противолодочные и самолётов ДРЛО. Общее количество самолётов и вертолётов в авиакрыле может насчитывать 90 машин. Командиром авиакрыла, подчиняющимся в боевой обстановке непосредственно командиру АУГ, назначается опытный военный лётчик, по воинскому званию не ниже кэптена.[55] Эта должность на авианосце «Джон Ф.Кеннеди» досталась кэптену Майклу Санчесу. Но нельзя сказать, чтобы новое назначение его сильно обрадовало.

В первый и последний раз Майкла Санчеса сбили над Ираком зимой 91-го. Впрочем, тогда он был ещё не кэптеном, а лейтенантом[56] и воевал в составе второй истребительной эскадрильи авианосца «Америка».

Два истребителя F-14A «Томкэт»[57] совершали патрульный облёт подконтрольной территории, когда с самолёта ДРЛО Е-2С «Хоукай»[58] поступила информация о приближении группы воздушных целей. «Томкэты» легли на курс перехвата. На расстоянии 75 миль от противника бортовые РЛС захватили цели, и Санчес как ведущий в паре доложил на командный пункт о готовности атаковать. Из центра управления воздушным движением поступил приказ войти в визуальный контакт с противником. Санчес удивился («Это ещё что за новости?»), но приказ есть приказ. Когда расстояние между истребителями и группой целей сократилось до 40 миль, иракские самолёты снизились до высоты в две тысячи футов и стали уходить в зону действия своей ПВО. Майкл и его ведомый врубили форсаж, начав преследование. На удалении в 20 миль иракцы вдруг снова поменяли курс и пошли на сближение. У Санчеса возникло сильное подозрение, что противник не ориентируется в воздушной обстановке и просто не видит преследователей. Ещё несколько секунд полёта, и блестящие стрелки иракских машин, хорошо видимые на сером фоне пустыни, появились прямо по курсу.

«Группа из пяти „флоггеров“,[59] – автоматически доложил Санчес. – Атакую ведомого».

Майкл выпустил ракету AIM-9M «Сайдвиндер» с инфракрасной головкой самонаведения, и тут все цели на сетке бортовой РЛС раздвоились – ответный залп. Сбить с толку «устаревшие» ракеты советского производства не казалось проблемой, но Санчеса погубил азарт. Вместо того, чтобы немедленно кинуть истребитель в противоракетный манёвр, лейтенант переместил целеуказатель на следующий «флоггер» противника и нажал на спуск. «Сайдвиндер» ушёл к цели, но почти в то же самое мгновение впереди взорвалась советская ракета ближнего боя «Р-73». Образовавшееся в воздухе кольцо из тысяч стальных спаянных друг с другом стержней буквально разрезало «томкэт» пополам.

Санчес рванул рукоятку системы катапультирования и уже через четыре секунды болтался под куполом парашюта, пытаясь придти в себя после шока, вызванного кратковременной, но при этом совершенно запредельной перегрузкой. Штурману Малышу Джо повезло меньше: то ли стержни боевой части советской ракеты достали его, превратив в окровавленный кусок мяса, то ли он не успел воспользоваться катапультой и сгорел в обломках самолёта – так или иначе после «вынужденной посадки» Санчес остался один.

Приземлившись, лейтенант задействовал маячок, который через систему спутниковой связи начал посылать в штаб группировки сигнал о помощи. Как советовали многочисленные инструкторы, Санчес забросал парашют камнями и двинулся на юг, шарахаясь от любого шороха и не выпуская из рук пистолета. Морские пехотинцы из эвакуационной группы задерживались, а над пустыней воцарилась ночь.

Это совсем не походило на то, что видел Майкл на учениях «Дезерт флэг» в штате Невада.[60] Санчес навсегда запомнил кажущиеся бесконечными часы в чужой мёртвой пустыне под холодным звёздным небом. Пронзительно выли шакалы, под ногами хрустела верблюжья колючка, в полночь Санчес услышал мерный гул большого количества двигателей, и высоко в небе скользнули чёрные тени – бомбардировщики шли на Багдад, погасив все габаритные и опознавательные огни. Немного погодя на севере прогрохотали разрывы, над горизонтом полыхнуло и занялось алое зарево пожаров.

Морпехи прибыли на двух транспортно-десантных вертолётах СН-53Е «Супер Стэльен» лишь в три часа пополуночи. Санчеса тут же закутали в одеяло и заставили хлебнуть из фляги неразбавленного виски. Майкл хлебнул и отключился. Так закончилось его единственное приключение на чужой земле – безвредно, но и довольно бесславно.

Впрочем, всё своё – положенное количество наград и повышение – он получил своевременно, а его портрет, написанный маслом, даже попал в экспозицию авианосца «Америка», посвящённую героям операции «Буря в пустыне», дабы будущие лейтенанты, глядя на этот холст, переполнялись гордостью за славное прошлое корабля, на котором им доводится служить.

Сам Майкл на «Америке» не задержался. Давно замечено, что «сбитие» во многом меняет психологию лётчика. И тут вполне подходит пословица, имеющая широкое хождение среди российских пилотов: за двух несбитых одного сбитого дают. Лётчик, переживший «сбитие», становится предусмотрительнее; он менее других склонен к скоропалительным суждениям и поступкам, не рвётся в герои, но и к делу своему подходит более ответственно. Те, кто хоть раз горел в разваливающемся самолёте, побывали к небу гораздо ближе остальных, а это не может не наложить отпечатка как на самого человека, так и на его жизнь. Санчес предпочёл уйти на покой. Нет, он не собирался покидать авиацию – тем более, что он ничего больше не умел, да и не хотел уметь будучи военным лётчиком в третьем поколении. Прослышав о скором переводе авианосца «Джон Ф.Кеннеди» в экстренный резерв и зная, что там немедленно образуются свободные вакансии, Санчес обратился к командиру своего авиакрыла с рапортом о переводе в истребительно-штурмовую эскадрилью. Командир удивился, но отказать не имел оснований. Санчес вернулся в Штаты, но не в свою родную Ошеану,[61] а в Сесил-Филд[62] – переучиваться на пилота «хорнета».[63] Когда курс переподготовки был закончен и Майкл получил новые погоны и новый самолёт, «Джон Ф.Кеннеди» уже стоял у причальной линии базы Норфолк, с него снимался боезапас, а приписанное к нему авиакрыло переживало реорганизацию. Устроиться на «Кеннеди» не составило большого труда: честолюбивые офицеры, жаждущие дальних странствий и настоящего боя, увольнялись с него целыми эскадрильями.

Несколько неприятных минут Майклу пришлось пережить на семейном совете, куда его в самой категоричной форме вызвал старший брат Бад Санчес, служивший на тихоокеанском авианосце «Честер У.Нимитц». Узнав о новом назначении Майкла, Бад заподозрил неладное и хотел надавить на «младшенького», используя авторитет семьи, чтобы тот одумался и вернулся в состав действующих сил: для Бада это было вопросом чести. Однако «младшенький» уже вырос и не стал оправдываться. Он сразу же перехватил инициативу в разговоре и вполне доходчиво объяснил свирепым родственникам, что ему надоело мотаться по миру в поисках «лучшей доли»; что он недавно понял: «лучшая доля» может быть только здесь, на родине, поэтому он собирается осесть вдали от военно-полевой суеты и обзавестись наконец собственной семьёй, тем более, что у него есть на примете скромная девушка-католичка, которая не прочь выйти замуж за блестящего офицера. Последняя новость привела в полный восторг мать Санчеса, и Майкл был прощён.

Санчес действительно женился, и к концу 1999 года у него подрастал первенец, а жена ждала второго ребёнка.

Когда началась война в Югославии, Санчес лишний раз убедился, что сделал в своё время правильный выбор. Если с операции «Буря в пустыне» началась эра открытого освещения военных действий средствами массовой информации, то на операции «Решительная сила» эта эра закончилась. Военная цензура свирепствовала, как в благословенные шестидесятые. С экранов неслись победные реляции, секретные сводки тоже внушали оптимизм, но всё чаще Санчес слышал передаваемые изустно истории о пилотах, сбитых в ходе рейдов на Сербию, но записанных как погибшие при других обстоятельствах – например, при неудачной посадке на палубу, что, несмотря, на многочисленные меры предосторожности, было весьма распространено. Это могло означать только одно: Америка снова ввязалась в «неправедную» войну, а Майклу Санчесу не хотелось участвовать в такой войне даже в качестве консультанта. Конечно, ему пришлось бы пренебречь своими желаниями, если бы ситуация в Югославии обострилась до такой степени, что Министерству обороны понадобилось бы размораживать резерв, однако этого не произошло, сербы сдались, и эскадрилья Санчеса осталась на базе.

Впрочем, радовался Майкл недолго – перед самым Рождеством ему вручили приказ, подписанный Командующим воздушными силами Атлантического флота, из которого следовало, что кэптен Санчес назначается командиром третьего авиационного крыла, формируемого на базе приписанных к авианосцу «Джон Ф.Кеннеди» эскадрилий, для выполнения специального задания в Южной Атлантике. Рождество было безнадёжно испорчено, но самое ужасное заключалось в том, что Санчес даже не имел права сообщить своей строгой семье, почему он не приедет с женой и малышом отведать рождественскую индейку, приготовленную матерью по её личному рецепту: требование о соблюдении особого режима секретности было отдельно оговорено в приказе.

Пытаясь понять, что происходит и к чему такой особый режим, Майкл просмотрел информационные сводки Министерства обороны и штаба ВМФ за последние полгода, но ни за что не сумел зацепиться. Тогда, используя глобальную электронную сеть Интернет, он обратился к архивам общедоступных новостей, так или иначе связанных с Южной Атлантикой.

Что у нас там – в Южной Атлантике? Бразилия, Аргентина, Уругвай, Фолклендские острова, Антарктида? По этому контексту и следует искать. В результате у Майкла получился списочек из десятка ссылок: о разгуле наркомафии в Бразилии, о скандале, связанном с деятельностью ЦРУ в Аргентине, о проблемах, возникших на переговорах по поводу статуса Фольклендов, об открытии первой эстонской антарктической базы. Лет десять назад любая из этих новостей могла бы стать исходным толчком для начала международного кризиса, требующего вмешательства оперативного флота США, однако те времена, к счастью, канули в Лету, и история сегодня делалась вдали от берегов Америки. И что же теперь? Старые времена возвращаются?..

На сбор личного состава, чрезвычайно обозлённого тем, что их лишили самого святого, а именно – положенного рождественского отпуска, на инструктаж и лётный подготовительный цикл у Санчеса ушла неделя. В понедельник, 3 января, Майкл забрался в кабину своего командирского штурмовика с гордыми «нулями»,[64] нарисованными через трафарет в верхней части хвостового оперения (прямо над эмблемой эскадрильи – геральдическим щитом с изображением руки, сжимающей копьё), и первым в авиакрыле поднял самолёт в воздух.

Через час он по ближней связи уже запрашивал командира авиационной боевой части авианосца «Джон Ф.Кеннеди», чтобы тот разрешил ему совершить посадку на полётную палубу. На «крыше» (так специалисты называют полётную палубу), которая с высоты в полмили казалась по размерам не более спичечного коробка, копошились матросы в ярко-зелёных куртках дивизиона обслуживания взлётно-посадочного оборудования. Они заканчивали операцию натяжения стальных тросов аэрофинишеров, подгоняя их под заданную посадочную массу «хорнета». Получив разрешение, Санчес снизился до высоты в тысячу футов, пролетел вдоль правого борта авианосца от кормы к носу, развернулся влево впереди корабля и лёг на посадочную глиссаду.[65] Внимательно следя за «фрикаделькой» (оранжевым огнём системы FLOLS,[66] расположенной с левого борта авианосца) и стараясь удерживать его в центре и на одном уровне с горизонтальной линией зелёных огней, кэптен сбросил скорость до 120 узлов, выпустил закрылки, шасси и гак.[67]

Его старшего брата, Бада Санчеса, командира авиакрыла авианосца «Честер У.Нимитц», пилоты Тихоокеанского флота прозвали «Человек-Машина», потому что за полторы тысячи посадок он только в полусотне случаев не сумел захватить гаком третий трос аэрофинишера, считающийся наиболее удобным для правильной посадки, и ни разу – первый, находящийся всего лишь в 160 футах от кормового среза. Майкл такими достижениями похвастаться не мог. И посадок совершил меньше, и частенько цеплял первый и четвёртый тросы, за что приходилось расплачиваться из собственного кармана,[68] но теперь он был уверен в том, что совершит идеальную посадку: в конце концов видимость отличная, авианосец идёт по спокойной воде, боковой ветер практически отсутствует – лучше бывает только на тренажёре.

Санчес по толчку почувствовал, что шасси коснулись палубы, и быстрым движением левой руки перевёл рукоятку управления двигателями до стопора полной мощности – так требовала инструкция на случай, если гак не зацепится и пилоту снова придётся взлетать. Но всё прошло без единой осечки. Офицер визуального управления посадкой, находившийся на специальной площадке в кормовой части авианосца, отметил зацепление гака за трос аэрофинишера и сообщил об этом Майклу тем, что зажёг зелёный сигнальный огонь. Кэптен сразу же сбросил ручку газа до нуля. Пробежав за три секунды 200 футов, «хорнет» остановился. Третий трос! Майкл медленно выдохнул и нажал на кнопку, убирающую гак. Регулировщик рулёжки в жёлтом комбинезоне и защитном шлеме знаками показал Санчесу, куда на парковом участке ему следует ставить свой штурмовик.

Майкл вырулил к самолётоподъёмнику номер два и окончательно заглушил двигатель. Техники натянули крепёжные цепи, зафиксировав «хорнет» на палубе, а кэптен откинул фонарь кабины. Внизу его уже ждал личный механик Рон Бернард – толковый парень из Канзаса, который, можно было поручиться, далеко пойдёт, если бросит заниматься обслуживанием военно-морских штурмовиков и поступит в Массачусетский технологический институт.

– Хай, кэп! – крикнул Бернард. – Как себя чувствует птичка?

Бернард всегда это спрашивал.

– О’кей, – отозвался Санчес.

Он спустился по приставной лестнице на палубу и отдал механику шлем. На посадку уже заходил новый «хорнет» эскадрильи под номером «04». Майкл с удовлетворением отметил, что лейтенант Сэм Андерсон, который управлял этим штурмовиком, наверняка промахнётся и зацепится за второй трос, что, конечно, неплохо, но неидеально.

Кивнув техникам, Майкл быстрым пружинистым шагом направился к «острову» и через пять минут уже сидел в мягком кресле на посту управления полётами, расположенном на одном из верхних ярусов надстройки авианосца. Пил чай со льдом и наблюдал за работой своего старого приятеля Дика Митчема, выполнявшего на авианосце обязанности командира авиационной боевой части. Митчем не отрывался от панорамного окна и давал команды в микрофон. Меланхоличный матрос над планшетом полётной палубы молча выставлял на него миниатюрные макеты штурмовиков, постепенно заполняя места условных стоянок. Самолёты садились с интервалом в минуту, и скоро на планшете стало тесно от макетов. Две эскадрильи «хорнетов» по двенадцать машин в каждой, за ними – эскадрилья из десяти противолодочных самолётов S-3A «Викинг», и того – тридцать четыре боевые машины. Но и это было ещё не всё.

– «Вирджиния» будет через четверть часа, – сообщил Митчем Санчесу, когда последний из «викингов» ушёл с полосы. – Они уже на связи.

– Я знаю, – кивнул Майкл.

– Не хочешь с Кингом поговорить? – Митчем с ехидной улыбкой обернулся.

– Не испытываю никакого желания, – сказал Санчес. – Я бы предпочёл вообще с ним никогда не говорить.

Фрэд Кинг был притчей во языцех базы Ошеана. Тридцатилетний лейтенант отличался несносным характером, слыл отчаянным забиякой и грубияном. Он не признавал авторитетов и неохотно мирился с армейской дисциплиной. При этом он был лётчиком от Бога и, по слухам, начал свою воздушную карьеру в одиннадцать лет, когда ему пришлось сажать на аэродром легкомоторную «цессну», после того как его отца, сидевшего за штурвалом, хватил апоплексический удар. Скорее всего, это была красивая сказка, придуманная самим Фрэдом, но в неё уверовали многие, кто хоть раз видел, как молодой лейтенант управляется с самолётом. И если бы не его дурной характер…

Способности Кинга были замечены ещё в училище, из-за него, рассказывают, передрались командующие авиационными соединениями флотов, а в результате достался он особой эскадрилье мастеров высшего пилотажа ВМФ «Воздушные дьяволы». Там он заработал уважительное прозвище «Небесный король» и вылетел из состава через год после того, как явился на парадный смотр в майке с вызывающей надписью «Трахаюсь в зад» и плюнул на лакированный ботинок сделавшему ему замечание адмиралу. С военной службы его не погнали – слишком ценный кадр, – а направили в Средиземное море, в состав штурмовой эскадрильи авианосца «Теодор Рузвельт», где, как казалось высокому начальству, он будет наиболее полезен. Но и там он натворил бед. Проводя увольнительную в греческом портовом городе Салоники, неугомонный Фрэд привязался к какой-то девушке в местном баре, а когда та послала его подальше, попытался силой склонить её к близости, за что был избит завсегдатаями и препровождён в ближайший полицейский участок. Оттуда его забирал корабельный отряд морской пехоты. Командир отряда, которому нрав Небесного Короля был хорошо известен, заковал лейтенанта в наручники и в таком виде доставил его на авианосец. Неделю Кинг провёл в карцере, а в увольнительных ему было отказано до конца операции «Решительная сила». А ещё через неделю его вновь арестовали и переправили военно-транспортным самолётом прямиком в Штаты. Потому что, возвращаясь с боевого задания, Фрэд сбросил две оставшиеся на подвеске «хорнета» бомбы Mk.82 не в море, как предписывалось существующими инструкциями, а на Салоники. Лётчиком он был действительно уникальным, а потому не промахнулся, и бомбы угодили точнёхонько в тот самый бар, где Кинг получил свои первые «боевые ранения». К счастью, случилось это под утро, и бар был закрыт. Однако сброс бомб вызвал волну протестов, в Салониках начались демонстрации под лозунгами «Янки – вон!» и «Пилота – под суд!», правительство Греции направило ноту правительству США, дело шло к расколу в монолитных рядах сторонников продолжения военных действий, а потому командование Североатлантического альянса предпочло избавиться от главного виновника произошедшего инцидента, переведя его в резерв. Так молодой, но уже легендарный лейтенант оказался в Ошеане, что заметно прибавило головной боли её начальнику, а теперь вот и кэптену Майклу Санчесу, под начало которого поступил Небесный Король.

Кэптен искренне считал, что таким людям, будь он хоть трижды уникум, не место на флоте. Он только ждал, когда Кинг выкинет какой-нибудь новый фортель, – в таком случае можно будет с лёгким сердцем ходатайствовать по инстанциям о необходимости увольнения лейтенанта в запас. Но пока… пока приходилось мириться с его присутствием.

Чтобы перевести разговор на другую тему и в очередной раз попытаться отыскать ответы на мучающие его вопросы, Санчес спросил командира боевой части:

– Что-нибудь слышно, Дик?

– Ты о чём? – уточнил Митчем.

– О целях нашей экспедиции.

– А-а, это… – Митчем открыл банку с тоником, сделал глоток. – Если честно, Майкл, то никто ничего до сих пор не знает. Хотя все об этом только и говорят. ЦРУ разворачивает на корабле свой секретный оперативный штаб. Скоро прибудут представители Госдепартамента. В общем, дело серьёзное, – Митчем вздохнул: и у него Рождество тоже оказалось испорчено.

– Но хотя бы известно, куда мы направляемся?

– Это да, известно. Земля Королевы Мод, Антарктида.

Санчес озадаченно потёр подбородок.

– А что, мы решили заявить свои права на этот континент?

Митчему шутка понравилась, и он усмехнулся.

– Пока нет. Но если понадобится… Впрочем, нашу задачу уже сформулировали: обеспечить высадку специальной группы, отразить любые попытки противодействия этой высадке и… не совать свой нос куда не просят.

– Не нравится мне всё это, – признался Санчес.

– Ерунда, – отмахнулся Митчем. – На мой взгляд, увеселительная прогулка. Сходим туда и обратно, к маю вернёмся, получим премиальные и – в отпуск.

– Мне не нравится, что мы идём ударной группировкой, – пояснил мысль кэптен. – Не нарваться бы на неприятности.

– От кого я это слышу? – весело изумился Митчем. – Неужели так теперь заговорил герой «Бури в пустыне»? Чего ты боишься, Майкл? – спросил он, посерьезнев.

– Я ничего не боюсь, – огрызнулся Санчес, он взглянул на планшетиста и понизил голос: – Но я не люблю, когда ещё до начала экспедиции мне советуют «не совать нос не в свои дела». Потому что я в игре, а значит, это и моё дело тоже. Ты говорил о возможном «противодействии»? Кто может оказать это «противодействие»? Полярники? Пингвины? Или, может быть, маленькие зелёные человечки с Альфы Центавра?

Митчем выразительно пожал плечами.

– Чего не знаю, того не знаю, – сказал он. – Может быть, и маленькие зелёные человечки. Ты слышал эту историю об операции «Высокий прыжок»?

– Нет, – кэптен заинтересованно подался вперёд.

– Я тоже мало что слышал, но история очень занятная. Рассказывают, будто бы в сорок седьмом к Земле Королевы Мод уже отправляли авианосную группировку под командованием адмирала Ричарда Берда. Через несколько месяцев экспедиция вернулась. С потерями…

– И что? – Санчеса легко было заинтриговать.

– А ничего, – выдержав эффектную паузу, сообщил Митчем. – Потеряли четыре самолёта и эсминец боевого охранения. То ли русские постарались, то ли твои зелёные человечки – никто теперь толком сказать не может.

– Почему?

– Гриф секретности с той экспедиции не снят, а журналистским расследованиям, сам знаешь, верить нельзя. Но хватит об этом, – оборвал сам себя Митчем. – «Вирджиния» вошла в пятимильную зону – пора работать.

Санчес заказал себе ещё чаю, твёрдо решив выпытать из Митчема дополнительные подробности операции «Высокий прыжок», как только представится такая возможность. Она могла представиться вечером – например, в салоне кают-компании.

В череде новоприбывших первыми на «крышу» садились истребители F-14 «Томкэт». Эти проверенные временем двухместные машины, начавшие завоёвывать небо в декабре 1970 года, до сих пор оставались наиболее популярными перехватчиками в ВМФ США. Их модернизировали, увеличивая мощность двигателей и вооружённость, с 1984 года даже шла речь о создании модификации совершенно нового типа – «Супер-томкэт», однако окончание Холодной войны привело к урезанию бюджета Министерства обороны, и старые «томкэты» остались в строю.

После того, как две эскадрильи F-14 по дюжине машин в каждой были размещены на палубе, на посадку зашли пять самолётов ДРЛО Е-2С «Хокай», отряд самолётов-заправщиков КА-6D «Интрудер» и эскадрилья самолётов радиоэлектронной борьбы EA-6B «Проулер».

С посадкой последнего самолёта авиакрыла на палубу авианосец «Джон Ф.Кеннеди» сменил свой статус: из корабля экстренного резерва он снова стал грозным повелителем морей и океанов, которому скоро предстояло отправиться в путь.

На авианосце – даже на таком крупном как «Джон Ф.Кеннеди» – лишних помещений не бывает. Любая каюта, любой отсек имеют строго функциональное назначение, поэтому чтобы отыскать подходящую площадь под свой штаб, «независимому эксперту» Джеку Риану пришлось потрудиться.

В конце концов штаб разместился в носовой части авианосца между галерейной[69] и ангарной[70] палубами в одном из жилых помещений, принадлежащих ремонтному дивизиону. Справа находился один из постов боевого управления, слева – лаборатория гироскопических устройств.

В помощь Риану выделили взвод обслуживающего персонала, и вскоре занятое им помещение действительно напоминало штаб – со своим оперативным табло, с устройствами внутренней связи, рабочими столами, компьютерами и планшетами.

Фоули поражался небывалой энергичности «независимого эксперта». Роберт знал, что в своё время Джек Риан служил военным лётчиком, но покалечился при неудачной посадке на палубу и был вынужден навсегда распрощаться с военно-морской авиацией. Он закончил Колумбийский университет и стал военным историком. После того, как в свет вышли его фундаментальные работы «Оперативное планирование военно-морских операций в ходе Второй мировой войны» и «Сравнительный анализ военных доктрин стран Варшавского Договора», им заинтересовалась разведка ВМФ. Адмирал Грир, глава этого серьёзного ведомства, заказал Риану несколько «закрытых» статей и понемногу втянул талантливого аналитика в работу на разведку. Потом случилось несколько политических кризисов, каждый из которых мог окончиться мировой катастрофой, но которые были разрешены, благодаря энергии и многочисленным талантам «независимого эксперта», каждый раз предлагавшего единственно правильный выход из сложной ситуации. Любопытно, что в отличие от большинства аналитиков, протирающих штаны в Лэнгли, Джек Риан любил сорваться с места и всплыть в какой-нибудь «банановой республике», чтобы прояснить лично для себя тот или иной нюанс существующего геополитического расклада. Его прихрамывающую фигуру можно было увидеть и в Колумбии, и в Саудовской Аравии, и в Западной Германии, и в Южной Африке, и в Сибири. Ещё одна редкая черта отличала Джека Риана от большинства других сотрудников ЦРУ – «независимый эксперт» был терпим к русским. Он неплохо знал русский язык, разбирался в истории России и Советского Союза, ценил самобытную культуру, созданную народами этой огромной страны, даже имел там друзей. Разумеется, подобное отношение к извечному геополитическому противнику США накладывало отпечаток на суждения, которые высказывал Джек Риан. Он считал, что если пренебречь предрассудками, сложившимися за годы Холодной войны, и адекватно подойти к проблемам, которые стоят перед современной Россией, можно в её лице найти столь мощного союзника, какого у Америки до сих пор не было и, скорее всего, никогда уже не будет. Он полагал (и как показали события 98–99 годов, совершенно справедливо полагал), что Госдепартамент «ставит» не на тех в российском руководстве, на кого нужно, и занимается самообманом, убеждая и себя, и американских налогоплательщиков, будто бы «дремучего русского медведя» можно утихомирить подачками в виде кредитов и гуманитарной помощи. Главной проблемой российско-американских отношений «независимый эксперт» называл отсутствие элементарного уважения американцев к партнёрам с российской стороны. Именно Джеку Риану принадлежало высказывание «Нас погубит только наше высокомерие», и оно более чем любое другое говорило о его оценке внешней политики Соединённых Штатов. В благословенные времена «маккартизма»[71] человек с такими «нетрадиционными» взглядами вполне мог угодить за решётку, но сегодня, к счастью (или к сожалению?), личные взгляды мало кого интересовали – во главу угла ставилось умение нестандартно мыслить, а уж этого у Джека Риана хватало в избытке.

Наблюдая за кипучей деятельностью, которую развернул «независимый эксперт» по прибытии на авианосец, Роберт Фоули никак не мог определить своего отношения к Риану. С одной стороны, он восхищался этим человеком, считал его образцом для подражания, с другой – памятуя о «нетрадиционных» взглядах эксперта, видел в нём главного подозреваемого в деле об утечке информации. Нет, разумеется, Джек Риан не мог быть предателем, более того – он сам настаивал на особом режиме секретности, который должен соблюдаться в ходе этой экспедиции… Но, чёрт возьми, даже будь ты сверхосторожным и сверхподозрительным профессионалом, ты не можешь быть застрахован от того, что не сболтнёшь лишнего. К примеру, у вас, мистер Риан, вполне могла быть запланирована встреча… с каким-нибудь русским другом, но вы её отменили под предлогом срочной командировки. Это уже информация, и на её основании опытный вражеский аналитик может сделать далеко идущие выводы.

«Но в таком случае, – сообразил Фоули, – ничего выяснить, а тем более доказать мне не удастся – если Риан где и сболтнул лишнего, он, скорее всего, об этом не вспомнит и мне не скажет. Что же делать?».

Роберт чувствовал себя дураком. «Независимый эксперт» совершенно сбивал его с толку.

Разумеется, Джек Риан сразу заметил странности в поведении молодого коллеги. Во время обеда в столовой для офицерского состава он отвёл Роберта за отдельный столик и спросил напрямик:

– Вы меня подозреваете, Боб?

– Никак нет, сэр! – голос Роберта дрогнул при ответе, и это выдало его с головой.

– Вижу, подозреваете, – Джек Риан удовлетворённо кивнул. – Что ж, вам нечего стесняться, Боб. Вы здесь для того, чтобы выявить утечку. Источником утечки может быть кто угодно, а значит, вы должны подозревать любого.

– Я очень рад, сэр, что вы это понимаете, – сказал Фоули сдержанно.

– Чтобы облегчить вам задачу, могу сказать: ещё неделю назад я ничего не знал о готовящейся экспедиции. Не знал о том, что меня назначат ответственным за выполнение её миссии.

– Но как же так? – удивился Фоули. – Такие решения не принимаются в последний момент.

– Скорее всего, оно и не принималось в последний момент, – согласился Риан. – Я даже допускаю, что моя кандидатура была лишь одной в длинном списке, который согласовывался как минимум полгода.

– Но выбрали почему-то именно вас! Почему?

– Попробую объяснить. И не только вам, но и самому себе. Экспедицию организовал Госдепартамент. Но при активной поддержке нашего Управления. Как вы прекрасно знаете, между Госдепартаментом и ЦРУ всегда существовали разногласия по множеству вопросов. Так и теперь – они не могут поделить эту самую нацистскую базу, на поиски которой мы отправляемся. А я – «независимый эксперт», лицо незаинтересованное и именно по этой причине моя кандидатура в конце концов устроила всех.

– А что находится на базе? – спросил Роберт.

– Интересный вопрос, – Риан вдруг лукаво улыбнулся. – А вы, Боб, не хотите ответить на него?

– Но я… не знаю.

– А что сообщил ваш агент?

– Очень мало. Меня ведь тогда интересовала не столько экспедиция сама по себе, сколько канал утечки. А потом агент погиб.

Риан нахмурился:

– Вот как? Последнего обстоятельства я не знал. Это может быть связано?

Роберт поймал себя на том, что мучительно соображает, как бы лучше ответить на поставленный вопрос, чтобы не выдать невзначай факт своего предательства – выходило, что Риан опять ведёт допрос, а он, Фоули, находится на положении подозреваемого. А ведь должно быть совсем наоборот!

Но отвечать что-то всё равно было нужно, и тогда Роберт пожал плечами и небрежно бросил:

– Может быть, да. Может быть, нет. Его застрелили русские солдаты, когда он пытался нелегально пересечь границу между Ингушетией и Чечнёй. Но это по официальной версии. Что там произошло на самом деле, не знаю даже я.

– Очень жаль, – сказал Риан. – Я рассчитывал на какую-нибудь зацепку…

Фоули захлопал глазами:

– То есть вы тоже ничего не знаете о конечной цели экспедиции?

– Кое-что знаю, – отозвался Риан. – Но кое-что нет. А, между прочим, уровень доступа к секретной информации у меня очень высокий. Возможно, даже более высокий, чем у Президента…

Вечером того же дня Риан и Фоули нанесли визит контр-адмиралу Джозефу Эллисону, назначенному командиром авианосной ударной группировки, отправляющейся в Антарктиду. Контр-адмирал встретил их без особой приветливости, но угостил хорошим джином. Аристократ до мозга костей, он не понимал и не хотел понимать, почему в этой экспедиции фактически находится в подчинении у сотрудника ЦРУ.

– Вы хотя бы имеете представление, что такое ударная группировка? – спросил он у «независимого эксперта» после того, как джин был продегустирован.

– Имею, – ответил Риан и вкратце пересказал свою биографию.

Взгляд контр-адмирала стал потеплел.

– Так это вы написали «Оперативное планирование военно-морских операций»?

– Да, господин адмирал.

Эллисон подобрел ещё больше.

– Хотел бы выразить вам свою благодарность, – сказал он, – за тот комментарий, который вы сделали касательно «Лексингтона». Я служил на нём в чине уорент-офицера.

– Я помню, – Риан вежливо улыбнулся. – А ещё я помню, что вы служили на «РТ-109» под началом лейтенанта Джона Кеннеди.[72]

Фоули с восторгом посмотрел на Эллисона. До этого момента он ничего не слышал о подробностях карьеры контр-адмирала. Эллисон покачал головой:

– Всё-то вы знаете. Это говорит о вашей квалификации, доктор Риан. Я думаю, мы сработаемся.

– Разумеется, сработаемся, господин адмирал. И называйте меня по имени – Джек.

– Тогда скажите мне, чего нам следует ожидать? Кто может оказать нам сопротивление? Индусы? Китайцы?

– Скорее всего, никакого сопротивления не будет, – заявил Риан. – Мне было сказано, что участие в экспедиции авианосной ударной группировки требуется не столько для защиты десанта, который мы собираемся высадить в Земле Королевы Мод, сколько для соблюдения определённых формальностей.

– Я не понимаю вас, Джек, – контр-адмирал даже отставил свой бокал. – Что вы подразумеваете под «соблюдением определённых формальностей»?

Фоули насторожился, поскольку обсуждаемый вопрос касался его самым непосредственным образом.

– Вы что-нибудь слышали о Ритуальной службе при Госдепартаменте?

– Очень странное название, – заметил контр-адмирал. – Так и видишь: аккуратно подстриженные аллеи, свежевырытую могилу и взвод морской пехоты, салютующий из карабинов.

– В образности мышления вам не откажешь, – признал Риан. – Но вы говорите о Церемониальной службе. Ритуальная служба занимается совсем другим.

– Чем же?

– Видите ли, господин адмирал, – впервые за короткий период их знакомства Фоули заметил, что Риан испытывает определённые затруднения, пытаясь сформулировать свою мысль, – Госдепартамент – это не только внешнеполитическое ведомство, но и учреждение, отвечающее за нашу идеологию. А у любой идеологии есть как видимая, декларируемая сторона, так и тайная, негласная. Ритуальная служба занимается именно тайными доктринами нашей государственной идеологии. И, по её требованию, экспедиция состоится в том виде, в каком состоится.

– Невероятно! – воскликнул контр-адмирал, он плеснул себе ещё джина. – Я и не подозревал, что у нас есть какие-то «тайные идеологические доктрины». Надеюсь, это никак не связано с сатанизмом, всеми этими чёрными мессами и жертвоприношениями? Иначе я откажусь от назначения – ведь я католик.

– Могу вас успокоить, господин адмирал, – сказал Риан. – К сатанизму это не имеет никакого отношения. Скажем так, доктрины, разрабатываемые Ритуальной службой Госдепартамента, умеренно космополитичны и основываются на христианских ценностях.

«А он действительно посвящён во многие тайны, – подумал Роберт о „независимом эксперте“. – Я вот, например, впервые слышу об этой самой Ритуальной службе. Хотя у меня уровень допуска категории Си».

– Поверю вам на слово, – сказал контр-адмирал. – В любом случае, именно вы, Джек, несёте ответственность за успех этой экспедиции.

– Тогда перейдём к делу, – сказал Риан. – Помещение под штаб нам уже выделили. Оборудование установили. Вскоре прибудут представители Госдепартамента и экспедиционная техника – с этим мы тоже разберёмся. Но только вы, господин адмирал, можете отдать приказ на формирование специального десантного отряда, который будет подчиняться непосредственно мне.

– Ваше право, – кивнул контр-адмирал. – Каким вы видите этот отряд?

– Двух десятков морских пехотинцев в унтер-офицерском звании под командованием толкового лейтенанта мне будет вполне достаточно.

– Но ведь это почти половина корабельного отряда морской пехоты, – заметил Эллисон..

– Я знаю, – кивнул Джек Риан. – И надеюсь, вы отберёте для меня лучших…

Представители Ритуальной службы Госдепартамента появились на авианосце через две недели. Они были одеты в одинаковые чёрные костюмы, глаза их были спрятаны под одинаковыми зеркальными очками, в руке у каждого имелся вместительный саквояж без наклеек. Даже по росту и телосложению эти двое походили друг на друга, как две детали, выточенные на одном станке по одному и тому же чертежу.

Попав на борт, они пренебрегли помощью вахтенных матросов, предложивших свои услуги по доставке саквояжей в каюты, а сразу направились в штаб к Риану.

Фоули и «независимый эксперт» работали. Джек писал какую-то статью, а Роберт, получив пароль от контр-адмирала, через локальную сеть авианосца просматривал личные дела членов команды «Джона Ф.Кеннеди»: он отрабатывал версию причастности к утечке кого-нибудь из членов команды авианосца и приписанного к нему авиакрыла. Дело это было явно безнадёжное: пять с половиной тысяч человек, и у каждого – своя биография, свои пристрастия, свои убеждения. Не говоря уже о том, что среди членов экипажа имеются специалисты из натурализовавшихся в первом поколении: сорок восемь китайцев, девять турок, шесть украинцев и двое русских. С другой стороны, даже первые опросы показали, что команда – от простых моряков до высших офицеров – имеет довольно смутное представление о том, куда и зачем отправляется экспедиция. Например, те, кто по чину или занимаемой должности находился ниже командиров расчётов, полагали, что «Джон Ф.Кеннеди» отправляется к берегам Южной Америки, чтобы принять участие в манёврах. Командиры расчётов, дивизионов и боевых частей знали, что пунктом назначения является Земля Королевы Мод, Антарктида, но их никто не поставил в известность о конечной цели экспедиции, и они придумывали причины одна другой фантастичнее. Офицеры походного штаба, командир авиакрыла и командир авианосца казались осведомленными больше других, но их знание, как очень быстро установил Фоули, было основано на слухах: кто-то где-то сказал, что экспедиция имеет целью вскрыть кубышку секретной военной базы, построенной ещё нацистами, и отразить возможное противодействие этой акции. Кто первым пустил этот слух, Роберту пока выяснить не удалось, но и это направление не казалось ему перспективным, поскольку слух мог появиться спонтанно, как одна из версий, излагаемых нижестоящими офицерами. Плотность информационных потоков, циркулирующих по кораблю, была сопоставима с плотностью информационной сферы средних размеров государства. Впрочем, это было вполне объяснимо: американский авианосец и есть своего рода государство в миниатюре – правда, совершенно лишённое оппозиции, недемократичное и до зубов вооружённое. С некоторым запаздыванием Фоули сообразил, что помимо авианосца в ударную группу входят ещё семь кораблей: два эсминца, два фрегата, два крейсера и один эскадренный корабль снабжения – и схватился за голову. Чтобы проверить всех, не хватило бы и целого отдела, а ему приходится действовать в одиночку, да ещё и не афишировать свой интерес. Ко всему Роберту не давала покоя фраза, обронённая русским резидентом. Как же он там сказал? «Есть вещи, о которых лучше не говорить и не думать. Чтобы не сойти с ума». Что он имел в виду? От каких тайн и бездн предостерегал?.. Роберту Фоули хотелось бросить всё и, как советовал тот же резидент, предаться безделью и простым развлечениям человека, убивающего время.

Представители Ритуальной службы вошли в штаб и вежливо поздоровались. Отличить их друг от друга было бы невозможно, если бы не цвет волос. Один из них оказался блондином, второй – брюнетом.

– Джонсон, – представился брюнет.

– Джонсон, – представился блондин.

– Джонсон и Джонсон? – не выказав удивления, уточнил Джек Риан.

«Братья, что ли?» – подумал Фоули озадаченно, но потом спохватился: какие, к чертям, братья! Джонсон – типичный оперативный псевдоним, вот только чего-то эти двое перемудрили с частотой его повторения.

– Очень рад познакомиться, – сказал Риан. – Если я правильно понимаю, в нашей экспедиции вы будете представлять Госдепартамент?

– Совершенно верно, сэр, – подтвердил Джонсон-блондин.

– Мы ждали вас и подготовились, – проинформировал Риан представителей. – Спецтранспорт прибыл и загружен. Штаб, как видите, оборудован. Охрана выставлена. Нам подчинены морские пехотинцы из корабельной команды.

– Очень хорошо, – одобрил Джонсон-брюнет.

Сразу же выявилось ещё одно отличие: если блондин говорил по-английски очень чисто, то в речи брюнета слышался едва уловимый акцент. Джек Риан внимательно посмотрел на Джонсона-брюнета, но спросил о другом.

– Теперь, когда мы готовы начать экспедицию, – сказал он, – мне хотелось бы знать, какой именно предмет вы собираетесь извлечь из нацистского тайника? И почему этот предмет столь важен?

– Вы уверены, что вам необходимо это знать? – осведомился Джонсон-блондин.

– Абсолютно уверен.

– Нужный нам предмет называют Копьём Судьбы. Если это название о чём-нибудь вам говорит…

Ответив так, Джонсон-брюнет сделал паузу. Возможно, для того, чтобы в полной мере насладиться изумлением Риана и растерянностью Фоули.