17

Была пятница, как раз тот день недели, когда маленькая церковь в Уотеруике пустовала. И, как всегда в такой день, викарий, преподобный Джон Фрауд, был пьян. Эти два события всегда сопутствовали друг другу – отсутствие паствы и нетрезвое состояние викария. Традиция восходила к тем далеким временам, когда спиртное провозилось нелегально и возможность иметь выпивку была единственной причиной. Почему столь отдаленный приход вообще имел викария. И, как многие английские традиции, эта тоже оказалась живучей. Церковные власти следили за тем, чтобы в Уотеруик назначались священники, страдающие идиосинкразией, чей неуместный энтузиазм делал невозможным их работу в более приличных приходах. Чтобы как-то утешиться по поводу отдаленности прихода и отсутствия интереса к вещам духовным, они прибегали к спиртному. Святой отец Джон Фрауд не нарушил традиции. Он выполнял свои обязанности с тем англо-католическим фундаменталистским пылом, который сделал его таким непопулярным в Эшере, но с пьяной снисходительностью усмотрел на проделки своей немногочисленной паствы. Последняя же, когда спрос на бренди упал, довольствовалась случайным грузом спиртного, доставляемого в лодках нелегальными иммигрантами из Индии.

Сейчас, когда он покончил с завтраком, состоящим из гоголя-моголя и кофе по-ирландски, и поразмышлял о превратностях судьбы и своих более удачливых коллегах, о чем он прочитал в старой воскресной газете, он стал замечать, что над камышами в проливе Ил трепыхается что-то похожее на белые сосискообразные шары, которые на какое-то мгновение поднимались, а затем снова опускались. Святой отец вздрогнул, закрыл глаза, снова их открыл и подумал о пользе воздержания. Если он не ошибался, а он и сам толком не знал, хотел он ошибиться или нет, утро было испоганено появлением связки презервативов, надутых презервативов, которые болтались там, где никакие презервативы никогда не болтались раньше. Во всяком случае, он надеялся, что это была именно связка. Он так привык к тому, что у него в глазах постоянно двоится и троится, что не был уверен, видит ли он действительно связку презервативов, или только один, или, еще лучше, ни одного.

Он пошел, в кабинет за биноклем и снова вернулся на террасу, но, пока он ходил, явление исчезло. Святой отец печально покачал головой. У него уже давно были нелады со здоровьем, особенно его беспокоила печень. Не хватает ему только галлюцинаций с утра пораньше. Он вернулся в дом и попытался сосредоточиться на деле одного протодиакона из Онгара, который сделал себе операцию по изменению пола и сбежал с церковным служкой. Есть о чем поговорить во время проповеди, если придумать подходящий текст.

Из своего убежища в саду Ева видела, как викарий вернулся в дом, и старалась решить, что же ей делать. Не могла же она в таком виде войти в дом и представиться. Нужна была одежда или хотя бы что-нибудь, чем можно прикрыться. Она огляделась в поисках чего-либо подходящего и в конце концов решила использовать для этой цели плющ, вьющийся по ограде кладбища. Не выпуская дом из виду, она вылезла из-под дерева, галопом пронеслась к забору и через калитку вбежала на кладбище. Там она содрала несколько плетей плюща со ствола дерева и, довольно неуклюже прикрывая ими себя спереди, двинулась осторожно по заросшей тропинке к церкви. Большую часть тропинки нельзя было видеть из дома из-за деревьев, но раз или два ей приходилось низко пригибаться и быстро перебегать от одного надгробного камня к другому на виду у обитателей дома. Когда она наконец достигла ступеней церкви, она совсем запыхалась, а сознание непристойности всего происходящего возросло вдесятеро. Если перспектива появления в доме голой была ей неприятна с точки зрения светских приличий, то мысль оказаться в церкви в чем мать родила казалась ей просто кощунственной. Она стояла у дверей и изо всех сил старалась взять себя в руки и войти. Там обязательно должна быть какая-нибудь одежда вроде стихиря для хористов в ризнице, она могла бы ее взять и уже тогда пойти в дом. Или не могла? Ева не была уверена в ценности стихиря и боялась, что викарий рассердится. Господи, до чего же все скверно! Наконец она открыла дверь и вошла. Внутри было холодно, влажно и пусто. Крепко прижимая к себе плющ, она прошла через церковь к двери ризницы и попыталась ее открыть. Дверь была заперта. Дрожа от холода, Ева старалась что-нибудь придумать. В конце концов она вышла из церкви и долго стояла на солнце, пытаясь согреться.

* * *

В учительской техучилища балом правил доктор Боард.

– Учитывая все обстоятельства, – говорил он, – я считаю, что мы неплохо выглядим во всем этом деле. Директору всегда хотелось, чтобы наше техучилище заметили, а теперь, благодаря нашему приятелю Уилту, эта цель достигнута. Только посмотрите, сколько внимания нам уделила пресса. Не удивлюсь, если приток студентов резко возрастет.

– Члены комиссии не пришли в восторг от наших возможностей, – заметил мистер Моррис, – поэтому вряд ли можно утверждать, что визит был успешен.

– Лично я считаю, что они не остались внакладе, – сказал доктор Боард. – Не каждый день тебе выпадает шанс одновременно наблюдать эксгумацию и экзекуцию. Одно обычно предшествует другому, а тут им удалось увидеть, как нечто, что по всем статьям было женщиной, за несколько секунд превращается в мужчину. От эдакой мгновенной перемены пола, говоря современным языком, мозги могут пойти враскорячку.

– Кстати, насчет бедняги Мейфилда, – сказал заведующий географическим отделением. – Как я понял, он до сих пор еще в дурдоме.

– Навсегда? – с надеждой спросил доктор Боард.

– У него депрессия. И упадок сил.

– Ничего удивительного. Любой, кто так употребляет… кто так уродует язык, напрашивается на неприятности. К примеру, он употребляет слово «структура» в качестве глагола.

– Он возлагал большие надежды на повышение разряда училища и то, что в этом было отказано…

– И совершенно справедливо, – заметил доктор Боард. – Хоть убейте, не могу понять, какой смысл пичкать второсортных студентов пятисортными идеями по столь далеким друг от друга темам, как средневековая поэзия и городские исследования. Уж пусть они лучше смотрят, как полиция выкапывает то, что, по их предположениям, является телом женщины, покрытым коркой из бетона, вытягивает ей шею, сдирает с нее одежду, подвешивает ее и в финале надувает ее так, что она лопается. Здесь уж они наберутся образования, если хотите знать мое мнение. Здесь все вместе – археология и криминалистика, зоология и физика, анатомия и экономика. Добавьте к этому крайнюю заинтересованность студентов. Если нам нужны ученые степени, присуждайте их за нечто подобное. К тому же очень практично. Я продумываю, не заказать ли мне такую куклу.

– Но вопрос об исчезновении миссис Уилт все равно остается открытым, – заметил мистер Моррис.

– Ах, милая Ева, – произнес доктор Боард задумчиво. – После того как я увидел так много такого, что, как мне казалось, было ею, то, если я буду иметь удовольствие ее встретить, я отнесусь к ней с изысканной вежливостью. Удивительно разнообразная женщина. А какие пропорции! Назову-ка я свою куклу Евой.

– Но полиция считает, что она умерла.

– Такие женщины не умирают, – провозгласил доктор Боард. – Она может лопнуть, но память о ней будет жить вечно.

* * *

Находящийся в этот момент в своем кабинете святой отец Джон Фрауд вполне разделял точку зрения доктора Боарда. Вряд ли ему удастся когда-либо стереть из памяти крупную и, судя по всему, голую женщину, которая появилась из-под ивы в конце его сада, подобно омерзительно большой нимфе, и пробежала через кладбище. Поскольку ее появление непосредственно следовало за привидившимися ему надутыми презервативами, его подозрение, что он слишком перестарался в смысле алкоголя, усилилось. Отказавшись от сочинения проповеди по поводу богоотступника протодиакона из Онгара (он собирался начать ее со слов «По их плодам вы их узнаете»), он поднялся и посмотрел в окно в сторону церкви. Викарий размышлял над тем, не надо ли ему туда пойти и посмотреть, нет ли там толстой голой женщины, но тут в поле его зрения опять попали камыши за полоской воды. Эти дьявольские штуки появились снова. Никаких сомнений больше не было. Он схватил бинокль и уставился в сторону камышей. На этот раз он видел их более четко, в них угадывалось какое-то неявное, но мрачное предзнаменование. Солнце стояло уже высоко, туман над проливом Ил рассеялся, и презервативы светились странным фосфоресцирующим светом. Эта незначительная деталь придавала им некое подобие одухотворенности. Более того, на них было что-то написано. Прочитать написанное было легко, но понять – трудно. Написано было ПИТМО. Святой отец опустил бинокль и потянулся за бутылкой с виски, раздумывая над тем, что это может означать. После того как он в темпе опрокинул три рюмки, он решил, что в спиритуализме что-то есть, только непонятно, почему почти всегда приходится иметь дело с иностранцами. Иначе как объяснить столько ошибок? Тем временем ветер поменял буквы местами и теперь читалось: ЕТОМОГ Викария передернуло. Что «мог» этот «его»?

– Грехи наши тяжкие, – вздохнул святой отец, обращаясь к четвертому стаканчику виски, и принялся снова разглядывать небесные знамения. ООМИГ последовало за ТOSМОП, а потом превратилось в SSOOТЕГИМОП, что было еще хуже. Святой отец Джон фрауд отодвинул в сторону бинокль и бутылку виски и опустился на колени, чтобы помолиться об избавлении или хотя бы попросить у Бога помощи в истолковании посланий. Но каждый раз, когда он поднимался с колен, чтобы посмотреть, не уважена ли его просьба, сочетания букв оставались не только бессмысленными, но и просто угрожающими. Что, к примеру, могло значить МОГИПОТ? Или ООТЕПОИ? В конце концов, решив лично разобраться в истинной природе явления, он надел сутану и нетвердой походкой направился к причалу.

– Будь проклят этот день. – бормотал он, забираясь в лодку и берясь за весла. Святой отец придерживался твердого мнения насчет презервативов. Это было одним из краеугольных камней его англо-католицизма.

* * *

В каюте крепко спал Гаскелл. Салли была занята приготовлениями. Она разделась и напялила на себя пластиковое бикини. Из сумки достала квадратный кусок шелка, положила его на стол, принесла с кухни кувшин и, перегнувшись через борт, зачерпнула воды. Потом она пошла в туалет и привела в порядок лицо. Наклеила фальшивые ресницы, густо намазала губы и под толстым слоем крема скрыла свою обычную бледность. Когда она вышла из туалета, у нее в руке была купальная шапочка. Одной рукой она оперлась на дверь камбуза и выставила вперед бедро.

– Гаскелл, крошка, – позвала она.

Гаскелл открыл глаза и посмотрел на нее. – Что, черт побери?

– Нравится?

Гаскелл надел очки. Несмотря ни на что, ему нравилось.

– Если рассчитываешь меня обвести вокруг пальца, ничего не выйдет.

Салли улыбнулась.

– Не болтай попусту. Ты меня заводишь, крошка ты моя биодеградирующая. – Она подошла к койке и уселась рядом с ним.

– Что тебе нужно?

– Заставь его встать, крошка. Ты заслужил развлечение. – Она принялась ласкать его. – Помнишь старые денечки?

Гаскелл помнил и почувствовал, что слабеет. Салли наклонилась и прижала его к койке.

– Салли тебя полечит, – сказала она и расстегнула пуговицы у него на рубашке.

Гаскелл попытался увернуться.

– Если ты думаешь…

– А ты не думай, золотце, – сказала Салли и расстегнула ему джинсы. – Пусть только он встанет.

– Боже мой, – пробормотал Гаскелл. Запах духов, пластик, маска на лице и ее руки будили древние фантазии. Он безвольно лежал на койке, пока Салли раздевала его. Он не сопротивлялся, даже когда она перевернула его лицом вниз и соединила его руки за спиной.

– Связанная крошка, – сказала она тихо и потянулась за куском шелка.

– Нет, Салли, не надо, – слабым голосом бормотал он.

Салли мрачно улыбнулась и, обмотав его запястья шелковой тряпкой, крепко связала ему руки. Гаскелл жалобно простонал. – Ты делаешь мне больно.

Салли перевернула его.

– Да ты же тащишься от этого, – сказала она и поцеловала его. Снова сев на койку, она стала его гладить. – Тверже, крошка, еще тверже. Подними моего возлюбленного до неба.

– О, Салли.

– Вот молодец, крошка, а теперь позаботимся о водонепроницаемости.

– Не надо. Мне так больше нравится.

– Я так хочу. Мне это нужно, чтобы доказать, что ты любил меня, пока смерть не разъединила нас. – Она наклонилась и надела на него презерватив.

Гаскелл не сводил с нее глаз. Что-то было не так.

– А теперь шапочку. – Она протянула руку и взяла купальную шапочку.

– Шапочку? – спросил Гаскелл. – Зачем? Я не хочу ее надевать.

– Да нет же, хочешь, сердце мое. Так ты больше похож на девушку. – Она надела шапочку ему на голову. – А теперь дело за Салли. – Она сняла бикини и опустилась на него. Гаскелл застонал. Она была великолепна. Он уж не помнил, когда она последний раз была так хороша в деле. И все же он был напуган. Было что-то в ее глазах, чего он не замечал раньше.

– Развяжи меня, – взмолился он, – руке больно.

Но Салли только улыбнулась и продолжила вращательные движения. – Только когда ты кончишь и уйдешь, крошка Джи. Когда для тебя все будет в прошлом. – Она опять задвигала бедрами.

– Давай, кончай быстренько. Гаскелл вздрогнул.

– Порядок?

– Порядок, – кивнул он.

– Теперь навсегда, крошка, – сказала Салли. – Теперь все. Ты перешел рубеж от настоящего к прошлому.

– От настоящего к прошлому?

– Ты пришел и ушел, пришел и ушел. Теперь только вот что осталось. – Она протянула руку и взяла кувшин с грязной водой. Гаскелл повернул голову, чтобы посмотреть на него.

– А это еще зачем?

– Для тебя, крошка. Молоко речной коровки. – Она слегла подвинулась вперед и уселась ему на грудь. – Открывай рот.

Гаскелл Прингшейм в ужасе уставился на нее, пытаясь вывернуться. – Ты с ума сошла, совсем взбесилась.

– Лежи спокойно – и тогда не будет больно. Все скоро кончится, любовь моя. Смерть от естественных причин. В постели. Ты войдешь в историю.

– Ах ты сука, проклятая сука…

– Сам ты пес поганый, – ответила Салли и начала лить воду ему в рот. Затем поставила кувшин на пол и натянула купальную шапочку ему на лицо.

* * *

Для разъяренного человека, в желудке которого болталось с полбутылки виски, святой отец Джон Фрауд греб на удивление споро. Чем ближе он подплывал к презервативам, тем больше он распалялся. И дело было не в том, что вид этих штук заставил его понапрасну испугаться за состояние своей печени (теперь, когда он был совсем близко, он видел, что они действительно существовали). Пожалуй, все дело было в том, что он придерживался доктрины о сексуальном невмешательстве. С его точки зрения, если верить Книге Бытия, Бог создал совершенный мир, который с той поры только и делает, что катится в пропасть. А не верить Книге Бытия нельзя, иначе вся Библия теряет смысл. Отталкиваясь от этого фундаменталистского постулата, святой отец Джон Фрауд, хаотически пробираясь через Блейка, Хоукера. Ливиса и других богословов-обскурантов, пришел к убеждению, что все чудеса современной науки от дьявола и что спасение лежит в том, чтобы тщательно избегать всех материальных достижений со времен Ренессанса и кое-чего до того, и что природа куда менее кровожадна, чем современный механизированный человек. Иными словами, он был уверен, что конец света в виде ядерной катастрофы не за горами и что его долг христианина возвещать об этом. Проповеди на эту тему, читавшиеся с устрашающим пылом, и привели к его изгнанию в Уотеруик. Сейчас, выгребая вверх по проливу Ил, он был полон молчаливой ярости, направленной против презервативов, абортов и тех зол, которые несет в себе сексуальная вседозволенность. Все они были причинами и признаками – причинными признаками – того морального хаоса, в который превратилась наша жизнь. И еще эти туристы. Святой отец ненавидел туристов. Они поганили маленький рай его прихода своими лодками, транзисторами и через край бьющим весельем. А туристы, которые осквернили вид из окна его кабинета надутыми презервативами и непонятными посланиями, были просто мерзостью. Когда он заметил катер, он был в таком настроении, что шутить с ним было опасно. Быстро подплыв к катеру, он привязал лодку к поручням и, подняв сутану выше колен, перебрался на палубу.

* * *

В каюте Салли смотрела на купальную шапочку. Она то раздувалась, то снова опадала, то расширялась, то прилипала к лицу Гаскелла. Салли аж передернуло от удовольствия. Теперь она самая-самая свободная женщина в мире. Гаскелл умирал, и она могла делать с миллионом долларов все, что пожелает. И никто не узнает. Он умрет, она снимет шапочку, развяжет его и спихнет тело в воду. Гаскелл Прингшейм умрет естественной смертью: он утонет. Тут дверь каюты открылась и в проеме возник силуэт преподобного отца Джона Фрауда.

– Какого черта… – пробормотала она и соскочила с Гаскелла.

Святой отец стоял в нерешительности. Он намеревался высказаться, и он это сделает, но он явно застал врасплох очень голую женщину с безобразно размалеванным лицом в момент ее совокупления с мужчиной, на первый взгляд, вовсе без лица.

– Я… – начал он было, но остановился. Мужчина скатился с койки на пол и извивался там самым необычным образом. Святой отец в ужасе смотрел на него. У человека не только не было лица, но и руки были связаны за спиной.

– Дорогой друг, – начал викарий, возмущенный этой сценой, и взглянул на голую женщину, ожидая объяснений. Она смотрела на него с ненавистью. У нее в руках оказался большой кухонный нож. Святой отец, спотыкаясь, ретировался на палубу. Женщина надвигалась на него, держа нож перед собой двумя руками. Определенно сумасшедшая. Да и мужчина на полу тоже. Он катался по полу и вертел головой из стороны в сторону. Купальная шапочка слетела, но святой отец в этот момент торопливо перебирался через борт в лодку и этого уже не видел. Он успел отвязать лодку прежде, чем ужасная женщина бросилась на него, и начал быстро грести в сторону, забыв, что он собирался сказать. Стоя на палубе, Салли осыпала его ругательствами, а за спиной в дверях каюты появился какой-то темный силуэт. Викарий был благодарен Богу за то, что теперь у мужчины было лицо, правда, не очень приятное, скорее ужасное, но лицо. Он приближался к женщине с какими-то страшными намерениями. В следующий момент эти намерения были осуществлены. Мужчина бросился на нее, нож упал на палубу, женщина пыталась ухватиться за борт, но промахнулась и соскользнула в воду. Больше святой отец ждать не стал. Он размашисто погреб прочь. Ему было безразлично, что за сексуально извращенную оргию он прервал, а размалеванные женщины с ножами, которые обзывали его, кроме всего прочего, мудозвоном и разъебаем, не вызывали в нем симпатии, даже если объект их мерзкой похоти спихивал их в воду. Кроме того, они – американцы. Святой отец тратить время на американцев не желал. Они воплощали в себе все, что святому отцу не нравилось в современном мире. Испытывая все возрастающее отвращение и неудержимое желание припасть к бутылке с виски, он добрался до причала и привязал лодку.

Оставшийся на катере Гаскелл перестал орать. Священник, спасший ему жизнь, проигнорировал как его хриплые мольбы о дальнейшей помощи, так и Салли, стоящую по пояс в воде рядом с катером. Пусть там и остается. Он вошел в каюту, изловчился запереть связанными руками дверь и огляделся в поисках чего-нибудь, чем бы разрезать шарф. Он все еще был очень сильно напуган.

* * *

– Правильно, – сказал инспектор Флинт, – и что ты потом сделал?

– Поднялся и прочел воскресные газеты.

– Потом?

– Съел тарелку овсянки и выпил чаю.

– Чаю? Ты уверен, что чаю? В прошлый раз ты сказал – кофе.

– В какой прошлый раз?

– В последний раз, когда ты об этом рассказывал.

– Я пил чай.

– Что потом?

– Я покормил Клема завтраком.

– Чем именно?

– Кашей.

– В прошлый раз ты говорил – мясом.

– А сейчас говорю – кашей.

– Реши, наконец, что это было?

– А какая, мать твою, разница?

– Для меня – разница.

– Кашей.

– Что ты делал после того, как покормил собаку?

– Побрился.

– В прошлый раз ты говорил, что принял душ.

– Сначала принял душ, а потом побрился. Я пытаюсь сберечь время.

– О времени не беспокойся. Его у нас навалом.

– А сколько это?

– Заткнись. Что ты делал потом?

– Бога ради, ну какое это имеет значение? Какой смысл повторять все снова и снова?

– Заткнись.

– Это идея, – сказал Уилт. – Я заткнусь.

– Что ты делал после того, как побрился?

Уилт смотрел на него и молчал.

– Ты побрился, и что?

Уилт хранил молчание. Наконец инспектор Флинт вышел из комнаты и послал за сержантом Ятцем.

– Он замолчал, – сказал тот устало. – Ну и что теперь делать?

– Попробовать убедить физически?

Флинт покачал головой.

– Госдайк был у него. Если в понедельник в суде у Уилта хоть волосок будет не на месте, он развопится насчет жестокости. Надо что-то другое. Должно же у него быть слабое место. Я не я буду, если не найду его. Как это ему удается?

– Что это?

– Говорить непрерывно и не сказать ничего. Ничего, черт побери, стоящего. У поганца больше мнений по любому вопросу, чем у меня волос на голове.

– Если не давать ему спать еще сорок восемь часов, он наверняка свихнется.

– Вместе со мной, – сказал Флинт. – И мы оба предстанем перед судом в смирительных рубашках.

В комнате для допросов Уилт положил голову на стол. Через минуту они вернутся и опять начнут задавать вопросы, но лучше поспать хотя бы минуту. Поспать. Только бы они дали ему выспаться. Как там Флинт сказал? «Подпиши признание и спи, сколько твоей душе угодно». Уилт поразмыслил над этим высказыванием и таящимися в нем возможностями. Признание? Оно должно быть достаточно достоверным, чтобы дать им работу, пока он не отоспится, и в то же время достаточно диким, чтобы быть отвергнутым судом. Оттянуть время, пока не вернется Ева и тем самым не докажет его невиновность. Что-то вроде «Шейна», чтобы занять газовщиков из второй группы и дать ему возможность помечтать о том, как он засунет Еву на дно шурфа. Следует придумать нечто посложнее, чтобы задействовать их на все сто. Как он их убил? Забил до смерти в ванной комнате? Там мало крови. Даже Флинт вынужден это признать. Так как? Какая смерть предпочтительнее? Бедняга Пинкертон выбрал тихую смерть, присоединив к выхлопной трубе шланг… Пожалуй, подойдет. Но почему? Должен же быть мотив. Ева путалась с доктором Прингшеймом? С этим ублюдком? Да ни за что на свете. Ева на него бы и не взглянула. А откуда это знать Флинту? И при чем здесь эта сучка Салли? Развлекались втроем? Что же, так можно объяснить, почему он убил всех троих. Опять же наличествует мотив, доступный пониманию Флинта. Кроме того, на той вечеринке вполне могло нечто подобное произойти. Значит, он взял шланг… Какой шланг? Шланг тут ни к чему. Пошли в гараж, чтобы сбежать от остальных? Все-таки придется остановиться на ванной комнате. Ева и Гаскелл занимались любовью в ванне? Уже лучше. Он выбивает дверь в припадке ревности. Совсем хорошо. Потом он их топит. Салли поднимается наверх, и ему приходится убить и ее. Вот и объяснение пятнам крови. Она сопротивлялась. Он не собирался ее убивать, но она упала в ванну. Просто великолепно. Однако куда же он их дел? Тут надо подумать. Тут Флинта на что-нибудь примитивное, вроде реки, не купишь. Это должно быть такое место, которое бы объясняло, почему он засунул куклу в яму. Флинт прочно вбил себе в голову, что кукла была частью отвлекающей тактики. Значит, объясняя, что он сделал с телами, он должен учитывать фактор времени.

Уилт встал и попросился в туалет. Как обычно, его сопровождал констебль.

– Зачем это нужно? – спросил Уилт. – Я не собираюсь вешаться на цепочке.

– Чтоб ты не попортил себе мясо, – ответил констебль хриплым голосом.

Уилт сел на унитаз. Попортить мясо. Ну и выраженьице. Сразу вспоминаются мясники из первой группы. Мясники? В этот момент на него снизошло вдохновение. Уилт встал и спустил воду. Мясники из первой группы займут полицию надолго. Он вернулся в бледно-зеленую комнату с жужжащей лампой. Флинт ждал его.

– Будешь говорить? – спросил он.

Уилт отрицательно покачал головой. Чтоб его признание звучало убедительно, надо заставить их вытаскивать его из него клещами. Он будет колебаться, начинать что-то говорить, замолкать, снова начинать, умолять Флинта перестать его мучить, ныть и начинать все сначала. По крайней мере, это не даст ему заснуть.

– Вы собираетесь начать все сначала? – спросил он.

Инспектор Флинт угрожающе улыбнулся.

– Все сначала.

– Ладно, – сказал Уилт, – делайте что хотите. Только не спрашивайте, чем именно я кормил собаку. Меня мутит от этих разговоров о собачьей еде.

Инспектор Флинт заглотил приманку.

– Почему же?

– Действует мне на нервы, – ответил Уолт, содрогнувшись.

Инспектор Флинт перегнулся через стол.

– Собачья еда действует тебе на нервы? – сказал он.

Уилт колебался с жалким видом.

– Не надо об этом, – попросил он. – Пожалуйста, не надо.

– Так что это было, каша или мясо? – спросил почуявший кровь инспектор.

Уилт схватился руками за голову. – Я ничего не скажу. Не скажу. Зачем вы все время спрашиваете о еде? Оставьте меня в покое. – Голос его поднялся до истерических нот, а вместе с ним и надежды инспектора Флинта. Он понял, что нашел то самое слабое место. Теперь он все узнает.

Загрузка...