Ужасный ребенок

Больше — ни-ни!

Так вышло, что наладчик Гайченко бросил пить. Не сразу, конечно. Была в том борьба близких и коллектива. Лично Гайченко долго не мог бросить, будучи больным человеком. Да и не хотел, поскольку считал себя здоровым.

Сначала же он, понятно, был просто распущенный: там, где другие обходились четвертинкой, он на одного выпивал бутылку и привык опохмеляться.

А с больной головы — какая уж там наладка... И его вызывали на собрания, где слушали по персональному делу. Гайченко щурился на яркий свет и беззлобно относился к окружающим, успев сбегать в «Ласточку» за проходной. Он легко со всеми соглашался, обещал, но эта легкость и приводила судей в особое раздражение.

— Это же неправда! — дрожа, кричала сменный мастер товарищ Зайцева. — Ведь ты врешь!

— Вру, конечно, — с еще большей легкостью подтверждал Гайченко, чем повергал собрание буквально в ярость. — Но больше — ни-ни!..

— Да что «ни-ни»? — злился председатель цехкома Ипатыч. — Ты объясни собранию.

— Ну — ни-ни. — Гайченко тихо шлепал себя ладошкой по горлу и садился на место. Наладчику записывали выговор или лишали премии, на что ему было уже наплевать, а потом он шел в «Ласточку», откуда ехал на мотоцикле в милицию, не реагируя на замечания.

В личной жизни Гайченко вел себя вызывающе: истязал жену и наносил словесные и физические оскорбления соседям. Когда терпение у всех лопнуло окончательно, Гайченко стал лечиться. Не сам, ясно, а приехала за ним ночью карета с санитарами и увезла в дом, с которого ни время, ни климат так и не смыли желтую краску.

Гайченко был от больницы не в восторге и не являлся образцовым больным. Буянил, пытался пересигнуть за высокую стену и манкировал процедурами, мучая тем самым врачей.

Мало-помалу, скучая по работе, наладчик увлекся лечебным трудом. Он делал белые хризантемы из наждачной бумаги и даже вкладывал в занятие столько усердия, что трудотерапевт говорил, будто его хризантемы похожи на волка. А потом Гайченко вдруг понравилось не пить. Благодать какая, — млел наладчик, гуляя по садику, который больные называли «психодромом». — Ни тебе голова не болит, ни на проработки... А денег! Теперь смело можно будет «Темп-6» купить. А то и стиральную машину!..»

И ему уже не терпелось скорей выйти из больницы. Прощаясь с главврачом, исключительно седой женщиной с умными, но добрыми глазами, Гайченко щелкнул себя по горлу и твердо сказал:

— Верьте, Мария Григорьевна: больше — ни-ни!

Он слово держал. Как ни тянуло его в «Ласточку», как ни стыдили друзья-троильщики — Колька Булгахтеров и Филипп Македонский, — наладчик не пил и с помощью тестя купил телевизор. Правда, не «Темп», который не давали в кредит, а «Рубин-106».

Однажды в обед, когда он налаживал что-то срочное, к нему подошел Ипатыч и тихо сказал:

— Вот. Мы тут собираем по малости на проводы дедушки Константин Макарыча из вооруженной охраны. Внеси и ты посильно. С тебя, как с непьющего, рубль.

Гайченко внес и решил быстрей забыть об этом эпизоде. Кончилась смена, а он все еще налаживал то, что срочно надо было наладить. В проходе показался Ипатыч, шедший, наклоняясь то к одному станку, то к другому. Ипатыч приблизился и медленно выговорил:

— Ты это брось... Завтра... доналадишь. — Ипатыч икнул. — Пошли... Не дело отделяться от коллектива.

— Я не пойду, — сказал Гайченко, тоскуя и стараясь не нюхать создавшуюся вокруг атмосферу. — Не просите.

— Это как так ты не пойдешь? — тихо-тихо вскрикнул Ипатыч. —Ты это что — индивидуум?.. Пойдем, Ваня. Одну-то рюмку можно... Не пойдешь?.. Ну, лады. — Ипатыч отцепился от гайченковской спецовки и дико посмотрел в потолок. — Вместо благодарности... Ты еще придешь. Путевку просить для дочки... П-р-р-ре-мии тебя р-р-решшим!

Гайченко доналадил и, не слушая сквернословившего Ипатыча, двинулся в душевую. Он взял под мышку новенькую картонную коробку и вышел из проходной, где непристойно громко спал дедушка Константин Макарыч. Мысли Гайченко были так заняты происшедшим, что он просто по инерции завернул в «Ласточку».

— Вано! — заорал из угла Филипп, который был, собственно, не Филипп, а просто похож на артиста Филиппова. — Наконец-то. Только твоего карбованца не хватает...

Гайченко молча свернул к буфету и спросил минеральной. Если бы «Ласточка» вдруг оторвалась и полетела в Крым, если бы вошел в нее сгоревший прошлым летом от политуры экономист Адик Шпринц, то и тогда Филипп не был бы столь потрясен. А Колька Булгахтеров, куривший украденную где-то сигару, прохрипел:

— Правду говорили, что не человек он стал... Ящер ты! — с ненавистью продолжал Колька. — Моллюск...

— Может, он теперь еще в очках ходить будет? — подхватил Филипп. — И в шляпе?

Гайченко вынул из коробки ярко-зеленую велюровую шляпу с длинными полями и, надев ее, прошелся мимо дружков, которых словно приклеили к стульям.

— Пресмыкающий! — крикнул вслед Булгахтеров и швырнул в Гайченко сигару. — Теперь не попадайся...

Гайченко прибавил шагу, так как к ужину ждали любимого тестя. Тесть уже скучал за богато накрытым столом.

— Ну, здравствуй, — обрадовался родственник. — Привет тебе. Рад, что ты бросил твою пагубную привычку. Но сегодня можешь! За столом — не за углом. Немного, а должен: по случаю исцеления.

Гайченко деликатно отказывался, тесть же настаивал и даже начал нервничать. Тогда Гайченко ойкнул и сказал, что у него — печень.

— И на столе печень, — багровея, сказал тесть. — Ты не придуривайся. Ишь, загордился, родни не знает... Да ты меня уважаешь в конце концов?

Тесть кинул салфетку на пол и пошел одеваться. Супруга Гайченко ринулась за папашей и оттуда крикнула:

— Эх, ты! Уважить папу не можешь... Нет более нам их родительского благословения. И деньги за «Рубин» велят отдать.

Гайченко плюнул и выпил.

У этой истории два конца. Все вернулось. Гайченко пропьянствовал две недели, с помощью Филиппа пропил телевизор, и, когда Ипатыч предложил опять лечь полечиться, Гайченко с ужасом вспомнил глаза главврача Марии Григорьевны и сказал:

— Лечиться?.. Ни-ни!.

Нам очень жалко стало работягу Гайченко, и мы рассказываем о другом конце. Поздней ночью, в шляпе, не раз скомканной Булгахтеровым, Гайченко постучал в двери больницы. К счастью, дежурившая в ту ночь Мария Григорьевна впустила Гайченко, не ругаясь, дала снотворные порошки и утром сказала:

— За срыв я вас осуждаю, Иван Васильевич, а то, что вы все-таки пришли, это очень хорошо. Я в вас верю. Только теперь лечитесь и не выплевывайте таблетки, которые вы прятали раньше под язык...

Таблетки он глотал по-настоящему, хотя и с омерзением, и вышел из больницы другим человеком. И когда на праздничной массовке, на полуострове Зеленого Коленвала, к нему, задевая за кусты, как пробитый стрелой лебедь, приковылял сам предзавкома Аникеев и сказал:

— Не хочешь со мной выпить, да? Ну, я вижу, брат, что ты меня не уважаешь...

Иван Васильевич Гайченко, наладчик высшего разряда, мастер золотые руки, умница, семьянин, посмотрел Аникееву в глаза и сказал:

— Верно, сейчас не уважаю. Извините, конечно. Ни-ни!