Уилт

9

– Будь она проклята, эта штука. – в сердцах сказал весь измазанный мазутом Гаскелл, стоя на коленях рядом с двигателем. – Надо же, даже сейчас, в век технического монархизма, они не способны сделать приличный двигатель. Этот, должно быть, сооружался еще для Ноева ковчега.

– Ковчег, – сказала Салли, – а потом еще рубили головы королям. Кстати, учти, что Ева – регинофилка.

– Кто?

– Регинофилка. Монархистка. Поимей это в виду. Она вся за королеву, так что оставь свои антибританские настроения. Мы же не хотим, чтобы она взяла пример с двигателя и бросила работать. Может, дело вовсе не в рулевом управлении.

– Если бы я смог снять головку, я бы сказал, – заметил Гаскелл.

– И какая от этого польза? Другая появится? – спросила Салли и пошла в каюту, где Ева размышляла, что они будут есть на ужин. – Крошка весь в мазуте и все еще развлекается с двигателем. Винит во всем рулевое управление.

– Рулевое управление?

– Это такое соединение, детка.

– С чем?

– Тазобедренная кость соединяется с голенью. А тут все соединяется с поршнем. Все знают, что поршень – символ пениса. Механизированный мужской заменитель секса. Честно, Гаскелл такой регрессивный.

– Я не знаю, – сказала Ева.

Салли снова легла на койку и закурила сигару.

– Вот это мне в тебе и нравится, Ева. Ты ничего не знаешь. Невинность очаровательна, детка. Свою я потеряла в четырнадцать.

Ева покачала головой.

– Эти мужчины, – сказала она с укором.

– Он по возрасту годился мне в дедушки, – сказала Салли. – Он и был моим дедушкой.

– Не может быть! Какой ужас!

– Ну не буквально, – рассмеялась Салли. – Он был художником. С бородой. Потом запах краски на его халате, и эта студия, и он захотел нарисовать меня обнаженной. В те дни я была такой чистой. Он заставил меня лечь на кушетку и уложил мои ноги. Он всегда укладывал мои ноги, а потом отходил в сторону, смотрел на меня и рисовал. Однажды, когда я лежала на кушетке, он подошел ко мне, согнул мне ноги, и, не успела я опомниться, как он уже был на мне, халат задран и…

Ева сидела и зачарованно слушала. Она могла все себе так ясно представить, даже запах краски в студии, и кисти. У Салли была такая интересная жизнь, полная событий, и такая своеобразно романтическая. Ева попыталась вспомнить, какой она была в четырнадцать лет. Она даже с мальчиками не встречалась, а вот Салли в четырнадцать уже лежала на кушетке в студии знаменитого художника.

– Но он же вас изнасиловал, – наконец сказала она. – Почему вы не заявили в полицию?

– В полицию? Ты не понимаешь. Я училась в ужасно элитарной школе. Они бы тут же отправили меня домой. Школа была прогрессивной и все такое, но я не должна была позировать этому художнику, и мои родители никогда бы меня не простили. Они были очень строгие. – Салли вздохнула, опечаленная невзгодами своего полностью выдуманного детства. – Теперь ты понимаешь, почему я так боюсь мужчин. Если тебя изнасиловали, то ты хорошо знаешь, что такое мужская агрессивность.

– Полагаю, вы знаете, что это такое, – сказала Ева, испытывая некоторые сомнения по поводу того, что такое мужская агрессивность.

– Ты смотришь на мир по-другому. Как говорит Гаскелл, ничто в мире само по себе не плохо и не хорошо. Оно просто существует, вот и все.

– Я как-то ходила на лекцию по буддизму, – сказала Ева, – и мистер Подгетт сказал…

– Там все неправильно. Буддизм – это же просто сидеть и ждать. Это пассивное отношение. Нужно делать так, чтобы что-то происходило. Будешь долго сидеть и ждать, считай, что умерла. Кто-нибудь обязательно о тебя споткнется. Надо, чтобы все происходило, как хочешь ты, а не кто-то другой.

– Звучит как-то недружелюбно по отношению к другим, – сказала Ева. – Я хочу сказать, что если все будут делать только то, что они хотят, это не будет слишком приятно другим людям.

– Пусть другие горят в аду, – сказала Салли. – Это сказал Сартр, а он должен знать. Надо делать то, что ты сам хочешь, и без всяких угрызений совести. Как говорит Джи, крысы – это парадигма. Ты что думаешь, крысы только и прикидывают, что хорошо для других?

– Да нет, я так не думаю, – ответила Ева.

– Правильно. Крысы не знают этики. Ни в чем. Они просто совершают поступки. И не иссушают себе мозги рассуждениями.

– А что, по-вашему, крысы могут думать? – спросила Ева, основательно заинтересовавшись проблемами крысиной психологии.

– Конечно нет. Крысы просто есть. Крысам плевать на Schadenfende[8].

– А что это такое?

– Троюродная сестра Weltschmerz[9], – ответила Салли, гася сигару в пепельнице. – Поэтому мы можем делать, что захотим и когда захотим. Основной принцип. Только люди вроде Джи понимают, как оно все действует. Ученые. Лоуренс был прав. Для Джи главное голова, а тела вроде бы и нет.

– У Генри тоже почти что так, – сказала Ева. – Он все читает и рассуждает о книгах. Я ему говорила, что он не знает, что такое настоящая жизнь.

Сидя в передвижном отделе по убийствам, Уилт быстро набирался опыта. На лице сидящего напротив инспектора Флинта отражалось все возрастающее недоверие.

– Давайте еще разок, – сказал инспектор. – Вы утверждаете, что то, что эти люди видели на дне ямы, на самом деле надувная пластиковая кукла с влагалищем.

– Влагалище – это несущественно, – ответил Уилт, призывая на помощь последние запасы непоследовательности.

– Возможно, – сказал инспектор. – У большинства кукол этого нет, но… ладно, пропустим. Что я хотел бы знать, так это, уверены ли вы, что там, внизу не живое человеческое существо?

– Абсолютно, – ответил Уилт, – и если бы оно там было, то вряд ли было бы сейчас живым.

Инспектор разглядывал его с неудовольствием.

– Без вас знаю, – сказал он. – Я бы не сидел тут, если бы существовала хотя бы малейшая вероятность, что тот, кто там, внизу, еще жив.

– Верно, – согласился Уилт.

– Правильно. Теперь пойдем дальше. Как получилось, что на том, что эти люди видели и что они приняли за женщину и что, как вы утверждаете, на самом деле является куклой, была одежда, что у нее были волосы и, что особенно важно, голова у нее была расплющена, а одна рука вытянута вперед?

– Так уж она упала, – сказал Уилт. – По-видимому, рука зацепилась за стенку и поднялась вверх.

– А расплющенная голова?

– Честно говоря, я кинул на нее комок глины, – признался Уилт. – Может, поэтому?

– Вы бросили комок глины ей на голову?

– Именно это я и сказал, – согласился Уилт.

– Я слышал, что вы сказали. Но я хочу знать, что заставило вас бросать комок глины на голову надувной куклы, которая, как мне кажется, не сделала вам ничего плохого.

Уилт заколебался. Проклятая кукла доставила ему массу неприятностей, но момент казался мало подходящим для того, чтобы вдаваться в подробности.

– Право, не знаю, – сказал он. – Думал, это поможет.

– Поможет чему?

– Поможет… Ну, не знаю. Я просто бросил, и все. Был здорово навеселе.

– Хорошо, мы к этому еще вернемся. На один вопрос я так и не получил ответа. Если это кукла, то почему она была одета?

Уилт нервно оглянулся и встретился глазами с полицейской стенографисткой. Выражение этих глаз не вызывало на откровение. А они еще болтают о презумпции невиновности.

– Вы мне не поверите, – сказал Уилт. Инспектор внимательно посмотрел на него и закурил сигарету.

– И все же?

– Если честно, так я сам ее одел, – сказал Уилт, сгорая от стыда.

– Сам одел?

– Да, – подтвердил Уилт.

– Позвольте спросить, и какую цель вы преследовали, одевая ее?

– Не могу сказать.

Инспектор многозначительно вздохнул.

– Все правильно. Начнем с начала. Мы имеем дело с куклой, которую вы одели и привезли сюда глубокой ночью, затем сбросили ее на дно десятиметровой ямы и накидали комки глины ей на голову. Вы это хотите сказать?

– Да, – ответил Уилт.

– А не лучше ли будет, чтобы сберечь время и силы всех здесь присутствующих, признаться, что там, на дне ямы, сейчас покоится в мире, под двадцатью тоннами бетона, тело убитой женщины?

– Нет, – сказал Уилт. – Совершенно определенно не лучше.

Инспектор Флинт снова вздохнул.

– Можете быть уверены, мы обязательно доберемся до дна, – сказал он. – На это потребуются время, деньги и, видит Бог, терпение, но когда мы докопаемся до дна…

– Вы найдете надувную куклу, – сказал Уилт.

– С влагалищем?

– С влагалищем.

В учительской Питер Брейнтри стоял горой за Уилта.

– Говорю вам, я знаю Генри семь лет, и знаю его хорошо. Что бы там ни случилось, он не имеет к этому никакого отношения.

Мистер Моррис, заведующий гуманитарным отделением, скептически посмотрел в окно.

– Они держат его там уже четыре часа, – сказал он. – Это неспроста, значит, они считают, что он имеет какое-то отношение к убитой женщине.

– Они могут считать, что хотят. Я знаю Генри, и если бы бедолага даже захотел, он все равно не смог бы никого убить.

– Он же во вторник стукнул этого наборщика. Значит, он способен на иррациональное насилие.

– Неправда. Это наборщик его стукнул, – сказал Брейнтри.

– После того как Уилт обозвал его сопливым сраным недоумком, – пояснил мистер Моррис. – У того, кто так обзывает наборщиков, определенно с головой не в порядке. Они убили старину Пинкертона, вы же знаете. Он отравился выхлопными газами.

– Если называть вещи своими именами, то они чуть не убили и старину Генри.

– Конечно, этот удар мог повредить ему мозги, – заметил мистер Моррис с мрачным удовлетворением. – У мужчин сотрясение мозга иногда вызывает самые странные последствия. Мгновенно превращает его из приятного, тихого и безобидного человека, такого, как Уилт, в маниакального убийцу, который внезапно идет вразнос. И более странные вещи случались.

– Полагаю, Генри первый с вами согласился бы, – сказал Брейнтри. – Вряд ли он получает большое удовольствие от сидения в этом фургоне и от допроса. Хотел бы я знать, что они с ним там делают.

– Просто задают вопросы. Ну, к примеру: «Какие у вас отношения с женой?» или «Не можете ли вы сказать, где были в субботу вечером?» Они всегда начинают исподволь, приберегают самое главное напоследок.

Питер Брейнтри в ужасе молчал. Ева. Он начисто забыл про нее, а что касается того, что Генри делал вечером в субботу, то уж он-то точно знал, что говорил Генри по тому поводу, когда тот появился у него на пороге весь в грязи и выглядел так, как будто ему час до смерти остался.

– По-моему, – продолжил доктор Моррис, – очень странно, что они начинают допрашивать Уилта в отделе по убийствам сразу после того, как находят тело на дне ямы, заполненной бетоном. Очень это странно. Не хотел бы я быть на его месте. – Он встал и вышел, а Питер Брейнтри остался сидеть, размышляя, не должен ли он что-нибудь предпринять, например, позвонить адвокату и попросить его прийти и поговорить с Генри. Наверное, еще рано, да и сам Генри может потребовать адвоката, если сочтет нужным.

Инспектор Флинт закурил очередную сигарету с явно угрожающим видом.

– Какие у вас отношения с женой? – спросил он.

Уилт заколебался.

– Нормальные, – ответил он.

– Просто нормальные? Не больше?

– У нас вполне хорошие отношения, – сказал Уилт, сознавая, что допустил ошибку.

– Так-так. И, я надеюсь, она подтвердит ваш рассказ насчет надувной куклы?

– Подтвердит?

– Тот факт, что вы имеете привычку одевать куклу и с ней развлекаться?

– У меня нет такой привычки, – возмущенно сказал Уилт.

– Да я просто спрашиваю. Вы же первый начали говорить о том, что у нее есть влагалище. Не я. Вы это сообщили добровольно, и, естественно, я предположил…

– Что вы предположили? – спросил Уилт. – Вы не имеете права…

– Мистер Уилт, – сказал инспектор, – попробуйте поставить себя на мое место. Я расследую дело о предполагаемом убийстве; и тут появляется человек, заявляющий: то, что два свидетеля описывают, как тело упитанной женщины тридцати с небольшим лет…

– Тридцати с небольшим? У кукол нет возраста. Если бы этой проклятой кукле было больше, чем шесть месяцев от роду…

– Пожалуйста, мистер Уилт, разрешите мне продолжить. Как я уже говорил, я расследую дело, которое на первый взгляд является делом об убийстве, а вы сами признались, что засунули куклу с влагалищем в эту яму. Если бы вы были на моем месте, к какому бы выводу вы пришли?

Уилт попытался придумать какое-нибудь самое невинное объяснение, но не смог.

– Вы же первый должны согласиться, что это выглядит странно.

Уилт кивнул. Это выглядело чертовски странно.

– Правильно, – продолжал инспектор. – Теперь давайте попытаемся найти самое безобидное объяснение вашим действиям, и прежде всего тому, что вы делаете особый акцент на наличие у куклы влагалища…

– Да ничего я не акцентирую. Я сказал об этом для того, чтобы подчеркнуть, что выглядит она очень натурально. Я вовсе не хотел сказать, что у меня есть привычка… – Он замолчал, удрученно глядя в пол.

– Продолжайте, мистер Уилт. Иногда полезно выговориться.

Уилт с отчаянием посмотрел на инспектора. Разговоры с ним не приносили ему не малейшей пользы.

– Если вы подразумеваете, что моя интимная жизнь сводилась к совокуплению с блядской надувной куклой, одетой в платье моей жены…

– Минутку, – сказал инспектор, с многозначительным видом гася сигарету. – Наконец-то мы сделали шаг вперед. Вы признаете, что то, что находится там, внизу, одето в платье вашей жены? Да или нет?

– Да, – удрученно сказал Уилт.

Инспектор Флинт поднялся.

– Полагаю, самое время пойти и немного поболтать с миссис Уилт.

– Боюсь, это будет затруднительно. – сказал Уилт.

– Затруднительно?

– Дело в том, что она уехала.

– Уехала? – переспросил инспектор. – Я правильно вас понял, вы сказали, что она уехала?

– Да.

– И куда она уехала?

– В этом все дело. Я не знаю.

– Вы не знаете?

– Честно, не знаю, – сказал Уилт.

– Она вам не сказала, куда уезжает?

– Нет. Просто когда я вернулся домой, ее не было.

– Она не оставила записки или чего-нибудь в этом роде?

– Оставила, между прочим, – подтвердил Уилт.

– Хорошо, давайте поедем к вам домой и посмотрим на эту записку.

– Боюсь, это невозможно. – сказал Уилт. – Я от нее избавился.

– Вы от нее избавились? – спросил инспектор. – Вы от нее избавились? Каким образом?

Уилт жалобно взглянул на стенографистку.

– По правде говоря, я подтер ею зад, – сказал он.

Инспектор Флинт смотрел на него, как на сумасшедшего.

– Что вы сделали?

– Ну, туалетная бумага в уборной кончилась, и я… – он замолчал.

Инспектор закурил очередную сигарету. Руки у него тряслись, а в глазах была та отрешенность, которая предполагала, что он только что заглянул в какую-то отвратительную бездну.

– Мистер Уилт, – заговорил он, когда ему удалось взять себя в руки. – Я всегда считал себя спокойным, терпеливым и гуманным человеком, но если вы всерьез рассчитываете, что я поверю хотя бы одному слову из вашей нелепой истории… у вас не все дома. Сначала вы мне говорите, что засунули куклу в яму. Затем вы признаетесь, что одели ее в платье жены. Теперь вы утверждаете, что она уехала, не сказав куда, и в довершение у вас хватает нахальства сидеть здесь и говорить, что вы подтерли задницу единственным надежным доказательством, способным подтвердить ваше заявление.

– Но это правда, – сказал Уилт.

– Херня! – закричал инспектор. – Мы оба знаем, что миссис Уилт больше нет, и нечего делать вид, что это не так. Она на дне этой блядской ямы, и это вы ее туда засунули.

– Вы меня арестуете? – спросил Уилт, когда они тесной группой шли через дорогу в направлении полицейской машины.

– Нет, – сказал инспектор, – вы просто помогаете полиции в расследовании. Так сегодня и сообщат в новостях.

– Дорогой мистер Брейнтри, ну, конечно, мы сделаем все, что от нас зависит, – сказал заместитель директора. – Уилт всегда был хорошим членом лашего коллектива, и, по-видимому, это какая-то ужасная ошибка. Убежден, что нет причин для беспокойства. Вскоре все выяснится само собой.

– Надеюсь, вы правы, – сказал Брейнтри, – но есть некоторые усложняющие дело факторы. Прежде всего Ева…

– Ева? Миссис Уилт? Уж не хотите ли вы сказать…

– Я ничего не хочу сказать. Я только говорю, что… в общем, ее нет дома. Она ушла от Генри в прошлую пятницу.

– Миссис Уилт ушла… я совсем ее не знаю, только по разговорам. Не она ли сломала ключицу мистеру Локьеру в классе по дзюдо несколько лет назад?

– Это была Ева, – сказал Брейнтри.

– Она не похожа на женщину, которая позволит Уилту засунуть себя…

– Совершенно верно, – поспешно сказал Брейнтри. – Если уж кому и грозит быть убитым в их доме, так это Уилту. Думаю, следует известить об этом полицию.

Их разговор был прерван появлением директора, который принес экземпляр вечерней газеты.

– Полагаю, вы это уже видели, – сказал он, размахивая газетой. – Просто ужас какой-то. – Он положил газету на стол и показал на заголовки.

УБИТАЯ ЖЕНЩИНА ПОГРЕБЕНА В БЕТОНЕ У ТЕХУЧИЛИЩА. ПРЕПОДАВАТЕЛЬ ПОМОГАЕТ ПОЛИЦИИ.

– О, Господи, – сказал заместитель директора. – О, Господи. Как возмутительно некстати. Худший момент трудно было бы придумать.

– Нам это и в лучший момент ни к чему, – рявкнул директор. – И это еще не все. Уже было с полдюжины звонков от родителей, желающих знать, нет ли у нас привычки нанимать на постоянную работу убийц. Кстати, кто он такой, этот Уилт?

– Он из гуманитарного отделения, – сказал заместитель директора. – Уже десять лет у нас работает.

– Гуманитарное отделение. Мог бы сам догадаться. Если они там не поэты, то маоисты или… Хотел бы я знать, где, черт побери, Моррис их находит. И теперь еще этот проклятый убийца. Один Бог знает, что я сегодня буду говорить комиссии по образованию. У них в восемь чрезвычайное заседание.

– Я возражаю против того, чтобы Уилта называли убийцей, – сказал преданный Брейнтри. – Нет никаких доказательств, что он кого-то убил.

Директор внимательно на него посмотрел, затем снова вернулся к заголовкам.

– Мистер Брейнтри, если некто помогает полиции в расследовании убийства, то он не обязательно убийца, хотя предположение такое есть.

– Вне всякого сомнения, это не поможет нам поднять ранг училища, – тактично вмешался заместитель директора.

– Как назло, у нас на пятницу намечен визит инспекционного комитета.

– Если судить по тому, что я услышал от полиции, это также не ускорит строительство нового административного корпуса, – сказал директор. – Они говорят, что понадобится не меньше трех дней, чтобы пробурить новый шурф и вытащить тело. Значит, придется устанавливать новую сваю, а мы и так сильно отстали от графика и истратили уже половину денег. Почему, ради всех святых, он не выбрал какое-нибудь другое место, чтобы избавиться от своей жены, будь она проклята?

– Я не думаю… – начал Брейнтри.

– Мне безразлично, что вы думаете, – сказал директор. – Я просто передаю вам, что думает полиция.

Брейнтри ушел, оставив их спорить и придумывать способы борьбы с той оглаской, которую вызвала эта история. Он спустился в кабинет заведующего гуманитарным отделением и нашел мистера Морриса в состоянии полного отчаяния. Он пытался найти замену Уилту в его классах.

– Но он, скорее всего, выйдет на работу завтра утром, – предположил Брейнтри.

– Черта с два, – сказал мистер Моррис. – Когда они их забирают, они не спешат их отпустить. Уж поверьте мне. Полиция делает ошибки, я вовсе этого не отрицаю, но если они действуют так быстро, то они знают, что делают. Заметьте, я всегда говорил, что Уилт маленько странноват.

– Странноват? Я к вам прямо из кабинета заместителя директора. Хотите знать, что директор думает о сотрудниках вашего отделения?

– Ради Бога, – сказал мистер Моррис, – мне все равно.

– И все же, что такого странного вы находите в Генри?

– На мой взгляд, он слишком скромный и робкий. Взять хотя бы то, что он столько лет мирится со своей должностью младшего преподавателя.

– Вряд ли это можно поставить ему в вину.

– Ну, разумеется, это его вина. Стоило ему только пригрозить, что он уйдет, получил бы повышение тут же. Здесь другим путем ничего не добьешься. Надо, чтобы тебя заметили.

– Похоже, сейчас он этого добился, – сказал Брейнтри. – Директор уже обвиняет его в срыве графика строительства, и если нам не удастся получить эту почетную степень, из Генри сделают козла отпущения. Все скверно. У Евы должно было хватить ума не уходить от него ни с того ни с сего.

У мистера Морриса был более трезвый взгляд на вещи.

– Будь она сообразительней, она ушла бы от него еще до того, как он забил ее до смерти и сбросил в эту чертову дыру. Кого же я пошлю завтра к газовщикам в первую группу?