Украина: история

Около 150 лет, с конца XVIII до начала XX в., украинцы жили в двух разных империях: 80 % из них были подданными Романовых, остальные — Габсбургов. Так на рассвете Нового времени украинцы оказываются внутри политических систем, радикально отличных от того уклада, к какому они привыкли.

Подобно всем прочим империям, Российская и Австрийская представляли собой огромные конгломераты земель, населенных народами отнюдь не одинаковыми в этническом и культурном отношении. При этом императоры, в руках которых была сосредоточена громадная высокоцентрализованная власть, не склонны были считаться с привычками, желаниями или какими-то отличительными чертами своих подданных. От них требовались абсолютная покорность и верность правящим династиям — качества, считавшиеся в империях не просто политическими обязанностями, но еще и религиозными и моральными добродетелями. Взамен империи обещали своим подданным безопасность, стабильность и порядок. И надо сказать, многие жители империй не только находили такое мироустройство разумным, но и предпочитали его любому другому.

Своими многочисленными подданными, разбросанными по необозримым просторам, императоры управляли в основном при помощи армии и бюрократии. Армия защищала, а при подходящей возможности и расширяла границы империи, и она же поддерживала внутренний порядок. А бюрократия собирала налоги (большая часть которых шла на ее же и армии содержание) и пыталась организовать общество наилучшим для империи образом.

Феодалы, правившие в Украине в XVIII в., будь то польская шляхта или казацкая старшина, считали, что чем меньше правительству приходится вмешиваться в дела общества, тем лучше и для общества, и для правительства. В отличие от них имперские бюрократы XIX в. были убеждены, что чем больше они навяжут обществу законов и предписаний, тем будет лучше и обществу, и им самим. И хоть местная элита по-прежнему сохраняла свое значение, важнейшие решения, иногда менявшие весь уклад жизни украинцев, все чаще принимались не на местах, а в имперских министерствах далеких столиц.

Российская империя

Российская империя была одной из самых больших когда-либо существовавших на земле империй. От других европейских стран она отличалась не только огромными размерами, но и всем своим политическим укладом. Государь-император обладал никем и ничем не ограниченной властью, с которой не шла ни в какое сравнение власть иных европейских монархов. И ни один из этих монархов не имел такой деспотичной бюрократии, такой жестокой полиции и такого бесправного народа, какие были у российского царя.

В XVIII в. в результате реформ Петра I и Екатерины II империя далеко ушла от своего прообраза — примитивного полуазиатского Московского княжества. Она обзавелась могучей современной армией, европейски вышколенной бюрократией и интеллектуальной элитой, быстро осваивающей западные культурные модели и стереотипы. Но все эти перемены отнюдь не заставили российских императоров отказаться от самодержавия — основного постулата старой московской политической доктрины, согласно которому царь имеет абсолютную власть над всеми своими подданными и над всеми аспектами их жизни.

Правда, в самом начале XIX в. забрезжила надежда на конституцию, которой молодой, ищущий популярности Александр I, казалось, всерьез собирался логически завершить законодательные реформы своей бабушки Екатерины II: именно конституция могла окончательно утвердить власть закона взамен монаршего самовластья. Впрочем, вскоре выяснилось, что и этот «просвещенный монарх» не воспринимал идею конституции всерьез. Однако жажда реформ уже проникла в сердца имперских либералов, и в декабре 1825 г., сразу после смерти Александра I, группа заговорщиков попыталась устроить государственный переворот с целью установить конституционное правление. И хотя так называемое «восстание декабристов» потерпело полный провал, новый император Николай I был потрясен этим покушением на основы самодержавия и ответил на вызов декабристов ужесточением контроля над своими подданными. Как человек военный, Николай пытается во всем обществе установить дисциплину и порядок милой его сердцу армии. Для этого он еще более расширяет бюрократический аппарат и в 1826 г. учреждает пресловутое Третье отделение имперской канцелярии — первую в России секретную службу. Он же устроил и так называемый корпус жандармов — регулярную полицию, а также приказал значительно ужесточить цензуру. Все это привело к тому, что на весь долгий период царствования Николая I Россия вступает в эпоху, которую В. О. Ключевский называл самой бюрократической в российской истории.

Украинские земли в составе Российской империи в XIX в.

Имперское присутствие в Украине. Приверженцы российского самодержавия находили и другие аргументы в его пользу, кроме огромных просторов империи, и в их числе — пестрота ее этнического состава. Этот довод наиболее ясно изложил князь Олександр Безбородько — один из самых выдающихся украинцев на имперской службе. Кстати, следует особо подчеркнуть, что свою пылкую любовь к родной Украине он нисколько не пытался скрывать. Тем не менее именно Безбородько первым — еще в конце XVIII в.— в своей секретной записке отметил, что самодержавие является «единственно возможной формой правления» в стране со столь разнообразными «жителями и обычаями» и что «малейшее ослабление самодержавной власти неминуемо приведет к потере многих провинций, ослаблению государства и бесчисленным несчастиям для народа». Исходя из подобных соображений чиновники управляли империей таким образом, как если бы она состояла из одного-единственного народа — русского, сознательно пытаясь не замечать многочисленных особенностей и традиций всех прочих. А поскольку украинцы в языковом и культурном плане близко сходятся с русскими, то правительству не составляло особого труда делать вид, что «Украина — это та же Россия». И если бы имперскому чиновнику кто-нибудь отважился задать вопрос: по какому праву Россия управляет большей частью Украины? — ответ был бы в духе надписи на медали, выпущенной в честь Екатерины II в 1793 г.: «Я вернула то, что было отнято». По всеобщему убеждению, Украина всегда была неотъемлемой частью России и лишь по странной исторической случайности на какое-то время оказалась от нее оторванной. И любой имперский чиновник объяснил бы, что существующие отличия между русскими и украинцами — не более чем результат этой временной разлуки. И теперь, «воссоединившись» с Россией, украинцы (или «малороссы») должны были поскорее избавиться от своих особых черт и стать «истинно русскими». На подстегивание этого «естественного» процесса и была направлена государственная политика вплоть до самого распада империи.

Конкретным и повсеместным признаком имперского присутствия в Украине была армия. Ее многочисленные форты и гарнизоны усеяли всю страну, ее командиры требовали от населения исполнения тяжелых повинностей, страшнейшей из которых был призыв на действительную службу, введенный в Украине в 1797 г. Солдатам российской армии полагалось служить 25 лет, но частые войны и бесчеловечная муштра задолго до истечения четвертьвекового срока загоняли бедняг в могилу. Недаром призыв считался равносильным смертному приговору — рекрутов к месту службы часто доставляли в кандалах, а помещики отдавали в солдаты провинившихся или непокорных крестьян.

Милитаризация всей системы управления, широко развернутая при Николае, началась еще при Александре и его министре Аракчееве — солдафоне, фанатике и мракобесе, который в 1816—1821 гг. стал повсюду устраивать ненавистные народу военные поселения. В таких поселениях, устроенных по типу военных лагерей, жили 500 тыс. солдат с семьями — и вся жизнь в таких семьях, начиная от разрешения на брак и кончая количеством детей, была расписана точными и детальными инструкциями. В Украине существовало около 20 подобных поселений, но до 1857 г. большинство из них было упразднено, поскольку оказалось, что результаты этого «социального эксперимента» оказались прямо противоположными тем, на которые рассчитывали его авторы. Этот пример, пусть и крайний, говорит сам за себя: подчинить жизнь граждан военной дисциплине в течение долгого времени оставалось мечтой и идеалом царской бюрократии.

Процесс внедрения в Украине имперских административных структур, начавшись еще в 1770-е годы, получил окончательное завершение лишь в 30-е годы XIX в. К этому времени вся «Малороссия» была разделена на девять губерний, причем на каждый из ее традиционных регионов приходилось по три губернии. Черниговская, Полтавская и Харьковская охватывали земли Левобережья. Здесь еще помнили и хранили традиции казачества, Гетманщины и старшины. Киевская, Волынская и Подольская губернии располагались на Правобережье, недавно отвоеванном у поляков. Польская шляхта, как и раньше, заправляла здесь всей социально-экономической жизнью на селе, а в городах и местечках жили в основном евреи. Наконец, новоосвоенный Юг, бывший еще недавно вотчиной запорожцев и крымских татар, был разбит на Екатеринославскую, Херсонскую и Таврическую губернии. Каждая губерния делилась на уезды («повіти»), в которые в свою очередь входили села и уездные города.

Губернская и уездная иерархия чиновников была одинаковой по всей империи. Губернаторов назначали цари, те подбирали себе штат чиновников, каждый из которых отвечал за свой участок управления (общественным порядком, финансами, образованием и т. д.). Верхние ступени административной лестницы обычно занимали профессиональные бюрократы. Судьи и предводители дворянства избирались местными дворянами из своей среды. Для заполнения низших ступеней профессиональных чиновников просто не хватало, и там было много случайного сброда.

Для древнейших украинских городов, издавна пользовавшихся самоуправлением по Магдебурге кому праву, введение новой бюрократической системы имело в основном негативные последствия. В 1835 г. Киев последним из городов официально утратил свой особый «магдебургский» статус. Отныне все украинские города были подчинены губернским властям. На низшем административном уровне — в селе — за соблюдение правопорядка отвечали помещики.

По социальному происхождению чиновники, осуществлявшие повседневное управление в Украине XIX в., в основном были бюрократизированными дворянами. Высшие, в особенности губернаторские, посты чаще всего доставались представителям влиятельных аристократических семейств; управленцы среднего звена соответственно происходили из рядового и среднего дворянства. Скромные должности делопроизводителей и писарей были уделом мещан и сыновей священников. И почти никогда даже самые незначительные административные посты не занимали крестьяне.

Этнический состав бюрократии в Украине менялся в зависимости от региона. На Левобережье, где потомки старой казацкой старшины получили все права дворянства, среди высшего чиновничества попадались столь славные украинские фамилии, как Милорадович, Миклашевский, Кочубей, Завадовский, Капнист, Полетика и др. На Правобережье преобладали русские и поляки. На Юге, куда стекался народ со всей империи, состав чиновничества тоже был самый разнообразный, хотя и здесь в большинстве были русские. Впрочем, следует заметить, что коль скоро нерусский вступал в ряды бюрократии, он не только, как правило, быстро русифицировался, но часто мыслил и поступал как «более русский», чем сами русские.

Имперская бюрократия была организована по военному образцу, имела чины и мундиры. Нижестоящие заискивала перед вышестоящими, в то же время грубо третируя тех, кт стоял ниже их самих. За неимением конституции, защищающей права личности, любой чиновник не только формально мог вмешиваться в частную жизнь людей, но и часто делал это с особым удовольствием. К счастью, Российская империя была сравнительно бедной и могла себе позволить содержать лишь 12 чиновников на 10 тыс жителей (на Западе на такое же количество населения чиновников приходилось в три — четыре раза больше), да и жалованье у тех было столь мизерным, что приходилось «добирать» взятками. На коррупцию, особенно местного масштаба, правительство смотрело сквозь пальцы: покуда чиновники исправно обеспечивали казну требуемой суммой денег, начальство мало волновало, сколько они кладут себе в карман. В России население веками привыкало к такой системе — в Украине она была еще в новинку. Быть может, этим объясняется тот факт, что именно украинец Гоголь создал столь блестящий сатирический портрет имперской бюрократии — всемирно известную комедию «Ревизор» (1836).

До Николая I, правившего в 1825—1855 гг., надзор за «благонадежностью» граждан осуществлялся лишь от случая к случаю и преследовал в основном чисто информативные цели. До учреждения в 1826 г. Третьего отделения в России не было специальных структур, занимающихся политическими репрессиями. Но теперь они появились — и хотя штаты постоянных сотрудников «охранки» поначалу были невелики, тайные агенты Третьего отделения были повсюду: на ярмарках и в кабаках, в университетах и прочих общественных собраниях они зорко выслеживали малейшие признаки «подозрительного» образа мыслей и поведения. Цензура как средство подавления потенциальной оппозиции использовалась в России всегда, но при Николае I ее требования как никогда ужесточились. Специальные комитеты пристально следили за всем, что появлялось в печати. Недаром Тарас Шевченко с горькой иронией писал: «Від молдаванина до фінна на всіх язиках все мовчить, бо благоденствує».

Но как ни старался император превратить Россию в сугубо «полицейское» государство с жесткой дисциплиной и военными порядками, ему это не удалось. Десятилетиями столица обрушивала водопад инструкций и циркуляров на головы местного чиновничества — разбросанного по огромной территории, коррумпированного и ленивого. Исполнять все то, чего требовало вышестоящее начальство, чиновникам не было никакого смысла — тем более что и при всем желании они никак бы не управились со своим огромным хозяйством. Во всяком случае, на каждого чиновника-«педанта» в любом учреждении приходилось по одному чиновнику-«добряку» — да и редкий «педант» не превращался в «добряка» за определенную мзду, смягчавшую самые суровые приговоры и заставлявшую проявлять снисходительность к «отдельным нарушениям».

Российская империя не была не только сплошь «полицейским», но и абсолютно закрытым обществом. Для зарубежного путешествия жителя империи — конечно, такого, у которого хватало на это денег,— практически не было никаких препятствий. Представители правящей элиты, их чада и домочадцы время от времени бывали на Западе и могли сравнивать тамошние порядки с установленными в их отечестве — часто не к чести, но к смягчению этих последних.

«Малороссийская» ментальность. Величие и могущество империи, возможность блестящей карьеры, гордое чувство принадлежности к дворянству одной из самых мощных держав мира — все это лучше всякого полицейского контроля обеспечивало лояльность бывшей украинской старшины, ее преданность государю-императору. Украина стала для них лишь «малой родиной>, милой сердцу стороной — и органической частью большого отечества, империи Российской; соответственно украинцы — «племенем» русского народа. Политическая самостоятельность Украины как теоретическое соображение вызывало у дворян-«малороссов» ироническую усмешку, а как потребность практического действия — открытую враждебность. Стоит привести типичные для «малороссийской» ментальности суждения Виктора Кочубея (украинца, бывшего в начале 1830-х годов председателем Совета министров): «Хотя я по рождению и хохол, но я более русский, чем кто другой, и по моим принципам, и по моему состоянию, и по моим привычкам. Мое звание и занимаемый мною пост ставят меня выше всяких мелких соображений; я смотрю на дела Ваших (украинских.— Авт.) губерний с точки зрения общих интересов нашей страны. Микроскопические виды не мое дело».

Украинские историки националистической школы XX в. не жалели времени и слов для сурового обличения «малороссийской» ментальности. Даже такой последовательный защитник украинской элиты, как Вячеслав Липинский, в 1920-е годы замечал, что «комплексы неполноценности», подобные «малороссийскому»,— типичная болезнь «без государственных» народов. Липинский пытался доказать, что «малоросс», психологически приспосабливаясь к имперской модели, постепенно утрачивал лучшие черты украинского национального характера, приобретая худшие — русского. Если так, то не было на свете никого хуже представителей образованной части украинского общества XIX в., ибо всем им в той или иной степени были свойственны черты вышеописанной ментальности, а наиболее яростными врагами украинского «сепаратизма» часто выступали именно украинцы.

Политические события

Сила и могущество Российской империи к началу XIX в. пришлись как нельзя более кстати: царскому режиму предстояла встреча в открытом бою с мощным и беспощадным соперником.

Вторжение Наполеона. Вступление в пределы России 640-тысячной «великой армады» в 1812 г. стало сильным и болезненным ударом для империи. Так, во всяком случае, казалось поначалу. Но, как всем известно, Россия не только сумела за каких-то несколько месяцев оправиться от первого потрясения, но и дала захватчику мощный отпор, прогнав его до самого Парижа... Вот только цена этой победы для русского народы была, как всегда, непомерно велика и тяжела.

Что до Украины, то на сей раз она мало пострадала (хотя мало и выиграла). Правда, часть армии Наполеона вторглась на Волынь, причинив немалый урон этому краю. Надо сказать, что большинство украинцев горячо откликнулись на призыв царя «грудью встать на защиту отечества». Левобережное казачество моментально выставило несколько добровольческих полков. То, с какой охотой шли украинцы в эти полки, свидетельствовало о том, что не оскудели еще казацкие традиции.

Поговаривали, впрочем, что некоторые наследники видных казацких фамилий поднимали бокалы за здоровье Наполеона и чуть ли не вслух выражали надежду на то, что французский император покончит с российским. Слухи эти можно признать правдоподобными, если принять во внимание сходные случаи в недалеком прошлом (выше уже упоминалась апелляция В. Капниста к Пруссии в 1791 г.). Но, как бы то ни было, антиимперские настроения были явлением исключительным. Огромное большинство украинцев верно и отчаянно сражались против Наполеона за российского царя.

Восстание декабристов. Участие России в длительных «наполеоновских» войнах в Европе привело к весьма неожиданному результату. Многие царские офицеры, проведя свои лучшие годы на европейских полях сражений, испытали влияние политических институтов и ценностей Запада и стали их пылкими сторонниками. Вернувшись с победой домой, они надеялись, что их молодой и казавшийся столь либеральным царь Александр I реформирует Россию на западный манер. Вместо того этот непредсказуемый император приблизил к себе реакционеров во главе с Аракчеевым и им поручил управление страной. Молодые победители Бонапарта были глубоко разочарованы таким поворотом событий. И вот небольшая, но тесно сплоченная группа офицеров (большинство их принадлежали к самым знатным дворянским родам) начинает создавать тайные общества с целью свержения самодержавия и установления конституционного правления.

Первое такое общество — «Союз спасения» — было основано в Петербурге в 1816 г. Из него со временем вышли руководители и участники двух отдельных, но связанных между собою групп заговорщиков. Первая из них, оставаясь в Петербурге, составила так называемое Северное общество. Среди его участников было много аристократов. Обсуждая республиканские идеи, Северное общество не имело сильного руководства и потому разговорами в основном и ограничилось. Зато Южное общество с центром в украинском местечке Тульчине, где служил его руководитель полковник Павел Пестель — человек железной воли и блестящих способностей,— действовало более эффективно. Кроме того, Пестель склонил на свою сторону еще одну группу заговорщиков — так называемое Общество соединенных славян. Среди основателей и руководителей последнего были двое украинцев — братья Борисовы, «из дворян Слободско-Украинской губернии». А затем и группа польских революционеров, действовавших в Украине, также присоединилась к обществу Пестеля. Таким образом, к 1825 г. Южное общество насчитывало уже около 160 членов (а создавал его Пестель всего лишь с тридцатью офицерами-заговорщиками).

Программа Пестеля, разработанная в документе под названием «Русская правда», была более радикальной, чем программа северных конституционалистов. Она предусматривала отмену всякого социального и политического неравенства, модернизацию хозяйства страны, власть революционной элиты, строгую централизацию управления. Хотя Пестель и действовал в Украине, никакого интереса к нерусским народам империи он не обнаружил. Более того, он утверждал, что за исключением поляков с их высокоразвитой культурой все остальные меньшинства должны быть русифицированы. В частности, украинцам он отказывал даже в праве считаться «отдельной народностью» и утверждал, что «Малороссия» никогда не была и не может быть независимой. Подобных взглядов на «украинский вопрос» будут придерживаться и дальнейшие поколения русских революционеров.

Однако члены Общества соединенных славян не разделяли нейтралистских пристрастий Пестеля, склоняясь к реорганизации империи на федеративных началах. Но опять-таки среди субъектов предполагаемой федерации не было Украины — и это несмотря на то, что в правлении общества состояли

украинцы. Впрочем, имеются данные о том, что и в Украине с 1819 г. существовало так называемое Малороссийское тайное общество, которое поддерживало связи с Обществом соединенных славян и с польской революционной организацией «Темпляры». Председателем его был поветовый маршал (т. е. уездный предводитель дворянства) Василь Лукашевич — страстный приверженец независимости Украины, автор «Катехизиса автономиста».

Но теория теорией, а дело делом. Если рассматривать деятельность Южного и Северного обществ с точки зрения искусства политических заговоров, то и тех, и других придется признать не только идеалистами, но и дилетантами. К тому же внезапная смерть Александра I застала заговорщиков врасплох. В состоянии глубокого потрясения руководители Северного общества 14 декабря 1825 г. вывели на Сенатскую площадь Петербурга несколько тысяч солдат, отказавшихся присягнуть новому царю Николаю I, и пытались добиться его отречения. В тот же день восстание провалилось, и все его участники были арестованы.

Немногим лучше действовали и «южане». Поскольку Пестель по доносу предателя Майбороды был арестован в Тульчине за день до начала восстания на Сенатской площади, руководство действиями заговорщиков в Украине перешло в нетвердые руки Бестужева-Рюмина и братьев Муравьевых-Апостолов. Хотя они и убедили около тысячи своих солдат примкнуть к восстанию, более широкой поддержки в войсках и среди местного населения они не нашли. После недели беспорядочных и бесцельных маневров к югу от Киева отряды восставших были разбиты верными царю войсками. Так первое революционное движение в истории Российской империи потерпело катастрофическое поражение.

Польское восстание 1830 г. Всего каких-нибудь пять лет спустя Украина стала ареной нового восстания. В ноябре 1830 г. тайное общество молодых польских офицеров, вдохновленное революциями, разразившимися в том же году во Франции и Бельгии, подняло антиимперское восстание в Варшаве. Однако после первого успеха все силы восставших ушли на внутренние конфликты. В начале 1831 г., надеясь поднять широкое выступление на Правобережной Украине, где польское дворянство пустило глубокие корни, восставшие двинулись на Волынь. Не получив, однако, широкой поддержки у населения, пятитысячный отряд польских шляхтичей под натиском российской армии отступает в Восточную Галичину, но не складывает оружия.

Было очевидно, что без помощи народа, т. е. Украинских крестьян, восстание захлебнется. Вот тогда и появился знаменитый лозунг, обращенный польскими повстанцами ко всем русским и украинцам, страдавшим под гнетом самодержавия: «За нашу и вашу свободу». Впрочем, чтобы убедить украинских крестьян помочь своим польским «панам», которых они ненавидели уж во всяком случае сильнее, чем российского царя, требовалось нечто большее, нежели лозунги. Но даже призывы некоторых повстанцев уразуметь лозунг буквально и действительно пообещать крестьянам, ежели те поддержат восстание, освобождение от крепостного права в случае победы — были гневно отвергнуты большинством польской шляхты. В результате украинские крестьяне Правобережья заняли в конфликте преимущественно нейтральную позицию, а некоторые даже воспользовались им, чтоб отомстить своим польским помещикам. Кстати, и в самой Польше многие крестьяне в 1830—1831 гг. отказались поддержать восстание шляхты, тем самым наглядно продемонстрировав, что социальные идеи остаются гораздо ближе и понятнее неясно замаячившей на историческом горизонте идеи национальной и что даже у поляков национальное сознание и национальная солидарность отнюдь еще не овладели массами.

К середине 1831 г. восстание было разгромлено. Однако с этого времени существование польских тайных обществ и тайных заговоров против царя не прекращалось ни на один день. Небезынтересно будет отметить, что хотя и сети заговоров плелись, и огни восстаний вспыхивали по большей части на украинской земле, собственно украинцев все это как будто мало касалось. О чем говорит этот факт? По-видимому, о том, насколько неопределенными и выхолощенными стали сами политические понятия Украины и украинцев в Российской империи начала XIX в.

Реформы в Российской империи

После польского восстания 1830 г. имперское правительство принимает решение об объединении так называемых западных губерний, некогда входивших в состав Речи Посполитой, т. е. Правобережной Украины, Белоруссии и Литвы. Теперь настала очередь Правобережья подвергнуться процессу стирания его самобытных черт, что и было не без успеха проделано в 1830—1840-е годы,— точно так же, как некогда (а точнее — еще в 1780-е годы) тому же самому процессу было подвергнуто Левобережье. Но только в XIX в. подобные операции носили более глубокий и систематический характер: целью их было не только введение административного единообразия, но и превращение Правобережья в «истинно русскую землю». Отныне механизмы русификации были запущены на полные обороты.

Ближайшая задача имперской политики в Правобережной Украине состояла в ограничении там польского влияния. Однако и на крестьянах-украинцах, и на горожанах-евреях оживление имперского присутствия в регионе не замедлило сказаться. В ноябре 1831 г. Николай I создал в Киеве специальную комиссию по делам западных губерний. Виктор Кочубей, назначенный ее председателем, получил от царя четкое указание «привести в соответствие» жизнь этих губерний во всех сферах с жизнью великорусских губерний. После этого в течение нескольких месяцев были закрыты все польские школы (украинских почти и не было) и вся система образования была реорганизована по общеимперским образцам. Русский язык стал единственным языком обучения. Закрыли и знаменитый польский Кременецкий лицей. Вместо этого в Киеве был открыт университет Св. Владимира. В приветственном адресе министра народного просвещения Сергея Уварова по поводу открытия университета цели его откровенно характеризовались как «насаждение русского просвещения и русской народности на ополяченных землях Западной Руси».

Истинным воплощением нового режима на Правобережье стал генерал Дмитрий Бибиков, в 1837 г. назначенный генерал-губернатором Киевской, Подольской и Волынской губерний и остававшийся на этой должности вплоть до 1852 г. При этом солдафоне, каждое слово которого было, «как удар дубинки», Киев превратился в имперский бастион, неприступную крепость царской армии. Не склонный к отвлеченным рассуждениям, Бибиков опирался на грубую армейскую силу. Единым росчерком пера он лишил 60 тыс. польских шляхтичей дворянского достоинства, многих выслав в глубь России. Около 3 тыс. имений, конфискованных у поляков, были превращены в военные поселения. На всех постах чиновники-поляки заменялись русскими. В 1840 г. было официально упразднено действие на Правобережье Литовского Статута (кодекса законов, основанного на средневековых западных образцах). Если вспомнить, что за пять лет до этого Киев лишился Магдебурге кого права, то картина ликвидации западноевропейской системы управления на подвластных России украинских землях будет полной.

Некоторые меры Бибикова прямо касались народных масс Украины. В 1839 г. он продолжил начатую еще Екатериной II кампанию обращения (или, точнее говоря, повторного обращения) греко-католиков в православие. К тому времени грекокатолическая церковь, считавшая своим духовным патроном папу римского, успела уже глубоко укорениться на Волыни,

Подолье и в Белоруссии и насчитывала в общей сложности 2 млн верующих. Где подкупом, а где массовыми депортациями или экзекуциями Бибиков добивается того, что за годы его губернаторства греко-католическая церковь в Российской империи практически перестала существовать. Верность ей смогла сохранить лишь небольшая часть греко-католиков в Холме и его окрестностях.

Разумеется, меньше всего Бибиков думал о пользе, да и о самом существовании украинского народа — и все же некоторые его меры послужили к прямой выгоде украинцев. Так, Киевскому университету Св. Владимира, основанному в противовес польскому культурному влиянию, суждена была важная роль в грядущем возрождении украинской культуры. Точно так же созданная по указу генерал-губернатора в 1843 г. Археографическая комиссия, официальная цель которой состояла в том, чтобы, выявив и изучив древние акты, доказать, что Украина «с незапамятных времен» была «истинно русской», по сути стала первым систематическим собранием украинских архивных материалов. А украинские патриоты, работавшие в этой комиссии, получили редкую возможность проникнуться духом как раз той эпохи в истории своей страны, когда она имела еще мало общего с историей Московского государства.

Политика Бибикова в отношении крестьянства также принесла весьма неожиданные плоды. «Кнут» для польских помещиков оборачивался «пряником» для украинских крестьян— в виде так называемых Инвентарных правил 1847 г., в которых точно расписывалось, что должен и что не должен делать крестьянин на «панщине» и какие земельные наделы полагаются ему, крестьянину, в личное пользование. Кроме того, правила запрещали частное налогообложение крестьянина помещиком и ограничивали право помещика вмешиваться в личную жизнь крестьян. Правда, как водится среди российских бюрократов, преемники Бибикова внесли в его Инвентарные правила столько поправок и дополнений, что применять их стало просто невозможно. Помещики продолжали вести себя как прежде, а крестьяне вместо благодарности властям учинили целый ряд бунтов местного значения, ибо все эти нововведения с их последующей частичной или полной отменой вконец обескуражили народ, доведя его до полного отчаянья. Короче говоря, все эти меры лишний раз доказывали, что хотя общество, казалось, по рукам и ногам было связано царским режимом, имперские власти никогда не могли быть уверены ни в ближайших результатах своей политики, ни в тех отдаленных последствиях, которые они повлекут для империи в целом.

Австрийская империя

Как уже было сказано, Австрия того времени представляла собой не страну в современном понимании, а сложно организованную империю. Австрия XIX века — это конгломерат 11 больших народов и не поддающегося точному учету количества малых этнических групп, населявших большую часть Восточной Европы и в 1800 г. составлявших одну седьмую всего европейского населения.

Поскольку в империи Габсбургов ни одна нация не составляла абсолютного большинства, то соответственно ни одна национальная культура не претендовала на роль «образцовой» имперской культуры до такой степени, как это было в России. И хотя в армии и бюрократии преобладал немецкий язык — язык самой влиятельной нации в империи,— это странным образом сочеталось с бросающимся в глаза этническим разнообразием ее жителей.

Распространяя свой суверенитет на все новых подданных, династия Габсбургов вовсе не стремилась (по крайней мере поначалу) изменить традиционные формы правления во всех тех королевствах, герцогствах, провинциях и городах, которые она захватывала. Габсбурги поступали так не только потому, что боялись спровоцировать сопротивление, но и потому, что не имели сильных централизованных органов, необходимых для унификации управления. Таким образом, до самой середины XVIII в. их империя представляла собой не более чем шаткий, слабо организованный конгломерат, часто подверженный кризисам и смутам из-за внутренних распрей или вмешательства извне.

Наконец, в 1740-е годы императрица Мария Терезия, преодолевая яростное сопротивление местной знати, провела целый ряд реформ, без которых само существование Австрийской империи вскоре, по-видимому, было бы поставлено под вопрос. Императрица укрепила органы центральной власти и создала подчиненные им административные структуры на местах. Ввиду появления соответствующих вакансий бюрократический аппарат был существенно увеличен. Учреждалось и постоянно действующее центральное военное ведомство. Однако, будучи осторожным политиком, Мария Терезия вовсе не стремилась ввести полное единообразие на всех подвластных ей территориях. Так, она не требовала беспрекословного подчинения от непокорной Венгрии, предпочитая идти на компромисс.

Сын Марии Терезии Иосиф II оказался еще более активным реформатором. Проникнувшись модной тогда идеей «просвещенной монархии», он твердо решил удивить весь мир образцовым правлением, что ему отчасти и удалось. По выражению одного английского историка, империя при Иосифе «была просвещенной постольку, поскольку император считал своей обязанностью способствовать благу подданных, и монархией постольку, поскольку одному ему было известно, в чем это благо состоит и как его следует добиваться».

Среди целей реформ Иосифа II были и такие, как улучшение положения крестьян, оживление зашедшей в тупик экономики, увеличение конкретной отдачи управленческих структур, усовершенствование общеимперской системы образования и т. п. Как последовательный приверженец абсолютизма, Иосиф пытался также отменить особые права и привилегии отдельных земель, усложнявшие проведение реформ. Разумеется, далеко не все задуманные «просвещенным монархом» преобразования были осуществимы в сложных условиях его империи — к великой и горькой его досаде. Тем не менее правление Иосифа II явилось своего рода кульминацией в истории-Австрийской империи, когда она обнаружила волю и способность к укреплению и самообновлению.

Указанные реформы имели огромное значение и для украинцев — ведь они пришлись как раз на то время, когда Галичина вошла в состав Австрийской империи. Таким образом, украинцы стали подданными империи в «золотую» ее пору — или, во всяком случае, в ту пору, которую считала «золотой» сама империя.

Украинцы под властью Габсбургов

Большинство украинских подданных Австрийской империи жили в Галичине, т. е. в юго-восточной части бывшей Речи Посполитой, при первом разделе которой в 1772 г. эти земли и отошли к Габсбургам. Одновременно с Речью Посполитой начинает разваливаться и другая некогда мощная империя — Оттоманская, у которой всего два года спустя Вена отторгла еще одну часть украинской земли — Буковину. Наконец, в результате третьего и последнего раздела Польши в 1795 г. Габсбурги получили и древние польские земли, включая Краков. Все эти новые земли Габсбурги объединили в одну провинцию — Галицию (по-украински — Галичина). Но если Восточную Галичину населяли преимущественно украинцы, то Западную — преимущественно поляки, и соединение двух этих народов в одной провинции было чревато самыми непредсказуемыми последствиями.

Под непрямым правлением Габсбургов находилась и еще одна территория, населенная украинцами. Речь идет о западных склонах Карпат — Закарпатье, которое со времен средневековья было частью Венгерского королевства. В XIX в. Закарпатье продолжало оставаться в венгерской части Австрийской империи и таким образом было изолировано от прочих украинских земель.

Крестьяне. О жизни украинцев в империи Габсбургов можно сказать одним словом: бедность. Гористый рельеф, малые земельные наделы усложняли земледелие, а постоянный гнет польской шляхты доводил крестьян до полного измождения. Не лучше жилось и населению маленьких, грязных галицких местечек, особенно после того как разделы Польши отрезали их от традиционных рынков сбыта в Украине. Стоит ли удивляться, что Галичина пользовалась в империи репутацией одной из самых бедных, захудалых окраин.

Большинство западных украинцев были крепостными крестьянами и каждый день своей жизни они сталкивались с самой жестокой эксплуатацией. За право пользоваться убогими земельными наделами они должны были пять — шесть дней в неделю работать «на пана». Кроме того, шляхта использовала их в качестве домашней прислуги, да еще требовала натуральный оброк. По подсчетам историков, от трети до половины жалких доходов крестьянина оседало в кармане помещика. Но и этого «панам» было мало, и они время от времени захватывали новые крестьянские и общественные земли. Так, если в 1819 г. средний надел крестьянина в Восточной Галичине составлял 14 акров, то в 1848 г.— уже 9,6, а размеры среднего поместья за те же годы увеличились с 1051 до 1400 акров. Короче говоря, это было то самое общество, в котором богатые неуклонно богатели, а бедные беднели.

В таких условиях украинцам нелегко было не только жить, но и выжить. 3,5 тыс. глухих деревень, почти полное отсутствие проезжих дорог, примитивные методы ведения хозяйства — вот что такое Восточная Галичина того времени. Не удивительно, что и урожаи были здесь, как правило, раза в три меньше тех, что выращивали в Чехии или Австрии, а рацион крестьянина (картошка да капуста) составлял лишь около половины рациона западного европейца. В голодные годы люди здесь просто вымирали. Между 1830 и 1850 гг. смертность в Восточной Галичине превышала рождаемость. Соответственно средняя продолжительность жизни западноукраинского крестьянина была крайне низкой — от 30 до 40 лет.

Как водится, горе топили в вине. На пьянстве наживались монополисты — производители спиртного, т. е. польские помещики, а также содержатели питейных заведений — «шинкарі», в основном евреи. Более того, некоторые помещики даже устанавливали для своих крепостных обязательную норму потребления алкоголя, чтобы таким образом сбыть свою продукцию. Конечно, никому из галицких помещиков и в голову не приходило хотя бы для увеличения своей же прибыли и обеспечения ее надежности попытаться улучшить условия жизни крестьян. Такая идея не вызвала бы у «панов» ничего, кроме искреннего удивления, ибо крестьянин представлялся им низшим созданием, не поддающимся никакому усовершенствованию.

Духовенство. Разумеется, не все западные украинцы были крестьянами. И если пытаться искать среди западноукраинского общества какого-либо рода элиту, то за неимением лучшей придется остановиться на греко-католическом духовенстве.

В преимущественно крестьянском обществе духовенство выбилось в элиту, как говорится, на безрыбье, заменив естественное при данном общественном устройстве элитарное сословие — украинское дворянство, которое еще в XVI— XVII вв. отказалось от своего народа, полонизировалось и перешло в католицизм. Вместо дворянских династий, веками связанных со своим «родовым гнездом», в Западной Украине появляются «династии» местных священников. Это стало возможным благодаря тому, что греко-католическим приходским священникам, в отличие от высших иерархов, разрешалось обзаводиться семьями. В XIX в. в Восточной Галичине насчитывалось уже около 2—2,5 тыс. таких семей. Они часто устраивали съезды, подолгу гостили друг у друга, женили своих детей и таким образом составляли тесно спаянную наследственную касту с развитым чувством групповой солидарности.

У крестьян — своих единоверцев и прихожан — духовенство пользовалось огромным авторитетом, хотя по своему материальному и культурному уровню мало чем отличалось от них самих, особенно до прихода австрийцев. Впрочем, крестьянская община, как правило, самый большой земельный надел предоставляла именно священнику да исправно платила за крещения, венчания, похороны. Но вдовы и сироты священников вынуждены были кормиться с одной земли, как простые крестьяне. А расходы на духовное образование сына или порядочное приданое для дочери часто разоряли сельских пастырей.

Между тем богословское образование в Восточной Галичине в конце XVIII — начале XIX в. упало до столь низкого уровня, что священники едва могли прочитать литургические тексты на церковнославянском языке, да и кругозор их был ненамного шире крестьянского. Польские шляхтичи, чувствовавшие себя до прихода Габсбургов безраздельными хозяевами, грубо третировали греко-католических священников и часто заставляли их отрабатывать барщину наравне с крестьянами. Впрочем, такое «уравнение в правах» лишь сильнее укрепило личную и духовную близость украинских священников и крестьян — их соперники в борьбе за крестьянские души, польские ксендзы, ни о чем подобном и мечтать не могли. Греко-католические священники выступали советчиками и наставниками крестьян не только в духовных, но и в мирских делах, тем самым еще более раздражая поляков, которые презрительно замечали, что украинец — это «либо хлоп, либо поп».

Эта поговорка и вправду была недалека от истины: ведь на протяжении почти всего XIX в. западноукраинское общество состояло всего лишь из двух сословий — крестьянской массы и небольшой касты священников. Западные украинцы не только не имели своего собственного дворянства, но и среди горожан были представлены в еще более мизерных пропорциях, чем украинцы Российской империи. Все это дало основания некоторым историкам рассматривать западноукраинское общество XIX в. как «социально неполноценное».

Основания эти нельзя не признать достаточно серьезными. В самом деле, отсутствие дворянства в то время практически закрывало доступ к политической власти, без городов же не развивались промышленность и торговля. Разумеется, речь идет лишь о возможностях формирования национальной украинской политики, промышленности и торговли, ибо и дворянство, и городские сословия в Галичине имелись и по-своему развивались. В конце XVIII в. польская шляхта насчитывала здесь 95 тыс. человек, составляя около 4 % всего населения провинции. Мещан было 300 тыс., или 10 % населения (в основном небогатые еврейские ремесленники, мелкие лавочники и немногие богатые купцы). Кроме того, с установлением власти Габсбургов появляется новая социальная группа — чиновники. Их было немного. По национальному составу это были австрийцы и чехи — те и другие говорили по-немецки. Габсбурги поощряли также и приток десятков тысяч немецкоязычных колонистов из имперского центра, надеясь, что они сумеют внедрить в отсталой провинции современные методы хозяйствования и оживить сельскую экономику. Таким образом, галицкое общество было не только многонациональным, но и четко разбитым на определенные социально-этнические группы, каждая из которых занимала свою отдельную и замкнутую ячейку общественной, экономической и культурной жизни.

Реформы Габсбургов и западные украинцы

Хотя реформы Габсбургов конца XVIII в. проводились по всей империи, в Галичине их влияние было особенно сильным, ибо эта доведенная до крайности провинция, как никакая другая, требовала перемен. Со своей стороны Иосиф II видел в ней нечто вроде лаборатории, в которой он апробировал различные пути и средства перестройки общества и прежде всего повышения его производственной отдачи. Венское правительство отдавало себе отчет гом, что в Галичине для достижения этой главной цели поначалу необходимо решить две задачи: во-первых, ликвидировать устаревший шляхетский уклад, заменив его строго централизованной бюрократической системой; во-вторых, покончив с безудержным произволом шляхты, поднять социально-экономический уровень всех прочих слоев населения.

Административная реорганизация Галичины была проведена быстро и эффективно. До 1786 г. польские законы были заменены австрийскими, а шляхетские «сеймики» распущены. Чтобы смягчить удар для старой знати и дать ей голос в делах управления, Вена учреждает Ассамблею сословий, состоявшую из шляхты и духовенства. Но этот орган практически не обладал правом принимать собственные решения, а мог лишь обращаться с петициями к императору. Вся реальная власть сосредоточивалась в руках имперской бюрократии. Провинция была разбита на 18 округов (с присоединением Буковины их стало 19), возглавляемых назначенными Веной чиновниками с их немецкоязычной канцелярией. Над всей бюрократической лестницей стоял губернатор, назначаемый самим императором. Губернатор и его штат размещались во Львове, который австрийцы называли Лембергом,— административном и судебном центре провинции.

Реформы Иосифа ІІ. Важнейшие из преобразований реформатора на австрийском троне касались крестьянского вопроса. Уже к началу 1780-х годов император понял, что ему не удастся сдвинуть с места галицкое общество без существенного облегчения участи замученного украинского крестьянства. И с 1781 г. Иосиф предпринимает ряд смелых политических шагов, направленных на отмену крепостного права. Поначалу он устанавливает максимальную продолжи-тельность барщины — 156 дней в году, т. е. не более трех дней в неделю, а для самых бедных крестьян и того меньше. Строго ограничивались все виды дополнительных повинностей в пользу землевладельца. Законом устанавливались права крестьянина обрабатывать свой собственный надел, жениться без согласия помещика, переходить на другие наделы и обращаться в суд с жалобами на помещика.

Это были перемены огромного значения. Отныне галицкий крестьянин уже не был «вне закона» и мог чувствовать себя пусть и не полноправным, но все-таки гражданином империи. Разумеется, все это ни в коей .мере не означало его равенства с представителями других сословий. Во многих отношениях он по-прежнему зависел от помещика и подчинялся ему. И все же он был уже не «вещью» помещика, а как бы наследственным арендатором помещичьей земли, и отношения его с землевладельцем имели четкие юридические основания. А если мы вспомним, что в это же самое время «коллега» Иосифа II Екатерина II, наоборот, закрепощала крестьян Левобережья, бывших полтора столетия до этого юридически свободными, то это сразу снимет все вопросы о том, кто же был истинно «просвещенным» реформатором.

Большие преимущества новая имперская политика принесла и греко-католической церкви. С самого начала Мария Терезия и Иосиф II в своих отношениях с католиками и греко-католиками опирались на принцип паритета. После многих десятилетий открытой дискриминации со стороны польского режима греко-католическая церковь наконец могла вздохнуть свободно. Приходские священники обеих конфессий по новым имперским законам получали равные права, и польские помещики не могли теперь вмешиваться в назначение новых священников на своих землях. Более того, правительство начало выплачивать всем священникам, в том числе и греко-католическим, скромное жалованье, что сразу подняло их экономический статус. Все эти меры венчало восстановление в 1808 г., после 400-летнего перерыва, Галицкой митрополии. Таким образом, греко-католическая церковь, этот единственный духовно-идеологический орган, который галицкое крестьянство могло считать «своим», входила в XIX в. обновленной, со свежими силами и возрожденными надеждами.

Для надежд была еще одна немаловажная причина — начатые Марией Терезией реформы в области образования. В 1774 г. императрица основала в Вене греко-католическую семинарию, так называемый Барбареум. Она не только давала западноукраинским студентам систематическое богословское образование, но и приобщала их к западной культуре.

В 1783 г. еще более крупная семинария открылась во Львове. Как всегда, Иосиф II пошел на шаг дальше своей матери и в 1784 г. основал первый в Украине Львовский университет, чтобы на месте готовить образованных чиновников и священников, необходимых для проведения в жизнь его реформ. На четырех факультетах университета учились 250 студентов — в основном поляки, но были и украинцы. Со временем для них даже организовали специальный факультет — «Студиум рутенум» (от слова «русины» — самоназвания западных украинцев), ибо большинство из них не понимали немецкого и латыни, на которых читались лекции на других факультетах. В «Студиум рутенум» занятия шли на искусственном высокопарном «язычии» — смеси церковнославянского языка с местным диалектом украинского.

Начального образования в Восточной Галичине при поляках практически не существовало. В считанных одноклассных школах по селам полуграмотные дьячки едва могли научить детей алфавиту и началам Священного писания. Чтобы исправить такое положение, австрийцы уже в 1774 г. вводят здесь свою систему обучения, состоявшую из школ трех типов: одноклассных церковно-приходских с родным языком обучения, трехклассных с немецким или польским языком и четырехклассных, готовивших для поступления в гимназии и университеты. Иезуитские и им подобные школы при католических монастырях, дававшие образование детям польской шляхты, были ликвидированы.

Впрочем, грандиозно задуманные реформы Иосифа далеко не полностью воплотились в жизнь. Не только в Галичине, но и в других провинциях многие идеи, выношенные в тихих венских кабинетах, натолкнулись на непреодолимые препятствия. Так, не оправдался расчет императора на немедленное увеличение продуктивности сельского хозяйства благодаря улучшению положения крестьян. Вскоре стало очевидным, что экономические проблемы Галичины кроются не только в крестьянстве. В отличие от той части Украины, что вошла в состав Российской империи, Восточная Галичина не имела ни целины, которую можно было бы освоить, ни выхода к морю, который способствовал бы развитию торговли. А в отличие от Западной Европы, где массы крестьян уходили в города, которые нуждались в рабочих руках, даже те города Галичины, что можно было назвать городами (а таких уже было около 60), пребывали в глубоком застое. Короче говоря, возможности хозяйственного развития в этом регионе были весьма и весьма ограничены. Более того, экономическая политика Вены лишь обострила его проблемы, ибо она преследовала цель в основном сохранить аграрный характер восточной части империи и способствовать промышленному развитию лишь западных регионов, прежде всего Австрии и Чехии. При такой политике Галичина была обречена оставаться лишь сырьевым придатком и рынком сбыта готовой продукции, т. е. фактически внутренней колонией более развитых западных провинций империи.

Реформы наталкивались и на сопротивление со стороны шляхты, пользовавшейся любой возможностью вредить им. Сомнительным союзником имперского правительства была и католическая церковь, обозленная конфискацией ее земель и уменьшением роли в образовании. Наконец, растущая оппозиция переменам, которые, кроме всего прочего, несли с собой неуклонную централизацию и «германизацию» всего уклада империи, достигла апогея, когда восстала Венгрия. Обескураженный и разочарованный Иосиф II вынужден был отменить многие свои так красиво задуманные реформы. Он умер в 1790 г., оставив по себе горькую эпитафию: «Здесь покоится Иосиф II, все усилия которого пошли прахом».

Попятное движение от реформ, начатое еще Иосифом в конце жизни, продолжили его наследники, особенно консервативный Франц I. Прежде всего были отменены многие улучшения в жизни крестьян и фактически восстановлено крепостное право. Однако те перемены, что касались церкви, образования и права, в основном остались в силе. Без этих «просвещенных» мер Иосифа II трудно было бы представить себе последующую либерализацию империи, которая произойдет к концу XIX в.

«Рутенство». Реформы Марии Терезии и Иосифа II, при всей их ограниченности и неполноте, все же существенно улучшили положение западных украинцев — одного из самых угнетенных народов империи. При этом перемены к лучшему коснулись не только материальных условий жизни, но и взглядов и настроений. Как и следовало ожидать, реформы возбудили в украинцах чувство глубокой благодарности Габсбургам вообще и Иосифу в частности, и преданность этого народа габсбургской династии стала притчей во языцех: украинцев даже называли в империи «тирольцами Востока».

Эта преданность вплоть до раболепия имела свои негативные последствия, ибо питала так называемое «рутенство» — особую ментальность западноукраинской элиты (своеобразный аналог «малороссийской» ментальности), широко распространенную вплоть до 1830-х годов. Претендуя на особую причастность к имперскому централизму, «рутенцы» на самом деле являлись крайними провинциалами, ибо отождествляли свою «нацию» исключительно с Галичиной, греко-католицизмом и священнической кастой. Установившийся в Вене новый консерватизм способствовал развитию и ранее свойственной галицкой духовной элите подозрительности к нововведениям. Во всем подражая польской шляхте, перенимая все ее нравы и обычаи (вплоть до языка), «рутенцы» культивировали в своей среде псевдоаристократизм, свысока поглядывая на крестьянский уклад и «язык чабанов». После того как Габсбурги подняли статус духовенства, тесная связь греко-католических священников с крестьянами, среди которых они жили, стала лишь воспоминанием. Духовенство стало смотреть лишь в сторону Вены, рабски принимая и гнев, и милость императоров и ни в коем случае не выдвигая собственных требований. «Рутенская» ментальность помогала держать в покорности целые поколения галичан, заставляла их мириться с унижением и отсталостью, препятствовала любой инициативе, направленной на изменение существовавшего положения вещей. Таким образом, не только в Российской, .но и в Австрийской империи многие представители украинской элиты помогали своим соотечественникам пустить глубокие корни в имперскую почву.

Живя в империях, украинцам пришлось иметь дело с гораздо более жесткими, всеобъемлющими и навязчивыми формами регламентации их общественной, политической и хозяйственной жизни, чем все те, с которыми им доводилось сталкиваться доселе. С помощью вездесущей бюрократии государство проникало повсюду, где жили украинцы. А это постоянное присутствие всезнающего, всех и вся опекающего государства порождало в общем-то успокоительное ощущение, что где-то в далекой и прекрасной столице всемогущий государь-император не только распоряжается жизнью всех своих подданных (в том числе, конечно, и украинцев), но и творит ее по собственному соизволению... И по мере того как это ощущение овладевало украинской элитой, ее политическая преданность Украине постепенно сходила на нет. В конце концов украинские земли стали для нее всего лишь частью будь то российского, будь то австрийского имперского целого. Таким же образом ослабевало и чувство украинской самобытности, столь сильное в казацкой Украине XVII—XVIII вв.

Другая особенность имперской эпохи состояла в раздвоении украинского общества на «украинско-российское» и «украинско-австрийское». Впрочем, глубокие отличия между Западной и Восточной Украиной начали развиваться гораздо раньше — не позднее 1654 г., когда Москва распространила свою власть на Левобережье, а Правобережье осталось в составе Речи Посполитой; таким образом украинцы стали жить в двух совершенно различных политических системах. Но в Речи Посполитой в ее последние десятилетия политическое, культурное и социально-экономическое значение западных украинцев настолько упало, что стало почти неощутимым. Зато, как мы увидим, в Австрийской империи XIX в. их положение коренным образом изменится, и западные украинцы вновь станут играть ведущую роль в истории всего украинского народа. Во всяком случае отныне Новая история Украины пойдет двумя параллельными путями: один прокладывали западные украинцы в Австрийской империи, другой — восточные в Российской.

XIX столетие, пожалуй, не знало себе равных по расцвету самых всеобъемлющих, разнообразных и захватывающих новых идей. Правда, еще в эпоху Возрождения начался отход от средневековой веры в то, что весь мир — в воле Божьей, а значит и познать его нельзя иным путем, кроме познания этой воли. Но в XIX в. сомнения, посеянные ренессансными мыслителями, наконец дали всходы, и уже ничто не мешало образованным европейцам полностью утвердиться в мысли о том, что разум человеческий вполне способен и познать, и изменить человеческую жизнь. Именно эта уверенность и привела к невиданному расцвету идей и идеологий. Более того, идеология, т. е. система взглядов, претендующая на объяснение прошлого и настоящего и указание путей к лучшему будущему, становится в это время главной движущей силой истории.

Все эти мировоззренческие новшества с необычной остротой проявились в Восточной Европе, выдвинув в авангард политических изменений в этой части Земного шара особую социальную группу, которая специализировалась на обосновании и распространении идей и мобилизации масс на службу той или иной идеологии. Таких людей, отдаленно напоминающих западных интеллектуалов, в Восточной Европе называют интеллигенцией.

Национальная идея и стала одной из тех, при помощи которых интеллигенции удалось наиболее эффективно овладеть массами. Как мы дальше увидим, концепция нации дала совершенно неожиданный ключ не только к познанию общ ест ва, но и к руководству его поведением. Утверждение ее в Украине, как и во всем мире, безошибочно свидетельствовало о наступлении той эпохи, которую мы называем современной: с понятием нации пришли идеи и проблемы, которые и поныне остаются с нами.

Концепция нации

Сегодня понятие нации является настолько распространенным, что нам трудно себе представить, насколько туманными были представления о нациях в начале XIX в., в пору их медленного, постепенного формирования в Восточной Европе да и во многих других регионах Земного шара. Сказанное вовсе не означает, что до той поры народы не замечали между собой никаких различий. Люди всегда были душевно привязаны к родной земле, ее языку, обычаям и традициям. Но до определенного времени все эти этнические особенности не становились главным критерием, при помощи которого человек отождествлял себя с той или иной группой себе подобных. Правовые и социально-экономические отличия — отличия между сословиями феодального общества, т. е. внутри народа — считались более важными, чем отличия между народами. Иными словами, украинский, русский, польский дворянин чувствовал общность с дворянами в других странах в гораздо большей степени, чем с крестьянами или мещанами в своей собственной. И лишь в XIX в. возникает новое чувство, основанное на общности языка и культуры. В Украине, как и повсюду в мире, возникновение и постепенное распространение идеи нации, основанной на этническом родстве, становится одной из главных тем Новой истории.

Подспудно вызревая в недрах европейского общества XVIII в., идея нации впервые обнаружила себя во время событий Великой французской революции, ознаменовавшей распад феодальной и рождение новой политической и социально-экономической системы, в которой массы начинают играть более активную роль. Под влиянием этой идеи все больше европейцев начинают воспринимать мысль о правах личности и постепенно приходят к убеждению, что носителем суверенитета является народ, а не его правители. И народ, простой народ наконец-то занимает подобающее ему место в умах: его речь, его обычаи, его традиции начинают цениться превыше всего, и из соединения этих ключевых элементов со временем возникает чувство национальной общности, национальное самосознание.

Убедительные обоснования важности местных языков и фольклора приводил в своих трудах немецкий философ Иоганн Гердер. В противовес «безличным и безжизненным» имперским системам, «искусственным» увлечениям иностранными модами и языками, царившим при дворах монархов и в салонах знати, Гердер все свое внимание сосредоточил на этнически своеобразной культуре крестьянства. Известный историк Ганс Кон писал: «Гердер был первым, кто провозгласил, что человеческая цивилизация существует не в универсальных и общих для всех, а в национально-своеобразных проявлениях; каждое проявление должно быть неповторимым, а его оригинальность состоит в духе и языке нации. Человек по своей природе и истории — прежде всего член некоей национальной общности и лишь как таковой действительно может быть творцом».

Среди интеллигенции Восточной Европы, пребывающей под прессом империй, взгляды Гердера нашли особенно горячий отклик. И именно интеллигенция, развивая и распространяя идею нации, сделала ее достоянием восточноевропейских народов.

Впрочем, каждый из этих народов прошел свой путь становления национального сознания, часто во многом отличный от других. И все же современные ученые говорят о существовании трех основных этапов развития национальных движений в Восточной Европе, в каждом из которых обнаруживают ряд сходных черт.

На первом, так сказать, «ностальгическом» этапе небольшая группа ученых собирает исторические документы, фольклор и предметы старины, чтобы сохранить хотя бы память о своем народе, который, как они полагают, вскоре должен вовсе исчезнуть с лица земли, поглощенный имперской культурой.

Второй — «культурнический» этап, или этап «возрождения»,— обычно сопровождается неожиданным и бурным интересом к местным языкам, все более широком использовании их в литературе и образовании.

Наконец, третий этап — политический: появляются национальные политические организации и выдвигаются национально ориентированные требования, в той или иной степени включающие требование политического самоопределения. Как мы убедимся, в эту общую модель хорошо вписывается эволюция украинского национального самосознания.

Интеллигенция

Невозможно вполне понять, как шло развитие и распространение новых идей, что все глубже проникали в сознание украинцев, без осознания той роли, которую сыграли в этом процессе «новые люди», или интеллигенция (как уже было сказано, этот термин лишь очень приблизительно соответствует западному понятию «интеллектуал»). Появившись сначала в России, а затем и во всей Восточной Европе, слово «интеллигенция» в широком смысле обозначало тех сравнительно немногих людей, которым удавалось получить высшее образование. В более узком, но исторически более весомом смысле интеллигенцией называли тех, кто по идейным соображениям посвятил себя улучшению доли народа, т. е. крестьянства — его культурного, социального и политического положения.

«Новизна» интеллигенции проявилась сразу в нескольких аспектах. В отличие от всех современных и предшествовавших ей социальных групп интеллигенция рассматривала общественную жизнь не с точки зрения конкретных прав, привилегий и обязанностей, а в терминах той или иной идеологии. Не глазами дворянина, мещанина или крестьянина смотрел интеллигент на современное ему общество — нет, он был убежден, что кругозор его гораздо шире, что он видит общество в целом и понимает интересы всех его членов. Со временем чуть ли не обязательной приметой интеллигента стала критика существующего строя, так что многие из них целиком посвятили себя борьбе за его изменение — причем любой ценой и не считаясь ни с какими средствами.

В Российской империи, как и во всей Восточной Европе, появление интеллигенции было событием, значение которого трудно переоценить. Особенно это касалось таких обществ, как украинское, которые утратили свою дворянскую элиту, ставшую жертвой ассимиляции имперской культурой и добровольно перешедшую на службу империи. Отныне именно интеллигенция будет обеспечивать украинцев культурным, а со временем и политическим, руководством на протяжении всего нового и новейшего периодов их истории.

Как и следовало ожидать, интеллигенция появилась прежде всего в городах, и особенно университетских. Так, первым центром украинской интеллигенции стал Харьков — первый украинский университетский город в Российской империи.

Харьковский университет был основан в 1805 г., и история его создания весьма примечательна, ибо резко отличается от истории возникновения университетов в других украинских городах — обыкновенно по инициативе имперских правительств и для подготовки высококвалифицированных «слуг империи». В Харькове инициаторами создания университета выступили местные патриотически настроенные дворяне во главе с неутомимым Василем Каразиным, которому удалось получить на это разрешение Александра I, а также собрать необходимые средства. И лишь после открытия университета Св. Владимира в 1834 г. интеллектуальный центр Украины переместился из Харькова в Киев.

Социальной средой, из которой происходило первое поколение украинских интеллигентов, было прежде всего дворянство, которое в свою очередь вело происхождение от казацкой старшины. Впрочем, среди первых украинских интеллигентов не было богатых и влиятельных аристократов, которые имели связи в Петербурге и легко могли занимать высокие посты в имперской бюрократии. Наоборот, это были, как правило, обедневшие дворяне, чьи приходящие в упадок имения не давали средств к существованию, заставляя добывать их интеллектуальным трудом. Кроме того, небольшая часть первого поколения интеллигентов состояла из сыновей священников, мещан и казаков. Выходцы из крестьянства до 1861 г. попадались среди интеллигентов лишь как исключение. Общая численность интеллигенции в Украине, как и повсюду в Восточной Европе, была довольно небольшой. Харьковский университет со времени его основания и до 1861 г. закончили 2800 человек, а количество выпускников нового, более крупного университета в Киеве к этому времени достигло 1,5 тыс. Но и в этой узкой высокообразованной среде весьма немногие проявляли интерес к сугубо украинским делам. Таким образом, те, кто пробудил в украинцах чувство национального самосознания, едва ли составляли и тысячную долю населения Украины.

Интеллигенция объединялась в так называемые кружки — маленькие постоянные группы, члены которых время от времени обсуждали различные философские и идеологические темы. Часто кружки собирались вокруг журналов, дававших трибуну своим единомышленникам. Надо сказать, что связи и общение интеллигентов за пределами их кружков и вообще за пределами образованного общества были весьма ограниченными — в особенности им недоставало знания того самого народа, т. е. крестьянства, благу которого они, собственно, себя и посвятили. Большую часть XIX в. украинская, как, впрочем, и русская интеллигенция представляла собой крохотную часть общества, часто разделенную непримиримыми интеллектуальными спорами, настроенную против правительства, оторванную от масс и всецело поглощенную деятельностью, никому, кроме нее самой, не интересной. И все же, когда в обществе созрели соответствующие условия, эти как будто ненужные и непонятные дела и речи оказали на него гораздо большее влияние, чем могли рассчитывать сами интеллигенты.

«Строительные блоки» национальной идентичности

Хотя сами «новые люди» происходили из среды образованных дворян и чиновников, они не чувствовали себя своими среди имперской элиты, мало интересовавшейся вольнодумными суждениями. Чувствуя все большее отчуждение от «верхов», интеллигенты с тем большей ностальгией обращали свои взоры ко столь долго презираемым «низам», припадали к забытым истокам своего народа.

В этом предпочтении их еще более укрепляло влияние западных идей. В теориях Гердера восточноевропейские интеллигенты с готовностью усматривали самый живой, практический смысл. Увлеченность немецкого философа крестьянской культурой совпала с модным тогда духом романтизма, который во многих отношениях явился интеллектуальным бунтом против просветительства XVIII в. Последнее, с его культом рациональности, универсальности и единообразия, было прямым идейным вдохновителем создателей как габсбургской, так и Российской империй. Романтизм же, захвативший воображение восточноевропейской интеллигенции, всему этому противопоставил культ страсти и непосредственности, исконности и самобытности.

Привлекая внимание к неповторимым чертам различных народов мира «в их естественном состоянии и среде обитания», идеи Гердера и романтиков положили начало концепции национальной самобытности и тем самым обеспечили средства, при помощи которых представители каждой нации стали уже на свой страх и риск определять ее характерные особенности.

В этом своем поиске украинская, как и всякая другая восточноевропейская интеллигенция, сосредоточила главное внимание на таких неповторимых чертах своего этноса, как история, фольклор, язык и литература. Разумеется, приступая к изучению этих предметов, украинские интеллигенты не имели еще сколько-нибудь разработанного, заранее обдуманного плана создания концепции украинской национальной идентичности. Если бы их спросили, зачем они собирают старинные манускрипты, записывают полузабытые народные песни, подражают крестьянской речи и предаются прочим «чудачествам», то многие из них, по-видимому, добродушно признали бы свои занятия чем-то вроде хобби — не только безобидного, но и весьма достойного и романтичного, обусловленного местным патриотизмом, ностальгическим пристрастием к неповторимому исчезающему миру. И тем не менее результат этих любительских упражнений превзошел все ожидания: во всяком случае образовалась некая избранная каста «посвященных», отныне, как им казалось, твердо знающих, в чем именно состоит «особый дух» украинской культуры. И именно эта их уверенность со временем станет основой украинского национального самосознания.

Путь к национальному самосознанию был вымощен книгами: каждая — кладезь доныне неведомых понятий и сведений об Украине, ее истории и культуре,и она же — средство пропаганды знаний среди грамотных украинцев. В процессе создания подобных книг интеллигенция развивает и оттачивает и сам украинский язык — важнейшее средство объединения всех украинцев и создания чувства духовного братства. Отсюда и та исключительная роль, которую на раннем этапе строительства украинской нации играет литература.

Воссоздание национальной истории. Другим занятием, которое внесло столь же огромный, если не больший, вклад в становление национального сознания во всем мире, явилось изучение национальной истории. Чтобы испытывать чувство духовной общности, люди в то время непременно хотели быть уверены, что у них была и общая историческая судьба. Более того, судьба эта обязательно должна была быть славной и необычайной, дабы вселять чувство гордости. Человеку свойственно чем-то гордиться — и он охотно идентифицирует себя с нацией, которая тем лучше, чем древнее: приобщение ко многовековой истории вселяет чувство непрерывности и веру в то, что печальное настоящее нации (и причисляющего себя к ней индивида) — не более чем преходящий эпизод. Славное и древнее прошлое полезно также в качестве аргумента в споре со многочисленными скептиками, которые, предположим, заявляют, что та или иная нация никогда не существовала, что это новое и искусственное образование — в то время как националистически настроенные авторы предпочитают говорить о воссоздании, возрождении. Собственно, последним и занимались первые историки наций. Потому не удивительно, что именно они оказались в авангарде процесса национального строительства — как в Украине, так и в других странах.

Уже в конце XVIII в. среди дворянской интеллигенции Левобережья появляются первые признаки усилившегося интереса к истории, и особенно истории казачества. Результатом стало появление исторических трудов нескольких потомков давних старшинских фамилий. Выйдя в отставку с царской службы, эти люди всецело посвятили себя собиранию и публикации исторических материалов. Многие из этих страстных антикваров и местных патриотов были бы крайне удивлены, если бы узнали, сколь пышную поросль дадут взлелеянные ими саженцы.

Среди таких историков-любителей (все они писали по-русски) наибольшего внимания заслуживают Василь Рубан («Короткая летопись малороссийская», 1777 г.), Опанас Шафонский («Черниговского наместничества топографическое описание», 1786 г.), а также молодой и весьма патриотически настроенный Якив Маркович («Записки о Малороссии», 1798 г.). Украинское дворянство встретило появление их трудов с чрезвычайным одобрением.

Впрочем, не все любители руководствовались исключительно бескорыстными мотивами. Имперская геральдическая канцелярия примерно с 1800 г. начинает с сомнением посматривать на дворянские права наследников старшины. По словам высокопоставленного имперского чиновника, «в Малороссии никогда не было истинного дворянства». В ответ на это среди украинской элиты прокатилась волна возмущения и протеста, а некоторые ее представители, такие как Роман Маркович, Тимофей Калинский, Василь Черныш, Андриан Чепа, Василь Полетика и Федор Туманский, стали собирать исторические документы и с 1801 по 1808 г. скомпоновали ряд очерков, в которых обосновывали высокий статус своих предков и живописали их славные деяния. После того как спор о дворянстве в 1830-е годы был улажен в пользу большинства претендовавших на него украинцев, часть из них не потеряла интереса к своей истории и способствовала ее более тщательному изучению.

Поскольку первые историки были дилетантами без специального образования, по мере накопления ими материалов все более очевидной становилась потребность в обобщающем ученом труде. На эту потребность откликнулся Дмитрий Бантыш-Каменский, сын историка Николая Бантыш-Каменского.

Д. Н. Бантыш-Каменский родился в Москве, где и получил блестящее образование от лучших преподавателей (А. Мерзлякова и др.) в доме друга своего отца — сенатора Теплова. В 1816 г., отказавшись от дипломатической карьеры, Бантыш-Каменский, в то время уже автор нескольких исторических и биографических сочинений, уезжает в Полтаву, где состоит при малороссийском генерал-губернаторе князе Репнине: официально — в должности правителя канцелярии, фактически же занимаясь в основном своей четырехтомной «Историей Малой России», которая была закончена и напечатана в 1822 г. Тщательно документированный труд Бантыша-Каменского сразу завоевал исключительную популярность. Украинскую элиту он привлекал не только своим безусловным профессионализмом, но и тем истолкованием, которое получило в устах историка прошлое края. Будучи лояльным царским чиновником, Бантыш-Каменский утверждал, что невзирая на свою самобытную и героическую историю украинцы, конечно же, являются ветвью русского народа, и потому кульминацией «Истории Малой России» стал акт воссоединения ее с «Великой». Такой подход был вдвойне удобен украинским дворянам: можно было сколько угодно гордиться и своей украинской («малороссийской») самобытностью, и своей причастностью к могучему Российскому государству и великому русскому народу, не забывая при этом лишний раз подчеркнуть и личную преданность государю-императору.

Полную противоположность четырехтомнику Бантыша-Каменского составляла получившая известность примерно в то же время так называемая «История русов». Этот сказавший влияние на многие умы трактат окутан ореолом тайны. Неизвестны время и место его написания. Историки могут лишь предполагать, что появился он примерно в первом десятилетии XIX в. на Левобережье, скорее всего близ Новгорода-Сиверского. В течение нескольких десятилетий «История русов» широко, однако же под большим секретом, распространялась в списках среди левобережного дворянства и лишь в 1846 г. была опубликована. Самые дотошные,-почти детективные расследования так до сих пор и не смогли с точностью установить имя автора «Истории русов». Тем не менее на сегодняшний день круг «подозреваемых» представителей дворянской интеллигенции сузился до нескольких лиц, среди которых Григорий Полетика и его сын Василь, а также Опанас Лобосевич и Олександр Безбородько.

Почему же автор столь тщательно законспирировался? Очевидно, это связано с опасно возбужденным тоном его произведения, которое скорее можно назвать политическим трактатом, чем историческим исследованием. «История русов» — прежде всего безоговорочная апология и романтизация казацкого прошлого. И хотя автор не выступает за полную независимость Украины, он безусловно рассматривает украинский народ как отдельный от русского, требуя для украинцев определенной степени самоуправления. Среди любимых героев автора — не только Хмельницкий, но и мятежный Полуботок, не боявшийся спорить с Петром I. Автор доказывает, что именно Украина, а не Россия, является прямой наследницей Киевской Руси. Заклятыми врагами Украины автор изображает поляков, но иногда у него как бы невольно проскальзывают и антирусские нотки. В одном месте он даже прямо противопоставляет вольнолюбивому народу украинскому народ «московский» с его «врожденным» рабством.

Впрочем, все это не означает, что «История русов», проникнутая чувством национальной гордости, проповедовала узкий этноцентризм. Автор утверждает, что правда и справедливость — краеугольные камни любой политической системы, а защита жизни, свободы и собственности — неотъемлемое право всех людей. Он даже допускает столь радикальную для своего времени мысль о том, что ни одно правительство не может долго удержаться на тирании и рабстве. Таким образом, влияние «Истории русов» в основном сводилось к двум аспектам: с одной стороны, эта яркая (хоть и не во всем верная) история казачества усилила интерес к прошлому Украины, а с другой стороны — поставила вопрос о ее месте в современной политической системе. С появлением этого произведения изучение украинской истории начинает приобретать идеологическое и политическое значение.

Увлечение фольклором. В описываемую эпоху это занятие также становится почти повальным среди украинской дворянской интеллигенции. Интерес к крестьянским обычаям, традициям, песням приобретает поистине небывалые формы: ведь в прошлом образованная элита всегда настаивала на том, что между ее собственной и, так сказать, массовой культурой — дистанция огромного размера. В этом опять-таки нельзя не усмотреть влияния гердеровских идей: постепенно просачиваясь в Украину, они возбуждают в интеллигенции интерес к ее собственному народу.

По Гердеру, естественность является основной предпосылкой всякой живой, творческой культуры — в то время как в Европе конца XVIII в. повсюду господствует дух космополитического подражательства. Им насквозь пропиталась придворная знать, с готовностью усвоившая чужие языки, ценности и манеры. В этой удушливой атмосфере губится всякое проявление народной самобытности. Выход виделся Гердеру в том, чтобы отбросить искусственную «высшую культуру» и в поисках чистых истоков вдохновения и средств самовыражения обратиться к неиспорченной, органичной культуре простого народа. И вскоре вся восточноевропейская интеллигенция наперебой рассуждала о том, насколько народные песни красивее самой изысканной барочной музыки, патриархальные крестьянские нравы — очаровательнее придворных манер, а старинные поговорки — мудрее увесистых иностранных томов.

В первые десятилетия XIX в. многие молодые интеллигенты ходили по селам, разыскивали, собирали и затем публиковали жемчужины народного творчества. Вот как, например, повествует о годах своего студенчества (1830-х) известный украинский историк Костомаров: «Скоро я пришел к убеждению, что историю нужно изучать не только по мертвым летописям и запискам, айв живом народе... С этой целью я начал делать этнографические экскурсии из Харькова по соседним селам, по шинкам, которые в то время были настоящими народными клубами. Я слушал речь и разговоры, записывал слова и выражения, вмешивался в беседы, расспрашивал о народном житье-бытье, записывал сообщаемые мне известия и заставлял себе петь песни. На все это я не жалел денег, и если не давал их прямо в руки, то кормил и поил своих собеседников».

Поскольку украинцы были в основном крестьянским народом, богатый и живой фольклор составлял одну из наиболее привлекательных их черт. Сам Гердер был настолько очарован его красотой, что заявил: «Украина станет второй Грецией. Придет день, и пред очами изумленного мира предстанут ее прекрасное небо, жизнерадостный дух ее народа, ее естественная музыкальность, ее благодатная земля!» Величайший польский поэт Адам Мицкевич признавал, что украинцы — «самый поэтичный и музыкальный народ среди славян». Поэтому неудивительно, что едва ли не вся интеллигенция украинского Левобережья пустилась в «этнографические экскурсии».

Среди первых энтузиастов украинского фольклора был и князь Николай Цертелев. Грузин по происхождению, русский по культуре, Цертелев вырос в Украине и влюбился в ее народ. В 1819 г. в Петербурге увидела свет его «Попытка собрания старых малороссийских песен». В предисловии Цертелев говорил о ценности песен как источника, по которому можно судить о «гении и духе народа», о нравах прошедших времен, особо отмечая, что «малороссов» всегда отличала чистота морали. Гораздо более полное и систематическое исследование по украинской этнографии — «Малороссийские народные песни» — опубликовал в 1827 г. Михайло Максимович. Он происходил из украинской казацкой семьи, был профессором Московского университета, а в 1834 г. стал первым ректором университета Св. Владимира в Киеве. Другой украинский профессор Московского университета, Осип Бодянский, в 1837 г. защитил магистерскую диссертацию «О народной поэзии славянских племен», основанную на сравнительном изучении русских и украинских народных песен. С типичными для романтика преувеличениями он противопоставлял песни русского «севера», казавшиеся ему сплошь унылыми и смиренными, народной поэзии украинского «юга» с ее жизнерадостными мелодиями и насыщенными драматизмом интонациями. Бодянский полагал (и это также характерно для романтизма), что как природа юга отличается от северной природы, точно так же должны отличаться и живущие в этих краях народы.

При том, что, казалось бы, невинное увлечение фольклором позволяло размышлять об отличиях украинцев от их соседей, оно оказало и еще одно важное воздействие на украинскую интеллигенцию. Наблюдая повседневную жизнь села, интеллигенты начинают, кроме живописных «нравов», видеть кое-что еще. Они лицом к лицу сталкиваются с беспощадной эксплуатацией крестьянства. Правда, поначалу они были слишком увлечены мечтательными исканиями всеобщих истин и самобытных примет украинской народности, чтобы делать какие-то обобщения еще и о реальной доле крестьянства. Но чем глубже они ее познавали, тем больше укреплялись в мысли о том, что не должны лишь пассивно наблюдать несчастья крестьянина, но обязаны чем-то помочь ему.

Язык: связующее звено. Согласно учению Гердера, язык является важнейшим компонентом нации: «Есть ли у нации что-нибудь дороже родного языка? В языке воплощены все сокровища ее мысли, ее традиции, ее история, религия, основы ее жизни, все ее сердце и душа. Лишить народ языка — значит лишить его единственного вечного блага».

Впрочем, функции языка в развитии национального самосознания оказались более широкими, нежели их очертил немецкий философ. Ведь язык наиболее четко устанавливает «естественные» границы нации, а также отличает «коренного» жителя от «пришельца» и связывает между собой представителей различных сословий и географических регионов — если при всех отличиях в их речи они все же воспринимают свой язык как общий и единый. Современные социологи доказывают, что язык — не только средство общения, но и неповторимая система восприятия и выражения особого взгляда каждого народа на мир. Вот почему часто носители одного и того же языка способны понимать друг друга и на более глубоком, «невыразимом», подсознательном уровне.

Учитывая столь важную, центральную роль языка в процессе создания нации, легко догадаться, что и для украинской интеллигенции было лишь делом времени преобразовать местное «наречие» (разговорный язык простого народа) в основное средство самовыражения всех украинцев. Ведь только таким способом можно было установить прочные связи между элитой и массами и заложить основы общей национальной идентичности.

Однако поначалу такая цель казалась недосягаемой. Украинские дворяне говорили на таких престижных и высокоразвитых языках, как французский и немецкий. В ряд этих языков по мере своего развития быстро становился русский, которым они также прекрасно владели. По сравнению с этими языками разговорная речь необразованных украинских крестьян казалась грубой, пригодной разве что для обсуждения со своими же крестьянами столь же грубых и простых дел (дом, имение, хозяйство). И потому среди образованных людей стало устанавливаться такое мнение: поскольку крестьяне не могут сказать чего-то важного, а если бы и могли, то грубый их язык не позволил бы им высказаться до конца,— то, стало быть, нет никакого смысла пытаться поднять крестьянскую речь до уровня литературного языка. Более того, близкое родство этой речи с русским языком давало повод многим украинским интеллигентам считать ее просто одним из русских диалектов и на этом основании не ставить вопрос об отдельном от русского украинском литературном языке.

Но несмотря на все эти смущающие обстоятельства, некоторые представители украинской интеллигенции все же не оставляли попыток усовершенствовать «наречие» и поднять его статус до языкового. Сперва, правда, даже эти первопроходцы сомневались в перспективности своих начинаний и рассматривали их лишь в качестве экспериментов и курьезов. Это, например, относится к «Енеїді» Ивана Котляревского — первому литературному произведению на языке украинских крестьян и мещан. Кстати, именно это произведение, увидевшее свет в 1798 г., положило начало и украинскому литературному языку, и новой украинской литературе.

Достаточно характерным является то, что «Енеїда» написана в жанре травестии, бурлескной поэмы. В основе ее лежит знаменитая «Энеида» римского поэта Вергилия, героев которой Котляревский «переодевает» в казацкие костюмы. Так античные боги и герои предстают в украинской поэме в виде бесшабашных казаков и ядреных сельских девок, изъясняющихся между собой на крестьянском наречии, причем в весьма энергичных и сочных выражениях. Сам Котляревский, царский чиновник и сын мелкого казацкого старшины, любил поговорить с крестьянами, записывал их суждения и обычаи, вслушивался в их песни и речь. Поначалу он вообще не предназначал свой эксперимент для публикации, и лишь уступая настояниям друзей, напечатал «Енеїду», которая, к его удивлению, имела бурный успех среди левобережного дворянства. Но и после этого сам автор не отдавал себе отчета в том, что в языковом и литературном отношении его произведение явилось поворотным пунктом. Ему по-прежнему казалось, что украинский язык (который он очень любил и на котором продолжал писать) годится лишь для комических эффектов. В пригодности этого языка для «серьезной» литературы Котляревский так и не переставал сомневаться до конца своих дней.

Автор «Грамматики малороссийского наречия» (1818) Олексий Павловский хотя и пытался усовершенствовать и систематизировать украинский язык, но все же, по-видимому, разделял и общие сомнения Котляревского, и его убеждение в экспериментальном характере подобных попыток, ибо по-прежнему рассматривал этот язык в качестве всего лишь одного из диалектов русского. Однако сами по себе труды Павловского, как и Ивана Войцеховича, который в 1823 г. издал небольшой украинский словарик, объективно способствовали самостоятельному развитию украинского языка.

Литература: обогащение украинской национальной культуры. Решающим показателем жизнеспособности украинского языка стало качество и разнообразие создаваемой на нем литературы. Котляревский заслужил эпитет «отца новой украинской литературы» не только потому, что он первым использовал в литературе украинское «наречие», но и потому, что его «Енеїда» безусловно обладает непреходящими художественными достоинствами. Правда, ее успех вызвал появление множества бездарных подражаний самому этому поистине классическому «подражанию», которые мешали развитию иных жанров. Какое-то время даже казалось, что письменная украинская литература навсегда обречена поставлять лишь шуточные псевдонародные пародии на местные нравы.

Большая заслуга в расширении диапазона литературного самовыражения украинцев принадлежала так называемым харьковским романтикам. Большинство этих писателей жили в Слободской Украине и были связаны с новообразованным Харьковским университетом. В 20—30-е годы XIX в. именно эта, самая восточная из этнических украинских земель, приняла эстафету развития украинской культуры.

Согласно легенде, украинская проза возникла в результате пари, которое потомок знатного казацкого рода Григорий Квитка-Основьяненко заключил с сыном священника, ректором Харьковского университета Петром Гулаком-Артемовским. Последний, чувствуя сильное тяготение к украинскому языку и экспериментируя с ним в литературе, все же был убежден, что будущее его безрадостно. Поскольку украинские дворяне предпочитали украинскому языку русский, а по-украински говорили только крестьяне, Гулак-Артемовский полагал, что ничего серьезного на этом языке написать нельзя. Но Квитка-Основьяненко не согласился с ним и решил доказать обратное. В результате в 1834 г. появились на свет «Малоросійські оповідання Грицька Основ’яненка». Эти грустные, сентиментальные рассказы были хорошо встречены читающей публикой, а проницательный Осип Бодянский объявил их началом украинской прозы.

Еще один харьковский романтик, Левко Боровиковский, положил начало украинской балладе, чем также расширил жанровое пространство литературы на украинском языке. Казацкая Украина была излюбленной темой всех харьковских писателей. Они изображали ее в обычной для романтизма манере, пытаясь, как говаривали в те времена, «уловить печальное эхо славного прошлого». Ярким примером было в этом смысле творчество Амвросия Метлинского, который в предисловии к своему сборнику украинских стихотворений и переводов сравнивал себя с «последним бандуристом», который тихо напевает «песнь прошлого» на «умирающем языке».

Многие другие, менее выдающиеся харьковские писатели также внесли свой вклад в развитие украинской поэзии и прозы. Душою всей их литературной деятельности был, как ни странно, русский филолог Измаил Срезневский. Впрочем, вклад этого «новообращенного рыцаря» украинства был скорее организационным, чем литературным. Его многотомные собрания произведений и памятников украинской истории и словесности — «Запорожская старина» и «Украинская антология» — были попыткой решить серьезную проблему отсутствия постоянной трибуны для украинских писателей. Правда, одно время в Харькове выходили такие издания, как «Украинский вестник» и «Украинский журнал», но большая часть помещаемых там материалов была на русском языке. Материалы эти в основном состояли из местных новостей, путевых записок, этнографических заметок и отдельных литературных произведений. Читателей у этих журналов было мало, всего несколько сотен.

В поисках более широкой аудитории украинские писатели часто помещали свои произведения в петербургских и московских изданиях. Многие журналы, причем особенно те, которые придерживались консервативного направления, охотно публиковали украинские стихи и рассказы, даже написанные на украинском языке. Дело в том, что среди русских писателей-романтиков 20—30-х годов XIX в. существовало нешго вроде моды на все украинское. Бурная история и богатый фольклор украинцев вдохновляли их на создание экзотических образов «дикого пограничья». Признавая самобытность Украины, они тем не менее рассматривали ее как неотъемлемую часть России и, содействуя развитию «областной» литературы, надеялись тем самым обогатить и расширить «общерусскую». Интересно, что совершенно подобное увлечение Украиной испытали в то время и многие польские писатели, такие как Антоний Мальчевский, Богдан Залеский, Северин Гощинский, составлявшие так называемую украинскую школу в польской романтической литературе. Со своей стороны и они считали Украину частью исторического и культурного наследия — но, естественно, Польши.

Таким образом, несмотря на определенный прогресс в развитии украинской литературы, исследовании украинской истории, языка и фольклора, интеллигенция начала XIX в. продолжала говорить об Украине в терминах «областничества». Она еще не верила в то, что украинская культура может когда-либо развиться до такой степени, чтобы полностью заменить русскую культуру во всех сферах жизни украинцев. Украинские литераторы не менее, чем их петербургские и московские коллеги, были убеждены в том, что, культивируя все украинское, они лишь обогащают культурное наследие России в целом. И ни те, ни другие не могли предвидеть каких-либо четких результатов. Об этом хорошо сказал современный литературовед Юрий Луцкий: «Если все эти ранние исследования украинской истории и фольклора признать первыми проблесками украинского национального сознания, то следует заключить, что именно они подвели под него крепкий фундамент. Ибо какая же потребность более настоятельна для возникающей нации, нежели потребность в исторических корнях и культурной самобытности? В поисках своей национальной идентичности украинцы и занимались какое-то время подобными материями».

Тарас Шевченко

В начале XIX в. в среде украинской интеллигенции возникла своеобразная ситуация. Как мы убедились, интеллектуальные течения, многое предопределившие в судьбах России и всей Восточной Европы, не миновали и Украину. Радикальные республиканские идеи французской революции были представлены здесь декабристами и украинскими членами Общества соединенных славян. Философская концепция Гердера, отводившая важнейшую творческую роль национальной культуре, вдохновила харьковских романтиков. Своеобразие же состояло в том, что в Украине указанные течения, как правило, не смешивались и не пересекались. Политические радикалы оставались безнациональными и в своих политических замыслах не отводили Украине никакого места. А пропагандисты украинской национальной культуры были аполитичными, преданными «царю и отечеству» консерваторами, не стремившимися к изменению статус-кво. Такое раздвоение затрудняло развитие обеих идеологических тенденций и со временем стало хронической болезнью украинской интеллигенции. Поколение 1820-х годов все это, однако, не слишком волновало. Но вот для следующего поколения, сформировавшегося в 1840-е годы, соединение национальной культуры с политической идеологией станет первоочередной задачей.

«Поколение 40-х», включающее таких видных деятелей, как историк Микола Костомаров, писатель Пантелеймон Кулиш и поэт Тарас Шевченко, было связано в основном уже не с Харьковом, а с Киевом, где в 1834 г. был основан новый университет. Представители этого поколения были родом как с Левобережной, так и с Правобережной Украины, да и их социальное происхождение было более пестрым, чем у их дворянских предшественников. Наконец, у этого поколения был явный и яркий лидер — Тарас Шевченко.

Фигура Шевченко возвышается не только среди «юношей 40-х». Можно даже сказать, что вся новая и новейшая история Украины не знает другого такого человека, который оказал бы столь мощное влияние на своих соотечественников, какое оказал поэт Тарас Шевченко. Подобное колоссальное воздействие поэтов на развитие наций в Восточной Европе XIX в. не было чем-то необычным. Культура являлась той единственной ареной, на которой лишенные государственности славяне могли проявить свои выдающиеся способности и таланты: вот почему в «пробуждении нации» часто главную роль играли литераторы и ученые. Тем не менее и среди славян трудно подобрать другой пример личности, чья поэзия и жизнь так полно воплотили бы в себе национальный дух.

Сама биография Шевченко стала для его соотечественников символом трагической национальной судьбы. Он родился в 1814 г. в деревне Моринцы на Правобережье в крепостной крестьянской семье. Рос сиротой, был взят слугой к хозяину-помещику, который и привез его в Петербург. Здесь талантливый юноша-художник привлек внимание нескольких представителей столичного артистического круга, которые в 1838 г. помогли ему выкупиться на волю. Став свободным, Шевченко поступил в Императорскую Академию художеств, где и получил первоклассное образование. Общение со многими украинскими и русскими художниками и писателями расширило кругозор гениального юноши, и вскоре он ощутил потребность поэтического самовыражения.

В 1840 г. вышел в свет первый сборник украинских стихотворений Шевченко — «Кобзар». Уже эта книга обнаружила интерес молодого поэта к исторической проблематике, а своей искренностью, музыкальностью, бьющей через край силой поэтического дарования она завоевала многочисленных поклонников и единодушное признание украинской и русской критики.

Объясняя, почему появление «Кобзаря» сыграло столь уникальную роль в развитии украинской литературы, Юрий Луцкий указывает, что «в этом произведении украинский язык впервые достигает литературного совершенства». Шевченко преодолел одномерность, ограниченность той роли, которую до него играла украинская литература. Он опроверг взгляды таких критиков, как Виссарион Белинский, который считал, что язык украинского мужика неспособен выражать сложные мысли и чувства. На подобные унизительные для украинского языка высказывания Шевченко отвечал:

Художественные достижения Шевченко поставили также под сомнение пример Гоголя и других подобных литераторов — украинцев по происхождению, которые полагали, что талантливый украинец, если он хочет завоевать литературную славу и успех, непременно должен стать русским писателем.

Язык Шевченко — это смелый синтез речевого потенциала нескольких украинских диалектов, сельского и городского просторечия, словаря и форм церковнославянского языка. Вот почему слово великого Кобзаря обнаруживает удивительную гибкость, широкий спектр смысловых возможностей и значений. Шевченко гениально продемонстрировал своим землякам, что их язык обладает всей полнотой эмоционального и интеллектуального выражения — да к тому же экспрессивные средства этого языка отличаются простотой, изяществом и благородством. Стало быть, незачем украинцам зависеть от великолепного в литературном отношении, но чужого русского языка — у них, украинцев, есть все возможности по-своему осмыслить важнейшие проблемы бытия. Так поэзия Шевченко по сути стала первой декларацией о независимости Украины — независимости литературной и интеллектуальной.

Однако и круг интересов Шевченко, и влияние его поэзии, разумеется, далеко выходили за пределы сугубо литературные. Бывший крепостной никогда не забывал своих «знедолених братів». Громоподобным тоном библейского пророка он обличал крепостников-эксплуататоров. В отличие от большинства интеллигентов своего времени Шевченко не верил в либеральные проекты постепенных реформ и в своих стихотворениях открыто призывал к радикальному, революционному решению вопросов социальной справедливости. Таково, например, его известное поэтическое завещание («Заповіт»):

Возмущение поэта угнетением народа нераздельно переплетается в его произведениях с горечью и печалью о национальном унижении Украины — «нашій несвоїй землі», как он однажды сказал о ней. Непримиримый враг царского самодержавия, он призывал к политическому самоопределению Украины задолго до того как эту идею поддержали другие, более умеренные украинские интеллигенты. Во всяком случае именно такова направленность шевченковского истолкования его излюбленной темы — украинской истории. Двойственно его отношение к Хмельницкому. Для Шевченко этот гетман — и «геніальний бунтар», и виновник рокового для Украины союза с Россией, стоившего ей утраты независимости. Да и все казацкие вожди, сотрудничавшие с Москвой, получили суровую отповедь Кобзаря. Один лишь Полуботок заслужил его похвалу за то, что осмелился поспорить с самим Петром I, своих антипатий к которому Шевченко никогда не скрывал, называя его «тираном» и «катом» и не лучше того относясь к продолжательнице «славных дел Петра» — Екатерине II. Прямо полемизируя с Пушкиным, воспевшим этих монархов, лирический герой Шевченко так рассуждает перед знаменитым «Медным всадником» — памятником Петру с латинской надписью «Петру Первому Екатерина Вторая»:

Тем не менее национализм Шевченко вряд ли можно отнести к той его узкой, ограниченной разновидности, которую называют шовинизмом. Стремление Украины к свободе он рассматривал как часть всеобщей борьбы за справедливость. Сочувствие Шевченко вызывали угнетенные народы во всем мире, о чем превосходно свидетельствуют поэмы «Кавказ» и «Єретик» (последняя посвящена знаменитому чешскому мученику Яну Гусу).

Бунтарские идеи и мотивы поэзии Шевченко служили препятствием для публикации многих его произведений в Российской империи вплоть до 1905 г. Его поэзия служила для современников не только эстетическим, но и этическим образцом. «Муза Шевченко...— писал Костомаров,— всегда оставалась чистою, благородною, любила народ, скорбела вместе с ним о его страданиях и никогда не грешила неправдою и безнравственностию». Так поэт заставил национально сознательных интеллигентов увидеть в народе не только «живописную» простоту и патриархальность нравов, но и беды и мучения, достойные сострадания. Да и в казацкой истории Шевченко, в отличие от своих предшественников, искал не столько романтических героев, сколько уроков, которые следует извлечь из трагического прошлого ради лучшего будущего. С точки зрения этого первого великого национального поэта Украина не была лишь экзотической провинцией Российской империи — для него она единственная и неповторимая отчизна, которая может и должна быть независимой.

Кирилло-Мефодиевское общество

3 марта 1847 г. студент Киевского университета Алексей Петров донес царским властям о тайном обществе, существование которого он якобы случайно обнаружил. Тут же все лица, на которых поступил донос, были схвачены полицией и отправлены в Петербург. Там их усиленно допрашивали и выяснили, что общество св. Кирилла и Мефодия действительно в течение какого-то времени существовало в Киеве. Это была первая в Новой истории Украины сугубо украинская идеологическая организация.

Впрочем, как вскоре обнаружилось, опасения властей по поводу возникновения большого и опасного заговора были сильно преувеличены. Речь шла всего лишь о каком-то десятке постоянных членов общества и паре дюжин сочувствующих. Все это были молодые украинские интеллигенты. 30-летний историк Микола Костомаров незадолго до своего ареста получил кафедру в Киевском университете. 22-летний приятель его Василь Билозерский в дни возникновения общества, по воспоминанию Костомарова, жил в Киеве «по окончании курса в университете... в надежде найти себе служебное место», каковое и нашел в Полтаве, где до ареста преподавал в кадетском корпусе. Прекрасно образованный Микола Гулак (в 1843 г. он окончил Дерптский университет) служил в канцелярии киевского генерал-губернатора в должности переводчика Археографической комиссии. Эти трое входили, так сказать, в «ядро заговорщиков». Два других видных деятеля и уже известных писателя — Пантелеймон Кулиш и Тарас Шевченко — лишь косвенно были связаны с кирилло-мефодиевцами, но эта связь была использована как повод для их ареста. Оказалось, что общество было не только не очень большим, но и не слишком активным: за 14 месяцев своего существования оно лишь несколько раз собиралось на многочасовые философско-политические диспуты (на одном из них как раз и присутствовал доносчик Петров) да подготовило несколько программных документов.

Среди этих последних особого внимания заслуживает написанная Костомаровым «Книга бытия украинского народа». Это типично романтическое произведение родилось под знаком польской литературы и насквозь проникнуто панславянским идеализмом и христианской риторикой. Автор «Книги бытия...» призывает перестроить все общество сообразно принципам справедливости, равенства, свободы и братства. В частности, он предлагает ликвидировать крепостное право и межсословные отличия, дать народу доступ к просвещению и т. п. Национальный вопрос, явно стоявший в центре внимания кирилло-мефодиевцев, решался в широком контексте панславизма. Документ содержал требование свободного развития культур «всех славянских народов». Более того, предлагалось сформировать славянскую федерацию наподобие Соединенных Штатов Америки, со всеми подобающими демократическими институтами и со столицей в Киеве.

По мнению Костомарова и его единомышленников, современное им украинское общество, самое униженное и угнетенное из всех славянских обществ, одновременно является и «самым равноправным», поскольку не имеет своей собственной знати. Вот почему Украине в программе кирилло-мефодиевцев отводилась решающая роль: именно она должна была возглавить движение всех славянских народов к будущей равноправной федерации. Автор «Книги бытия...» в псевдо-библейском стиле описывает грядущее «воскресение» своей страны: восстав из могилы, она призовет братьев-славян, и поднимутся славяне, и станет Украина свободной республикой в нерушимом славянском союзе... И тогда все народы укажут то место на карте, где обозначена Украина, и рекут: «Камень, который отвергли строители, соделался главою угла»...

Между прочим, это мессианское видение будущего Украины в составе федерации хотя и опиралось на чрезмерную идеализацию ее истории, но в то же время исключало идею ее полной независимости. По-видимому, большинство членов Кирилло-Мефодиевского общества (кроме Шевченко и некоторых других) сомневались в способности своих «мечтательных и нежных» земляков совершенно самостоятельно управлять своей судьбой.

При относительном единстве в понимании того, что следует делать, кирилло-мефодиевцы расходились в вопросе о том, что важнее и с чего начать. Костомаров полагал, что важнее всего братство и грядущий союз всех славян. Шевченко страстно призывал к социальному и национальному освобождению украинцев. Кулиш подчеркивал необходимость первоочередного развития украинской культуры. При этом большинство членов общества придерживались эволюционных взглядов, считая лучшими средствами достижения целей образование народа, пропаганду и «моральный пример» властям. Шевченко и Гулак, доказывавшие, что только революция способна принести чаемые перемены, остались в меньшинстве. Впрочем, эти расхождения между кирилло-мефодиевцами не следует преувеличивать, ибо, вне всякого сомнения, всех их объединяли общие ценности и идеалы, а более всего — страстное желание изменить к лучшему социально-экономическую, культурную и политическую судьбу Украины.

Несмотря на относительно невинный характер Кирилло-Мефодиевского общества, царское правительство решило все же примерно наказать его организаторов. Однако при определении степени наказания был проявлен «индивидуальный подход». Костомаров, Кулиш и другие умеренные члены общества отделались сравнительно легко — кратковременной ссылкой, как правило, в губернские города России, после чего им было разрешено вернуться к преподаванию, литературным и научным занятиям. Гулаку пришлось три года отсидеть в Шлиссельбурге кой крепости (Костомаров, правда, тоже около года провел в «Петропавловке»). Суровее всего обошлись с Шевченко, которого царь и правительство соча и самым опасным заговорщиком. «Поэта Шевченко послали рядовым в Оренбург, а потом в Новопетровское укрепление,— писал журнал «Колокол» в 1860 г.— Николай I строжайше приказал, чтобы ему не позволяли ни писать, ни рисовать... Шевченко пробыл более десяти лет в такой нравственной пытке». Прямым результатом всего этого стала безвременная смерть поэта в 1861 г.

Значение Кирилло-Мефодиевского общества представляется весьма важным для всей последующей украинской истории. Во-первых, это была первая попытка интеллигенции, пусть и неосуществленная, продвинуть национальное развитие от «культурнического» этапа к политическому. Во-вторых, эта попытка привлекла внимание царского правительства (которое до сих пор пыталось разыграть «украинскую карту» против «польского засилия в западных губерниях») к потенциальной опасности «украинофильства». Расправа с кирилло-мефодиевцами явилась первым сигналом к антиукраинскому повороту в политике официальных кругов и ознаменовала начало долгой и непрестанной борьбы, развернувшейся между украинской интеллигенцией и имперской администрацией.

Рост национального самосознания западных украинцев

В описываемый период средоточием культурной деятельности интеллигентов Украины были главным образом Левобережье (территория бывшей Гетманщины) и Слобожанщина. Увлечение «местной» культурой мало обнаруживало себя как в западных, так и в юго-западных губерниях Российской империи. Правда, на Правобережье некоторые потомки польской шляхты (такие как Тимко Падура, Михаль Чайковский, Зориян Доленга-Ходаковский) лелеяли романтический образ «казаччины» и мечтали о том времени, когда украинские крестьяне, простив шляхтичам все обиды, помогут включить Правобережную Украину в возрожденную Речь Посполиту. Впрочем, такое романтическое видение Украины вполне уживалось с польской культурной гегемонией в этих исторических украинских областях. Что до новоосвоенного Причерноморья, то там вообще не отмечалось каких-либо признаков украинофильства.

В Западной Украине, входящей в состав Австрийской империи, украинское культурное движение являло собою не более чем ряд разрозненных эпизодов, а в таких отсталых регионах, как Буковина (где господствующей культурой была румынская) и Закарпатье (где преобладал венгерский языковой и культурный элемент), его почти и вовсе не было. И лишь в Восточной Галичине украинофильство постепенно становилось на твердую (хотя и более узкую, чем на Левобережье) национальную почву.

Западноукраинская интеллигенция. Говорить о западноукраинской интеллигенции начала XIX в.— значит говорить о духовенстве. Ввиду того что духовенство было единственным сословием западноукраинского общества, которое могло пользоваться преимуществами высшего образования, само высшее образование для западных украинцев в это время практически становится синонимом обучения богословию. Так, в начале 1840-х годов из почти 400 студентов-украинцев Львовского университета 295 изучали богословие, а почти все оставшиеся — философию, которая также входила в курс богословия. Авторами 40 из 43 книг на украинском языке, увидевших свет между 1837 и 1850 годами в Восточной Галичине, были священники.

Светская интеллигенция — учителя, юристы, ученые, писатели и чиновники — начинает играть более или менее заметную роль в западноукраинском обществе лишь во второй половине XIX в. Что же касается священников, то далеко не каждого из них можно было в полном смысле слова назвать интеллигентом. Большинство из них жили в глуши и бедности и по своему образовательному уровню и умственному кругозору едва превосходили крестьян. И лишь небольшая часть духовенства, сосредоточенная в таких городах, как Львов и Перемышль — центрах церковной администрации, со своими библиотеками, типографиями и высшими учебными заведениями,— имела возможность принимать участие в культурной жизни.

Но даже там, где существовали более или менее благоприятные возможности умственного развития, врожденный консерватизм западноукраинского духовенства, его рабская преданность Габсбургам не способствовали его интеллектуальному росту. Представители этой тонкой прослойки образованных украинцев были по большей части ограниченные провинциалы, которые с крайней подозрительностью относились не только к новым идеям, но и к новым темам, обсуждаемым европейским обществом того времени, предпочитая дебатировать «проверенные» вопросы об алфавите (кириллица или латиница?), календаре (юлианский или григорианский?) и церковных обрядах. Вот тут они и давали выход своей умственной энергии, беспощадно обличая друг друга. А для тех немногих интеллигентов, кто жаждал приобщиться к западным веяниям — ознакомиться с новомодными радикальными идеями, а то и заняться революционной деятельностью,— единственную такую возможность предоставляла польская культура. Вот почему, например, в 1830-е годы определенное число украинских юношей-семинаристов участвовало в польских революционных кружках, которые боролись за возрождение Речи Посполитой, а украинцев рассматривали в качестве не более чем забитой и отсталой ветви польской нации.

Обаяние престижной польской культуры было велико и среди вполне консервативной части церковной интеллигенции. Лишь только правовой, образовательный и материальный уровень западноукраинской элиты немного повышался, как сразу начиналась ее полонизация. И чем выше каждый украинец поднимался по социальной лестнице, тем больше он стеснялся своего родного «селянского» языка. Так постепенно все духовенство и вся интеллигенция в своей среде переходили на польский, оставляя украинский для общения с крестьянами. Собственно говоря, то «язычие», которое в начале XIX в. пытались использовать в Западной Украине в качестве украинского литературного языка (искусственная и неуклюжая смесь местного диалекта с церковнославянским языком, перенасыщенная латинскими, польскими и немецкими выражениями), изначально было обречено на вымирание, и уже в 1809 г. во Львовском университете был ликвидирован «Студиум рутенум», т. е. тот факультет, где пытались на нем преподавать. Характерно, что «виноваты» в его закрытии были не поляки и не австрийцы, а сами украинцы — студенты этого злополучного факультета, которые посчитали дискриминацией то обстоятельство, что их не учили немецкому и по-немецки, в то время как все престижные курсы в университете читались именно на этом языке.

Впрочем, если стремление украинцев пройти всю эту престижную «немецкую науку» отвращало их от родного языка, явно не приспособленного для столь высокоумных «штудий», то по мере углубления в эти «штудии» они вновь возвращались к родной культуре, становясь убежденными и пылкими ее защитниками. От немецких профессоров во Львове или Вене украинские студенты не могли не узнать, например, о том же Гердере и его идеях относительно важности для человека-творца его родной почвы и родного языка. Кроме того, в университетских городах империи у украинцев, жаждавших приобщения к европейскому образованию и культуре, завязывались связи с передовыми представителями той же польской или чешской интеллигенции — тоже славянами, которые, однако, не раболепствовали перед господствующей культурой и смело развивали свои национальные языки, далеко обгоняя все остальные славянские народы габсбургской империи по уровню национального самосознания. Успехи соседей внушали надежду маленькой, но быстро растущей западноукраинской интеллигенции. Преодолевая сопротивление местной консервативной среды, они постепенно осваивали новые веяния и развивали идею нации вообще и идею украинской нации в частности.

Пробуждение национального сознания. Первые признаки растущего интереса к культурным аспектам национальной проблемы появляются в начале XIX в. в древнем городе Перемышле — центре греко-католической епархии, где была семинария и богатые библиотеки. Перемышльское духовенство славилось своей образованностью. В течение нескольких десятилетий эта самая западная точка исторической территории Украины играла для австрийских украинцев почти такую же роль в развитии их национального самосознания, какую для российских украинцев примерно в то же время выполняла ее самая восточная часть — Харьковщина. При этом, извинившись за каламбур, следует особо подчеркнуть, что именно харьковские лирики дали творческий стимул пере-мышльским клирикам, не обладавшим большими литературными талантами.

Самым выдающимся представителем перемышльского кружка был Иван Могильницкий — высокопоставленный церковный иерарх, который ведал в епархии делами начального образования. В 1816 г. при поддержке епископа Михаила Левицкого Могильницкий организовал так называемое «Клерикальное общество», первоначальная цель которого состояла в популяризации Священного писания для украинских крестьян на их родном языке. Это было событие, идущее вразрез с тогдашними полонофильскими настроениями западноукраинской элиты. Кроме влияния Гердера и харьковских романтиков, Могильницкий и его единомышленники, по-видимому, руководствовались и более «земными» соображениями: ведь не имея украинских церковных текстов и вынужденно пользуясь польскими, западноукраинские крестьяне постепенно легко могли бы перейти из греко- в римо-католичество.

Практические результаты деятельности общества Могильницкого были достаточно скромны и свелись к изданию нескольких молитвенников и букварей, а само оно вскоре распалось. И все же среди первых опытов самоорганизации украинской интеллигенции на востоке и на западе этот, весьма скромный, не должен был остаться незамеченным, ибо привлек внимание к языковому вопросу, остававшемуся главным для западноукраинской интеллигенции на протяжении следующих десятилетий. Впрочем, попытка Могильницкого усовершенствовать местный диалект, густо сдабривая его церковнославянизмами, привела к созданию искусственного гибрида, мало способствовавшего опровержению суждений о непригодности украинского языка для литературного употребления.

Кроме перемышльского кружка, в 1820-е годы еще несколько антикваров-одиночек в Восточной Галичине собирали исторические и фольклорные материалы. Среди них назовем историков Михайла Гарасевича и Дениса Зубрицкого, а также лингвистов и этнографов Иосифа Левицкого и Иосифа Лозинского. Однако влияние их работ на развитие национального самосознания в Западной Украине было ограниченным, ибо все они были написаны на латыни, немецком или польском.

«Руська трійця». В 1830-е годы центр деятельности, направленной на подъем национального самосознания, переместился во Львов. Здесь выходят на авансцену молодые идеалистически настроенные семинаристы, увлеченные гердеровскими идеями.

Лидером их кружка был 21-летний Маркиян Шашкевич. Юноша имел несомненные поэтические дарования, а его увлеченность и страсть передавались всем окружающим. Вместе со своими близкими единомышленниками — высокообразованным Иваном Вагилевичем и энергичным Яковом Головацким — Шашкевич создал творческое трио, ставшее известным под названием «Руська трійця». В 1832 г. вокруг них сплотилась группа студентов, задавшаяся сложной целью: поднять местный диалект до уровня литературного языка, не прибегая при этом к церковнославянским и иностранным заимствованиям. Решение этой задачи они считали единственным условием, при котором крестьяне получат доступ к образованию и будут лучше жить, а веками подавляемая самобытность украинской культуры найдет наконец свое выражение.

Греко-католическим иерархам сама идея литературы на простом, необработанном крестьянском наречии, с использованием упрощенного кириллического письма, представлялась достаточно смелой, если не безумной. Шашкевичу и его друзьям было ясно дано понять, что на поддержку церкви они могут не рассчитывать. Зато их горячо поддержали единомышленники в Российской империи. «Руська трійця» быстро нашла общий язык с такими украинофилами, как Измаил Срезневский, Михайло Максимович и Осип Бодянский. Вдохновлял «Руську трійцю» и пример друзей на Западе — деятелей чешского национального движения, вступившего в стадию расцвета. С помощью чеха Карела Запа, служившего в галицкой администрации, молодые львовяне вступили в оживленную переписку с такими опытными «национальными будителями» и пылкими славянофилами, как словаки Ян Колар и Павел Шафарик, словенец Бартоломей Копитар и чех Карел Гавличек.

Ближайшим практическим результатом деятельности «Руської трійці» явилось издание альманаха «Русалка Дністровая». Здесь были собраны народные песни, а также стихи и статьи на исторические темы, написанные на местном диалекте. Греко-католическая церковь осудила это издание как «непристойное, если не подрывное», а немец — начальник львовской полиции оставил о нем такой отзыв: «Мы здесь имеем уже достаточно хлопот с одним народом (поляками.— Лет.), а эти сумасшедшие хотят воскресить другой — давным-давно умерший и погребенный русинский народ». Местный цензор — греко-католический священник Венедикт Левицкий — запретил публикацию альманаха во Львове, и Шашкевич с товарищами лишь в 1837 г. смогли выпустить его в далеком Будапеште, причем почти все 900 экземпляров, отправленных во Львов, были конфискованы полицией. Лишь считанные экземпляры попали в руки читающей публики, настроенной весьма скептически. Потрясенный такой реакцией аудитории и затравленный церковной властью Маркиян Шашкевич умер молодым, а Вагилевич вскоре перешел в лагерь польской интеллигенции. Один Головацкий последовательно и неотступно продолжал работать над осуществлением первоначальных целей «Руської трійці».

Хотя «Русалка Дністровая», задуманная в качестве периодического издания, с самого начала потерпела крах, пример ее все же показывал, что и язык западноукраинского крестьянина мог стать основой литературного языка. Авторы и составители альманаха привлекли внимание к простому народу и его «неиспорченной» культуре. Под влиянием «Русалки Дністрової» начинался медленный, но неуклонный процесс переориентации западноукраинской интеллигенции на свой собственный народ. И уже недалек был тот час, когда из самого этого народа начнет выходить большая часть интеллигенции.

Именно так, медленно и трудно, пробивала себе дорогу национальная идея в Украине. К середине XIX в. идея эта еще не вышла за рамки достаточно узкого круга интеллигентов, на свой страх и риск решавших вопрос о том, в чем же, наконец, состоит сущность украинской нации. На пути от этого раннего, так называемого «культурнического», этапа национального самосознания к этапу политического самоопределения предстояло преодолеть многочисленные и сложные препятствия.

В украинском обществе — преимущественно крестьянском, провинциальном и традиционалистском,— кроме интеллигенции, не было никакой иной социальной группы, способной к восприятию новой идеи национального самосознания. Более того, утверждая, что украинцы — особая, отдельная нация, а украинский язык может стать самостоятельным литературным языком, интеллигенты наталкивались на скепсис и злословие своих же образованных земляков, для которых притяжение престижных и более развитых культур, в особенности польской и русской, оказалось поистине непреодолимым.

Однако «национальные будители» не сдавались, ибо, с одной стороны, видели успешные примеры решения всех этих вопросов западнославянской интеллигенцией, с другой же стороны, они считали, что их деятельность нужна ими же идеализированному «простому народу».

К сказанному следует добавить, что процесс распространения национального самосознания с самого начала неодинаково протекал в Восточной Украине и в Западной. На Левобережье в то время казацкие традиции и память о вековом самоуправлении были еще крепки, да и сама интеллигенция была более многочисленной и образованной, чем на Правобережье,— потому и начало национального самоосмысления выглядело достаточно многообещающим. Но как только это самоосмысление перешагнуло определенные, «дозволенные» рамки, оно встретило в лице царского правительства безжалостного и непобедимого врага — что и показала расправа с кирилло-мефодиевцами.

В Восточной Галичине успехи национального движения были более скромными, а главным его противником оказалась консервативная греко-католическая элита. Драмы здесь разыгрывались более тихие, и «национальные будители» медленно, но верно продолжали делать свое дело. И вот что еще было важно: несмотря на существенные различия трудностей и задач, западные и восточные украинцы начинают проявлять друг к другу взаимный интерес — и это после целых столетий, в течение которых между ними не было практически никаких связей. Так постепенно начинался процесс национальной интеграции.

Консерватизм безраздельно господствовал в Европе середины XIX в., но нигде не явился он в столь чистом и откровенном виде, как в Австрии и России — двух империях, где среди всех прочих задавленных деспотизмом народов обретались украинцы. Бытие и сознание имперских подданных определялись принципами авторитаризма, послушания, общественного порядка и традиционализма. Сама мысль о переменах состояла под подозрением и тайным надзором.

И все же ни Габсбургам, ни Романовым не под силу было остановить идущие с Запада новые идейные веяния, как не могли они и сдержать новые общественные силы или предотвратить появление новых экономических отношений, неуклонно развивавшихся по общеевропейской модели. Чем более нарастало это внутреннее и внешнее давление на твердокаменные имперские бастионы, тем отчетливее сами имперские власти начинали сознавать, что старые порядки не могут оставаться неизменными. Это порожденное кризисом сознание положило начало эпохе великих реформ — сперва в Австрии, а затем и в России. И поскольку украинцы в обеих империях были одним из самых бесправных народов, реформы не могли не оказать на них огромного воздействия.

Перемены в Австрийской империи

Еще в начале 1848 г. правящая династия Габсбургов уверенно смотрела в будущее. Одной из причин тому были недавние успехи империи в урегулировании ситуации в самых беспокойных ее провинциях, и одной из этих провинций была Галичина.

На протяжении десятилетий тайные общества польской шляхты и интеллигенции «плели заговор» с целью реставрации Речи Посполитой. Выступая за всеобщие политические свободы, польские революционеры искренне полагали, что все жители расчлененной империями Польши, независимо от их социального статуса и этнического происхождения, поддерживают идею реставрации. Украинские семинаристы, которые в 1830-е годы охотно вступали в ряды польских конспираторов, еще более укрепляли в них эту уверенность. Но вопрос об «отдельной украинской нации» не замедлил возникнуть и в этих кружках, которые в большинстве своем были покинуты украинцами, как только на свой «национальный вопрос» они получили отрицательный ответ поляков.

В 1846 г. по вере польских революционеров в широкую поддержку их целей был нанесен еще один сокрушительный удар. Узнав о готовящемся восстании шляхты, австрийские власти убедили крестьян Западной Галичины в том, что их помещики мечтают о восстановлении своих прежних прав на безудержную эксплуатацию крестьянства. И тогда обозленные польские крестьяне сами восстали против шляхты и вырезали многих помещиков, тем самым предотвратив шляхетский бунт.

Революция 1848 г. в Галичине. Весной 1848 г. по всей Европе прокатилась волна революций. Изменчивое счастье Габсбургов вновь подверглось суровым испытаниям.

На сей раз восставшие народы консервативной многонациональной империи уже не ограничились требованием политических и социально-экономических реформ — на повестке дня, особенно в Центральной и Восточной Европе, стояли вопросы национального суверенитета. Да и немецкие, а особенно итальянские подданные Габсбургов выдвинули требование воссоединения с братьями по проснувшемуся национальному духу за границами империи. Венгры объявили войну за независимость. За возрождение своего государства вновь поднялись поляки. Наступала «весна народов»: национальный вопрос выдвигался в качестве основного и первоочередного во всей европейской политике.

Под влиянием этих бурных событий все народы империи начинают формулировать свои собственные национальные требования. Разразился неописуемый хаос. Империя оказалась на грани развала.

Известия о беспорядках в Вене, об отставке ненавистного князя Меттерниха и о том, что насмерть перепуганный император Фердинанд I обещал политическую либерализацию и социальные реформы, достигли Львова 19 марта 1848 г. Поляки оживились. Из Львова была послана петиция императору с требованием еще большей либерализации и расширения политических прав галицких поляков. Разумеется, о том, что в провинции живут и украинцы, в этом документе даже не упоминалось.

Западноукраинские земли в составе Австро-Венгерской империи в конце XIX в.

Созданная 13 апреля во Львове польская «Рада Народова» организует население на поддержку требований, содержавшихся в петиции. Вскоре возникает целая сеть местных «рад». Начинает выходить польская газета.

Однако, к глубочайшему удивлению и разочарованию поляков, украинцы, коих они не считали особой нацией, отказываются принимать участие в «общенародных» польских акциях. Вместо этого они формируют свой собственный представительный орган — «Головну Руську Раду» — и тоже со своими местными отделениями и со своей газетой.

К счастью для Габсбургов, их интересы в Галичине представлял недавно назначенный губернатор провинции граф Франц Стадион — человек весьма умный и предприимчивый. Применяя в этой критической ситуации старый имперский принцип «разделяй и властвуй», он мастерски сталкивал поляков с украинцами и таким образом сумел и тех, и других сохранить в полном подчинении империи. Ключ к политическому господству в этом регионе доставался тому, кто проникал в суть объективных противоречий между двумя населявшими его народами. И граф проник в нее до самого дна...

С украинской точки зрения все задачи революции 1848 г. сводились к решению двух основных и тесно переплетенных между собою вопросов. Первый — социально-экономический, т. е. традиционная проблема крестьянства и в особенности все еще существовавших феодальных повинностей, тяжким бременем лежавших на плечах сельского населения Западной Украины. Второй вопрос был связан с новой идеей нации. До сих пор жители Галичины делились на крестьян и дворян, греко- и римо-католиков. Отныне они воспринимали друг друга как особые и отдельные этнокультурные общности, выдвигали взаимоисключающие национальные требования — и при этом вынуждены были каким-то образом сосуществовать в одной провинции.

Крестьянская проблема. Еще за много лет до 1848 г. и здравомыслящие чиновники, и либеральная интеллигенция, и даже некоторые помещики прекрасно понимали, что феодальные права шляхты в отношении крестьян безнадежно устарели. Значительные преобразования в этой области были проведены уже при Иосифе И, начиная с 1780-х: крестьяне приобрели право отстаивать свои интересы в суде и получали в безраздельное личное пользование земельные наделы, четко отделенные от помещичьих земель. И все же в некоторых наиболее отсталых провинциях, в том числе в Галичине, главная примета феодальных крестьянско-помещичьих отношений — «панщина» — по-прежнему сохранялась: взамен пользования своей землей крестьянин должен был (обычно два — три дня в неделю) отработать на земле помещика. Корень недовольства и озлобленности галицкого крестьянства следовало искать именно в этом.

Революция 1848 г. и та критическая ситуация, которая в результате событий в Западной и Центральной Европе возникла в Галичине, наконец давали возможность покончить с этими последними остатками крепостного права. Да и польские патриоты, среди которых преобладали шляхтичи, сумели извлечь урок из событий 1846 г. и ныне активно искали симпатий крестьянства, дабы укрепить свои позиции в Галичине, всячески убеждая собратьев добровольно отказаться от ненавистной крестьянам «панщины». И хотя большинство помещиков отнюдь не спешили откликнуться на прекраснодушный призыв патриотов, проницательный граф Стадион не на шутку обеспокоился таким поворотом событий. Он призывает Вену опередить поляков в отмене «панщины» и таким образом вырвать у них из рук инициативу, возбудив в этот критический для монархии момент чувство благодарности и верности ей в сердцах галицких крестьян... Аргументы графа убедили императора. 23 апреля 1848 г. Фердинанд I издал исторический манифест, согласно которому «панщина» в Галичине упразднялась. Этот манифест почти на пять месяцев опередил аналогичный указ, запретивший ее во всех остальных частях империи.

А дальше все пошло по плану премудрого галицкого губернатора. Украинские крестьяне с восторгом приветствовали манифест и клялись в верности «цісареві» (хотя было ясно, что манифест отнюдь не решил всех проблем). Польским же помещикам для их успокоения была обещана правительственная компенсация за потерянную рабочую силу (около двух третей этих выплат впоследствии было переложено на плечи самих крестьян). Крестьяне получали 70 % пахотных земель, помещики — только 30 %. Однако без определенного решения оставался весьма болезненный вопрос о том, кому принадлежат леса и пастбища, ранее считавшиеся общественной собственностью. Со временем они достанутся помещикам и крестьяне попадут в полную от них зависимость в таких насущных делах, как заготовка дров и выпас скота. Наконец, и тот надел пахотной земли, который достался каждому крестьянину в результате всех реформ, представлял собой лишь жалкий клочок: на 70 % это были участки размером менее 14 акров. Владея таким земельным участком, средняя семья едва могла сводить концы с концами.

Разумеется, все это не значит, что отмена «панщины» мало изменила жизнь западноукраинского крестьянина — напротив, влияние этой реформы было поистине огромным, ибо она разорвала последнюю формальную связь, существовавшую между крестьянином и его «паном». Теперь крестьянин становился полным хозяином своей земли — а значит и своей судьбы. Еще никогда зависимый и забитый галицкий крестьянин не выказывал интереса к тем политическим, образовательным и даже культурным вопросам, которые стали интересовать его после 1848 г. Отныне и надолго западноукраинский крестьянин-собственник становится политическим фактором, не считаться с которым уже нельзя.

Национальный вопрос. К 1848 г. небольшая образованная прослойка западноукраинского общества состояла в основном из духовенства и новообразованной интеллигенции. Революция в Европе послужила этим людям импульсом к формальному самоопределению в качестве особой нации и дала возможность впервые сформировать собственно национальные институты. При этом она, революция, как это ни парадоксально, действовала руками габсбургского губернатора графа Стадиона, который открыто покровительствовал робкой западноукраинской элите во всех событиях 1848 г., используя ее как противовес гораздо более агрессивно настроенным полякам.

Такая политика австрийского губернатора и его преемников привела к тому, что поляки в течение многих лет будут обвинять Габсбургов в том, что те, мол, «придумали русинов» (т. е. украинцев); «русины» - де не законное порождение «весны народов», а лишь побочный продукт австрийских махинаций... Так или иначе, обласканные австрийцами и обиженные поляками, украинцы впервые решаются вступить на политическое поприще.

19 апреля по наущению графа Стадиона львовское грекокатолическое духовенство во главе с епископом Григорием Яхимовичем обратилось к императору с петицией. В отличие от документа, который незадолго до этого направили Фердинанду I поляки, послание украинцев было выдержано в робком верноподданническом тоне. Оно открывалось историческим экскурсом, объясняющим, в чем состоит национальное своеобразие украинцев Восточной Галичины. Авторы расписывали былую славу средневекового Галицкого княжества, последующее порабощение его поляками, особо подчеркивая тот факт, что население края «принадлежит к великой русской (т. е. украинской.— Лет.) нации, которая насчитывает 15 миллионов (два с половиной из них живут в Галичине), и все говорят на одном языке». После такого предисловия авторы переходили к конкретным просьбам: ввести украинский язык в школах и административных учреждениях, обеспечить украинцам доступ к административным должностям, реально уравнять в правах греко-католическое духовенство с римо-католическим.

Всего две недели спустя, 2 мая 1848 г., во Львове была образована «Головна Руська Рада» — первая украинская политическая организация современного типа. Возглавлял ее епископ Яхимович. Всего в Раду входило 66 членов: половину из них составляло духовенство, включая студентов-богословов, другую половину — светская интеллигенция. В ближайшие недели по всей Восточной Галичине было создано 50 местных и 13 региональных «рад», подчиненных Головной, причем главными их организаторами выступили местные священники. А 15 мая произошло еще одно беспрецедентное событие: начала выходить первая украинская еженедельная газета «Зоря галицька». Одновременно налаживались контакты с украинцами Буковины и Закарпатья.

Подъем политической активности украинцев Восточной Галичины неуклонно вел к нарастанию украинско-польского антагонизма. Галичина, как Западная, так и Восточная, являлась краеугольным камнем в планах восстановления польского государства, а потому возникновение проавстрийского движения украинцев представляло огромную угрозу для поляков. Последним не оставалось ничего иного, как попытаться нейтрализовать «Головну Руську Раду», создав в пику ей пропольскую «украинскую» организацию. 23 мая во Львове собралась горстка полонизированной интеллигенции и дворянства украинского происхождения — из тех, кто давно уже считал себя «русинами польской нации» («gente rutheni natione poloni») и образовала «Руський Собор». При нем — латинским шрифтом! — печаталась украинская газета «Ruskyi Dnevnyk», в главные редакторы которой полякам удалось заманить самого Ивана Вагилевича — одного из «Руської трійці». Но этим их успехи и ограничились. Образованные ими «украинские» органы подверглись остракизму со стороны огромного большинства украинцев, так что «собор» оказался чисто эфемерным образованием, его газета — однодневкой, а вся эта история только еще более осложнила польско-украинские отношения.

Пражский конгресс. Открытое столкновение назревало — и разразилось, как на грех, в начале июня на том самом Славянском конгрессе в Праге, который, по замыслу организаторов-чехов, должен был стать апофеозом славянской солидарности и положить начало объединению всех славян во имя их общих целей. Как и следовало ожидать, из Львова в Прагу прибыли делегаты от всех трех славянских организаций — «Головної Руської Ради», польской «Рады Народовой» и «Руського Собору», которые, к изумлению чехов, тут же пустились в бурные нескончаемые дебаты о том, кто из них имеет больше прав представлять Галичину и какие там, в Галичине, должны быть отношения между двумя славянскими народами. Но настоящая буря поднялась после того как украинцы потребовали раздела Галичины на две отдельные административные единицы — украинскую и польскую, натолкнувшись на непреклонное сопротивление поляков.

Поскольку озлобленная перебранка поляков с украинцами препятствовала работе конгресса, вмешались чехи и помогли достичь компромисса между двумя делегациями: украинцам предлагалось отказаться от требования раздела Галичины, а поляки взамен соглашались признать их в качестве особой нации с равными возможностями использования своего языка и занятия любых должностей, вплоть до административных.

Впрочем, это соглашение так никогда и не было воплощено в жизнь, ибо через несколько дней австрийские войска обстреляли Прагу, а участники конгресса ни с чем разъехались по домам: решения Пражского конгресса фактически утратили свой смысл. Так прервался первый в новейшей истории дебют украинцев на международной политической арене.

Украинцы в имперском парламенте. Во время работы Пражского конгресса в Галичине начались выборы в рейхстаг — нижнюю палату новообразованного имперского парламента. Для украинцев, и особенно крестьян, выборы были делом новым и малопонятным. Зато поляки, гораздо более умудренные политическим опытом, получили на выборах ощутимое преимущество. Где распуская слухи, а где прибегая и к прямым угрозам, поляки многих украинских крестьян даже не подпустили к избирательным урнам. А те, кто все-таки до них добрался, предпочитали отдать голоса за своего брата-селянина, пусть и неграмотного, чем за городских панов или священников, рекомендованных «Головною Руською Радою». В результате из 100 депутатских мест, выделенных Галичине, украинцы получили лишь 25, причем 15 украинских депутатов были крестьянами, восемь священниками и лишь двое — представителями городской интеллигенции.

Во второй половине 1848 г. в Вене, а затем в Кромерже проходили парламентские дебаты, на которых украинские депутаты выступали в основном по двум вопросам: выплата компенсации помещикам за ликвидацию «панщины» и опять-таки украинское предложение о разделе Галичины.

Первый вопрос, конечно, больше занимал депутатов-крестьян, которые ни в какую не соглашались на компенсации. Это и послужило темой первой в истории Украины парламентской речи ее представителя — простого крестьянина Ивана Капущака. Крестьянский депутат в сильных выражениях обрисовал вековую эксплуатацию селянина помещиком и так закончил свое выступление: «Так за все эти обиды и притеснения мы же еще и платить должны?.. Шрамы от кнутов и нагаек — вот наша компенсация!» И хотя оратору удалось не только войти в историю, но и сорвать аплодисменты парламентариев, они все же приняли поправку о компенсациях, хотя и незначительным большинством голосов. Разочарованные крестьянские депутаты потеряли всякий интерес к дальнейшему ходу дискуссий.

Для некрестьянских же депутатов Галичины самое интересное только начиналось, ибо их предложение о разделе провинции на украинскую и польскую части — этот, по словам украинской делегации, «вопрос жизни или смерти нашего народа» — также вошло в повестку дня. В поддержку этого предложения был организован сбор подписей украинского населения Галичины: первоначально под поданной в парламент петицией стояло 15 тыс. подписей, затем их количество выросло до 200 тыс. Однако несколько месяцев острых парламентских дебатов и здесь ни к чему не привели: украинской делегации не удалось склонить на свою сторону необходимое большинство депутатов.

Тем временем имперское правительство, оправившись от революционного потрясения, постепенно начинает прибирать к рукам утерянные было бразды правления. В декабре, вскоре после вступления на австрийский престол 18-летнего Франца Иосифа, парламент был распущен.

Деятельность украинцев в Восточной Галичине. Зато на местном уровне украинцам все же удалось кое-чего добиться. В июле 1848 г. по примеру чешской культурной организации, так называемой «Матицы», была создана «Галицько-руська матиця» во Львове. Основной целью этого учреждения было издание дешевых книг для широкого читателя — о религии, обычаях, ремеслах, сельском хозяйстве, воспитании детей и т. д. Кроме того, «галицько-руська матиця» пыталась внедрять украинский язык в школьное обучение.

19 октября 1848 г. «Головна Руська Рада» созвала съезд украинских ученых и педагогов, на котором обсуждались общекультурные нужды украинцев, а также вопросы нормирования украинского языка. Всего съехалось около 100 участников, из них более двух третей — священники, остальные — городская интеллигенция. Как и следовало ожидать, выводы съезда о состоянии украинской культуры были далеки от утешительных. Около двух третей образованных украинцев были полностью полонизированы, а большинство украинских крестьян — неграмотны. Проблема осложнялась отсутствием литературного стандарта украинского языка. После долгих дебатов съезд все же единодушно рекомендовал пользоваться не латиницей, а кириллицей. Многие участники возражали против того, чтобы основой литературного языка стала разговорная речь. Однако после обсуждения удалось принять и это предложение, хотя и с оговорками.

В это же самое время во Львове было начато строительство Народного Дома, задуманного в качестве центра национальной культуры, с музеем, библиотекой и издательством. Львовянам удалось также добиться открытия в университете кафедры украинского языка и литературы. Ее первым заведующим стал Яков Головацкий.

Не желая служить под командой польских офицеров в галицкой национальной гвардии, украинцы в конце 1848 г. добились разрешения Вены в знак особой преданности Габсбургам сформировать свои собственные части. И не успели 1400 «руських стрільців» освоить премудрости штыка и строя, как их бросили на расправу с восставшей Венгрией.

Буковина и Закарпатье. 1848 год был отмечен ростом активности и в других западноукраинских землях, хотя и в значительно меньших масштабах, чем в Галичине.

В крошечной Буковине произошло несколько более или менее примечательных событий. Несколько раз восставали крестьяне против румынских помещиков, и руководил восстаниями отважный Лукьян Кобылица. Пять украинских делегатов было выбрано в имперский парламент. Наконец, в 1849 г. Буковина была отрезана от Галичины и выделена в отдельную, так называемую Коронную, провинцию.

В Закарпатье, при полном венгерском засилье, незначительная политическая активность украинцев была связана в основном с деятельностью одаренного и энергичного Адольфа Добрянского. Когда венгры восстали против Габсбургов, они, как и поляки в Галичине, рассчитывали на поддержку тех самых народов, которых они же сами веками угнетали. Однако на Закарпатье полностью повторился галицкий сценарий — с той только разницей, что «Головну Руську Раду» заменил один человек, Добрянский, которому удалось убедить своих земляков не поддаваться на уговоры венгров и присягнуть на верность империи. Кроме всего прочего, Добрянский был убежден, что славянское население Закарпатья принадлежит к той же самой этнической семье, что и украинцы Галичины, и потому добивался, чтобы «Головна Руська Рада» во Львове одной из своих целей объявила присоединение Закарпатья к Галичине.

Все это отнюдь не мешало Добрянскому и небольшому кружку его единомышленников испытывать стойкие симпатии к России. Появление в Закарпатье российских войск, шедших на расправу с «ненавистными мадьярами», еще усилило царистские восторги Добрянекого. Впоследствии эти русофильские тенденции приведут к большой путанице в вопросах национальной идентичности коренного населения этой самой изолированной из украинских земель.

Значение 1848 года. На западноукраинских землях все революционные события уложились в 277 дней. Революция подарила украинцам возможность впервые в своей истории выразить себя в качестве современной европейской нации — хотя этот первый опыт и оказался не слишком удачным.

Несомненно, главными завоеваниями 1848 г. для украинцев явились ликвидация «панщины» и введение конституционного правления. Но эти достижения не принадлежали исключительно украинцам, ибо благодаря временному ослаблению габсбургского режима аналогичных уступок добились и другие народы империи.

Если же говорить об успехах самих украинцев, то главным среди них придется признать все то, что было связано с деятельностью «Головної Руської Ради». Учитывая почти полную политическую пассивность украинцев в предыдущий период и совершенное отсутствие у них политического опыта, появление Рады, сумевшей мобилизовать своих земляков на достижение четко поставленных политических целей, было весьма впечатляющим. Вокруг этого политического учреждения возникает целая сеть культурно-просветительных организаций, которые отныне будут систематически способствовать развитию национального образования и культуры. Таким образом, был сделан первый решительный шаг к созданию в Восточной Галичине организационного центра национального движения украинцев.

Но 1848 год вскрыл и недостатки этого движения. Отсутствие истинно политического руководства западноукраинским обществом было, пожалуй, главной проблемой. Фактически все политические интересы западных украинцев до сих пор определяло духовенство, захватившее руководящие позиции в национальном движении. Возлагая все надежды на покровительство Габсбургов, священники в руководстве «Головної Руської Ради» навязали украинцам позицию полной и безоговорочной поддержки династии. Так, в 1848 г. украинцы оказались на стороне абсолютизма против польских и венгерских революционеров, которые придерживались преимущественно либеральных и демократических позиций (хотя в то же время не прерывали связей с помещичьей аристократией). Отождествляя антиимперские силы с ненавистными помещиками и идя на поводу у консервативного духовенства, украинцы часто оказывались не более чем орудием в руках Габсбургов. Но даже из своей верной службы имперскому правительству священники из «Головної Руської Ради» не умели извлечь каких-либо существенных политических выгод, продолжая уповать на милость императора. Такая политика приводила к неутешительным результатам.

И все же в целом 1848 год со всей ясностью ознаменовал поворот в истории западных украинцев. Он покончил с их вековой инертностью, пассивностью и изоляцией. Отныне западные украинцы выходят на арену долгой и упорной борьбы за свое национальное и социальное освобождение.

Перемены в Российской империи

В середине XIX в. на Российскую империю обрушился удар, пожалуй, столь же сокрушительной силы, что в то же самое время приняла на себя империя Габсбургов. И так же, как в Австрии, в России прямым результатом этого удара стало возникновение вопроса о жизнеспособности старой имперской системы.

Таким суровым испытанием для режима Николая I — режима, который этот царь столь упорно создавал и столь тщательно оберегал,— под самый конец его правления стала Крымская война 1854—1855 гг. Начиналась она как типичный конфликт сверхдержав, в котором против России выступил союз Англии, Франции, Сардинии и Оттоманской империи. Союзники пытались помешать давним попыткам России расширить свое влияние на Балканы, овладеть Босфором и средиземноморскими торговыми путями, значение которых для России возросло в связи с ростом зерноторговли через черноморские порты.

После того как союзники вторглись в Крым, театр военных действий перемещается на этот полуостров. Влияние войны на соседнюю Украину поэтому превосходило влияние ее на все другие области Российской империи. Украинские губернии служили непосредственным источником снабжения российской армии, украинское население мобилизовалось и на передовую, и на охрану границ, подвоз продовольствия, строительство укреплений и т. д.

Примером неспокойного положения в самой Украине является история так называемой Киевской казаччины 1855 г. В этом году царское правительство объявило о создании добровольческого ополчения. Украинские крестьяне поняли это как возрождение казачества, которое в их сознании ассоциировалось с освобождением от крепостного права. Тысячи крестьян, отказываясь работать на помещиков, отправились «записуватися в козаки». В Киевской губернии, где более 180 тыс. крестьян из 400 с лишним деревень объявили себя «козаками», положение стало критическим: крестьяне прямо требовали покончить с ненавистным крепостным правом. Порядок пришлось восстанавливать с помощью армии. Этот эпизод ясно обнаружил одну из внутренних болезней, подтачивавших империю.

С еще большей очевидностью слабость и дряхлость империи обнаружились на передовой, где, несмотря на героическую защиту Севастополя, российские войска потерпели в конце концов сокрушительное поражение. Оно не только подорвало международный престиж России, но и засвидетельствовало ее ужасающую отсталость по сравнению с модернизированными, промышленно развитыми странами Запада. Отсталость россиян сказывалась во всем: их ружья по дальнобойности вдвое уступали английским и французским; система снабжения и коммуникаций была менее эффективной, чем у союзников, несмотря на то, что те воевали за тысячи верст от своих баз; командование, за исключением двух — трех выдающихся полководцев, обнаруживало полную некомпетентность. Солдаты царской армии — в большинстве своем выходцы из крепостного крестьянства — сражались хотя и храбро, но им недоставало воинского умения и инициативы. Смерть Николая I в 1855 г. явилась, по-видимому, прямым следствием его поражения. Его сын Александр II вступает на трон, вполне сознавая назревшую необходимость реформ.

Освобождение крестьян. В том же году в своей речи, произнесенной перед московским дворянством, новый царь заявил: «Лучше упразднить крепостное право сверху, нежели ждать, пока крестьяне упразднят его снизу». Впрочем, еще Николай I давал понять, что рано или поздно крепостное право придется ликвидировать. А радикальная и либеральная дворянская интеллигенция десятилетиями выступала против «позорного рабства». И все же лишь после заявления Александра II стало ясно, что историческое решение принято и реформы не миновать.

Как всякое историческое решение, реформа Александра II и ее причины до сих пор служат предметом увлеченной полемики между историками. Некоторые ученые на Западе убеждены, что главную роль сыграли здесь экономические факторы, и прежде всего открытие черноморских портов и все более активное включение российских помещиков в мировую торговлю, сделавшее очевидными недостатки крепостного труда. Эти ученые ссылаются на статистику, согласно которой производительность труда российского крепостного крестьянина в 1860 г. примерно равнялась производительности английского фермера в 1750 г. или центральноевропейского крестьянина в 1800 г. Короче говоря, труд крепостного, несмотря на дешевизну, был столь низкого качества, что экономически себя не оправдывал. К тому же невиданная конкуренция и собственная бесхозяйственность загнала многих помещиков в долговую яму. В 1848 г. более двух третей помещиков в Украине имели столь высокие долги, что не могли обеспечить своих крестьян семенами и пропитанием, не говоря уже о том, чтобы искать путей повышения урожаев. Таким образом, упадок крепостного права начался задолго до того как правительство решилось на реформы. Об этом свидетельствует и такой факт: если в 1811 г. 58 % всех крестьян Российской империи были крепостными, то к 1860 г. их процент упал до 44.

Однако ряд ученых полагает, что, несмотря на все значение экономических фaктopoą у реформ Александра II были и другие — столь же, если не более важные — причины. Так, советские историки упорно настаивали на том, что крестьянские волнения привели к «революционной ситуации», напугавшей царя и вырвавшей у него реформы. По их данным, только в Украине между 1856 и 1860 гг. произошло 276 волнений, в которых участвовало около 160 тыс. крестьян. Американский историк Альфред Рибер доказывает, что главным поводом к реформам послужило желание модернизировать царскую армию. Англичанин Бернард Пэйрз заявляет, что больше всего на свете царя волновало отставание России от Запада. Наконец, некоторые историки склонны преувеличивать роль либеральной интеллигенции: она-де развернула столь бурную полемику в прессе, создала столь яркие романы и стихи (вроде Шевченковых), что вся читающая публика единодушно подвергла крепостное право моральному остракизму...

Как бы то ни было, в одном пункте все исследователи этого вопроса неизменно согласны между собой: решающим толчком к реформам явилось поражение в Крымской войне, вызвавшее шок у всего имперского «истеблишмента» и заставившего его признать необходимость немедленных преобразований.

Понимая, какую потенциальную опасность таит в себе освобождение крепостных, Александр II действовал осторожно и не спеша. В 1857 г. он учредил тайную комиссию (впоследствии переименованную в Главную), состоявшую из ведущих государственных и общественных деятелей как консервативного, так и либерального направлений. Комиссия должна была обсудить вопрос об освобождении крестьян и предложить конкретные пути его осуществления. В этой петербургской комиссии заметное место занимали украинцы. Один из них, Григорий Галаган, был убежденным врагом крепостного права и личным другом Тараса Шевченко. Зато другой, М. П. Позен, богатый, влиятельный и беспринципный помещик из Полтавской губернии, делал все, чтобы помешать реформам.

Чтобы изучить настроения на местах, правительство учредило дворянские комитеты и комиссии в каждой губернии. В Украине 323 дворянина участвовали в работе этих органов, представляя все разнообразие помещичьих интересов в таких различных регионах, как Слободская и Южная Украина, Левобережье и Правобережье. Что до крестьян, то их мнения, как водится, не спрашивали.

Конечно, большинство помещиков, мягко говоря, без восторга восприняли грядущее освобождение крестьян. В то же время они понимали, что мера эта неизбежная и назревшая. И потому с самого начала весь вопрос упирался не столько в необходимость самой реформы, сколько в сроки и методы ее проведения. Всячески успокаивая помещиков, царское правительство при каждом удобном случае заявляло, что интересы дворянства — главной опоры монархии — для него превыше всего. Что же касается самой процедуры освобождения, то она требовала решения двух вопросов — о личном статусе крестьянина и о наделении его землей. И хоть было решено объявить крестьян свободными, споры о «степени» их свободы еще долго не утихали. Многих помещиков и чиновников повергала в ужас сама мысль о миллионах мyжиков, вольных идти куда глаза глядят и делать все, что им заблагорассудится. Не более простым представлялся и вопрос крестьянского землевладения. Освобождать мужика с землей или без нее? И если с землей, то на каких условиях?

В разных частях огромной империи сложились различные традиции и формы землевладения. И потому неудивительно, что дворянам трудно было договориться об общеимперских способах передачи земли крестьянам. В менее плодородных северных губерниях России, где основным источником помещичьего дохода был оброк, сами же помещики поощряли своих крестьян к поиску работы в городах, чтобы они могли выплачивать свой долг помещику деньгами, вместо того чтобы обрабатывать землю, не сулящую больших урожаев. Естественно, что, нимало не дорожа своей землей, помещики этих губерний готовы были щедро наделить ею крестьян,— взамен, однако, требуя столь же щедрой денежной компенсации. Зато в богатых черноземных губерниях, в том числе в Украине, дело обстояло противоположным образом. Тут помещики имели прямой доход от урожаев со своих земель, прибегая к жестокой «панщине», — и ни под каким видом не желали расставаться со своими обширными владениями.

Впрочем, даже в разных регионах Украины отношение к земельному вопросу было неодинаковым. На Левобережье, особенно в Полтавской губернии, помещики соглашались передать в пользование крестьян приусадебные участки. В лишь недавно освоенных южных губерниях, где не хватало рабочей силы, владельцы громадных латифундий требовали продления крепостного права хотя бы еще лет на десять. На Правобережье польские магнаты вообще не хотели давать крестьянам земли.

Короче говоря, деятельность Главной комиссии, готовившей освобождение крестьян, со стороны помещиков наталкивалась на множество препятствий, не говоря уже о глухом, а подчас и открытом недовольстве. И все же, опекаемая царем, комиссия продолжала разрабатывать свои планы.

Наконец 19 февраля 1861 г. Александр II издал манифест, отменяющий крепостное право в Российской империи. Впрочем, утвержденные в этот же день «Положения», определявшие права крестьян, вышедших из крепостной зависимости, при всей их эпохальной исторической значимости были настолько сложны и запутанны, что у самих крестьян вряд ли могли создать впечатление истинной свободы: столь долгожданное освобождение на деле оказывалось и неблизким, и неполным.

В самом деле, крестьяне освобождались лишь от личной зависимости от помещиков, но отнюдь не превращались в полноправных граждан. Прежде всего: взамен своей свободы они должны были обеспечить помещику так называемые выкупные платежи. Судились они по-прежнему не как все другие сословия, а в специальных судах, которые за малейшую провинность могли приговорить крестьянина к телесному наказанию. Предоставляя крестьянским общинам право самоуправления, реформа в то же время сохраняла надзор за их деятельностью со стороны правительственных чиновников, обычно назначаемых из местных дворян. Крестьянин, который хотел покинуть свое село, должен был прежде выправить паспорт в местной управе. Если крестьянин не платил государству податей, местные старосты должны были использовать все средства, чтобы заставить его заплатить.

Но еще больше разочаровывали крестьян те трудности и препятствия, с которыми им приходилось сталкиваться при осуществлении своего права владеть землей. По закону помещик, как правило, должен был половину своего имения оставить в собственном пользовании, а другую распределить среди бывших крепостных. Но загвоздка состояла в том, что каждый крестьянин должен был сам заплатить за свой надел. Поскольку денег у крестьян было мало или не было вовсе, правительство предполагало выплатить помещикам 80 % стоимости продаваемых земель в форме казенных облигаций, а крестьяне в свою очередь принимали на себя обязательство выплатить правительству всю ссуду с процентами на протяжении 49 лет. Остаток стоимости земельного надела крестьяне должны были выплатить непосредственно помещику — или деньгами, или, по взаимному согласованию отработав на него определенное количество времени (последнее, конечно, было более реально).

Тем, кому и такое бремя финансовой ответственности оказывалось не по силам, предлагался крохотный «дарственный» надел размером в 2,5 акра. Дворовые же люди, бывшие при крепостном праве безземельными (а в Украине их было около 440 тыс.), получали полное освобождение без всякой компенсации помещикам, но и без предоставления земли.

При распределении земель учитывались и местные особенности. Пахотные земли подразделялись на три категории: чернозем, нечернозем, степные почвы. В регионах с почвами двух последних категорий крестьянские наделы, как правило, были большими, чем в черноземных губерниях, в том числе в Украине, где почвы были лучше.

Вообще говоря, после реформы крестьяне имели в своем распоряжении меньше земли, чем до нее: в России они потеряли около 10 % прежних своих наделов, в Левобережной и Южной Украине — около 30 %. Соответственно, если средняя величина крестьянского надела в империи составляла 27 акров на семью, то в Левобережной и Южной Украине — лишь 18.

Напротив, украинские помещики больше других нажились на реформе. Во время переговоров и перераспределения земель они всякими правдами и неправдами присваивали себе леса, луга и водоемы, ранее считавшиеся общественной собственностью. Себе они всегда оставляли самые плодородные земли, а худшие продавали по завышенным ценам. Под предлогом перераспределения земель они часто заставляли крестьян перебираться с насиженных мест, вводя и без того нищие семьи в лишние траты. Разумеется, ко всем этим хитростям прибегали помещики по всей империи, но нигде они не действовали так нагло и жестоко, как в Украине, где борьба за землю была особенно острой и беспощадной. В результате украинские крестьяне потерпели от реформы гораздо больше, чем их русские собратья.

Исключение составляло Правобережье. Серьезно сомневаясь в верноподданнических чувствах помещиков-поляков в этом регионе (польское восстание 1863 г. не замедлило подтвердить основательность этих сомнений), царское правительство не видело нужды защищать их интересы, а, напротив того, на всякий случай пыталось заручиться поддержкой местных украинских крестьян. Этим, по-видимому, объясняется то обстоятельство, что последние получили на 18 % больше земли, чем имели до 1861 г. Но и плата за землю была соответственно большей,— так что выигрывая в размере надела, крестьянин проигрывал в деньгах.

Другая особенность реформ в Украине диктовалась принятыми здесь формами землевладения. В России, где более 95 % крестьян жили общинами, они несли коллективную ответственность за новообретенные земли, а плата за них входила в обязанность общины. В Украине же общинные владения были редкостью. Около 85 % крестьян Правобережья и почти 70 % Левобережья вели единоличное хозяйство. Поэтому большинство украинских крестьянских семей получали индивидуальное право на землю и несли личную ответственность за выплату долга. Так укреплялась и без того сильная привязанность украинских крестьян к частной собственности, отличавшая их от крестьян в России.

Следует помнить, что и до 1861 г. не все крестьяне были крепостными. Почти половину составляли государственные крестьяне, которые в свою очередь делились не менее чем на 30 категорий. Среди них числился и почти 1 млн бывших украинских казаков. Обычно они жили лучше «панских» крестьян. Правда, они платили большую подушную подать государству (которое фактически и было их помещиком), зато могли без всякого разрешения переселяться куда им вздумается, имели в своем распоряжении больше земли и не знали над собою власти пана (зато частенько им портили кровь ненасытные чиновники). По реформе 1861 г. и закону 1866 г. государственные крестьяне освобождались быстрее и на более выгодных условиях, чем помещичьи. Вместе со свободой они получали большие земельные наделы, а платили за них меньше, чем бывшие крепостные. Впрочем, на Правобережье положение государственных крестьян мало изменилось к лучшему.

В общем крестьяне были разочарованы реформой — и особенно бывшие крепостные. Они надеялись, что, став свободными, немедленно получат в свое полное распоряжение землю — вместо этого земля урезалась, а крестьяне попадали в финансовую кабалу. По селам прокатилась волна бунтов. Правда, сила ее была неодинакова в разных регионах. На Левобережье и в Южной Украине волнений было сравнительно немного. Зато на Правобережье, где жила еще память о гайдамаках и социально-экономическим противоречиям придавала остроты религиозная и этническая вражда между украинским православным крестьянством и католической польской шляхтой, повсюду разгорались очаги локальных бунтов. Но власти быстро наводили порядок, и крестьяне возвращались к повседневному добыванию хлеба насущного — правда, теперь уже в сильно изменившихся условиях.

Прочие реформы. Уничтожение крепостного права повлекло за собой и другие реформы. Немедленного усовершенствования потребовало местное управление. Общество изменилось, недавние крепостные получили гражданские права, и требования к местной администрации резко возросли. Однако у имперского правительства не было ни средств, ни людей, чтобы удовлетворить их. Вот почему 1 января 1864 г. был издан указ, призывавший «к ближайшему участию в заведывании делами, относящихся до хозяйственных польз и нужд каждой губернии и каждого уезда, местное их население». Среди таких «польз и нужд» были образование, здравоохранение, почтовая связь, дороги, запасы продовольствия на случай голода и сбор статистических сведений. Местным, или земским, учреждениям для финансирования всех этих служб разрешалось облагать население земскими податями.

От обычных царских учреждений, в которые все чиновники назначались сверху, земства коренным образом отличались тем, что были выборными. Избиратели делились на три категории: крупные землевладельцы, мещане и крестьяне. Влияние избирателя прямо зависело от количества находящейся в его собственности земли. Естественно поэтому, что в большинстве своем в члены земств избирались дворяне. В Украине они обычно составляли более 70 % всех членов земств, в то время как количество крестьян в них редко превышало 10 %. Хотя земства и не были представительными органами в полном смысле слова, они играли очень важную роль, ибо не только способствовали подъему общего уровня жизни на селе, но и приучали местное население к определенному самоуправлению.

В Украине сеть земств возникает лишь на Левобережье и на Юге. На Правобережье учреждению земств помешало восстание польской шляхты, и они не вводились вплоть до 1911 г. Представляя местные интересы, земства оказались более чуткими к культурным чаяниям украинцев, чем имперская бюрократия. Так, например, на Полтавщине именно в земствах во второй половине XIX в. начинают проявлять себя украинофильские тенденции, и именно в земской деятельности прошли свою первую культурно-просветительскую и политическую школу многие будущие лидеры украинского национального движения.

Еще более острой была необходимость усовершенствования системы судопроизводства. Проблема здесь в основном состояла в том, что в России слабо было развито уважение к закону. Большая часть ответственности за юридические решения лежала здесь на плечах имперских чиновников, для которых, как известно, «закон — что дышло», правосудие — область государственного беспредела, суды — его орудия, а права человека — на втором, если не на двадцать втором месте. Все судебные процессы были закрыты для публики, судьи — коррумпированы, а постановления судов редко «грешили» объективностью, основываясь, как правило, на социальных мотивах: низшим слоям выносились куда более суровые приговоры.

Судебная реформа 1864 г. коренным образом изменила такое положение. Судопроизводство она превратила в независимую сферу управления, закрытую для бюрократического вмешательства. Отныне суд заседал открыто, причем впервые вводились прения сторон. Одним из результатов реформы было появление нового для России адвокатского сословия.

Важные изменения происходили и во всех других сферах жизни российского общества. Так, например, образовательные реформы 1860-х годов открыли для нижних слоев доступ ко всем ступеням школы, включая высшую. Университеты, получившие значительную автономию, смогли расширить и усовершенствовать программы обучения. В то же время либерализировались цензурные правила: это, правда, не распространялось на «подрывные идеи», но в вопросе о том, какие идеи следует считать подрывными, было много путаницы. В 1874 г. были сокращены сроки и отменены наиболее суровые правила воинской службы, и теперь воинская повинность распространялась не только на нижние, но и на все остальные слои общества. Вместо прежних 25 лет отныне служили только шесть, и вводился ряд правил освобождения от военной службы.

Значение реформ. Разумеется, «великие реформы» не совершили никакой революции в жизни украинцев — как, впрочем, и всех остальных подданных Российской империи. И все же жизнь в России и в Украине основательно изменилась. Среди главных перемен ученые на Западе часто выделяют, кроме освобождения крестьян, развитие земской системы местного управления и повышение роли закона и права. Сточки зрения советских историков, реформы 1860-х годов открывали в России эпоху перехода от феодального строя к буржуазному, капиталистическому. В общем, несмотря на очевидные и серьезные недостатки этих реформ, все ученые сходятся в том, что последующая социально-экономическая модернизация империи без них была бы невозможна.

Для Украины значение реформ было тем более велико, что до 1861 г. крепостные крестьяне составляли здесь около 42 % населения, в то время как в среднем по империи — всего лишь 35 %. Да и сами возможности осмысления и выражения национальных особенностей и местных интересов украинцев расширялись постольку, поскольку улучшалось качество образования, юридической защиты и местного самоуправления. Отныне самые разнообразные идеологии, в том числе идеология национального самосознания, могли распространяться гораздо легче и беспрепятственней.

Перемены и реформы в Австрийской империи 1848 г. и в Российской 1860-х годов имели между собой много общего. Для обеих империй это были вынужденные меры — для Австрии, пожалуй, даже больше, чем для России. В то же время и здесь, и там реформы были проведены «сверху», и благодаря этому оба имперских режима сумели удержать политическую власть. Реформы имели глубокий, хотя отнюдь не революционный характер, ибо многих старорежимных основ они даже не коснулись. Однако они явно ускорили приближение новой эры, когда народ и его представители будут оказывать более ощутимое влияние на весь ход политической, социально-экономической и культурной жизни. И можно сказать, что благодаря преобразованиям середины XIX в. народы и Австрийской, и Российской империй смело шагнули в новейшую эпоху.

Чтобы осмыслить воздействие имперских реформ на украинцев, необходимо учесть и отличия между теми изменениями, которые произошли в Австрии и в России. Перед украинским населением Австрийской империи революция 1848 г. ребром поставила два вопроса: социально-экономическое положение крестьянства и национальные устремления церковной интеллигенции. Чрезвычайно важным было то обстоятельство, что в Западной Украине вопросы эти переплетались, ибо в том и другом случае основными конкурентами украинцев были поляки: они мешали национальному самоопределению украинцев — и они же, шляхтичи, эксплуатировали украинских крестьян. Вот почему для западных украинцев национальный вопрос с самого начала был связан с такими насущными жизненными проблемами, как образование, местное самоуправление и социальная защита. Со временем именно существование этой прямой связи между национальными и социальными проблемами поможет наполнить национальную идею столь же глубоким и конкретным содержанием в сознании крестьян, каким она была уже наполнена в сознании интеллигенции. Кроме того, благодаря введению Габсбургами конституционного правления (при всем несовершенстве и ограниченности его имперского варианта) украинцы получают возможность выражать и защищать свои национальные и социально-экономические интересы в парламенте, и те же самые крестьяне становятся избирателями, а некоторые даже депутатами. И несмотря на то, что украинское население самых глухих и отсталых провинций все еще находилось в униженном социально-экономическом положении, оно получило неплохие возможности для политической, организационной и культурной деятельности.

А вот украинцы в Российской империи таких возможностей не имели. Потому глубокие реформы 1860-х годов мало повлияли на развитие украинского национального движения. К тому же в России национальный вопрос не был так прямо связан с социально-экономическими проблемами, как это было в Австрии. В Российской империи русский народ преобладал над всеми другими народами и в демографическом, и в культурном отношении. Россия, во всяком случае до 1861 г., почти не знала плюрализма мнений и идеологий, ибо. царизм со всей тщательностью и рвением вытравливал любую новую идею. Российские самодержцы и слышать не хотели о конституционном правлении, которое, кроме всего прочего, открывало широкие возможности для национального и местного самовыражения. Общественные организации находились в России еще в зачаточном состоянии. Наконец, любая попытка «инородцев» организоваться на национальной основе удушалась в зародыше. Все это приводило к отсутствию сколько-нибудь очевидных связей между социально-экономическим положением крестьян и национальными чаяниями интеллигенции. Вот почему рост национального самосознания украинцев в Российской империи был значительно заторможенным.

На протяжении почти всего XIX столетия в центре внимания европейцев, а значит и украинцев, пребывали новые идеи, политические перевороты и социальные реформы. Однако в то же самое время происходят менее заметные, но гораздо более глубокие перемены, узнанные лишь впоследствии под именем промышленной революции.

Со времени каменного века, когда человек научился обрабатывать землю, человечество не знало более коренных преобразований во всех областях своей жизни, чем те, что были вызваны появлением машины. Впрочем, где-где, а в Украине было достаточно времени, чтобы осмыслить все эти изменения, ибо индустриализация поначалу проходила здесь весьма постепенно и подавляющее большинство украинцев все это время оставались теми, кем были на протяжении многих веков,— хлеборобами.

Но когда к исходу XIX в. промышленная революция добралась наконец и до некоторых регионов Украины, она вызвала цепную реакцию и захватила самые широкие массы населения. В результате возникает неожиданное противостояние двух систем производства, социальной организации и общественных ценностей. Первая связана с быстро модернизирующимся городом, пролетариатом и машинной цивилизацией. Вторая — с традиционной деревней, крестьянством и ручным трудом. Трения, противоречия и дилеммы, возникающие из этого противостояния, во многом будут определять ход украинской истории не только в конце XIX, но и на протяжении не одного десятилетия XX века.

Пореформенное село

Хотя реформа 1861 г. освободила крестьян от помещиков, экономическое положение деревни отнюдь не улучшилось. Самые сухие статистические описания пореформенной жизни крестьян похожи на стон и плач. Отчасти виной тому были «архитекторы реформ», непоправимо ошибавшиеся, например, в том случае, когда надеялись извлечь какую-то пользу (если не «для народа», то хотя бы «для государства») из обложения крестьян невыносимым бременем выплат при вопиюще малом количестве отведенной им земли. А ведь кроме выплат за свои наделы крестьяне вынуждены были платить и подушную подать, и целый ряд «непрямых» налогов или пошлин: на сахар, чай, табак, хлопок, изделия из металла, а главное — на водку. Согласно докладу специальной правительственной комиссии, изучавшей причины обнищания крестьян, сумма их налоговых выплат (учитывая компенсацию за землю) десятикратно превышала выплаты дворян. Даже после того как правительство в 1886 г. отменило подушную подать, а в 1905 г.— компенсации, большую часть жалких крестьянских денег продолжали съедать непрямые налоги.

Чтобы выполнить свои финансовые обязательства, крестьянин вынужден был залезать в долги к богатому соседу, если таковой имелся, а иногда (в особенности на Правобережье) к ростовщику-еврею. Но поскольку проценты часто превышали 150, крестьяне, как правило, только еще туже затягивали на своей шее долговую петлю. Некоторые для уплаты долгов пытались торговать малыми излишками сельхозпродукции, но мелкое крестьянское хозяйство при невысоком спросе, удаленных рынках сбыта и низких ценах практически не давало никакой прибыли. И в конце концов оставался один выход: снова наниматься на работу к помещику или богатому соседу, что и делали крестьяне-бедняки, причем часто за очень низкую плату.

Ясно, что хроническое отсутствие денег у 90 % населения никак не способствовало экономическому развитию Украины. Большинство крестьян не могли купить ни дополнительные земельные участки для расширения производства, ни новые орудия сельскохозяйственного труда для увеличения его производительности (не говоря уж о машинах). И на Лево-, и на Правобережье около половины крестьян были безлошадными, не имея при этом и более-менее современного металлического инвентаря. Пахарь, запряженный в деревянный плуг, был здесь обычным явлением. Отсутствие денег ослабляло внутренний рынок Украины и препятствовало развитию торговли, промышленности и городов, что еще более превращало край в застойное болото имперской экономики.

Впрочем, с точки зрения крестьянина, все его беды упирались не в отсутствие денег, а в нехватку пахотной земли. В конце концов жить можно и без денег — но как, спрашивается, прожить без земли?.. Крохотные наделы 1861 г. (а в Украине, как мы помним, они были еще меньшими, чем в других губерниях империи) едва могли удовлетворить даже предельно скромные нужды их владельцев. А естественный прирост населения (во второй половине XIX в. Российская империя, как и большинство стран Европы, переживала демографический взрыв) усугублял крестьянские беды до степени национальной катастрофы. Между 1861 и 1897 гг. население империи увеличилось с 73 до 125 млн, а к 1917 г. достигло 170 млн. В частности, в Украине количество населения менее чем за 40 лет выросло на 72 %.

Поскольку большинство украинцев жили в селах, именно здесь более всего ощущалось демографическое давление. В 1890 г. и на Лево-, и на Правобережье на один акр пахотной земли приходилось вдвое больше людей, чем в 1860 г. Таким образом, эти регионы превратились в самые густонаселенные в Европе (в Англии на один акр пахотной земли приходилось в это время вдвое меньше людей, чем в Украине). Что же вызвало столь стремительный скачок? Прежде всего улучшение медицинского обслуживания, которому способствовали земства, резкое сокращение детской смертности (хотя при всем при том смертность на каждую тысячу жителей Российской империи все еще оставалась вдвое более высокой, чем в среднем по Западной Европе).

Последствия двух взаимосвязанных проблем — перенаселения и недостатка пахотной земли — не замедлили сказаться в виде повышения цен на землю. В некоторых регионах, прежде всего в южных степях, в 1900 г. они в три — четыре раза превышали цены 1861 г. А это окончательно замыкало порочный круг, ибо делало совершенно недоступной для крестьянина покупку новой земли, которая ему была столь жизненно необходима.

Другим результатом перенаселения стала безработица. Подсчитано, что в 1890-е годы реальное количество рабочих рук в Украине достигало почти 10,7 млн, из них в сельском хозяйстве требовалось 2,3 млн, в других отраслях экономики — 1,1 млн. Таким образом, излишек рабочей силы составлял 68 %, или 7,3 млн. Все эти люди были безработными или имели работу от случая к случаю, практически ведя полуголодное существование. Не удивительно, что по уровню жизни украинцы далеко отставали от Запада. Так, за 1900 г. среднестатистический датчанин съел 2166 фунтов хлеба, немец — 1119, венгр — 1264, а украинец — только 867 фунтов, и это при том, что в У крайне — «житнице Европы» — хлеб был для крестьянина основным продуктом не только производства, но и питания...

Переселение на Восток. Отчаявшись когда-либо получить в достатке земли на родине, крестьяне готовы были отправиться в любую даль, где бы им пообещали ее много. Ведь у себя дома им оставалось только обрабатывать бескрайние помещичьи земли без всякой платы, взамен также бесплатно пользуясь правом обрабатывать свой клочок — правом, весьма напоминавшим крепостное. Вот почему так манили крестьян сказочные просторы, где много пашни и вовсе нет «панів».

При этом, в отличие от западноукраинских крестьян, в поисках земли и работы отправлявшихся за океан, крестьянам Российской империи не нужно было эмигрировать за ее пределы. Им достаточно было пересечь эту шестую часть земной суши в восточном направлении — правда, иногда при этом они преодолевали примерно то же самое расстояние, что отделяло Восточную Европу от Америки. Близ Тихого океана, в бассейне Амура свободные земли только и ждали украинского хлебороба.

Между 1896 и 1906 гг., после сооружения Транссибирской железнодорожной магистрали, на Дальний Восток переселилось около 1,6 млн украинцев. Суровые условия освоения дальневосточных земель заставили многих вернуться домой. Но несмотря на это, в 1914 г. на Дальнем Востоке постоянно проживало уже около 2 млн украинцев. Более того, украинцев переселилось сюда в поисках земли вдвое больше, чем русских. И в то самое время, когда западные украинцы, недавние подданные Габсбургов, осваивали прерии Западной Канады, украинцы в Российской империи распахивали берега Тихого океана с другой стороны — картина, что и говорить, символическая, показывающая, на что готов украинец, чтобы хоть немного разжиться «матінкою-землею»...

Расслоение крестьянства. Несмотря на общее для крестьян беспросветное существование, некоторые из них, как водится, умудрялись работать и хозяйничать лучше других. Соответственно в пореформенный период четче проступают имущественные отличия между крестьянами. В сущности, социальная структура пореформенной украинской (как, впрочем, и русской) деревни лишь отражала ту самую общечеловеческую особенность, что подмечена в знаменитом афоризме Олдоса Хаксли: «Люди имеют обыкновение делиться на высших, средних и низших».

В полном соответствии с этой бесспорной истиной пореформенная деревня быстро разделилась на три социальные группы. Первую составляли относительно богатые крестьяне, или «кулаки» (по-украински — «куркулі»). Вторую — крестьяне среднего достатка, «середняки». Были, наконец, и беднейшие крестьяне — «бедняки».

К первой группе можно было отнести 15—20 % жителей пореформенной деревни. Само слово «кулак» сразу вызывает в сознании образ жестокого и прижимистого мужика, беспощадного эксплуататора своих же односельчан. На деле имела место, конечно, и эксплуатация — но лишь как один из компонентов (частый, но отнюдь не непременный) реального образа кулака. Другие — обязательные — компоненты: тяжкий труд до седьмого пота, инициатива и немного удачи. Все это вместе взятое помогало этим 15—20 % сельчан богатеть, в то время как другие неуклонно беднели. Затем они вступали между собою в браки, тем самым еще увеличивая и сохраняя от поколения к поколению семейное добро. «Средний кулак» имел 65—75 акров земли, несколько лошадей, неплохую сельхозтехнику. Нанимая батраков, он выращивал урожай на продажу. Вот этих-то удачливых крестьян целый век без устали клеймили Ленин и ленинцы (в советской науке, литературе и т. д. образ кулака неизменно отрицателен), рассматривая их в качестве деревенской буржуазии и эксплуататоров-кровопийц. Напротив, ученые на Западе не склонны преувеличивать социально-экономические отличия кулаков от прочей крестьянской массы. Пусть они и в самом деле эксплуатировали односельчан — а те ненавидели их и завидовали, но и в собственных глазах, и даже в глазах завистников кулаки всегда оставались именно крестьянами, а не помещиками или, скажем, мещанами. Да и деревенский бедняк на деле мечтал вовсе не «ликвидировать кулачество как класс», а стать одним из представителей этого «класса».

Вторая группа — «середняки» — была значительно больше первой, составляя примерно 30 % всего сельского населения. «Средний середняк» имел 8—25 акров земли, и этого вполне хватало на то, чтобы прокормить семью. Часто у середняка было несколько лошадей и несколько голов скота. В отличие от кулаков середняки редко могли позволить себе покупку сельскохозяйственной техники. Но в общем и эти представители деревенского «среднего класса» были люди солидные, работящие. Особенно широко этот крестьянский тип был распространен на Левобережье, где расписные белые хаты будто самим своим видом говорили о гордости хозяина своей независимостью и достатком.

Но, конечно, больше всего было «бедняков» — примерно около половины всего крестьянства. У них или вовсе не было земли, или было всего каких-нибудь несколько акров, явно недостаточных для нормального существования. Чтобы выжить, бедняк вынужден был наниматься к богатому соседу или помещику, а то и покидать на время насиженное место в поисках сезонной работы. Беднели люди по разным причинам (как, впрочем, и богатели). Часто такие несчастья, как болезнь, преждевременная смерть кормильца или стихийное бедствие, заставляли семью продать свою землю, и таким образом она надолго (часто навсегда) лишалась единственно надежной хозяйственной опоры. А бывало и так, что люди не могли свести концы с концами из-за неумелого, безалаберного хозяйствования, лени или пьянства. Так или иначе, и без того большое количество бедняков медленно, но верно росло — а это означало, что в тихом деревенском омуте завелась червоточина ненависти и беспокойства. Вот, кстати, почему многие революционеры считали, что взорвать Российскую империю можно именно и только из деревни.

Упадок дворянства. Ни щедрые земельные наделы, ни финансовая поддержка правительства, ни целый ряд сохранившихся преимуществ и привилегий после 1861 г. не могли уже сдержать резкого упадка дворянства. Причина была в том, что большинство дворян не умели превратить свои поместья в выгодные коммерческие предприятия. На месте каждого из них хороший хозяин, имея столь солидный капитал, не растранжиривал бы его попусту, а вложил в сельскохозяйственную технику, нанял бы работников вместо освободившихся крепостных, мобилизовал бы всю свою дисциплину, инициативу и трудолюбие (впрочем, по понятиям российского дворянства, все это — «немецкие» качества и свойства) — и с Божьей помощью преумножал свои доходы... Но вместо всего этого дворяне предпочитали залезать в долги: к 1877 г. около 75 % российского дворянства состояло в крупных должниках. Поэтому им приходилось распродавать свои имения, благо и покупатель был под рукой, в своей же деревне — честолюбивый, предприимчивый крестьянин-кулак. Таким образом с 1862 по 1914 гг. дворянское землевладение в Украине сократилось на 53 %. Исключение составляло Правобережье, где обширные имения по-прежнему принадлежали сказочно богатым польским магнатам, которым и в новые, трудные для большинства помещиков времена удавалось сохранить лицо.

В целом же в Украине, как и по всей империи, традиции дворянской элиты, да и само ее существование, быстро предавались забвению. Продав свои поместья, дворяне навсегда перебирались в города, становясь обычными чиновниками, офицерами, интеллигентами. Правда, они по-прежнему пользовались большими социальными преимуществами, да и большинство пахотных земель вплоть до 1917 г. все же оставалось в их руках. И все же после того как помещик утратил свою беспредельную власть над крестьянами и по мере постепенного перехода земель к новым хозяевам — дни дворянства как сословия были сочтены.

Коммерческое сельское хозяйство. Как ни парадоксально, при общем обнищании и застое в украинском селе роль его как «житницы Европы» продолжала расти. Происходило это благодаря тому, что небольшой части дворянства вместе с предпринимателями из других сословий удалось, вопреки общей тенденции, сделать из своих поместий огромные агропредприятия, поставлявшие продукцию на имперский и зарубежные рынки. Ненормальность такого положения уловил имперский министр финансов Вышнеградский: «Недоедим, но вывезем!»

Впрочем, экспорт продовольствия имел довольно ограниченный, региональный характер: в нем принимали участие лишь некоторые губернии и сравнительно небольшой процент населения. Еще в начале XIX в. роль основного поставщика зерна на экспорт прочно утвердилась за степными причерноморскими губерниями, где было много свободных для освоения земель и ближайших портов. Задолго до освобождения крепостных степные помещики, активно увеличивая посевные площади, уже использовали наемный труд и вкладывали капиталы в сельхозтехнику. После 1861 г., когда количество свободной и мобильной рабочей силы резко возросло, а коммуникации улучшились, Украина вообще и степные губернии в частности увеличивали производство продуктов питания быстрее, чем остальные части империи. В начале XX в. 90 % экспорта пшеницы (а это, кстати, была основная статья экспорта Российской империи) приходилось на Украину. Тут собирали 43 % мирового урожая ячменя, 20 % пшеницы и 10 % кукурузы.

И все же не пшеница была главной товарной культурой в Украине, а сахарная свекла. Во всей Европе трудно найти земли, которые лучше, чем Правобережье, удовлетворяли бы условиям крупномасштабного выращивания сахарной .свеклы, утвердившегося здесь уже к началу 1840-х годов. Украина обеспечивала сахаром не только всю империю, но и многие европейские страны. Крупнейшими сахарозаводчиками, как и следовало ожидать, были польские магнаты, прежде всего Браницкие и Потоцкие, но вскоре в ряду «сахарных баронов» Правобережья оказались русские Бобринские, украинцы Терещенки, Симиренки и Ханенки, евреи Бродские и Гальперины.

На Левобережье основной товарной культурой был табак: здесь находилась половина табачных плантаций Российской империи. И, конечно же, водочное производство процветало на обоих берегах Днепра.

Словом, украинский вклад в имперскую экономику был весьма ощутителен. И потому не было ничего странного в том, что Украину считали непременной и неотъемлемой частью Российской империи.

Индустриализация

Ликвидация крепостного права наконец открыла путь к модернизации и индустриализации Российской империи. К тому времени уже многие страны Западной Европы и Америки прошли этим путем, однако опыт России оказался своеобразным во многих важных отношениях.

Во-первых, государственная инициатива и руководство в этом процессе достигли здесь таких масштабов, каких не знали на Западе. Ни слаборазвитый внутренний рынок, ни практически отсутствующая буржуазия, ни мизерные частные капиталы без правительственной помощи и поддержки не обеспечили бы создания крупномасштабного промышленного производства в России и в Украине.

Во-вторых, на начальной стадии индустриализации и капиталы империи, и ее интеллектуальный потенциал были вполне достаточны для того, чтобы обеспечить не просто высокие, а прямо-таки невиданные темпы роста промышленного производства, когда целые отрасли возникали всего за каких-то несколько лет. Особенно впечатляющей была индустриализация 1890-х годов в некоторых регионах Украины.

В-третьих, экономическая модернизация империи проходила весьма неравномерно. На рубеже веков в Украине часто можно было увидеть крупнейшую и современнейшую в Европе фабрику, шахту или металлургический завод в окружении захудалых поселков, а то и патриархальных сел, где люди, чтобы добыть себе мизерное пропитание, впрягались, как и тысячу лет тому назад, в деревянный плуг.

Предвестниками экономической модернизации, как и повсюду, стали железные дороги. Как мы помним, отсутствие современной системы коммуникаций явилось одной из важнейших причин поражения России в Крымской войне. Так что военные — как, впрочем, и экономические — резоны создания мощной железнодорожной сети имперскому правительству были ясны, и вскоре эта задача была решена.

Промышленные регионы Российской империи в конце XIX в.

На украинских землях Российской империи первая железнодорожная магистраль пролегла между Одессой и Балтой: ее построили в 1866—1871 гг. для подвоза в порт зерна на экспорт. В течение 1870-х годов, ставших кульминацией в истории создания железных дорог Украины, все главные города были связаны между собой железнодорожным сообщением. Но что важнее всего — Украина теперь напрямую тем же самым способом была связана с Москвой — всеимперским рыночным центром. По мере того как сырье и продукты питания с Украины уплывали на север, а готовые изделия русских городов наводняли внутриукраинский рынок, экономика Украины постепенно теряла свою самобытность и самодостаточность, все более интегрируясь в систему империи.

Стремительный рост железных дорог требовал все больше угля и металла. Правительству было известно о существовании ценных месторождений угля и железной руды в Юго-Восточной Украине и особенно в бассейне Донца. Благодаря неожиданному стечению обстоятельств эти месторождения стали доступными для разработки.

Между 1870 и 1900 гг., особенно в 90-е годы «угольной лихорадки», два региона на юго-востоке Украины — Донбасский и Криворожский — стали самыми быстрорастущими промышленными областями империи, а может быть и мира. В это время вложение капиталов в высокоразвитых странах Европы стало приносить меньше прибыли — и потому западный капитал устремился в Россию и Украину, где разработка угольных и железорудных месторождений сулила немалые проценты (учитывая колоссальный местный спрос на уголь и железо) и к тому же при щедрой правительственной поддержке была практически лишена риска.

Признаки наступающего бума прежде всего проявились в угольной промышленности Донбасса. Между 1870 и 1900 гг. добыча угля выросла более чем на 1000 %. Донбасс в это время давал почти 70 % всего угля в империи. С ростом количества шахт в Донбассе естественно росло и число рабочих: в 1885 г. их было здесь 32 тыс., в 1900 — 82 тыс., а в 1913 — 168 тыс. Отрасль контролировали около 20 совместных акционерных обществ. На 1900 г. 94 % акций принадлежало французским и бельгийским инвесторам, вложившим в развитие шахт миллионы рублей. Эти акционерные общества создали синдикаты, фактически завладевшие монополией на добычу и продажу угля. Так капитализм в своих вполне развитых формах явился в Украину.

В следующее десятилетие после начала угольного бума, т. е. в 1880-е годы, началась крупномасштабная разработка железной руды. Рост металлургии в Криворожском бассейне был даже более впечатляющим, чем развитие угольной промышленности в Донбассе. С завершением в 1885 г. строительства железной дороги, соединившей Кривой Рог с донецкими шахтами, все было готово для начала металлургического бума. Чтобы поощрить вложение капиталов в металлургию, правительство предложило предпринимателям столь выгодные условия, которыми глупо было бы пренебрегать: на большую часть металлургической продукции гарантировались сильно завышенные государственные цены. И западные инвесторы (во главе их снова были французы) с готовностью откликнулись: к 1914 г. они вложили более 180 млн рублей в сооружение самых мощных и современных металлургических заводов во всем мире. Некоторые из этих предприятий росли так быстро, что превращались в многолюдные города. Такова была, например, Юзовка, названная по имени британского капиталиста Джона Хьюза (выходца из Уэльса), основавшего здесь металлургическое производство (ныне это Донецк, один из важнейших промышленных центров Украины).

Пролетариат в Украине рос не по дням, а по часам. Еще в 1870-е годы во всем Криворожском бассейне было 13 тыс. рабочих — в 1917 г. их здесь насчитывалось уже 137 тыс. Колоссальный рост металлургического производства в Украине особенно четко виден в сопоставлении с цифрами по Уралу: если старые металлургические заводы на Урале с 1870 по 1900 гг. лишь вчетверо увеличили выпуск продукции, то новые украинские заводы за тот же самый период увеличили его в 158 раз!

Впрочем, говоря о промышленном развитии Украины конца XIX — начала XX в., не следует забывать, что процветали здесь лишь базовые, добывающие отрасли, поставлявшие сырье,— но отнюдь не все прочие. Отставание в производстве готовых товаров было особенно наглядным. Единственные отрасли, сдвинувшиеся с мертвой точки,— это заводы сельхозмашин (на которые здесь был повышенный спрос) и, в меньшей степени, локомотивов. Подавляющее большинство готовых товаров Украина ввозила из России и потому всецело зависела от нее. Так, в 1913 г. на Украину приходилось 70 % всей добычи сырья в Российской империи, но лишь 15 % ее производственных мощностей, ориентированных на производство готовой продукции. Таким образом, при всем впечатляющем всплеске промышленной активности в Украине индустриализация не изменила однобокого, несбалансированного характера ее экономики.

Вопрос о колониальной эксплуатации. Насколько бурная индустриализация Южной Украины была нужна и полезна Украине в целом? Этим вопросом часто задавались и продолжают задаваться историки. Так, например, в советских исследованиях 60-х годов утверждалось, что индустриализация в целом позитивно сказалась на судьбах украинского народа. По данной логике, коль скоро в результате развития коммуникаций и качественного скачка в обмене сырьем и продукцией между Севером и Югом экономики России и Украины окончательно и бесповоротно срослись, то это привело к созданию «всероссийского рынка» — масштабного, продуктивного и эффективного экономического целого, приносившего пользу обеим странам. Такие историки, как Иван Гуржий, по сути считали, что в новом экономическом контексте Украина чувствовала себя даже лучше, чем Россия, ибо не только получила выход на этот обширный рынок, но и благодаря более высоким темпам индустриализации последовательно увеличивала долю своего присутствия на нем. Всякий намек на то обстоятельство, что хозяйственные связи с украинской периферией были выгодны прежде всего экономическому центру России, советские ученые гневно отвергали. И главный их аргумент состоял, конечно, в том, что не кто иной, как имперский центр, стимулировал темпы экономического роста Украины.

Впрочем, советские историки не всегда рассматривали вопрос именно под таким углом зрения. В 1920-е годы, до повсеместного утверждения сталинского единомыслия, такие ведущие ученые, как Михаил Покровский в России и Матвий Яворский в Украине, недвусмысленно заявляли, что индустриализация Украины не мешала, а помогала России эксплуатировать эту свою «окраину». Сам Ленин в 1914 г. в одной из своих швейцарских речей (кстати, она не вошла в советские собрания его сочинений) заявлял, что Украина стала для России тем, чем для Англии была Ирландия, которая беспощадно эксплуатировалась, не получая ничего взамен.

Как же все-таки примирить факт эксплуатации Украины с ее промышленным развитием? Михаил Волобуев, русский коммунистический экономист, работавший в 1920-е годы в Украине, объяснял это так. Украина не была колонией «азиатского» типа — бедной, без собственной промышленности, ресурсы которой империя просто выкачивает. Скорее она принадлежала к «европейскому» типу колоний, т. е. была промышленно развитой страной, из которой выкачивались не столько ресурсы, сколько капитал и потенциальные прибыли. И главным виновником такого положения, по мнению Волобуева, было российское правительство, а не западные капиталисты. Механизм выкачивания капитала был очень прост: имперская политика ценообразования искусственно создавала такое положение, при котором цены российских готовых товаров были чрезвычайно высокими, а украинского сырья — слишком низкими. В результате российские производители готовых товаров имели больше прибыли, чем компании по добыче угля и железной руды в Украине, и капитал накапливался на Севере, а не на Юге. Так экономика Украины (все еще продолжавшая, по мнению Волобуева, оставаться самобытным и автономным целым) лишалась потенциальных прибылей и принуждалась к обслуживанию хозяйственных интересов российского центра империи.

Развитие городов. В течение XIX в. произошли большие изменения в темпах роста и территориальном размещении основных городов Украины.

До 1861 г. развитие городов происходило здесь довольно вяло, если не считать процветающие черноморские порты — Одессу и некоторые другие. На Левобережье, славившемся своими ярмарками, определенному приросту населения таких городов, как Харьков, Полтава, Сумы и Ромны, способствовало развитие торговли. Чуть быстрее росло городское население Правобережья — в основном за счет притока еврейских ремесленников и торговцев в такие города, как Белая Церковь, Бердичев и Житомир. Городское население составляло всего лишь 10 % всех жителей Украины, причем большинство этих людей проживали в городах, общее число жителей которых не достигало 20 тыс. Одесса была единственным городом, население которого перевалило за 100 тыс.

Однако во второй половине XIX в. дело меняется коренным образом. Между 1870 и 1900 гг. произошел резкий скачок темпов роста городского населения, и особенно населения больших городов. К началу XX в. в Украине было уже четыре крупных современных города: Одесса — цветущий торговый и промышленный центр с населением более 400 тыс.; Киев — центр внутренней торговли, машиностроения, административного управления и культурной жизни, насчитывающий 250 тыс. жителей; Харьков — 175-тысячный город, центр торговли и промышленности Левобережья; Екатеринослав — промышленный центр Юга, население которого за несколько десятилетий выросло от 19 до 115 тыс.

Росту городов в значительной степени способствовали возросшая после 1861 г. мобильность крестьянства, расширение промышленности и торговли и особенно строительство железных дорог, позволившее сосредоточить хозяйственную деятельность в нескольких выгодно размещенных индустриальных центрах. С развитием крупных городов мелкие, наоборот, постепенно вырождались в захудалые местечки, ибо большинство активных горожан предпочитали жить в тогдашних «мегаполисах», где для них открывались самые разнообразные возможности.

Все это, впрочем, отнюдь не означало, что Украина быстро урбанизировалась: здесь росло не только городское, но и сельское население. В 1900 г. в городах проживало лишь 13 % населения Украины — меньше, чем в России (15 %), не говоря уж о Западной Европе: в Англии, например, уже в то время горожане составляли 72 % всего населения.

Возникновение пролетариата. Ускорение экономического развития повлекло за собой значительные социальные перемены. Пожалуй, самой важной из них явилось появление нового, хотя по численности еще сравнительно небольшого слоя — пролетариата.

Промышленные рабочие, или пролетарии, в отличие от крестьян не владели средствами производства. Они продавали не свои изделия, а собственную рабочую силу. Как правило, это были люди более развитые и более образованные, чем крестьяне, ибо им приходилось работать на больших и сложных производствах. Групповая психология и чувство солидарности развивались у них быстрее, чем у крестьян, ибо они формировались в многотысячных коллективах. И что самое главное — сложная, специализированная и взаимозависимая трудовая деятельность воспитывала у рабочих способность к организации и самоорганизации, какой не знало крестьянство.

Если в России еще с XVIII в. крепостные крестьяне часто «приписывались» к заводам и фабрикам, то в Украине рабочие в сколько-нибудь заметном количестве появляются лишь с середины XIX в. Поначалу большинство из них были задействованы в пищевой промышленности, прежде всего на сахарных заводах Правобережья. Но там еще не было, как правило, пролетариев в строгом смысле слова: по большей части это были сезонные рабочие, в определенное время года вновь возвращавшиеся в свои села и обрабатывавшие свои земли. Этот полукрестьянский-полупролетарский тип вообще был характерен для Российской империи, для Украины же в особенности.

Однако в тяжелой промышленности, особенно в Донбассе и Кривбассе, уже появлялся настоящий пролетариат. Именно здесь был самый высокий процент не только постоянных, но и потомственных рабочих, чьи отцы и деды тоже работали на заводах и шахтах. Впрочем, даже среди таких пролетариев многие сохраняли еще связь с землей.

В 1897 г. общее количество промышленных рабочих в Украине достигло уже 425 тыс. Почти половина из них была сосредоточена в тяжелой промышленности Екатеринославской губернии. Всего с 1863 по 1897 гг. численность пролетариата в крае выросла на 400 %. При этом, однако, пролетариат составлял лишь 7 % всей рабочей силы, оставаясь островком в крестьянском океане.

Условия труда в промышленности Украины, как и во всей Российской империи, по европейским меркам были просто ужасными. Даже после некоторых улучшений, установленных законами, принятыми в 1890-е годы, смены по 10, 12 и даже 15 часов на заводах и фабриках продолжали оставаться в порядке вещей. При этом ни техники безопасности, ни медицинской помощи практически не существовало. А зарплата (большая часть которой уходила на еду и жалкое жилище) в среднем по Украине составляла для промышленного рабочего лишь мизерную часть той, что получал рабочий в Западной Европе. Не удивительно, что при таких условиях учащались забастовки и другие конфликты между рабочими и работодателями.

Другие социальные изменения. Еще один сравнительно новый слой — интеллигенция — также претерпел значительные метаморфозы. Развитие промышленности, перемены в обществе, модернизация законов, появление и рост земств — все это увеличивало потребность в образованных людях. Вот почему правительство проявляет заинтересованность в учреждении большого количества профессионально-технических учебных заведений. Количество студентов в Украине выросло от 1,2 тыс. в 1865 г. до более 4 тыс. в середине 1890-х. К 1897 г. здесь было уже 24 тыс. лиц с высшим образованием.

Изменилось и социальное происхождение большей части интеллигенции. Если в начале XIX в. подавляющее большинство ее составляли дворяне, то в 1900 г. лишь 20—25 % всей интеллигенции происходило из дворян и других богатейших слоев общества — остальные же были сыновья простых мещан, священников, разночинцев. Что до выходцев из крестьянства и пролетариата, то они по-прежнему редко попадали в университеты, и основной причиной тому была невозможность для выходцев из этой среды получения хотя бы среднего образования.

К этому времени начинают открываться женские высшие учебные заведения, так что теперь и женщины с полным правом вступают в ряды интеллигенции. Инженеры, адвокаты, а также врачи и учителя обоего пола становятся все более многочисленными профессиональными группами и уже весьма мало напоминают оторванных от народа мечтателей-дворян начала XIX в. Опираясь на все более широкую социальную базу, интеллигенция выходит в авангард модернизации своей страны.

И все же общество Российской империи, украинское в частности, по сравнению с Западной Европой продолжало оставаться не вполне нормальным, ибо русская и украинская буржуазия была еще столь количественно мала и качественно неразвита, что не играла почти никакой роли в основных общественно-политических процессах. Что до Украины, то здесь просто недоставало капитала, необходимого для развития буржуазии. Политика правительства всячески способствовала утечке капитала на Север, внутренняя торговля (в особенности ярмарки) преимущественно сосредоточивалась в руках российских купцов, крупная промышленность, как мы видели, почти полностью принадлежала иностранцам.

Конечно, были в Украине и очень богатые люди — по некоторым оценкам, не менее 100 тыс. человек. Однако большинство из них получали прибыль не от заводов, фабрик и коммерческих предприятий, а от собственных имений. Собственно украинцев мало было и среди мелкой буржуазии — лавочников и ремесленников. Как большой, так и малый бизнес почти полностью был в руках русских и евреев.

Модернизация Украины и отсталость украинцев. Модернизация Украины сопровождалась целым рядом парадоксов. С ростом значения Украины как «житницы Европы» росла и бедность на селе. Несмотря на крупнейший в Европе промышленный бум в Украине, страна эта продолжала оставаться отсталой и в основном аграрной. Но, пожалуй, самый наглядный парадокс состоял в том, что украинцы, составлявшие огромное большинство населения, почти не участвовали в эпохальных преобразованиях своей страны.

Казалось бы, невероятно? Но статистика с неумолимостью невероятное превращает в очевидное. Среди наиболее квалифицированных рабочих того времени — шахтеров и металлургов — украинцы составляли соответственно 25 и 30 %, а стойкое большинство среди представителей этих профессий удерживали русские. Впрочем, даже на сахарных заводах Правобережья работало почти столько же русских, сколько украинцев.

То же самое видим и среди интеллигенции. В 1897 г. среди адвокатов было 16 % украинцев, среди учителей — 25 %, и лишь 10 % творческой интеллигенции были украинцами. Из 127 тыс. человек, занятых умственным трудом, украинцы составляли лишь треть. В 1917 г. только 11 % студентов Киевского университета были украинского происхождения.

Поражало отсутствие украинцев в городах. На рубеже веков они составляли менее трети городского населения — остальные в основном были русские и евреи. Как правило, чем больше был город, тем меньше жило в нем украинцев. В 1897 г. они составляли лишь 5,6 % жителей Одессы, а к 1920 г. их вообще там осталось только 2,9 %. В 1874 г. 60 % киевлян считали украинский язык родным, в 1897 — 22 %, а в 1917 г.— всего лишь 16 %. Таким образом, модернизация Украины собственно украинцев явно оставляла в стороне.

Почему же так много неукраинцев оказалось именно в тех районах Украины, которые подверглись наиболее значительной модернизации?

Большой численный перевес русских среди пролетариата объясняется прежде всего тем, что в России, в отличие от Украины, промышленность существовала еще с XVIII в. И когда неожиданный промышленный бум охватил районы Донбасса и Кривбасса, создав настоятельную потребность в квалифицированной рабочей силе, русских пролетариев здесь встречали с распростертыми объятиями. Массовому притоку рабочей силы с Севера способствовало и то обстоятельство, что как раз в это самое время промышленность России в основном переживала застой, а заработная плата шахтеров и металлургов Украины в среднем почти на 50 % превышала заработки рабочих в России.

В городах количество русских последовательно возрастало еще со времен присоединения Украины к России. Чиновники и солдаты надолго оставались в тех городах, которые выполняли роль административных и военных центров; в торгово-промышленных центрах число неукраинцев также росло прямо пропорционально росту промышленности и торговли. Так, уже в 1832 г. около 50 % купцов и 45 % заводчиков и фабрикантов в Украине составляли русские: по ранее упомянутым причинам у них оказывалось больше средств для вложения в коммерческие предприятия, чем у украинцев. К тому же множество русских крестьян, будучи не в состоянии прокормиться на своих неплодородных землях, были вынуждены искать иных средств к существованию в городах. Незадачливые земледельцы с Севера часто становились удачливыми коммерсантами в Украине, особенно на Левобережье и на Юге, где для коммерции было множество возможностей — и никакой конкуренции со стороны местного населения.

Другую достаточно многочисленную неукраинскую этническую группу жителей больших и малых городов составляли евреи. В описываемую эпоху в Правобережной Украине (где проживало большинство евреев Российской империи) центр хозяйственной жизни постепенно перемещается из имений польских магнатов в города, а реформы 1860-х годов приводят в том числе и к снятию некоторых ограничений на проживание в них евреев. В результате многие мелкие местечки в этом регионе стали почти исключительно еврейскими, а к концу XIX в. выросло и количество евреев в крупных городах. Одесса — один из крупнейших центров еврейской культуры во всем мире — к этому времени уже и в процентном отношении более чем наполовину стала еврейской. В Киеве в 1863 г. было 3 тыс. жителей еврейской национальности, а в 1910 г.— 50 тыс. Впрочем, образованные евреи, как правило, говорили по-русски и, в строгом смысле, способствовали развитию в городах Украины не столько еврейской, сколько русской культуры.

Именно большие города как центры образования и культуры притягивали к себе большинство интеллигенции. Имея лучшие возможности для образования и получения высококвалифицированной работы (если, конечно, не считать официальных ограничений на прием евреев в гимназии, университеты и на работу в государственные учреждения в количестве мизерного процента), горожане-неукрайнцы преобладали и среди интеллигенции. Собственно украинские интеллигенты в большинстве своем жили по селам и небольшим местечкам и служили в земствах — врачами, агрономами, статистиками, учителями. И лишь немногие украинцы принадлежали к интеллектуальной элите, занимаясь развитием собственно украинской университетской науки, литературы и журналистики.

И все-таки почему украинцы так неохотно вливались в городскую среду и принимали участие в процессах модернизации своей страны? Большинство исследователей этой проблемы искали здесь чисто психологическое объяснение: либо тенденциозно украинофильское (оставить земледелие украинскому крестьянину не давала глубоко укорененная любовь к земле), либо тенденциозно антиукраинское (украинцы якобы по самой своей природе вялы и консервативны). Ни то, ни другое, однако, не находит достаточных подтверждений в украинской истории. Во времена Киевской Руси, напротив, именно предки украинцев в необычайно большом для своего времени количестве населяли города, занимаясь преимущественно торговлей. Не будем далеко ходить: еще и в XVII в. целых 20 % украинского населения проживало в городской среде. А в начале XVIII в. не русские, а именно украинцы преобладали среди интеллектуальной элиты империи.

Сравнительно малое участие украинцев в процессах урбанизации и модернизации в Украине помогают объяснить политические и социально-экономические условия, существовавшие здесь в XVIII—XIX вв. Поскольку большие и малые города были центрами имперской администрации, в них, как правило, преобладали русские, их язык и культура. Одновременно собственно украинское население городов ассимилировалось, а в некоторых случаях и вытеснялось. По справедливому замечанию Богдана Кравченко, причиной отсутствия миграции в города крестьян-украинцев в дореформенный период было преобладание в Украине барщины над оброком. В отличие от русских крестьян, которых их же помещики часто заставляли идти на заработки в города, украинских крестьян «привязывала» к их плодородным почвам не столько любовь к ним, сколько та выгода, которую извлекали из них украинские помещики. А это в свою очередь ограничивало не только мобильность украинцев, но и возможность приобрести тот опыт и те профессиональные навыки, которые были необходимы для приспособления к городской среде и которые, в отличие от украинцев, успели приобрести русские и евреи.

Вот почему к началу промышленного бума и урбанизации украинцы оказались не готовы ни к тому, ни к другому. И в то время как русские отправлялись за сотни миль на заводы Юга Украины, украинские крестьяне—иногда даже те, чье село располагалось прямо на виду у заводских новостроек — предпочитали проделывать те же сотни, а то и тысячи миль на Восток в поисках земли. Пройдет совсем немного времени, и тяжелые социальные, культурные и политические последствия этого феномена самым непосредственным образом повлияют на ход украинской истории.

Национальные меньшинства в Украине

Изменение этнического состава населения явилось, таким образом, одним из важнейших результатов социально-экономической модернизации Украины. До тех пор пока экономика этой страны оставалась почти полностью аграрной, украинцы составляли подавляющее большинство ее населения. Так, в 1800 г. всего по Украине украинцев насчитывалось около 90 %, а на Левобережье эта цифра достигала 95 %. Однако в течение XIX в. произошло заметное изменение: количество украинцев упало до 80 %, в то время как процент русских, евреев и других меньшинств резко вырос. В значительной степени это было связано с ускорением развития промышленности и торговли, в которые в основном и были вовлечены не украинцы, а представители меньшинств.

Русские. Со времени Переяславского соглашения 1654 г. русских часто можно было встретить в Украине,— правде, пока еще в небольшом количестве. На протяжении не только XVIII, но и XIX века, пожалуй, самой многочисленной категорией русских в Украине оставались солдаты городских гарнизонов: во всяком случае, одним и тем же словом «москаль» украинцы называли и русских, и солдат. Среди более мелких подгрупп этнических русских были дворяне, которым достались имения на украинском Юге, царские чиновники, а также (в особенности на Левобережье) купцы. В конце XVIII — начале XIX в., когда на Юге открылись для освоения новые земли, постоянный, хотя и небольшой поток русских переселенцев, и прежде всего староверов, сектантов и других религиозных диссидентов, хлынул в эти края. И лишь в конце XIX в., т. е. в эпоху промышленного бума, начался действительно массовый приток русского населения в Украину, особенно в промышленные и торговые центры Юга. Численность русских увеличивалась и за счет добровольной русификации, распространенной прежде всего среди украинских дворян. Таким образом, как уже было сказано, к 1897 г. русские составили 11,7 % всего населения Украины.

Убежденные в своем культурном превосходстве, а также в том, что Украина — «исконно русский край», русские, как правило, не давали себе труда овладеть украинским языком и выказывали мало интереса и уважения к украинским обычаям и традициям. Вместо этого они стремились русифицировать все аспекты украинской жизни — что им, собственно, и удалось, по крайней мере в больших городах.

В то же время отношение к русским украинских крестьян в основном отнюдь не обнаруживало каких-либо резких антагонизмов, да и контакты украинского села с переселенцами из России, предпочитавшими города и заводские поселки, были в значительной степени ограниченными. К тому же украинцы понимали, что русские рабочие и крестьяне подвергаются столь же немилосердной эксплуатации, как и они сами. Наконец, общая православная вера, сходство языков делали отличия между двумя народами вполне преодолимыми.

Разумеется, все это отнюдь не означало, что украинские крестьяне вообще никак не отличали себя от северян: бородатый русский мужик назывался у них «кацап» («как цап», т. е. «как козел»), русские же в виде ответного комплимента называли украинцев «хохлами» (в честь знаменитого «оселедця» на бритой голове казака). Но этот простой «обмен любезностями» не шел ни в какое сравнение с теми сложными и до предела обостренными чувствами, которые испытывали украинские интеллигенты к культурной гегемонии России.

Поляки. Эта нация существует в Украине с гораздо более давних времен, нежели русские. В XVI и XVII веках поляки участвовали в освоении украинского пограничья, и хотя восстание 1648 г. изгнало их с Левобережья, они сохранили за собой контроль над правым берегом Днепра. И даже после того как Правобережье в 1795 г. вошло в состав Российской империи, они рассматривали его как неотъемлемую часть Полыни.

То, что поляки продолжали оказывать значительное влияние на всю жизнь Правобережья, отнюдь не означало количественного преобладания там польского населения: в середине XIX в. оно составляло всего лишь 500 тыс., а доля его в общей численности жителей Украины упала с 10% в 1795 г. до 6,4 % в 1909. В действительности польское превосходство в регионе обеспечивалось богатством и влиянием польской элиты. В 1850 г. около 5 тыс. польских помещиков на Правобережье владели 90 % земли и 1,2 млн крепостных. Если к тому же учесть, что по правую сторону Днепра находилось 60 % всего дворянства Украины, то Правобережье можно рассматривать как истинный бастион старых порядков. Даже освобождение крестьян не пошатнуло положения таких сказочно богатых польских магнатов, как Потоцкие, Чарторыйские, Браницкие и Заславские. Каждый из этих кланов владел сотнями тысяч акров земель. Имея большой капитал, они легко заменили крепостной труд наемным, широко использовали сельскохозяйственную технику.

Однако для огромного большинства польской шляхты переход к товарному земледелию оказался сложным. К концу XIX в. многие из них распродали свои имения и перебрались в города, где стали чиновниками, торговцами, представителями свободных профессий. Но тем не менее и в 1904 г. более 46 % частного землевладения и 54 % промышленного производства на Правобережье оставалось в польских руках.

Отношения между польскими помещиками и украинскими крестьянами всегда оставались напряженными. Правда, ликвидация крепостного права несколько улучшила положение. Но позднее, когда во время польского восстания 1863 г. некоторые из бунтовщиков, пытаясь привлечь на свою сторону крестьян, распространяли так называемые «золотые грамоты», в которых провозглашалось, что это они, а не царь, даровали крестьянам свободу, результаты этих усилий были мизерными. Мало кто из украинских крестьян присоединился к своим польским господам, зато около 300 тыс. добровольно вступили в антипольское ополчение.

Некоторые из польских дворян совершенно искренне интересовались Украиной: во всяком случае их интерес к ней не имел прямой политической или экономической мотивации. В конце концов именно здесь веками жили их предки. И вот в середине XIX в. у некоторых польских шляхтичей развилось пристрастие ко всему украинскому. Так, например, Тимко Падура использовал в своих произведениях украинскую народную поэзию, а представители «украинской школы» польских писателей с Правобережья, к которой принадлежал и знаменитый Юлиуш Словацкий, часто писали на украинские темы. Как мы позднее увидим, многие польские или ополяченные дворяне сыграли выдающуюся роль в украинском национальном движении. Все это, однако, не отменяло существования конфликта и резкого несоответствия интересов польских помещиков и украинских крестьян, и в целом сколько-нибудь существенных изменений в традиционных отношениях между двумя народами не произошло.

Евреи. Среди других основных этнических меньшинств евреи живут в Украине издавна—еще со времен Киевской Руси. Массовое же переселение на украинские земли началось под покровительством польской шляхты лишь в XVI в. и продолжилось в XVII в.

Однако эти древние жители Украины оказались для российских царей сравнительно новыми и непривычными подданными: ведь Правобережье, где жили почти все украинские евреи, вошло в состав Российской империи лишь в 1795 г. И царская политика в отношении этих новых подданных тоже была весьма необычной. Дабы оградить русских купцов от конкуренции со стороны еврейских, царское правительство запретило евреям проживать на территории собственно России. Так называемая «черта оседлости» ограничила зону проживания евреев местами их исконного расселения в ново-захваченных западных окраинах империи — Литве, Белоруссии и большей части Правобережной Украины. С небольшими изменениями «черта оседлости» просуществовала вплоть до 1917 г.

На протяжении всего XIX в., в особенности во второй его половине, численность еврейского населения резко возрастала: если общее количество жителей Российской империи между 1820 и 1880 гг. увеличилось на 87 %, то количество евреев — на 150 %. На Правобережье соответствующие цифры были еще выше: 265 и 844 % (с 1844 г. по 1913 г.). Среди причин столь заметного роста еврейского населения можно назвать такие его особенности, как освящение больших семей иудейской религией, меньшая подверженность голоду, войнам и эпидемиям, низкая детская смертность (благодаря самопомощи еврейских общин, наличия своих врачей и т. д.). Всего к концу XIX в. в Российской империи проживало 5,2 млн евреев, из них более 2 млн в Украине. Таким образом, если во всей империи они составляли 4 % населения, то в Украине — 8 %, а на Правобережье — 12,6 %.

Издавна евреи жили в городах, а в Российской империи им и вовсе запрещалось селиться в деревне. Потому неудивительно, что евреи составляли 33 % городского населения Украины, а в местечках Правобережья эта цифра доходила до 70—80 %. Компактная, замкнутая, традиционалистская община еврейского местечка — это целый мир, особый и самодостаточный, где господствовала ортодоксальная еврейская религия, культура и язык (идиш), огромным влиянием пользовались священники (раввины), самоуправление осуществляли выборные органы (кагалы), а контакты с внешним миром были ограничены чисто хозяйственными потребностями. Нищета и перенаселенность таких местечек стали притчею во языцех: их убогое хозяйство попросту не могло прокормить все то множество народа, что сбивалось в общину. Чтобы выжить в многолюдных провинциальных местечках, где возможности заработка были весьма ограничены, а конкуренция очень высока, требовались незаурядное трудолюбие, мастерство и находчивость.

Около трех четвертей украинских евреев зарабатывали себе на жизнь мелкой торговлей и ремеслами. Эти отнюдь не богатые лавочники, шинкари, портные, сапожники и ювелиры составляли еврейский «средний класс». Неквалифицированные рабочие-бедняки, которые едва могли прокормиться случайными заработками, а то и просто нищие, жившие подаянием, составляли около 20 % всех трудоспособных евреев. Оставшиеся 5 % еврейского населения — его элита — в свою очередь делилась на две подгруппы: с одной стороны, раввины и другие высокочтимые «книжники», оказывавшие на всю еврейскую общину громадное влияние; с другой — богатые капиталисты, которым в 1872 г. принадлежало 90 % всех винокурен, 56 % лесопилок, 48 % табачного и 33 % сахарного производства Украины. По мере расширения возможностей получить образование многие евреи секуляризировались и русифицировались, пополняя ряды интеллигенции, особенно врачей и адвокатов. А с развитием промышленности большое число евреев (по некоторым оценкам — 38 %) находили работу на заводах и фабриках.

Однако перемены привели и к возникновению новых трудностей — впридачу ко всем тем, с которыми сталкивались евреи в Российской империи. С быстрым ростом еврейского населения росла и его экономическая конкуренция с неевреями. Эксплуататорская деятельность некоторых еврейских предпринимателей и ростовщиков и — более того — усиливающаяся антисемитская политика правительства и погромная агитация реакционных группировок — все это способствовало усилению враждебности к евреям в конце XIX в., которая разразилась погромами 1881 и 1903—1905 гт. Сотни людей погибли, общины понесли миллионные убытки. Организаторами большинства погромов были ультраправые русские шовинисты из так называемого «Союза русского народа» и печально известных «черных сотен». Правительство если не потворствовало погромам, то и редко им препятствовало. Эти погромы имели далеко идущие последствия: они обострили у евреев и без того острое чувство беззащитности и вызвали их массовую эмиграцию из Российской империи (к 1914 г. в США переселилось уже 1,2 млн «русских» евреев).

Вообще говоря, и отношения евреев и украинцев тоже не были, да и вряд ли могли быть дружественными. Веками два народа существовали в структурно антагонистических, хотя и взаимозависимых средах: для еврея украинец был воплощением отсталого и забитого села, а еврей для украинца — чужого, эксплуататорского города, по дешевке скупавшего у него продукты и втридорога продававшего товары. Украинские крестьяне боялись российских чиновников, ненавидели польских помещиков — а евреи, у которых* часто не было иных средств к существованию, вынуждены были действовать как представители тех и других. В религиозном и культурном отношении евреи и украинцы имели мало общего, и это еще более углубляло отличия между ними.

Не лучше складывались на этом этапе и отношения между интеллигенцией двух народов. С точки зрения национальной ориентации еврейская интеллигенция видела для себя лишь две возможности: ассимилироваться в господствующей русской культуре или работать над созданием собственных национальных институтов. Установление более тесных связей с украинцами, которые не так уж много могли предложить евреям в культурном, экономическом или политическом смысле, казалось делом малоперспективным. Со своей стороны украинская интеллигенция осуждала склонность евреев, веками живших среди украинцев, отождествлять себя не с ними, а с более сильными русскими. Были, впрочем, и попытки взаимопонимания и даже сотрудничества: назовем хотя бы взаимоотношения Михаила Драгоманова с Ароном Либерма-ном или Симона Петлюры и других украинских социалистов, с одной стороны, и выдающегося сиониста Владимира Жабо-тинского — с другой. Однако эти попытки мало повлияли на общий ход событий и развитие взаимоотношений между двумя общностями, продолжавшими существовать в близком соседстве, но при этом почти в полной изоляции друг от друга. И многие члены обеих были склонны таить в себе старые обиды — вместо того чтобы искать и находить общие интересы и на их основе достигать вполне возможного и совершенно необходимого взаимопонимания.

Три основные черты характеризуют социально-экономическое развитие Восточной Украины в конце XIX в: застой в большинстве сельских районов; быстрая индустриализация в Донбассе и Кривбассе; растущее присутствие неукраинцев. Как мы убедились, именно неукраинцы, прежде всего русские и евреи, были наиболее близко причастны к развитию промышленности и росту городов.

А что же украинцы? Они в основном остаются на селе. Так возникают два социально-экономических полюса: застойное, отсталое село, с которым отныне даже более, чем когда-либо до тех пор, отождествляют украинцев,— и динамичное, быстро модернизирующееся (по крайней мере в отдельных сферах) украинское общество, в котором, однако, решающую роль, как это ни парадоксально, играют неукраинцы. До некоторой степени это возникшее век тому назад решающее отличие существует и по сей день.

В начале XIX в. царское правительство еще было в состоянии играть роль лидера, продуцируя новые идеи и намечая пути дальнейшего развития страны. Но к концу столетия имперская элита исчерпала свои возможности, утратила уверенность в своих силах, способность адекватно реагировать на изменения в обществе. Последнее в свою очередь отреагировало на это тем, что выдвинуло новые группы и слои, более творческие по духу и более динамичные. Прежде всего речь идет об интеллигенции, взявшей на себя роль общественного лидера, особенно после важнейших изменений, принесенных реформами 1860—90-х годов. Столкнувшись с консерватизмом и даже реакционностью правительства, интеллигенция постепенно перешла от простого выдвижения идей относительно общественного переустройства к созданию организационных структур, способных воплотить эти идеи — в случае необходимости даже революционными методами.

В российской Украине интеллигенция одновременно боролась и за разрешение национальной проблемы, и за социальную справедливость. Это была непосильная задача. Относительно малочисленная и более изолированная, чем русская, украинская интеллигенция испытывала серьезнейшие трудности в установлении контактов с неграмотными и пассивными массами, на которые ей следовало опираться. Двуединая цель, стоявшая перед ней, вызывала вдвое больше трудностей и провоцировала более жестокие репрессии. Постоянная дилемма: чему отдать предпочтение — решению национальных или социальных проблем — вносила раскол и растерянность в ряды украинской интеллигенции. Тем не менее, невзирая на болезненные неудачи и утраты, украинское движение росло и в начале XX в. было уже почти готово выйти за пределы своей традиционно узкой социальной базы.

Украинофилы

Украинское движение, пережившее тяжелые потери при разгроме Кирилло-Мефодиевского братства в 1847 г., вновь начало поднимать голову после смерти в 1855 г. архиконсервативного Николая I. Было разрешено вернуться из ссылки Миколе Костомарову, Василю Билозерскому и Тарасу Шевченко. Все они, вместе с Пантелеймоном Кулишом, собрались в Петербурге. Эти украинофилы-ветераны (некоторые из них уже занимали определенное общественное положение, например, Костомаров был известным профессором истории), объединив вокруг себя около десятка молодых украинцев, создали в столице империи кружок — «Громаду». Такие же общества украинской интеллигенции в других местах стали настоящей школой национального движения для многих украинских деятелей — вплоть до конца столетия.

Основной заботой громадовцев было улучшение положения украинцев, прежде всего крестьянства. Все деятели «Громады», кроме Шевченко, сходились на том, что их организация должна быть аполитичной и сосредоточиться на просвещении масс. Костомаров и Кулиш непоколебимо стояли на том, чтобы ограничиться исключительно областью культуры, и избегали любых проявлений радикализма, могущих вызвать недовольство властей.

Для популяризации своих идей петербургская «Громада» с большим трудом добилась от властей разрешения на издание первого украинского журнала в Российской империи — «Основа», который начал выходить в 1861 г. Средства на издание предоставили два преуспевающих украинца — Василь Тарнавский и Григорий Галаган. На протяжении своего краткого 22-месячного существования «Основа» служила средством объединения украинской интеллигенции, разбросанной по всей империи, своеобразным стимулятором роста ее национального самосознания.

Русская интеллигенция Петербурга с пониманием и сочувствием отнеслась к новому подъему деятельности украинцев. Русские журналы принимали к публикации статьи на украинском языке и поддерживали развитие украинской культуры. На публичных чтениях рядом с такими титанами русской литературы, как Достоевский и Тургенев, появлялся Шевченко. Некоторые авторы утверждают, что публика принимала его даже более тепло, чем Достоевского. Тургенев переводил разрывающие душу рассказы Марко Вовчок о жизни украинских крепостных, которые произвели на русскую читающую публику такое же впечатление, как «Хижина дяди Тома» Гарриет Бичер-Стоу на американцев. В общем, помыслы и русской, и украинской интеллигенции сходились в одном — служении народу.

Тем временем в Киеве группа энтузиастов из нового поколения поборников украинства (в основном студентов) также основала «Громаду». Киевская группа, насчитывавшая несколько сотен членов, сосредоточивалась в основном на развитии сети воскресных школ для неграмотных крестьян. В 1859—1862 гг. ряд таких школ с сотнями учеников действовали в Киевской губернии. Впрочем, главной отличительной чертой киевской «Громады» с точки зрения перспективы было то, что в ней сошлись представители нового типа украинской интеллигенции.

В начале 1860-х годов из среды польской или полонизированной шляхты Правобережья выделилась небольшая группа студентов, осознавших несправедливость вековой эксплуатации крестьянства и решивших стать ближе к тому народу, среди которого они жили. Эту группу, пользовавшуюся украинским языком и принявшую украинские обычаи и одежду, называли хлопоманами. Возглавлял ее Володимир Антонович.

Накануне польского восстания 1863 г. хлопоманы открыто порвали с польским обществом, провозгласили себя украинцами и, вступив в киевскую «Громаду», включились в просветительскую деятельность среди крестьянства. Основным побудительным мотивом к этому было чувство долга перед народом, что нашло отражение в их открытом письме, опубликованном в одной из московских газет: «Как люди, пользующиеся преимуществами высшего образования, мы должны отдать все наши силы делу просвещения нашего народа, осознать его нужды и стать способными удовлетворить их. Словом, путем своего внутреннего совершенствования народ должен достичь уровня, которого он заслуживает».

В ответ на обвинения поляков в предательстве Антонович, выходец из старой семьи полонизированной украинской шляхты, опубликовал в «Основе» знаменитую «Мою исповедь». В ней он указывал, что дворянство Правобережья имеет перед собой две возможности: или «вернуться» к украинскому народу и самоотверженным трудом на его благо попытаться искупить вину многовековой эксплуатации, или оставаться ненавидимыми паразитами и рано или поздно не по своей воле уйти в Польшу. Выбрав первое, Антонович стал известным историком Украины, убежденным народником, выдающимся деятелем украинского движения. Большой вклад в это движение внесли также его сподвижники — Тадей Рыльский, Павло Житецкий, Борис Познанский и Кость Михальчук.

Вдохновленная примером киевлян, украинская интеллигенция Полтавы, Чернигова, Харькова и Одессы также создавала свои громады и расширяла сеть воскресных школ, численность которых в Украине достигала уже почти 100. Члены громад погрузились в традиционное изучение этнографии, филологии, истории Украины. В духе хлопоманов они одевались в крестьянскую одежду, придерживались народных обычаев, общались с крестьянами в корчмах, питались их пищей, пели их песни и пользовались украинским языком в своих семьях. Они создали настоящий культ казачества, часто наряжались в живописные казацкие одежды. При этом они идеализировали не гетманов и старшину, а свободолюбивых запорожцев и гайдамаков, олицетворявших, как им казалось, суть устремлений украинских масс. Эта смесь романтизма, аполитичного народничества, волюнтаризма и культа всего украинского во второй половине XIX в. называлась украинофильством.

Однако и весьма скромная деятельность украинофилов вызывала беспокойство властей. В 1863 г., когда польское восстание достигло кульминации и подозрительность ко всему нерусскому была очень велика, правительство и даже русская интеллигенция пришли к выводу, что украинское движение потенциально представляет смертельную угрозу для России, и повернулись против украинофилов. Царским чиновникам воскресные школы казались зловещим рассадником украинской сепаратистской пропаганды среди крестьянства. Внешне безобидное ношение вышиванок и пение народных песен расценивалось как подрывная деятельность. Военный министр Дмитрий Милютин в пароксизме подозрительности дошел до того, что предупреждал царя о намерении хлопоманов создать независимое украинское государство.

Часть русской прессы, возглавляемая такими ультрапатриотическими газетами, как «Вестник Юго-Западной России», «Киевлянин» и «Московские ведомости», развернула ожесточенную кампанию против украинофилов, якобы подрывающих устои Российского государства. Вскоре и большая часть русской интеллигенции, еще совсем недавно благодушно взиравшей на украинофилов как на энтузиастов безобидного живописного провинциализма, стала видеть в них реальную угрозу империи. Если многие русские рассматривали украинское движение как «польскую интригу», имевшую целью вырвать из их рук Правобережье, то поляки считали украинофилов продуктом махинаций Москвы, стремившейся подорвать их позиции в этом регионе.

Украинцы со своей стороны спешили заверить всех в своей лояльности. Антонович и около 20 членов киевской «Громады» опубликовали открытое письмо, убеждая российскую общественность, что их целью «является только просвещение народа» и «все разговоры о сепаратизме — не более чем дурная шутка, поскольку мы не только не желаем его, но и считаем его бесполезным». Однако эти усилия ни к чему не привели. В июле 1863 г. министр внутренних дел Петр Валуев секретным циркуляром запретил публикацию на украинском языке научной, религиозной и педагогической литературы. На «малорусском диалекте» можно было издавать только «произведения изящной словесности». Валуев (ссылаясь на мнение русифицированных украинцев) утверждал, что украинского языка «не было, нет и быть не может». Вскоре после этого были распущены громады, прекратилась публикация «Основы» (скорее, впрочем, из-за отсутствия подписчиков, чем из-за преследований), а многие украинские деятели оказались разбросанными по дальним закуткам империи.

Почти на десятилетие украинофилам пришлось затаиться. В начале 1870-х, когда ксенофобия несколько улеглась, а цензура ослабела, киевляне понемногу начали возобновлять свою деятельность. Антонович (уже профессор Киевского университета) и его коллеги, получившие подкрепление в лице таких талантливых последователей, как Михайло Драгоманов, Олександр Русов, Николай Зибер и Сергий Подолинский, тайно создали «Старую громаду» (около 70 человек), названную так для того, чтобы отличать ее опытных, умудренных годами членов от новых громад, создаваемых в это же время студентами. Деятельность украинофилов по-прежнему была аполитичной.

Особенно оживилась она в 1873 г., когда в Киеве открылось отделение Российского географического общества. Украинофилы в массовом порядке вошли в эту полуофициальную организацию и практически стали хозяевами в ней. Под ее прикрытием они начали публикацию интересующих их архивных материалов, основали украинскую библиотеку и музей. В 1875 г. «Старая громада» приобрела права на русскую газету «Киевский телеграф» и использовала ее в своих целях.

Запрет на украинские издания все же оставался серьезнейшей помехой на пути развития украинской культуры. Пытаясь обойти ее, некоторые украинофилы (Кулиш, Кониский, Драгоманов и другие) установили связи с украинцами в Галичине и использовали их украиноязычную прессу, особенно журнал «Правда», для высказывания взглядов, запрещенных в России. В 1873 г. с помощью Лизаветы Скоропадской-Милорадович, симпатизирующей им аристократки, и богатого сахарозаводчика Василя Симиренко украинофилы создали во Львове «Літературне товариство ім. Т. Г. Шевченка», которое несколько десятилетий спустя (уже под названием «Наукове товариство ім. Т. Г. Шевченка») превратилось в неофициальную украинскую академию наук.

Однако подъем новой волны подозрений против украинофилов был только делом времени. Как это нередко случалось, злейшие враги украинцев появлялись именно из их среды. В мае 1875 г. Михаил Юзефович, богач и консервативно настроенный член Юго-Западного отделения Российского географического общества, отослал в Петербург целый доклад, изобличающий украинофилов в том, что они превратили отделение в подрывную организацию, ведущую пропаганду среди крестьянства и стремящуюся к независимости Украины. Свой донос он увенчал провокаторским перлом, заявив, что украинофилы ширят антирусскую пропаганду в Галичине, а их движение является австро-германской интригой. Несложно было предвидеть реакцию правительства.

Эмский указ 1876 г. Специальная комиссия, созданная по распоряжению обеспокоенного Александра II (в нее входил и Юзефович), предложила полностью запретить издание и ввоз из-за границы украинских книг, использование украинского языка в театральных постановках (даже слова украинских песен, исполнявшихся со сцены, следовало переводить на другие языки), закрыть «Киевский телеграф» и прекратить субсидирование пророссийской газеты «Слово» в Галичине. Министерству просвещения рекомендовалось изъять украинский язык из начальных школ, убрать из школьных библиотек украинскую или украинофильскую литературу, заменить учителей, подозреваемых в украинофильстве, русскими преподавателями. Кроме того, комиссия предлагала закрыть Юго-Западное отделение Российского географического общества и отправить в ссылку ряд украинских деятелей, прежде всего Драгоманова и Павла Чубинского. Меры по удушению украинского движения были теперь намного более продуманными, систематическими и жестокими. Александр И, отдыхавший на курорте в немецком городке Эмс, принял все предложения комиссии и 18 мая 1876 г. подписал соответствующий указ.

Эмский указ не просто нанес ущерб деятельности украинофилов — он поставил под вопрос основы всего украинского движения. Несмотря на печальный опыт 1863 г., украинофилы еще надеялись на то, что если они будут придерживаться умеренных взглядов и аполитичности, им удастся избежать правительственных репрессий. Кулиш даже разработал целую теорию, обосновывающую чисто культурническую природу украинского движения, согласно которой русские обладали необычайно развитыми способностями к государственному творчеству, чего не было у украинцев, о чем и свидетельствует их несчастливая история. Поэтому украинцам-де выгоднее оставаться в Российской империи, пользуясь ее мощью и престижем. При этом он считал, что украинцы с их великолепным фольклором в культурном отношении намного даровитее русских. Отсюда вполне логично вытекало то, что украинцам следует оставить политику русским и сосредоточиться на культурных делах. Однако Эмский указ развеял надежды Кулиша на то, что в отношениях между российской политикой и украинской культурой установятся взаимоотношения по принципу «живи сам и дай жить другим», что в конце концов заставило его прийти к еще менее реалистическим взглядам на природу украинского культурничества.

Еще один из «отцов-основателей» украинского движения, Костомаров, после 1876 г. перешел на откровенно капитулянтские позиции. Человек, однажды написавший: «Пусть ни русские, ни поляки не надеются, что они владеют землей, на которой живут украинцы», теперь советовал своим коллегам послушно следовать царской политике. Другие лидеры украинофилов, такие как Антонович и Житецкий, избрали путь компромисса. Сохранив приверженность идее культурной самобытности украинцев, они всячески подчеркивали, что это не означает ограничения благотворного влияния русской культуры и империи. Они действительно верили, что можно сохранить преданность и «малой» украинской родине, и более «широкому» российскому обществу, включающему в себя русских, украинцев и белорусов. Остальные, такие как Борис Гринченко и Олександр Кониский, несмотря ни на что считали себя исключительно украинцами и стремились свести к минимуму связи Украины с Россией. Однако у них не было конкретной реальной программы действий в сложившихся обстоятельствах. Таким образом, под угрозой царских репрессий среди украинофилов возникли существенные разногласия относительно целей и тактики движения и даже определения собственной национальной сути, что осложняло их и без того непростое положение.

Драгоманов и возникновение украинского социализма. Новые идеи были нужны как воздух, и это особенно остро осознавали молодые члены киевской «Громады». Задачу расширения интеллектуальных и идеологических горизонтов своих соотечественников и единомышленников взялся почти в одиночку решить Михайло Драгоманов. Несмотря на то, что его взгляды не получили всеобщего признания среди украинской интеллигенции, они вдохновили многих молодых участников украинского движения выйти за рамки аполитичного культурничєства старших и наполнить украинский вопрос политическим, национальным и социально-экономическим содержанием.

Драгоманов родился в 1841 г. в Гадяче под Полтавой в семье мелкопоместного дворянина, ведущего свой род от казацкого старшины времен Гетманщины. Национальные традиции в семье соблюдались, однако они все же были в тени космополитического либерализма отца Драгоманова — человека исключительно просвещенного и эрудированного. К моменту поступления в Киевский университет Драгоманов был убежденным демократом, преисполненным решимости служить народу. Впоследствии он стал одной из ведущих фигур в деле организации воскресных школ для неграмотного крестьянства. Именно работая среди крестьянства, Драгоманов убедился в необходимости украиноязычных учебных материалов и стал интересоваться украинскими делами, что в итоге привело его в киевскую «Громаду». Таким образом, в украинское движение он пришел не под влиянием романтизированных представлений об Украине, а как убежденный прагматик, стремящийся реальным делом помочь своему народу.

Драгоманов стремился к тому, чтобы Украина достигла политического, социально-экономического и культурного уровня развитых европейских стран. При этом он считал, что это возможно только при условии, что украинское движение будет опираться на более широкую социальную базу и выдвигать конкретные, понятные и близкие людям задачи. По его мнению, украинцы, являющиеся «плебейской нацией» угнетенных трудящихся масс, не имеющей национальной элиты, идеально приспособлены к восприятию политических программ, в которых соединяются национальные и социально-экономические проблемы. Отсюда и его заявление, что в Украине настоящий демократ должен быть украинским патриотом, а настоящий украинский патриот должен быть демократом.

Убежденный федералист, Драгоманов не был сторонником украинского сепаратизма. Однако, опасаясь ограничения прав личности, почти неизбежного в любом мощном централизованном государстве, он считал, что Российская империя должна быть реорганизована в свободную конфедерацию автономных регионов (не обязательно по этническому принципу), действующих в основном с помощью местного самоуправления. Часто призывая украинцев, особенно галичан, знакомиться с лучшими достижениями русской культуры, он все же не принимал идеи Пушкина о том, что «все славянские ручьи сольются в русском море». В одной из своих статей он указывал, что в итоге украинцы все же больше потеряли, чем приобрели под российским господством. Он совершенно определенно утверждал, что украинцы должны быть в первую очередь приверженцами Украины, а не «всей России»: «Образованные украинцы трудятся, как правило, для всех во всем мире, кроме Украины и ее народа... Они должны поклясться себе, что не оставят украинского дела. Они должны понять, что каждый человек, покидающий Украину, каждая копейка, что тратится не на украинские цели, каждое слово, произнесенное не по-украински, является разбазариванием капитала украинского народа, и при нынешних условиях каждая такая потеря невозместима».

Весь жизненный путь Драгоманова — это судьба человека, до конца преданного своим идеалам. Во время репрессий 1875—1876 гг. он не отрекся от своих взглядов и предпочел изгнание на чужбину. Перед тем как покинуть Киев, он договорился со «Старой громадой» об издании при ее финансовой поддержке за границей журнала, посвященного украинским проблемам. Так появился первый украинский политический журнал — «Громада», нерегулярно выходивший в конце 1870-х — начале 1880-х годов в Женеве, где нашла пристанище небольшая группа украинских политических эмигрантов, присоединившихся к Драгоманову. Однако параллельно с национальными проблемами Драгоманов все чаще пропагандировал на страницах «Громады» радикальные социалистические взгляды. В результате между ним и более консервативными киевскими украинофилами в 1885 г. произошел разрыв, результатом которого стало прекращение журнала.

Впрочем, если связи Драгоманова с восточными украинцами ослабевали, то его отношения с галичанами, наоборот, укреплялись. Драгоманов уже бывал в Галичине и Закарпатье в 1870-х годах и с тех пор систематически старался сблизить западных украинцев с их собратьями на востоке. Со временем идеи Драгоманова пустили корни в немногочисленном, но преданном кругу галицкой молодежи и в результате привели к образованию первой украинской социалистической партии.

Драгоманов был не единственным украинским деятелем, пришедшим к социализму. В распространении социалистических идей среди украинцев большую роль играла также деятельность его близких друзей по киевской «Громаде» — Николая Зибера (экономиста украинско-швейцарского происхождения) и Сергия Подолинского (сына зажиточного землевладельца). Зибер хорошо известен как один из первых пропагандистов марксизма в России, занявшийся этим еще в 1871 г. Подолинский, человек весьма деятельный, установил контакты с Марксом и Энгельсом, тесно сотрудничал в Европе с Драгомановым и помогал создавать социалистические кружки в Восточной и Западной Украине.

Русское революционное движение в Украине

В 1870-е годы стало очевидным, что, несмотря на отмену крепостного права, экономическое положение крестьянства не улучшилось и, невзирая на другие реформы, режим остается непоколебимым. В российском обществе ширилось разочарование. Среди интеллигенции это выразилось в подъеме радикализма и стремлении сделать все возможное, чтобы уничтожить старый порядок. Историческая сцена была готова к появлению новых действующих лиц — революционеров.

К концу XIX в. в социальном составе интеллигенции — этой колыбели почти всех революционеров — произошли серьезные изменения. Послереформенная либерализация системы просвещения привела к тому, что выходцы из дворянства уже не составляли подавляющего большинства среди университетских студентов, а значит и интеллигенции. В университетах росло количество детей мещан, священников, мелких чиновников, казаков и даже крестьян. В 1895 г. в трех университетах Украины — Киевском, Харьковском и Новороссийском (Одесском) — они составляли около половины всех студентов. Разночинцы придали новой интеллигенции черты внеклассовости, что несколько ослабило ее отчужденность от народных масс.

Несмотря на рост университетов в конце XIX в. интеллигенция оставалась всего лишь крошечной частью общества. В 1895 г. в Украине насчитывалось всего около 5 тыс. студентов университетов. Разумеется, революционеры составляли небольшую горстку интеллигенции. Например, в 1881 г. (пик революционной деятельности в России XIX в.) на почти 100-миллионное население империи приходилось менее тысячи случаев антигосударственной деятельности. И наконец, революционное движение было совершенно вненационально. Стремясь к созданию объединенных, «всероссийских» сил для борьбы с царизмом, революционеры поначалу вовсе не интересовались национальными проблемами, а со временем вообще стали видеть в них главную помеху в революционной борьбе.

Народники. С 1860-х годов радикальная молодежь в империи обычно ассоциировалась с понятием «народники». Этот термин означал людей, отождествляющих себя с народом, что в тех условиях подразумевало — с крестьянством. С рациональной точки зрения довольно сложно понять суть данного самоотождествления с крестьянством, его идеализации. В немалой степени все это основывалось на чувстве вины молодых студентов-идеалистов, возникавшем у них, когда они сопоставляли свое привилегированное положение с тяжелой долей крестьянства. Его идеализация была вызвана подсознательным стремлением искупить эту вину. Интеллигентам казалось, что уже сам образ жизни крестьян, с их тяжелым и честным трудом, воспитывает моральную чистоту. Особенно похвальным достоянием крестьянского общества интеллигенция считала крестьянскую общину, которая якобы уберегала крестьян от естественного эгоизма и свидетельствовала о его природной склонности к социализму.

Впрочем, если идеализация крестьянства была специфической чертой не только народников (этим отличались украинские хлопоманы и другие интеллигентские группировки), то совершенно исключительной была их решимость совершить революцию, в результате которой установится новый и справедливый общественный порядок. Первая революционная народническая группа была организована в 1871 г. в Петербурге Михаилом Чайковским: вскоре подобные ей появились по всей империи. В Украине такая группа, насчитывавшая до 100 человек, была создана в 1873 г. в Одессе Федором Волховским. Среди ее участников был украинский студент из крестьян Андрей Желябов, впоследствии ставший одним из наиболее выдающихся в империи революционеров. Вскоре после этого в Киеве возник небольшой, с анархистским уклоном кружок, называвшийся «Киевская коммуна». Здесь также были люди, впоследствии прославившиеся как революционеры: Вера Засулич, Владимир Дебогорий-Мокриевич, Яков Стефанович.

Революционные группы множились, и между ними разгорались жаркие дебаты о наиболее эффективных методах достижения их целей. Один из подходов, обычно связываемый с именем выдающегося русского народника Петра Лаврова, состоял в том, чтобы путем просвещения и пропаганды постепенно готовить массы к революции. Другое направление, поначалу менее популярное, ассоциируется с яркой, обаятельной личностью — русским анархистом Михаилом Бакуниным, призывавшим революционеров совершить серию террористических актов, которые должны вызвать стихийное восстание масс. В 1874 г. точка зрения Лаврова, казалось, победила, когда после ужасающего голода в Поволжье около 3 тыс. народников, оставив учебу в университетах, одевшись по-крестьянски, рассеялись по деревням устанавливать связь с народом и готовить его к великому восстанию. Однако это «хождение в народ» потерпело полное фиаско. Крестьяне просто не принимали всерьез странных горожан, без особого успеха и часто просто смехотворно пытавшихся рядиться в их одежды. Нередко крестьяне даже помогали полиции выслеживать неудачливых революционеров.

«Хождение в народ» в Украине разворачивалось главным образом в Чигиринском уезде Киевской губернии — это место было выбрано народниками по той причине, что столетием раньше оно было центром кровавого гайдамацкого восстания: они надеялись, что здесь еще не угас бунтарский дух. Хотя движение в целом провалилось, оно имело примечательное продолжение в этом районе, когда в 1877 г. Стефанович и его киевская анархистская группа попытались использовать крестьянскую веру в царя, фабрикуя «царские манифесты», призывавшие крестьян создавать «тайные отряды» и восставать против местных помещиков и чиновников. «Чигиринский заговор» был раскрыт, причастными к нему оказались около тысячи крестьян.

Большинство народников сосредоточили свое внимание на крестьянстве, однако некоторые уже обращали свои взоры на растущий слой рабочих. В 1875 г. Евгений Заславский организовал в Одессе тайное общество «Южнороссийский союз рабочих» — один из первых подобного рода в империи. По его примеру на севере России впоследствии также были созданы рабочие кружки, однако их влияние было эфемерным, а существование кратковременным.

Когда пропагандистский подход потерпел неудачу, часть радикально настроенных народников обратилась к идеям Бакунина, решив, что только террор и насилие могут вызвать революцию. В 1878 г. бывший член киевской анархистской группы Вера Засулич стреляла в генерала Трепова, военного коменданта Санкт-Петербурга. Вскоре появилась отколовшаяся от одной из народнических групп печально известная «Народная воля», превратившая террор в главное средство своей деятельности. Хорошо организованная и тщательно законспирированная «Народная воля» (среди ее лидеров был Желябов) развернула кампанию политических убийств, достигшую апогея в 1881 г., когда был убит царь Александр II. Однако вместо революции гибель царя привела к общему осуждению насилия, дискредитировала террористов и убедила правительство в необходимости перехода к реакции. Примечательно, что во время кампании террора 1879—1881 гг. народники в Украине были особенно активными. В Киеве и других местах они убили нескольких важных правительственных чиновников. Некоторые народники даже утверждали, что политические убийства были изобретением «южан» — Желябова, Дмитрия Лизогуба и Николая Кибальчича.

Русские революционеры и украинский вопрос. Хотя в центре внимания народников была прежде всего социальная революция, они не могли, готовясь к ней, не принимать во внимание «местные условия», т. е. национальные особенности различных народов империи. Ведущий идеолог народников Лавров считал национализм прошедшим этапом мировой истории и высказывал большие сомнения относительно его возможностей способствовать прогрессу человечества. Многие революционеры украинского происхождения поддерживали его, утверждая, что как это ни болезненно, но, видимо, лучше, чтобы национальные отличия исчезали в процессе появления нового, всемирного социалистического общества. Однако в настоящее время, считали они, национальные особенности все же следует принимать во внимание.

Наглядным примером проблем, возникавших перед народниками в связи с необходимостью учитывать национальные особенности, был вопрос о сельской общине. Революционеры считали крестьянское общинное землевладение в России убедительным свидетельством того, что русские обладают природной склонностью к социализму. Из этого они делали вывод о способности России, минуя капиталистическую фазу развития, непосредственно прийти к социализму — быстрее, чем Европа. Однако реальное положение вещей в Украине не совпадало с этой теорией. В украинском селе было распространено частное землевладение, и некоторые народники с долей отчаяния говорили о «прирожденном отвращении» украинцев к общине. Некоторые революционеры в Украине, например М. Стародворский из каменец-подольского кружка, просто признавали, что «в Малороссии дела обстоят иначе. Наши люди буржуазны, потому что пропитаны частнособственническими инстинктами». Более того, согласно Стародворскому, эта украинская предрасположенность к частной собственности могла означать, что «Малороссия может служить барьером на пути распространения социалистической идеи в России».

Несмотря на расхождения, народники и украинофилы, особенно младшее поколение, имели много сходного, прежде всего общий интерес к крестьянству. Довольно часто украинофилы, собиравшие этнографический материал в селах, устанавливали дружеские отношения с народниками, распространявшими здесь революционные идеи. Многие совмещали эти занятия. Известно довольно много случаев организационного сотрудничества между революционными группами и «молодыми» громадами. «Старые» же громады, члены которых с головой погрузились в составление словаря украинского языка, не одобряли этой стороны деятельности своих младших коллег, и это было источником серьезных трений между двумя поколениями украинофилов.

Революционное движение не только вело к разногласиям среди украинофилов, оно также значительно сокращало их ряды. Его динамизм, героический романтизм, универсальность привлекали к себе все больше молодых украинцев. Вступая в ряды революционеров, они проникались предвзятостью к национальному вопросу и порывали связи с украинским движением. В лучшем случае эти молодые украинские неофиты социального радикализма на первое место ставили задачи революции, а затем уже были готовы заняться национальным вопросом. Таким образом, революционное народничество привлекало в свои ряды все больше наиболее талантливых и энергичных молодых украинцев, что вело к катастрофическому ослаблению украинского движения.

Марксизм. Сбитые с толку и раздосадованные слепой верой крестьян в царя, разочарованные тем, что средний крестьянин предпочитает стать кулаком, чем бороться за социальное равенство в своей деревне, многие радикалы засомневались в революционных возможностях крестьянства. В результате все большее число радикалов становилось восприимчивее к идеям, возлагавшим надежды на революцию с участием нового слоя — пролетариата.

Главным источником этих идей был марксизм. В сравнении с туманным идеализмом народников марксистский экономический материализм казался научно достоверным методом анализа социального развития. Он четко делил общество на эксплуататоров и эксплуатируемых и давал возможность понять неизбежность «классовой борьбы» и революции. Кроме того, казалось, что он способен объяснить социальные отношения на протяжении всей истории человечества и где угодно на Земле.

Еще одним притягательным аспектом марксизма была его современность, связанность с жизнью. Говоря о том, что уже наступает решающее противостояние между капиталистами и пролетариатом, Маркс предсказывал, что величайшая в мире революция произойдет в обозримом будущем. Победив в этой титанической борьбе, пролетариат придет к построению социализма. Таким образом, марксизм не только вдыхал в радикалов новый оптимизм, но и заставлял верить, что они сами станут участниками и движущей силой этих эпохальных событий.

Марксистские идеи появились в Украине довольно рано (даже преждевременно), когда Зибер, которого сам Маркс очень ценил, впервые познакомил с ними своих студентов и коллег в 1871 г. Советские исследователи утверждали, что Зиберу не удалось вызвать интерес к марксизму потому, что он сосредоточился на его экономическом содержании, а не на революционной стороне. Кроме того, говорилось о том, что широкомасштабная индустриализация еще не произошла и пролетариат в Украине был слишком малочисленным.

Обычно честь ознакомления российской интеллигенции с марксизмом приписывается Георгию Плеханову — бывшему народнику, впервые проникшемуся идеями Маркса во время изгнания, в Швейцарии. В 1883 г. в Женеве он создал первую русскую марксистскую группу «Освобождение труда», занимавшуюся переводом, публикацией и нелегальным распространением работ Маркса в России.

В Украине первая стабильная марксистская группа — «Российская группа социал-демократов» — появилась в Киеве в 1893 г. Своим созданием она во многом обязана деятельности Ювеналия Мельникова — русского рабочего, организовавшего ремесленную школу, служившую также для распространения марксистских идей. Другие марксистские группы возникли в Харькове, Одессе и Екатеринославе. В них было очень мало украинцев, состояли они в основном из русских, евреев и поляков. Такой национальный состав вполне понятен, если учесть, что социал-демократы сосредоточивали свое внимание на в целом неукраинском пролетариате, к которому ориентированная на крестьянство украинская интеллигенция имела весьма косвенное отношение.

В России подъем социал-демократии был медленным. Большинство членов Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП) в 1898 г. было арестовано; в 1903 г. для того чтобы восстановить партию, пришлось созывать за границей съезд. Однако вместо того чтобы солидаризировать партию, съезд внес раскол в ее ряды, имевший огромное значение для России и Украины. Большинство (или «большевики»), возглавленное Владимиром Ульяновым (Лениным), стояло за создание дисциплинированной, крепко сбитой организации профессиональных революционеров, играющей роль «авангарда» пролетариата. С точки зрения исторической перспективы появление Ленина и большевиков было событием колоссальной важности. Однако в то время оно осталось незамеченным народом России. Что же до царской полиции, то будучи хорошо осведомленной о деятельности социал-демократов, она полагала, что любое движение, основанное на такой неповоротливой и усложненной теории, как марксистская, имеет мало шансов на успех в империи.

Другие неукраинские партии в Украине. Подъем социал-демократов заставил мобилизоваться их идейных противников — народников. В 1901 г. они создали партию социалистов-революционеров (эсеров), идеология которой была смесью старых народнических принципов и новых марксистских идей, а тактика по-прежнему предполагала политические убийства. Активность радикалов в конце концов вынудила и либералов, концентрировавшихся в земствах и выступавших за конституционный строй, сформировать собственную партию. В 1904 г. они создали «Союз освобождения», впоследствии превратившийся в конституционно-демократическую партию (кадеты). Встревоженное ростом нелегальных антимонархических организаций, правительство старалось уравновесить политический баланс, поддерживая создание ультранационалистических прорежимных партий вроде Русской монархической партии и групп типа «Союза русского народа». Эти крайне правые группировки, опиравшиеся также на мощную поддержку православного духовенства, получили в народе название «черной сотни» и специализировались на еврейских погромах и антиукраинской агитации в Украине. Свои политические организации создали также национальные меньшинства. Поляков представляла Польская социалистическая партия, евреев (а они были политически наиболее активными и организованными) — националистическая организация «Поалей Цион» и марксистская — Бунд.

Нельзя сказать, что русские партии в Украине состояли исключительно из русских. Немало русифицированных и даже национально сознательных украинцев входили в партии кадетов и эсеров, считая, что в них можно наиболее эффективно бороться с царизмом. Многие «малороссы» участвовали даже в деятельности ультранационалистических, антиукраинских организаций, соревнуясь с русскими в демонстрации своей лояльности к царю и ненависти к его врагам.

Отношение русских и неукраинских партий к украинскому движению было неоднозначным. Социалисты-революционеры как сторонники децентрализации если и не поддерживали устремления украинцев, то относились к ним с пониманием. Польские социалисты и особенно сионисты и Бунд, разделявшие с украинцами стремление к автономии и защите культурных прав, часто сотрудничали с украинскими группами. В то же время марксисты и особенно большевики — в тех редких случаях, когда они вообще обращались к национальному вопросу — не всегда успешно справлялись со своим неприятием украинских «сепаратистских» тенденций.

Украинские политические партии

Политический подъем 1890-х — начала 1990-х, охвативший русский и другие народы империи, не обошел и украинцев. С одной стороны, их активность была ответом на репрессии 1880-х годов, с другой — она была вызвана вдохновляющим примером русских радикалов с их динамизмом и свежими идеями. Не менее важным стимулом стало появление нового поколения украинских деятелей, уже не испытывавших колебаний по поводу своего национального «Я», с гордостью именовавших себя «сознательными украинцами» и воинственно выступавших в защиту национальных прав, политической свободы и социальной справедливости для своего народа.

Это поколение «новых» украинцев в большинстве своем складывалось в гимназической и университетской среде: здесь устанавливались личные связи и развивались идеи, ведущие к противостоянию с царизмом. Путь молодых людей в украинское движение — хорошо известный сюжет. Поначалу молодой человек попадал под влияние «подрывных» идей в гимназии, где либеральный учитель или старшие товарищи знакомили его с контрабандными изданиями и вовлекали в деятельность тайного дискуссионного кружка. Уже в университете он вступал в студенческую громаду; некоторые из них, например в Киеве и Петербурге, насчитывали сотни членов. Состоя в громаде, студент входил в обстановку идеологических дискуссий, знакомился с известными деятелями и часто принимал участие в нелегальной деятельности (обычно это было издание и распространение антицаристской литературы).

Радикализация студенчества углублялась в ходе его конфликтов с правительством. Например, в 1901 г. оно насильно отдало в солдаты 183-х студентов-активистов Киевского университета. Это привело к массовым студенческим забастовкам солидарности и новым исключениям студентов, после чего многие из них окончательно становились на путь революционной борьбы. Разумеется, основная масса студентов вообще не участвовала в политической деятельности или оставляла ее до окончания учебы. Тем не менее почти все украинские политические лидеры в свое время были известны именно как студенческие активисты и являлись членами студенческих громад, служивших своеобразным первичным строительным материалом для украинских политических организаций.

Организационный дебют этих молодых «сознательных» украинцев состоялся в 1891 г., когда группа студентов, возглавляемая Иваном Липой, Борисом Гринченко и Миколой Михновским, собралась на могиле Тараса Шевченко и основала «Братство тарасівців». Обеспокоенные тем, что лучшая украинская молодежь уходит в русские революционные организации, деятели братства решили превратить украинское движение в серьезную альтернативу русскому радикализму и русской культуре в целом. Они установили связи со студенческими группами в Киеве, Одессе, Полтаве и Чернигове, содействовали организации лекций, постановке пьес, устройству праздников в честь Т. Шевченко. Некоторые члены этих групп присоединились к издательскому обществу, включавшему почти 80 членов, в основном учителей начальных школ, которое занималось распространением украинской литературы среди студентов и крестьян. Липа и его товарищи также призывали украинских писателей следовать в своих произведениях европейским, а не русским образцам.

Однако наиболее примечательным достижением «Братства тарасівців» была публикация их знаменитого «Profession de foi молодих українців» во Львове ком журнале «Правда». Этот впечатляющий документ был проникнут воинствующей национальной идеей и содержал острую критику украинофилов за их интеллектуальную зависимость от русской культуры. Его авторы уверенно провозглашали свое намерение стать теми, кем никогда не было старшее поколение,— истинно украинской интеллигенцией. Как свидетельство своего «бескомпромиссного украинства», они обязывались говорить только по-украински, воспитывать своих детей в «украинском духе», требовать преподавания украинского языка в школах и защищать украинское дело в любых обстоятельствах. Их политической целью было признание украинцев отдельной нацией в составе демократической федеративной России. Однако, несмотря на эти смелые декларации и лихорадочную культурную деятельность, братству не удалось добиться каких-либо существенных практических результатов, и оно вскоре растворилось в других украинских политических группировках.

Общий гул недовольства, появление новых групп во главе с молодыми руководителями, количественный рост громад — все это в конце концов заставило действовать — после долгого перерыва 1880-х годов — и старшее поколение украинских деятелей. В 1897 г. по инициативе Антоновича и Кониского была создана тайная организация, в задачу которой входило объединение всех украинских общественных сил в империи. Новая организация являлась федерацией около 20 громад, многочисленных студенческих групп и отдельных лиц. Она называлась «Загальна безпартійна українська організація» (ЗБУО), центр ее находился в Киеве. По данным полиции, ее актив насчитывал около 450 человек, из них около 100 жили в Киеве. Как обычно, первым мероприятием ЗБУО стала организация украинского печатного слова. В Киеве были основаны издательство и книжный магазин. ЗБУО также проводила празднования годовщин Т. Шевченко и других выдающихся украинских писателей, что способствовало подъему морального духа украинцев. В этом отношении особенно знаменательными стали юбилеи Ивана Котляревского (1903 г.) и Миколы Лысенко (1904 г.), в которых приняли участие тысячи украинских интеллигентов, в том числе с Западной Украины. Для помощи лицам, пострадавшим от преследований полиции, ЗБУ О создала специальный денежный фонд. Впрочем, если появление ЗБУ О и свидетельствовало о том, что старшее поколение украинцев осознало необходимость организации, природа ее деятельности показала, что они по-прежнему не желают перейти от культурничества к политике. Таким образом, и к концу XIX в., когда даже национальные меньшинства (евреи и поляки) уже создали свои политические партии, украинцы еще не решились на это.

«Революційна українська партія». Вновь именно в Харькове возникла группа студентов, включавшая Л. Мациевича, Ю. Колларда, О. Коваленко и сыновей некоторых старых украинофилов, таких как Дмитро Антонович, Михайло Русов и Д. Познанекий, которая взяла на себя инициативу создания партии. В январе 1900 г. они основали «Революційну українську партію» (РУП) — хорошо организованную конспиративную группу. Целью этой первой в Восточной Украине политической украинской партии было объединение разных поколений и слоев общества в борьбе за национальные права и социальное освобождение. Особую готовность поддержать инициативу харьковчан проявило студенчество. К 1902 г. действовало уже шесть «громад» РУП — в Киеве, Харькове, Полтаве, Лубнах, Прилуках и Екатеринославе, их деятельность координировал Центральный комитет. К партии присоединился также ряд небольших групп студентов и гимназистов. Во Львове (Галичина) и Черновцах (Буковина) были созданы заграничные бюро партии, осуществлявшие ее издательскую деятельность. РУП издавала журнал «Гасло» и газету «Селянин», тайно ввозившиеся в Российскую империю и распространявшиеся среди крестьянства.

Вскоре партия столкнулась с трудностями, прежде всего идейного порядка — у нее не было четкой программы. С самого начала возникла проблема: каким вопросам следует уделять больше внимания — национальным или социально-экономическим. Сперва, когда партия издала брошюру «Самостійна Україна», написанную пламенным националистом Миколой Михновским, казалось, что больший вес в ее деятельности будут иметь национальные проблемы. Однако со временем, когда возникла необходимость расширения влияния партии за пределы круга «сознательных украинцев» и завоевания крестьянства, РУП переместила акцент на социально-экономические вопросы. Кроме того, многие ее члены все более проникались марксистскими идеями, что вело к постепенной трансформации партии в социал-демократическую организацию.

Все это усиливало напряженность в отношениях между членами РУП. Большинство во главе с Миколой Поршем, Володимиром Винниченко и Симоном Петлюрой стояло на том, что организация должна быть национальной партией, состоящей из украинцев, но соединяющей национальные постулаты с марксизмом. Другие (их взгляды наиболее четко выражал Марьян Меленевский) считали, что РУП должна нивелировать свое национальное лицо и превратиться в автономное отделение Российской социал-демократической рабочей партии, представляющей всех рабочих Украины, независимо от национальности.

Здесь необходимо остановиться на природе фракционности. Радикальная интеллигенция вела с царской автократией ожесточенную борьбу, сам характер которой не благоприятствовал возникновению атмосферы терпимости, в которой можно было бы открыто и спокойно обсуждать разные проблемы. Эта борьба также исключала возможность выработки таких давно известных на Западе начал, как искусство компромисса и власть большинства в принятии решений. Поэтому фракционность была характерной практически для всех направлений революционного движения. Если какая-либо группа революционеров не соглашалась с другой, она обычно ни за что не отступалась от своих позиций и фанатично обвиняла идеологических оппонентов в лучшем случае в глупости, в худшем — в реакционности. Затем, убежденная в своей правоте, эта группа порывала со своей организацией и создавала собственную. Нередко презрение к бывшим коллегам было не менее сильным, чем ненависть к царскому режиму.

То, что украинцы не составляли здесь исключения, свидетельствуют расколы, происходившие в РУП. В 1902 г. небольшая часть членов партии, находившаяся под влиянием радикально националистических идей Михновского, откололась от РУП и создала крошечную «Народну українську партію». Через два года довольно значительное меньшинство, взявшее сторону Меленевского, оставило партию, чтобы присоединиться к русским социал-демократам. Фракция Меленевского (называвшаяся «Спілка») претендовала на роль ведущей марксистской партии в Украине, опирающейся на поддержку российской организации. То, что осталось от РУП, переименовалось в «Українську соціал-демократичну робітничу партію» (УСДРП), продолжавшую соединять в своей программе национальные постулаты и марксизм.

Примечательным аспектом деятельности РУП были ее отношения с неукраинскими марксистскими партиями. Контакты с российскими социал-демократами подтвердили давние опасения их украинских коллег в том, что русские революционеры в своей склонности к централизму почти не отличаются от царского правительства. Время от времени, когда РУП пыталась установить сотрудничество с РСДРП, между ними вспыхивали бесплодные дискуссии, поскольку последняя отказывалась гарантировать украинской организации автономию в случае объединения сил. Отношения РУП с Польской социалистической партией и особенно с еврейским Бундом, наоборот, были просто прекрасными. Особенно наглядно это проявлялось, когда РУП беспощадно критиковала дискриминацию евреев в России, а Бунд поддерживал украинцев в их стремлении к автономии в случае их объединения с РСДРП.

Умеренные. РУП не только породила другие партии, она также вынудила украинских умеренных, объединенных в ЗБУО, предпринять шаги, на которые они долго не решались. В 1904 г. по призыву Евгена Чикаленко съезд ЗБУО принял решение преобразовать организацию в либеральную партию, в задачи которой входили установление конституционного строя, проведение социальных реформ и обеспечение полных национальных прав украинцев в составе федеративной Российской республики. В немалой степени это решение было вызвано опасениями, что молодые радикалы-социалисты возглавят национальное движение и поведут его по такому пути, по которому трудно будет следовать респектабельным профессорам, правительственным чиновникам и земским деятелям. Разумеется, и здесь возникли идеологические конфликты и фракционные расколы, однако в 1905 г. либералы, создавшие сразу две партии — радикальную (с левыми тенденциями) и демократическую (более умеренную), объединились, избрав название «Українська демократично-радикальна партія» (УДРП). Но и под новой вывеской она по сути оставалась либеральной партией, родственной российским кадетам.

Таким образом, к 1905 г. украинское движение значительно выросло. В нем выделились различные партии, предлагавшие целый набор рецептов решения национальных, политических и социально-экономических проблем в Украине. Однако все эти партии по-прежнему состояли в основном из интеллигенции и между ними не было единства. Кроме того, поскольку почти вся украинская интеллигенция в той или иной степени склонялась к левым взглядам, в украинском политическом спектре отсутствовал консерватизм, что заставляло его сторонников присоединяться к российским консерваторам. И все же, несмотря на все эти недостатки, было ясно, что украинское движение наконец вышло за пределы культурничества и вступило в новую, политическую фазу развития.

Революция 1905 года

Первая российская революция началась с «кровавого воскресенья» 22 (9) января, когда полиция расстреляла мирную демонстрацию рабочих, возглавляемую священником-украинцем Георгием Гапоном. В этот день около 130 человек было убито и несколько сотен ранено. Когда прошел первый шок, вызванный этим событием, и по империи прокатилась волна возмущения, довольно резко изменились настроения рабочих и крестьян, до сих пор преданных царю. Образ «отца и благодетеля» дал трещину, и всем стала очевидной невероятная бесталанность властей. Общее возмущение правительством быстро переросло в симпатии к революционерам и вызвало готовность к протестам.

В течение весны и лета в империи нарастала волна забастовок. В момент высшего подъема стачечного движения (октябрь 1905 г.) во всеобщей забастовке принимали участие около 2 млн рабочих (120 тыс — в Украине). Одновременно по селам быстро ширились крестьянские выступления, обычно сводившиеся к поджогам и грабежам поместий. Волнения охватили даже армию, где произошел ряд восстаний; наиболее известным стал мятеж на броненосце «Потемкин», стоявшем в одесском порту. Отказавшись открыть огонь по забастовщикам на берегу, экипаж «Потемкина», состоявший в основном из украинцев, возглавленных выходцем из Харьковской губернии Опанасом Матюшенко, поднял восстание и захватил корабль. Среди немногих офицеров, присоединившихся к мятежникам, был О. Коваленко, член РУП.

В условиях нарастания революции царь Николай II пошел на вынужденные уступки. Кульминацией стал знаменитый Манифест 17 октября 1905 г., которым царь даровал своим подданным полные гражданские права и обещал созвать Думу (парламент). Казалось, империя вот-вот преобразуется в конституционную монархию.

Влияние революции на Украину. Революция принесла украинскому движению два коренных изменения: она наконец сняла ненавистные ограничения украинского печатного слова, существовавшие с 1876 г., и позволила украинцам объединяться в легальные общественные организации. Результаты были быстрыми и впечатляющими: если в ноябре 1905 г. издавалась только одна украинская газета, то в начале 1906 г. их было уже 17. Количество издательств выросло с двух до 17, из них 13 находилось в Киеве. Почти в каждом городе появились украинские клубы. Множилось число «Просвіт» — культурно-просветительных организаций, создаваемых по образу и подобию галицких. Первая в Восточной Украине «Просвіта» возникла в Екатеринославе в конце 1905 г.; к середине 1907 г. они действовали уже в 35 городах Украины, причем каждая из них имела многочисленные отделения в прилегающих селах и даже среди украинских эмигрантов на Дальнем Востоке. Однако даже в разгар революции правительство всячески ограничивало рост «Просвіт» и связи между ними. Вот как это объяснялось в одном из документов: «Учитывая, что характер деятельности «Просвит» и способы, которыми они намереваются влиять на народ являются весьма опасными в условиях нынешних беспорядков... и принимая во внимание, что Малороссия является частью Великорусской державы, а потому подъем национального политического сознания малороссов в настоящее время недопустим... администрация губернии решила отказать в регистрации украинского общества «Просвита».

Ширилось кооперативное движение, обычно возглавляемое украинскими деятелями. В Киевской губернии количество кооперативов увеличилось с трех в 1904 г. до 193 в 1907 г., в Подольской — с 18 в 1905 до 200 в 1908, в Харьковской — с двух в 1905 до 50 в 1907 г. Было совершенно ясно, что отмена ограничений выявила в украинском движении потенциал намного больший, чем можно было бы ожидать.

Как и большинство политических партий в империи, украинские партии были застигнуты революцией врасплох, однако они лихорадочно пытались использовать в своих интересах это великое потрясение. Наибольшей динамичностью отличалась «Спілка» — украинское отделение РСДРП, ориентировавшееся на меньшевиков. Она довольно успешно организовывала выступления крестьян и за их счет пополняла свои ряды. «Українська соціал-демократична робітнича партія» — наследница РУП — не так успешно расширяла свое влияние. Заявления ее сторонников, что численность членов УСДРП достегала 3 тыс., скорее всего преувеличены. Заслуживающим внимания эпизодом в ее деятельности было создание (как жест доброй воли в адрес Бунда) нескольких дружин в Полтаве и Лубнах для поддержания порядка и защиты еврейских общин от погромов. Украинские либералы (УДРП) мало заботились о том, чтобы выйти за пределы круга интеллигенции. Впрочем, во время выборов в Думу весной 1906 г. их рейтинг значительно повысился.

Поворотным моментом революции стало начало 1906 г., когда уступки царского правительства вызвали раскол в революционном лагере. Либералы, удовлетворенные обещанием конституционного правления, решили участвовать в выборах в Думу. Однако радикалы, настаивавшие на необходимости углубления революции и осуществления социальных преобразований, объявили бойкот выборам. В результате сильнейшие украинские партии — «Спілка» и УСДРП — не выдвинули своих кандидатов и в Думу пришла лишь горстка либералов. Однако немало украинских кандидатов прошли в Думу по спискам российских партий. Из 497 членов I Думы депутация Украины включала 63 украинца, 22 русских, пятерых поляков, четырех евреев и одного немца. Когда Дума была созвана, украинцы быстро организовали парламентский клуб (более 40 человек), дабы формулировать и отстаивать свои требования.

Главной и первоочередной задачей украинской думской фракции было добиваться большей автономии для Украины. Несколько неожиданно ее усилия активно поддержало украинское крестьянство. Более частным, но не менее популярным, было требование украинизации школ, особенно начальных. Однако правительство, постепенно приходящее в себя после революционного шока, противилось этим требованиям. Оно было убеждено, что уступки в сторону автономии только разожгут аппетиты украинцев относительно независимости. Министр внутренних дел Дурново сообщал Николаю II: «Следует ожидать, что под влиянием революционной пропаганды крестьяне этой губернии (Полтавской.— Авт.) примут резолюцию об отделении Украины от России на основе принципа автономии».

Первый опыт парламентского правления оказался для Николая II настолько неудовлетворительным, что он воспользовался своими правами и распустил I Думу, просуществовавшую всего 72 дня. Только после введения жесткого выборного ценза, значительно ограничившего количество выборщиков в пользу более консервативных имущих слоев, царь получил в III и IV Думах устраивающее его большинство. Вполне понятно, что украинские партии, все левой ориентации, не вошли в состав этих Дум и украинские проблемы в них почти полностью игнорировались.

Послереволюционная реакция. К 1907 г. правительство, опираясь на поддержку консервативного думского большинства, было готово к решительному контрнаступлению. Было провозглашено чрезвычайное положение, все демонстрации строго запрещены. По всей империи свирепствовали военные суды, революционеры и мятежные крестьяне сотнями приговаривались к смертной казни. Политические партии ушли в подполье, их наиболее известные деятели, включая многих старых активистов РУП, бежали за границу. Один за другим закрывались украинские клубы. Разрешалась только деятельность «Просвіт», ограничивавшаяся постановками любительских спектаклей, и нескольких научных обществ. Украинская пресса, в таком разнообразии появившаяся в 1905 г., практически исчезла, а все разговоры об украинизации просвещения вызывали открытую насмешку властей.

Антиукраинская политика правительства была охотно поддержана определенными кругами российского общества. Знаменитый лидер российских либералов Петр Струве в 1908 г. разразился целой серией статей в поддержку «Великой России», остро осуждающих украинское движение за «недостаток патриотизма». Накануне первой мировой войны, когда русский национализм достиг шовинистического угара, украинские деятели уже рассматривались многими русскими как носители «предательского сепаратизма» или, используя излюбленный термин украинофобов того времени, как «мазепинцы». Неустанно ширились слухи о том, что лидеры украинского движения пользуются материальной поддержкой австрийцев и немцев.

Некоторые русские газеты в Украине, такие как «Новое время» и «Киевлянин», буквально специализировались на разжигании антиукраинских настроений. В 1908 г. в Киеве был основан клуб русских националистов, провозгласивший целью «ведение общественной и культурной войны против украинского движения и защиту основ Российского государства на Украине».

Однако украинцы имели и сторонников. В 1911 г. на всероссийском съезде земских деятелей в Москве с решительной поддержкой введения украинского языка в начальных школах выступили представители Харьковского и Полтавского земств. Поддержка украинской культуры вообще была популярна среди земств Украины. В академическом мире в защиту украинского движения выступали такие известные российские ученые, как филологи Алексей Шахматов и Федор Корш, лингвист Иван Бодуэн де Куртене. Безоговорочно поддерживал требования украинской автономии выдающийся сионист Владимир Жаботинский из Одессы. Впрочем, эти доброжелатели были редким исключением на фоне общей враждебности российского общества и правительства по отношению к украинскому движению накануне первой мировой войны.

Развитие культуры

Период 1861 —1914 гг. был наиболее созидательным и продуктивным в истории украинской культуры. Во многом благодаря серьезным социальным, политическим и экономическим изменениям, происходившим в это время, возникли созидательные силы такого потенциала, что, невзирая ни на какие правительственные репрессии, они достигли весьма впечатляющих успехов. Мощная вспышка творческой энергии была явлением, характерным для всей империи. Этот период часто называют серебряным веком российской культуры, и нет никакого сомнения, что импульс, зародившийся в Санкт-Петербурге и Москве, сказался и в Украине. То, что появилось в науке, литературе и искусстве России и Украины в это время, вполне сопоставимо с соответствующими европейскими достижениями. Однако, как и во всей Российской империи, культурный подъем в Украине имел и обратную сторону медали: если тонкий слой общества пользовался преимуществами все более совершенного высшего образования и в культурном отношении не уступал Европе, то подавляющее большинство населения страны оставалось неграмотным и пребывало на обочине культурного развития. Таким образом, элитарная культура интеллигенции развивалась в отрыве от народной культуры масс, где изменения были почти незаметными.

Образование. Если в XVIII в. общий уровень образования, особенно на Левобережье, был предметом гордости украинцев, то в XIX в. он стал одним из серьезнейших их изъянов. Масштабы этой катастрофической деградации иллюстрирует следующий факт: если в 1768 г. в трех крупнейших уездах Черниговской губернии одна начальная школа приходилась на 746 жителей, то в 1876 г.— уже на 6750. Главной причиной такого упадка было распространение на территории Украины крепостного права: часть правительства и большинство дворянства были убеждены в том, что крепостные не нуждаются в образовании. Начальные школы, существовавшие в начале XIX в., почти полностью были церковно-приходскими и зависели от пожертвований бедного крестьянства.

Ситуация несколько улучшилась после освобождения крестьян (1861 г.), особенно в 1870-е годы, когда заботу об общем образовании взяли на себя земства. Земские школьные комитеты, довольно часто состоящие из людей прогрессивных взглядов, обеспечивали 85 % бюджета школ, расширяли строительство новых школьных помещений, заботились о повышении уровня преподавания и вместо традиционной зубрежки религиозных текстов вводили в школьные программы такие предметы, как математика, история и география.

Заметно поднялся уровень учительства, среди которого было много университетских студентов-идеалистов. Тем не менее проблемы оставались, и очень серьезные. Образование не было обязательным, поэтому почти две трети крестьян посылали детей не в школу, а в поле — работать. Несмотря на неоднократные обращения земств, учителей и выдающихся педагогов, правительство отказывалось разрешить использование украинского языка в начальных школах, ставя таким образом украинских учеников в исключительно невыгодное положение. Наконец, на Правобережье, где земств не было вплоть до 1911 г., улучшения в просвещении были просто мизерными и образовательный уровень здесь был самым низким в европейской части России. Конечно, уровень грамотности в Украине был неодинаков: на рубеже XIX— XX вв. среди сельского населения он в среднем равнялся 20 %, в городах достигал 50 %, а среди рабочих Киева и Харькова — 60 %.

Ощутимые положительные сдвиги произошли в области среднего образования, система которого складывалась в основном из гимназий. Существовало два типа гимназий — с семилетним сроком обучения и с четырех-пятилетним (так называемые прогимназии). Гимназии давали классическое гуманитарное образование, в них обязательно преподавались латынь, греческий язык, логика, современные европейские языки. Кроме них, система среднего образования включала реальные училища, где упор делался на преподавании точных и естественных наук. В 1870 г. были официально разрешены женские гимназии, в последних классах которых можно было получить звание учителя. Почти в каждом губернском и даже уездном центре действовали гимназии или реальные училища, к 1890 г. их насчитывалось в Украине 129. Однако и при таком росте потребность в них явно не удовлетворялась. Например, в Киевской губернии одна гимназия приходилась на 560 тыс. жителей.

В 1865 г. к двум университетам Украины — Киевскому и Харьковскому — добавился еще один — Новороссийский (в Одессе). Общее количество студентов в них возросло с 1,2 тыс. в 1865 г. до более 4 тыс. в 1890-е годы. Ощутимые изменения произошли и в социальном составе студенчества: если в 1865 г. более 71 % составляли дети дворян, то к 1890-м годам свыше 60 % — дети священников, мещан и купечества. В 1878 г. доступ к университетскому образованию наконец получили женщины.

В последние десятилетия XIX в. в жизни университетов Украины, имевших довольно высокую репутацию, огромную роль играли не только академические, но и политические проблемы, нередко взаимно переплетавшиеся. Правительство, обеспокоенное тем, что университеты превращаются в настоящие питомники радикалов, в 1884 г. жестко ограничило их автономию, а студенческие акции протеста еще больше накалили ситуацию. После 1905 г. украинские студенты развернули кампанию за введение украиноведческих дисциплин на университетском уровне. К 1908 г. им удалось добиться некоторых успехов: в Одессе и Харькове стали читаться курсы украинского языка и истории. В то же время руководство Киевского университета, известное своей консервативностью, упорно отказывалось идти навстречу требованиям украинцев. Когда же империю охватила послереволюционная реакция, украинские курсы в Харькове и Одессе были ликвидированы.

Научные достижения. Интеллигенция Российской империи, вдохновленная, с одной стороны, блестящими научными открытиями начала XIX в., а с другой — отказавшаяся от эмоциональности романтизма и туманной метафизики идеализма, обратилась в конце столетия к позитивизму, обещавшему дать конкретные и достоверные данные о природе физических и социальных явлений. Развитие этого направления поощрялось самой системой организации вузовской науки, где основной упор делался на развитие практических, лабораторных исследований, объединявших силы преподавателей и студентов для разрешения научных проблем. Особенно наглядно это сказывалось в области естественных и точных наук — химии, физики, геологии, ботаники, биологии и математики. Еще одной причиной роста популярности этого цикла наук (в отличие от гуманитарных и социальных дисциплин) была их идеологическая нейтральность, что уберегало исследователей от конфликтов такого рода с правительством.

Некоторые ученые, работавшие в Украине в это время, достигли всероссийской и даже европейской известности. Это были основатель киевской школы теоретической физики Н. Умов; харьковский математик А. Ляпунов; Н. Бекетов — химик-новатор из Харьковского университета; эмбриолог А. Ковалевский, работами которого восхищался Чарлз Дарвин; И. Мечников, основавший в 1886 г. вместе с Н. Гамалеей в Одессе первую в империи микробиологическую лабораторию. Хотя среди ведущих ученых Украины и было несколько украинцев, все же непропорционально большую часть здесь составляли русские. В определенной степени это объясняется перевесом русских в университетских городах и их преимуществами в получении высшего образования.

Украинцы, правда, добились более значительных успехов в гуманитарных науках. Среди историков, изучавших прошлое Украины как самостоятельное целое, а не часть русской истории, наиболее известным был талантливый, энергичный и многосторонний ученый Володимир Антонович; одним из многих его прославленных учеников был Михайло Грушевский. Среди других известных историков Украины следует назвать Олександра Лазаревского, Александру Ефименко (русскую по происхождению) и Дмитра Багалия. Даже такие русские историки в Украине, как Геннадий Карпов и Михаил Владимирский-Буданов, уделяли много внимания истории земли, на которой они жили, хотя (как и следовало ожидать) их интерпретации резко отличались от подходов их украинских коллег. К выдающимся украинским ученым в других сферах знания относятся специалист в области права Олександр Кистякивский, экономисты Николай Бунге и Михаил Туган-Барановский, востоковед Агатангел Крымский и лингвист Олександр Потебня.

Большим подспорьем в деятельности ученых Украины были многочисленные научные общества, комиссии, журналы, а также библиотеки и архивы, появившиеся после 1861 г. «Временная комиссия для разбора древних актов», просуществовавшая с 1843 по 1917 г. (название ее менялось), которую более 10 лет возглавлял неутомимый В. Антонович, опубликовала десятки томов документов, касавшихся прошлого Украины. С 1873 г. изучением украинской истории начало заниматься Общество Нестора-Летописца, а в 1882 г. украинофилы из «Старой громады» основали русскоязычный журнал «Киевская старина», специализировавшийся на украинистике. После революции 1905 г. начало работу «Київське наукове товариство», открыто заявившее о своих намерениях развивать исследования в различных областях знания, опираясь на украинский язык. Количество его членов быстро росло: с 54 в 1907 г. до 98 в 1912 и до 161 в 1916 г. В то же время правительству все еще удавалось ограничивать появление украинской книжной продукции. В результате из 5283 книг, вышедших в Украине в 1913 г., только 176 были на украинском языке.

Развитие литературы. Как ни удивительно, но, несмотря на преследования украинской культуры в 1876—1905 гг.,— а может быть, и в ответ на них,— украинской литературе удалось не только выжить, но и расцвести. С ростом количества выпускников университетов увеличивалась численность и авторов, и читающей публики. К тому же галицкая пресса давала украинским писателям все возможности обходить царскую цензуру. Ярким свидетельством того, насколько украинское литературное движение далеко вышло за пределы горстки украинских авторов и читателей начала XIX в., стало, в частности, открытие в 1903 г. в Полтаве памятника Котляревскому, собравшее тысячи представителей украинской интеллигенции и десятки писателей из Восточной и Западной Украины.

Оживленный рост украинской литературы был также результатом успешного освоения новых литературных стилей. Романтизм, под сильным воздействием которого украинская культура находилась в начале XIX в.,— с его повышенным вниманием к национальной уникальности народа, любовью к фольклору, увлеченностью историей и национальным языком,— в конце столетия уже исчерпал себя. Под влиянием социального утопизма французских мыслителей типа Огюста Конта, вдохновленные выступлениями русской литературной критики (Николая Чернышевского, например) и видя нищенскую жизнь села и фабрики, писатели во всей империи пришли к убеждению, что лозунг «искусство для искусства» утратил свой смысл. Побуждаемые необходимостью использовать искусство для обличения социального зла и несправедливости в надежде, что это поможет улучшить жизнь общества, писатели обратились к новому литературному методу — реализму.

Украинский реализм, сохраняя еще некоторые элементы романтизма (прежде всего сосредоточенность на жизни села и крестьянства), в конце концов все же вышел за рамки этнографичности и углубился в изучение социальных и психологических сторон жизни. Одним из первых писателей-реалистов был Иван Нечуй-Левицкий, описывавший перемены в жизни села, наставшие после отмены крепостного права. Произведения Нечуя-Левицкого часто вызывали чувство безнадежности, выражали горькое разочарование и удивление жизнью, которая вместо того чтобы становиться лучше, становилась хуже. Один из героев его повести «Кайдашева сім’я» вопрошает: почему «Земля Божья такая веселая и прекрасная, а жизнь людская такая отвратная?» Причиной исключительной бедности, невежества и предрассудков, моральной деградации села писатель считал колоссальное неравенство между бедными и богатыми, принесенное «московитским» режимом.

Еще более глубоким проникновением в жизнь крестьянства отличались произведения Панаса Мирного (Рудченко) В отличие от Нечуя-Левицкого он не ограничивался описаниями социального неравенства, а старался анализировать влияние несправедливости общества на психологию личности. В повести «Хіба ревуть воли, як ясла повні?» он прослеживает, как зло порождает зло. Главный герой — крестьянин Чипка, человек порядочный, но непокорный,— столь часто сталкивается с несправедливостью, угнетением и обманом, что порывает с традиционными ценностями и превращается в жестокого бунтаря, моральный нигилизм которого прорывается в такой фразе: «Если бы я мог, я разрушил бы весь мир... чтобы на его месте поднялся новый и лучший». Еще одним видным представителем реализма был Анатоль Свидницкий, чей роман «Люборацькі» посвящен воздействию чуждой культуры, особенно польской и русской, на несколько поколений семьи украинских священников.

Намного труднее классифицировать многочисленных поэтов этого времени. Одним из самых замечательных был Степан Руда некий — необычайно талантливый, прославившийся своими острыми и афористичными «співомовками»; выдающимися поэтами были Леонид Глибов, автор популярных басен, и Павло Грабовский, чьи антицаристские произведения обрекли его на ссылку в Сибирь, где он провел большую часть жизни.

С появлением на рубеже столетий нового поколения авторов все более частыми становятся их попытки выйти за жесткие рамки утилитарной критики общества, характерные для реализма, и внедрить новейшие методы художественного анализа, направленные на выражение личностных переживаний. Эта тенденция наиболее ярко отразилась в творчестве двух ведущих фигур в литературе Восточной Украины того времени — прозаика Михайла Коцюбинского и поэтессы Леси Украинки. Повесть «Фата Моргана» Коцюбинского посвящена традиционной теме социальной борьбы на селе. Однако метод раскрытия этой темы был совершенно новаторским. Используя слова подобно тому как импрессионисты использовали краски, он создает ощущение тревожного ожидания и напряженности, нарастающее у его героев до степени страха, ненависти и паники. Его «Тіні забутих предків» погружают читателя в мир гуцульской деревни, одновременно реальный и мифический, постоянно используя переходы от сознательного к подсознательному.

Лариса Косач-Квитка (псевдоним Леся Украинка) родилась в одной из культурнейших украинских семей. Ее матерью была известная писательница Олена Пчилка, дядей — знаменитый Михайло Драгоманов, родственниками — композитор Микола Лысенко и драматург Михайло Старицкий. Леся Украинка получила блестящее образование, в том числе европейское, владела французским, испанским, английским, немецким, греческим и латинским языками и была в то же время глубоко несчастным человеком, жестоко страдающим от тяжелой болезни, отравлявшей каждый день ее жизни.

Тем более удивительна глубокая, предельно утонченная поэзия Леси Украинки, наполненная вдохновляющей жизненной энергией и оптимизмом,— то, что отличает, например, ее стихотворение «Contra spem spero» («Без надежды надеюсь»). В ранних лирических сборниках поэтессы, таких как «На крилах пісень» и «Думи і мрії», еще чувствуется влияние Шевченко. Однако со временем Леся Украинка обращается к новым мотивам, выражавшим ее стремление охватить не только украинские, но и общечеловеческие проблемы. Это новое веяние проявилось в обращении к темам Древней Греции, Палестины, Египта, революционной Франции и средневековой Германии, а также в поэтическом исследовании таких «вечных» вопросов, как противоречивость любви, конфликт власти и свободы, отношения поэта и общества. Ее драматическая поэма «Лісова пісня» с потрясающей силой описывает столкновение возвышенного идеала и приземленной реальности.

Еще одним примером отхода от ориентированного на описание сельской жизни реализма является творчество Володимира Винниченко,— пожалуй, самого популярного украинского писателя и драматурга межреволюционного периода. Его ранние натуралистические произведения («Голота», «Краса і Сила») описывают судьбы обитателей провинциальных местечек и наемных работников в свете умирающих крестьянских традиций и разваливающейся морали. Более новаторскими были его попытки разрабатывать такие необычные для украинской литературы персонажи, как революционер, попадающий в сложную (хотя и часто надуманную) психологическую ситуацию (повесть «Зина»). Все же излюбленной темой Винниченко был образ циничного эгоиста (наиболее яркий пример — «Мемуари кирпатого Мефісто-феля»), который, желая быть до конца честным перед собой, готов совершить любое преступление, лишь бы его действия отвечали его чувствам, убеждениям и желаниям.

Если к уже упомянутым писателям добавить таких западноукраинских литераторов, как Василь Стефаник, Ольга Кобылянская и несравненный Иван Франко, станет совершенно очевидным, что украинская литература даже по европейским меркам была представлена впечатляющей плеядой талантов. Таким образом, на рубеже XIX—XX вв. украинская литература, еще поколение назад отстаивавшая само право на существование, заняла достойное место среди литератур славянских народов.

Театр. Особенно популярной и важной сферой развития украинской культуры в описываемый период был театр. Первоначально он отдавал значительную дань этнографизму, представляя собой довольно привлекательное сочетание игры и пения. Решающим фактором, ускорившим его развитие, стала одна из немногих уступок царского правительства украинцам, когда в 1881 г. было разрешено ставить спектакли на украинском языке. Таким образом, театр являлся единственной областью украинской культуры, развивавшейся более-менее свободно, благодаря чему он превратился в средоточие творческой энергии и талантов. Влияние театра выходило далеко за рамки чистого искусства — для многих украинцев хорошо исполненная пьеса на родном языке часто становилась первой искрой национальной гордости и самосознания.

В 1881 г., почти сразу же после разрешения правительства, Марко Кропивницкий основал в Елисаветграде первый украинский профессиональный театр. Спустя год в его труппе насчитывалось уже более 100 актеров. К 1890-м годам существовало уже по меньшей мере пять профессиональных трупп, с большим успехом выступавших во всей империи и насчитывавших в репертуаре по 20—30 пьес каждая. Действительно, с 1860-х годов, когда украинский театр мог представить лишь несколько отечественных пьес (обычно это были «Наталка Полтавка» Котляревского, «Назар Стодоля» Шевченко и «Запорожець за Дунаєм» Гулака-Артемовского), он проделал большой путь.

Заслуга столь быстрого развития театра принадлежит небольшой группе талантливых, энергичных и предприимчивых людей, таких как Старицкий, Кропивницкий и семья Тобилевичей, члены которой выступали под сценическими псевдонимами Иван Карпенко-Карый, Микола Садовский и Панас Саксаганский. Каждый из Тобилевичей не только создал свою труппу, но и одновременно был выдающимся актером и режиссером, а Карпенко-Карый — еще и драматургом. Настоящей звездой украинского театра того времени была несравненная Мария Заньковецкая.

Конец XIX столетия в социально-экономическом, идеологическом и культурном отношении был периодом нарастающих перемен. На всех уровнях традиционный порядок давал трещины, и всюду наблюдались признаки поиска новых путей. Особенно это проявилось в усиливающемся интересе интеллигенции к вопросам идеологии. Двумя основными идеологическими течениями, определившимися в это время в Украине, были национально-освободительное и социалистическое. Чем сильнее они укоренялись в общественном сознании, тем острее вставал вопрос об их взаимоотношениях. Многие украинские деятели понимали, что без обращения к социальным проблемам национальное движение вряд ли выйдет из узких рамок культурничества. В то же время многие украинские социалисты отдавали себе отчет в том, что, лишенный национальной окраски, социализм в Украине останется поверхностным течением, не связанным с массами и состоящим в основном из неукраинцев. Попытки найти удовлетворительное сочетание двух идеологий, характерные для РУП, не дали взаимоприемлемых результатов, и со вступлением украинского общества в XX столетие эта проблема так и не была разрешена.

Какую пользу могут принести правовые реформы экономически и социально неразвитому, культурно застоявшемуся и политически слабому обществу? Говоря более конкретно, каково было воздействие конституционных реформ XIX в. на украинцев, живших под властью Габсбургов? К концу столетия западные украинцы добились очень многого благодаря новым возможностям, предоставленным конституцией. При этом они ясно понимали, что законы и конституции гарантируют социально-экономическую и национальную справедливость лишь в определенных и далеко не достаточных пределах. Однако в общем итоге результаты австрийских конституций 1848 и особенно 1867 годов были положительными и способствовали беспрецедентному подъему политической активности и организационного роста в западноукраинском обществе. Подъем был настолько силен, что вывел ранее крайне отсталых украинцев Галичины на авансцену украинского национального движения. Но если новый конституционный строй просто предоставлял возможности для общественной деятельности, то главным импульсом к ней послужила растущая конкуренция с поляками. И по мере того как польская и украинская общины входили в силу, конфронтация между ними все более обострялась.

Социально-экономические аспекты

После 1848 г. Галичина, так же как и Закарпатье с Буковиной, оставались беднейшими регионами Европы, что давало некоторым историкам повод называть их «кладовой экономических абсурдов». Одним из главных хозяйственных недостатков этих провинций было отсутствие годной к экспорту продукции, вроде сахара или пшеницы, которые, к примеру, способствовали экономическому подъему российской Украины. Непреодолимым препятствием на пути развития промышленности. даже в скромных масштабах, была конкуренция со стороны таких развитых индустриальных провинций, как Богемия, Нижняя Австрия и Моравия, которые легко подавляли слабые попытки Галичины индустриализироваться. Политика Вены только усугубляла ситуацию. Кроме того что имперское правительство практически не заботилось об улучшении положения в Галичине, оно еще и явно отдавало предпочтение западным провинциям, устанавливая несбалансированные тарифы. Земли Габсбургов, населенные западными украинцами, были еще в большей степени внутренней колонией, чем Восточная Украина в Российской империи.

К тому же землевладельческая элита провинции отнюдь не горела желанием проводить экономические изменения, боясь, что развитие региона, особенно индустриальное, лишит ее дешевой и многочисленной рабочей силы. Таким образом, Галичина, Буковина и находившееся под влиянием Венгрии Закарпатье оставались аграрными обществами с малым накоплением капитала, слабой внутренней торговлей, низким уровнем урбанизации, минимумом промышленности, чрезвычайно низкой заработной платой и наивысшим избытком рабочей силы в империи. Только в последнее десятилетие XIX в. появились слабые проблески улучшения ситуации.

То, что Вена так пренебрегала Галичиной, не должно создавать впечатление, что это была какая-то совсем незначительная часть империи. В 1910 г. здесь проживало 15 % всех подданных Габсбургов. Территории, заселенные западными украинцами, были среди немногих, где наблюдался рост населения. В Галичине его численность выросла с 5,2 млн в 1849 г. до почти 8 млн в 1910. Впрочем, трудно сказать, было ли это благом, поскольку растущая плотность сельского населения (с 32 человек на 1 ка км в 1780 г. до 102 в 1910) только усиливала социально-экономические проблемы.

Большие изменения произошли и в этническом составе населения Галичины, хотя они и не были столь драматичны, как это кажется на первый взгляд. Если в 1849 г. украинцы составляли более половины населения провинции, то к 1910 г. свыше 58 % было зарегистрировано как поляки и только 40 % — как украинцы. Даже в Восточной Галичине доля украинцев снизилась до 62 %. Отчасти эти изменения можно объяснить притоком поляков из западных в восточные районы провинции и польской ассимиляцией, в первую очередь немцев. И все же главной причиной следует считать прирост евреев в составе населения провинции: с 1831 по 1910 г. их удельный вес удвоился с 6 до 12 %. Они же были склонны отождествлять себя, по крайней мере по языку, с поляками.

Впрочем, в структуре занятости наций, населяющих провинцию, изменения были невелики. Украинцы оставались всецело аграрным народом. В 1900 г. около 95 % из них было занято в сельском хозяйстве, лишь около 1 % — в промышленности (какой бы малой она ни была) и всего 0,2 % — в торговле. Украинская интеллигенция, включая священников, была немногочисленной — от 12 до 15 тыс. человек. (Согласно подсчетам Владимира Навроцкого, в 1876 г. украинская интеллигенция вместе со священниками насчитывала 5 тыс. человек, а польская без священников — 38 тыс.) Для сравнения, их соперники поляки распределялись по роду занятий так: 80 % — в сельском хозяйстве, 6,5 % — в промышленности, 2 % — в торговле. В 1914 г. поляки занимали свыше 300 высокопоставленных правительственных постов в Галичине, а украинцы — только 25. Таким образом, несмотря на реформы Габсбургов, украинцы сумели достичь весьма немногого в преодолении социально-экономических проблем, преследовавших их столетиями.

Положение крестьянства. Как и в России в 1861 г, освобождение крепостных в габсбургской империи в 1848 г., подняв их правовой статус и политические права, не облегчило экономического положения. По сути проблема заключалась в росте цен и снижении доходов. Основным бременем, лежавшим на крестьянах, был долг за земли, полученные в 1848 г. Поначалу венское правительство обещало покрыть стоимость передачи земель за свой счет, однако в 1853 г., когда были восстановлены дореволюционные порядки, оно переложило большую часть этих расходов на крестьян. Вдобавок ко всему крестьяне облагались целой серией прямых и косвенных налогов: на содержание школ, на дороги и т. д.

Однако более всего раздражала крестьян проблема так называемых сервитутов. По условиям раскрепощения помещики сохраняли за собой право владения сервитутами, т. е. лесами и пастбищами, пользоваться которыми до этого могли и крестьяне. Это означало, что теперь крестьянам приходилось платить любую назначаемую помещиком цену, чтобы получить дрова, стройматериалы или корм для скота. Обычно такая цена была столь высока, что, казалось, юридическое крепостничество периода до 1848 г. заменили экономическим закрепощением. Стремясь ослабить эту удавку помещиков, крестьяне тысячами обращались в суды по поводу сервитутов. По данным Ивана Франко, из 32 тыс. дел о сервитутах, рассмотренных судами с 1848 по 1881 г., помещики выиграли 30 тыс. Такой исход не оставлял ни малейших сомнений относительно того, в чьих интересах действовала система Габсбургов.

С ростом цен количество земли, находившейся во владении крестьян, уменьшалось, соответственно быстро падали их доходы. В 1859 г. средний крестьянский надел в Восточной Галичине составлял 12 акров (4,8 га), в 1880 г.— уже 7 акров (2,8 га), а в 1902 г.— 6 акров (2,4 га). Говоря иначе, удельный вес крестьян, которых можно было считать бедными (т. е. владевших менее чем 12 акрами земли), возрос с 66 % в 1859 г. до 80 % в 1902. Главной причиной уменьшения крестьянских наделов были их переделы между детьми владельца: в средней крестьянской семье обычно было до четырех детей. С уменьшением крестьянского землевладения крупные владения увеличивались, поскольку их собственники скупали земли крестьян, которые уже не могли прокормиться со своих крошечных участков. Таким образом, Восточная Галичина была краем, где около 40 % пахотных земель принадлежали 2,4 тыс. крупных землевладельцев, а на сотни тысяч крестьян с их крохотными наделами приходилось 60 % обрабатываемой земли.

Для крестьян, пытавшихся найти источники пополнения доходов, перспективы были далеко не радужными. Если они нанимались батраками в крупные поместья, их ожидала самая низкая плата в империи — приблизительно четверть той, что была принята в самой Австрии. Если же с отчания они обращались к ростовщикам-«лихварям» (обычно это были евреи — шинкари в селах или владельцы магазинчиков в городах, где не было банков), то рисковали провалиться в финансовую пропасть. Годовой процент 150—200 (еще одна причина, по которой деньги сосредоточивались у ростовщиков, а не вкладывались в промышленность) превращал в непосильное бремя ту небольшую ссуду, которую крестьянин брал, чтобы продержаться до следующего урожая. Часто наивные крестьяне залезали в большие долги по неосторожности: ростовщики нередко давали им товары или выпивку в кредит, а затем, дав долгам накопиться, выставляли огромные счета. Когда крестьяне оказывались не в состоянии их оплатить, кредиторы отбирали у них землю или пускали ее с молотка.

Хотя крестьяне не были особо предрасположены к пьянству, их угнетенное положение способствовало угрожающему росту алкоголизма. К этому подталкивали и крупные землевладельцы, монополизировавшие производство спиртного, и шинкари, продававшие его. Одним из способов приохотить крестьянина к выпивке было продление кредита, другим — расплата с батраками талонами, которые можно было реализовать только в питейном заведении. К этому добавлялось огромное количество последних. В 1900 г. в Восточной Галичине одна корчма или шинок приходились на каждые 220 жителей (и только одна начальная школа на каждые 1500).

Здравоохранение в Западной Украине также было среди самых заброшенных в империи. Если в Австрии одна больница приходилась на 295 жителей, то в Галичине это соотношение равнялось 1:1,2 тыс. Свыше половины детей не доживали и до пяти лет, обычно в результате эпидемий или недоедания. Однако самым ужасным было то, что каждый год голодной смертью умирало около 50 тыс. человек. В своей знаменитой книге «Несчастья Галиции» польский автор Станислав Щепа но вс кий утверждал, что производительность труда галичанина составляла лишь четверть соответствующего показателя среднего европейца, а потребление продуктов питания — половину. Не удивительно, что в конце столетия продолжительность жизни западноукраинских мужчин была на шесть лет меньше, чем у чехов, и на 13, чем у англичан.

Будучи аграрным, оседлым народом, украинские крестьяне испытывали сильнейшую привязанность к родной земле, и только исключительно тяжелые обстоятельства могли заставить их покинуть ее. В конце столетия стало совершенно очевидно, что пришли именно такие времена, и многие крестьяне столкнулись с неизбежностью эмиграции. Подобно своим собратьям из российской Украины западным украинцам пришлось обойти полсвета в поисках лучшей жизни. Однако в отличие от восточных украинцев, мигрировавших на восток, к берегам Тихого океана, западные украинцы двигались на запад — через Атлантику в Бразилию, Канаду и чаще всего — в Соединенные Штаты.

Города и торговля. Только около 10 % населения Галичины проживало в городах. Как и следовало ожидать, удельный вес украинцев в городских центрах был весьма невелик: в 1900 г. свыше 75 % населения городов провинции разговаривало по-польски, только 14 % — по-украински, остальные — по-немецки. Даже в Восточной Галичине украинцы составляли всего 25—30 % городского населения (почти столько же, сколько и поляки). В то же время евреями были 40—45 % горожан в восточных районах провинции; в некоторых городах, таких как Броды, их насчитывалось до 70 %. Рост населения в городах был неодинаков. Если во Львове — культурном, административном и экономическом центре Восточной Галичины — население выросло с 70 тыс. в 1857 г. до более чем 200 тыс. в 1910, большинство городов переживало куда более медленный рост.

Как и повсюду, основными экономическими функциями городов были торговля и коммерция. И если говорить о торговле на западноукраинских землях, то речь будет идти о евреях, которые полностью доминировали в этом секторе экономики. Именно они выступали торговыми посредниками между городом и селом. Мелкие торговцы-евреи доставляли в далекие села современные товары (спички и керосин), еврейские купцы скупали у крестьян урожай для продажи в городах. В самих городах почти все магазины и лавки, где крестьяне покупали готовую продукцию (одежду, обувь, металлоизделия, которые, кстати, производили евреи-ремесленники), также принадлежали евреям. Если крестьянину не хватало денег на покупку всего необходимого, еврейский купец мог предоставить ему кредит. Короче говоря, именно евреи втягивали крестьян в денежные отношения, средоточием которых были города.

Из услуг, предоставляемых ими, еврейские купцы старались извлечь наибольшую прибыль. Многим эта прибыль представлялась не только чрезмерной, но и неправедной. Например, изучив экономические взаимоотношения между евреями и украинцами в Закарпатье, венгерский экономист ирландского происхождения Эдмунд Эган докладывал правительству, что если администрация, магистраты и землевладельцы и ответственны за тяжелое положение крестьян, то главная вина все же лежит на евреях — ростовщиках, купцах и корчмарях, которые «лишают русинов денег и собственности». И хотя крестьяне возмущались эксплуататорской практикой многих еврейских купцов, они понимали, что без евреев невозможен ни один вид экономической деятельности. Эти взгляды довольно ясно были отражены в одном из секретных полицейских отчетов, посвященных отношениям украинских крестьян с евреями, который в 1890 г. был отправлен в Вену «За исключением ежедневного куска хлеба крестьянин на каждом шагу в своей жизни зависит от еврея. Он служит ему и заказчиком, и советчиком, и посредником, и доверенным лицом — в полном смысле слова. И если бы мы захотели изгнать их, крестьяне были бы первыми, кто потребовал бы их возвращения. Хотя евреи полностью используют выгоды своего положения, предоставляя ссуды под проценты, контролируя не только крестьянство, но и священников, было бы ошибкой говорить об антисемитизме в смысле расовой вражды».

Впрочем, следует подчеркнуть, что большинство евреев жили довольно скудно и не имели большого выбора в поисках средств к существованию. В конце XIX в. по роду занятий они представляли следующую картину: 15 % были арендаторами и корчмарями, 35 % — купцами, 30 % — ремесленниками и 20 % представляли смешанные профессии. Большинство еврейских торговцев были мелкими купцами, однако крошечное меньшинство, очень богатое и влиятельное, фактически осуществляло всю крупную торговлю в Галичине.

Промышленность. Ввиду конкуренции со стороны индустриальных западных провинций, неблагоприятной правительственной политики и узости местного рынка промышленность Галичины имела небольшие шансы для своего развития. Кроме того, не хватало капиталов. До 1890-х годов здесь не было коммерческих банков, еврейский капитал оборачивался в торговле и ростовщичестве, а богатые поляки предпочитали вкладывать деньги в землю. Как это ни парадоксально, сооружение железных дорог в Галичине, начавшееся в 1852 г., скорее сдерживало индустриальное развитие, чем способствовало ему.

До появления железных дорог местную промышленность — стеклодувную, текстильную и кожевенную — защищала от внешней конкуренции именно относительная изолированность провинции. Когда же по железной дороге сюда хлынул поток западных товаров, многие местные предприятия просто погибли. Большинство оставшихся имели ремесленный характер — в основном это были еврейские швейные и сапожные мастерские. Крупные предприятия занимались в основном лесоразработкой (их развитию способствовали наличие больших лесных массивов и потребность в строительных материалах на Западе) и, кроме того, специализировались на производстве алкоголя.

Впрочем, к 1890-м годам появились признаки сдвигов. В предыдущее десятилетие были основаны три банка, ставшие основой для финансирования крупных промышленных проектов. Польские магнаты, такие, например, как князь Анджей Любомире кий, добивались в Вене поддержки промышленного развития, а в 1901 г. была создана ассоциация владельцев фабрик. В 1870—80-е годы в районах Дрогобыча и Борислава быстро развивалась нефтедобыча, финансируемая в основном австрийским и английским капиталом. До первой мировой войны нефтепродукты из Галичины составляли 5 % их мировой добычи.

Медленно, но верно, рос пролетариат: к 1902 г. в провинции насчитывалось около 230 тыс. постоянных и сезонных рабочих. Из них 18 % были украинцы, 24 % — евреи, остальные — поляки. Как и в российской Украине, этот очень «молодой» слой сохранял сильные связи с селом, и многие украинские и польские рабочие возвращались к сельскому хозяйству, отработав часть года в промышленности. Впрочем, эти изменения шли очень постепенно и по масштабам были весьма скромными, поэтому в экономическом отношении западноукраинские земли все еще значительно отставали от других провинций империи.

Новый политический порядок

Подавив восстание 1848 г и приободрившись, Габсбурги попытались ликвидировать революционные реформы и вернуться к абсолютной власти императора. Они распустили парламент и анннулировали конституцию — началось удушливое десятилетие неоабсолютистского правления. В Галичине, где украинское духовенство вернулось к сугубо церковным делам, в 1851 г. самораспустилась «Головна Руська Рада». Одним из немногих начинаний украинцев, несколько ожививших дремоту 1850-х, было возведение «Руського Народного Дому» во Львове — культурного центра, создававшегося на общественные пожертвования. Впрочем, несмотря на ото событие, всеобщие пассивность и инертность сменили динамизм 1848 г. «Хоч постав Народний Дім, де ж підвалини під ним?» — примерно так выражались по этому поводу остряки.

Однако на пороге уже стояли важные перемены — притом что, казалось их ничто не предвещает. В 1849 г. намесником Галичины был назначен граф Агенор Голуховский — богатый польский помещик и приближенный императора Франца Иосифа. В этом назначении было два важных аспекта: во-первых, вполне в духе автократического курса Вены новый наместник получил широчайшие полномочия, включавшие контроль над законом, экономикой, образованием и религиозными делами в провинции; во-вторых, Голуховский представлял собой новый тип политика, считавшего, что для улучшения положения поляков больше пользы будет не в героических, но бесплодных восстаниях, а в достижении пусть небольших, нс конкретных и реальных целей. В течение 25 лет Голуховский, трижды назначавшийся наместником Галичины и дважды — министром, играл решающую роль в формировании нового политического порядка в провинции.

Рост польского влияния. Демонстративно подчеркивая свою верность Габсбургам и готовность благосклонно относиться к украинцам, новый наместник за кулисами вел свою политику: он неуклонно и постоянно расширял польское влияние в управление провинцией. По его совету Вена отказалась от планов разделения Галичины на польскую и украинскую части. Его доклады, в преувеличенном виде представлявшие симпатии украинцев к России, поколебали доверие цесарского правительства к «тирольцам Востока». С возрастанием своего влияния Голуховский вел все более открытую антиукраинскую и пропольскую политику. Намереваясь устранить украинское присутствие во Львовском университете, он вынудил Головацкого уйти с должности профессора украинской литературы. Убежденный в необходимости полонизации украинцев, он даже попытался навязать грекокатолической церкви римский календарь, а в 1859 г. — ввести латинский алфавит для украинских изданий. Однако здесь он уже зашел слишком далеко. Возмущенная проектами Голуховского, украинская интеллигенция пробудилась от спячки, объявив наместнику настоящую «алфавитную войну», в которой ему пришлось уступить. Тем не менее наместник продвинулся вперед на других фронтах, систематически заменяя немецких чиновников польскими и расширяя употребление польского языка в школах. Таким образом он заложил фундамент для резкого усиления польского влияния в Галичине.

В 1859 г. империя Габсбургов подошла к еще одному поворотному пункту, пережив жестокое поражение от французов и сардинцев в Италии. Ослабев вовсе, Габсбурги были вынуждены пойти на внутренние уступки. В результате ушел в прошлое неоабсолютистский режим и было восстановлено конституционное парламентское правление, теперь уже ставшее постоянным. В Вене начал действовать центральный парламент, в провинциях — местные сеймы. До 1873 г. депутаты центрального парламента избирались из провинциальных сеймов.

Стараясь обеспечить себе поддержку высших классов, Вена обеспечила выгодную им избирательную систему. Члены провинциальных сеймов избирались по четырем куриям: крупных помещиков, торговых палат, мещан и сельских общин каждая из которых имела право на определенное количество депутатов. В галицком сейме из 150 депутатов 44 были избраны от крупных помещиков, три — от торговых палат, 28 — от мещан и 74 — от сельских общин (где тоже могли пройти помещики). Насколько малым было представительство крестьян, можно увидеть из самой выборной системы: для выбора одного депутата по курии помещиков нужно было 52 голоса, а по курии сельских общин — 8764. Украинцы, как народ преимущественно крестьянский, попадали в очень невыгодное положение. На выборах в галицкий сейм количество их депутатов обычно ограничивалось максимум 15 %. Соответственно, непропорционально малым было их представительство в венском парламенте. Разумеется, в Галичине парламентская система давала все преимущества польскому дворянству.

Однако, поляки были недалеки от того, чтобы достигнуть еще большего. В 1867 г. повторился старый ход. Потерпев поражение в войне с Пруссией, Габсбурги были вынуждены пойти на масштабные уступки венграм — сильнейшему народу империи. Результатом стал австро-венгерский компромисс, отдавший под прямую власть Венгрии почти половину империи, включая Закарпатье. Империя Габсбургов превратилась в Австро-Венгерскую империю. Успехи венгров побудили поляков требовать полного контроля над Галичиной. Формально Вена не пошла навстречу этим требованиям, однако по сути она заключила с поляками неофициальный политический компромисс: в обмен на польскую поддержку Габсбурги обещали не вмешиваться в польские дела в Галичине. В результате она превратилась в подобие польского «государства в государстве».

Неожиданный подъем польского влияния в Галичине вывел его далеко за рамки, гарантированные большинством поляков в сейме. До 1916 г. только поляки занимали пост наместника. Когда с 1871 г. центральное правительство стало назначать министра по делам Галичины, он всегда был польской национальности. Чиновничество быстро очищалось от немцев и становилось польским. Образование также полностью находилось в руках поляков, и в 1869 г. официальным языком образования и делопроизводства в провинции стал польский. В социально-экономическом и культурном отношении поляки были значительно сильнее украинцев. Их аристократия владела большей частью земель; интеллигенция была более многочисленной, образованной и имела более развитую профессиональную структуру; их удельный вес в городском населении рос быстрее; наконец, их достижения в области культуры, даже до 1867 г., были весьма впечатляющими. Поэтому не удивительно, что поляки, как говорится, нашли себя в Галичине.

Интересы поляков в Галичине. Что же собирались делать поляки, добившись власти? Чтобы понять польскую политику 1868—1914 гг., следует посмотреть на события глазами поляков, проникнуться их надеждами и устремлениями. Поляки, вернее их дворянство и интеллигенция (крестьянство здесь было почти так же политически наивно, как и украинское), были обиженным народом. В конце XVIII в. их лишили государственности, а когда они поднимались на ее восстановление в 1830 и 1863 годах, то терпели страшное поражение. Возможно, украинцам они казались высокомерными и необоримыми соперниками, однако многих поляков, как наваждение, преследовало чувство их слабости перед лицом немцев и русских. После катастрофы 1863 г. в мышлении поляков произошел важный сдвиг, суть которого наиболее явно выражал Голуховский. Отказавшись от революционной деятельности как непродуктивной, польские лидеры избрали политику «органической работы»: конкретной (попросту будничной) деятельности, направленной на укрепление польского общества путем его модернизации. Условия, сложившиеся в Галичине, были исключительно благоприятными именно для такого подхода, вследствие чего эта провинция стала рассматриваться поляками в качестве своеобразного «Пьемонта» — плацдарма, с которого можно было начать процесс возрождения польской нации.

Как же виделась судьба украинцев, этих преданных Габсбургам «тирольцев Востока»? Отношение Вены к данной проблеме отражено в циничном заявлении одного из австрийских политиков: «Могут ли существовать русины и в какой мере — этот вопрос остается на усмотрение галицкого сейма». Иными словами, украинцы были отданы на милость поляков. Учитывая характер планов, которые поляки (а многие из них были истинными демократами) строили относительно Галичины, можно понять, почему их отношение к украинским национальным устремлениям было отрицательным. Еще более непримиримо были настроены «подоляне» — архиконсервативные польские помещики Восточной Галичины, выступавшие против украинцев не только по политическим, но и по экономическим причинам: признание прав украинцев было для них равнозначно росту крестьянских требований. Таким образом, к старым социальным противоречиям между польской шляхтой и украинским крестьянством добавился новый, еще более взрывоопасный конфликт национальных интересов. Это сочетание придавало польско-украинскому противостоянию в Галичине особую остроту.

Поначалу отношение поляков к украинцам (особенно ярко выраженное консервативными «подолянами») сводилось к тому, чтобы вообще не признавать существования украинцев как отдельной нации и доказывать, что они являются всего лишь разновидностью поляков. Отсюда и заявление одного из польских лидеров: «Нет никаких русинов, есть лишь Польша и Московия». Когда активизация деятельности украинцев в 1848 г. поставила под сомнение подобный подход, была выработана новая линия, в наиболее законченном виде выраженная Голуховским. Она сводилась к дискредитации украинцев в Вене, всяческому препятствованию их национальному и социальному развитию и усилению их полонизации.

С особой решимостью эта политика осуществлялась в области просвещения. После 1867 г. польский язык заменил немецкий во Львовском университете и во всех технических и профессиональных учебных заведениях. Самым беспардонным образом развернулась полонизация гимназий: к 1914 г. в провинции существовало 96 польских и только шесть украинских гимназий, т. е. по одной на каждые 42 тыс. поляков и 520 тыс. украинцев. В начальных школах польских классов было втрое больше, чем украинских.

Дискриминация украинцев присутствовала на всех уровнях. Например, в 1907 г. польские культурные учреждения получили финансовую поддержку вдесятеро большую, чем украинские. Капиталовложения, если они были, направлялись прежде всего в западную, польскую часть провинции. На каждом шагу украинцы сталкивались не только с равнодушием, но и с активным противодействием властей. Их принуждали вести острую, упорную борьбу за каждое учреждение, каждое место, даже каждое украинское слово.

Это всепроникающее, часто сводившееся к мелочам противостояние усугублялось глубочайшей разницей в ментальности польских и украинских лидеров. Если мировоззрение польской интеллигенции несло на себе отпечаток аристократизма, то украинская интеллигенция была явно плебейской. Как писал Иван Лысяк-Рудницкий, «каждый образованный украинец лишь на одно — два поколения отдалился от дома приходского священника или крестьянской хаты». Единственной общей чертой мировоззрения образованных поляков и украинцев было, вновь говоря словами Лысяка-Рудницкого, то, что «оба общества воспринимали свой конфликт как нечто подобное великим войнам XVII ст. между польской аристократией и украинскими казаками».

Реакция украинцев

Если 1848 год был для украинцев Галичины высшей точкой подъема, то 1860-е явно стали временем спада. Уступки, сделанные Веной полякам, потрясли и обескуражили украинцев. Во время революции 1848 г. они противостояли полякам как политически равные — теперь они оказались у них в полном подчинении. Поколениями они верили, что их непоколебимая преданность Габсбургам обеспечит поддержку последних, однако в 1867 г. пришло горькое понимание, что эта вера была ошибочной. Новая политическая ситуация в Галичине показала, что перед украинским духовенством, возглавлявшим национальное движение (обычно его называли «старорусина-ми»), вырисовываются весьма мрачные перспективы. Вена оказалась ненадежной: в результате недавних военных и политических поражений значительно поблекли ее мощь и престиж. Поляки же были сильны как никогда. В своем же народе украинские лидеры видели только массы бедных, забитых крестьян. Теряя веру в себя, они искали новые источники поддержки.

Русофилы. В 1860-е годы интересы и надежды многих образованных украинцев сосредоточились на России. В этом не было ничего удивительного, поскольку времена были таковы, что многие славянские народы (чехи, сербы, болгары), угнетаемые немцами или турками, с надеждой взирали на братьев-славян — русских, от которых они ждали помощи. Преследуя собственные цели, Россия поощряла эти славянофильские тенденции, устанавливая с «родственными» народами культурные связи и субсидируя их. Одним из первых и наиболее активных русских культурных миссионеров был известный консервативный историк Михаил Погодин, в 1835 г. посетивший Львов и установивший связи с украинской интеллигенцией. Тогда его про российские увещевания не оказали существенного воздействия, однако в обстановке 1860-х они стали приносить плоды.

Первым неофитом русофильства в Галичине стал Денис Зубрицкий — историк, один из немногих украинских дворян. Вместе с неутомимым Погодиным он сумел увлечь некоторых других образованных украинцев, в том числе известного Якова Головацкого, одного из членов «Руської трійці». Впрочем, решающий поворот к русофильству в Галичине произошел в конце 1860-х, когда его идеи были приняты так называемым Святоюрским кругом греко-католического духовенства во Львове. С этого времени русофильство стало быстро шириться среди большей части духовенства. Фактически священники оставались его главной социальной базой до конца XIX в. Охватив значительную часть западноукраинской элиты, русофильские тенденции стали играть важную роль в культурной и политической жизни Восточной Галичины, Буковины и Закарпатья.

Русофильство обладало притягательной силой для старо-русинов не только из-за славянофильской пропаганды или разочарования в Габсбургах; многие ветераны 1848 г. видели в нем единственную возможность выстоять в борьбе с поляками, опираясь на поддержку России. Немаловажную роль играли мотивы социально-психологического порядка. Даже непосвященному было ясно, что украинское высшее духовенство страдает комплексом этнической и социальной неполноценности. Как и всякая элита, оно претендовало на признание и определенный престиж. В то же время польские шляхтичи не упускали случая подчеркнуть свое социальное превосходство над греко-католическими священниками. Конечно же, крестьянская природа украинского общества сама по себе не способствовала росту престижа последних, а после неудач 1860-х годов украинство стало еще менее привлекательным. Поэтому возможность отождествлять себя с могущественным царем, многочисленным русским народом и его процветающей культурой отвечала некоторым потаенным нуждам духовенства. К этому добавлялись чисто практические соображения: с учетом слабости Австрии и мощи России не исключалась возможность того, что рано или поздно россияне овладеют Галичиной, поэтому многие образованные украинцы считали благоразумным как можно раньше к этому подготовиться.

Отличие русофильства украинцев от подобного явления среди чехов и других славян состояло в том, что в данном случае оно зашло очень далеко в утверждении сходства или даже идентичности украинцев и русских. По мнению таких ведущих его сторонников, как Богдан Дидыцкий, Иван Наумович, Михайло Качковский и, если говорить о Закарпатье, Адольф Добрянский, украинцы были частью триединой русской нации, другими составными частями которой были великороссы и белорусы. Впервые эти взгляды нашли свое отражение в заявлении, опубликованном в старорусинской газете «Слово», тайно субсидируемой российским правительством: «Мы не можем далее отделять себя китайской стеной от наших братьев и отвергать языковые, литературные, религиозные и этнические связи, соединяющие нас со всем русским миром. Мы больше не русины 1848 г.; мы настоящие русские».

Полностью отходя с позиций 1848 г., старорусины показывали свою несостоятельность не только в культурной, но и в политической области. Суть этой позиции отражала популярная в то время присказка: «Лучше нам утонуть в русском море, чем в польском болоте». Еще одним следствием такого подхода было то, что, полностью полагаясь на российскую поддержку, старорусины отказались от организаторской работы в массах украинцев. Их политика перешла на рельсы инертности и пассивности.

Однако старорусинам не хватало смелости открыто порвать с «цісарем». Укрепляя культурные связи с Россией, они в то же время предусмотрительно заявляли (в той же статье в «Слове»), что «мы есть и всегда будем непоколебимо верны нашему августейшему австрийскому монарху и славной династии Габсбургов». Некоторые из них, особенно высшее духовенство, в своем лавировании заходили еще дальше, утверждая, что они являются ни русскими, ни украинцами, а отдельным галицким народом. Это запутанное самовосприятне, так же как и повышенное внимание к местным особенностям, раболепствование перед силой, попытки отождествления с мощной Российской империей с одновременным стремлением сохранить региональные отличия, конечно же, не были чем-то новым в украинской истории. По сути это был западноукраинский вариант «малороссийской» ментальности, распространенной в Восточной Украине.

Влияние русофильства на украинцев наиболее явно обозначилось в языковой сфере. Выступая с позиций элиты, старорусины неуклонно отказывались принять за основу украинского литературного языка местный диалект, считая его «языком свинопасов и чабанов». Они хотели, чтобы их язык имел признанную литературную традицию и престиж. В итоге их издания публиковались на церковнославянском языке с примесью польских, русских и украинских слов.

Возможно, эта неуклюжая, искусственная языковая смесь, или, как ее называли, «язычие», и могла быть престижной, однако она еще была и малопонятной, особенно крестьянам. Даже образованные украинцы, писавшие на ней (пользуясь каждый своими бессистемными правилами), редко пользовались ею в общении, предпочитая польский язык. На вопрос, почему именно польский, старорусины отвечали: «Малороссийский — это язык крестьян, а русского мы не знаем, поэтому приходится разговаривать на цивилизованном языке поляков». Лингвистические выкрутасы старорусинских русофилов были отказом от литературных принципов «Руської трійці» и открытых сторонников местного диалекта, появившихся в 1848 г. Русофилы выступали настолько рьяными противниками местного языка, что даже приветствовали запрет украинских публикаций в России в 1876 г. Именно языковый вопрос стал основанием для зарождения первой оппозиции галицким русофилам среди украинских студентов.

Молодому поколению нелегко было вступить в противоборство со старшим, которое уже достигло стабильного общественного положения и влияния. Русофилы доминировали почти во всех украинских учреждениях. В их руках находилась почта вся пресса, включая крупнейшую газету «Слово», издательство «Галицько-руська матиця», «Народний Дім», хорошо финансируемый Ставропигийский институт. Вдобавок ко всему в 1870 г. русофилы создали политическую организацию — Русскую Раду, которая, по их заявлению, была прямой продолжательницей «Головної Руської Ради» 1848 г. и претендовала на роль единственного представителя всех украинцев Галичины. Итак, даже в среде собственной элиты украинское движение имело решительного и сильного противника.

«Народовцы». В период до 1848 г. именно молодежь, возглавляемая «Руською трійцею», выступала за использование местного языка и, несмотря на противодействие старших, она же встала на защиту разговорного языка в 1860-е. Подобно ста popy си нам многие молодые западные украинцы обращали свои взоры на восток. Однако если старшее поколение низкопоклонничало перед царем, то молодежь вдохновлялась примером Шевченко. Она не только восхищалась красотой, энергией и силой, которые Шевченко открыл в народном языке, но и разделяла ориентацию его и многих восточных украинцев на крестьянство, т. е. на народ. Отсюда и термин «народовцы», обычно употребляемый в отношении западноукраинских народников.

Кроме возрастных и идеологических отличий, разделявших русофилов и народовцев, имели место и социальные. К русофилам принадлежали хорошо оплачиваемые священники и чиновники, другие «добропорядочные граждане»; ко вторым — в основном студенты, младшее духовенство и нарождающаяся светская интеллигенция. Впрочем, различия, разделявшие эти два еще только формировавшихся лагеря в тонком слое образованных западных украинцев, не следует преувеличивать. Поначалу несогласие возникало почти исключительно по языковым и литературным проблемам. В других сферах ценности (как и происхождение, часто из духовенства) были общими, и на расхождения смотрели как на противоречия между старыми и молодыми членами одной семьи.

Впрочем, внешние влияния постепенно увеличивали трещину между двумя фракциями. Если русофилы вчитывались в работы русских славянофилов-консерваторов, то народовцы запоем читали Шевченко, Кулиша и Костомарова; эта литература все больше сближала их с украинофилами в Киеве. После проведения антиукраинских мер в 1863 и 1876 годах восточноукраинские писатели стали в особенности много публиковаться в журналах галицких народовцев. Эти контакты стали еще теснее, когда Галичину посетили Антонович, Кониский и Кулиш и оказались вовлеченными (к лучшему или к худшему — кто знает?) в западноукраинскую политическую жизнь. Под либеральным влиянием восточных украинцев несколько расширились интеллектуальные горизонты провинциальных, привязанных к церкви галичан. На первом этапе этих растущих взаимосвязей демократические и светские тенденции даже преобладали. Однако влияние восточных украинцев на народовцев имело свои пределы. Когда в конце 1870-х Драгоманов, живший в изгнании, попытался обратить их в свою космополитическую, социалистическую и антиклерикальную веру, они отвергли его «безбожный анархизм». Среди народовцев было много молодых сельских священников, стремившихся расширять контакты с крестьянством. Поэтому народовцы обычно не хотели (да и не могли) выйти за пределы соответствующего мировосприятия.

Консенсус, вызревавший среди народовцев зижделся прежде всего на признании украинцев отдельным народом, занимающим территорию от Карпат до Кавказа и наилучшим способом выражающем свою сущность в родном языке. Они считали, что наиболее эффективный способ развития национальной самобытности состоит в культивировании и пропаганде украинского языка. Поэтому национальный вопрос ограничивался для них областью языка и литературы. Столь узкий подход затруднял возможность обращения к социальным проблемам, критики правительства, вообще занятий политикой. В этом отношении народовцы являлись западноукраинским вариантом украинофилов Российской империи. Сходство углублялось и тем, что народовцы, как и украинофилы, не имели чужеземной поддержки (в отличие от русофилов). Поскольку им приходилось опираться на «собственный народ», они (по крайней мере теоретически) были более демократичными, чем их соперники русофилы.

Почти все имеющиеся в наличии украинские учреждения, включая прессу, пребывали в руках русофилов и были недоступны для народовцев. Единственный выход состоял в том, чтобы создавать свои. Поскольку русофильская иерархия запрещала семинаристам вступать в группы народовцев, они основали несколько тайных кружков, среди которых выделялась созданная в 1861 г. во Львове «Молода Русь». Деятельность этих кружков сводилась в основном к изданию журналов, в разнообразии появлявшихся в 1860-е годы. Это были «Вечорниці» (1862), популяризировавшие Шевченко и испытывавшие сильное влияние петербургской «Основы»; «Мета» (1863—1865), провозглашавшая своей целью просвещение светской интеллигенции; «Нива» (1865) и «Русалка», сосредоточивавшиеся на литературе; и «Правда» (1867—1880), часто публиковавшая восточноукраинских авторов и служившая своеобразным всеукраинским форумом. Все эти издания (за исключением «Правды»), редактируемые неопытными молодыми энтузиастами и не имевшие широкой читательской аудитории и финансовых ресурсов, быстро исчезали.

Многие народовцы тем временем работали над украинской грамматикой и составлением словарей. Еще одной областью их деятельности был украинский театр. Созданный в 1864 г. во Львове, он стал, как и в российской Украине, особенно эффективным средством пробуждения национального самосознания. В 1868 г. группа приблизительно из 60 львовских студентов во главе с Анатолем Вах няни ном основала «Просвіту» — общество, занимавшееся «изучением и просвещением народа». А в 1873 г. при финансовой и моральной поддержке восточных украинцев было создано уже упоминавшееся «Товариство ім. Т. Г. Шевченка».

Несмотря на эту вспышку литературной и культурной активности, довольно быстро народовцы убедились, что их связь с народом очень слаба. Понимание этого и ряд других факторов заставили их переосмыслить свои позиции. После Эмского указа 1876 г. резко возросли контакты с более опытными восточными украинцами. Политическая слабость галичан получила драматичное подтверждение в 1879 г., когда под руководством русофилов они смогли завоевать только три места в провинциальном сейме. К 1880 г. появилось новое поколение лидеров, состоящее в основном из светской интеллигенции — профессуры и адвокатов, таких как Юлиян Романчук, Олександр Огоновский, братья Барвинские.

Под воздействием всех этих событий народовцы сумели проявить внимание хотя бы к одному из призывов Драгоманова: «Поляки вытеснили вас из галицкого сейма; русофилы выставили вас из ваших учреждений... мы считаем, что вам следует отказаться от политики компромиссов и взаимных обличений, а вместо этого идти в народ и организовываться». Что же касается русофилов, Драгоманов советовал порвать всякие контакты с ними. Народовцы последовали этому совету. Они вышли из всех русофильских организаций и студенческих клубов. В 1880 г. они создали ориентированную на массового читателя газету «Діло», подчеркнув этим названием контраст с русофильским «Словом». В том же году они впервые созвали украинское вече для обсуждения состояния и нужд украинского общества. В этом форуме приняли участие около 2 тыс. человек, в том числе много крестьян. В 1885 г. был основан представительный орган — «Народна Рада».

Радикалы. Даже новый подъем активности народовцев казался недостаточным, чтобы обеспечить им конструктивную и прогрессивную роль в украинском обществе. Русофилы же считались настолько безнадежно реакционными, что даже не заслуживали критики. Такими, по крайней мере, были взгляды Драгоманова. Как представитель интеллектуальной восточноукраинской элиты, женевский изгнанник был поражен низким уровнем культуры, провинциализмом и мелочностью галичан. Его особенно беспокоило доминирующее и, по его мнению, отрицательное влияние духовенства в украинской жизни (в Восточной Украине, где духовенство было в основном русифицировано, его воздействие на украинское движение сводилось к минимуму). Этого убежденного социалиста возмущал аргумент, многократно повторяемый галицкими священниками в их проповедях, что нищета крестьянства главным образом вызвана их леностью и пьянством. Считая, что старшее поколение западных украинцев (к которому в 1870—80-е годы он относил и народовцев) слишком погрязло в ретроградстве, чтобы возродиться. Драгоманов сосредоточился на налаживании контактов с галицкими студентами.

В серии очерков-посланий опубликованных в галицком журнале «Друг», Драгоманов призывал молодежь отбросить взгляды старших, расширять <:вой интеллектуальный кругозор, знакомясь с лучшими достижениями европейской и российской литературы и науки посвятить себя служению эксплуатируемым массам не на словах, а на деле. Его призывы нашли отклик в сердцах небольшой группы западноукраинской молодежи, вдохнув искру того, что можно назвать интеллектуальной революцией, которая привела членов этой группы к поискам третьего и социально более уместного пути защиты интересов украинцев,

Первые последователи Драгоманова появились в венском кружке украинских студентов «Січ». В конце 1870-х годов сторонниками его идей стали члены еще двух студенческих групп во Львове — русофильского «Академического кружка» и украинофильского «Дружнього лихваря». О своей поддержке заявило еще несколько небольших групп гимназистов в провинции. Однако наиболее значительными фигурами, проникшимися драгомановскими идеями, были два одаренных, энергичных и преданных делу студента из простых крестьянских семей — Иван Франко, впоследствии ставший одним из лучших украинских писателей, и Михайло Павлык. Именно они возглавят интеллектуальное и идейное восстание против ограниченного, консервативного, узколобого западноукраинского руководства, то есть сделают то, к чему призывал их женевский наставник.

По давней традиции интеллигенции первым предвестником интеллектуальных перемен стал журнал. В 1876 г. Павлык и Франко стали редакторами студенческого русофильского журнала «Друг». Они сразу отбросили «язычие», перевели издание на украинский народный язык и развернули наступление на русофилов. Вскоре они распространили свою критику и на народовцев, бичуя их за социальный консерватизм и посредственную литературную продукцию. Шокированные острым критицизмом, антиклерикальностью и радикализмом редакторов, галицкие украинцы стали отказываться от подписки (количество читателей упало почти с 500 до 260), и Драгоманов предпринял шаги к финансовой поддержке журнала. Павлык стал помогать также социалистам-революционерам. В 1878 г., к ликованию галицкого украинского «истеблишмента», он и Франко были преданы суду за «подрывную деятельность».

Франко отделался легким наказанием, однако подвергся остракизму в украинском обществе и был вынужден обратиться за поддержкой к польским социалистам. Тем временем появились более молодые последователи социализма, такие как Вячеслав Будзиновский, Микола Ганкевич, Станислав Козловский и Кирило Трильовский. В результате среди западных украинцев в 1880-е годы образовалось небольшое, но активное левое течение. К 1890 г. эта молодежь вместе с «ветеранами» Франко и Павлыком была готова к созданию первой украинской политической партии. Ее появление (предвосхитившее образование РУП на десять лет) было симптомом того, что в общественно-политическом развитии западных украинцев начался новый и динамичный период.

Организационный подъем

В новейшее время украинцы Галичины по праву заслужили репутацию людей с высоким уровнем организаторских способностей и общественной дисциплины, особенно в сравнении с их собратьями на востоке. Одной из причин, позволивших галицким украинцам развивать эти качества, была возможность их применить. Несмотря на свое неравноправное положение по сравнению с поляками, после 1861 г. украинцы Австрии жили в условиях конституционной монархии, дававших им несравненно большую свободу слова и общественной деятельности, чем это было возможно в Российской империи.

Впрочем, организационному подъему, происходившему в Восточной Галичине в конце XIX — начале XX в., способствовал еще целый ряд факторов. Украинцы непосредственно имели перед собой такие образцы общественной дисциплины, как немцы и чехи. Еще более непосредственным было влияние поляков, развернувших политику «органической работы», сводившейся к укреплению своего общества путем мобилизации и развития его экономических и культурных ресурсов. Если западные украинцы собирались конкурировать с поляками, было совершенно очевидно, что им следует придерживаться такой же тактики. Отсюда и девиз народовцеві «Спирайся на власні сили!» Наконец, в 1880-е годы среди украинцев выработался новый тип общественного деятеля. В основном это были юристы и учителя — люди, сочетавшие, с одной стороны, идеалистическую преданность, полную самоотдачу делу народного блага, с другой — прагматизм, понимание требований современного общества и необходимости подготовки крестьян к тому, чтобы соответствовать им.

Достижения просвещения, культуры и экономики. Предвестником этой новой тенденции стало общество «Просвіта», основанное в 1868 г. народовцами. Посвятив себя делу повышения образовательного и культурного уровня крестьянства, в первую очередь его грамотности, львовская «Просвіта», опираясь на помощь сельских учителей и приходских священников, постепенно создала целую сеть читален и библиотек по всей Восточной Галичине. Крестьян таким образом привлекали к чтению газет (часто один грамотный крестьянин читал вслух целой толпе своих неграмотных односельчан) и вовлекали в обсуждение политических и социальных проблем. Популярность читален усиливалась благодаря тому, что со временем при них стали создаваться хоры, театральные кружки, гимнастические общества и кооперативы. В конце столетия эти новые центры общественной жизни и досуга села уже соперничали даже с церковью и корчмой. В итоге они в значительной степени содействовали подъему политического и национального сознания крестьянства.

Благодаря подвижнической деятельности таких лидеров, как Атнатоль Вахнянин и Олександр Огоновский, «Просвіта» к 1914 г. располагала 77 местными отделениями, приблизительно 3 тыс. читален и библиотек, насчитывая свыше 36 тыс. членов во львовском отделении и около 200 тыс. посетителей сельских читален. Немало делалось и для организации сельской молодежи. Взяв за образец отлично зарекомендовавшие себя организации чехов, галичане в 1894 г. создали гимнастические и пожарные общества «Сокіл» и «Січ». Особую активность проявляли здесь радикалы, прежде всего Кирило Трильовский.

Эти молодежные группы давали юношам не только возможность покрасоваться на праздничных парадах, но и вырабатывали в них привычку к дисциплине, чувство локтя, воспитывали патриотизм и тягу к знаниям. К 1914 г. они насчитывали 974 местных отделения и свыше 33 тыс. членов. Такой подъем организованности был наглядной демонстрацией способности народовцев перейти от деятельности в эфемерных журналах и аморфных студенческих группах в 1860-е к систематической массовой организаторской работе, характерной для 1890-х — начала 1900-х годов. Конкурируя с народовцами, русофилы в 1874 г. создали общество им. Качковского, однако по численности оно значительно уступало своим соперникам.

Пусть и с некоторым опозданием, но лидеры галичан поняли, что наряду с удовлетворением культурных запросов крестьянства им следует беспокоиться об его экономических нуждах. Учитывая их социальное положение и ментальность, можно было не сомневаться, что для них неприемлем революционный подход в преодолении экономического неравенства, столь популярный в Российской империи. Вместо него они предпочли принцип взаимопомощи, реализуемый в создании кооперативов для улучшения положения крестьянства. Первой попыткой организовать массы крестьян для их же собственного блага стала кампания против пьянства в селах, развернувшаяся в 1870-е годы по инициативе духовенства. Массовые сходки и обеты, принимаемые на них целыми общинами, способствовали уменьшению потребления спиртного и стали одним из наиболее конкретных социальных достижений церкви.

Однако сердцевиной деятельности, направленной на экономические улучшения, была светская интеллигенция. «Просвіта» первой стала помогать организовывать кооперативные лавки, склады и кредитные товарищества. Но она не могла оказывать достаточно квалифицированную помощь и создавать специализированные кооперативы по отраслям. За это дело взялся Василь Нагирный — пионер западноукраинского кооперативного движения, десять лет изучавший опыт организации кооперативов в Швейцарии. В 1883 г. он основал «Народну торгівлю» — потребительский кооператив, целью которого были оптовые закупки продуктов, вытеснение посредников и накопление крестьянских сбережений с выгодой для них. Посредством своей организации Нагирный надеялся вовлечь украинцев в коммерческую деятельность.

Следом стали возникать другие кооперативы. В 1899 г. был создан «Сільський господар», возглавленный Евгеном Олесницким и знакомящий крестьян с современными методами хозяйствования. К 1913 г. в нем насчитывалось свыше 32 тыс. членов. Еще более массовыми кооперативами были кредитные товарищества и общества, некоторые из них возникли еще в 1873 г. Стабильно они стали на ноги только в 1894 г., когда было создано товарищество «Віра». Давая займы под 10 %, эти товарищества, которых были сотни, быстро вытеснили с денежного рынка большинство ростовщиков. В 1895 г. было основано еще одно важное экономическое учреждение — страховое общество «Дністер» во Львове. К 1907 г. оно имело 213 тыс. клиентов. Рост кооперации привел к созданию в 1904 г. «Центральної спілки українських кооперативів», имевшей около 550 филиалов, в основном кредитных обществ, и 180 тыс. индивидуальных членов. В 40-ю годовщину основания «Просвіти» в 1909 г. деятели кооперации созвали съезд, собравший 768 делегатов — в основном представителей молодой светской интеллигенции,— чтобы наметить пути дальнейшего развития нации. Отражением необычайного оптимизма, царившего на съезде, стали высказывания многих делегатов о том, что украинцы наконец становятся хозяевами своей судьбы.

Весьма важным аспектом кооперативного движения и деятельности «Просвіти» было развитие тесных гармоничных взаимоотношений между интеллигенцией и крестьянством — именно то, чего не смогла достичь интеллигенция российской Украины. В значительной степени этому способствовало то, что немалая часть растущей интеллигенции сама была крестьянского происхождения. Успехи народовцев в организации масс означали также окончательную победу над русофилами, чье членство в кооперативах составляло лишь одну пятую численности украинофилов. Наконец, рост кооперативов самым серьезным образом сказался на еврейской общине: бойкотирование торговли спиртным, создание кредитных обществ и потребительских кооперативов нанесли чувствительный удар по еврейским корчмарям, ростовщикам и торговцам, что усилило напряженность между украинцами и евреями и способствовало росту эмиграции среди последних.

Подъем городской культуры. Вдохновленная организационными достижениями среди крестьянства, интеллигенция пыталась также усилить свои позиции в городской среде — более сложной и разнообразной. Предметом ее особой заботы стало образование, особенно среднее и университетское. Как и следовало ожидать, украинцы были очень скудно представлены во всех образовательных звеньях. Например, в области начального образования у них было в два раза меньше школьных помещений и учителей, чем у поляков. Еще большими были диспропорции на гимназическом и университетском уровнях, где поляки делали все от них зависящее, чтобы предупредить рост украинской образованной элиты. Так, в 1897 г. из 14 тыс. учеников средних школ провинции 80 % были поляками и только 16 % —украинцами (в 1854 г., до того как поляки установили контроль над сферой образования, это соотношение было примерно одинаковым). Из всех гимназий 30 были польскими и только две — украинскими. Во Львовском университете украинцы, сосредоточенные в основном на богословском и юридическом факультетах, составляли около 30 % из 1700 студентов. В 1911 г. из почти 80 профессоров и преподавателей только восемь были украинцы. Итак, чтобы повысить свой культурный уровень, украинцы должны были добиться большего доступа к высшему образованию.

Поскольку открытие каждой гимназии требовало правительственного разрешения, поляки и украинцы вели за это ожесточенную политическую борьбу. До 1914 г. украинцам удалось добиться открытий четырех гимназий, финансируемых государством. Поляки тем временем получили в несколько раз больше средних и профессиональных школ. Понимая, что нет смысла надеяться на правительство в этой области, украинцы обратились за помощью к своей общине и создали еще восемь гимназий на частные средства. Для помощи учащимся, особенно приезжавшим из села, при гимназиях и университете создавались многочисленные общежития и пансионы, содержавшиеся частным образом.

Еще большей решимости поляки были преисполнены в том, чтобы сохранить «польский» характер высшего образования. Так, в 1894 г. они нехотя, только под давлением Вены, согласились на введение во Львовском университете еще одной профессорской должности для украинцев (по истории). Они, конечно, вряд ли представляли себе, что это одно назначение по своим последствиям будет стоить многих. Поскольку в Галичине не нашлось кандидатур достаточной квалификации, на новую должность был приглашен из Киева 28-летний ученик Антоновича Михайло Грушевский С его прибытием во Львов началась новая эра украинской науки.

Этот величайший из украинских историков вскоре начал издание своей монументальной «Історії України-Руси», поставив целью дать научное обоснование идеи украинской государственности. Почти в одиночку Грушевский преобразовал «Наукове товариство ім. Т. Г. Шевченка» в настоящую академию наук. Оно быстро объединило почти всех ведущих ученых Восточной и Западной Украины, а также многих европейских ученых. К 1913 г. это общество издало, кроме целого ряда других работ, 120 томов своих «Записок», пользовавшихся высокой научной репутацией. Его прекрасная библиотека и многочисленные секции служили хорошим подспорьем для роста нового поколения талантливых ученых.

Впечатляющие успехи были достигнуты в литературе; прежде всего они связаны с одним из ведущих украинских писателей того времени — Иваном Франко. Соединяя в своем творчестве четкое, почти фотографическое восприятие действительности с идеалистической верой в лучшие человеческие качества, Франко творил в необычайном разнообразии жанров — романы, повести, психологические и социальные очерки, сатира, поэзия — ив широком диапазоне тем. Кроме привычных историй о тяжелой крестьянской судьбе, в своих повестях «Boa Constrictor» и «Борислав сміється» он воссоздал невзгоды жизни рабочих нефтяных промыслов. В его творчестве можно найти описание картин тюремной жизни и психологически тонкие, полные теплоты рассказы о детях. В его очерках о приходящем в упадок дворянстве и растущей интеллигенции проступает глубокое знание социологии. Франко был также блестящим ученым, смелым полемистом, выдающимся политическим деятелем, которого часто не понимало и не принимало его собственное общество.

Среди других западноукраинских писателей выделялись также Василь Стефаник и Ольга Кобылянская. Первый прославился своими короткими, но крайне содержательными очерками о людских трагедиях, происходивших в жизни села; в произведениях Кобылянской отразилась извечная «тяга к прекрасному» и «аристократизму духа». В искусстве общим признанием пользовались работы известных художников Олександра Новакивского и Ивана Труша, их учеников. Все они пользовались поддержкой нового митрополита Андрея Шептицкого и благодаря его субсидиям часто ездили повышать уровень мастерства за границу. Певица с мировым именем Соломин Крушельницкая потрясала публику своим мастерством, а ее выдающееся исполнение «Мадам Баттерфляй» Пуччини немало способствовало успеху этой оперы.

Еще одним свидетельством подъема культуры галицких украинцев была быстро растущая пресса. Благодаря умелому руководству Олександра Барвинского газета народовцев «Діло», основанная в 1880 г., нарушила господство русофильской прессы и стала самой влиятельной и широко читаемой украинской газетой. Не желая отставать, радикалы и другие идейные соперники народовцев также создали свои издания и различные просветительные общества, профессиональные ассоциации, религиозные и молодежные группы. К 1913 г. западные украинцы уже располагали 80-ю изданиями, из них 66 выходило в Галичине, остальные — в Буковине и Закарпатье.

Политические партии. С развитием идеологий, ростом организационной инфраструктуры и все более настоятельной потребностью в согласованном участии в парламентской системе сложились условия для появления политических партий, которые пришли бы на смену слабым народовским и русофильским группировкам. В отличие от небольших радикально настроенных подпольных партий российской Украины партии в Галичине развивались открыто и легально. Стремясь завоевать как можно больше голосов выборщиков, они придерживались в целом умеренного тона. Еще одно отличие между восточно-и западноукраинскими партиями заключалось в подходе к национальному вопросу. Если первые буквально агонизировали в попытках увязать его с социально-экономическими проблемами, вторые, даже самые ярые социалисты среди них, ясно давали понять, что являются членами единой украинской нации, требовали равенства с поляками и провозглашали своей главной целью государственную независимость. Требование независимости не было чем-то неожиданным: другие народы империи Габсбургов уже давно заявляли о подобных устремлениях. Учитывая рост воинственности украинцев в отстаивании своих интересов, выдвижение таких требований становилось лишь вопросом времени. И вот в 1896 г., молодой радикал Юлиян Бачинский впервые открыто выступил с призывом к объединению всех украинцев в едином независимом государстве, издав книгу «Ukraina irredenta» («Украина подневольная»), которая произвела электризующий эффект на национально сознательных украинцев.

Как уже отмечалось, формально первыми объединились в политическую организацию радикалы, что дает им основание считаться первой украинской политической партией. Следуя идеям Драгоманова и во главе с Франко и Павлыком, они проповедовали идеи «научного социализма», заняли критические позиции в отношении греко-католического духовенства из-за его социального консерватизма и выступали за сотрудничество с польскими рабочими и крестьянами. В 1896 г. они «национализировали» свою программу, заявив, что в далекой перспективе социализм наилучшим образом можно реализовать в независимом государстве, а в более близкой — в полностью автономной украинской провинции Австро-Венгрии. Однако враждебность духовенства, блокировавшего радикалам доступ к селу, малочисленность украинского пролетариата, зависимость от польских социалистов и фракционность не позволили этой динамичной новаторской партии завоевать широкую поддержку в галицком обществе.

В 1899 г. обновленные народовцы во главе с Евгеном Левицким и Володимиром Охримовичем (к ним присоединились Грушевский и Франко, оставивший враждующих друг с другом радикалов) создали «Національно-демократичну партію». Сформулировав свою программу таким образом, чтобы привлечь и недовольных радикалов, и разочаровавшихся русофилов, национал-демократы также провозгласили своей стратегической задачей национальную независимость. Целью более близкой они считали достижение автономии при сохранении верноподданности Габсбургам. Во всех иных отношениях партия стояла на типично либеральной платформе, избегая противоречивых социальных проблем. Ее умеренность и поддержка такой популярной организации, как «Просвіта», вскоре превратили национал-демократов в крупнейшую украинскую партию в Галичине.

На противоположных полюсах идеологического спектра появились две другие партии. В 1899 г. марксисты Микола Ганкевич и Семен Витык основали «Соціал-демократичну партію», представлявшую интересы украинских рабочих. В том же году отдельные представители духовенства основали «Католицький русинський союз». Впрочем, обе эти партии не добились заметных успехов, поскольку социальная база первой была слишком узка, а вторая мало привлекала своим консерватизмом молодое украинофильское духовенство, увлекавшееся откровенно национальными лозунгами национал-демократов.

Стремясь заполучить поддержку крестьянства, все партии созывали веча — публичные сходки в селах, где обсуждались волнующие всех проблемы. Нередко в них участвовали большие массы крестьян. Например, во время избирательной кампании 1905—1906 гг. на вече, организованное национал-демократами, собралось около 20 тыс. человек — это было красноречивым подтверждением растущей политической сознательности крестьянства.

С ростом организованности и политическим усилением украинофилов влияние русофилов сошло на нет. Для младшего поколения украинской интеллигенции и даже для полуобразованных крестьян «язычие» было слишком неестественным, отождествление с русскими — чересчур надуманным, социальный консерватизм русофилов — чрезмерно реакционным, а их зависимость от иностранной поддержки — предельно унизительной. Попытки русофилов конкурировать с украинофилами в организационной области принесли мизерные результаты: в 1914 г. их общество им. Качковского имело 300 читален, в то время как «Просвіта» — 3 тыс.; если в «Центральну спілку українських кооперативів» входило свыше 900 организаций, то в аналогичное объединение русофилов — 106. В политической области дела обстояли не лучшим образом. В 1913 г. в галицкий сейм прошло 30 депутатов от украинофилов и только один — от русофилов.

Надеясь остановить свой упадок, молодое, более агрессивное поколение русофилов в 1900 г. приняло «новый курс», направленный на полное самоотождествление с Россией. Они создали Русскую национальную партию, субсидирование которой царским правительством еще более возросло, и вели агитацию за обращение галицких украинцев в православие. Польская аристократия Галичины, стремясь посеять разброд среди украинцев и содействовать сохранению консерватизма среди них, начала поддерживать русофилов. В результате русофильский лагерь был спасен от полного развала — во многом именно благодаря поддержке царизма и польских помещиков.

Восточная Галичина: украинская твердыня. В 1907 г. известный польско-еврейский либерал Вильгельм Фельдман писал: «Двадцатое столетие видело многие народы, восставшие из пепла, однако немногие возродились столь стремительно и энергично, как украинцы Австрии... их неожиданный и бурный подъем — результат веры в свои силы и упорства в достижении целей». Хотя Фельдман и не считал, что западные украинцы преодолели все свои проблемы (они оставались в числе беднейших и политически наиболее бесправных народов империи), он все же явно подчеркивал тот факт, что они уже становятся на ноги и превращаются в серьезную силу. Расцвет украинских организаций показал, что западные украинцы наконец взяли дела в свои руки и что их национальное движение является многосторонним феноменом с широкой социальной базой. В общем, было ясно, что как только представится возможность достичь государственной независимости, западные украинцы будут готовы воспользоваться ею.

Расцвет национального движения в Галичине оказал большое влияние на взаимоотношения между западными и восточными украинцами. Именно восточные украинцы, прежде всего Антонович, Кониский, Кулиш и позднее — Драгоманов и Грушевский, первыми поняли и оценили возможности Галичины в качестве «Пьемонта» — базы национального подъема. Еще с начала 1860-х годов они сотрудничали с галицкими изданиями и оказывали финансовую помощь западноукраинским культурным учреждениям. С ростом этих изданий и организаций росло и участие в них восточных украинцев.

В начале XX в. немало восточных украинцев были авторами и подписчиками галицкой прессы, ученые и литераторы из обоих регионов часто сотрудничали в рамках «Наукового товариства ім. Т. Г. Шевченка», студенты из российской Украины нередко приезжали на летние курсы в Галичину, а восточноукраинские политические эмигранты, особенно после 1905 г., находили убежище и создавали свои штаб-квартиры во Львове. Наблюдая за жизнью украинцев на западе, угнетенная украинская интеллигенция Российской империи видела, что в Галичине реальностью становится то, о чем она могла только мечтать. В то же время украинцы Галичины также ощущали благотворные последствия притока первоклассных интеллектуалов с востока, а главное — их воодушевляло чувство, что они являются не изолированным, всего лишь 4-миллионным народом, а членами большой 25-миллионной нации. Итак, благодаря правам, гарантированным австрийской конституцией, необходимости организовываться перед лицом конкуренции со стороны поляков п при морально-интеллектуальной поддержке восточных украинцев маленькая, нищая и отсталая Галичина превратилась в оплот украинского национального движения.

Польско-украинское противостояние

С ускорением политического и национального развития украинцев и поляков отношения между двумя народами значительно ухудшились. Почти по каждому вопросу, представлявшему для обоих народов кровный интерес (по крайней мере так утверждали их лидеры), они вступали в конфликт: если поляки непоколебимо стояли на позициях неделимости Галичины, видя в ней базу для возрождения своего будущего государства, украинцы настаивали на ее разделе, намереваясь создать основу собственной государственности в восточной части провинции; если в Восточной Галичине поляки представляли высшие классы, то украинцы — низшие. Украинцы требовали перемен и реформ, большинство же польских лидеров настаивали на сохранении статус-кво. В общем, поляков можно было назвать «имущими», а украинцев — «неимущими», которые не желали дальше мириться с таким положением вещей.

Подъем организованности обоих народов вел к тому, что в политику и конфликты вовлекалось все большее количество людей. В отличие от 1848 г. поляки уже не отождествлялись с небольшой группой аристократов, а украинцы — с горсткой священников и интеллигенции. К началу XX в., когда обе стороны сумели мобилизовать свои общества, польско-украинский конфликт перерос границы противостояния двух национальных элит и превратился в конфронтацию между двумя народами, достигшую угрожающих масштабов.

Конечно же, предпринимались попытки достичь компромисса. Украинские и польские социалисты — Иван Франко и Феликс Дашинский, например,— бичевали шовинизм с обеих сторон и призывали рабочих и крестьян обеих национальностей сотрудничать во имя общих интересов. Восточные украинцы — Антонович и Кулиш, опасаясь, что конфликт может лишить их убежища в Галичине, пытались выступать посредниками между враждующими сторонами. Временами Вена пробовала урегулировать противоречия, надеясь ослабить напряженность на своих неспокойных восточных окраинах.

Из нескольких попыток достичь компромисса наибольшую известность получила так называемая «новая эра политического мира», начавшаяся в 1890 г. В результате договоренности, достигнутой между народовцами во главе с Юлияном Романчуком и Олександром Барвинским, с одной стороны, и генерал-губернатором Казимиром Бадени — с другой, украинцам предоставлялись некоторые уступки (главным образом в области культуры и образования) в обмен на признание ими политического статус-кво. Однако когда выяснилось, что эти уступки ограничились созданием нескольких новых гимназий, а провинциальное правительство продолжает свои манипуляции на выборах, соглашение было разорвано и обе стороны вернулись к политической войне. Последующие попытки достичь взаимопонимания (в 1908 г., например) закончились таким же образом.

В десятилетия, предшествовавшие первой мировой войне, польско-украинское противостояние разворачивалось вокруг трех основных моментов: крестьянского вопроса, университетской проблемы и требований избирательной реформы. Крестьянский вопрос, обострявшийся из-за чрезвычайно низкой зарплаты сельскохозяйственных рабочих, был наиболее актуальным. К началу нового столетия многие крестьяне уже не желали видеть в эмиграции единственный выход из своих бедствий. В 1902 г., в разгар уборочной страды, крестьяне (по призыву радикалов и несколько запоздавших национал-демократов и критикуемые русофилами) развернули массовую кампанию бойкота, охватившую свыше 100 тыс. сельскохозяйственных рабочих крупных поместий в Восточной Галичине. Многочисленные местные комитеты помогали координировать действия бастующих и поддерживать дисциплину и спокойствие среди них.

Потрясенные этой неожиданной демонстрацией крестьянского единства, помещики бросились к правительству с призывами «восстановить порядок». Однако, несмотря на сотни арестов, забастовка стала более ожесточенной. Тогда помещики обратились к польскому общественному мнению с идеей, что забастовка на самом деле является попыткой украинцев потеснить поляков на их наследственных землях. Таким образом, проблема, которая могла бы объединить украинских и польских крестьян, была весьма успешно использована для усиления национальной вражды между ними. В конце концов забастовка закончилась победой крестьян. Помещики были вынуждены повысить плату и пойти на другие уступки. В более широком смысле ее значение состояло в том, что она способствовала активизации части крестьянства и вовлечению его в политическую борьбу.

Более интенсивным, хотя и не таким масштабным, был конфликт во Львовском университете. После 1848 г. Вена собиралась сделать университет двуязычным, однако когда ситуацией овладели поляки, они быстро начали его полонизацию. Постепенно сужалась сфера применения украинского языка, даже профессорами, а подчеркивание «польского характера» университета повторялось все чаще. Украинские студенты в течение 1890-х годов организовали серию протестов, стремясь остановить эту тенденцию. Когда их действия остались без внимания, студенты выдвинули требования создать отдельный украинский университет. Эта идея овладела умами украинского общества, в том числе крестьян, и в поддержку требований студентов проводились большие публичные манифестации. Одновременно в галицком сейме и венском парламенте украинские депутаты постоянно и страстно требовали правительственного решения по этому вопросу.

Тем не менее поляки не отступали от прежней политики, и в первом десятилетии XX в. ситуация во Львовском университете стала просто ужасающей. Группы польских и украинских студентов, вооруженных дубинками, устраивали побоища прямо в университетских аудиториях; в 1901 г. украинские студенты устроили массовый исход из университета; в 1907 г. они провели демонстрации против университетских властей, а в 1910 г. во время ожесточенной стычки был убит украинский студент Адам Коцко. Теперь уже Вена поняла, что нужно действовать, и в 1912 г. она пообещала создать отдельный украинский университет в течение следующих пяти лет. Однако начало войны не дало украинцам возможности воспользоваться плодами этой многолетней борьбы.

По мнению украинских лидеров, еще большее значение имела проблема избирательной системы. Если бы украинцам удалось добиться большего представительства в галицком сейме и венском парламенте, они получили бы значительно более широкие возможности для улучшения своей судьбы. Система курий значительно ограничивала влияние украинских избирателей на ход выборов, а контролируемый поляками провинциальный сейм прославился своими грубыми манипуляциями с их результатами. Эти махинации осуществлялись самыми разнообразными способами: подделкой списков избирателей, неожиданной сменой места и времени голосования, изъятием урн с бюллетенями (что было совсем несложно, поскольку среди счетчиков голосов не было украинцев); нередко украинских кандидатов сажали в кутузку по самым незначительным поводам, чтобы не дать им возможности участвовать в выборах. Злоупотребления в этой области достигли высшей точки во время «кровавых выборов» 1895 и 1897 годов, происходивших при правлении Бадени, которого называли «железным губернатором». Когда крестьяне стали протестовать против подтасовок, Бадени послал против них полицию.

Результаты были трагическими: 10 крестьян закололи штыками, 30 были тяжело ранены и свыше 800 арестованы.

Однако и в этой области наблюдались улучшения. Сначала Вена, а затем — в 1907 г., после упорного сопротивления части польских лидеров — и Галичина, отказались от системы курий и ввели всеобщее голосование. Хотя провинциальное правительство продолжало фальсифицировать результаты выборов, с этих пор представительство украинцев и в галиц-ком сейме, и в венском парламенте неуклонно росло. В 1879 г. в Вене было три украинских депутата, а после выборов 1907 г.— 27; в галицком сейме их было 13 в 1901 г. и 32 в 1913. Тем не менее представительство украинцев все же оставалось весьма незначительным — в немалой степени из-за выборных махинаций галицких губернаторов.

В знак протеста против этих злоупотреблений молодой украинский студент Мирослав Сичинский 12 апреля 1908 г. убил губернатора Анджея Потоцкого. Этот инцидент стал свидетельством того, до какой опасной точки дошли польско-украинские отношения. Впрочем, были и более глубокие причины усиления напряженности. Среди поляков быстро набирала силу ультранационалистическая Польская национально-демократическая партия Романа Дмовского. Подобно украинским национал-демократам польские развернули сеть организаций среди крестьянства и добились большой популярности среди интеллигенции, студенчества, городских средних слоев. Их главной заботой была растущая конкуренция полякам со стороны украинцев в Восточной Галичине. Предчувствие этой угрозы эхом отозвалось в словах известного польского историка и социолога Францишка Буяка: «Наше будущее в Восточной Галиции нельзя назвать светлым. Судьба англичан в Ирландии и немцев в Чехии является для нас плохим признаком». Поэтому главной целью польских националистов в Галичине стало сохранение польского «государства в государстве» в восточной части провинции. Это означало, что украинцам противостоит теперь не кучка восточногалицких помещиков — «подолян», а широкое польское движение, упрямо не идущее ни на какие уступки.

Ответные действия украинцев, возглавляемых собственными национал-демократами, были не менее воинственными. Они энергично продолжали свою организационную работу, при каждом удобном случае выступали против поляков в парламенте и сейме и часто проводили массовые акции, демонстрирующие их растущую силу. 28 июня 1914 г. на массовой сходке во Львове, когда перед огромной благосклонно настроенной аудиторией свою сноровку демонстрировали тысячи членов гимнастических обществ «Сокіл» и «Січ», на трибуну, полную сановников, поспешно взобрался курьер с новостью об убийстве в Сараево принца-на след ника Габсбургов Франца Фердинанда. Европа стояла на пороге одной из самых жутких войн, развязанных национализмом.

Буковина и Закарпатье

Если около 80 % западных украинцев проживало в Галичине, то оставшиеся 20 % заселяло два небольших региона — Буковину и Закарпатье. В некоторых отношениях жизнь здешних украинцев не отличалась от жизни их собратьев в Галичине. В своем подавляющем большинстве украинцы Буковины и Закарпатья были крестьянами, землевладельческая элита состояла из неукраинцев — румын (в Буковине) и венгров (в Закарпатье). Очень мало украинцев жило в небольших сонных городках, где преобладали немцы и евреи; промышленность фактически отсутствовала. Подобно Галичине, Буковина и Закарпатье были внутренними колониями Австрии. Однако в иных отношениях ситуация здесь заметно отличалась от той, что преобладала в Галичине.

В Буковине, которая в 1861 г. была отделена от Галичины и превращена в отдельную провинцию, жило около 300 тыс. украинцев (40 % всего населения), которые сосредоточивались в холмистых северных районах. Остальное население состояло из румын (34 %), евреев (13 %), немцев (8 %) и других меньшинств. Из всех западных украинцев буковинские крестьяне лучше всего были обеспечены землей — прежде всего потому, что крупные румынские землевладельцы не пользовались в Вене таким влиянием, как поляки или венгры. Поскольку политика Вены сводилась к тому, чтобы использовать украинцев в качестве противовеса румынам, первые пользовались даже некоторыми политическими преимуществами. К концу XIX а это нашло отражение в хорошо организованной украинской школьной системе, возможности получать образование в Черновицком университете и наличии относительно благоприятных политических возможностей. Однако на пути национального и политического развития украинцев были и свои препятствия. Буковинцы, как и румыны, исповедовали православие, а церковная иерархия в основном контролировалась румынами. Поэтому в Буковине, в отличие от Галичины, церковь не играла большой роли в развитии украинского национального самосознания, и процесс национального строительства в этом регионе ощутимо запаздывал.

Когда же этот процесс по-настоящему начался в 1870— 80-е годы, большое влияние на него оказали близость Галичины и приплыв галицкой интеллигенции. В 1869 г. в Черновцах было создано украинское культурно-просветительное общество «Руська бесіда». Спустя год возникла политическая группа — «Руська Рада», целью которой было представительство украинцев на выборах. Первоначально здесь главенствовали русофилы, хотя они никогда не были сильны в Буковине. К 1880-м годам во главе буковинских украинцев стали украинофилы — галичанин Степан Смаль-Стоцкий (профессор украинского языка и литературы Черновицкого университета) и Микола Василько (богатый местный помещик). Вскоре здесь появились отделения галицких национал-демократов, радикалов и социал-демократов. «Руська бесіда», действовавшая по образу и подобию «Просвіти», к 1914 г. насчитывала около 13 тыс. членов. Тем временем в 1911 г. было достигнуто соглашение с другими национальностями, в соответствии с которым украинцам гарантировалось 17 из 63 мест в провинциальном сейме. В венском парламенте буковинские украинцы всегда сохраняли за собой традиционные пять мест. Таким образом, благодаря более сбалансированной политике Вены в Буковине, политический компромисс здесь был более продуктивным, а национальная напряженность не такой острой, как в Галичине.

В Закарпатье, в отличие от Буковины, о компромиссе не могло быть и речи. Венгры полностью господствовали в этом регионе, особенно после 1867 г.: венгерская аристократия нещадно эксплуатировала крестьянство, а венгерские националисты душили местный патриотизм всеми способами. Поэтому во всех отношениях почти 400 тыс. закарпатских украинцев, составлявших около 70 % населения края, находились в самом невыгодном положении из всех западных украинцев.

Национальное развитие закарпатцев, также переживало серьезные неудачи. Сразу же после 1848 г. под руководством Адольфа Добрянского и Олександра Духновича они добились ряда влиятельных административных постов и введения школ с родным языком обучения. Однако всплеск русофильства, вызванный приходом российского экспедиционного корпуса для подавления утнетателей-венгров, изолировал малочисленную интеллигенцию и греко-католическое духовенство, создал культурный разрыв между ними и крестьянством. После 1867 г., когда усилился процесс мадьяризации, большая часть образованных слоев, потерявших опору в народе, быстро поддалась давлению и мадьяризировалась, превратившись в так называемых «мадьяронов». Греко-католическая церковь, имевшая епископства в Пряшеве и Мукачеве, не только не смогла предотвратить этот процесс, но и содействовала ему.

К тому же, поскольку Закарпатье было отделено от Галичины жестко контролируемой венгерско-австрийской границей, украинофильские тенденции не имели здесь такого распространения, как в Буковине. В последние десятилетия XIX в. в этом регионе исчезали одно славянское издание за другим, количество школ с преподаванием на местном языке упало с 479 в 1874 г. до нуля в 1907, а «Товариство Св. Василія», заботившееся о культурном развитии украинцев, дышало на ладан. Только горстка молодых народовцев, таких как Юрий Жаткович и Августин Волошин, пыталась сопротивляться мадьяризации.

Когда в начале XX в. украинцы Российской империи попадали в Галичину, их неизменно поражал тот прогресс, которого достигли их западные собратья. В Киеве по-прежнему не разрешалось издавать книги на украинском, а во Львове действовали украинские научные общества, школы, массовые организации и кооперативы, газеты, политические партии и парламентские представительства. В российской Украине украинская интеллигенция, по-прежнему сосредоточенная в небольших городских громадах, пыталась осуществлять свои туманные, понятные лишь посвященным проекты, а украинская интеллигенция Галичины и Буковины (в большинстве своем совсем недавно снявшая крестьянскую свиту), непосредственно работала с крестьянством в «Просвітах», кооперативах и политических партиях. Возможно, наиболее вдохновляющим результатом западноукраинского опыта было то, что он показал: устремления и надежды украинцев в деле национального развития не были просто мечтами интеллигентов-идеал истов, а тем, что могло быть претворено в реальность.

Представления о прогрессе, достигнутом украинцами в Галичине, впрочем, не должны быть преувеличенными. Несмотря на все свои усилия, западные украинцы в целом еще увязали в нищете, неграмотность оставалась распространенным явлением, а уровень национального самосознания большей части крестьянства был нулевым. К тому же немногочисленную образованную элиту раздирали острые противоречия — между украинофилами и русофилами, либералами, консерваторами и радикалами — по поводу выбора путей развития общества. Тем не менее накануне первой мировой войны среди западных украинцев явно ощущалось чувство оптимизма.